Мельница / The Windmill

Дон Нигро, 2021

Пять актрис и четыре актера (5 женских и 6 мужских ролей). Хотя начинается пьеса в 1941 г., основное действие разворачивается гораздо раньше, в 1888 г., когда Вирджиния Вулф была маленькой девочкой, Джон Раффинг – молодым полисменом, и были живы Джеймс Стивен, Стелла Дакворт и первая жена Раффинга, Кэтлин.

Действие первое

1

Книга откровений

(В темноте слышен вой сирен воздушной тревоги, рев самолетов над головой, далекие взрывы бомб. Мигающий тусклый свет падает на Вирджинию, исхудалую женщину за пятьдесят, которая, сжавшись, сидит в лондонском бомбоубежище весной 1941 г. В окружающей ее темноте слышатся шаги. Кто-то к ней приближается).

ДЖЕЙМС (голос в темноте, декламирующий нараспев).

По Брик-Лейн шагал я в ночи,

Когда понял вдруг, что безумен.

Лопасти удар по голове пришелся мне, и скоро

Шесть блудниц расстались с жизнью.

Шесть блудниц Кафузелама,

Шесть блудниц Ершалаима^[3].

(Шаги останавливаются, довольно близко).

ВИРДЖИНИЯ. Эй? Есть здесь кто?

ДЖЕЙМС (на границы тусклого света и тени появляется темная фигура). Интересный вопрос. Полагаю, его можно истолковать по-разному. (Взрыв бомбы, достаточно близкий. Потом ДЖЕЙМС КЕННЕТ СТИВЕН выходит под мигающий свет. Мужчина лет за тридцать, в одежде джентльмена позднего викторианского периода, с черной тростью). Похоже на Откровение Иоанна Богослова, так?

ВИРДЖИНИЯ. Да, более чем. Неистовое нападение с небес.

ДЖЕЙМС. Позволишь?

ВИРДЖИНИЯ. Позволю что? Ох, садитесь. Конечно. Садитесь.

ДЖЕЙМС (садится рядом с ней). И все-таки, если говорить правду, есть в разрушении какая-то могучая, странная красота. Присутствие того, что вот-вот исчезнет вызывает какое-то темное, извращенное возбуждение. Каким-то образом это связано с неким мистическим чувством глубоко укорененной знаковости, с чем-то святым, вроде распятия.

ВИРДЖИНИЯ. Эстетичная неизбежность. Обязательное явление. Ужасающая красота.

ДЖЕЙМС. Апокалипсис как наивысшее произведение искусства Бога. (Взрыв. Лампы мигают). Не могу не признать, что мое тщеславие задето тем, что ты вроде бы не признала меня.

ВИРДЖИНИЯ. Извините. Свет очень тусклый.

ДЖЕЙМС. Да, освещение не очень. Но кое-что гораздо лучше наблюдать в темноте.

ВИРДЖИНИЯ. Я подумала о том, что вы показались мне очень знакомым.

ДЖЕЙМС. Я на это надеялся. Все-таки близкий родственник.

ВИРДЖИНИЯ. Родственник? Вы? Ох, дорогой. Не сочтите за грубость. И все-таки во мне нарастает чувство, что я должна вас знать или знала, но в другом времени и месте. А может, во сне. Это очень странно.

ДЖЕЙМС. Все интересное странно. Внимательно всмотритесь в мои черты при этом мигающем свете. Отраженном от озера времени. Я — зеркало, треснувшееся от краю до края. Я — кровь, бегущая в твоей голове.

ВИРДЖИНИЯ. Семья отца. Вы — из Стивенов, так? Нос выдает вас с головой.

ДЖЕЙМС. Выдает. Это правда. Признаюсь, я — гордый наследник практически бесконечной череды невыносимо напыщенных безумцев.

ВИРДЖИНИЯ. Боюсь, я по-прежнему не могу определить, кто вы. Но вы на удивление похожи на…

(Пауза).

ДЖЕЙМС. Теперь ты меня узнала.

ВИРДЖИНИЯ. На того, кто уже полстолетия, как умер.

ДЖЕЙМС. Неужели так давно? Впрочем, мертвые теряют счет времени. Забывают заводить часы. Я хочу сказать, какой смысл? Разве что тебе нравится тиканье. Маленькое сердечко бьется в кармане, как птичка или мышка.

ВИРДЖИНИЯ. Не хочу показаться невежливой, но ты просто не можешь быть настоящим. Мне это все снится.

ДЖЕЙМС. Это главный парадокс человеческого опыта. то, что кажется нам совершенно реальным, одновременно, странным образом, зачастую является и совершенно нереальным. Я такой же реальный, как и ты. Не больше и не меньше.

ВИРДЖИНИЯ. Я сейчас проснусь. Я сейчас проснусь, и не будет ни призраков в бомбоубежище, ни Люфтваффе, ни Блица, а я снова стану молодой, окажусь со Стеллой в саду в Корнуолле.

СТЕЛЛА (голос из теней). Джеймс.

ДЖЕЙМС. Красавица Стелла. Ты помнишь день, когда мы резали торт?

ВИРДЖИНИЯ. Пожалуй, не могу я его помнить. Я была ребенком.

ДЖЕЙМС. Но ты помнишь. Точно знаешь, о чем я говорю. Бедная сладкая девушка. Так давно гниет в земле.

