Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна!

Дмитрий Драгилев, 2011

Представляем первую в нашей в стране большую книгу о Рознере, написанную увлекательно и подробно, с привлечением многих редких, неизвестных или ранее не публиковавшихся материалов. Эдди Рознер – одна из самых загадочных фигур отечественной эстрады и джаза: коренной берлинец, джазовый виртуоз довоенной Европы, первая звезда польского и белорусского cвинга, первый настоящий шоумен в CCCР. В Советском Союзе его имя и музыка попадали под запрет дважды – в конце сороковых и начале семидесятых. Неудивительно, что мы до сих пор очень мало знаем об этом выдающемся музыканте. Еще при жизни о нем слагались легенды. Современники помнят его как кумира стиляг и любимца женщин, неутомимого рассказчика и человека со сложным и авантюрным характером, баловня фортуны и вечного скитальца. Кем был он на самом деле? Откуда он приехал в Советский Союз? Какие перипетии пришлось пережить тому, кого еще в юности прозвали «белым Армстронгом»? Книга ответит на эти вопросы. В нее вошли воспоминания певицы Нины Бродской, свидетельства коллег, друзей и близких блистательного трубача. Автор документального романа, писатель и музыкант Дмитрий Драгилёв, собирал сведения об Эдди Рознере на протяжении двадцати пяти лет. Книгу иллюстрируют эксклюзивные фотографии. Компакт-диск прилагается только к печатному изданию.

Глава I

Берлинская увертюра

Где эта улица?

Я ищу фамильное гнездо Рознеров в немецкой столице… От моего дома до дома, где в семидесятые годы двадцатого века жил наш герой, идет автобус. Улица Уландштрассе почти прямая, в трубу, не золотую, но подзорную, исхитрившись, можно увидеть даже Курфюрстендамм — знаменитый бульвар-променад Западного Берлина. Однако жизненный путь легендарного музыканта оказался куда извилистее, образовав две ровные половинки: 33 года — в Европе, 33 года — в Советском Союзе.

Чтобы попасть из метрополии времен кайзера, немого кино и джазовой лихорадки в Берлин, разделенный бетонной стеной, ему пришлось делать остановки в Варшаве и Лодзи, Минске и Москве, Магадане…

В доме на Уландштрассе, 110 была последняя квартира Рознера

Цел и невредим жилой комплекс на Уландштрассе — здесь была последняя квартира Эдди. С другими адресами связано детство нашего героя: еврейские «Сарайные кварталы», Горманнштрассе, 10–11 неподалеку от бывшей станции «Биржа», Гипсштрассе — где находилась реальная школа имени Р. Целле, бывшего обербургомистра города. Доходный дом по Георгенкирхштрассе, 5, наиболее часто упоминаемый Рознером в письмах и автобиографиях, не сохранился. Отправившись туда, лицезреешь образцы панельного домостроения, возведенные на манер советских «спальных районов». Серенькие, невзрачные.

Книгу о нем можно было бы назвать и по-другому: «Царь и его женщины». Царем Рознера прозвали в оркестре. А женщин Эдди боготворил всю жизнь: благоволил дамам и барышням, баловал, восхищался… И женщины отвечали ему взаимностью.

Первые женщины в жизни Эдди Рознера — его мама и четыре сестры; Эрна, Регина, Марта, Дора, при рождении названная Двойрой…

Отец будущего музыканта, Ицхак Рознер, переехал в Берлин из Польши, где его величали Игнацы, как знаменитого композитора Падеревского.

Говорить о том, что Рознер-старший был польским эмигрантом, в современном значении этого слова трудно. Формально он являлся эмигрантом австрийским. Дело в том, что в Германию Игнацы перебрался из Освенцима-Аушвица. Того самого Освенцима, где сорок лет спустя будет создан лагерь смерти для всех евреев Европы. После третьего раздела Польши городок принадлежал Австрии, точнее Австро-Венгрии. Неплохие условия для старта: австрийское подданство, включая владение немецким. В Берлине Ицхак Рознер познакомился с будущей женой — Розой Лямпель.

Вспоминая об отцовской профессии, Рознер называл разные специальности, например, такую редкую, как каретник. Уж не потому ли, что в Москве Эдди поселился на улице Каретный ряд? Ведь семью годами раньше в автобиографии, написанной на Колыме, Рознер по совету кого-то из заключенных превратил отца в сапожника. Вероятно, в связи с тем, что профессия сапожника показалась ему более пролетарской, понятной и уважаемой. Как-никак сыном сапожника был Иосиф Сталин, в качестве сапожника начинал Лазарь Каганович.

