Святая Анастасия Сербская. Чудеса и пророчества

Драган Дамьянович, 2019

Впервые на русском языке поразительная история жизни преподобной Анастасии Сербской, всенародно почитаемой в Сербии чудотворицы и святой. Книга рассказывает о многих удивительных чудесах, которые совершались и продолжают совершаться ее молитвами. Книга также содержит пророчества святой о будущем русского народа и торжестве православной веры. Автор книги Драган Дамьянович – известный в Сербии писатель, издавший уже более 30 книг.

Часть I

Святая Анастасия

На Благовещение, 25 марта 1196 года, два aнгельски белых голубя с раннего утра кружили над крепостью в Расе. Время от времени они, также парой, взмывали в небо, а затем, только чтобы передохнуть, опускались на кров самой высокой башни. Старейший воевода жупана Влатко, рядом с которым стояли два военачальника, смотрел то на голубей, то на народ, который змеевидными потоками прибывал со всех сторон. Военачальники утвердительно кивнули, когда он сказал, что среди пришедших много иностранцев.

«То, что сегодня у нас случится, никогда не происходило и никогда не повторится. Просто чудо!» — тихо сказал один из них.

«Откуда взялись эти белые голуби? Таких здесь никогда не видели», — снова послышался голос самого опытного воина Немани.

И хотя птицы на мгновение отвлекли его внимание, он не забыл о приказе.

А приказ был строгим: когда зазвонят первые колокола церкви Святых Петра и Павла, он даст знак стражникам у главных врат дворца, чтобы они их распахнули настежь. Сквозь них пройдут Великий жупан Неманя с женой Анной в сопровождении военачальников, дворян и неоглядной массы народа, который и далее прибывал по дороге от дворца до храма на возвышенности перед Расом, с тем, чтобы в полдень началась церковная служба, а затем последовал их постриг. А потом, после выхода из храма, жупан обратится к народу и сообщит ему о важных изменениях.

Пока он представлял себе этот миг, взгляд его опять привлекли голуби, на которых устремился сокол, прилетевший из окружающих Рас лесов.

Воевода Влатко натянул лук, на мгновение широко открыл глаза, а затем прищурился и выпустил стрелу. Сокол, всё медленнее махая крыльями, полетел вниз головой в колонну прибывающих людей.

Это не осталось без внимания множества воинов и народа у подножия башни, который в восторге от увиденного приветственно махал воеводе, как бы восклицая: Ай да молодец, настоящий воин! И в старости имеешь соколиное око!

Раздался колокольный звон. Воевода приказал открыть главные врата дворца. В этот момент появились Великий жупан Неманя и Анна.

Они медленно проходили сквозь торжественно построенные ряды воинов, а с обеих сторон народ радостно приветствовал своего многолетнего правителя. В нескольких километрах к юго-западу величественно возвышались над Рашской областью золотые кресты на куполе церкви Святых Петра и Павла. Они были ясно видны с Голии, Копаоника и вершин Мокрой горы. Многие из пришедших не могли удержаться, чтобы, блаженно улыбаясь, верноподданнически не прошептать что-нибудь о заранее сообщённом постриге правителя и его жены.

Тем, кто ничего не знал об этом, могло показаться, что всё это похоже на одно из обычных празднований дня памяти какого-нибудь святого, когда народ приветствует своего господина, снова идущего в бой. Однако Неманя этим своим появлением в возрасте, когда ему шёл уже восемьдесят второй год, в сущности переставал быть их правителем и могущественным вельможей, который вступает в битву с мечом и копьём, защищая территорию и честь своего народа.

Он и его Анна, которой уже исполнился семьдесят один год, и она была известна как мудрая византийская принцесса, вступали в новый, совсем другой, бой.

Один из помощников воеводы, находящихся на башне над входом в крепость, с затаённой печалью прошептал старейшине: «Вот, может быть, они вступают в какую-то ещё более важную битву за нас и весь сербский род. Но как это объяснить людям?»

«Знает это Неманя, и знает его младший сын Савва. Будь спокоен, он не оставит свой народ и не позволит ему погибнуть. Бог знает, что Неманя с первого дня создания державы знал, в чём состоит его предназначение. И сейчас он знает, почему именно в этот момент следует снять с себя одежды правителя и надеть монашеские, как люди здесь говорят, нищенское рубище… и не только одежды…», — добавил он после краткого раздумья, глядя на крест, на который лишь на мгновение опустились танцующие в небе голуби.

А затем все трое как по команде замолчали, в то время как супруги-правители приближались к вратам храма.

Великий жупан Неманя и Aнна вошли в церковь и долго молились перед алтарём. Так начался их постриг. Из всей многочисленной свиты правителя, стоявшей перед храмом, при этом молитвенном чине присутствовало несколько монахов, епископ Рашский Калиник, воеводы, видные военачальники, воины и писарь жупана, который старался слово за словом записать молитву, которую тогда произнёс Неманя^[1].

Только молитву и ничего более, потому что, насколько известно, о других деталях этого исторического чина, только Бог знает, почему писарь не оставил нигде никакого следа.

А народ, собравшийся вокруг церкви в Расе, знал, что будет долго ждать, пока правитель и правительница не закончат молиться и не выполнят правила монашеского пострига.

В Расе было известно, что господин Неманя к своему уходу в попрошайки (как многие дворяне между собой называли монахов) готовился три года. Что касается правительницы Анны, матери трех сыновей правителя — старшего Вукана, среднего Стефана и младшего Растко, и трёх дочерей: Вуки, Евфимии и Девы, никто даже не думал, что она пойдёт в послушницы, по стопам своего мужа.

Так началось пострижение в монахи, коим чинодействовал вдохновленный этим торжественным случаем оратор епископ Калиник.

Народ заполнил все подходы к храму с трёх сторон склона — берега реки Рашки, долины Дежевы и возвышенности Градины, откуда был виден весь Рас, и с восточной стороны — подножье и вершины Подстенья, этот величественный храм и тот наверху^[2], он отовсюду имел возможность увидеть в небе два во многом необычных и невероятно белых голубя.

В самом монастыре монахи осторожно и с глубоким уважением, с каким помогают самому дорогому человеку, подняли Неманю с каменного пола, на котором он стоял на коленях, поддерживая его под руки.

Правитель, на голову выше всех вокруг себя, вошёл в алтарь и, обойдя троекратно освящённое пространство, опустил голову, а епископ и монахи вместо одеяния правителя надели на него мантию.

С того мгновения он больше не был Неманей, по крайней мере таким, каким его знали, не был больше Великим жупаном. С того мгновения этот известный, но совсем уже другой человек, стоящий перед ними, был всего лишь монах Симеон.

Точно так же и с достоинством державшаяся стройная женщина среднего роста с сохранившейся благородной красотой, как только она, подобно супругу, обошла пространство, но уже перед алтарём, и облачилась в монашеские одежды, не была больше правительницей Анной. Она стала монахиней Анастасией.

Лишь несколько мгновений тому назад могущественный правитель и его жена — теперь стоят с опущенной головой пред епископом Калиником. Он ножницами отстриг им по пряди волос и осенил крестом во имя Отца, и Сына и Святого Духа, а отрезанные пряди, как святые реликвии, с почтением передал двум монахам, чтобы они опустили их в воск. А затем их, как брата и сестру перед Богом и монахами, поцеловал и впервые вслух назвал их монашескими именами, «брате Симеоне и сестро Анастасия».

В церкви послышалось необыкновенное пение, которое исходило не от монахов и священников, но будто звучало откуда-то издалека, и подобно дивным волнам выходило за стены храма и дополняло звон колоколов, который был слышен по всей долине Раса. Это пение, которое можно сравнить лишь с ангельским хором, услышали и с удивлением к нему прислушивались все присутствующие. И те, кто стоял у церкви, и те, кто был в долинах, и мужчины, и женщины, и дети, которые заняли места на холмах вокруг Джурджевых Столпов, поближе к поселению Раса и городскому рынку, который в этот день был совершенно пуст. Они ещё более удивились, когда увидели, как пара голубей влетела в церковь в одно, а вылетела в другое окно.

