Изъян в сказке

Е. Гитман, 2021

Эпоха абсолютизма. Мэгг – нищая девчонка, воспитанная бродячим музыкантом. В результате хитрой авантюры она оказывается в высшем обществе. Дело идёт к свадьбе с молодым знатным лордом. Но внезапно обман раскрывается. Упав на самое дно, Мэгг находит силы не сдаться. Она встречает верных друзей, перед ней расстилается бесконечная дорога. Но, как ни старается, Мэгг не может забыть фальшивый титул и, главное, своего лорда. Второй роман «Стенийских хроник». Действие происходит в мире, очень похожем на наш, с одним маленьким отличием – страной наравне с королём правит верховная ведьма.

Глава пятая. Падение

Если есть на свете сила, которая раскрывает у человека орлиные крылья, то имя ей, бесспорно, надежда. Как бы отвержен, презрен, жалок ни был человек, пока его сердце горит надеждой, у него достанет сил на борьбу.

Мэгг в одночасье лишилась всего, что долгие месяцы питало её душу. Где все её роскошные платья? Их нет, они растаяли, как утренние сновидения, и вместо них её тело прикрывают жалкие лохмотья. Где богатые апартаменты, громадные бальные залы, толпы слуг? Дуновение злого ветра уничтожило красивую сказку, разбило мечты и обратило роскошные покои в убогую, пронизанную могильным холодом каморку. Где её жених, её дорогой милорд Эскот, Тео, как она решилась назвать его однажды и как мечтала называть всю жизнь? Он не пришёл, не утешил её, не вызволил из цепких лап закона, оставил на милость равнодушным палачам.

Но всё-таки её сердце согревала надежда. Пусть любовь оказалась обманом, а мечта — всего лишь сказкой, у неё осталось настоящее, реальное. У неё остался Рей. Выбравшись из тюрьмы, она обойдет сто дорог, заглянет в каждый город, в каждое село, чтобы в одном из них отыскать Рея, обнять его за шею, прижаться к нему и уже никогда не отпускать.

Эта сладкая мысль поддерживала её, когда зубы стучали от холода, а тело, привыкшее к мягким постелям, нещадно ныло на жёсткой соломенной лежанке, когда живот подводило от голода, который не способна была утолить скудная пища, когда к горлу подкатывала тошнота от запаха собственных нечистот.

Дни и ночи слились воедино, в каморке не было даже жалкого оконца, и время удавалось следить только по коротким визитам угрюмых стражей, носивших еду. А ещё — по тому, как иссякали её магические силы в попытках хоть немного согреться. Кажется, прошло пять дней.

Внезапно лязгнул замок (неурочно, обед только принесли).

Сердце Мэгг забилось в предвкушении — что, если её спасут, оправдают или хотя бы отпустят? И тут же замерло от ужаса — что, если её приговорят к смерти?

Дверь отворилась, и вошёл человек, которого никто бы не ожидал увидеть в стенах тюрьмы. Это был монах. Он был облачён в грубую серую рясу, его голову покрывал глубокий капюшон. На груди висел не золотой, не серебряный, а деревянный знак Ока.

Стражники внесли два факела.

— Оставьте нас, — прошелестел монах.

Двери закрылись. В безотчётном ужасе Мэгг вжалась спиной в ледяной камень. Она не знала, почему, но её напугал этот монах. Словно она видела когда-то во сне эту фигуру, этого жуткого предвестника бед.

А потом монах опустил капюшон, и Мэгг увидела его лицо. Всевышний, что это было за лицо!

В нём не было ничего уродливого, но каждая черта только усиливала животный ужас. У монаха были очень высокие скулы, узкие, западающие щёки и глубоко посаженные глаза, в глубине которых горел какой-то жуткий огонь. Чёрные волосы были, наверное, острижены уже очень давно, и теперь отросли и опускались почти до плеч. Губы были настолько бледными, что едва выделялись.

Он посмотрел Мэгг в глаза так, словно хотел изучить её душу.

— Девица Магарет, — произнёс он тихо, голосом, который напомнил о шорохе крыс где-то в углах камеры, — это ваше настоящее имя?

— Да, ваше святейшество, — пролепетала Мэгг.

— Кто ваши родители?

— Я их не знаю. Я… — она поняла, что нельзя называть имени Рея.

Проговорится — и его будут искать как преступника.

Монах молчал. Мэгг ждала допроса, но вместо него прозвучало:

— Уважаемый лорд Кэнт скончался от сердечного удара. Обман или его раскрытие надорвало и без того утомлённое сердце. Да примет Всевышний его душу в Саду своём.

Мэгг не сумела даже шелохнуться, но в носу захлюпало, а глаза заволокло пеленой слёз.

— Может, — после паузы произнёс монах, — это и настоящие слёзы. Было признано, что он ничего не ведал и был обманут. Тебе также следует знать, что милорд Эскот покинул город. У тебя нет в столице больше ни друзей, ни покровителей.

