Верю в любовь

Дэвид Томас

Когда он встретил Мелиссу, между ними тут же вспыхнуло чувство – чистое, яркое, вселяющее надежду в светлое будущее. «Верю в любовь» – воспоминания о днях, проведенных вместе. Переплетение нот и слов, так и не сказанных той, кого он любил больше жизни. Это история о силе неумирающей любви и вере, которую ничто не способно разрушить.

Глава 3

Освобождение

У моего отца была гитара, на которой он периодически играл дома и часто даже вместе с ней вел службу в церкви. Хотя гитара всегда была на виду, мне никогда не было интересно попробовать поиграть на ней, потому что больше всего меня в то время занимал спорт — особенно футбол.

Как-то, когда мне было четырнадцать, я все же попросил отца показать, как сыграть пару аккордов. Когда он помог положить пальцы моей левой руки на нужные места на грифе и я ударил большим пальцем правой по струнам, звук этого аккорда прозвучал для меня как настоящий шедевр.

— Это потрясающе! — сказал я тогда отцу.

Не могу объяснить, но в касании инструмента было что-то естественное. С помощью отца, который помог мне узнать то, чему научился сам, я быстро начал схватывать азы игры на гитаре. Гитара не заменила спорт, но учиться играть на ней мне понравилось.

Как оказалось, со слухом у меня было все в порядке, и я быстро научился играть на слух — без помощи табулатур — те песни, которые слышал по радио. Больше всего мне нравились те, что были ближе к року.

Слушать светскую музыку дома не разрешалось, но когда родителей не было, я всегда слушал подборки классического рока по радио Top-40. Как-то раз мне здорово влетело за футболку с изображением Ленни Кравица, в которую я переоделся, выйдя из дома. Перед тем, как вернуться, я, конечно, сменил одежду, но мама все равно узнала об этом и была очень недовольна.

— Как ты можешь носить такое? — хотела она знать.

Я начал играть песни известных музыкантов, которые слышал по радио, таких как Pearl Jam, Aerosmith и Creedence Clearwater Revival. Из христианской музыки, которую я слушал, когда родители были дома, я пытался играть Mylon LeFevre & Broken Heart, DeGarmo & Key и Resurrection Band.

Музыка всегда играла большую роль в жизни нашей семьи. Кроме того, что мы вместе молились и слушали дома диски с христианской музыкой, мы посещали крупные христианские музыкальные фестивали, такие как Ichthus в Кентукки и Cornerstone в Иллинойсе. Я помню, как стою во время фестиваля Cornerstone и думаю: «Как было бы здорово однажды выйти на эту сцену». Естественно, я так же смотрел матчи студенческой или профессиональной лиги по телевизору и думал: «Как было бы здорово однажды выйти на это поле».

Когда подбирать музыку мне стало легче, я начал замечать, как тексты некоторых песен рассказывают историю жизни самого музыканта. Музыка словно была выпускным клапаном для чувств и мыслей человека, и я сам стал замечать, как внутри меня оживают эмоции, когда я начинаю играть.

Как раз в этот период перетягивания каната между тем, чтобы, зная, что такое благо, все равно поступать плохо, я написал свою первую песню.

Она начиналась с того, что я смотрю в зеркало, вижу человека, чья жизнь изломана, и что он сам находится в полном отчаянии, и обращаюсь к Господу: «Ты должен избавить меня от греха». Дальше шли строчки, из которых становилось понятно, где я был в тот момент жизни: «Всякий раз, когда я приближаюсь к Тебе, я вновь возвращаюсь к греху». Я назвал эту песню «Освободи меня». Первыми моими слушателями стали родители, сразу после того, как я написал ее. Они выслушали ее, а после очень внимательно прочли текст.

До этого я скрывал от них, что выпиваю и хожу на вечеринки. Однажды, когда мы пили с другом, он выпил больше и не мог на обратном пути вести машину. Поэтому, даже учитывая, что я сам был не трезв и слишком молод, мне пришлось сесть за руль и ехать минут 10–15 до дома. Войдя, мы сразу сказали: «Мы очень устали. Мы наверх и сразу спать».