«Отче, как это возможно? Ведь в церкви все окна закрыты?» — удивленный увиденным, спросил мальчик своего растерянного родителя.

Ответа он не получил, но заметил в глазах отца две слезы и увидел, как тот крестится, поэтому и сам осенил себя крестным знамением.

Затем настало мгновение, когда монах Симеон выпрямился, направил свой знакомый всем решительный взгляд на ворота и шепнул монахине Анастасии:

«Я только хочу сказать несколько слов нашему народу, в надежде, что он останется честен и верен Богу».

«Скажи, скажи, брате мой в Иисусе Христе», — тихо ответила ему Анастасия, и они вместе вышли к народу.

Когда они появились в дверях храма, собравшиеся замолчали, а вокруг храма наступило странное спокойствие. Ветер, который легонько дул по ближним лесам, затих, воды рек Дежевской, Рашки, Людской, Вапы и Доловской замедлили своё течение. Лишь некий незнакомый и никогда ранее не виданный свет с неба блаженно омывал лица собравшихся и отражался на каменных стенах храма.

До этого дня всё выглядело совсем по-другому. И люди, и пространство. До сих пор всегда при появлении правителя и правительницы все вставали на колени. Сегодня все молчали, но в этом молчании было больше восторженного коленопреклонения, чем когда бы то ни было ранее. И слов мудрых, больше всех, до сих пор высказанных. Все это сознавали.

Ясным, полным теплоты, озарённым взглядом Симеон посмотрел на собравшихся и с торжественной радостью произнёс:

«Спасибо вам, что вы таким образом меня встречаете и провожаете в путь, к которому я готовился и молил Господа помочь мне в этом. Желаю вам быть дружными и помнить, что без Того, Кто всех нас создал и Кто принимает решение о каждой нашей жизни, мы ни в чём не добьёмся успеха. Молитесь Ему так часто, как сможете, а я вот иду, чтобы за себя и за всех вас непрестанно молиться. Этим путём идёт и доныне ваша госпожа, теперь сестра всех нас, моя и ваша дорогая Анна, которая в монашестве получила имя Анастасия, а я стал Симеоном. Так что я и дальше буду воином, но под властью Высшего Правителя, Царя царей, Которому прошу и вас покоряться. Уважайте и ваших земных правителей. Вот вам Стефан, и пусть он будет вашим предводителем, но и вы должны направлять его к справедливости и добру».

Эти речи Немани сопровождались молчанием. Только монахиня Анастасия громко ему прошептала:

«Это величественное одобрение народа, брате Симеоне».

Он смиренно опустил взор и остановил его на краях своей мантии, будучи и сам уверен в этом.

Только когда они сошли по ступенькам, выйдя из церкви, собравшиеся начали подавать голоса и проявлять своё расположение — и восклицаниями, и слезами, а больше всего рыданиями. И эта необычайная торжественность, с радостью и грустью пополам, продлилась ещё некоторое время, a затем народ, собравшийся на окружающих возвышенностях и в долинах рек, потихоньку разошёлся, тогда как вечер, подобно линялой монашеской мантии, опускался на помятую траву.

С двумя новыми монахами остались сын Стефан, новый Великий жупан, дочери, епископ, священники и монахи. Было тут и много князей Немани, воевод и чиновников, которые долго служили при дворе, а также были те, кто прибыл из пограничных стран, чтобы во всём этом лично убедиться и поприветствовать новых монаха и монахиню.

На предложение одной из дочерей, чтобы воинская свита сопроводила её до монастыря в Топлице, где её ждал остаток монашеской жизни, Анастасия мягко улыбнулась и сказала:

«Нет, доченька, мы с сестрой Феодорой пойдём пешком, так полагается и прилично и ей, и мне как монахиням». Новый господин Рашской области жупан Стефан рукой отёр слёзы и, умоляя, прошептал:

«Не надо, мати. Это бы и меня беспокоило, и, конечно же, и отца. Разве твой и отчий ход от дворца сюда не был слишком утомителен? Вот погляди, на возвышенностях белеют каменные стены нашего дворца, от которого вы до этого храма пришли пешком. Поэтому прошу тебя послушаться меня, чтобы я вас двоих сопровождал и отвёз в монастырь в Топлице. Путь до Белой Церкви слишком далёк для ваших лет. Копаоник — высокая гора, на ней много диких зверей, в отдельных местах леса так густы, что там нет ни поселений, ни людей. А путешествие может продлиться дни и ночи».

Анастасия подняла руку и погладила его по лицу:

«Так надо, сыне Стефане. Когда я решила стать монахиней, я хотела испытать искушения, чтобы стать хотя бы малой жертвой во славу Великого Господа и Спаса нашего».

Услышав это, Неманя широко раскрыл глаза и взглядом, полным благодарности, взглянул на её лицо. Затем перекрестился и сказал:

«Если ты так решила, пусть так и будет. Бог тебе в помощь».

И Анна ему в знак одобрения ответила благодарным взглядом. Отец и сын взглянули друг на друга, и оба молча кивнули.

Новый жупан, Стефан, выступил вперёд и поцеловал руку отцу и матери, затем медленным шагом вернулся на своё место и встал слева от них, в нескольких шагах от епископа.

В этот момент внимание их привлекло то, что происходило на небе, и все взглянули наверх. Два сияющих голубя летели к ним в стремительном падении. И когда казалось, что они разобьются у их ног, остановились, облетели правильным кругом вокруг головы Стефана, а затем устремились ввысь. Когда они оказались на месте, на котором останавливается в полдень Солнце, они разделились. Один улетел к лесу и монастырю Студеница, а другой — к Копаонику.

Неманя, ныне монах Симеон, посмотрел на свою ладонь и на два обручальных кольца, его и Анастасии, которые носили они до пострига^[3].

Тогда правитель и правительница соприкоснулись ладонями. И оба на мгновение почувствовали тот самый трепет, как тогда, когда впервые увидели друг друга, хотя теперь их пути вели в противоположные стороны.

В их сердцах, и в душах присутствующих, затрепетало чувство понимания того, что это бесконечное начало их пути в вечность.

И пока они прощались, понимая, что никогда больше не увидятся, монах Симеон и монахиня Анастасия почувствовали, что теперь они ещё ближе друг другу.

* * *

В дороге, глядя на свою спутницу, Феодора произнесла: «Госпожа, я восхищаюсь Вашей лёгкой походкой и выносливостью».

«Чтó ты меня называешь госпожой, разве мы не говорили об этом? Я и для тебя, как и для всех других, сестра Анастасия», — ответила монахиня, не оглядываясь.

«Я хотела спросить тебя, сестро…»

«Ну вот, правильно, Феодора. Монахиня для всех только сестра, и не более того. Среди монахинь не бывает ни госпожи, ни императрицы, ни придворной дамы, ни служанки. Мы же, принимая монашеский постриг, дали обет Господу, что будем лишь как сестры усердствовать».

Анастасия поправила узелок на плече, подтянув ремни, и наклонилась, чтобы легче перепрыгнуть ручеёк, пересекавший тропку. А в узелке были только самые необходимые вещи.

От всего другого она уже отказалась.

«Мы обе сейчас одинаково богаты. Всё имущество, которым мы располагаем, мы сложили в сумы на плечах, да и что бы нам другое было нужно?» — сказала Анастасия, обходя лужицу дождевой воды посреди тропы.

«Да, я только боюсь, чтобы мы не заблудились», — запыхавшись, ответила Феодора, которой пока ещё не удалось преодолеть годами складывавшегося при дворе правила безропотного повиновения королевскому слову.

