Код да Винчи

Дэн Браун, 2003

Секретный код скрыт в работах Леонардо да Винчи… Только он поможет найти христианские святыни, дающие немыслимые власть и могущество… Ключ к величайшей тайне, над которой человечество билось веками, может быть найден… В романе «Код да Винчи» автор собрал весь накопленный опыт расследований и вложил его в главного героя, гарвардского профессора иконографии и истории религии по имени Роберт Лэнгдон. Завязкой нынешней истории послужил ночной звонок, оповестивший Лэнгдона об убийстве в Лувре старого хранителя музея. Возле тела убитого найдена зашифрованная записка, ключи к которой сокрыты в работах Леонардо да Винчи…

Оглавление

Глава 8

Лэнгдон не мог отвести взгляда от мерцающих красных цифр и букв на паркете. Последнее послание Жака Соньера совсем не походило на прощальные слова умирающего, во всяком случае, по понятиям Лэнгдона.

Вот что написал куратор:

13-3-2-21-1-1-8-5
На вид идола родич!
О мина зла!

Лэнгдон не имел ни малейшего представления, что все это означает, однако теперь ему стало ясно, почему Фаш так настойчиво придерживался версии о том, что пятиконечная звезда связана с поклонением дьяволу или языческими культами.

На вид идола родич!

Соньер прямо указывал на некоего идола. И еще этот непонятный набор чисел.

— А часть послания выглядит как цифровой шифр.

— Да, — кивнул Фаш. — Наши криптографы над ним уже работают. Мы думаем, эти цифры являются ключом, указывающим на убийцу. Возможно, здесь номер телефона или же карточки социального страхования. Скажите, эти цифры имеют, на ваш взгляд, какое-либо символическое значение?

Лэнгдон еще раз взглянул на цифры, чувствуя, что на расшифровку их символического значения могут уйти часы. Если вообще Соньер что-то под этим имел в виду. На взгляд Лэнгдона, цифры казались выбранными наугад. Он привык к символическим прогрессиям, в них угадывался хоть какой-то смысл, но здесь все: пятиконечная звезда, текст и цифры — казалось, ничем и никак не было связано между собой.

— Ранее вы говорили, — заметил Фаш, — что все действия Соньера были направлены на то, чтобы оставить какое-то послание… Подчеркнуть поклонение богине или что-то в этом роде. Тогда как вписывается в эту схему данное послание?

Лэнгдон понимал, что вопрос этот чисто риторический. Смесь цифр и непонятных восклицаний никак не вписывалась в версию самого Лэнгдона, связанную с культом богини.

На вид идола родич? О мина зла?..

— Текст походит на какое-то обвинение, — сказал Фаш. — Вам не кажется?

Лэнгдон пытался представить последние минуты куратора, запертого здесь, в замкнутом пространстве Большой галереи, знающего, что ему предстоит умереть. Определенная логика в словах Фаша просматривалась.

— Да, обвинение в адрес убийцы. Думаю, в этом есть какой-то смысл.

— И моя работа заключается в том, чтоб назвать его имя. Позвольте спросить вас еще об одном, мистер Лэнгдон. Помимо цифр, что, на ваш взгляд, самое странное в этом послании?

Самое странное? Умирающий человек закрылся в галерее, изобразил пятиконечную звезду, нацарапал на полу загадочные слова обвинения. Вопрос надо ставить иначе. Что здесь не странное?

— Слово «идол»? — предположил Лэнгдон. Просто это было первое, что пришло на ум. — «Идола родич». Странность в самом подборе слов. Кого он мог иметь в виду? Совершенно непонятно.

— «Идола родич»? — В тоне Фаша слышалось нетерпение, даже раздражение. — Выбор слов Соньером, как мне кажется, здесь ни при чем.

Лэнгдон не понял, что имел в виду Фаш, однако начал подозревать: Фаш прекрасно бы поладил с неким идолом, и уж тем более с миной зла.

— Соньер был французом, — сказал Фаш. — Жил в Париже. И тем не менее решил написать последнее свое послание…

— По-английски, — закончил за него Лэнгдон, понявший, что имел в виду капитан.

Фаш кивнул:

— Précisément.[16] Но почему? Есть какие-либо соображения на сей счет?

Лэнгдон знал, что английский Соньера был безупречен, и, однако, никак не мог понять причины, заставившей этого человека написать предсмертное послание на английском. Он молча пожал плечами.

Фаш указал на пятиконечную звезду на животе покойного:

— Так, значит, это никак не связано с поклонением дьяволу? Вы по-прежнему в этом уверены?

Лэнгдон больше ни в чем не был уверен.

— Символика и текст не совпадают. Простите, но я вряд ли чем-то смогу тут помочь.

— Может, это прояснит ситуацию… — Фаш отошел от тела и приподнял лампу, отчего луч высветил более широкое пространство. — А теперь?

И тут Лэнгдон, к своему изумлению, заметил, что вокруг тела куратора была очерчена линия. Очевидно, Соньер лег на пол и с помощью все того же маркера пытался вписать себя в круг.