Слёзы всё же хлынули, как ни пыталась Мэгг удержать их. Монах не рассердился. Он просто ждал, глядя на неё, такую жалкую.

— Не знаю, знакома ли ты со стенийскими законами, но то, что ты совершила, называется мошенничеством. Подлог документов, ложь знатным лордам и, главное, его величеству. Вскройся твой обман после свадьбы, тебя ждала бы смертная казнь, но, к твоему счастью, ты не успела завладеть состоянием Кэнтов и Эскотов, поэтому закон велит просто выпороть тебя на площади, заклеймить как преступницу и выкинуть из города.

Мэгг видела их. Этих бедных изувеченных женщин, спины которых превращались в сплошное месиво. Как они брели за городские стены, и никто не отваживался подать им воды. Рей однажды сказал: «Боятся. Поможешь — кто-то решит, что ты тоже преступник». Если им некуда было идти, они не доживали до утра. С ней будет так же? Её магия слишком слаба, чтобы помочь. И у неё совершенно никого нет.

— Скажи, девица, имеешь ли ты отношение к семье Кэнт?

Она не знала, что сказать вернее. Да — а значит, не так уж виновна? Нет — и, может, она окажется никому не нужна? Монах стоял неподвижно, его взгляд не отрывался от лица Мэгг и она поняла: он прочитает ложь по глазам.

— Нет.

— Кто твои родители?

— Я их не помню, меня воспитывали… бродяги. Музыканты, артисты… разные люди.

— Как звали того, кто решил продать тебя старику?

— Рич. Мы… давно были знакомы, — она облизнула губы, всем сердцем стараясь поверить в эту ложь, — он сказал, что меня ждёт сказочная жизнь, а сам получил от лорда Кэнта восемьдесят золотых.

— Немалая сумма, — заметил монах. — Где ты жила?

— В основном, нигде, бродила. Последнее время… в Харроу.

Она боялась даже вздохнуть. И всё равно казалось, что монах не до конца поверил её словам. Но она никогда не назовёт имя Рея!

— Король не желает огласки и суда для тебя, девица Магарет, — продолжил монах, и Мэгг затряслась сильнее.

Не желает огласки — то есть её убьют прямо здесь? В этой камере? Даже не дав вдохнуть воздуха, увидеть солнечный свет…

— Тебе поставят клеймо и вышвырнут за стены. Если ты ещё раз войдёшь в Шеан — будешь казнена. Если попадёшься как преступница — будешь казнена вне зависимости от тяжести преступления.

Мэгг готова была упасть на колени и целовать подол рясы в благодарность. Они сохранят ей жизнь! Монах тонкими белыми пальцами, похожими в свете факелов на голые кости, накинул обратно капюшон и пропал — растворился в тенях. Мэгг заворожённо смотрела на то место, где он только что стоял. А потом её ноги подломились, и она рухнула на пол, обхватила себя за плечи и зажмурилась.

Наверное, она задремала, потому что от лязга замков резко проснулась, вскочила на ноги — к ней вошли двое стражников. Они схватили её за руки, сорвали рубаху. Мэгг взвизгнула. Её повернули, прижали грудью и животом к стылой влажной стене. Сзади повеяло горячим.

Мэгг забилась в руках стражников, забормотала бесполезное: «Не надо, пожалуйста».

Сначала показалось, что к спине прижалось что-то нестерпимо холодное, но в мгновение ока холод превратился в жар. Мэгг закричала, завыла, срывая горло, а от лопатки по всей спине расходились волны невыносимой боли.

Плеснула ледяная вода, и из горла девушки вырвался ещё один крик, отразившийся о стены камеры, звоном отдавшийся в ушах теней, палача и принца.

Хватка ослабела, и Мэгг, как была, нагая, упала на грязный пол.

Голова у неё кружилась, а кожа на спине горела. В лёгкие проникал густой запах палёной плоти.

Потом ей сунули в руки куль, в котором оказалось чёрное крестьянское платье, башмаки платок и бумага на имя девицы Маргарет из Харроу-хила. Под равнодушными взглядами она оделась, хотя спина и правая рука болели нестерпимо, замотала голову платком — и побрела на свободу.

Её вывели за городские стены, к реке, и там оставили на размытом грязном берегу. С трудом найдя сухой камень, Мэгг присела на него, подняла ноги, так отвыкшие от сырости, и бездумно уставилась на лениво текущую воду, несущую ветки, щепки и обмылки после крестьянской стирки.

Уже вечерело, желудок подводило от голода, но она не двигалась: силы оставили её, отчаяние и страх накрыли с головой. Никогда в жизни она не оставалась одна. Сначала с ней всегда был Рей, а после — внимательная госпожа Сиан и множество слуг. Мелькнула мысль о том, чтобы разыскать кого-то из них, хотя бы Фанни, и попросить о помощи, но потом она вспомнила о смерти лорда Кэнта и поняла, что наверняка все домашние винят в этом горе её. А если бы не винили — разве достало бы ей смелости показаться им на глаза, признаться в обмане? Ни за что.