С той стороны склона горы, где они шли, проходил путь, которым купцы и рудокопы окрестных рудников добирались до Раса и следовали далее. Дорога эта так и называлась Римская дорога, потому что по ней в своё время проходили дубровникские караваны в направлении Софии или обратно из Константинополя. Анна с Неманей раньше тут проезжали, и теперь она пыталась вспомнить поляны и склоны, кратчайшие расстояния и тропы, которыми они следовали до монастыря. Когда над Рудницей они свернули тропинкой в гору, то наткнулись на ветки, которые были со всех сторон. Монахини путались в мелких и крупных ветвях, спотыкались о круглую гальку, которую нанесли потоки воды. Шорох мокрых листьев под ногами нарушал тишину, в которой тонул лес. Лёгкий туман кое-где виднелся среди стволов и доносил аромат дождя и прохлады.

Но и в такой день переплетённые ветви чащобы между столетними стволами дуба и граба, маленькие родники вокруг, заросшие зелёным ковром поляны с множеством цветов и красок, какие бывают только в этих местах, не дают беспокойству долго царить в душе. Они ещё раз подтверждают, что горные пределы Копаоника имеют свой особый характер. Этим они напоминают высочайшие горы, которые могут изменять погоду по несколько раз в день, чего только там можно ожидать и днём, и ночью.

Анастасия думала о Господе, хотя мысли её притягивал и некий чудный полуостров в Греции, где в далеком монастыре Богу молится её младший сын Растко, в монашестве Савва^[4].

«Вот и я, и сестра Феодора, и мой Савва, идём узкими и пустынными тропами к Богу. Восхищаюсь я и своим мужем Неманей, что он посвятил себя Господу. И что отрекся от царствования над такой обширной сербской страной^[5] — Диоклитией, Далмацией и Травунией. Всеми этими тропами гораздо легче идти, чем той, которой шёл Иисус Христос. Ты, Боже мой милый, шёл босым, голодным и жаждущим напиться, искушаемый людьми и нечестивым, а затем был бичеван, оплёван, исколот кинжалами и копьём. Ох, прости меня, я и в мыслях не желаю напоминать Тебе о муках, о страшных страданиях, нами, людьми, нанесённых», — шептала Анастасия, крестясь и чувствуя бледность в лице, а затем некую лёгкую странную тошноту. Иногда она останавливалась, набирая в лёгкие пряный горный воздух и спрашивая себя: Нарушаю ли я такими мыслями мир в душе или устанавливаю между ней и Божьим, человеческому оку невидимым, светом крепкую связь? Или, может быть, я мешаю Феодоре чаще что-то сказать? Размышляя об этом, она посмотрела на небо и тихо прошептала спутнице, которая словно тень сопровождала её след в след: «Поспешим, чтобы как можно скорее добраться до берегов реки с родником на вершине горы».

Они планировали прибыть на место до темноты и возможной грозы, о которой свидетельствовали низкие облака над лесами и горными вершинами после раннего утреннего дождя, который шёл в этой части Рашской земли. Их новым, монашеским домом в этом диком крае был монастырь, построенный в устье трёх рек: Косаницы, Баньской и Топлицы.

«Слава Богу, что даровал мудрость моему Немане, что он вовремя построил храм, в котором я буду проводить свои монашеские дни», — подумала Анастасия и не останавливаясь быстро перекрестилась.

Они обе хотели как можно скорее достичь храма Пресвятой Богородицы, который Неманя, будучи ещё молодым правителем, построил раньше других^[6].

Второй свой монастырь рашский жупан построил всего в нескольких сотнях шагов выше и посвятил его святому Николаю. Обе церкви были покрыты свинцовыми пластинами, которые сверкали на солнце. Из-за преломления света, который охватывал поселение и всю окрестность, люди их называли Белые церкви.

«На новом месте нас не узнают и не будут беспокоить из-за того, что мы оставили дворцовую жизнь», — тихо, только лишь для того, чтобы в этом глухом месте прозвучал голос, произнесла Феодора. Известно было, что Анастасия с тех пор как приняла постриг, настояла на том, чтобы подданные её супруга больше её не узнавали.

Феодоре, ранее даме, которая ко двору в Расе прибыла как весьма образованная девушка от императорского византийского двора, Анастасия ответила мягкой улыбкой. Такой ответ, хотя и без слов, был ободряющим для обеих, и они ускорили шаг.

Шли они тропой, местами покрытой светлыми маленькими лужами, крупными камнями, где веток было меньше, потому что путешественницы подошли к крутому склону, заросшему высокой травой. Впереди шла Анастасия, а за ней, следя за ней внимательным взглядом младшей сестры, шла Феодора.

Поскольку она видела её со спины, Анастасия ей казалась высоким деревом, с которого осенние ветры пытаются стряхнуть какой-нибудь листок.

Под монашеским платком не были видны ни её густые пряди русых волос, всегда красиво заплетённых в косы, ни правильная линия носа на мягко закруглённом продолговатом лице с маленьким подбородком, которое украшала немного стыдливая, боязливая улыбка, придавая ясность зеленовато-голубым глазам и всегда серьёзному взгляду.

В этом, как и во всех предыдущих поступках, смиренная и искренняя в речах, своим решением стать монахиней она победила земные желания, утвердила справедливость, вошла в сердца людей, оставшихся в Расе. Только так, как умела, как дал ей Господь, проявила она неизмеримую любовь, которая может согреть даже полностью охладевшие сердца, бесчувственные души и заледеневшие чувства — направлена ли она на ближнего, забытого всеми чужака или устремлена к Богу. В моменты тоски она утешала словами, а в миг радости напоминала о смирении, подтверждая свою скромность и кротость духа.

И та и другая, пробираясь по этим кручам, смотрели далеко вперёд, не видно ли холмов, окружавших пространство, где должен был находиться их новый дом. У подножья этой возвышенности протекала река Баньска, через которую с одного берега на другой к монастырю можно было перейти только по бревну и пойти дальше тропинкой вдоль реки Косаницы, до её впадения в Топлицу. До места, где был храм.

Вдруг подул ветер, и резко похолодало, он мягко коснулся их лиц, возвестив о возможной грозе, и под давлением низкой облачности уменьшил видимость вокруг.

«Знаешь ли, сестро, сколько нам ещё идти, потому что вот уже седьмой час мы шагаем, а нигде не видно ни живой души, ни голоса», — произнесла Феодора, испуганная неожиданным горным ветром, и добавила. «Нету ни орлов, ни соколов над этими скалистыми гребнями. Ни одна лисица нам не перебежала дорогу, хотя в этих местах много зверей. Наши охотники приходят сюда на заре и уже до полудня возвращаются с мешками, полными птиц и лесной дичи».

«Не бойся, — ответила Анастасия, обернувшись к ней, и крепче затянула узелок на плече, — но я думаю о том, что в монастыре у нас не будет ни возможности мысленно возвращаться в прошлое, ни говорить о том, что нас по жизни связывает».

«Я ничего не ожидаю, не гадаю, пусть будет всё по воле Господней. И пусть нам там, в святом месте, никто не мешает в усердных молитвах. А воспоминания будут постоянно приходить и переплетаться с действительностью, и это нам поможет оставаться бдительными. Точнее, пусть вся роскошь этого мира будет с теми, кому она принадлежит, а наше существование окрепнет в том, куда мы идём. Потому что кто не будет бодрствовать, как тому учит Господь, не спасётся».

«Я благодарна тебе за то, что ты так часто, вот и сейчас, возвращаешь меня к Евангелию», — произнесла Анастасия.

Затем она взглянула на небо и в его западной части увидела ленточные отсветы заходящего солнца, которые опускались на вершины гор, пробивая низкие облака. Слегка опустив голову, она заметила упавший ствол и, положив узелок, села отдохнуть.

Рядом с ней, тоже желая немного передохнуть, села и Феодора.

