Штурм бездны: Море. Цикл «Охотник»

Дмитрий Янковский

Жуткие биотехнологические монстры, созданные в качестве оружия последней войны, вышли из-под контроля, захватили моря и прибрежные зоны, оттеснив человечество в глубь материков.В этом жестоком мире, где люди утратили место у вершины пищевой пирамиды, на одном из затерянных в море клочков суши, вынуждена выживать группа подростков. Чтобы добыть еду, им приходится самим сражаться с многотонными разумными тварями, имея на руках лишь старое оружие довоенного производства.

Глава 2. «СТАРИК И МОРЕ»

Наверное, если бы в бухту вошел парусник под алыми парусами, с дрессированными мартышками на вантах и с енотом в качестве капитана, мы с Ксюшей меньше бы обалдели. Перед нами стоял сам Вершинский, великий охотник по прозвищу Хай. В общем, мы рты раскрыли, да так и глазели на старика. Ксюша сидела с винтовкой у ног, а я стоял и думал, как себя дальше вести.

— Чего уставились? — пробурчал Вершинский. — Звать-то вас как?

Мы не любили называть друг друга по имени, потому что каждый мальчишка и каждая девчонка в поселке считали себя охотниками. И не без оснований. У каждого из нас на счету было по несколько десятков убитых тварей. Охотники же вместо имен используют прозвища, которые служат им еще и как позывные.

— Меня зовут Долговязым, — собравшись с духом, ответил я. — Это Чайка, она у нас самый меткий стрелок в поселке.

— О, как! — Вершинский улыбнулся, не скрывая иронии. — Охотники, значит? И много тварей набили?

— За сегодня? — спокойно поинтересовалась Ксюша. — Или вообще?

Вершинский осекся. Он хотел отпустить еще одну шуточку, но почему-то не стал. Я подумал, что интуиция у него та еще, раз он не стал развивать эту тему. Но Ксюша не дала ему ограничиться паузой.

— Сегодня только двух. Один гриб, и один панцирный патрульник, — сообщила Ксюша.

— Два патрульника, — поправил я ее, без всякой задней мысли. — Ты же еще у реки одного ракетой накрыла.

— А, ну да. Забыла. Извини.

Я заметил, что Вершинский оказался в той же неловкой позиции, какую минуту назад занимали мы с Ксюшей. Теперь он глазел на нас, отвесив челюсть, а мы улыбались.

— Так не шутят, — произнес он наконец.

— Какие уж шутки. — Ксюша пожала плечами и удобнее устроилась на песке. — Один меня чуть не слопал. Поэтому я его и запомнила. А первого я и не видела, мне Долговязый на него дал наводку.

— Не видела? — возмущенно воскликнул я. — Ты же говорила, что панцирь блеснул!

— Ну, может панцирь, может река. — Ксюша виновато развела руками. — Я не уверена. Да какая разница? Сдохла тварь, можно порадоваться.

— Кого вы называете панцирными патрульниками? — немного придя в себя, уточнил Вершинский.

— Ну таких… — Я пошевелил в воздухе мальцами, показывая, как ползают крабы. — С щупальцами на морде. Здоровенные.

— Разные, — поправила меня Ксюша. — Есть побольше, есть поменьше. Сегодня да, крупненький попался. Второго я не видела, извини.

— СМ-19? — спросил Вершинский.

— Да откуда же нам знать, — удивился я. — У нас же тут нет Каталога.

— И далеко отсюда вы их уничтожили?

Видно было, что Вершинский нам не верит, но чувствует себя неловко. Интуиция ему подсказывала, что обвинять нас во лжи не стоит, а боевой опыт не давал ему возможности поверить в то, что двое подростков могли уконтропупить за одно утро трех тварей.

На самом деле, хотя у нас и не было Каталога Вершинского, но я точно знал, что цифра в каталожном названии биотехов всегда указывает массу заряда из нитрожира для торпед и мин, а для сухопутных полную массу тела. Для мин в тоннах, для торпед в килограммах. Это означало, что Вершинский был уверен, что панцирный патрульник весит менее двадцати килограммов. Ну, вроде как мелкая тварь. Но это, конечно, было не так. Наши-то весили будь здоров, под тонну.

— Ближайший в десяти минутах ходьбы, — сообщила Ксюша. — И от гриба воронка там же.

— Помогите костюм снять, — попросил Вершинский.

Нам было не трудно. Я так и вообще это счел за честь. А вот Вершинскому физические упражнения давались с заметным трудом — он пыхтел, сопел, стягивая непослушную мокрую ткань с тела, и не мог удержаться, стоя на одной ноге. Нам приходилось с двух сторон поддерживать его под руки.

Наконец, совместными усилиями, мы освободили его от тяжелого костюма с притороченным позади боевым каркасом, из которого торчали наконечники гарпунов. Ксюша тактично отвернулась, пока Вершинский, достав одежду из герметичного отсека каркаса, влезал в форменные синие брюки и рубаху охотника. Хотя, наверное, такт тут был ни при чем, просто старческая нагота выглядела не очень-то привлекательно. Наконец, Вершинский оделся, и снова натянул в качестве обуви рубчатые ботинки от гидрокостюма.

