Психология и физиология. Союз или конфронтация? Исторические очерки

Е. П. Ильин, 2020

Ильин Евгений Павлович (20 марта 1933) – доктор психологических наук, профессор Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена, заслуженный деятель науки РФ; специалист в области общей и дифференциальной психофизиологии, психологии физического воспитания и спорта; автор более двухсот научных публикаций, в том числе пятнадцати учебных пособий и монографий. Предлагаемая книга посвящена основным вопросам взаимоотношений психологии и физиологии, которые описаны через раскрытие психологических теорий в свете учения о высшей нервной деятельности с привлечением основных дискуссий на эту тему среди отечественных и зарубежных психологов и физиологов. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Введение

Психология и физиология изучают один и тот же объект — человека и одни и те же проблемы — его эмоции, волю, состояния, функциональную асимметрию, темперамент, поведение и т. д., только с разных сторон: одна — с внешней, другая — с внутренней. И для того чтобы решить эти проблемы, необходимо содружество этих наук, а не высокомерное и ревностное отношение друг к другу — как бы кто не залез не в свою вотчину. Иначе получится как в индусской притче о слепых, которые, ощупывая слона, так и не узнали, кто перед ними, потому что один принял ногу за столб, другой принял хобот за шланг и т. д.

Изоляция какой-либо дисциплины есть верный показатель ее ненаучности.

[Бунге, 1990].

Взаимоотношения психологии с физиологией и — в более широком плане — с биологией имеют давние традиции. Уже несколько столетий делаются попытки объяснить психическое физиологическим, т. е. закономерностями работы нервной системы. В этом вопросе достигнуто существенное продвижение. Признано, что психика является результатом работы головного мозга, но при этом имеет и свою, отличную от физиологии специфику. Однако остается проблема психофизического параллелизма, т. е. в каком соотношении находятся психическое и физическое (физиологическое).

Прогрессивная тенденция к сближению физиологии высшей нервной деятельности и психологии, наметившаяся еще на Всесоюзном съезде по изучению поведения человека в Ленинграде в 1929 г., неуклонно прокладывала себе дорогу и в конкретных физиологических и психологических исследованиях и на специальных совещаниях. Их было несколько на протяжении минувших 33 лет, но на каждом из них, и особенно на Объединенной сессии двух Академий в 1950 г., посвященной изучению физиологического наследия И. П. Павлова, несмотря на недостатки этой сессии, все более четко определялись позиции каждой из этих областей знания и их ограничительные линии. Вначале психологи побаивались брака между физиологией и психологией, к которому склонял обе науки И. П. Павлов, не без оснований опасаясь, что физиология задушит в своих объятиях психологию. Но вскоре эти опасения исчезли, и между физиологией и психологией установилось мирное сосуществование, от которого выигрывают обе науки.

[Колбановский, 1963, с. 602–603].

На первый взгляд, за прошедшие десятилетия достигнуто понимание того, что между психологией и физиологией необходимы контакты. Но понимают ли физиологи психологов, а психологи — физиологов? Не является ли союз между этими науками больше декларацией, чем реальностью? Почему, например, психологи лишь в редких случаях участвуют в съездах и конференциях физиологов, и наоборот, физиологи, изучающие поведение человека, как правило, игнорируют съезды и конференции психологов?^[1]

Среди стадий механодетерминистического объяснения психики… выделяются пять. Первая представлена концепцией «организм — машина». Она зародилась у испанского врача Перейры и приобрела классическую форму у Декарта. Конкретно-причинное объяснение получили на этой стадии сенсорные и рефлекторные процессы.

На второй стадии на смену формуле «человек — полумашина» приходит другая формула — «человек — машина». Она не означала отождествления поведения человека с работой технических устройств (автоматов). За организмом человека признавались особые психические свойства (включая мыслительные и нравственные акты). Таковы концепции Гартли и Ламеттри. Третья форма, сохраняя механистический подход, придала модели психической деятельности принцип развития, включила ее в контекст эволюции животного мира (Дидро, Ламарк). Четвертая форма сложилась под знаком господства «анатомического начала» и обусловила исследование зависимости психики от особенностей строения организма. Пятая сложилась в период, когда под впечатлением открытия закона сохранения энергии укрепились редукционистские воззрения, согласно которым психические процессы детерминируются физико-химическими реакциями в нервных клетках. Соответственно, и историческая трактовка психологических воззрений благодаря их приурочиванию к различным стадиям становится дифференцированной, а не ограничивается общим положением об их обусловленности механистической схемой.