Обе перекрестились, помолчали, затем Феодора произнесла, глядя на неё вопросительно:

«Я всё ещё нахожусь под огромным впечатлением дивных слов Немани. Когда он от епископа Калиника получил монашеское имя Симеон, он перед всей своей знатью сказал: “Анна и я с сегодняшнего дня больше не ваши господа. Мы оба вам только брат и сестра, и между мной и Анной те же отношения. Господу, господарю всех нас, я буду молиться за свой народ, который дал мне возможность править им… Я старался, чтобы наш корабль сербский имел одного капитана, зная, что только так мы можем остаться близкими друг другу и Богом принятыми. По-другому нельзя. Бог один. Только представим себе три поселения, имеющих три различных Бога. Тут настоящей веры нет, им грозят постоянные опасности. Правитель должен быть предан Богу, привержен народу, во всём честен”. Вот это искренность…»

«Знаю, знаю, всё это я хорошо запомнила», — сказала Анастасия.

«Прости, но чувства мне подсказывают, что в этот миг, в этом необозримом лесу, где всё живое затихло, я должна напомнить слова Великого жупана, а ныне монаха Симеона, обращённые к тебе. Вот что он произнёс пред всеми: Анна, дорогая моя, радость жизни моей, я должен поблагодарить тебя за всё доброе и просить прощение за плохое, что я, не подумав, сотворил. Особенно благодарю тебя за доброту, искренность, уважение и внимание, с которыми ты меня встречала и провожала в путь-дорогу. За любовь, подобную милости ангела, которая звонче церковных колоколов и ярче лампад в полумраке монастыря. За терпение, что благотворнее людских даров, без тени гордости, страдающих взглядов или подозрений. За мудрость, с которой ты угадывала мои чувства — и когда я возвращался униженным подданными императора и когда был доволен императорами. Ты являешься доказательством, что вера крепче жизненных потребностей и неверия, а надежда плодороднее самых урожайных полей, пастбищ, виноградников, императорских сокровищниц и хозяйственных амбаров. Ты опекала бедняков и наполняла их сумы, а теперь тебе с пустой сумой легче будет идти в монастырь. Разве это не мудрость! Потому что мудрость не выносит дурных поступков и земных удовольствий, а мудрецам не нужны ни переметные сумы, полные сокровищ, ни завидное положение. Только мудрый совет является истинным путём заблудшему и возвышенным даром умному. Ты поняла, что людское уходит как вода в пересохшую землю и остаётся на земле не дольше упавшего с дерева яблока. И видела — как лицо в зеркале видит себя. Знаю, это может только тот, кто в душе носит Бога, и Им стяжает небесную любовь и для себя, и для всех вокруг. Потому что эта наша земная любовь не умеет как надо терпеть, или даже истинно радоваться и быть довольной ни своими постижениями истины, ни добродетелями других. Ей не хватает широты, а также усилия противостоять ненужным желаниям и низким побуждениям. А ныне, мой жизненный путь, моя радость без конца и края и свет во тьме, моя дорогая Анна, жено без злой мысли, без худого слова в доме и даже наименьшего зла в себе, моя единственная спутница, настал миг расставания, мы пойдём новым, единственно ближним путём к Богу. Исполненные радости, что этот день настал, и потомки наши остаются воспитанными и грамотными. Давай подадим друг другу руку, без слёз в очах и вздохов из груди, чтобы души спасти и найти путь в вечную жизнь. С небесной любовью, которая побеждает все мельницы зла и несправедливости, пойдём своим, Господу угодным путём. Я в мой, а ты в свой монастырь. И там, с той любовью, которой ты одаривала всех, приходящих к нам во дворец, как Солнце, посылая свет, разгоняет самую густую тьму и даёт неограниченное тепло Расу, будем сестрой и братом всем, кто в монашеских мантиях. Чтобы людям, ищущим Бога, подарить оставшееся нам время. Поэтому с этой минуты, моя святая сестро Анастасия, молись, чтобы нас Господь встретил и в Царствии Своём, и снова соединил.

В путь, наши монашеские сообщества нас ждут».

Услышав всё это, монахиня Анастасия встала, а за ней и сестра Феодора. Они перекрестились, подняли свои монашеские сумы и двинулись дальше.

Брат, не господарь

Всё утро епископ Калиник и монах Симеон тряслись на твёрдой скамье, глядя, как кучер Павле кнутом подгоняет лошадей.

«Полегче, полегче, дорога действительно плохая, но мы выдержим. Не слишком мучай этих двух белых красавцев, они равномерно бегут и радуются, что везут нас в Студеницу», — упрекнул кучера отец Симеон, исподлобья глядя на епископа.

Монах был почти на десять лет старше епископа. И удивлялся, что архиерей довольно часто покашливает:

«Ах, мой честной владыко Калиниче, ты должен гораздо больше ходить пешком и тогда избавишься от этого кашля».

Епископ ничего не ответил на этот благожелательный совет. Он как бы застыл, сидя на скамейке и сильнее упёрся ногами в пол. Отцу Симеону казалось, что Калиник и дальше видит в нём Великого жупана Неманю.

«Вот, в нескольких километрах отсюда река Студеница. Я хочу, чтобы ты и Павле отдохнули. Остановимся, простимся здесь, и вы оба вернётесь назад. А я во славу Божию, да и ради здоровья своего, пешком пойду к твоим братьям наверх, в монастырь. Так я почту и их, и себя в этой честной ризе монашеской, да и обет, данный Богу. Чтобы быть скромным и равным в братстве со всеми».

На эти слова отца Симеона его спутники не реагировали. Они молчали, но — вспомнив, что река глубокая, узкая, и что в этом направлении через неё не перебраться — епископ хотел ему предложить подвезти его до подножья Радочела, где через речку проложен деревянный мост. И именно тогда, вдруг, у монаха вырвался повелительный клич:

«Стой! Я здесь выхожу».

Единственным ответом спутников было спешно остановить повозку.

Лишь когда все сошли на землю, кучер Павле решился произнести: «Господарю, я Вас понимаю, хорошо, что Вы решили вернуть нас назад!»

Монах Симеон не дал себя смутить:

«Я тебе не господарь, юноша. И больше не унижайся ни передо мной, ни перед кем бы то ни было, кто имеет власть. Говори всегда так, как ты думаешь, а не как тебя учили многие, которые никак не хотят видеть во мне брата».

Затем монах Симеон обнял растроганного Павле, поцеловал его трижды, потом ещё раз крепко обнял за плечи. То же самое он сделал и в отношении епископа Калиника и поцеловал ему руку.

Это прощание длилось всего лишь минуту, потому что сильный старец в чёрной монашеской ризе, через которую была переброшена только одна небольшая сума, сразу двинулся вперёд, к речке, а чтобы их успокоить, сказал: «Я иду ближе к устью, куда на белом коне во время охоты перебирался по широкому бревну. А теперь я пешком пройду этот путь, в первый и последний раз, а потом тропкой — к монастырю, посвящённому Богоматери».

Он шагал уверенно не оборачиваясь и не помахал рукой ни епископу, ни кучеру. Он не думал ни о чём, кроме молитвы Господу.

Веруя в Царство Небесное, он в монашестве принял малую, а затем и великую схиму, чтобы жить аскетической жизнью, без мяса или чего бы то ни было скоромного, лишь на хлебе и воде. Походкой он напоминал правителя, того благочестивого, храброго, блестящего опытного воина, как никто другой обильно жертвовавшего бедным, праведного во всём и милостью украшенного.

После нескольких часов хода отец Симеон вернулся к действительности.

Казалось, он имел врождённое чувство быстро узнавать место и время, в которых он находится.

Он не улыбнулся, никакого чувства не отразилось на его лице, когда он увидел крышу крупного монастыря и стены, которые его окружают.

Подобно концу света!

Анастасия замедлила шаг, внимательно слушая слова, произносимые за её спиной устами её до недавних пор придворной дамы. Не желая отвечать на каждую её фразу или вопрос, она спросила:

«Скажи мне правду, прошу тебя, есть ли у тебя хотя бы тень сомнения, не ошиблась ли ты, пойдя этим путём в монахини, как и я? Мы люди, существа ранимые. И не грех нам иметь и страхи, и сомнения».