И тут все сразу же стало ясно.

— «Витрувианский человек»! — ахнул Лэнгдон. Соньер умудрился создать копию знаменитейшего рисунка Леонардо да Винчи в натуральную величину.

С анатомической точки зрения для тех времен этот рисунок был самым точным изображением человеческого тела. И стал впоследствии некой иконой культуры. Его изображали на плакатах, на ковриках для компьютерной мыши, на майках и сумках. Прославленный набросок состоял из абсолютно правильного круга, в который да Винчи вписал обнаженного мужчину… и руки и ноги у него были расставлены в точности как у трупа.

Да Винчи. Лэнгдон был потрясен, даже мурашки пробежали по коже. Ясность намерений Соньера нельзя отрицать. В последние минуты жизни куратор сорвал с себя одежду и расположился в круге, сознательно копируя знаменитый рисунок Леонардо да Винчи «Витрувианский человек».

Именно этот круг и стал недостающим и решающим элементом головоломки. Женский символ защиты — круг, описывающий тело обнаженного мужчины, обозначал гармонию мужского и женского начал. Теперь вопрос только в одном: зачем понадобилось Соньеру имитировать знаменитое изображение?

— Мистер Лэнгдон, — сказал Фаш, — такому человеку, как вы, следовало бы знать, что Леонардо да Винчи питал пристрастие к темным силам. И это отражалось в его искусстве.

Лэнгдон был поражен, что Фашу известны такие подробности о Леонардо да Винчи, очевидно, именно поэтому капитан усматривал здесь поклонение дьяволу. Да Винчи всегда был весьма скользким объектом для изучения, особенно для историков христианской традиции. Несмотря на свою неоспоримую гениальность, Леонардо был ярым гомосексуалистом, а также поклонялся божественному порядку в Природе, что неизбежно превращало его в грешника. Мало того, эксцентричные поступки художника создали ему демоническую ауру: да Винчи эксгумировал трупы с целью изучения анатомии человека; вел какие-то загадочные журналы, куда записывал свои мысли совершенно неразборчивым почерком да еще справа налево; считал себя алхимиком, верил, что может превратить свинец в золото. И даже бросил вызов самому Господу Богу, создав некий эликсир бессмертия, уж не говоря о том, что изобрел совершенно ужасные, прежде не виданные орудия пыток и оружие.

Непонимание порождает недоверие, подумал Лэнгдон.

Даже грандиозный вклад да Винчи в изобразительное искусство, вполне христианское по сути своей, воспринимался с подозрением и, как считали церковники, лишь подтверждал его репутацию духовного лицемера. Только от Ватикана Леонардо получил сотни заказов, но рисовал на христианскую тематику не по велению души и сердца и не из собственных религиозных побуждений. Нет, он воспринимал все это как некое коммерческое предприятие, способ изыскать средства для ведения разгульной жизни. К несчастью, да Винчи был шутником и проказником и часто развлекался, подрубая тот сук, на котором сидел. Во многие свои полотна на христианские темы он включил далеко не христианские тайные знаки и символы, отдавая тем самым дань своим истинным верованиям и посмеиваясь над Церковью. Как-то раз Лэнгдон даже читал лекцию в Национальной галерее в Лондоне. И называлась она «Тайная жизнь Леонардо. Языческие символы в христианском искусстве».

— Понимаю, что вас беспокоит, — сказал Лэнгдон, — но поверьте, да Винчи никогда не занимался черной магией. Он был невероятно одаренным и духовным человеком, пусть и находился в постоянном конфликте с Церковью. — Едва он успел окончить фразу, как в голову пришла довольно неожиданная мысль. Он снова покосился на паркетный пол, где красные буквы складывались в слова. На вид идола родич! О мина зла!

— Да? — сказал Фаш.

Лэнгдон снова тщательно подбирал слова:

— Знаете, я только что подумал, что Соньер разделял духовные взгляды да Винчи. И не одобрял церковников, исключивших понятие священной женственности из современной религии. Возможно, имитируя знаменитый рисунок да Винчи, Соньер хотел тем самым подчеркнуть: он, как и Леонардо, страдал от того, что Церковь демонизировала богиню.

Фаш смотрел мрачно.

— Так вы считаете, Соньер называл Церковь «родичем идола» и приписывал ей некую «мину зла»?

Лэнгдону пришлось признать, что так далеко он в своих заключениях не заходил. Однако пятиконечная звезда неумолимо возвращала все к той же идее.

— Я просто хотел сказать, что мистер Соньер посвятил свою жизнь изучению истории богини, а никому на свете не удалось опорочить ее больше, чем Католической церкви. Ну и этим предсмертным актом Соньер хотел выразить свое… э-э… разочарование.

— Разочарование? — Голос Фаша звучал почти враждебно. — Слишком уж сильные выражения он для этого подобрал, вам не кажется?

Терпению Лэнгдона пришел конец.