«Отец мой родился в рабочей семье… — напишет Рознер. — Родители отца, не обеспеченные материально, вынуждены были отдать его на ученье в сапожную мастерскую в возрасте 8 лет. Хозяин-сапожник уехал в г. Вену… и взял ребенка с собой. Там он освоил специальность сапожника и в 17-летнем возрасте уехал в Берлин, где работал в сапожной мастерской у хозяина. В возрасте 21 года отец женился и продолжал работать по специальности…»^[1]

Дом на Горманнштрассе, 10–11, где Ади жил с родителями

Акцентируя внимание на пролетарских корнях своих родственников, Рознер подчеркивает: две его сестры, Регина и Дора, вышли замуж за рабочих — трикотажника и сапожника, родной брат Зигфрид до своей ранней смерти в 1931 году был рабочим текстильной фабрики.

Исключения — старшая дочь Эрна, ставшая супругой врача-окулиста Якоба Кернера, и Марта, похитившая сердце приказчика.

Однако примем во внимание слова падчерицы нашего героя — Валентины Владимирской. «Отец Эдди Рознера был ремесленником», — говорила мне она. Остановимся на этом. Рознер-старший вполне мог заниматься небудничным ремеслом — ремонтом гужевого транспорта. Когда-то такая профессия считалась элитной, «дворцовой».

Кстати, название профессии было заимствовано поляками у немцев, но постепенно, как это часто бывает, в Германии стали употреблять иной термин — Wagenbauer, Вагенбауэр. Всё просто до невозможности: ваген в самом общем понимании — предмет, с помощью которого, точнее в каковом, передвигаются по суше, бауэр в дословном переводе — строитель.

Берлин, 1910-е

Какое имя дали Эдди Рознеру при рождении? Вообще-то назвать его хотели Пинхас, но в большом берлинском водовороте идей и событий ребенку с таким именем было бы сложновато. Игнацы Рознер со спокойной душой записал своего сына Адольфом: тогда это имя не вызывало ненужных ассоциаций. По-домашнему Ади. Многие думают, что у Рознера было еще второе имя — Эдуард. На самом деле красивое сочетание Адольф Эдуард Рознер — плод фантазии, позднейшая выдумка тех, кто не мог понять, что имя Эди, Эдди появилось в результате прочтения уменьшительно-ласкательного Ади на английский манер.

У джазменов подобная фамильярность и разные переделки — вполне распространенная вещь. Если не брать в расчет тех, кого величали «графами» и «герцогами» — как Эллингтона и Бэйси, все они, или почти все, кроме разве что Гленна Миллера, раньше или позже становились Томми, Бенни, Арти. Обращение дружеское, удобное, легкое. Кому-то, впрочем, повезло оказаться еще и «королем свинга», а Рознеру — обзавестись прозвищем «царь». Но это произойдет уже в России.

Интересно, что за пять дней до рождения Ади — так Рознера-младшего будут звать довольно долго — на околоземную орбиту заглянула комета Галлея. А чем еще ознаменовался 1910 год, кроме кометы, а также рождения джазменов Рознера и Арти Шоу^[2]?

Многие события созвучны сегодняшним. Китай воюет с Тибетом, Далай-лама бежит, знакомое имя — Бутрос Гали — президент Египта и дед будущего генсека ООН становится жертвой политического покушения. Албанцы бунтуют в Косове, британский летчик-лихач приземляет свой аэроплан вблизи Белого дома — едва ли не так же, как западногерманский воздушный хулиган Руст на Красной площади семьдесят семь лет спустя. В Брюсселе проходит Всемирная выставка.

Гранд-отель на Александрплац, 1910-е

Но заглянем в музыкальный мир, тут события «покруче» нынешних, масштабнее. Одни премьеры чего стоят, а случились они у Арнольда Шёнберга и Густава Малера, у Джакомо Пуччини и Отторино Респиги, у Жюля Массне и Эрнеста Блоха. Какие имена! Молодой Игорь Стравинский пышно празднует успех балета «Жар-птица» в Париже: дягилевские сезоны в разгаре. Пионер немого кино Петр Чардынин решился на экранизацию романа Достоевского «Идиот», первая экранизация — большой риск. Появились грузовики фирмы «Опель» — для Игнацы Рознера очередной повод задуматься о долговечности своей профессии. В Берлине рядом с Потсдамской площадью открылся гранд-отель «Эспланаде» — в двадцатые годы в нем будет часто играть оркестр Марека Вебера, будущего патрона нашего героя.