«Милая сестра Анастасия, знаю я, что ты имеешь в виду. Потому что мы с трудом можем избежать своей подозрительности. Вспомним строки из Нового Завета, как апостол Фома три года провёл рядом с Господом Иисусом Христом, а затем, когда Он воскрес, узнал Его, попросив лично перстами прикоснуться к Его ребрам. И апостол Пётр убеждал Господа, что он от Него никогда и ни за что не отречётся, а затем той же ночью три раза принял грех на душу, отрекаясь от Него. Конечно, сильны их вера в Господа и покаяние, их души осиянны благодатью Божией. Я гораздо слабее святых апостолов, но искренне отвечу на твой вопрос. Я не раскаиваюсь, я на добром пути к Господу, к Царству Небесному, к спасению, так же, как ты и наш правитель Неманя, ныне монах Симеон».

«Верю, милая сестра, — ответила Анастасия. — И радуюсь, что ты так говоришь».

Затем они пошли быстрее.

Анастасии вспомнились картины прежней жизни, много лет тому назад произнесённые Неманей слова, особенно молитвы Господу «…Ради имени Твоего отвергаюсь от сопряжения с супругой моей, и ставлю Тебя, Владыко мой Иисусе Христе, путеводителем и хранителем старости моей и наставником на пути, которым, славя Тебя, не преткнусь… и ещё построю храм Пречистой Матери Твоей Благотворительнице, и исполню заветы свои, что уста мои изрекли…»^[7]

Они ко Всемогущему со слезами обращались, напоминая Ему, что послушал Он Авраама и Сарру и остальных праведников, которые молили о чаде.

Так он молился, и она с ним возносила свою, материнскую, женскую, человеческую молитву много лет тому назад. Она старалась каждый миг поддержать его, чтобы в душе укрепить такие решения, чтобы и её сердце всегда принадлежало только ему и чтобы конец их совместной земной жизни не разделил их.

И Бог услышал молитву, и в зрелые годы у них родилось красивое и здоровое чадо мужеского пола, которому при крещении, по области, в которой они жили, дали имя Растко. И чтобы было оно крепким как дубы (храст), которые в изобилии росли в местных лесах.

Перед её внутренним взором возникло и убранство храма в Расе, в котором свечи освещали очи двух правителей — Немани и её. Собравшиеся тогда могли ясно видеть каждую морщинку на лице правителей!

С галереи в храме, через шесть маленьких и четыре больших отверстия, наблюдали за торжествами знатные воеводы и гости, представители из Царьграда, Венеции и Пешта, друзья из Болгарии, столько их было, сколько могло поместиться в той части церкви. Как и для этого особого торжества маленькой узкой лестницей поднимались приглашённые гости на галерею и сходили оттуда с таким чувством, будто спускаются с небесных высей на огромных облаках в мир, который Своею рукою создал Господь.

В центральном нефе, перед алтарём, стояли епископ Калиник со священством и монахами, а Неманя и Анна — возле крестильни, которая была открыта, в которой некогда принял Неманя православное миропомазание, и в ней крестился Растко, ныне монах Савва^[8].

Возникали перед ней и воспоминания о дворянах — всех двадцати старейшинах народных, о воеводах высшего ранга, князьях, управлявших войском, о самых выдающихся воинах, кузнецах, кующих монеты, и рудокопах с юга и севера страны, видных купцах и крестьянах. Все они пришли увидеть правителя и правительницу, как они совершают то, что никто в их роде до того времени не совершал. Люди видели крепкую супружескую пару, оставляющую всё земное, золотое и серебряное, удобное и комфортное, ради небесного, невидимого, непостижимо далёкого.

Окружён храм православным кладбищем с памятниками в виде креста и построен на плато левого берега Рашки. Он во всём необычен, отличен от других. Будиша Филипович напоминает легенду: Церковь основал Тит, ученик апостола Павла.

До тех пор монахи считались младшими братьями Иисуса, бедняками, которых, несильных в вере, насмешливо называли попрошайками.

Она и теперь чувствует, во время этого пути через кручи, как этим собравшимся людям было трудно представить себе мощного Неманю, как он вместо меча, который всю жизнь держал в руке, месит с монахами хлеб, а лоб без короны склоняет на каменный пол, стоя на коленях перед иконами.

А уж свою госпожу Анну они не могли представить себе в ледяном монастыре, далеко от сыновей и дочерей, внучат, зятьёв и снох. Они удивлялись — зачем правительница, которая при дворе имела всё, что пожелает, раздаёт имение другим. Ведь вместо тепла и внимания слуг, наслаждений и уважения, поклонов и абсолютного повиновения всех — от дитяти до рыцаря, она будет молиться непрестанно, стоя на коленях на каменном полу, и жить жизнью молитвенницы, отшельницы. Она наденет самые скромные одежды, отвергая шёлковые, на удивление прекрасные и полезные, не желая ничего для себя, она сознательно жертвует собой для других. Всё своё отдаёт другим, ни от кого не требуя взамен даже стакана воды.

Слышала Анастасия от дворянок накануне пострига и вопрос: раздаст ли она им свои изысканные одежды, шёлк и жемчуг, драгоценные камни, серьги и кольца золотые с алмазами, которые ей дарили другие правители. И удивлялись, почему ни она, ни Неманя никогда не сели в золотую карету, полученную в качестве дорогого дара от византийского императора. Она находилась в помещении, построенном для хранения ценных вещей^[9]. Не взяли они в руки и золотые ложки и вилки, которые были в изобилии на кухне их двора.

«О, великое чудо, — говорили дворянки, слыша, что Анна собирается стать монахиней. — Что это, что заставляет её принять такое решение, чтобы свою личность, внимание, которым она должна была быть окружена, платья, которыми она могла затмить всех цариц мира, в каждом углу иметь золотые зеркала, ожерелья призренской филиграни, фонари дубровницких мастеров с красными мраморными пластинами из Египта, которые перед ней носят по улице, платья из шёлка-сырца из Азии, вышитые золотыми и серебряными нитями… променять на монашество?

Она, всё ещё стройная, всегда в добром расположении духа, с прекрасными чертами лица, а на лоб её падают пряди длинных волос с маленькими чёлками, которые, как полагали дворянки, должны были бы виднеться из-под шапочки королевы, выполненной из золотых пластин и с золотой птицей наверху, а не из-под черного монашеского платка… Ничего из этого Анна не надевала и не использовала, и в этом находила своё счастье».

Они ни за что не пожелали бы поменяться жизнью с ней, монахиней.

Анна и Неманя теперь для всех из их окружения стали чем-то нереальным, а их намерение не было искренне принято как совет другим сделать так же. Это был кошмар, которого боялись люди, окружающие великого и сильного правителя. Потому что слова Немани не были произнесены всуе. Вот и леденили они разум и души собравшихся за трапезой этого правителя ночью накануне пострига. Собрав и власть имущих, и представителей народа, он им твёрдо сказал, что с этого момента все они ему только братья и сёстры.

В державе Немани, большей, чем все другие, что были тогда у сербов, это событие имело прежде всего значение пророчества о конце света. Все эти волнующие вопросы удивлённых людей хорошо понимали и Неманя, и Анна.

Потому что, будь это не так, Великий жупан не говорил бы в тот самый вечер, когда их собрал во дворце в Расе: братья мои дорогие, сёстры мои милые, я больше вам не господин, и Анна не госпожа. Нас путь ведёт к Богу, к Единому, самому сильному Царю, Творцу и Хозяину всякой жизни. Мы хотим к небесному Отцу, в Его объятия…

Феодора развеяла все сомнения, услышав, как её госпожа Анна тихо говорит, смотря ей прямо в глаза: «Ах, моя Феодора, счастье в жизни кратко, непостоянно, как полёт светлячка во тьме ночной. Оно, вместе со всем земным богатством, по отношению к жизни вечной, подобно времени полёта бабочки. Всё наше земное ещё в нашей жизни принадлежит кому-то другому, поэтому жизнь следует направить на приобретение гораздо более ценного богатства, чем то, за которым люди гоняются, борются, хватают, а затем многие страдают и погибают. А это богатство называется вечная жизнь. Мы отдаём очень мало, а в ответ от Бога получаем много! Поэтому и Неманя больше не Великий жупан, а монах Симеон»..