СТЕЛЛА. Джем. Отпусти их.

ДЖЕЙМС. Такая ужасная смерть. Везде кровь. Любовь — это чудовищно. Ты помнишь тот дождливый день под скрипучими руками мельничного бога?

ВИРДЖИНИЯ. Почему ты пришел ко мне?

ДЖЕЙМС. Думаю, ты знаешь. Ты всегда знала, что однажды я приду к тебе.

ВИРДЖИНИЯ. Почему ты здесь? Не имеешь ты права быть здесь. Ты — мертвец.

ДЖЕЙМС. Одна из величайших особенностей смерти в том, что, как и безумие, она позволяет человеку видеть более ясно, освобождая от паутины крайне невероятных галлюцинаций, которые так называемые здравомыслящие сговорились называть реальностью, хотя она чуть ли не целиком состоит из отживших общественных норм, неправильно истолкованной полуправды и откровенной лжи. Если ты чуть задумаешься, то поймешь, почему я здесь. Ты поймешь.

(ВИРДЖИНИЯ смотрит на него. Сирены, рев самолетов, взрыв бомбы. Лампы мигают и гаснут).

2

Вопрос жизни и смерти

(Поют птицы. Свет падает на РАФФИНГА, гуляющего по своему саду. Ранняя весна 1941 г. Ему лет семьдесят пять, от крепкий и в полном здравии. Позднее мы увидим его гораздо более молодым. Подходит ВИДЖИНИЯ).

ВИРДЖИНИЯ. Инспектор Раффинг?

РАФФИНГ. Уже нет.

ВИРДЖИНИЯ. Извините, что тревожу вас. Мы встречались однажды, очень давно, когда я была ребенком. Тогда меня звали Вирджиния Стивен. Я надеюсь, вы сможете уделить мне время для разговора. Надолго я вас не задержу. Мне очень нужно кое-что выяснить, и я не знаю, к кому еще обратиться. Я надеюсь, вы сможете пролить свет на событие, которое случилось много лет тому назад, но с недавних пор стало все больше и больше заботит меня.

РАФФИНГ. Я в отставке.

ВИРДЖИНИЯ. Я знаю. И не стала бы вас беспокоить, но мне необходимо, связанная с одним из ваших расследований. Наверняка одним из ваших самых первых.

РАФФИНГ. Сомневаюсь, что я сумею помочь вам со случившимся полвека тому назад. Память моя не так хороша, как прежде, а еще, если честно, часть жизни прошла у меня в густом алкогольном тумане. И многое из того, что я не забыл из тех лет, мне хочется забыть.

ВИРДЖИНИЯ. Я уверена, я спрошу вас о том, что вы помните.

РАФФИНГ. Я так не думаю.

ВИРДЖИНИЯ. Мне пришлось собрать волю в кулак, чтобы решиться прийти к вам и поговорить об этом. Вне собственного круга я исключительно замкнутая, а это вопрос…

РАФФИНГ. Я знаю, кто вы, и помню вас. И нет у меня желания причинять вам какие-то неудобства, но действительно крайне маловероятно, что я сумею хоть в чем-то вам помочь.

ВИРДЖИНИЯ. Инспектор, я в отчаянии. Я писательница, и слова выбираю тщательно. Поэтому нисколько не преувеличиваю. Я в отчаянии. Пожалуйста.

РАФФИНГ. Что вы хотите знать?

ВИРДЖИНИЯ. Как я понимаю, в свое время вы встречались с моим кузеном, Джеймсом Кеннетом Стивеном.

РАФФИНГ. За свою жизнь я встречался с очень многими людьми.

ВИРДЖИНИЯ. Он упоминает вас, в личных посланиях, которые недавно привлекли мое внимание. Он чувствовал, что вы… что-то о нем знали. То, чего практически никто не понимал.

РАФФИНГ. Насколько я припоминаю, Джеймс Кеннет Стивен умер в психиатрической лечебнице в 1892 году. Я бы не принимал на веру то, что он написал обо мне или ком-то другом в последние годы его жизни.

ВИРДЖИНИЯ. Вы помните точный год.

РАФФИНГ. Память избирательна. Что-то остается, большая часть пропадает.

ВИРДЖИНИЯ. Это правда, большая часть того, что писал мой ближе к концу своей жизни, загадочно и недоступно пониманию, но встречались достаточно длинные здравые отрывки, особенно в дневнике и в письмах. Он был замечательный человек, во многих смыслах, и меня не оставляет чувство, что вы, возможно, единственный из оставшихся в живых, кому под силу раскрыть эту тайну… а для меня это вдруг стало крайне важным.

РАФФИНГ. Ваш кузен был очень несчастным человеком, и он почти пятьдесят лет как мертв. Поверьте мне, есть истории, которые лучше не раскапывать.

ВИРДЖИНИЯ. Но вы его знали. И вы помните.

РАФФИНГ. Извините. Я не могу вам помочь.

ВИРДЖИНИЯ. Вы хотите сказать, что не поможете. Почему? Какой вред принесет разговор об этом теперь, когда чуть ли не все причастные умерли?

РАФФИНГ. Я не готов это обсуждать.

ВИРДЖИНИЯ. Кто-то к вам приходил?

РАФФИНГ. Приходил?