Он начинался мирно и увлекательно, этот новый двадцатый век, он вселял новые надежды. Достаточно было посмотреть по сторонам, впустить в себя огни большого города «на квадратных метрах» между Александрплац и Потсдамским вокзалом, чтобы навсегда влюбиться в этот волшебный калейдоскоп новинок, звуков и контрастов…

Музыка — лучшая медицина

Когда у евреев польских, малороссийских и белорусских местечек возникал вопрос «как жить?», за советом шли к раввину. Как жить маленькому Ади, семья Рознеров знала и так. По достижении шестилетнего возраста мальчику будет вручена… Разумеется, скрипка. Музыкальному ребенку, тем более с задатками вундеркинда, сулили большое будущее…

Давно доказано, что музы не молчат во время баталий. Даже грохот пушек сопровождается сигналами полковых труб и фанфар. У кого занимался Рознер? И где он учился?

Есть сведения, что в шесть лет мальчика приняли в подготовительный класс Берлинской консерватории Юлиуса Штерна, воспитанником которой он оставался четыре года. Как назло, списки питомцев этого частного учебного заведения за 1916/17–1923 гг. не сохранились. Иногда встречаются упоминания о некоем профессоре Мартине, преподававшем Ади основы скрипичного мастерства. Полагаю, что Мартин — трансформация фамилии Маттес. В краткой автобиографии образца 1973 года Эдди называет профессора Маттеса своим преподавателем по трубе, которая была для Рознера «дополнительно-обязательным» инструментом в Высшей школе музыки.

В советской театральной энциклопедии 60-х утверждается, что Эдди учился у скрипача Карла Флеша^[3].

Документальные свидетельства студенческих лет Эдди на поверхности не лежат. Трудно найти их и на глубине. Архивы Берлинского университета искусств полны лакун. Архивариусы не могут похвастаться тем, что следы пребывания Рознера в стенах Государственной академической высшей музыкальной школы сохранились. Впоследствии Эдди как минимум дважды говорил в интервью журналистам, что он учился на врача или собирался быть медиком. Так, в 1938 году рижская газета «Сегодня вечером» сообщала: «В свое время Эди Рознер готовился стать врачом, но, будучи студентом, почувствовал, что его призвание — музыка». Прошло больше тридцати лет, когда, будучи на гастролях в Гродно, Рознер сказал: «Учился в Берлине, в 18 лет окончил там высшую музыкальную школу, а потом… медицинский факультет университета. Так что по профессии я врач». Кстати, по свидетельству близких, настольной книгой никогда не страдавшего ипохондрией Рознера был «Справочник врача».

С кузеном Бернхардом Кернером. Начало 1920-х. На открытке надпись: «Любимым тете и дяде на память от племянника Адольфа и внучатого племянника Бернхарда»

Здесь мы сталкиваемся с первыми загадками в биографии Эдди, где правда соседствует с вымыслом, имиджевыми и маркетинговыми ходами, работой над образом, пережитая реальность усеяна преувеличениями, фантазиями и легендами. Многие из них ничуть не мешают рассказу, не нарушают его течение, особенно в наше время, когда каждая вторая «звезда» создает себе собственный миф. Мифы Рознера настолько красивы, настолько искусно и логично «инкрустированы» в панораму времени, в контексты, в линию судьбы, что поневоле вспоминаешь Вольтера: «Если даже этого не было, следовало бы придумать». У немцев, впрочем, есть другая поговорка: Es ist zu schön, um wahr zu sein — «Слишком прекрасно, чтобы быть правдой».

