София. В поисках мудрости и любви

Дэ Нирвакин, 2023

Магический реализм? Почему бы нет. Перед вами философский роман-пазл, написанный как интеллектуальное путешествие в глубины сознания, куда не ведет ни одна дорога. Прямиком из серых городских кварталов и станций метро вы переноситесь на мистический остров Аирват, чтобы найти ответы на важные вопросы. Что такое любовь, что такое свобода, где пролегает грань между светом и тенью и почему люди оказались так беззащитны перед мировым злом? Если сказать совсем просто, это антиисторический, антисовременный, антинаучный, антигородской антироман. Все ответы на вопросы находятся здесь, но главный вопрос в том, сумеете ли вы правильно понять эти ответы? «Один – сам себе господин, два – и вот началась игра»…

Эпизод пятый.

Минус один — мнимое безумие

Каждое утро он заходил в трамвай, вставал на свое место возле окна и так отправлялся до конечной остановки, и каждый раз, проезжая обратно вечером, сидел в том же трамвае у влажного окна, чтобы на несколько мгновений увидать за ветвями, сбросившими желтую листву, университетские колонны. Они манили его в тусклой осенней сырости на фоне подсвеченных стен, простирая к нему свои объятия. А рельсы трамвая с шумом проносили его по накатанной орбите мимо университета. Он вращался на этой орбите как заколдованная комета, которая не решается покинуть Солнечную систему окончательно, но и не может в ней оставаться на постоянных правах, как это было дозволено большим планетам и спутникам, ухитрявшимся получить вид на жительство в гелиосфере, обустраивая скромный быт где-нибудь на окраинах бедняцких кварталов.

Вокруг исторического центра города, где местами еще встречались уютные скверы, сохранявшие меланхоличное очарование эпохи классицизма, важно пыжились стеклянные небоскребы, отражая высокие облака и стараясь тем самым продемонстрировать свою фундаментальную значительность. Но, если честно, ничего значительного в них не было. Они смотрели свысока, занимая в городском ландшафте доминирующее положение, но никто из прохожих не глядел в их сторону. Никого не восхищала ни их высота, ни переливы зеркальных стекол, потому что у этих огромных зданий не было ни великого прошлого, которое следовало помнить, ни прекрасного будущего, в котором хотелось жить. Никто даже не обращал внимания, когда эти фешенебельные новостройки сносились, и на их месте вырастали другие высотки, более оригинальные по задумке, но на проверку такие же пустотелые.

Ему хотелось пройтись в толпе студентов по университетской аллее, заглянуть в просторный холл, подняться в зал библиотечного каталога, где можно было сколь угодно долго перебирать карточки в ящиках, делая вид, что ищешь книгу с чрезвычайно нужным для тебя содержанием, но которой почему-то нигде не находилось. Или зайти в столовку, чтобы поесть настоящей здоровой еды, с порцией салата, первым и вторым блюдом, сладким компотом и сдобной булочкой, а не эти полуфабрикаты в полиэтиленовой упаковке, которыми за неимением времени всем приходилось питаться, разогревая их в микроволновке не столько для того, чтобы утолить голод, а скорее так, для подстраховки, чтобы это неприятное чувство не застигло тебя врасплох.

Он мог без конца прогуливаться где-нибудь в окрестностях alma mater, кутаясь в стяженную куртку с поднятым воротом и капюшоном, пока вездесущий октябрьский морох не пропитывал ее насквозь. Тогда он возвращался, спускаясь в полуподвал магазинчика, чтобы просушить куртку и как следует отогреться за чашкой горячего кофе. Пару раз он уже мимоходом наведывался в университет, ненадолго, только чтобы осмотреться, так как времени для ностальгии особо не было.

К тому же правила посещения для посторонних лиц, а он теперь считался именно таким лицом, стали совсем не те, что прежде. Теперь на пропускном пункте сидела лицензированная охрана, следившая на мониторах за всеми перемещениями посетителей. Для получения пропуска на проходной нужно было оставлять паспорт с указанием цели и времени посещения. Ничего подобного в студенческую бытность Евгения, понятное дело, не было. Он застал старорежимные времена, когда университетские двери были открыты абсолютно для всех, когда никто бы и не подумал устанавливать на входе металлоискатели, когда никто не боялся незнакомых людей, и люди почему-то ощущали себя в большей безопасности, чем теперь, когда за ними всюду следили камеры видеонаблюдения.