Мысли в её голове текли так же медленно, как грязная вода, но спустя какое-то время (видимо, долгое: стемнело окончательно) апатия отступила. Нельзя было вечность просидеть на этом давно остывшем камне — нужно было разыскать Рея, где бы он ни был, а ещё раньше — раздобыть какой-нибудь еды. Хотя денег не было — ни единой гнутой медной монетки.

Она встала, отошла к земляному валу под внешними стенами, отёрла башмаки о траву, поправила платок и побрела прочь от столицы. Про себя бормотала, как в детстве, когда ушибалась: «Пусть плечо не болит! Пусть плечо не болит!» И казалось, что боль действительно слабеет.

***

Если бы Мэгг действительно была нежной леди, она бы погибла. Но она ходила по Стении почти всю жизнь и легко влилась в толпу таких же бродяг. С ней поделились куском хлеба, за помощь со штопкой дали переночевать в шатре циркачей и не задавали лишних вопросов.

За ночь она немного отдохнула. Спина болела всё меньше, и Мэгг сумела решить, что делать дальше. Найти Рея — больше она ничего не желала. Она долго думала, по какой дороге он бы пошёл. Карту Стении и приграничных земель Рей вдолбил ей в голову, кажется, раньше алфавита, и она отлично помнила, что дорога к Стину, просторная и лёгкая, ведёт в конечном счёте к Эмиру и проходит через два охраняемых стражей моста. В Стине часто останавливались эмирские купцы — там будет легко пополнить дорожные запасы, а в тавернах аккуратно поспрашивать про музыканта в малиновой куртке и с цитрой за плечами.

Лиррийский тракт был оживлённее, но и опаснее — по нему часто ездили крестьяне с обозами и мелкие торговцы, а ещё по нему можно было дойти до земель Грейвз, за которыми начиналось лордство Харроу — их с Реем недавнее пристанище, и Остеррия.

Поколебавшись немного, Мэгг решительно свернула в сторону Стина: если Рей боялся, что его ищут, он ни за что во второй раз не пошёл бы в город, где прожил несколько лет.

«Молодец, малышка», — прозвучал в её сознании родной голос, и она улыбнулась принятому решению.

Для того, кто никогда в жизни не бродяжничал, долгий путь по дорогам, почти без цели, без возможности отдохнуть, согреть ноги у огня, — это испытание. А Мэгг вскоре поняла, что её ноги за полгода сытой и благополучной жизни не забыли, каково это — шагать и шагать, свободно, без чужих наставлений и запретов.

Пока постепенно под ногами разматывалась лента дороги, Мэгг думала обо всём, что с ней произошло: о неожиданном возвышении, о доброте лорда Кэнта, о сказочных балах и приёмах и, конечно, о милорде Эскоте.

Осуждала ли она его за то, что он не пришёл к ней на помощь?

Сначала, в первые дни в камере, да. Вспоминая его внимательный взгляд и редкие, но такие проникновенные разговоры, тёплые прикосновения его руки, она была готова проклясть его за то, что он больше любил внучатую племянницу лорда Кэнта, нежели девушку Мэгг.

Но теперь на смену злости пришла печаль — куда более мягкое и светлое чувство, уже не раздирающее в клочья её сердце. Да, Тео, внимательный Тео, был очарован обманкой. Но ведь она и показывала ему только ложь. Знал ли он её, настоящую Магарет? Никогда. Если бы не злой случай, они стали бы мужем и женой, и тогда, в ежедневном совместном досуге, во множестве разговоров, они открыли бы друг друга. Она увидела бы в нём нечто большее, чем красоту, спокойный нрав и высокий титул, а он разглядел бы её — живую.

Но их разлучили слишком рано, и милорд Эскот уехал в свое имение, оскорблённый в лучших чувствах, преданный и едва не ставший невольным участником преступного сговора. Мэгг подозревала, что он рад тому, что все открылось у алтаря, до конца бракосочетания, и что его имя не запятнано позором. Она не злилась на него, только грустила, что больше никогда не увидит его ласкового взгляда и что больше никогда он не обратится к ней с почтением и восхищением. Если они и встретятся однажды, то он не заметит её — простую бродяжку.

А потом Мэгг стало не до размышлений — она наткнулась на старых знакомых, труппу одноухого Сэма. И, хотела того или нет, была немедленно вовлечена в шумную жизнь странствующих артистов. Ей предложили небольшую долю от выручки, если она будет играть танцорам, шить и помогать толстой мамаше Лиз с готовкой. Они направлялись в Стин, и Мэгг сразу согласилась на все условия. Было безопаснее и легче путешествовать в компании.