К решению сесть за руль в ту ночь я возвращался снова и снова. Мне стоило просто позвонить родителям и попросить забрать нас, и последствия были бы куда безобиднее, чем если бы меня поймали за рулем пьяным и без прав. Впоследствии родители говорили мне, что подозревали меня тогда, но они понятия не имели, как далеко я заходил, потому что я тщательно следил за тем, чтобы они не узнали об этом.

Я никогда не бунтовал против них — я просто шел своей дорогой. Если бы я бунтовал, то конечно, мне захотелось бы, чтобы они узнали о чем-то, но я не хотел причинить им боль. Я меньше всего собирался разочаровать родителей или подвести их.

Когда отец с мамой прочли текст «Освободи меня», лица у них стали очень серьезными.

— Все слишком жестко, — сказал отец. — Ты в порядке?

«Попался!» — подумал я и решил замести следы.

— Когда я писал это, я думал об Эйприл, — ответил я.

Тогда моя сестра тоже была предоставлена самой себе. Более того, она заходила еще дальше, чем я, и даже пробовала наркотики. К тому же родители больше знали о том, что делает она, чем о том, что делаю я.

— Ок, — сказали они, и я скрыл вздох облегчения, на этот раз избежав подозрений.

Но я не мог скрыть послания в своей первой песне.

Нажимая кнопку перезагрузки

Летом, после окончания второго курса средней школы Маккатчена в Лафайетте, я на неделю отправился в летний лагерь в Калифорнии.

Отец открыл часовню движения Жатвы в Лафайетте, когда мне было четырнадцать. Жатва входит в течение Часовни на Голгофе и является частью объединения неденоминированных церквей, которое началось в 1965 году с основания Чаком Смитом Часовни на Голгофе в Коста-Меса, Калифорния. Из-за того, что церковь была новой и пока небольшой, молодежной группы у нее еще не было, поэтому я посещал молодежную группу Часовни на Голгофе, в которую мы ходили в Кроуфордсвилле, в пятидесяти километрах от Лафайетта. У ассоциации Часовни на Голгофе был летний молодежный лагерь в Калифорнии, привлекавший подростков со всей страны, и моя группа тоже отправилась в этот лагерь. Для поездки нашлось несколько спонсоров, и кто-то из них помог мне набрать недостающую сумму.

Учитывая, что тогда происходило у меня в жизни, мое возбуждение, касавшееся предстоящей поездки в Калифорнию, было более, скажем так, социальным, чем духовным.

«Калифорния? — думал я. — Там можно отлично потусить. Я еду!»

Общительный, как и отец, я всегда легко заводил друзей. Я встречал там людей из разных штатов, включая тех, кто проехал полстраны, например, из Пенсильвании в Калифорнию.

Впрочем, духовные цели быстро обошли социальные.

На первой ночной службе в лагере, оглянувшись вокруг, я увидел других людей, поднимающих руки в молитве. Среди них были и взрослые, включая моих родителей, но было и несколько подростков моего возраста. Меня задело, что я оказался среди подростков, которые действительно любили Иисуса и имели сильную связь с Ним. Я вынужден был признать, что у меня не было того, что имели они.

«Что же я делал? — спросил я себя. — Что же я упустил?»

Чувство стыда захлестнуло меня. Я подумал обо всем дурном, что делал — понимая при этом, что поступаю плохо, но все равно продолжая так поступать. Это был самый сильный рывок на сторону Бога, который я почувствовал в этом перетягивании каната своей жизни. Я хотел ощутить то, что, очевидно, чувствовали все окружающие.

Джон Курсон, пастор Applegate Christian Fellowship в Орегоне и известный библейский комментатор, был специально приглашенным спикером. В эту первую ночь он сказал, что собирается учить нас Откровением. Перспектива услышать проповедь с цитатами из Откровения немного напугала аудиторию. Но Курсон говорил о том, чтобы «посвятить все наше существо Господу» и делал это так, что мы ощущали не страх, но милосердие и любовь Бога. Его послание вошло в меня не критическим «ты плохой человек». Скорее это было вдохновляющее «Бог может еще столь многое дать тебе».

Слушая, я представлял себя словно достигшим края обрыва. У меня было два варианта: я мог продолжать бунтовать и сорваться вниз или благодарно принять ту истину, что Господь любит меня и что у Него есть на меня особый план, и посвятить Ему свое сердце.