Я понял, что Вершинский собирается нас проверить, сходить и посмотреть туши тварей. При таких раскладах Ксюшу следовало оставить на пляже, а самому сопровождать старика. Взвесив все за и против, я подумал, что тут безопаснее, чем возвращаться в лес, где можно нарваться на гриб, на патрульника, или на стайку змеевиков. Но вот как ей об этом сказать?

— Наловишь рыбы, пока мы пройдемся? — как бы между прочим спросил я у Ксюши.

— Ага. Щас, — Ксюша иронично фыркнула. — Шнурки на ботинках выглажу, и сразу же пойду ловить. Решил меня поберечь?

— Да ну тебя! — Я понял, что из моей затеи не выйдет ровным счетом ни фига. — Просто жрать хочется, я думал, время сэкономить.

— Вот и сэкономим. Мы с дедом сходим, а ты пока рыбы наловишь.

Спорить с Ксюшей обычно чуть менее продуктивно, чем пытаться остановить лайнер на баллистической траектории при помощи резинки от трусов, натянутой поперек курса. Лично мне ни разу не удалось в препирательствах с ней настоять на своем.

Когда Вершинский и Ксюша скрылись за кустарником, я закинул бредень и минут за пятнадцать наловил не мало жирной ставридки. Разобрав содержимое ранца, я сложил костерок из топливных брикетов, собрал решетку для жарки, и поставил ее под углом к огню, чтобы до рыбы доходил только жар, а не пламя. Если бы костер был не из брикетов, а из дров, можно было бы дождаться, когда они выгорят до углей, и на их жару запечь рыбу. Но брикеты углей не оставляли, а возиться со сбором сучьев мне было лень.

Выпотрошив ставридку и натерев ее специями, я закрепил тушки на решетке. Затем чуть разгреб полыхающие брикеты, чтобы сделать жар от огня равномернее, и принялся следить за процессом. В таких условиях упустить момент и спалить рыбу — проще простого. А опозориться перед Вершинским не хотелось.

Я задумался, что может измениться в нашей жизни с его появлением. По всей видимости, изменится все. Вершинский ведь является командиром всех охотников на Земле. А это уже целая армия. Конечно, раз они нас нашли, то теперь тут не бросят. Пригонят гравилеты, отбомбятся, расчистят плацдарм, погрузят нас всех, по очереди, и увезут на большую землю. Там врачи, конечно же, разберутся со странной болезнью, убившей взрослых, и мы сможем жить, как нормальные.

Я не имел ничего против этого. Конечно, на большой земле Ксюша меня точно не бросит, ведь мы с ней вдвоем навсегда останемся частью нашего затерянного мира, о котором мало кто помнит. А нормальная жизнь с Ксюшей это, наверное, и есть счастье. Устроимся работать, как когда-то работали наши родители в Метрополии. Найдем жилье…

Размечтавшись, я чуть не прозевал момент, когда ставридка покрылась румяной пузырчатой корочкой, и ее надо было перевернуть. Он нее распространялся восхитительный запах, от которого на голодный желудок даже голова немного кружилась.

Вскоре я услышал неумелый крик сойки и усмехнулся. Это Ксюша сигналила, что они на подходе, чтобы я не дергался. Через пару минут они с Вершинским выбрались из леса на пляж. В руке Вершинский держал отломанный хитиновый ус патрульника, а у Ксюши был до предела довольный вид.

— Признаться я удивлен, — произнес Вершинский, усаживаясь на песок рядом с костром. — Я уже говорил это Ксюше.

«Ого, так она уже для него Ксюша», — подумал я с плохо осознаваемой неприязнью.

Раньше она любому бы, кроме меня, в лоб дала, если бы назвал ее по имени, а не по прозвищу. А тут сама раскололась, я ведь ему ее имени не говорил. Хотя, чему удивляться? Вершинский. А ревновать глупо. Ему же в обед будет сто лет. А может и больше.

— У вас и обед готов? — Вершинский потянул носом.

Я чуть не прыснул со смеху, а чтобы это не бросалось в глаза, склонился над костром и убрал в сторону уже готовую ставридку на решетке. От рыбы исходил ароматный пар.

— Ну, вы даете… — Видно было, что Вершинский действительно удивлен. — Пахнет отменно.

— На вкус еще лучше, — заявила Ксюша. — Долговязый у нас один из лучших коков в поселке. Угощайтесь. Нам все равно еще бредень закидывать, на всех ловить.

Она принесла с края леса несколько широких лопушиных листьев, и мы разложили на них ставридку, чтобы остывала быстрее.

Вершинский взял остывающую рыбину, со знанием дела очистил, закинул в рот. Мы с Ксюшей присоединились к пиршеству. Голод начал медленно, но уверенно, отступать.

— Вы нас спасете? — неожиданно для самого себя, спросил я. — Заберете с острова?

Вершинский перестал жевать, глянул на меня затем, не спеша, доел рыбину и вытер губы обрывком листа.

— Хотите на материк? — уточнил он. — Или сразу в охотники, судя по прозвищам?