ВИРДЖИНИЯ. Кто-то вам угрожал?

РАФФИНГ. Разумеется, мне угрожали. За последние полстолетия сотни людей с разной степенью психического расстройства угрожали мне всяким и разным, от кастрации и обезглавливания до высылки на другую планету. Но едва ли стоило воспринимать это всерьез.

ВИРДЖИНИЯ. Тогда почему вы не хотите уделить мне несколько минут, чтобы поговорить о том, что так много для меня значит. Вам нравится демонстрировать свою власть над другими, утаивая информацию?

РАФФИНГ. Миссис Вулф, вы очень уважаемая дама, невероятно одаренная, уникальная писательница, чье книги доставляли мне огромное удовольствие и заставляли о многом подумать. Мой вам совет — идите домой и занимайтесь своим делом. Постарайтесь пережить эту войну и двинуться дальше. Это глупость, тревожиться о мертвых.

ВИРДЖИНИЯ. Тогда почему вам стало так не по себе от их упоминания?

РАФФИНГ. По моему глубокому разумению, это совершенно не ваше дело.

ВИРДЖИНИЯ. Это абсолютно мое дело. Это очень серьезное дело. Чего там, вопрос жизни и смерти.

РАФФИНГ. Я иду в дом. Вы можете выйти через калитку. Пожалуйста, уходя, закройте ее. В последнее время нас донимают бродячие собаки. Все дело в сиренах. И бомбежках. Собаки убегают, теряются, впадают в бешенство. Из-за войны у всех существ добавляется безумия. Очень сожалею, но больше ничем помочь вам не могу. Хорошего вам дня.

(РАФФИНГ поворачивается и уходит в дом. ВИРДЖИНИЯ стоит, глядя ему вслед).

ДЖЕЙМС (из теней с другой стороны сцены, голос в ее голове). Густеет свет, крылом махнув, ворона летит в туманный лес^[4].

(Падающий на ВИРДЖИНИЮ свет меркнет и гаснет полностью под карканье ворон и хлопанье крыльев).

3

Кошмары с мельницами

(Тикают часы. По-прежнему 1941 г. РАФФИНГ входит в кабинет, берет бутылку, наливает стакан, не пьет, просто смотрит на стакан. Из темноты появляется КЭТЛИН, прекрасная молодая женщина, в простой ночной рубашке из другого времени^[5]).

КЭТЛИН. Ты пьешь.

РАФФИНГ. Скорее нет, чем да.

КЭТЛИН. Ты налил себе стакан.

РАФФИНГ. Я нюхаю.

КЭТЛИН. Ты собираешься его выпить?

РАФФИНГ. Вероятно, нет.

КЭТЛИН. Ты уже много лет не пил.

РАФФИНГ. В твоем присутствии — нет.

КЭТЛИН. Ты хочешь сказать, что пьешь только среди живых?

РАФФИНГ. Я хочу сказать, что в очень редких случаях наливаю себе хороший виски, вдыхаю аромат, а потом осторожно выливаю содержимое стакана в бутылку. Ты преследуешь меня много лет и наверняка видела это раньше.

КЭТЛИН. А какой повод сегодня?

РАФФИНГ. Воспоминания прошлого.

КЭТЛИН. Ты думал обо мне?

РАФФИНГ. Я всегда думаю о тебе.

КЭТЛИН. То есть сегодня причина другая. Какое-то конкретное событие, которое сильно тебя расстроило. Что это за событие?

РАФФИНГ. Все у меня будет хорошо.

КЭТЛИН. Это визит миссис Вулф? Почему ты хоть раз не можешь сказать мне, о чем думаешь? По этой части более раздражающего мужчина на земле не было. Мне все приходилось вытаскивать из тебя клещами. Как-то это связано со мной. Ты становишься таким, когда случается что-то, напоминающее тебе.

РАФФИНГ. Мне снились кошмары. Ночь, в Уайтчепеле. Я иду по узкой, мощеной улице. Потом осознаю, что кто идет следом, близко, в тумане. Смотрю в лужу. В ней полно мокрых листьев. И тут я слышу нарастающую какофонию тикающих часов, как в магазине моего отца. Каркают вороны.

КЭТЛИН. Густеет свет, крылом махнув, ворона летит в туманный лес

РАФФИНГ. Я смотрю на ворон и вижу мельницу. Слышу, как поскрипывают вращающиеся лопасти.

КЭТЛИН. Тебе все еще снятся кошмары с мельницами?

РАФФИНГ. Я никогда не мог взглянуть на мельницу без ошеломляющего осознания, что Бог безумен. (Смотрит на стакан).

КЭТЛИН. Ты всегда говорил: «Кэтлин, ты должна рассказывать мне свои кошмары, потому что, едва ты их расскажешь, они больше не смогут причинить тебе вред. Мы оба знали, что это, разумеется, неправда. Вероятно, это была единственная ложь, которую я слышала от тебя. Но если рядом был человек, с которым я могла разделить свои кошмары, это хоть как-то успокаивало.

РАФФИНГ. Ты очень хорошо знаешь этот кошмар. Ты в нем.