Я чувствовал, что Бог вложил эти слова в мое сердце: «Я хочу, чтобы ты оказался полезным Мне, но ты балансируешь на грани. Тебе нужно бежать — бежать прочь от соблазнов мира и вернуться ко Мне. Я всегда рядом и жду тебя».

Той ночью я вернул свою жизнь в руки Господа. Каждой частицей себя я хотел следовать за Ним, а не гнаться за пустой популярностью и мирскими радостями, которые и вполовину не оказались так приятны, как я ожидал.

После службы я подозвал родителей и рассказал им о своем решении.

— Мои глаза открыты, — сказал я, — и я желаю служить Ему.

Я был так возбужден, что всю ночь не мог заснуть. Я лежал в своей койке в общей спальне и вспоминал свою жизнь. До той ночи я и не представлял, какую тяжесть несу на плечах. Но внезапно этого груза не стало. Это как если после долгого застоя пуститься бежать, освежаясь и повышая уровень энергии, хотя физически ты сильно истощен. Перетягивание каната, судя по всему, подошло к концу. Я твердо, обеими ногами, стоял на стороне истины, больше не пытаясь протестовать против того, что, как я знал, было правдой.

Я чувствовал себя свободным, узы греха с меня спали. Под властью греха мы ошибочно выдаем возможность грешить за свободу, потому что можем делать что захотим. Но мы ошибаемся. И неважно, что какое-то время наша жизнь выглядит благополучной, это не свобода. Мы связаны — связаны грехом.

Нам нетрудно узнать людей, у которых есть проблемы с алкоголем и наркотиками, потому что это отражается на их телах и лицах. Они не выглядят умиротворенными. Грех накладывает на нас тяжелое бремя, и той ночью я понял, какую ношу таскал на себе все это время. Но сейчас я наконец «выздоровел».

Во время молитвы следующей ночью я поднимал руки вместе со всеми. Я испытывал то, чем обладали они, и понял, что упустил в свое время этот опыт, достойный погони за ним всем сердцем.

Оставшиеся занятия по изучению Библии и службы словно заиграли для меня новыми красками. Курсон продолжать читать Откровение, подчеркивая, как церковь может отдалиться от воли Божьей и то, как важно христианину блюсти чистоту в словах, поступках и побуждениях. Раз за разом слушая его, я думал: «О, это я. Ты ведь говоришь напрямую со мной?»

Одно из мест, которые мы разбирали, касалось Лаодикийской церкви. Из всех семи церквей, к которым Господь обращается в Откровении, она осталась в нерешительности, «теплой», как Он назвал ее. Лаодикийская церковь прошла через собственное перетягивание каната между следованием воле Божьей и погоней за земными благами. В результате она зависла между ними, и это сделало церковь настолько непривлекательной в глазах Господа, что он произнес знаменитые слова в Откровении 3:16: «Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих».

Конечно, это не самый приятный момент из Писания, но недостаточно горячая и недостаточно холодная церковь стала настолько неэффективной, что оказалась бесполезной для Царства Божия. Мысль о том, что Господь изгоняет нерешительных лаодикийцев, зацепила мое внимание, потому что я сам был тепл по отношению к Нему последние несколько лет. Я был бесполезен для Его Царства.

Этот стих прозвучал для меня как предупреждение, хотя это было предостережение, продиктованное любовью. Да, я заблудился. Я знал это. Знал даже тогда, когда поступал неправильно. Но тон, с каким было доставлено это послание, заставил меня понять, как сильно Бог любит меня. Он предупреждал меня, потому что бесконечно любил меня и хотел для меня только лучшего. Он всегда хотел для меня только самого лучшего.

Внезапно все мои прежние стремления рассыпались в прах. Словно кто-то нажал большую кнопку перезагрузки, и я начал жить абсолютно по-новому.

Мои разговоры с остальными за оставшееся время касались больше не штатов, откуда мы прибыли, а тех духовных состояний, в которых мы находились. Я вспоминаю один разговор с другом из молодежной группы, когда мы говорили о возвращении домой и о том, чтобы стать примерами для других.

— Давай же сделаем это, — сказали мы друг другу — давай же будем служить Господу.