Я стушевался. Ну, не ожидал я такого лобового захода, насыщенного недоброй иронией, как мне показалось. А потом я попытался взглянуть на себя самого глазами Вершинского, и от этого стало еще хуже. Мы ведь, по сути, малявки. И все эти наши подвиги по уничтожению патрульников, которыми мы с Ксюшей решили без затей прихвастнуть, мало что значили. Перед кем мы решили хвастаться? Перед Вершинским? Да он в нашем возрасте, вел куда более опасную, чем наша, жизнь. Он не только уничтожал биотехов, когда другие к океану подойти боялись, он при этом жил среди бандитов, а не в уютном поселке, участвовал в стрелковых дуэлях за деньги, и делал многое из того, от чего бы я, без преувеличения, замарал бы штаны. Для него это все иначе совсем выглядит чем для нас. Для него это курьез, не более. Детки, убивающие тварей по пути на рыбалку. А наша попытка натянуть на себя героическую шкуру настоящих охотников, по сути, смех на палке. Мы от охотников отличались одним очень важным признаком. Мы убивали тварей только по необходимости, когда они вставали между нами и едой. А охотники убивали тварей по долгу службы, делая это не ради себя, а ради всего человечества.

Я впервые об этом всерьез задумался, впервые со всей очевидностью понял разницу между детской мечтой и реальностью.

— На материк, — выдавил я из себя.

— В охотники нас не возьмут, — спокойно добавила Ксюша. — Мы еще возрастом не вышли.

Все же она редкая умница, тут уж, как ни крути. Я даже заметил что от ее слов сам Вершинский испытал нечто вроде стыда за проявленную иронию. Ксюша, одной простенькой, но предельно честной фразой, снова перевернула ситуацию до полной противоположности. И теперь Вершинский лишился права на иронию, а мы, наоборот, такое право приобрели. Мы ведь, в отличии от охотников, не имели права выбора, сражаться или нет. Нас сама судьба поставила в условия, когда не сражаться с тварями мы не могли.

Вершинский проглотил все это, несколько секунд переваривал, затянув неловкую паузу, потом выдал:

— Дело не в возрасте, — сообщил он. — Точнее, в вашем возрасте, с шестнадцати, с восемнадцати дет, как раз самое время поступить в учебку охотников. А с вашими навыками… — Вершинский задумчиво повертел в руке обломанный ус патрульника. — Вы там себя нашли бы, при желании. Проблема в другом. Вывезти с острова я вас пока не могу. Я, в общем-то, такой же пленник тут, как и вы.

— В каком смысле? — осторожно спросил я.

— В самом прямом. У вас ведь нет никаких средств дальней связи?

Я покачал головой, заподозрив недоброе.

— Рация лайнера вышла из строя, — сообщила Ксюша. — Взрослые, пока были живы, пробрались в город, там в бывшем штабе флота нашли центр связи, но не смогли запустить энергетическую установку, которая его питала. Затем Виктор Сергеевич с группой добровольцев пробрался на один из военных кораблей. Они считали, что рация корабля может работать в автономном режиме, без запуска основных систем. Покопавшись, они смогли найти аварийный буй, взяли его, запустили. Но к нам никто не прилетел, никто даже не сбросил посылку с баллистической траектории. Больше никто не пытался. Слишком опасно лазить на корабли, а специалистов по радиотехнике и корабельным машинам среди наших взрослых не нашлось. Все решили, что на большой земле, получив сигнал, просто не стали рисковать из-за нас.

— Дело не в этом, — Вершинский покачал головой. — Просто система аварийных буев завязана на сателлиты. Большинство из них вышли из строя, новых нет, системами аварийного спасения в океане никто не занимается и никто не ведет их мониторинга. Но, в любом случае, я тут один. И при мне тоже нет средств дальней связи.

Мы с Ксюшей принялись закидывать Вершинского вопросами мол, как же такое могло произойти. Оказалось, что сам Вершинский, и другие люди, входившие в руководство отрядом охотников, достаточно давно поняли, что оборонительная стратегия в деле борьбы с биотехами терпит крах. Да, Вершинскому удалось провести караван через Индийский океан, и даже организовать нечто вроде постоянного, хотя и нерегулярного, сообщения между Австралией, Суматрой и материковой Индией. Да, охотникам удалось установить хоть какой-то контроль над миграцией биотехов в Средиземном море, расставив автоматические ракетно-бомбовые батареи в ключевых местах побережья. Да, была разработана достаточно эффективная тактика прикрытия боевых кораблей с воздуха превентивными бомбовыми ударами. Да, при помощи некогда могучей японской корпорации «ХОКУДО», обосновавшейся в Европе, удалось создать роботизированные комплексы по уничтожению ракетных платформ, и даже, в какой-то мере, поставить контролируемые биотехнологии на службу охотников, не только выпуская дыхательный грибок и другую полезную химию в промышленных масштабах, но и начав разработку биотехнологических глубинных скафандров жидкостно-жаберного типа, взяв за основу несовершенные довоенные модели. Но все это носило оборонный, а не наступательный характер. Для перехода в наступление, для настоящего штурма бездны, человечеству в целом и охотникам в частности требовался значимый перевес, некий прорыв, способный дать возможность если не полностью очистить внутренние моря и прибрежные океанические зоны, то, хотя бы, проредить численность биотехов до вменяемой отметки. Они ведь не могли размножаться, их просто слишком уж много наделали перед войной. И если их убивать в достаточных количествах, это могло бы коренным образом переломить ситуацию и вернуть человечеству контроль над морями и океанами.