КЭТЛИН. Разумеется, я в нем. Я во всех твоих кошмарах. Любовь — она такая. Разделенное безумие, вечное присутствие в кошмарах друг дружки. Ты читал нашей дочери «Английские сказки» Джозефа Джейкобса. Три раза обойти церковь противосолонь. Против часовой стрелки. Против времени. «Мэри, — сказала я, — берегись мужчину, чей разум работает противосолонь». Бедный Джонни. Такой одинокий. Такой печальный. И такой старый. Любовь тебя старит. А меня — нет. Меня любовь не старит. Потому что любовь еще и убивает. Так или иначе, раньше или позже, любовь всегда убивает.

(КЭТЛИН нежно целует его в маковку, ее руки у него на плечах. РАФФИНГ прикасается к ее рукам, когда свет меркнет и гаснет полностью. Тикают часы, кричат вороны).

4

Свадебный торт мисс Хэвишем

(Вой сирен воздушной тревоги, самолеты, взрывы в темноте. По-прежнему 1941 г. Тусклый свет падает на ДЖЕЙМСА, сидящего в бомбоубежище. Появляется ВИРДЖИНИЯ, видит его).

ВИРДЖИНИЯ. Почему я знала, что найду тебя здесь? Ты живешь в этом подвале?

ДЖЕЙМС. Я нигде не живу. Появляюсь здесь, когда ты сюда приходишь.

ВИРДЖИНИЯ. В последнее время я все сильнее ощущаю мощное взаимопроникновение всех времен и пространств. Я знаю, это обычное дело для снов и для театра где различные времена и пространства существуют одновременно, но теперь, хотя я точно могу сказать, что не сплю, и знаю, насколько возможно это определить, что не являюсь персонажем спектакля, я нахожу, что все больше и больше становлюсь связующим звеном неких несмежных времен и пространств, которые каким-то образом сосуществуют одновременно.

ДЖЕЙМС. И все-таки время нельзя возвратить. Так же, как, увы, и нас. Я думаю, никакого возвращение в этом месте нет. Ты повидалась с инспектором Раффингом? Как он? Немного одряхлел, правда?

ВИРДЖИНИЯ. Как ты узнал?

ДЖЕЙМС. Я знаю, что ты знаешь.

ВИРДЖИНИЯ. А вот это тревожит. Поскольку я сама не знаю, что я знаю. И в моей голове вновь зазвучали голоса. Разумеется, голоса в голове я слышала всегда. Но эти другие. Более настойчивые. Более зловещие. И еще это необъяснимое ощущение, будто кто-то идет в тумане, сбоку и чуть сзади. Я смотрю на брусчатку мостовой. Вижу свое отражение в зеркале. Я — бледное, исхудалое существо, мне кажется, что я — ненастоящая. Настоящие только голоса. Но с реальностью у меня всегда были проблемы.

ДЖЕЙМС. Реальность вульгарна. Молодые люди, побуждаемые тщеславием и похотью. Старики, набитые деньгами и пердящие. Бог носит плохо сшитый костюм и кашляет. Проститутки суют руки тебе в штаны и щупают твои причиндалы. Лорд Теннисон голым идет по пастбищу, в бороде птицы свили гнезда, давит цветы большущими голыми ступнями, Навуходоносор среди пасущихся коров. Все эти прелюдия к надвигающемуся апокалипсису.

ВИРДЖИНИЯ. В моем сне я сижу среди цветов, под мельницей, и рядом Стелла.

СТЕЛЛА (голос из теней, сама СТЕЛЛА в далеком прошлом). Джеймс.

ДЖЕЙМС. Я бы предпочел не говорить о Стелле.

(Блеяние козы).

СТЕЛЛА. Джем. Отпусти ее. Отпусти ее, Джем.

ДЖЕЙМС. Случаются дни, когда я могу думать только о ней. Иногда при упоминании ее имени мне словно нож пронзает живот. Бог насылает на меня жуткие головные боли, чтобы научить меня, что мы можем, сколько захочется совокупляться со служанкой в отцовской библиотеке под тиканье часов, но в конце мы страдаем в одиночестве, с маленькими каплями спермы на диване, каждый в собственной вселенной. Никого так не преследуют призраки, как мертвых.

ВИРДЖИНИЯ. У меня тоже головные боли. И проблемы с реальностью. И я ненадежный рассказчик. Не могу описать разговор, чего-то ни выдумав. Потом не могу вспомнить, где правда. И, все чаще и чаще, я слышу голоса.

ДЖОРДЖ (голос из теней). Козочка, позволишь подоткнуть тебе одеяло?

(Блеяние козы).

СТЕЛЛА. Отпусти ее.

ДЖОРДЖ. Позволь старине Джорджу подоткнуть тебе одеяло, маленькая козочка.

ДЖЕЙМС. Стелла была служанкой твоей матери, потом твоего отца. Забытый ребенок от первой женитьбы матери. Маленькая мисс Никто и два ее противных брата.

ДЖОРДЖ. Уютно, как у Христа за пазухой.

ДЖЕЙМС. Играла свою роль. Держала рот на замке. Да, мама. Да, папа. Часто я гулял в саду, думая о грудях Стеллы. Полузабытые отрывки стихов ничто в сравнении животом юной девушки. Она вся мокрая внизу. Сегодня она — чувство, чуть расчлененное. Чуть выпотрошенное. Голос Стеллы всегда в моей голове. Той, кем она могла быть. Кровь была везде.

СТЕЛЛА. Джеймс, пожалуйста.