В тот осенний день он тоже оставил на проходной паспорт, поднявшись в зал университетской библиотеки, где просидел около получаса, а затем пошел прогуляться. Он вышел в фойе конференц-зала, где все так же красовалась сюрреалистическая фреска «Возвращение Орфея», занимавшая всю стену. На ней все так же летел Орфей, задевая струны волшебной кифары. Но орфический гимн звучал не так объемно, как раньше. Натяжные потолки приглушали звуки и создавали атмосферу стеснительной монументальности, как будто осознававшей свою неуместность в новом интерьере.

Рассматривая фреску, он слышал, как на полу поскрипывают кроссовки команды юных студенток, готовивших ко Дню первокурсника ритмичный танец с хлопками в ладоши и синхронным подпрыгиванием. Всюду на стенах висели экраны, на которых беззвучно транслировались передачи университетского телеканала. Но никто не смотрел на экраны, развешанные для чего-то в каждом углу в таком неимоверном количестве.

В переходе появилось еще больше киноафиш, объявлений о мероприятиях, концертах, туристических походах, различных кастингах красоты и подработках для студентов. Вроде бы все, как всегда, но чего-то в университете не хватало — слишком тихо, слишком цивильно везде было. По коридорам неторопливо прохаживались преподаватели матмеха, чьи лица были хорошо знакомы. Они о чем-то разговаривали, но их разговор тоже был каким-то беззвучным и тусклым. А ведь когда-то голоса математиков сразу выделялись дерзновенным остроумием в шумном университетском многоголосии. Все куда-то пропало, испарились запахи математики и пролетарский дух Сорбонны шестидесятых. Даже название университета стало другим. Прежнее название ушло в дождливый октябрь, прихватив с собой дырявый зонт и что-то такое, чего у нового названия не было, как бы напыщенно и пафосно оно ни звучало.

На истфаке его ожидали еще более разительные перемены. Безупречная отделка стен, стильные двери, евроремонт в каждой аудитории. Нигде уже не было старых исчерканных парт и деревянных оконных рам, которые приходилось утеплять к зиме полосками строительного скотча. Он заглянул в «Черную дыру» — так называлась аудитория, где на задней стене красовался забавный рисунок. Один студент нарисовал когда-то, будто в аудитории нет стены, будто стена провалилась в космическое пространство, и вместе с обломками стены в это космическое пространство улетает человек, античная ваза и парусный корабль. Вместо черной дыры в аудитории появилась приличная стена, теперь здесь было безопасно, никто больше не падал в космическое пространство, но от этого почему-то становилось грустно.

Евгений вышел из аудитории и повернулся к расписанию занятий, которое висело возле деканата дальше по коридору. Сколько же раз он вот так машинально подходил к этому расписанию, где толпились студенты. Но в этот раз, еще не успев ничего разглядеть, он заметил среди веселых первокурсников едва уловимое движение света, которое ни с чем не мог перепутать! Не различая лиц в пестрой толчее, он уже знал, что где-то среди этих студентов стояла Она. Да, это была Она! Ее присутствие всегда замедляло ход времени, и в этот раз произошло то же самое — время для него как будто остановилось.

Посмотрев на план занятий, Она вышла из окружения первокурсников и стала широкими уверенными шагами приближаться к нему. Он запомнил каждый ее шаг, каждое плавное движение рук, каждый мимолетный поворот головы, струящиеся золотистые локоны. В этот момент он не мог двинуться с места. Он хотел, чтобы этот момент длился всегда. На ней не было никакой косметики, глаза и ресницы были чуть бледнее, чем запечатлелось в его памяти несколько лет назад. Теперь ей не нужно было никого покорять своей красотой — студенты-первокурсники восхищенно заглядывались на других девчонок. Никто не смотрел ей вслед, никто не видел в ней богиню, сошедшую с небес.

Она просто шла по коридору истфака, как ходят все женщины, и только Евгений знал, что она не переставала оставаться тем же неземным созданием, лишь слегка изменившим свой облик. Как долго он ждал этой встречи, перебрав в голове сотни всевозможных вариантов и ситуаций, лишь бы переброситься с ней парой слов. И вот она шла ему навстречу, ее свободный сарафан струился так легко, а он по-прежнему не мог произнести ни слова. Он не имел на это права, ведь она приближалась к нему не одна. Под трепетным сарафаном с завышенной талией она носила ребенка, как спокойна она была, как неотразима, как сосредоточена на своем материнском счастье!