Гипсштрассе. На этой улице была школа, где учился Ади Рознер

Некоторым коллегам, например, скрипачу Борису Соркину, игравшему у него в оркестре, Эдди рассказывал такой вариант: родился в состоятельной семье, отец имел гостиничный бизнес, что позволило сыну учиться у лучших педагогов. В «колымской автобиографии» Рознер, напротив, подчеркивает тяжелое материальное положение родителей, «не имевших средств для оплаты обучения». «Угроза исключения из… учебных заведений возникала неоднократно в течение всех лет, но благодаря моих способностей и таланта (так в оригинале), мне удалось окончить их бесплатно». В семидесятые годы в интервью западногерманскому глянцевому журналу Bunte, иллюстрированному, гламурному, Рознер упоминал некоего барона, советника коммерции Бруннера. Будто бы Бруннер предоставил подающему надежды юному скрипачу возможность жить на своей вилле в элитном берлинском районе Грюневальд. Барон вращался в высшем обществе, славился меценатством, светскими раутами, и одаренный мальчик якобы однажды выступил на приеме или банкете, который Бруннер устроил в честь президента Германской республики Фридриха Эберта. А еще выхлопотал для Ади государственную стипендию и даже приходился ему дальним родственником. Едва ли отрочество Рознера было столь безоблачным, отмеченным появлением богатого и влиятельного покровителя. Скорее всего, эта история относится к разряду сюжетов для прессы, на которые падки бульварные журналисты. Стал бы Ади в семнадцать лет выступать в злачных местах, если бы упомянутые благодеяния произошли на самом деле? Или неоновые огни джаза сбили паренька с «верного пути», что так часто случалось в разгар ревущих двадцатых?

По словам Ирины, младшей дочери Рознера, никакого благодетеля или импресарио не существовало. Не было и учебы на медика: «Отцу нравилась профессия врача, его племянница впоследствии стала доктором. Позже он сделает всё для того, чтобы я пошла в медицину, и сориентирует сына Владимира в этом же направлении».

Как бы то ни было, 1927 год оказался для Рознера судьбоносным, или, как нынче говорят, знаковым. Юноша начинает музыкой зарабатывать себе на жизнь, выступая как скрипач в барах, ресторанах и кафе. При этом он впервые «соприкасается» с Россией, с Советским Союзом: «питейным заведением», где Ади получил свой «дебютный ангажемент», был бар «Маяковский» на Майнекештрассе, в самом центре «русского пятачка» Берлина, именуемого в народе Шарлоттенград. Совсем неподалеку от «Маяковского» принимали гостей два крупнейших русских ресторана тех лет — «Кулинар» и «Городецкий». С «Кулинаром» всё понятно. Что до «Городецкого», то он назван не в честь русского поэта, но по фамилии своего владельца.

Неуверенность в себе долгое время считалась традиционным качеством тихих и зачастую начитанных еврейских юношей Восточной Европы. Верно это определение или нет, к Рознеру оно ни в коей мере не относилось. Да, Ади много читал, увлекаясь прежде всего приключенческой литературой, не проходя мимо модных детективов Эдгара Уоллеса. Зачастую в круг чтения попадали научные издания, лексиконы и словари — в дальнейшем Рознер сможет поддерживать беседу на английском и французском. Любовь к героям Джека Лондона и Даниэля Дефо приучит к мысли о том, что в жизни не обойтись без находчивости и сноровки, способности выживать в любых предложенных обстоятельствах, включая чрезвычайные. Наконец, самому «создавать обстоятельства». При этом — надеяться в основном на себя, на свои силы. Что касается фундаментальных характеристик, главным постулатом была семейная заповедь, передававшаяся по наследству: ты должен быть на голову выше, лучше, чтобы оказаться вровень с другими.

В консерватории Штерна по классу трубы учился Вальтер Йенсон, старше Ади на восемь лет. Сохранились фотографии, запечатлевшие Йенсона в белом костюме, с характерными, до боли знакомыми тонкими усиками. После Второй мировой он станет одним из первых джазменов ГДР. Бог весть, общался ли Рознер с Йенсоном, но так или иначе Ади начал активно осваивать трубу. Если быть точным — корнет, ее ближайший родственник. Не буду утверждать, что игра на корнете подвластна всякому, но научиться извлекать из него удобоваримые звуки достаточно легко, на мой взгляд, легче, чем мучая скрипку. И все же труба далеко не так проста, как это может показаться. По мнению большинства профессионалов, ее звук формируется не только с помощью губ, но всего корпуса, а инструмент служит лишь «усилителем» звука. Я уже не говорю о том, чтобы играть со свингом, импровизировать, владеть приемами и нюансами, забираться в космос высоких нот.