Только на второй день Мэгг решилась спросить про Рея. К её удивлению, Сэм протянул:

— Видал… под зиму. Сторожкий был, как шуганный пёс.

— Он не говорил, куда пойдёт?

— Не-е, — отозвался Сэм, а один из клоунов-близнецов вдруг воскликнул:

— Говорил! Ещё как говорил, только голова твоя, Сэм, дырявая, забыла всё.

— А вот и не говорил он ничего! — оскалился на него Сэм.

— А вот и говорил!

— Что говорил? — не выдержала Мэгг, и клоун тут же осёкся.

Сэм скривился и махнул рукой, тогда клоун сказал:

— В Эмир он метил, говорил, ежели горы перейдёт, так ничего ему не страшно будет.

Мэгг посмотрела на Сэма и догадалась почти сразу, почему он ей этого не сказал: думал позвать к себе в труппу насовсем. Если бы ей некуда было пойти, она бы согласилась. И Сэм понял, что она догадалась, потому что беззлобно отвесил клоуну подзатыльник и спросил:

— Ну, хоть до границы с нами останешься, всё выгода?

Ей выдали видавшую виды лютню. Струны Мэгг привычными быстрыми движениями подтянула и смазала, решив купить новые, как только представится возможность, и в тот же вечер уже аккомпанировала двум плясуньям, которые вместе с волосатым нелюдимым мужиком разыгрывали комедийный номер про богатого купца, который в постели оказался настоящим зверем. Купец не произнёс за всё время ни слова, но публика хохотала.

Пальцы Мэгг, совсем не такие проворные, как у Рея, всё-таки вполне справлялись с незатейливой, бравурной, разбитной мелодией, а деревенские зеваки добавляли ритма хлопками и топотом. Потом она играла для клоунов, затеявших жонглировать морковью, потом — для мамаши Лиз и Сэма, которые со всей возможной серьёзностью изображали принца Афрана и леди Майлу. Толстые, неповоротливые, нарочито грубые (хотя, как ни странно, сценка была хоть и шуточной, но скорее доброй), они вызывали у черни приступы громового хохота и лавину медных и серебряных монет, а Мэгг на них смотреть было грустно.

Она раньше редко бывала на представлениях и теперь не могла не думать о том, как страдал Рей, проводя день за днем в обществе людей, настолько уступавших ему по уму и настолько не подходивших по склонностям. И всё-таки он работал на Сэма и на других — зачем? Ведь не ради денег — во времена, когда они оставались одни, он зарабатывал куда больше, она это помнила. Сердце подсказывало, что ради неё — для того, чтобы она всегда была под защитой и под присмотром.

Труппа двигалась по дороге к Стину медленно, заворачивая почти в каждую деревню и в каждый городишко. Проволочки злили Мэгг, но она заставляла себя не переживать: Рей и так опережает её не на несколько дней, а на добрых пять месяцев, так что лишняя неделя дела не сыграет.

Клеймо на её спине поджило, но неимоверно чесалось, а ещё создавало неудобство — из-за него она не могла мыться в речке с остальными, и её считали гордячкой. Мамаша Лиз её оправдывала, а вот плясуньи смотрели косо и не упускали случая обозвать «леди», причём таким тоном, что титул превращался в оскорбление. Но она пропускала его мимо ушей.

Всюду, куда они заезжали и где давали представления, Мэгг заходила в самую крупную корчму и спрашивала про Рея — не везде, но во многих местах ей отвечали утвердительно: да, был музыкант в малиновой куртке, играл заводно, а пел — заслушаешься. И каждый такой ответ наполнял душу Мэгг едва поддававшимся описанию безграничным счастьем.

Интуиция или здравый смысл не обманули её, она верно угадала, куда пошёл Рей, и труппа Сэма не соврала. Он действительно продвигался к Эмиру через Стин, и, если только ей немного повезло, в городе он остался на зимовку — никто в здравом уме не пойдет по эмирским горам до схода снега. А если так…

Она боялась даже думать об этом «если так», потому что оно было слишком прекрасным и означало, что не пройдёт и месяца, как она снова будет обнимать Рея. И в этот раз она ни за что не позволит ему уйти. Она будет ему женой, сестрой, подругой, дочерью — кем он захочет, лишь бы только больше не разлучаться.

Стин был большим городом без крепостных стен — их недавно снесли по приказу короля. Застроен город был крепкими каменными домами. Над многими крышами развевались бело-золотые штандарты милорда Роя, владельца земель.

Выбравшись из фургончика и увидев их вдалеке, Мэгг вспомнила, как ещё недавно танцевала с наследником Роем гавот на одном из балов, но вместо привычной печали ощутила только трепет предвкушения — здесь, перед этими стенами, она, кажется, окончательно сбросила с себя маскарадный костюм знатной леди. Долой его, если совсем скоро она увидит Рея!