— Но в какой области искать это преимущество? — глядя на нас, спросил Вершинский. — В свое время я выиграл, завладев эскадрой боевых кораблей, уцелевших на заброшенной островной военной базе. Я решил, что если значительно увеличить численность флота, если модернизировать корабли силами «ХОКУДО», можно будет перейти в наступление.

Честно говоря, мне его рассуждения показались сомнительными. Да, существует, конечно, теория о неизбежном переходе количественных изменений в качественные, но вряд ли это смогло бы сработать в данном случае. Корабли — это все же корабли. Их сколько есть, столько есть. Новые строить долго и дорого, даже если за спиной охотников и стоят готовые к действию заводы и фабрики. А ведь в боях с биотехами потерь точно не избежать. С другой стороны, Вершинский опирался на собственный опыт, которого у меня и на сотую долю процента не было. Возможно, он несколько упростил ход своих размышлений, озвучивая его детям, поэтому в нем появилась некая нелогичность, но я решил, что это не очень важно, так как не мне принимать решения.

— Я был уверен, что условия на острове не уникальны, — продолжил Вершинский. — Там закрытую бухту впадала река, опресняя воду. Из-за этого твари не могли зайти в акваторию, что и позволило кораблям уцелеть. Мне казалось, что таких бухт по миру должно быть не мало. Я засел за изучение сначала географических карт, затем за данные снимков с сателлитов. К сожалению, все вышло не так, как я ожидал. На всем земном шаре мне удалось найти меньше десятка подобных мест. А изучение найденных документов дало мне информацию о нескольких замаскированных базах военных субмарин, спрятанных в штольнях. Они меня мало интересовали, так как довоенные субмарины были очень уж уязвимы в случае атаки биотехов. Но в этих штольнях могли укрыться от орбитального мониторинга и надводные корабли.

— Одно из таких мест у нас, — произнесла Ксюша. — И корабли тут есть.

— Совершенно верно. Наша главная база расположена в Мраморном море, под прикрытием автоматических береговых батарей. Поэтому мы с командой решили в первую очередь обследовать Севастопольскую бухту, так как до нее от нас, можно сказать, рукой подать, а остальные подобные места только за океаном.

— С командой? — У меня возникло недоброе чувство.

Вершинский сощурился, от чего морщины на его лице заполнились густыми тенями на ярком солнце. Он в полной тишине съел еще пару рыбин, и начал рассказ. Говорил он будто через силу, рубленными сухими фразами. Но даже такой стиль повествования порождал в моем сознании яркие образы, настолько точным был Вершинский в каждом из своих слов.

Оказалось, что они выдвинулись от береговых батарей Стамбула на скоростном ракетном катере, оборудованном подводными крыльями. Кроме того, корабль был оснащен дополнительными активными и пассивными средствами обороны, а так же имел на борту четыре компактных скоростных батиплана на случай необходимости в мобильном конвое. Эти подводные аппараты в качестве силовой установки использовали водородные реактивные двигатели и могли разгоняться в подводном положении до пятидесяти узлов на глубинах до двухсот метров. Этого в Черном море хватало за глаза и за уши, ведь оно хоть и довольно глубокое, но жизнь в нем теплится только на глубинах до ста пятидесяти метров, из-за сероводородного слоя. Твари же в сероводороде жить не могли, их жабрам нужен кислород. А значит, на глубинах свыше двухсот метров охотникам тут ничего грозить не могло.

Именно за счет удивительных качеств этих батипланов, и нескольких более глубоководных, построенных на заводах «ХОКУДО» при помощи Альбиноса, Вершинскому удалось в свое время провести караван судов через Индийский океан. Теперь же задача стояла проще — пересечь Черное море от берега, который когда-то занимала Турция, до юго-западной части Крыма, где глубоко в остров врезалась Севастопольская бухта, опресненная рекой Черной.

Когда они стартовали, береговые батареи провели массированную артиллеристскую подготовку глубинными бомбами. Насколько добивали, настолько и расчистили акваторию на всех глубинных эшелонах. Ну, а дальше своим ходом. В первую очередь врубили ультразвуковую защиту. Ее излучатели смонтировали прямо на подводных крыльях, чтобы они в любом случае оставались в воде. В результате вокруг корабля, в радиусе с четверть мили, торпеды не могли пользоваться своими ультразвуковыми органами из-за мощных помех. Без них тварям не удалось бы ни ориентироваться в пространстве, ни согласовывать действия внутри атакующей стаи. Этот метод тоже себя хорошо показал.

Там же, в обтекаемом коконе под подводным крылом, был установлен мощный радар, способный заранее засечь торпеды и мины на приличном удалении. В случае, если такое произойдет, предполагалось накрывать стаю на подходе из нескольких дальнобойных ракетно-бомбовых установок.

В общем, Вершинский, как обычно, все хорошо рассчитал. Не смотря на преклонный возраст. Но море, как это часто бывает, внесло свои коррективы.

Заслышав шумы корабля, твари самых разных калибров начали стягиваться к источнику звука. Радар их засек штатно, а когда торпеды вышли на встречный курс и приблизились на пятимильную отметку, по ним шарахнули из ракетно-бомбовых установок. Уже имея опыт морских переходов, Вершинский загрузил столько снарядов, сколько вместилось, потому что удары реактивными глубинными бомбами издалека еще в Индийском океане показали свою высокую эффективность против торпедных стай.