Ади Рознер в юности

Рознер сделал свой выбор: если уж не кларнет, то корнет тоже хорошо. Четыре десятилетия спустя на вопрос Бориса Соркина, «почему он стал не скрипачом, а трубачом», наш герой отшучивался: «Я заметил, что трубачам больше платят». Бытует версия, что «трубил» Ади «для себя», но однажды пришлось кого-то выручать, как это бывает на премьерном спектакле, когда начинающая актриса оказывается в состоянии заменить капризную примадонну… И дело пошло. Корнет — труба — флюгельгорн… Хотя скрипку Рознер не забросил, она в дальнейшем не раз напоминала о себе — доставались и скрипичные партии. Кроме того, скрипка привила любовь к струнным в джазе, к поиску новых звуковых сочетаний и соответствий (схожим путем шел Арти Шоу в Америке), к постоянной готовности предоставить работу исполнителям на смычковых инструментах (так поступит Гленн Миллер во время войны). Джазовые биг-бэнды в массе своей не нуждались в услугах струнников, и все же корифеи свинга Гарри Джеймс и Томми Дорси запишут многие свои хиты при их участии. А Ади вообще был упрямым парнем. В конце 20-х он услышит игру поселившегося в Берлине американского трубача-виртуоза Артура Бриггса, а в 1938 году в Париже — скрипку Стефана Грапелли. Это лишний раз убедит его в том, что и у трубы, и у «главного симфонического инструмента» колоссальные возможности, причем на трубе нужно играть так же плавно и грациозно, как играют на скрипке.

Знатоки правильно говорят: джазовая традиция не существует в отрыве от поддерживающих ее музыкантов — хранителей огня. Легкая музыка всегда была областью, в которой наравне с людьми, спешащими похвастать корочкой консерваторского диплома, работали и творили талантливые самоучки. Так исторически сложилось, так случается и сейчас, несмотря на то что нынче в любой уважающей себя большой стране можно постигать азы джаза в каком-нибудь приличном учебном заведении. Не забудем, однако, что ни Армстронг, ни Бенни Гудмен, ни Каунт Бэйси систематического музыкального образования не получили.

Да и какая разница, окончил Ади Высшую школу музыки с золотой медалью или (допустим) прервал учебу. Соответствует ли «музыкальная консерватория Штерна» (так Рознер сам ее называет в автобиографии) современному понятию «музыкальная школа», а Высшая музыкальная школа (которую Эдди, по его же собственным словам, посещал параллельно с гимназией) — музучилищу. Главное, что из этого вышло. Как выразился писатель Леонид Зорин устами одного из своих героев, «всякая правда условна, несостоятельна, недостоверна». А другой писатель, Эргали Гер, сказал: «Чем больше жмешь на правду факта, тем меньше литературы. Чем меньше литературы — тем меньше правды жизни».

Фокстротопоклонники

«В один прекрасный день»… Да простят меня читатели, уж больно затертая формула. А ведь такой день, слава Всевышнему, раньше или позже наступает. Я думаю, что он был прекрасным, тот день, когда на Ади обратил внимание известный в Берлине капельмейстер скрипач Вилли Розе-Петёзи. Рознер и Розе — хорошо сочетающиеся фамилии. Салонный оркестр этого скрипача уже в первой половине двадцатых годов записал на пластинки композиции с весьма красноречивыми названиями: «Шанхайский блюз», I know a band… from dixieland. Впрочем, не обольщайтесь. Нетрудно догадаться, что салонные оркестры Германии и «блюз», и «диксиленд» играли, руководствуясь правилами, принятыми в оперетте при исполнении модных танцев. Да и танцы эти были, скорее, стилизациями, приспособленными для нужд музыкальной комедии. Даже синкопы чарльстона у Розе-Петёзи напоминали чардаш. Недаром танец шимми из «Баядеры» Кальмана звучал в оркестре из сезона в сезон. Однако Розе-Петёзи имел регулярные ангажементы в Гамбурге и контракт с берлинским антрепризным театром Рудольфа Нельсона. А тот был в Берлине кем-то вроде легендарного Зигфильда в Штатах, главного шоу-специалиста довоенного Бродвея.

Файв-о-клок в отеле «Эспланада». 1926

Превратив скрипку в «запасной инструмент», Ади поступил более чем разумно. Чего-чего, но нехватки эффектных скрипачей столица Германии не испытывала. При этом многие сумели здесь добиться славы как модные капельмейстеры.