— Думаешь, он там, да? Твой поэт? — неожиданно спросили её из-за спины.

Обернувшись, Мэгг увидела мамашу Лиз, подошедшую к ней и часто моргающую от ветра.

— Я надеюсь, — ответила она. — А если не там, я пойду дальше.

— Я говорила ему, что жёнку себе растит, а он всё не верил, носом крутил, — рассмеялась она. — Ты, малышка, не думай, что он старый какой — найдёшь, и тут же в храм волоки. Он что надо мужчина.

— А если он не захочет? — неожиданно для себя спросила Мэгг.

Было удивительно говорить об этом с мамашей Лиз, но вопрос сорвался с её губ сам собой и прозвучал невероятно легко.

— Хо, — тёплая рука легла ей на плечо, — кто ж от такой красавицы отказывается? Рей хоть и поэт, но в штанах у него всё как полагается, не то, что у прочих. Он тебя как увидит такую, тотчас же согласится, и ты смотри, не тяни да не конфузься. А хочешь, — она вдруг заулыбалась счастливо, — я тебя сама к Оку подведу? И платье тебе сошью, белое?

Вместо ответа Мэгг крепко обняла женщину и несколько раз кивнула, пытаясь сдержать щиплющие глаза слёзы.

— Ну-ка-сь, девчонки, — окликнул их Сэм с добродушной насмешкой, — чой-то реветь вздумали? Я вас с-час взбодрю враз.

Мэгг быстро вытерла слёзы и вместе с мамашей Лиз обернулась. Сэм буквально лучился довольством.

— Я сговорился с хозяином «Жирного петуха», самой большой корчмы в Стине — он нанимает нас на два дня и платит три золотых разом.

Новость была замечательной для труппы и не менее прекрасной для Мэгг — Рей наверняка заходил в этого «Жирного петуха», а раз хозяин не скупится на музыкантов и артистов, то мог и запомнить его.

В город входили в приподнятом настроении.

В отличие от Шеана, Стин был куда свободнее: не мелькали на каждом углу жёлтые плащи стражи, да и народ смотрел более приветливо и открыто — спасибо эмирским купцам, город уже несколько столетий процветал и богател.

Пройдя через бурлящую шумную торговую площадь, вся труппа вышла к городской ратуше — и Мэгг непроизвольно сморщилась, увидев на виселице уже старые, обезображенные дождями и птицами трупы.

— Почему их не снимут? — спросила она у мамаши Лиз, а та сделала неприличный жест:

— Жути шоб нагнать.

Жуть и правда нагоняли: Мэгг почувствовала, как от взгляда на пустые глазницы одного из трупов у неё по спине прошла дрожь, отвернулась и поспешила за Сэмом, который работал локтями, прокладывая труппе дорогу сквозь толпу.

Корчма «Жирный петух» оказалась большой и богатой, полной разного люда — но только хорошо одетого. Нищих и попрошаек было не видать. Корчмарь, завидев Сэма, тут же пожал ему руку и заулыбался — он был лысый и усатый, одетый в цветной эмирский костюм, а говорил мягко, чуть пришёптывая и пришлёпывая губами.

— Выделю вам комнату, как дорогим гостям, — сказал он, только получилось у него «виделю» и «гостиам». — А к вечеру — прошу вниз, играть, танцевать и петь до упаду!

— Добро, — ответил Сэм и махнул рукой, чтобы шли за ним в комнату, а Мэгг задержалась и подошла к корчмарю.

— Простите, господин!

Он оглядел её, улыбнулся, показав почти неестественно белые ровные зубы и спросил:

— Что угодно моей госпоже? — она вместе с ним подошла к стойке и спросила, набравшись храбрости:

— Скажите, не выступал ли у вас — может, пять-шесть месяцев назад, может, недавно, музыкант по имени Рей?

— Ай, — покачал головой корчмарь, — у меня что ни день, то выступление, всех не упомнишь.

— Он был в малиновой куртке, играл на цитре и пел, как… — она замешкалась, выбирая нужное слово, — как соловей.

Мигом сладкое выражение исчезло с лица корчмаря, улыбка пропала.

— Соловей… Сказала бы сразу, что ищешь Соловья!

«Передам весточку, скажу — от Соловья», — вспомнилось Мэгг, и она повторила:

— Да, Соловья.

Корчмарь взял со стойки стакан и начал натирать чистым полотенцем, долго натирал, а после сказал:

— Был здесь Соловей. Пел у меня, и кой-чего другое мне сделал ещё, в середине зимы. Потом пропал, хотя я его звал перезимовать — он в горы собирался, — снова мучительная пауза. Мэгг хотелось прикрикнуть на него, чтобы не медлил! Но она держалась, и, вытерев второй стакан, корчмарь заговорил снова: — Снова я его увидел, только как сошёл снег, недели, почитай, три назад, и где увидел, там он до сих пор и остаётся.