Но проблема оказалась не в количестве снарядов, а в ограничениях на предельную плотность огня. Установки не могли палить непрерывно, их надо было перезаряжать. Поначалу этот факт ни у кого не вызывал опасений, так как били на полных пять миль, а это расстояние ни одна торпеда не преодолеет за короткое время, пока осуществляется перезарядка.

Члены экипажа работали, как черти в аду, подтаскивали бомбы, снаряжали кассеты установок. Но вскоре Вершинский понял, что каждая перезарядка, за счет потери времени, укорачивает огневую дистанцию примерно на один кабельтов. После четырех перезарядок расстояние до фронта атакующих торпед уменьшилось на полмили, и Вершинский понял, что если кольцо биотехов будет сжиматься с такой скоростью, то до входа в Севастопольскую бухту твари прорвут оборону и смогут впрямую атаковать несущийся к цели корабль.

Понимая, что дело может кончиться худо, он вышел на связь с береговой базой, и запросил поддержку с воздуха. Идея была рискованной, потому что гравилеты с большой высоты стрелять не могли, а на малой их вполне могла накрыть дремлющая донная ракетная платформа. Но Вершинский был уверен в успехе, так как Черное море имеет важную особенность, удачную для людей, и не очень удачную для тварей. В нем, на глубинах свыше ста метров, никакой жизни нет, потому что в воде растворен не кислород, а сероводород. Это исключало существование ракетных платформ на большей части черноморского дна. Угнездиться они могли только вдоль северного побережья, в районе, где некогда стояла Одесса, и непосредственно у входа в Севастопольскую бухту. Там глубины варьировались от ста пятидесяти до ста метров, и эти воды вполне могли стать пристанищем для донных платформ. Поэтому Вершинский задумал нетривиальный тактический ход — на глубокой воде экономить ракетно-бомбовые боеприпасы, дав волю своему превосходству в воздухе, обстреливая стаи торпед с гравилетов. Более того, часть транспортных гравилетов он задействовал для пополнения уже частично израсходованного боекомплекта артиллеристских установок путем тросовой отгрузки снаряженных кассет прямо на палубу корабля, идущего полным ходом.

Крейсерская скорость гравилетов втрое и даже вчетверо превышала скорость корабля. Они догнали его на четверти задуманного пути, и сразу начали уничтожение торпедных стай с воздуха. Это дало отдых и экипажу, и самим ракетно-бомбовым установкам. Капитан, не снижая скорость, принял на борт груз боеприпасов с двух транспортных гравилетов.

Когда первое звено гравилетов отстрелялось и повернуло в сторону Босфора, расчистив путь, их место заняло второе. Экипаж корабля отдыхал и набирался сил.

Биотехи тоже поменяли тактику. Это были умные твари, и они умели оценивать обстановку. Обычно они перли нахрапом лишь поначалу, но потом, выяснив сильные стороны противника, они отходили на безопасное расстояние, и начинали выискивать прорехи в обороне.

Торпеды поняли, что атаковать корабль, пока он прикрыт с воздуха, будет сложно. Для этого ведь надо сосредоточиться, а по сосредоточенной стае огонь сверху получался наиболее эффективным. Это приводило к бесполезным потерям. И хотя инстинкт самосохранения у биотехов был намного менее развит, в сравнении с естественными видами живых существ, но все же он был зашит в их геном в достаточной степени, чтобы побудить их к повышению эффективности тактики и стратегии.

В результате торпеды прекратили непрерывный напор и рассредоточились, что сделало прикрытие с воздуха бессмысленным. И хотя антигравитационный привод Шерстюка не требовал для работы ни топлива, ни каких-то иных видов энергии, но водород был необходим для питания ходовых турбин, а его запасы на гравилетах не были бесконечными. И чем больше корабль удалялся от береговой базы, тем большие расстояния приходилось преодолевать гравилетчикам, чтобы обозначить в небе свое присутствие, необходимость в котором, по сути, отпала.

Взвесив все факторы, Вершинский принял непростое для себя решение вернуть гравилеты на базу. Все равно ближе к Крыму держать их в воздухе не получится — слишком опасно. Там глубины меньше, и дно уже выше границы сероводородного слоя, а значит, на нем могли расти донные ракетные платформы, способные поражать воздушные цели.

Но когда гравилеты скрылись на горизонте, торпеды не сразу ринулись в атаку. Вершинский надеялся именно на подобное развитие событий, и не ошибся. Зачастую действия торпед было сложно предсказать, иногда невозможно в принципе, но Вершинский к этому привык, и старался, по возможности, отслеживать причины того или иного наблюдаемого поведения биотехов. И это все чаще давало положительный результат, хотя и не все их способности можно было объяснить с привычных научных позиций. Иногда казалось, что их связь с донными платформами лежит в области телепатии, или чего-то подобного. Но в одном Вершинский был уверен точно — читать мысли людей твари не могли. По крайней мере, торпеды и мины. А это означало, что, находясь под водой, они не могли знать, что гравилеты уже улетели. И чтобы не стать жертвами новых ударов с воздуха, им придется выждать какое-то время, а потом, малыми силами, провести разведку. И тут Вершинский надеялся их обмануть. Ведь у торпед нет способа отличить корабельный ракетно-бомбовый удар, от воздушного ракетного удара с гравилетов. И если прицельно ударить по первой же приближающейся стае разведчиков, то это могло вынудить биотехов продолжить использовать тактику выжидания, к которой они перешли из-за обстрелов с воздуха. А это позволит выиграть время, оттянуть массированную атаку, а потом ворваться на корабле в опресненную бухту, куда твари уже не сунутся.