ВИРДЖИНИЯ. Джеймс, пожалуйста, пожалуйста, уходи. Я тебя умоляю. Ты совсем как тот мужчина, который раньше крутился у ворот в Гайд-Парк и обнажался, когда я проходила мимо. Только он был настоящим.

ДЖЕЙМС. Никому не быть более настоящим, чем мертвый.

ВИРДЖИНИЯ. Мне стыдно всякий раз, когда я смотрю в зеркало. Джеральд ставит меня на край. Он лапает меня. Я смотрю в зеркало. Никого нет. Потом, после смерти матери, Джордж приходил в мою спальню…

ДЖОРДЖ. Уютно, как у Христа за пазухой.

ДЖЕЙМС. Как же я унижался из-за Стеллы. Стоял в отчаянии у двери черного хода, дожидаясь, пока она выйдет. Слуги лгали мне, говоря, что ее нет дома. На их лицах читались жалость и презрение. Любовь — это вечное унижение. Стоять голым в спальне перед распахнутым окном, петь во весь голос, выбрасывать вещи из окна. Безумие в моей семье передается по наследству, все так, но это проделки мельничного бога. Помнишь день, когда мы резали торт?

ВИРДЖИНИЯ. Какой торт?

ДЖЕЙМС. Свадебный торт миссис Хэвишем.

ВИРДЖИНИЯ (обращаясь к СТЕЛЛЕ, момент из прошлого). Стелла, ты думаешь, я когда-нибудь сойду с ума?

СТЕЛЛА. Нет. Разумеется, нет. С чего у тебя такие мысли?

ВИРДЖИНИЯ. Но все Стивены безумны.

СТЕЛЛА. Не все. Ванесса не безумна. Твои братья не безумны.

ВИРДЖИНИЯ. По крайней мере, один в каждом поколении.

СТЕЛЛА. Но не ты.

ВИРДЖИНИЯ. Но как знать наверняка? Когда мама умирала, я видела незнакомого человека, сидящего на краю кровати. Никто его не видел, кроме меня.

СТЕЛЛА. Это хорошо, что у нее была компания.

ВИРДЖИНИЯ. Но он был ненастоящим.

СТЕЛЛА. Воображаемые люди успокаивают. Иногда лучше настоящих.

ВИРДЖИНИЯ. Мир напирает на меня, сжимается. Бомбы каждую ночь падают на Лондон. Все, что имело какую-то значимость, умирает. Не останется ничего. Я уменьшаюсь и уменьшаюсь. Потом исчезну. Ничего не имеет значения. Ничего спасти не удастся. Все обречено. Все потеряно. Все — ничто.

ДЖЕЙМС. Спасенные и проклятые суть одно.

СТЕЛЛА. Ты такой странный, правда.

ДЖЕЙМС. «Ты такой странный, правда», — сказала она. Если бы она знала, насколько она права. Она ходила в трущобы, занималась благотворительностью, помогала бедным. Была к ним так добра. Действительно о них заботилась. Я знаю, потому что обычно шел за ней следом, шпионил за ней. Говорил себе, чтобы при необходимости смогу защитить ее, но, конечно, лгал. Ревновал. Как она могла питать такие теплые чувства к этим грязным никчемностям и ничего не испытывать ко мне? Зачем тратить на них время? Совершенно безнадежные, ни на что не годные, и тем не менее она проводила с ними долгие часы, лечила больных, утешала несчастных, играла с грязными детьми, позволяла залезать к ней на колени. А для меня времени у нее не было. Теперь я задаюсь вопросом, а может, Стелла не была очень умна и не понимала, для таких людей сделать можно только одно: убить их и избавить от всех страданий.

ВИРДЖИНИЯ. Стелла была лучше любого из нас.

ДЖЕЙМС (обращаясь к СТЕЛЛЕ, в разговоре из прошлого). Почему ты ходишь в Уайтчепел?

СТЕЛЛА. Помогать бедным.

ДЖЕЙМС. Нет. Это только предлог. Причины, по которым люди что-то объясняют, всегда ложь. Я скажу тебе, почему ты ходишь туда. Ты ходишь из-за темноты и опасности. Из-за бедности и вырождения. Из-за возможности насилия. Тебя все это физически возбуждает.

СТЕЛЛА. Я не возбуждаюсь. Я боюсь. Это не одно и то же.

ДЖЕЙМС. Ты боишься, но все равно идешь туда, потому что страх — часть твоего возбуждения. Секс и смерть тесно связаны. Всякий раз, отдаваясь мужчине, женщина рискует жизнью. Беременность равносильна смерти. Я тоже возбуждаю тебя. Но от меня ты убегаешь. В одном случае тебя тянет к тому, чего ты боишься, в моем — ты убегаешь. Потому что я преследую тебя? В этом все дело, да? Если бы не преследовал, ты бы помчалась за мной на всех четырех, как сука в течку?

СТЕЛЛА. Джеймс, извини, но я тебя не люблю. Во всяком случае, как тебе того хочется.

ДЖЕЙМС. «Я тебя не люблю, — сказала она. — Пожалуйста, пойми».

СТЕЛЛА. Пожалуйста, пойми. Я тебя не люблю. Я тебя не люблю.