Все остальное в этом мире не имело для нее значения, было просто бессмысленным. Никто не имел права омрачать ее мысли какими-то словами. Никто, тем более, он. Он улыбнулся, как может улыбнуться лишь человек, осознавший мнимость собственного существования, несуществующей улыбкой i-того числа, над которым была поставлена последняя точка. Его глаза были несказанно рады увидеть ее снова, хотя в них, должно быть, стояли слезы. Она задержала на нем взгляд и вспомнила его — она все-таки его узнала, и это было самое важное, что она могла ему сказать без слов, что могла оставить как утешение, которое нисколько не утешало. Они смотрели друг на друга из двух бесконечно удаленных туманностей, и эти туманности неумолимо разлетались в разные стороны. Разлетались навсегда, разлетались со скоростью света, и целой жизни не хватило бы для того, чтобы преодолеть это расстояние, разделявшее их теперь.

Она проходила совсем рядом… совсем рядом! Это мгновение повторялось и повторялось у него в голове. Он не мог оглянуться, не мог вернуться к ней в ту реальность, которая с каждым новым мгновением удалялась от него все дальше, превращаясь в мираж.

Он сам давно превратился в мираж — в мнимую единицу, не то куда-то шедшую, не то стоявшую всю жизнь на одном и том же месте. Он окончательно запутался, потерялся в этих потоках людей, в этих переходах, лестницах, в этих лицах, деревьях, дорожных знаках. Ему приходилось заново учиться соображать, заново учиться ходить, потому что его прежняя личность не могла больше быть прежней. В его нервной системе выгорел последний предохранитель, позволявший работать всем этим рассудочным микросхемам, аккуратно прошитым в его сознании общественной системой. Он пришел в себя где-то посреди дороги — до него донесся звук оглушительно сигналившей машины, грязный бампер которой упирался ему прямо в голень.

До него дошло, что он стоит на проезжей части дороги, после чего кое-как добрел до тротуара и зашел в первый попавшийся бар. Впервые в жизни ему захотелось зайти в какой-нибудь бар, чтобы там до беспамятства напиться. Выложив на барную стойку бумажник с получкой, он стал ожидать, когда к нему подойдет официант.

— Что будем заказывать? — спросил бармен, протирая салфеткой бокал.

Евгений не видел лица бармена, так что ему показалось, что с ним говорит черная жилетка и черная бабочка на ослепительно белом воротнике рубашки.

— Не знаю, — пожал Евгений плечами.

— Водка? Коньяк со льдом? — предложил бармен, обращаясь к нему. — Эй, да мы же знакомы! Ну, точно! Женич? Мы же в универе на одном потоке учились!

Подняв голову, Евгений узнал в бармене Андрея, знакомого парня-гитариста, игравшего когда-то в студенческой фольк-группе.

— Вот это совпадение, — попытался улыбнуться Евгений.

— Слушай, сюда обычно приходят, преследуя две цели. Либо для того, чтобы нажраться, либо чтобы закадрить девушку. Если бы я тебя не знал, то решил бы, что ты хочешь нажраться. М-да, приятель, выглядишь ты хреново!

— Даже не знаю, чего я хочу, — признался Женич. — Наверное, вообще ничего не хочу. Такие клиенты у вас бывают?

— Бывают-бывают, но они нажираются, — бодро ответил Андрей. — Слушай, ты пока здесь посиди, ладно? Никуда не уходи, у меня минут через пятнадцать вечерняя пересменка будет, я к тебе подойду. Посидим, пообщаемся.

Он обслужил других посетителей и вскоре вышел из-за барной стойки, сняв с себя небольшой фартучек. Они перебрались в ложу за бархатной ширмой, где стояли темно-бардовые диванчики и столики с принадлежностями для кальяна. Андрей захватил с собой бутылочку виски с черной этикеткой и два широких стакана с квадратными основаниями.

— Так, значит, ты сюда прямиком из универа? — продолжил разговор Андрей после пары дежурных фраз, которыми обычно перекидываются люди, давно друг друга не видевшие. — Ну, и как там без нас?