Корабль двигался полным ходом, с шелестом рассекая воду опорами крыльев. Силовая установка у него была еще довоенная, дизельная, а потому в воздухе за кормой оставалась сизая пелена дыма. Ветер крепчал, и это обрадовало Вершинского потому, что он, как никто другой, знал — в шторм биотехи немного теряют чутье. А это хоть крошечное но преимущество.

Вершинский взобрался в ходовую рубку и запросил данные с радаров. Верхний показал, что гравилеты удалились уже более, чем на пятьдесят километров, а подводный радар, что биотехи на расстоянии более чем в пять миль формируют вокруг корабля кольцо, но в атаку не спешат. Вершинского так и подмывало отдать команду на обстрел тварей из бомбовых установок, но он сдержался. Это бы сразу дало торпедам понять, что поддержки с воздуха больше нет. А так можно было тянуть время.

Подводный радар хорошо брал до семи миль, но максимум амплитуды сканирующего сигнала находился в горизонтальной плоскости. Такого типа радары хороши были в Черном море, где биотехи не могли нырять глубоко из-за сероводородного слоя, а потому не были способны атаковать корабль снизу. В океане же приходилось использовать радары с гораздо меньшей дальностью обнаружения, в районе всего двух миль, зато с полусферическим обзором, позволяющим регистрировать цели, напирающие из глубины под килем. Но тут важна была дальность, поэтому Вершинский оснастил ракетный катер именно таким оборудованием.

Составляя свой знаменитый каталог биотехов, Вершинский фиксировал все факты, какие только можно было заметить. В статью о каждой твари входили не только ее тактико-биологические характеристики, но и повадки, характерные реакции на ту или иную тактику противника, вариации поведения для различных ареалов обитания, спектрограммы голосов, интерпретации подаваемых сигналов, видовые фонетические сигнатуры и многое другое. Но сколько бы усилий ни вкладывалось в создание и дополнение каталога, время от времени биотехи умудрялись выкинуть какой-нибудь новый фокус, которого от них не ожидал никто.

Не было сомнений, что твари пользовались не только алгоритмами, зашитыми в геном на заводе, но и в огромной степени совершенствовали их, изучая людей. Когда это стало ясно, более понятной стала и роль донных ракетных платформ. Эти огромные подводные чудища, прокачивающие через себя тонны воды чтобы питаться планктоном, выполняли не только, и даже не столько ракетно-ударную функцию для поражения воздушных целей и населенных пунктов в глубине материковой зоны, сколько играли информационную роль хранилищ знаний, собранных торпедами и минами. Ведь мелкие твари жили не долго, их задачей было настигнуть цель и взорваться, тогда как донные платформы до сих пор оставались для человека фактически неуязвимыми. Именно они могли собирать донесения от торпед, хранить их, анализировать их колоссального объема мозгами, а затем транслировать мобильным тварям. Принцип был ясен, не ясным оставался способ коммуникации между торпедами и платформами. Они общались на таких расстояниях, что акустику можно было исключить смело. Разным охотникам в разное время приходили идеи о телепатической связи, но Вершинский не принимал это, не имея четких доказательств. Он больше был склонен придерживаться химической версии, согласно которой общение происходило посредством сложных феромонов, выбрасываемых тварями в воду. Вершинский питал надежду, что если не он, то кто-то после него сумеет разгадать этот молекулярный язык, и использовать его знание против тварей. Но пока до этого было далеко, сама версия еще требовала фактологических подтверждений.

Пока тайный язык биотехов не был понятен людям, биотехи могли многое противопоставить каталогу Вершинского, в том числе и собственный «каталог людей», хранящийся в нейронных тканях донных платформ. Из-за этого, как ни старайся, как ни выискивай неожиданные тактические ходы, рано или поздно все равно столкнешься с сюрпризом.

Но и Вершинский хорошо знал повадки тварей. Чем дольше они двигались вместе с кораблем, не пытаясь приблизиться, тем большее беспокойство вызывала такая, не характерная для них, тактика. Обычно они всегда пробуют оборону на прочность, жертвуя несколькими особями. С их точки зрения это оправдано, так, в конце концов, можно даже узнать, не кончились ли у людей снаряды, запас которых никогда не бывает бесконечным. Тут же они вели себя кардинально иначе. Со стороны кормы их почти не было, а по курсу и с бортов очень много. Весь этот начиненный нитрожиром клин двигался с той же скоростью, что и корабль, при этом ни одна тварь не пыталась к нему приблизиться. Поначалу это казалось закономерным, ведь недавно торпеды, пытавшиеся лечь на атакующий курс, сразу уничтожались гравилетчиками с воздуха. Но время шло, торпеды, судя по тому, что о них знал Вершинский, просто обязаны были начинать пробовать приблизиться. И чем дольше этого не происходило, тем тревожнее становились мысли. Вершинский заподозрил, что одна из донных платформ на северном мелководье уже проанализировала ситуацию и выработала для торпед новую тактику, о которой пока ничего не было известно.