ДЖЕЙМС. Она продолжала этого говорить. Словно пронзала меня ножом. Снова и снова. Словно старалась убедить себя. А может, наслаждалась чувством власти, которое давала ей возможность причинять мне боль.

СТЕЛЛА. Я тебя не люблю. Я тебя не люблю.

ДЖЕЙМС. Сверху сладкая невинность, но ниже пояса они — кентавры.

ВИРДЖИНИЯ. На самом деле ничего этого, естественно, не было.

ДЖЕЙМС. Да. Говори это себе. Толку не будет. Все, что чувствуешь, реально. Зови на помощь, кого хочешь, никто не услышит. Никто тебя не спасет. Никто никого не спасет. Даже твой приятель Раффинг. Теперь никто тебе не поможет.

ВИРДЖИНИЯ. Так мало известно о женщинах. Мужчины так мало знают о женщинах. Так мало.

КЭТЛИН (пересекает сцену, катит перед собой детскую коляску, образ из далекого прошлого, поет):

Живет та красотка одна,

И очень жестока она.

Остался в одиночестве

Властитель всех морей^[6].

(Взрыв бомбы. Тусклые лампы мигают и гаснут).

5

Жестокие убийства в Уайтчепеле

(Тиканье часов, скрип, как выясняется, колес кресла-каталки ГАЛЛА, когда он выкатывается на сцену. Свет зажигается в его кабинете. 1888 г. ГАЛЛ старый, перенес инсульт. РАФФИНГ, молодой полицейский офицер, который пришел, чтобы к нему за консультацией).

ДОКТОР ГАЛЛ. Я вас знаю. Вы — тот молодой человек, который помогал инспектору Абберлайну при расследовании в Ковент-Гардене. Я давал экспертные показания. В чем выступал экспертом, уже не припомню. Импровизировал на ходу. Половину времени сам не очень понимал, что говорю. Слава Богу, большинство людей такие глупые, что им без разницы. Раффлс, правильно?

РАФФИНГ. Раффинг.

ДОКТОР ГАЛЛ. Значит, не расслышал. Как поживает инспектор Абберлайн?

РАФФИНГ. Все у него в порядке, сэр.

ДОКТОР ГАЛЛ. Хороший он человек, Абберлайн. Очень любит свою собаку. Так жаль, что у меня больше нет собаки. Старина Шустрик. Следовало сделать его чучело. Лучше бы коротать время с ним, чем с моей женой. Вы по-прежнему работаете с Абберлайном?

РАФФИНГ. Очень часто, сэр. Да, работаю.

ДОКТОР ГАЛЛ. Я в некотором недоумении. Почему он прислал вас? Я уверен, ему хорошо известно, что я больше не консультирую Скотланд-Ярд по медицинским вопросам.

РАФФИНГ. Вообще-то, сэр. Инспектор Абберлайн меня к вам не посылал.

ДОКТОР ГАЛЛ. Да? Тогда почему вы здесь? Подхватили дурную болезнь? Чертовы проститутки. Никогда не знаешь, кто был с ней до тебя.

РАФФИНГ. Я здесь, потому что мое руководство настоятельно попросило меня заниматься исключительно своими делами.

ДОКТОР ГАЛЛ. По-моему, прекрасный совет. Почему вы ему не следуете? Почему пришли ко мне, решительным образом пренебрегая указаниями вашего руководства?

РАФФИНГ. Потому что, помогая в некоторых расследованиях, я начал подозревать, что вы располагаете важной информацией и, возможно, вовлечены в одну историю с серьезными последствиями. Криминальную историю.

ДОКТОР ГАЛЛ. Поппикок^[7]. И кто это, поппикок? Поппи с членом? Поппикоки поют? И какой звук издает поющий поппикок? А как долго у него стоит член? Но я отвлекся. Если вы верите, что я каким-то боком втянут в криминальную историю, тогда или вы получили совершенно ложную информацию, или куда больший дурак, чем я предполагал. Дело в том, что после моего апоплексического удара я не знаю ничего или почти ничего насчет того, что имеет хоть какие-то последствия. Я принимаю моих самых давних пациентов, которые привыкли ко мне и не пойдут к кому-то еще. Полагаю, им просто хочется, чтобы за их неуклонным разложением присматривал давний друг, но настоящую медицину я какое-то время не практикую.

РАФФИНГ. Тогда, возможно, вы сможете сказать мне, что вы делали в Уайтчепеле ранним утром 30 сентября?

ДОКТОР ГАЛЛ. В Уайтчепеле? Да что я мог делать в Уайтчепеле? Мои пациенты — богатые люди, сынок. Вы думаете, в Уайтчепеле есть богатые люди?

РАФФИНГ. Я уверен, у вас есть как минимум один пациент, который в последнее время часто бывал в Уайтчепеле, сэр Уильям. И я уверен, что мы оба знаем, кто этот пациент.

(Пауза. ГАЛЛ смотрит на него).

ДОКТОР ГАЛЛ. До этого момента у меня складывалось впечатление, что вы — умный и способный молодой человек с многообещающим будущим, и я знаю, что инспектор Абберлайн придерживается такого же мнения, иначе он бы не привлекал столь молодого парня, как вы, к таким важным расследованиям. Не в его это правилах. И вы должны понимать, что одного слова такого достопочтенного старикана, как я, вполне хватит для того, чтобы порушить ваши перспективы. И однако вам хватает дерзости, чтобы прийти в мой дом, нарушив приказ руководства, и намекать на какую-то мою вовлеченность в эти жестокие убийства в Уайтчепеле.