Рей в городе! Всевышний, чудеса возможны!

— Где? — в нетерпении спросила она, едва унимая колотящееся в горле сердце.

Корчмарь посмотрел на неё странным взглядом и проговорил неясно:

— Говорят, он перед походом в Эмир решил пойти на дело… Ловкости ему всегда было не занимать, а уж фантазии, как у него, ни у кого больше не сыщешь. Оно понятно, конечно — кто ж в Эмир с пустыми карманами идёт. Я бы тоже не пошёл. Но просчитался он маленько… Ему б товарища взять — я бы подсказал, кого, да и другие люди есть понимающие. Но Соловей, он всегда один работал, кого хочешь спроси.

Смысл его слов совершенно не доходил до Мэгг — она наморщила лоб, пытаясь в этой тарабарщине разобрать хоть каплю смысла. Рей, конечно, всегда работал один — при его ловких пальцах и божественном голосе любой другой музыкант только помешал бы.

Словно вторя её мыслям, корчмарь продолжал:

— При его ловких пальцах это и не удивительно. Да только тут куш ему не по зубам оказался, — наградив Мэгг очень тяжелым взглядом, корчмарь резко сказал: — На площади перед ратушей его ищи. Там он висит.

***

В ушах шумело, перед глазами мелькали цветные пятна, а ноги горели, когда Мэгг летела обратно на площадь. Глупая шутка, жестокий розыгрыш — вот что она скажет мерзкому корчмарю, когда вернётся. А потом залепит знатную пощёчину — ей уже можно, она больше не леди!

Проталкиваясь сквозь рыночную толпу, проныривая чуть ли не под ногами праздных зевак и деловитых горожанок с корзинами, она выскочила обратно на площадь, остановилась и перевела дух.

Виселица никуда не исчезла, и три безобразных трупа всё так же болтались на верёвках. Мэгг остановилась возле них.

Лица всех троих было едва ли можно различить: птицы склевали глаза вместе с веками, кожа под дождями посерела и обвисла.

У Мэгг затряслись губы.

Первый повешенный при жизни был, похоже, толстяком и богачом: на нём остались обрывки дорогой одежды, покрытой пылью и грязными бурыми разводами. Табличка гласила: «Кут Обин, купец-мошенник».

С другой стороны с краю болтался совсем худенький мальчишка, «Терри из Остер-лина, конокрад и убийца».

А в центре — нет, она не видела этого! не видела! — в центре покачивался на слабом ветру мужчина в вылинявшей малиновой куртке. К его рукам, опухшим и уродливым, была примотана поломанная подгнившая цитра. Волосы вылезли клоками. Лицо было синим, раздутым, неузнаваемым. На табличке значилось: «Рей из Грейл-Кора по прозвищу Соловей, вор».

Она читала табличку снова и снова, удерживая в горле вопль ужаса и отчаяния, а её взгляд невольно соскальзывал с ровных казённых строк на безобразное тело. Не может это быть её Рей! Как они смели? Как они могли?

И это обвинение: «Вор», — за что они так его назвали?

— Эй, жениха себе присматриваешь? — её грубо толкнули в плечо, а потом рассмеялись. Она резко обернулась и увидела двоих Жёлтых плащей. — Так живые всяко получше будут.

— Эти… — она с трудом выговаривала слова, которые застревали в горле. Ей хотелось кричать, выть, кататься по площади, а потом кинуться к виселице и стащить с неё Рея, но она сумела устоять на ногах и спросить: — Как долго они будут… здесь?

— Почитай, до первых всходов ещё будут болтаться, — ответил один из них, щёлкнув языком. — Чтобы неповадно было.

— А ты чья, девица? — спросил второй, тот же, который говорил про женихов.

— Сэма я, — мёртвым голосом ответила Мэгг, — из актёрской труппы. Мы в «Жирном петухе» сегодня поём и пляшем.

— Фью, — покачал головой стражник, — а чего тогда на висельников пялишься?

— Так… поглазеть решила, — и, не дожидаясь ответа стражников, она повернулась к ним спиной и побрела в корчму.

Вернее, пошло её тело. Оно переставляло каким-то неведомым образом, милостью Всевышнего, ноги, оно напрягало руки, чтобы не быть смятым толпой, оно крутило головой, выискивая дорогу в переплетении улиц. А сама Мэгг осталась на площади. Там были её мысли, там умерло её сердце.

Слёз не было — не могла она плакать. Рей, милый Рей, обезображенный смертью, выставленный напоказ, изуродованный — стоял у неё перед глазами, а в ушах разливалась нежная мелодия его цитры, теперь сломанной и сгнившей.

Он не походил на себя, он был чудовищен. И всё-таки он был её Реем.