«Эта твоя сума, которую ты несешь, как и та, что на моём плече, достаточна для удовольствий, которые нам доставит монашеская жизнь?» — спросила Феодора свою спутницу шёпотом, чтобы не слишком быстро отвлечь её от размышлений.

Анастасия впервые во время пешего пути тихо рассмеялась: «Я от всего груза освободилась. Чувствую себя легко, потому что иду уже много часов, и единственный груз у меня эта сума».

«Земные заботы тяжелее любого груза. И, слава Богу и тебе, что меня поддержала в желании принять постриг, а душу освободить от забот, — опять произнесла Феодора. Она немного помолчала, а затем продолжила: — Прости, сестро, я должна тебе сказать, что имя Неманя настолько редкое у сербов и вообще православных, что ты имела такое счастье выйти замуж за героя, которого так крестили. Тебе когда-нибудь в голову приходило, что в имени Неманя был великий крест искушения, который ему Господь определил, что и часть того креста досталась тебе как честь, чтобы нести его с ним вместе».

«Надеюсь, ты имеешь в виду библейского пророка Неемию. Ты права, сестро. Имя это символично. Библейский Неемия по разрешению персидского царя Артаксеркса восстанавливал разрушенные стены Иерусалима, приказав мастерам одной рукой работать, а в другой держать меч, обороняясь от врагов, нападавших на них».

На эти слова Анастасии Феодора ответила: «Так твой и наш прославленный Неманя должен был строить и обороняться в одно и то же время, вплоть до конца своего правления. И было правильно передать этот тяжёлый груз самому способному сыну, а все свои заботы передать Господу, именно так, как Он говорит: придите ко Мне все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас, возьмите иго Мое на себя… ибо иго Мое благо… не беспокойтесь о завтрашнем дне».

«Да, — добавила Анастасия, — Иисус ясно утверждает: В одно и то же время мы не можем быть заняты двумя противоположными заботами, одновременно служить Богу и мамоне. Поэтому, драга моя сестро, и Неманя, и я сделали всё, чтобы в нашей стране даже и беднейшие не чувствовали себя покинутыми. Разве Господь не говорит: Не заботьтесь о завтрашнем дне?»

Монахиня Феодора посмотрела на облачное небо и выразила ещё одно своё умозаключение:

«В мире нет случайностей. Вот смотри: при крещении ты получила имя Анна, а оно, ты знаешь это не хуже меня, на греческом означает милость и благодарность.

И Анастасия означает рождённая на Пасху, что так же убедительно подтверждает твоё решение о воскресении из царской жизни в монашескую. Вот мне и ясно, насколько такое значение вписывается и сливается с тем, что представляет имя Неманя, о котором я тебе недавно говорила. Нам через имена, конечно же данные при крещении, Господь определил направление пути, а в них заложил сущность. Однако это не то место, на котором я смею больше размышлять и говорить».

Они продолжали молча пробираться между кустами, руками раздвигая ветки, согнувшиеся под тяжестью влаги. Руки их отяжелели, но они по крайней мере сохранили лица от неминуемых царапин.

Вдруг Анастасия остановилась. Правой рукой она остановила и Феодору и показала жестом, чтобы та молчала. Глазами указала, чтобы Феодора обратила внимание на дуб, который был прямо на их пути. На нём было большое дупло, в котором слышалось во мраке какое-то шевеление… Они прислушались и услышали звук слабого царапанья, сопровождаемый двумя искрами, которые беспокойно мерцали во тьме. Анастасия храбро шагнула, и в этот миг из дупла выскочила маленькая рыжая белочка, поскользнулась на грибах, которые распространились и вокруг дерева, и по его коре, ловко запрыгнула на соседнее дерево и скрылась среди ветвей. Где она находилась, они могли догадаться только по веткам, которые мягко склонялись, когда белочка прыгала.

«Ты видела, какая она ловкая?» — спросила Феодора.

«Видела, и подтвердилось то, что Бог думал о всяком живом существе, которое создавал. Каждому он дал то, что ему нужно и сколько оно может принять. Вот белочке, такой маленькой и нежной, которая легко может стать добычей зверей, он дал скорость, которую глазом не уследишь, и ловкость, о которой другие могут только мечтать.

Дал он ей и столько ума, чтобы уметь прокормиться, и знать, как спастись. Всё Господь управил. Никто о ней не заботится, никто её не оберегает, а она опять же жива, здорова, сыта и весела. Сама вырастает, сама кормится, сама себя хранит и опять с радостью скачет с ветки на ветку. Не жалуется, не скулит, не подаёт голос».

«Ты права, сестро Анастасия. Только люди не в состоянии молча нести свой крест», — сказала Феодора. «Слушая тебя, я в мыслях помянула Святую Землю, Иерусалим, Божьего избранника Иоанна Крестителя. Ему не было и двух лет, когда он остался жить в пустыне один, без кого бы то ни было близкого.

Убили его отца, первосвященника Захарию у алтаря в поисках новорождённого Мессии, а на сороковое утро упокоилась и его мать, Елисавета, тётка Богоматери Марии. Всё это сделали, ты знаешь лучше меня, воины пресловутого царя Ирода, который в желании своём иметь как можно больше богатства и власти думал жить вечно. А маленькому Иоанну защитой стали песок и камень, теплом сердца — Солнце и Месяц, пищей — растения пустыни, постелью — скалистый край Иудеи и Палестины. Спасением от зверей был ему ветер, а каплями росы лечил он все свои детские болезни. И вырос он, понимая жизнь лучше всех тех, кто о жизни непрестанно говорит и кто в домах своих имеет роскошь в изобилии».

Анастасия посмотрела на небо, которое прояснилось, и добавила:

«Ах, благой Бог, Который может всё и везде. Да, Иоанн, как ты говоришь, является доказательством милости Божией, в которой ему не было отказано, исцеляющей ему раны, полученные от камней и песка, утешающей сердце даже в тяжелейших несчастьях, небесной пищей, душу укрепляющей верой от рождения побеждающей все несчастья. Творящих несправедливость он не ненавидел, но указывал на несправедливость. Звезду Денницу встречал, стоя на коленях на каменистом песке, в молитве, так, как позже и пришествие Иисуса на святую реку Иордан, на крещение. И так он оставался допоздна. До вечерних молитв, которые он заканчивал в полночь, когда взгляд благодарности направлял он в небо, уверившись, что все звёзды полностью утратили свой блеск. Как таковой пророк и святой, Богом данный, он мог Господа крестить на Иордане».

Вспоминая о той жизни в пустыне нисколько не случайно среди высоких растений и сплетённых между собой ветвей, они обошли дерево, стоящее на тропинке, пошли дальше через лес, который в некоторых местах, из-за низких облаков, принимал, как казалось Феодоре, враждебный вид.

Анастасия чувствовала страх спутницы и рассказом о милости Бога и Его защите над каждым, кто Ему искренне молится, и всеми, кто существует на земле, отвлекала её от грустных мыслей и неприятных ощущений, вызванных высокими деревьями, сквозь которые они шли.

Гром прогнал зверей

Вдали, с обеих сторон тропинки, монахини услышали завывание диких зверей. Дыхание замерло в груди Феодоры, она слегка вздрогнула, ничего не сказала, но лицо её побледнело.

«Сколько ещё примерно нам идти до нашей церкви?» — спросила младшая монахиня.

«С Божией помощью не должно бы быть долго, лишь бы дойти. Ты устала?»

«Нет, но меня напугал волчий вой».

«Они дают знак, когда о чём-то предупреждают, — сказала Анастасия, посмотрела наверх и убеждённо добавила: — Не бойся. Мы пошли во имя Господа, и Он не позволит нам пострадать на этом пути».