И он был прав. Проанализировав спектральные и амплитудные характеристики активных локационных средств корабля, донная платформа Р-16 определила, что максимум дальности и разрешающей способности радара находится в горизонтальной плоскости, а сканирование глубин под днищем затруднено, и осуществляется только сонаром, бьющим на сто с лишним метров. В многотонном мозгу платформы хранилась оперативная карта всей акватории Черного моря, данные о которой поставлялись мобильными биотехами, и тварь отлично знала, что погружение любого биотеха на глубину свыше ста пятидесяти метров неизбежно приведет к его гибели. А на меньших глубинах к кораблю снизу не подобраться — засечет сонар.

Разбив собственную мозговую ткань на систему активных биохимических зон, платформа Р-16 организовала из них холотропную нейронную сеть, при помощи которой построила несколько моделей различных тактических ситуаций. Большинство из них, с лежащей в основе тактикой фланговых нападений группами различного размера, было смещено в рейтинг низких приоритетов по эффективности, поскольку корабль обладал значительной огневой мощью и был прикрыт с воздуха гравилетами. Но платформа понимала, что авиация людей не сможет работать, если войдет в зону поражения ее ракетами. Надо было дождаться этого момента, а затем начать прощупывать оборону торпедами.

Но попусту терять время платформа не умела. Войдя в боевой режим, она продолжала просчитывать тактические ситуации, двигаясь в математическом выражении перпендикулярно кривой Гаусса, от зоны наивысшей вероятностной эффективности к зонам решений с низкими вероятностями разрешения. В одной из таких низковероятностных зон ракетная платформа Р-16 создала модель, при воплощении которой, в теории, можно было, пожертвовав малым числом торпед и одной мощной миной, поразить корабль, движущийся именно на подводных крыльях. Ни для каких других кораблей такой тактический прием не годился, поэтому его приоритет в расчетах оказался крайне низким. Но все другие ходы в сложившейся ситуации и вовсе не вели к успеху при виртуальном моделировании, и алгоритмы мышления платформы потребовали более детальной проработки единственного теоретически допустимого варианта.

Сложность практического воплощения модели состояла в том, что она требовала тактики «захода из глубины», применимой в условиях океана, годной даже в Средиземном море, но невозможной в условиях Черного моря. Поднырнуть ниже горизонта сканирования торпеды тут не могли. Точнее могли поднырнуть, но не смогли бы выжить при этом. Но обдумывая варианты, платформа Р-16 пришла к выводу, что для претворения плана в жизнь выживание торпед не потребуется, если, кроме них, использовать очень тяжелую мину. Тонн на двадцать.

В памяти платформы хранились постоянно обновляемые сигнатуры всех биотехов доступной акватории, и среди них имелось целых шесть тяжелых мин Б-22. Не тратя времени попусту, платформа отправила сигнал легким скоростным торпедам ГСТ-20, чтобы те произвели транспортировку одной мины на линию курса корабля. И хотя точно невозможно было знать, зачем люди предприняли вылазку в открытое море, но, перебирая возможные варианты, платформа пришла к выводу, что единственной практически целесообразной точкой на карте могла быть для них Севастопольская бухта, в которой можно было спрятаться от биотехов.

Соединив в уме точку предполагаемой цели и точку текущего местоположения корабля, платформа Р-16 пришла к выводу, что корабль, если считать его курс кратчайшим, движется именно туда, а значит, на его пути можно установить мощную мину. С учетом того, что устанавливать ее придется на глубине более двухсот метров, мина должна быть мощной. Но даже громада, начиненная двадцатью тоннами нитрожира, не сможет пробить кораблю днище, если взорвется под ним на глубине в двести метров. Правда в данном случае этого и не требовалось. Корабль двигался на подводных крыльях, сделанных из относительно тонкого металла, и малейшая деформация формы этого профиля будет иметь катастрофические последствия на той скорости, какую развивал корабль.

Сложнее было создать сценарий детонации такой мины. Ведь, погрузившись на глубину больше ста пятидесяти метров, она окажется ниже границы богатых кислородом водных слоев, и очень быстро задохнется. Платформа Р-16 попыталась высчитать точное время погружения, чтобы мина, еще находясь в сознании, могла бы взорваться точно под кораблем. Но расчеты не дали нужного результата — корабль двигался слишком медленно, и мина в каждой из виртуальных моделей погибала раньше, чем корабль достигал нужной точки.

Пока платформа Р-16 напрягала мозги в поисках решения, корабль продвигался все дальше к намеченной цели. И с каждой милей беспокойство Вершинского нарастало. Он понимал, что если бы у биотехов не было на примете никакого тактического решения, они бы тупо напирали со всех сторон, мирясь с потерями, в надежде, что у людей закончатся боеприпасы. Так они поступали всегда. Отсутствие активных действий со стороны тварей означать могло только одно — решение у них есть, но на подготовку к атаке нужно или время, или провести ее можно лишь в каком-то определенном месте.

И уже минут через десять Вершинский понял, что прав.

— Дистанция до биотехов по правому борту сократилась на три кабельтова! — доложил дежурный на радаре. — На четыре кабельтова! Они пошли в атаку!

— Держать курс! — приказал Вершинский. — Влево не уходить! Они нарочно нас вынуждают к маневру, прут с одной стороны. Огонь по правому флангу!