— Послушайте, капитан, вы спрашивали, что подсказывает мне интуиция, просили, чтобы я как-то объяснил, почему Соньер найден в такой позе. Вот я и объясняю, по своему разумению!

— Стало быть, вы считаете это обвинением Церкви? — У Фаша заходили желваки, он говорил, с трудом сдерживая ярость. — Я видел немало смертей, такая уж у меня работа, мистер Лэнгдон. И позвольте сказать вот что. Когда один человек убивает другого, я не верю, чтобы у жертвы в этот момент возникала странная мысль оставить некое туманное духовное послание, значение которого разгадать никто не может. Лично я считаю, он думал только об одном. La vengeance.[17] И думаю, что Соньер написал это, пытаясь подсказать нам, кто его убийца.

Лэнгдон удивленно смотрел на него:

— Но слова не имеют никакого смысла!

— Нет? Разве?

— Нет, — буркнул он в ответ, усталый и разочарованный. — Вы сами говорили мне, что на Соньера напали в кабинете. Напал человек, которого он, видимо, сам и впустил.

— Да.

— Отсюда напрашивается вывод, что куратор знал убийцу.

Фаш кивнул:

— Продолжайте.

— Если Соньер действительно знал человека, который его убил, то что здесь указывает на убийцу? — Лэнгдон указал на знаки на полу. — Цифровой код? Какие-то идолы родича? Мины зла? Звезда на животе? Слишком уж замысловато.

Фаш нахмурился с таким видом, точно эта идея ни разу не приходила ему в голову.

— Да, верно.

— С учетом всех обстоятельств, — продолжил Лэнгдон, — я бы предположил, что если Соньер намеревался сказать нам, кто убийца, он бы просто написал имя этого человека, вот и все.

Впервые за все время на губах Фаша возникло подобие улыбки.

— Précisément, — сказал он. — Précisément.

Я стал свидетелем работы истинного мастера, размышлял лейтенант Колле, прислушиваясь к голосу Фаша, звучавшему в наушниках. Агент понимал: именно моменты, подобные этому, позволили капитану занять столь высокий пост в иерархии французских силовых служб.

Фаш способен на то, что никто другой не осмелится сделать.

Тонкая лесть — почти утраченное ныне искусство, особенно современными силовиками, оно требует исключительного самообладания, тем более когда человек находится в сложных обстоятельствах. Лишь немногие способны столь тонко провести операцию, а Фаш, он, похоже, просто для этого родился. Его хладнокровию и терпению мог бы позавидовать робот.

Но сегодня он немного разволновался, словно принимал задание слишком уж близко к сердцу. Правда, инструкции, которые он давал своим людям всего лишь час назад, звучали, по обыкновению, лаконично и жестко.

Я знаю, кто убил Жака Соньера, сказал Фаш. Вы знаете, что делать. И чтоб никаких ошибок.

Пока они не совершили ни одной ошибки.

Сам Колле еще не знал доказательств, на которых основывалась убежденность Фаша в вине подозреваемого. Зато он знал, что интуиция Быка никогда не подводит. Вообще интуиция Фаша временами казалась просто сверхъестественной. Сам Господь шепчет ему на ушко — так сказал один из агентов, когда Фашу в очередной раз блестяще удалось продемонстрировать наличие шестого чувства. И Колле был вынужден признать, что если Бог существует, то Фаш по прозвищу Бык наверняка ходит у него в любимчиках. Капитан усердно посещал мессы и исповеди, куда как чаще, чем принято у других чиновников его ранга, которые делали это для поддержания имиджа. Когда несколько лет назад в Париж приезжал папа римский, Фаш употребил все свои связи, всю настойчивость, чтобы добиться у него аудиенции. И снимок Фаша рядом с папой теперь висит у него в кабинете. Папский Бык — так прозвали его с тех пор агенты.

Колле считал несколько странным и даже смешным тот факт, что Фаш, обычно избегавший публичных заявлений и выступлений, так остро отреагировал на скандал, связанный с педофилией в Католической церкви. Этих священников следовало бы дважды вздернуть на виселице, заявил он тогда. Один раз за преступления против детей. А второй — за то, что опозорили доброе имя Католической церкви. Причем у Колле тогда возникло ощущение, что второе возмущало Фаша гораздо больше.

Вернувшись к компьютеру, Колле занялся своими непосредственными обязанностями на сегодня — системой слежения. На экране возник детальный поэтажный план крыла, где произошло преступление, схему эту он получил из отдела безопасности Лувра. Двигая мышкой, Колле внимательно просматривал путаный лабиринт галерей и коридоров. И наконец нашел то, что искал.

В глубине, в самом сердце Большой галереи, мигала крошечная красная точка.

La marque.[18]

Да, сегодня Фаш держит свою жертву на очень коротком поводке. Что ж, умно. Остается только удивляться хладнокровию этого Роберта Лэнгдона.

Примечания

16

Именно, точно (фр.).

17

О мести (фр.).

18

Метка, маячок (фр.).

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я