Они двинулись быстрее. Ноги их промокли, обувь была забрызгана грязью, хотя им удавалось обходить лужи на тропинке.

«Я и далее уверена, что не ошиблась, что отказалась от сопровождения. Это не пристало монахиням. Мог и мой Растко прибыть на Святую Гору на коне, но туда, в эту великую святыню, в Сад Матери Божией, он ушёл босой, пешком».

«Именно так, сестро Анастасия, он показал, что он Божий, а потом уже царский сын. С вами, с тобой и Неманей, я замечала, что принц Растко с малых лет привержен Господу, а физически он очень похож на тебя. Его серьёзное, но очень мягкое выражение лица, хотя и редко улыбающееся, почти соответствует твоему.

Помню, когда он родился, будто вчера это было, он был действительно красивым младенцем. Мальчик быстро развивался, улыбался ещё в пелёнках. А затем начал быстро расти. Я учила его первым греческим буквам, а он их писал крупно, старался, чтобы они выглядели как можно красивее, и громко повторял слова, переводил их на сербский», — вспоминала Феодора^[10]. — Он не переживал за то, что другие дети играют на улице, не желал слушать пустые рассказы старших».

Анастасия молчала, и Феодора продолжила:

«Он во всём отличался от других детей. Больше других он любил слушать о Господе Иисусе Христе и его апостолах. Он себя не чувствовал царским сыном, ещё меньше — принцем, и никому не завидовал. Вот тогда я поняла, что Растко не обычное дитя и что его Господь по жизни уведёт далеко от родного дома. Всё же кое-что я не смела тебе сказать».

«Что?»

«О Растко…»

«А что это, что я о нём не знаю?» — спросила она задумчиво.

«Я расскажу тебе», — сказала Феодора, но в это время молния ударила вблизи них, и гром сильно сотряс землю.

Монахини на мгновение застыли. Когда всё стихло, они перекрестились и пошли дальше, а Феодора тихим, дрожащим голосом продолжила:

«Было это в те дни, когда Растко вернулся из Хума, а вы намеревались женить его на красавице Анджеле. Тогда он мне доверил тайну».

«Что он тебе сказал?»

«Сказал, что ни за что не согласится жениться ни на Анджеле, ни на какой другой принцессе, а посвятит жизнь свою Господу. Что он примет постриг и своему роду принесёт подвенечный дар».

«А какой дар?» — заинтересовалась Анастасия.

«Он имел в виду настоящую веру, Христову, православную.

Я ему обещала, что буду молчать об этом, и сдержала слово. Вероятно, ему тогда было нужно довериться кому-нибудь близкому, а ко мне у него было доверие».

«Так что ты знала, что он с охоты не вернётся ко двору в Рас?», — спросила Анастасия, почувствовав на мгновение нечто похожее на ту боль, которую ей тогда причинила весть о бегстве Растко из Раса, на гору Афон.

«Я не знала, что он не вернётся, и я помню, что он у господина Немани просил разрешения пойти в горы на охоту. И когда он от отца получил благословение, он пришёл к тебе. Ты, как заботливая мать, как честнейшая жена в доме мужа своего, которая стóит больше всех земных жемчужин и драгоценных камней, — как говорил господин, вспоминая мудрые слова Соломона и подтверждая этим все твои добрые дела и святость твоего дражайшего жизненного пути, — любимого Растко целуя с любовью, дала ему благословение, с пожеланием как можно скорее вернуться с охоты».

«И он будет искать не оленей, а вечный источник жизни, — сказала спокойно Анастасия, прислушиваясь к своим шагам. — Ты догадывалась, что он уйдёт на Святую Гору?»

«Я могла это предположить. Я слышала разговор его с тем монахом, русским».

«Боже мой, это означает, что ты узнала его намерения?»

«Но, сестро моя, я это предполагала, — сказала Феодора, продолжая идти за ней вверх по склону. — К этому монаху, русскому, у меня было большое доверие. В каждом поступке он подтверждал мудрость, воспитание и веру в Бога. Хотя он и русский, находясь недолгое время при нашем дворе, он выучил и наш язык, сербский. Я не знаю, из-за этого ли он был Растко во всём близок, но я была уверена, что он сохранит его на этом пути».

«Ах, если бы Неманя всё это узнал, я не знаю, как бы он поступил и как бы всё это закончилось. И лучше, что не узнал», — как-то больше для себя самой сказала Анастасия и пошла дальше, а в ушах её зазвенел сердитый голос Немани, который раздавался по двору, когда он приказал войску двинуться в погоню за принцем Растко.

Пред её очами вновь возникли картины общего смятения между прислугой и доверенными лицами, когда они услышали, что Растко сбежал с русскими монахами. Вспомнила она и как схватила за руки Вукана и Стефана. Она хотела их утешить, обещая, что их младший брат вернётся. В их застывших взглядах она читала неизреченный вопрос, но почувствовала в глубине души необъяснимое смирение. Она не смела произнести об этом ни слова. Просто странным образом была уверена, что её и Немани младший сын на правильном пути. Следующим вечером она в душе сама себе прошептала: «Мы должны быть храбрыми. И не печалиться из-за этого». Тогда Неманя, будто читая её мысли, шёпотом сказал: «Не пропадёт сын наш милый. Бог, Который нам его в ответ на наши надежды дал, удостоит меня увидеть его и насытиться его любовью».

Она будто ото сна пробудилась из потока этих воспоминаний:

«Он не ушёл в чью-то чужую страну, там же Греция. И там он не остался без матери. Он оказался в объятиях Богоматери, в Её саду. Есть ли большее счастье? Да Растко и не библейский блудный сын, он шёл обратным путём, от добра к ещё большему добру. От земной матери к Божьей Матери».

Она бы ещё долго с подъёмом разговаривала со своей сестрой Феодорой, вспоминая и молитву, которую она и Неманя каждую ночь перед сном и сразу после пробуждения, возносили Господу, прося подарить им ещё одного сына, если бы страшный шум не послышался прямо перед ними.

Свора разъярённых псов, ломая всё на своём пути, вырвалась из леса на опушку.

Феодора взвизгнула и судорожно обхватила руками Анастасию. А старшая монахиня во мгновение ока успокоила её словами:

«Кого Бог хранит, никто не может причинить ему зло».

Обе они перекрестились и сразу почувствовали себя уверенно. Будто их Матерь Господня обняла одной рукой, а другой отогнала зверей. В то же время гром ударил в ствол, рядом с которым и далее, рыча на них, с безумными глазами стояла свора. Её натравливали какие-то люди, чьи голоса доносились с ближайшей поляны, где монахини только тогда заметили какие-то постройки.

Анастасия вспомнила, что это поселок на холме, где живут рудокопы этого и окрестных рудников, которые назвали эту возвышенность Золотой горой, построили на ней дома и хотели отливать небольшие золотые мосты. Опять прогремел гром, молния осветила поляну и посёлок, по всему прилегающему пространству разнеслось завывание псов от страха, они сразу же исчезли в лесу, из которого и появились^[11].

Монахини посмотрели друг на дружку и обе громко воскликнули: «Всемогущ Господь!»

Анастасия надвинула платок на лоб и ускорила шаг. Она почувствовала прилив сил как доказательство того, что они идут путём, на котором не могут заблудиться. Затем из кустов вынырнул заяц и бросился бежать со всех ног. Феодора отскочила в сторону почувствовав, как что-то зацепилось за ее полу. Вдоль позвоночника у неё пробежала дрожь.

«Сестро Анастасия, — страшась посмотреть, воскликнула Феодора, — что это прицепилось к моей ноге?!»

«Это черепаха, не бойся! Ты испугалась, как тот заяц, который не знает, куда ему деваться», — спокойно сказала Анастасия. Она нагнулась и повернула черепаху в направлении куста у тропки, которой заяц умчался в лес.

Феодора перевела дух.