Самые известные могли похвастать украинским, белорусским или польским прошлым. В Киеве родились Ефим Шахмайстер и Лев Гольцман, в Борисове — Самуил Баскин. Из России родом был Илья Лифшакофф, а Пауль Годвин попал в Берлин из маленького силезского местечка, над которым недавно парил двуглавый орел царской России.

Музыка венских кондитерских, парков и кафехаузов по-прежнему пользовалась спросом. Как говорится, всякий почтенный берлинец не прочь заглянуть в заведение, устроенное на австрийский лад, где можно не только заказать кофе и кухен^[4], но и бесплатно почитать свежую газету. Однако в конце двадцатых даже самому завзятому салонному скрипачу уже некуда было деться от джаза. Процветали файв-о-клоки, танцы к чаю в пять.

Уроженец Львова скрипач Марек Вебер джаз не любил. Ветеран «малой сцены», он в 1928 году разменял пятый десяток и чувствовал себя слишком старым для этой «нервической» музыки. Регулярные выступления в самом фешенебельном берлинском отеле «Адлон» приносили стабильный и солидный доход. Но совсем игнорировать жанр, которым восхищалась молодежь, было невозможно. А значит, нужно пригласить в оркестр увлеченных молодых музыкантов. Ади оказался в их числе.

Кое-что совпадает у Марека Вебера и Ади Рознера. Во-первых, господин Вебер учился в консерватории Штерна. Во-вторых, у него (согласно биографам) был альтернативный шанс стать врачом. Ну и, наконец, он тоже носил маленькие щеголеватые усики… Советскому слушателю оркестр Вебера был знаком как минимум двумя записями — танго Оскара Строка «Черные глаза» (первое исполнение!) и пасодоблем «Рио-Рита», гремевшим в середине тридцатых едва ли не с каждого патефона. Рознер проработал в этом коллективе недолго, но именно тогда он окончательно вырос в трубача-солиста.

Потсдамская площадь, «Дом Отечества», один из танцевальных дворцов Берлина

Любой город, большой и маленький, новый и древний — это прежде всего его жители. Поэт Андрей Белый, обозревая ночную жизнь Берлина и будучи свидетелем фокстротной лихорадки, охватившей германскую столицу, назвал часть молодежи представителями «черного интернационала современной Европы» «с “негроидами” в крови» и «ритмом фокстрота в душе»:

«Я разглядывал их, шествующих по Motzstrasse и Tauentzienstrasse; бледные худые юноши с гладко причесанными проборами, в светлых смокингах и с особенным выражением… глаз; что-то строгое, болезненно строгое в их походке; точно они не идут, а несут перед собой реликвию какого-то священного культа; обращает на себя внимание их танцующая походка с незаметным отскакиванием через два шага вбок; мне впоследствии лишь открылося: они — “фокстротируют”, то есть мысленно исполняют фокстрот… бледные худощавые барышни с подведенными глазами, с короткими волосами перекисиводородного цвета… Те и другие переполняют кафэ в часы пятичасового чая и меленькие “дилэ”… в одном углу громыхает “джазбанд”… молодые люди встают; и со строгими лицами, сцепившись с девицами, начинают — о нет, не вертеться — а угловато, ритмически поворачиваться и ходить… на маленьком пространстве между столиков появляется оголенная танцовщица-босоножка».

В джазовом кабачке. Берлин, 1930

Поэт ужаснулся и сделал вывод: «в Берлине пляшут все». От миллиардеров до рабочих и нищих бродяг, «от семидесятилетних старух до семилетних младенцев». Танцуют в «плясульнях» — так Белый окрестил любые дансинги, «приличные, полуприличные, вполне неприличные». Пляшут немцы и венцы, чехословаки и шведы, выходцы из Польши и Китая, царской России, Японии, Англии…

Уже лет тридцать шло медленное, но верное превращение Берлина в узловую станцию для «транзитников» из Восточной Европы. И если до конца Первой мировой войны столица империи считалась временным перевалочным пунктом на пути беженцев на Запад или назад, то теперь главный город Веймарской республики приютил около трехсот тысяч восточноевропейских эмигрантов, в том числе из царской России. (Кстати, именно тогда Соединенные Штаты и некоторые другие страны ужесточили правила въезда.)

Танцкафе на Курфюрстендамм

Окраины Берлина полнились эмигрантами. Эмигранты попадали не только в «праздно танцующий город», но в «западную западню» — раздираемую противоречиями страну, где поднимали голову шовинизм и расизм.