— На капремонт и процесс обучения не скупятся, это же теперь университет имени первого президента. А вообще, по-моему, скучновато стало, даже «Черную дыру» замазали, чтоб никто не улетел.

— Хм, вот извращенцы, — покачал головой Андрей. — Почему-то прошлое всегда кажется лучше, и предыдущее поколение было добрее, и чувства светлее, и мысли. Даже музыка была настоящей, со смыслом, совсем не то дерьмо, которое сейчас везде крутят. Кстати, мы завтра с парнями в рок-клубе выступаем, приходи! Не знаю, что у тебя стряслось, но музыка помогает. А что касается алкоголя — от него точно никакой помощи не будет, поверь мне, я в баре на такое насмотрелся.

— Да, тут такое дело… — Евгений остановился, чтобы подумать, как адекватно описать ситуацию, но адекватно не выходило. — Встретил в университете девушку, в которую когда-то влюбился… Вот меня и переклинило.

Андрей вздохнул, разливая виски по стаканам:

— По-другому, Женич, и не бывает! Им доставляет удовольствие нас помучить, ущипнуть, растоптать наши чувства. Иногда у них так странно любовь проявляется, хотя это, конечно, не их вина, жизнь так устроена. Помнишь Ярославу?

— Ты что? Разве можно забыть Ярославу?

Ему вспомнились каштановые волосы, васильковые глаза самой сногсшибательной первокурсницы на истфаке, с которой он сам же и познакомил Андрея.

— Как она? Замуж не вышла?

— Уехала покорять Лос-Анджелес.

— Шутишь, что ли? Что, насовсем уехала?

— Да кто ее знает? Кажется, да. Иногда в личку пишет, жалуется, что поговорить не с кем. Если хочешь, сам ей напиши что-нибудь. Прикинь, может, увидим ее в рекламе какой-нибудь косметики или в фантастическом блокбастере?

— Ага, скорее, раздетой на обложке мужского журнала или еще где-нибудь похлеще, — мрачно продолжил Евгений. — В этой чертовой индустрии красивые девушки — лишь биологический материал, который у всех пользуется спросом. А знаешь, мы ведь с ней когда-то философствовали о чем-то таком, о красоте, которая спасет мир… только в этом мире давно нужно спасать саму красоту.

Задумавшись, Андрей долго переваривал эти слова, пытаясь, по всей видимости, понять, как можно спасти красоту.

— Девчонки, они все такие. Когда можно что-то спасти, они не хотят, чтобы мы что-то спасали. Сначала им свободы не хватает, потом внимания, потом денег и власти, а то вдруг такое вытворяют, что потом сами себе простить не могут. Главное спасение в жизни — это любовь и дети, это самое главное!

— Наверное, так и есть, — согласился Евгений, разглядывая отсутствующим взглядом белую квадратную салфетку. — Мы не меньше им страданий причиняем, все зло исходит от нас самих. Мы почему-то сами разрушаем то, что любим, и ничего не можем с этим поделать.

Если бы ни этот разговор, трудно сказать, чем бы мог закончиться день, когда Евгений прекратил свое существование, обратившись в ничто. Какое чудо должно было произойти, чтобы в миллионном городе он повстречался с Андреем, который учился с ним на истфаке, и чтобы это произошло именно тогда, когда битые осколки реальности выскальзывали из несуществующих рук, когда вокруг происходила вселенская катастрофа, а весь город продолжал жить обычной жизнью, не замечая никаких вселенских катастроф.

В троллейбусах все так же ехали люди, держась за поручни, чтобы не трясло. В магазинах отоваривались покупатели, шурша пакетами. И всех все устраивало, у всех все было нормально. Для этого и нужен был большой город, чтобы как можно меньше чувствовать, чтобы не замечать ни рождения, ни жизни, ни любви, ни смерти, и даже рождение сверхновых звезд и смерть целых галактик оставались совершенно незамеченными в этом гуле мегаполиса, в шуршании этих пакетов, в движении этих машин.

В жизни каждого рано или поздно происходила катастрофа или серия катастроф, делившая жизнь на «до» и «после». Каждого ожидал свой апокалипсис — точка невозврата, за которой что-то менялось в сознании, когда в действительности никто не мог тебе помочь, потому что помогать уже было нечему. Но все же именно тогда, когда все смыслы существования были полностью уничтожены и разрушены, человек мог приблизиться к тому, что было действительно неуничтожимым.