Падали мелкие капли дождя, ветер стих, а у двух спутниц словно сил прибавилось. То, что они пережили, ещё больше убедило их, что они не заблудятся, что они на правильном пути к самой высокой вершине горы, откуда они могли увидеть широкое пространство перед собой и легче найти тропинки, которые вели туда, ближе к храму, к подножью Копаоника.

Правитель в мантии

Перед воротами Студеницы отец Симеон заметил трёх монахов. А они, когда увидели его, растерянно выступили вперёд и сделали некие странные движения, будто хотели встать на колени и поцеловать ему руку, но он их быстро спас от этого искушения тем, что их своими руками, всё ещё полными сил, всех обнял, а затем всех расцеловал, одного за другим: монахов Петра, Филиппа и Луку.

«Наш игумен Игнатий с радостью ждёт Вас, а в монастыре у нас ещё пятеро братьев. Знаем, что Вы голодны, ужин будет скоро в трапезной», — произнёс монах Пётр.

Монах Симеон прошёл через ворота монастыря, в котором бывал много раз, пока его строил^[12], вошёл прямо в церковь, приложился к иконам Господа и Богородицы перед алтарём, встал на колени, помолился, сделал три земных поклона иконам и собравшимся монахам, которые всё это наблюдали. И тут он неожиданно оказался перед игуменом Игнатием, которому сразу поцеловал руку, а тот ему быстро ответил тем же, затем его игумен особо благословил как нового члена монашеской общины, и с восемью монахами они запели Благодарственные песнопения Матери Божией, молясь о Её заступничестве пред Господом и защите от всякого искушения.

Затем настал момент полной тишины в церкви. Все чувствовали, что нужно что-то сказать, а более того, что эта торжественная тишина должна быть продолжена молчанием. Уста молчали, а душа истово молилась. Только такая молитва придаёт лёгкость телу и отгоняет от себя малейший беспокоящий помысел. И это так бы и длилось, если бы не послышался голос монаха Петра, зовущего на ужин. В трапезной Студеницы за длинным и узким деревянным столом было уже поставлено десять деревянных тарелок и столько же стаканов. До того как начнётся вкушение пищи, каждый занимал место за столом. Оказалось, что почётное место напротив игумена было предназначено бывшему до вчерашнего дня правителем сербским, а ныне монаху Симеону.

«Прошу вас, милые братья, пусть кто-нибудь сядет на это место, которое вы мне предназначили, я действительно хочу быть лишь одним из вас, самым обычным, ни в чём не быть особенным или известным монахом», — обратился к ним Симеон.

И лишь когда на предназначенное ему место сел Филипп, а он сел на место Филиппа, началась молитва, а затем всех их, и ужин, стоящий перед ними, благословил игумен. Затем все сели и молча ели тёплую овощную похлёбку, заправленную яблочным уксусом, а затем перешли к хлебу и куску жареного кабачка. К этому полагался и небольшой стаканчик белого вина. Затем опять последовала благодарственная молитва, после которой монахи поднялись со своих мест. Один из них остался собрать посуду и отнести её на кухню, другой там уже ждал с тёплой водой, чтобы её вымыть, третий побежал на скотный двор обиходить скот, а куда подевались игумен и остальные монахи, отец Симеон не видел. Он просто имел большое желание снова оказаться перед той главной иконой Богородицы, обратиться к Ней, благодаря Её за то, что он теперь здесь, что его хорошо приняли, что он сможет быть как и все остальные Её подвижники монахи. Молился он и за спасение всей Святой Горы, и всех её монахов, и монаха Саввы, который его и ввёл в этот тихий, мирный, благочестивый свет.

Отец Пётр чуть позже показал ему келью, которую ему определили, а вскоре в ней появился и игумен Игнатий. Лишь тут они смогли обменяться несколькими фразами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Текст молитвы правителя Стефана Немани перед постригом находится на с. 496.

2

Сверху, недалеко оттуда, находился храм Святого Георгия, более известный как Джурджевы Столпы, который Неманя воздвиг в знак благодарности Господу и святому Георгию, которому молился об освобождении из темницы.

3

Монахи и священники, когда совершали постриг или рукополагали кого-нибудь, ранее бывшего в браке, снимали с его пальца обручальное кольцо, подтверждая бóльшую близость с Господом и его самую глубокую веру.

4

Монах Савва Сербской церкви дал самостоятельность и православие, первые школы и больницы, и ныне все сербские школы в мире прославляют его как своего небесного покровителя. Ещё при жизни его считали святым. Будучи совсем юным, он ушёл на Святую Гору в монастырь, не желая быть принцем, и его путём пойдут отец Неманя и мать Анна, правитель и правительница, не жалея ни о чём из земных богатств.

5

Сербские земли — нынешняя Сербия, Диоклития (Дукля) — Зета, нынешняя Черногория, верхняя Далмация — часть нынешней Хорватии, и Травуния — Требинье, нынешняя федерация Боснии и Герцеговины.

6

Неманя сначала был крещён в Рибнице, нынешней Подгорице, по католическому обряду, потому что других храмов не было, а позднее был помазан миром в православном храме в Расе. Церковь Святого Георгия в нынешней Подгорице, в которой он в первый раз был крещён, восстановлена и находится в хорошем состоянии.

7

Текст молитвы Стефана Немани и жены его Анны на с. 494.

8

Петрова церковь (Петра и Павла) является самой древней на Балканском полуострове, Она построена в VI веке от Рождества Христова, возле нынешнего Нового Пазара, и в ней проходили два Собора (1172 и 1180 годов). На втором Соборе Неманя передал власть сыну Стефану. Святой Савва этот храм в 1219 году сделал центром Рашской епископии. Он напоминает церкви в Приморье, в Грузии, Италии и Армении. Центральная часть построена в виде креста с восьмиконечным куполом.

9

О золотой карете Неманичей и ныне в Дежевской долине рассказывают легенды. Р.Пузович говорит: когда турки-османы пришли в эти края, они нашли золотую карету, и некоторые их воины её погнали через тоннель, который закрылся и всех их засыпал. Возле восточного фонтана, который Неманя строил рядом с ближней Дежевской рекой, 33 года тому назад открыты и фундаменты церкви. Будто бы тогда некий человек из Греции, с картой для поиска клада, прибыл сюда, нашёл какое-то золото и увёз его с собой. Рассказы о вероятных кладах и далее не перестают привлекать внимание и жителей, и тех, которые в этом краю находятся в течение краткого времени. Нередко и ныне «кладоискатели» прибывают ночью, исследуют пространство, а назавтра на каком-нибудь поле жители находят свежевырытые ямы.

10

У въезда в село Дежеву, с направления Нового Пазара, под Соколовицей, находится село Мишчичи, где в начале XXI века установлена плита с надписью «Село, где родился святой Савва». Жители говорят, что сразу после рождения Растко к колыбели подошёл один из рыцарей Немани, взял ребёнка за руки и сказал: «Эти мышцы спасут наш сербский род». На том месте, в сотне метров от главной дороги на Голию, установлен большой металлический крест.

11

Милосав Шулович говорит: Город рудокопов назывался Золотая гора, находился у подножья холма Воетин, рядом с которым с Небесных Престолов проходила Римская дорога, а ныне это пространство зовётся Запланина. Дома города того времени были так густо поставлены, что кошки переходили с крыши на крышу, а жители начали строить золотые мосты и наслаждаться благодатью. В этом пространстве находилась и дубровникская колония, и большой рынок. Великое ли богатство при некрепкой вере виной тому, что в шахтах в 1430 году загорелась деревянная конструкция, а шесть десятилетий спустя лавина засыпала посёлок, шахты, рудокопов и жителей, осталось невыясненным, но подтвердилось, что вокруг было довольно много храмов и что народ этого края позже на фундаменте старой церкви построил нынешнюю деревянную церковь, посвящённую святому Иоанну Крестителю.

12

Кроме Богородичной церкви Неманя построил и королевскую церковь, посвященную святым Иоакиму и Анне, обе мраморные, церковь Святого Николая и ещё одну.