РАФФИНГ. Насчет убийств я ничего не говорил, сэр.

(Пауза).

ДОКТОР ГАЛЛ. По моему разумению, этот разговор закончен.

РАФФИНГ. Я не собираюсь вас оскорблять. Я уважаю ваши прошлые достижения. И я не хочу ставить под удар мои перспективы. У меня жена и ребенок, которых нужно кормить и одевать. Но у меня есть основания опасаться, что и другие невинные люди будут принесены в жертву, если я не доведу это расследование до конца.

ДОКТОР ГАЛЛ. Невинные люди? Какие невинные люди? Вы действительно верите, что существуют невинные человеческие существа? Это что-то из ряда вон.

РАФФИНГ. Сэр, я не верю, что вы сознательно причинили какой-то вред. Но я уверен, что вы были в Уайтчепеле в ночь тридцатого сентября, и ваше присутствие там связано с двумя убийцами, которые были совершены той ночью и, возможно, с двумя более ранними убийствами. В этом вопросе я полагаюсь на вашу добрую волю. И прошу помощи.

(Пауза. Тиканье часов).

ДОКТОР ГАЛЛ. По ходу моего быстро прогрессирующего старения я взялся за изучение буддистских заповедей. Вы знаете буддистские заповеди? Четыре священные истины. Жизнь — это страдание. Страдание вызывается желанием. Исключи желание, и ты исключишь страдание. Четверную я забыл. Вроде бы, в ней говорится о том, что нужно делать, чтобы исключить желание, но я всегда теряюсь в этом восьмеричном пути, который на самом деле, к сожалению, скорее, лабиринт. Как и в жизни, всегда есть проблема с концовкой. Послушайте меня. Вы — очень молодой человек, а я — очень старый человек, и через год в это время, скорее всего, стану очень мертвым человеком. Практикуя медицину, я научился только одному: человеческая жизнь — ничто. Она приходит случайно. Она уходит случайно. Если мир не забирает у нас жизнь, мы расстаемся с ней сами, так или иначе. И большая часть нашего страдания вызвана тем, что мы задаем слишком много чертовски глупых вопросов. Если умирает королева, это трагедия, потому что королева больше, чем человек. Она — символ. Олицетворяет порядок, безопасность, дом и много прочего мусора в головах людей, все, что вызывает у них ложное чувство уверенности в завтрашнем дне, которое позволяет им жить. Если умирает проститутка, Бог даже не мигнет в своем гробу. Вы — молодой, вот и думаете, что правда имеет значение, как и жизнь, и каждое человеческое существо обладает внутренней ценностью. Да, конечно, в теории, вероятно, так оно и есть, но когда вы увидите столько же совершенно бессмысленного страдания и унижения, сколько довелось увидеть мне, вы осознаете, что истина, она другая: ни одна жизнь никакой значимости в себе не несет. Скажем, для меня сейчас важно только: сумею ли я избежать самопроизвольного опорожнения кишечника за обеденным столом. Я воняю. Жизнь воняет. Бог воняет. Мы — всего лишь гниющая плоть. Нам это не нравится, но так оно и есть. И с этом ничего не поделаешь.

РАФФИНГ. Не могу поверить, что вас не волнует очевидный факт: этот человек убьет вновь.

ДОКТОР ГАЛЛ. Этот человек, этот гипотетический человек, имени которого мы сознательно не называем, на данный момент находится под постоянным наблюдением, или находился бы, если бы существовал, но на самом деле его, естественно, не существует. Заверяю вас, ни одной проститутке более не угрожает опасность со стороны этого целиком воображаемого человека. А если опасность кому и грозит, так это вам.

РАФФИНГ. Это угроза?

ДОКТОР ГАЛЛ. На определенном уровне власти нет необходимости прибегать к угрозам. Я лишь предполагаю, что тот, кто игнорирует пожелания руководства и продолжает расследование, не имея на это право, скорее всего, закончит жизнь с внутренностями, вываленными на грязную брусчатку какого-нибудь забытого богом двора в Уайтчепеле. Хорошенько подумайте над тем, что я вам сейчас говорю. В этой жизни есть вещи поважнее, чем предотвращение убийства нескольких проституток.

РАФФИНГ. Может, и есть, но мне на ум ничего не приходит.

ДОКТОР ГАЛЛ. Ваши жена и ребенок. В этой вселенной невинные жертвы — обычное дело.

РАФФИНГ. Вот до чего вы дошли? Угрожаете семье сотрудника полиции?

(Пауза. ГАЛЛ смотрит на него. Потом вздыхает).

ДОКТОР ГАЛЛ. Такой упрямый. И настолько запутавшийся. Будда предлагает, если я правильно понимаю, признать, что сансара и нирвана — одно и то же место. То, что вокруг нас, здесь и сейчас, и есть вечность. Это небеса. Или, скорее, это — ничто, ибо великая награда, на самом деле, полностью исчезнуть из существования, потому что полное исчезновение — единственный способ прекратить страдания. В конце лабиринта восьмеричного пути на последнем шаге к последней из четырех священных истин мы открываем странным образом знакомую дверь и вновь оказываемся в Розовом саду, из которого начали свой путь, и осознаем, что это ничто, чем всегда и было. А теперь прошу меня извинить. Я должен попытаться, и надеюсь, мне это удастся, с минимальной потерей достоинства опорожнить мочевой пузырь. Sic transit gloria. Так проходит мирская слава. Желаю вам долгой жизни в состоянии глубокого и блаженного невежества, прерванной внезапным и абсолютным небытием. Из уважения к вашей жене и ребенку я пойду на незаслуженную вами поблажку и не пришлю счет за потраченное на вас время.