Три дня он был живым мертвецом, а может, ожившим трупом. Никто, конечно, этого не замечал, не видел, что он ходит с ножом в сердце, и он сам не видел этого ножа. Но ощущение было такое, что его сердечную мышцу чуть ниже аорты пробило черное лезвие и вышло с обратной стороны, вызывая в груди постоянную тупую боль.

Он взял несколько дней отгула на оптовом складе, сославшись на то, что подхватил грипп, и пролежал в комнатушке полуподвала около недели, уставившись не то в низкий потолок, не то в такой же низкий пол. Ему не было тесно между этим низким полом и потолком, потому что он совершенно не ощущал собственных размеров. Он смотрел на часы, и все равно не знал, который час. Наверное, он мог бы так пролежать целый год. Ему всегда хотелось проверить, существует или нет состояние самадхи. И вот оказалось, что не нужно было ничего проверять, не нужно было ничего достигать — все и так было достигнуто, хотя он представлял это иначе. Теперь он понятия не имел, для чего были написаны кипы мудреных трактатов про какие-то там достижения. Все было просто, даже слишком просто, чтобы быть чем бы то ни было.

***

Над деревьями Главного проспекта пролетали крупинки первого снега. Они падали на асфальт, на тротуарную плитку, словно мелкие пенопластовые хлопья, и тут же таяли, не оставляя следов. Евгений чувствовал себя лучше, хотя накануне ему привиделся кошмар. Он как будто попал в клип «Otherside»: Red Hot Chili Peppers, в котором из кривых стен многоэтажек выползали гельминты, а люди выбегали из домов и пытались от них отбиться. Теперь по асфальту тоже ползли черви, но это были обычные дождевые черви, они были напуганы — они не знали, куда скрыться от наступающих холодов. Они просто ползли по асфальту, а люди не замечали их и давили, безжалостно наступая на червей каблуками.

Ему нужно было пройтись пешком, чтобы проветрить мозги. В прохладном осеннем воздухе хорошо дышалось, и это была единственная причина, по которой он шел по дороге, обходя прохожих и стараясь не наступать на несчастных червей. Он миновал театр музкомедии, парк с мокрыми деревьями и беседкой, стоявшей посреди пруда в отражении темной неподвижной воды. Свернул на чистую улочку возле Военной академии, рядом с которой никогда не ездили машины, и вышел на дорожку сквера, где до сих пор зеленели стриженые лужайки и газоны.

По дорожке, прямо лоб в лоб к нему приблизился человек в длинном плаще, одетый во все сшитое не по размеру. Евгений хотел пройти мимо него, но тот вдруг неожиданно протянул ему руку, чем несколько обескуражил. Однако затем он произнес фразу, которая обескуражила еще больше:

— Извините, Евгений, у вас не найдется минутка, чтобы выслушать меня?

— Да, э-э… то есть, откуда вы меня знаете? — озадаченно ответил Евгений, продолжая пятиться от незнакомца.

— Это прозвучит очень странно, но мы с вами уже знакомы.

— Наверное, вы обознались, я вас первый раз вижу, — сказал Евгений, желая как можно скорее удалиться.

— Вот черт! Черт! — постучал по своей голове незнакомец. — Декарт так и сказал, что вы не поверите!

— Декарт? — оглянулся Евгений, надеясь, что ослышался. — Ренэ Декарт?

— Ну, да! Они всюду — они вас ищут!

— Кто они?

— Незримые ангелы, — приглушенно ответил незнакомец.

— Все ясно, — усмехнулся Евгений, стараясь сохранять самообладание. — Кто-то из нас сошел с ума. Что ж, передавайте привет Ренэ Декарту, а я, пожалуй, пойду…

— Но все же сходится! Я пришел туда, куда вы меня сами направили, — незнакомец показал на памятник Георгию Константиновичу Жукову, стоявший рядом со зданием Военной академии. — Вот он, Георгий Победоносец на коне! Я что, по-вашему, сам это придумал?