[Ярошевский, 1981, с. 148].

Чтобы показать необходимость не декларативного союза между психологией и физиологией, а реального, необходимого в учебной и научной деятельности, приведу несколько примеров.

Пример первый. Когда в 9-м классе школы (это было в 1949 году) ввели как учебный предмет психологию, учительница задала нам на дом задание — выбрать какую-нибудь тему и написать по ней на одну страничку что-то вроде сочинения. Я выбрал память. Списав с учебника Б. М. Теплова кое-что о памяти, я в конце сочинения решил проявить собственное творчество и сделал следующую приписку: «Почему все, что касается спорта, я запоминаю очень хорошо, а все, что касается психологии, — плохо?». За сочинение я получил тройку, а вместо ответа на свой вопрос я прочел реплику учительницы примерно следующего содержания: «Зачем задавать дурацкие вопросы? Неужели и так непонятно!» Да, мне было непонятно, и, как оказалось, не только мне, но и самой учительнице, потому что она, очевидно, плохо знала физиологию и учение А. А. Ухтомского о доминанте.

Пример второй. Однажды один из видных отечественных психологов объективности ради отдал физиологам на рецензирование подготовленный им сборник научных работ. Физиологи сделали психологам ряд серьезных замечаний. При обсуждении этих замечаний авторами статей с рецензентами обнаружилось явное непонимание психологами претензий физиологов. Я, например, работавший в то время в физиологической лаборатории, в беседе с психологом, написавшим, что у детей до семи лет отсутствует поле зрения, безуспешно пытался доказать, что физиологически это невозможно. Однако статья так и вышла с нелепым утверждением автора, а редактор сборника с возмущением заявил, что больше он с физиологами связываться не будет.

Пример третий. Один психолог, считающий меня своим учителем, решил для ускорения диагностики усовершенствовать разработанные мною кинематометрические методики изучения свойств нервной системы — подвижности и уравновешенности нервных процессов, — совершенно не учитывая те физиологические закономерности, которые легли в основу этих методик. В результате адекватная диагностика этих свойств нервной системы стала невозможной.

Читая работы (отечественных психологов. — Е. И.), поражаешься какой-то самоизоляции этих людей от достижений смежных наук, активному нежеланию понимать, как работает мозг, что делается за рубежом их узких интересов.

[Аракелов, 1996, с. 84].

И последний пример. Как-то мне пришлось рецензировать рукопись монографии одного физиолога о поведении человека, который весьма вольно, а подчас и безграмотно обращался с психологическими понятиями. И здесь не обошлось без конфликта. Автор обиделся на рецензента, а на редакцию, отклонившую его рукопись, обещал подать в суд.

О чем говорят эти примеры? О том, что, описывая поведение человека, надо не просто формально знать психологам физиологию и физиологам психологию, но и понимать, как и в каких случаях они могут содействовать друг другу в познании человеческого поведения и деятельности. Еще З. Фрейд предупреждал, что преждевременные или случайные экскурсы психологов в область анатомического и физиологического хотя и могут вскрывать психофизические связи как факты, но нисколько не помогут понять что-либо. Можно, с другой стороны, добавить, что и попытка физиологов объяснять психическое, не выходя из рамок выявленных ими физиологических закономерностей, способна только навредить пониманию механизмов поведения человека. Такого рода неудачные вторжения в смежную дисциплину вызывают не только стремление психологии и физиологии отгородиться друг от друга, но и неприязненные отношения.