(ДОКТОР ГАЛЛ укатывается в кресле, колеса громко скрипят.

РАФФИНГ стоит, на лице написана тревога, свет меркнет и гаснет полностью).

6

К маяку

(Поют птицы. ВИРДЖИНИЯ и ее сестра, ВАНЕССА. 1941 г. ВАНЕССА рисует, поглощенная своим занятием).

ВИРДЖИНИЯ. А что сталось с той клеткой для птиц?

ВАНЕССА. Какой клеткой?

ВИРДЖИНИЯ. Джеймс Рассел Лоуэлл подарил мне клетку для птиц. Когда мы были детьми. Он был другом отца. Ты не помнишь?

ВАНЕССА. Не помню.

ВИРДЖИНИЯ. Зачем дарить ребенку клетку, если птицы у него нет? И зачем дарить ребенку птицу? Она же просто умрет. А если принесут утку? Это правильно, засовывать утку в клетку для птиц? Это правильно, фаршировать утку?

ВАНЕССА. В зависимости от того, что ты в нее засовываешь. Фаршировать утку металлическими шариками — это неправильно.

ВИРДЖИНИЯ. Когда человека всю жизнь полагали немного странным, немного эксцентричным… Я пользовалась определенными привилегиями, это правда, но при этом, пусть я редко покидала дом, я всегда была изгоем. Козой. Вы все называли меня Козой. Я была объектом насмешек. Жертвенной козой. Козой отпущения.

(Блеяние козы).

ДЖОРДЖ (из теней, другого времени и пространства). Козочка, позволь подоткнуть тебе одеяло.

ВАНЕССА. Насмешки были ласковые. И в нашу защиту скажу, что ты могла быть на редкость упрямой.

ВИРДЖИНИЯ. Я не упрямая.

ВАНЕССА. И раздражающей.

ВИРДЖИНИЯ. Я не раздражающая. Как я могу раздражать? Когда я кого-нибудь раздражала?

ВАНЕССА. Во-первых, ты продолжаешь вставлять меня в свои книги. Я узнаю что-то от себя то в одном персонаже, то в другом. Или ты думаешь, я этого не замечаю?

ВИРДЖИНИЯ. Как я могу не писать о тебе? Ты — моя сестра. Ты была рядом всю мою жизнь. Я люблю тебя, и ты раздражаешь меня, и выводишь из себя, но я просто не смогу жить без тебя. Ты — моя связь с реальным миром.

ВАНЕССА. А как же Леонард?

ВИРДЖИНИЯ. Кто?

ВАНЕССА. Твой муж. Леонард.

ВИРДЖИНИЯ. А он тут причем?

ВАНЕССА. Разве он не связывает тебя с реальным миром?

ВИРДЖИНИЯ. Не так, чтобы очень. Но благодаря ему я жива и не в сумасшедшем доме. Я обязана ему жизнью, и я люблю его, но это совсем другое.

ВАНЕССА. А Вита?

ВИРДЖИНИЯ. Ты ненавидишь Виту. Если на то пошло, ты ненавидишь и Леонарда. К чему ты клонишь?

ВАНЕССА. Я лишь говорю, если человек с кем-то близок…

ВИРДЖИНИЯ. Ты думаешь. Я близка с Витой?

ВАНЕССА. Да. Разве нет?

ВИРДЖИНИЯ. Пожалуй, Вита действительно связывает меня с реальным миром. Но она такая ветреная. Леонард, увы, нет. Вита может быть самой эгоистичной личностью во всей обозримой вселенной, но она открыла во мне дверь, которая так долго оставалась закрытой. Это правда, она причиняет мне боль, но она причиняет боль всем. Ничего не может с этим поделать, и не в этом дело. А может, в этом. Прежде всего, человек должен чувствовать. Радость или боль, любовь или ненависть, но человек должен что-то чувствовать.

ВАНЕССА. Нет у меня ненависти к Леонарду. Он тихий и очень нужный.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

As I was walking down Brick Lane

I realized I was quite insane.

A windmill hit me on the head

and soon six lovely whores were dead.

Six harlots killed in Kaphoozelum.

The harlots of Jerusalem.

4

Уильям Шекспир, «Макбет», 3-й акт, 2-я картина, перевод Михаила Николаевича Лихонина.

5

О знакомстве Раффинга и Кэтлин — в «Мефистофеле», хронологически первой пьесе цикла «Инспектор Раффинг».

6

"There dwells a loved one,

But cruel is she!

She left lonely for ever

The kings of the sea."

Из стихотворения Мэттью Арнольда «Покинутый водяной».

7

Poppycock/поппикок — чепуха, вздор. Но доктор тянет время, пытаясь собраться с мыслями, поэтому цепляется к этому слову. Одно из значений английского слова cock — член.