До «Петуха» она дошла, даже не заблудившись. Осторожно прокралась мимо корчмаря и, боясь показаться на глаза Сэму, не желая видеть никого из труппы, забилась под лестницу, натянула на голову платок, чтобы не светить волосами, и там замерла.

Но и в темноте перед её внутренним взором раскачивался на верёвке серый труп.

Она медленно повела головой. Было бы лучше никогда его не видеть, чтобы он, этот труп, не вставал в памяти при имени Рея. Чтобы не затмевал светлого, чудного образа. Чтобы скрип верёвки на ветру не перекрывал звучания мелодий.

«Рей из Грейл-Кора по прозвищу Соловей, вор».

Однажды, только один раз она видела, как он вернулся домой в чёрной рубахе, с обвязанной платком головой, а спустя десять дней в бедной комнате в трактире появилось великолепное платье. Она знала, сколько такое стоит — все пятнадцать золотых. Спросила ли она, откуда у него взялись деньги на эту роскошь? Конечно, нет, да и спроси — он только пожал бы плечами. «Раньше, когда волосы были светлее, приходилось закрывать их платком», — обмолвился он в их последнюю встречу, а потом сменил тему, смущённый этой оговоркой.

Корчмарь говорил про его ловкие пальцы. Она видела их летающими по струнам, но не могла представить их же, вскрывающих какой-нибудь замок.

«Если он был вором, — подумала она, — если гнусные обвинения правдивы, то почему он был так беден?»

Эта мысль была болезненна и сладостна в одно и то же время. Болезненна, потому что никакие оправдания не могли вернуть ей доброго, никому не причинившего зла Рея. А сладостна, потому что позволяла ей любому, хоть корчмарю, хоть стражнику закричать в лицо: «Он ни в чём не был виноват!»

Они не голодали, конечно, и никогда не побирались, но они не были богаты. Всё, что Рей имел, он зарабатывал своими песнями и тут же тратил на еду, обувь, одежду и ночлег. Если он был известным вором, то куда он девал украденное?

В этот момент запоздалые слёзы всё-таки потекли по щекам. Рей был не виноват. Она закусила ладонь, чтобы её не услышали, но рыдания всё равно рвались из груди. Отчаяние, сознание того, что Рей ничего плохого не сделал, и постыдная, почти эгоистическая мысль: «Куда я теперь пойду?» — разрывали Мэгг изнутри. Слёзы жгли, горло горело, голова кружилась. В глазах потемнело.

Она не слышала, как её звал и искал одноухий Сэм, у которого вот-вот должно было начаться представление.

— Да где ж она! — воскликнул он так громко, что привлёк внимание корчмаря. Тот поманил его пальцем и сказал:

— Твоя девчонка, что ли, искала поэта?

— Рея? — переспросил Сэм. — Неужто нашла? Ба…

— В петле ваш Рей. Я казнь-то проморгал, только недавно на виселице увидал.

Сэм уставился на свои грубые ботинки, поскрёб в затылке и, махнув рукой, пробормотал:

— Эх, паря…

Выступление прошло без Мэгг — и если кому-то из зрителей и не хватало музыки, то шутки и пляски быстро их отвлекали. Труппе хлопали, швыряли монетки, заказывали пива, как водится, чтобы промочили горло.

А уже ночью девушку нашла мамаша Лиз — заохала было, но тут же замолчала, погладила по горячей голове и вместе с близнецами-клоунами перетащила в общую комнату.

Наверное, для Мэгг было бы благом подхватить лихорадицу, чтобы в яростной борьбе за жизнь, в бреду и страданиях тела перегорела душевная боль. Но Всевышний одарил её крепким здоровьем — поэтому наутро она была совершенно здорова, а жар, вызванный слезами, сошёл на нет.

Спустившись вниз, она подошла к корчмарю и спросила, пользуясь тем, что по раннему времени посетителей почти не было:

— Это правда? Что он был… вором?

Корчмарь взглянул на неё удивленно:

— Неужто не знала? — поцокал языком. — Вот так дела, — его смягчённое «дьела» резануло по ушам.

Помолчав немного, она отважилась на ещё один вопрос:

— Как его поймали? — она бы спросила, как его казнили, если бы только ей достало смелости.

— Знал, что ты спросишь, — корчмарь подкрутил ус, — узнал для тебя у людей. Ходят слухи, что его словили Жёлтые плащи, когда он решил взять казну. Взяли прямо на деле.

Мэгг поблагодарила корчмаря и отошла — больше она, пожалуй, ничего знать не хотела.

Она так стремилась в Стин, так ждала встречи с Реем и даже не думала, что с ним что-то может произойти. Теперь у неё не было цели, ей некуда больше было идти и, главное, не было никакого желания идти куда-то.

Она села на лестнице, обхватила руками коленки и замерла так, безучастно глядя на редких посетителей. Больше всего ей хотелось остаться здесь навсегда, окаменеть.