«Психическое содержание» исследуется представителями как естественных, например физиологии, так и общественных наук, к которым принято относить психологию… Контакты между названными науками, возникающие при решении проблем, представляющих взаимный интерес, часто «искрят», что вызывает у многих физиологов и психологов желание изолировать свою дисциплину, оградить ее от посторонних посягательств. Однако выдающимся психологам уже давно было очевидно, что предпринимаемые как психологами, так иногда и физиологами попытки эмансипировать психологию от физиологии совершенно неправомерны, поскольку предмет психологии — нейропсихический процесс, целостная психофизиологическая реальность, которая лежит в основе всех без исключения психических процессов, включая и самые высшие. Со стороны психофизиологии тоже были приведены веские аргументы в пользу того, что самостоятельная, отделенная от психологии физиология не может выдвинуть обоснованную концепцию целостной деятельности мозга.

[Александров, 2004, с. 7].

Отражением таких отношений между этими двумя науками явились дискуссии, развернувшиеся в 1950 году на павловской сессии двух академий^[2]; в 1962 году на совещании по философским вопросам физиологии высшей нервной деятельности и психологии; в 1971 году в дискуссии «Воспитание и природа» в журнале «Вопросы философии» и в 1989–1990 годах на страницах журнала «Вопросы психологии».

В Советском Союзе все научные теории и учения должны были соответствовать установкам диалектического материализма. Поэтому на ведущие позиции выдвигались те ученые и научные теории, которые устраивали коммунистических идеологов. Такие теории признавались передовыми материалистическими, а другие — идеалистическими. Главной задачей всех наук о человеке было разработать принципы и методы формирования нового советского человека. Для этой цели больше всего подходило учение И. М. Сеченова о рефлекторной природе поведения человека, в котором основной упор делался на роль внешней среды, куда, конечно, должны были войти и условия существования (вспомним марксовский тезис: бытие определяет сознание), и социальные факторы. Как нельзя кстати оказалось и учение И. П. Павлова об условных рефлексах и второй сигнальной системе. Ведь с помощью метода условных рефлексов можно было, используя для этого вторую (словесную) сигнальную систему, формировать через пропаганду и коммунистическое воспитание нужное поведение. Не случайно после павловской сессии, инициированной сверху, возникла диктатура учений Сеченова и Павлова о физиологических механизмах поведения животных и человека, которые по существу подменили психологическое рассмотрение этой проблемы; последнее стало с его субъективизмом как бы необязательным, лишним, а подчас и опасным. Поэтому именно учение И. П. Павлова о высшей нервной деятельности является с советских времен для психологии одной из болевых точек при обсуждении вопроса о связи психологии с физиологией.

Однако вопрос о взаимоотношениях психологии и физиологии должен обсуждаться гораздо шире, выходя за рамки рефлекторного учения И. М. Сеченова и И. П. Павлова. Ведь был еще Н. Е. Введенский, который внес свой вклад в понимание механизмов реагирования и поведения животных и человека. Современниками И. П. Павлова были В. М. Бехтерев и А. А. Ухтомский, работы которых тоже оказали влияние на развитие психологической мысли. Поэтому и возникает вопрос: почему же психология и физиология часто проявляют себя не как союзники, а как конкуренты, антагонисты? Почему психологи до сих пор недостаточно используют физиологические знания?

Возникает и другой не менее важный вопрос: где граница между физиологическим и психологическим в реагировании человека на внешние раздражители и его поведении? Ведь размытость границ всегда способствует экспансии со стороны соседей. Следует ли добиваться четкого разграничения полномочий физиологии и психологии при изучении одного и того же явления? Может, прав был И. П. Павлов, когда говорил: какая разница, как называть то или иное явление — психическим или сложнонервным?

Все эти вопросы до сих пор не утратили своего значения. И не случайно время от времени возникают дискуссии о природе психического, о соотношении физиологического и психического в механизмах поведения человека, о врожденном и приобретенном, биологическом и социальном.

Примечания

1

Это равнодушие друг к другу, а порой и открытая конфронтация, имеет давнюю традицию. Еще И. М. Сеченов пытался провести дискуссию с психологами гербартовской школы во время своего пребывания в Германии. Однако ни там, ни в России дискуссии не состоялись, что немало удивляло Ивана Михайловича, так как он показал психологам возможность приложения физиологических знаний к предмету их занятий.

2

Правда, считать павловскую сессию 1950 года дискуссией трудно: на ней проходило уничтожение психологии и той физиологии, которая отклонилась в сторону от магистрального пути, предначертанного И. П. Павловым.