Рядом со сквером притормозила машина, из которой вышли медики в халатах и доктор в сером пальто. Это было уже совсем не смешно! Незнакомый мужчина действительно оказался невменяемым, сбежавшим из лечебницы. Хотя говорил он вполне осмысленно, и впечатление складывалось такое, что сходить с ума начинал уже сам Евгений. Допустим, что кто-то решил подшутить, устроить розыгрыш или незнакомец просто угадал, как его зовут. Но откуда он мог знать про Декарта, про мистические сны, которые Евгений видел несколько раз?

— Вы тоже путешествуете во времени! — выкрикнул незнакомец, которого повели к машине. — Теперь я здоров! Я здоров! Это все он!

— Господи…

Женич просто не мог поверить в происходящее.

— Вот моя визитка, — сказал ему седовласый доктор, протягивая карточку с номером телефона. — Ничего страшного, обычное диссоциативное расстройство, он с самого утра твердил про этого Георгия Победоносца, так что найти было нетрудно.

— Мне кажется, я сейчас тоже свихнусь, — пробубнил Евгений. — Он угадал как меня зовут!

— Да? Это интересно, — задумчиво затронул подбородок доктор. — Вообще-то, я тоже отмечаю в его расстройстве странные явления. Нам бы это исследовать, а мы его по старинке транквилизаторами пичкаем! Не читали Налимова — «Спонтанность сознания»? Трансперсональная психология, вероятностная психокинетика…

— Нет, — помотал головой Евгений.

— Рекомендую почитать, может, там найдете объяснение?

Евгений осмотрел визитку и, хлопая глазами, проводил взглядом доктора, севшего в машину. Возможно, для психотерапевта во всем произошедшем не было ничего необычного. Однако для Евгения в этом событии, которое можно было списать на какую-нибудь осеннюю депрессию, оставалось слишком много загадок, требующих рационального объяснения.

Если допустить, что в одном из сновидений его сознание пересеклось с сознанием Декарта, жившим за четыре сотни лет до него, то теоретически такое пересечение можно было назвать своеобразным «перемещением» во времени, точнее, неким кольцом синхронных событий. Это было возможно, так как Евгений знал, кто такой Декарт, видел его лицо на картинках, он мог понять во сне, что видит именно Декарта. Но как этот сумасшедший смог узнать Евгения, если они с ним никогда раньше не виделись? Как смог определить, что это именно Евгений? С другой стороны, если незнакомцу во сне тоже являлся Декарт, то события могли синхронизироваться именно через Декарта, образ которого был известен им обоим.

Размышляя над подобными теоретическими построениями, Евгений добрался до магазинчика, включил ноутбук и стал рыскать по интернету, надеясь набрести на какой-нибудь подобный пример. Правда, попадались в основном хрестоматийные описания «парадокса близнецов», не вызывавшие, впрочем, особого доверия, общеизвестные случаи озарений ученых, да еще ссылки на фильмы про перемещения во времени. Но все эти примеры были слишком поверхностными, перечисляли лишь гипотезы и явления, совершенно не указывая причин их возникновения. Перемещение во времени происходило только в непосредственной связи с сознанием человека, однако ученые выстраивали такие теории, в которых параметры времени были всегда отделены от сознания. С таким же успехом можно было рассматривать движение лодки, отказываясь признавать существование определенных свойств у воды, и удивляться тому, что эта лодка перестает плыть, когда гребцы пытаются плыть на ней по земле.

Так, просидев целый вечер перед монитором, Евгений все-таки скачал книжку Налимова «Спонтанность сознания» и стал перелистывать на экране страницы. Но читал отрывками, невнимательно, пропуская абзацы — сказывалась утомленность, вызванная эмоциональным всплеском и напряженное припоминание смутных сновидений про Декарта, про незримое братство R.C., так что из первых глав ему запомнился только один абзац, прочитанный перед тем, как отправиться спать:

«Отметим, что в опыте внетелесного состояния фиксировались и некоторые проявления, типичные для так называемых измененных состояний, достигаемых в медитациях: переживание изменения времени (33%); видение блестящего белого света (30%); пребывание в темном тоннеле с белым светом в его конце (26%). Обращают на себя внимание и совсем особые проявления: желание вернуться назад в тело (54%); способность проходить сквозь объекты (50%); осведомленность о присутствии нефизических существ (37%); ощущение присутствия руководителя или помощника (26%)».