Но постепенно (она не знала, сколько прошло времени), к ней вернулась жизнь. Рей не должен оказаться закопанным в общей яме — его нужно похоронить как следует, и она сделает это во что бы то ни стало.

Стражник сказал, тела будут висеть до первых всходов — ещё дней десять, не меньше. Значит, нужно найти, где остаться на эти дни, после того, как труппа Сэма уйдёт.

Она встала и, не выходя из полусонного оцепенения, приблизилась к корчмарю.

— Сколько стоит пожить у вас? Хоть на сеновале.

Он окинул её взглядом и сказал:

— На сеновал тебе не стоит. Быстро, — ухмыльнулся в усы, — конюшие оприходуют. Если хочешь, постелю на чердаке, там у меня кухарка и поломойка спят. За… — он снова поцокал языком, — два медяка в день.

Мэгг порылась в кошеле и достала треть всего, что успела заработать в пути. Спустя полчаса она оказалась обладательницей тонкого матраса недалеко от лестницы, под самой крышей корчмы. Там её и нашла мамаша Лиз, за которой вскоре поднялся Сэм.

Оба переминались с ноги на ногу, у обоих заплетался язык, а от Сэма ещё и несло выпивкой, но они горевали искренне.

— Хороший он парень был, — всхлипнул Сэм. — А пел так, что соловьи завидовали. Голос, что твоя флейта.

Мамаша Лиз вытирала слёзы грязным подолом, а Мэгг только тихо сглатывала горькую густую слюну, не в силах произнести ни слова.

Сэм достал из-за пазухи мех с вином и приложился к нему, снова начал всхлипывать, раскраснелся, закашлялся, а потом спросил, утерев слёзы:

— Ты сыграешь сегодня, Мэгги?

Мэгг отвернулась, смяла пальцами подол платья и покачала головой:

— Я не смогу, дядя Сэм.

Он закряхтел, но уговаривать не стал.

На следующий день труппа покинула Стин, и Мэгг осталась одна.

Каждое утро и каждый вечер она ходила на площадь и, прячась в тени, смотрела на виселицу. Иногда от этого зрелища по её щекам начинали течь слезы, иногда, наоборот, всю её охватывало оцепенение, такое сильное, что нельзя было даже пошевелиться. Раз или два её замечали Жёлтые плащи, тогда она старалась побыстрее убраться с площади, прежде чем они подойдут.

Вечерело, она пришла к виселице в очередной раз и сразу же увидела вокруг неё оживление.

Под надзором Жёлтых плащей два мужика в плотных штанах и серых рубахах снимали тела. Мэгг кинулась к ним, крепко сжимая в кулаке мешочек с половиной своих скудных сбережений.

Её остановил Жёлтый плащ, грубо толкнул в плечо и рявкнул:

— Куда прешь!

Она собрала в кулак всё свое мужество и сказала:

— Там… мой друг. Можно его похоронить?

— Охота с костями возиться… Этим безбожникам и так не поздоровилось на том свете, — он сплюнул на землю, причём слюна у него оказалась чёрная.

— Но хотя бы он будет лежать в своей могиле. Господин, — она раскрыла ладонь, показывая кошель, — возьмите это, и позвольте мне его забрать, пожалуйста.

Жёлтый плащ обернулся, прикрикнул на своего товарища и на работавших мужиков, чтобы не зевали, снова глянул на Мэгг и спросил:

— А до кладбища сама его потащишь, на руках? — и хохотнул, видя исказившееся лицо девушки. Взял кошель, открыл, посчитал деньги. — Вот что. Добавишь ещё серебряный, и я разрешу тебе остаться, пока мы их будем закапывать. Твоему парни выроют отдельную могилу, даже камень положат, честь по чести.

Мэгг не колебалась, доставая из ботинка последнюю монету. Плащ посторонился и подпустил её к виселице, уже пустой. Все три тела лежали на телеге, а то, что раньше было одеждой, валялось кучей рядом. Не найдя в себе сил дотронуться до костяных пальцев Рея, она наклонилась и подняла сломанную цитру. Жёлтый плащ не запретил — видимо, считал, что ненужный ему вонючий хлам вполне стоит полутора серебряных.

Цитру, кажется, ударили о землю — она треснула в нескольких местах. Струны порвались и прогнили от дождя и снега. Мэгг прижала её к груди и так, обнимая её, как родную, дошла вслед за телегой до городских стен, за которыми мужики тут же начали копать ещё мёрзлую землю.

Для Рея (она с трудом смогла показать, который из троих — Рей!) действительно вырыли отдельную могилу, небрежно швырнули туда тело и принялись копать могилу для оставшихся двоих, а Мэгг присела на край ямы и прошептала:

— Пусть ты будешь счастлив в садах Всевышнего, Рей.

Её пальцы ослабели, руки задрожали: цитра выпала, ударилась о землю и скользнула в могилу, к своему хозяину.