Чтобы как следует поразвлечься, им не нужно было даже выезжать за пределы Сарайных кварталов. Всё зависело от размеров искомого пространства для «разгуляя» и толщины кошелька. В кафе Mulackritze, который в народе называли просто Ritze («Щелка»), собиралось самое пестрое общество. Здесь вращалась богема, завсегдатаями заведения числились и Дитрих, и Клэр Вальдофф — кабаретистка и лесбиянка, и театральный режиссер Густаф Грюдгенс, который сделает карьеру при Гитлере. В «Щелку» заглядывали дамы полусвета, сутенеры и гангстеры. В дальних комнатах проститутки принимали клиентов.

Берлин двадцатых — особая планета, особый флер. Сексуальность, выставленная напоказ, интимные песенки и эстрадные номера с большой дозой эротики, стриптиз, всё новые клубы и кабаре, включая леворадикальные — с Брехтом и Пискатором.

Кстати, о Брехте. Донжуанский список великого драматурга воистину необъятен. И все же в дневниковой записи 1927 года он пишет: «За одну сильную мысль я готов пожертвовать любой женщиной, почти любой».

Брехта впору заподозрить в лукавстве. Любимых женщин он старался любой ценой удержать возле себя. Был ли Ади готов пожертвовать женщиной ради музыки? По мнению бывшего администратора Гомельской филармонии, с которым нашего героя свела судьба на склоне лет, музыка — главная любовь Рознера. Самые черные для «черного жанра» годы не заставили его отречься от джаза.

Но от амурных историй он тоже не отрекался.

Исследователи спорят о том, насколько велик вклад возлюбленных Брехта в его творчество, вклад непосредственный, базирующийся на участии, близком к соавторству.

Подруги Ади зачастую оставались за кадром. Отношения далеко не всегда афишировались, хотя для близких и коллег похождения трубача оставались секретом Полишинеля. Много позже, создав семью, галантный кавалер Эдди Рознер всегда будет соблюдать дистанцию, не переходя ту тонкую, деликатную грань, которая отделяла «домашнюю пристань» от всего внешнего мира. Влияние женщин, окружавших Рознера, прекрасных незнакомок, встречавшихся ему на пути, на его собственные художественные успехи, скорее, тема романа, чем биографического исследования. Дамы дарили ему свое внимание, переходящее в обожание, внимание рождало вдохновение. Они были музами, свидетельницами трудов и дней, творческие импульсы трубадур черпал в любви, не забывая о необходимости оглядываться вокруг. Конечно, Берлин двадцатых выработал в Рознере повадки «салонного льва». Ветреные берлинские красотки славились эксцентрическим непостоянством привязанностей. Недаром в оркестре Мити Никиша звучал фокстрот с таким «джентльменским назиданием»: «Легкое увлечение — мимоходом — вам не к лицу, милостивая госпожа. Люди или любят друга друга, или не любят».

Примечания

1

Согласно свидетельству о браке, ему было 23. В этом же документе со слов Исаака-Игнацы он записан «коммивояжером».

2

Знаменитый американский кларнетист и руководитель джазового оркестра Арти Шоу, выходец из семьи бывшего одессита Гарри Аршавского, появился на свет в Нью-Йорке 23 мая 1910 года — на три дня раньше Ади.

3

Карл Флеш жил в Германии с 1908 года, в основном в Берлине, с перерывами на гастроли в Россию, Европу, США. Когда нацисты захватили власть, Флешу, обладавшему репутацией одного из самых квалифицированных скрипичных педагогов Европы, удалось отплыть в Лондон. Затем он поселился в Голландии. Скрипачу грозил лагерь. Но преподавал ли маэстро Карл Флеш в консерватории Штерна? В 1921–1922 гг. Флеш вел спецкурс для скрипачей в Берлинской Высшей школе музыки. Здесь и тогда его мог бы «застать» наш герой: согласно официальной биографии Рознера за консерваторией последовала Высшая школа, занятия композицией, дирижированием… И все же о какой Высшей школе речь? Одна из английских публикаций ссылается на цитаты из автобиографии Эдди: в 1920 году он продолжил учебу в High School of Music, расположенной на Кантштрассе. Но по этому адресу в двадцатые годы находился… филиал консерватории Штерна. Может быть, под Высшей школой подразумевалась более высокая ступень обучения?

4

Кусочек торта, пирога (нем.).