Вершинский подозревал, что торпеды, напирая лишь с правого борта, пытаются свернуть корабль с курса на мину, или на какую-то неизвестную отмель, где могла находиться донная платформа с боевым охранением. Допускать этого было нельзя.

Взвыли ракетно-бомбовые установки, отправив широким веером десятки глубинных бомб.

— Центральная группа уничтожена! — доложил дежурный на радаре. — Фланговые уцелели обе.

— Огонь по готовности! — приказал Вершинский. — Целеуказание по радару. Курс не менять!

Когда скоростные торпеды СТ-15 доложили о сохранении курса, платформа Р-16 успокоилась. Ее хитрость удалась. Люди подумали, что их попытались вынудить на маневр, тогда как на самом деле платформе было выгодно именно сохранение курса. И теперь люди будут его держать, пребывая в уверенности, что биотехам хотелось бы сдвинуть их с него.

— Они что-то задумали, — сообщил Вершинский капитану корабля. — Нашли способ нас потопить. Но им нужно время, и нужно отвести нас с курса левее. Во времени мы их ограничить не можем, а с курса отклоняться нельзя. Объявите тревогу по кораблю. Экипажу экипироваться на случай подрыва, по полному снаряжению для выживания. Все четыре батиплана изготовить к бою, экипажам занять места.

— Есть! — ответил капитан, и принялся отдавать распоряжения вахте по внутренней связи.

Вершинский покинул мостик, и спустился на вторую палубу к специалистам по снаряжению. Там, свободные от стрельб и вахты уже получали необходимое снаряжение — гидрокостюмы, инъекторы с глюкозой, дыхательным грибком и другой химией, необходимой людям на глубине. Бойцы специально подготовленного отряда стрелков вооружились тяжелыми гарпунными карабинами, чтобы занять места у фальшбортов, на случай необходимости десантирования. Их боевые каркасы за спиной были оснащены мощными химическими двигателями, по устройству похожими на разгонные модули активно-реактивных гарпунов. В случае необходимости охотник с таким каркасом мог развивать скорость, превышающую скорости биотехов, оторваться от них, и прицельно разить из гарпунного карабина. К сожалению, запас хода таких двигателей был невелик, и боевые пловцы, по сути, являлись смертниками. Но они, ценой жизни, много раз спасали корабли, расчищая им путь, и давая уйти из мест концентрации биотехов под прикрытием батипланов.

Не было на свете охотника, который не знал бы Вершинского, но это не отменяло для него протокола получения снаряжения. Он протянул одному из оружейников жетон-заменитель, в обмен на который получил почти такую же, как у боевых пловцов, экипировку и такой же гарпунный карабин. Разница между его снаряжением и стандартным заключалась лишь в более тщательном подгоне деталей, в их более частой замене, а так же в наличии, кроме маршевых моторов каркаса, еще дополнительных, намного менее мощных, но способных работать гораздо дольше. Необходимость такого дополнения была связана с возрастом Вершинского. Любой охотник, кроме него, мог долго плыть под водой за счет одной лишь собственной физической силы. Но Вершинский был стар, и только его статус не позволял ему быть списанным по возрасту. Но на здоровье он не жаловался, и никто лучше него не смог бы командовать боевыми пловцами.

Конечно, сразу соваться в воду он не собирался. Да и статус ему не позволял этого сделать. Снаряжение было рассчитано на крайний случай. По сути, на случай, когда неизбежность гибели становится очевидной, чтобы принять смерть с гарпунным карабином в руках, а не в качестве легкой цели для тварей. Пока такой момент не наступил, место Вершинского было во флагманском батиплане. Живучесть этого подводного корабля превышала живучесть боевого пловца на порядки, но место в нем могли занять всего четыре члена экипажа, не больше.

Вершинский задумался. Перед ним стоял выбор, поверить своему чутью и спустить батипланы на воду сразу, или понадеяться на лучшее и вернуться в ходовую рубку. Все говорило о том, что доверять надо чутью. Не думая больше, Вершинский облачился в костюм боевого пловца и поспешил в ангар хранения батипланов. Оттуда, через вахтенного, он связался с капитаном, и приказал сыграть полную боевую тревогу, включая спуск батипланов на воду.

Уверившись, что корабль уверенно держит курс и не собирается от него отклоняться, платформа Р-16 подала сигнал транспортируемой мине начать набор глубины. Это произошло в десяти милях по курсу корабля, чтобы люди точно не засекли данный маневр. Торпеды, работавшие своими водометами для придания ей движения, уши на верхние эшелоны, ближе к поверхности, чтобы, когда корабль приблизится, не мельтешить на радаре. В это же время, по сигналу платформы Р-16 все биотехи, взявшие корабль в клин, бросились в массированную атаку, чтобы сосредоточить огонь ракетно-бомбовых установок у самой поверхности и приковать к нападающим стаям внимание операторов на радаре.

Прорваться торпеды не успевали, артиллерии хватало огня для сдерживания, но при каждой перезарядке твари сокращали дистанцию кабельтов за кабельтовым. Это не беспокоило капитана, ведь на верхнем радаре уже можно было различить мыс Фиолент, за которым открывался вход в Севастопольскую бухту. Капитан знал, что как бы торпеды ни напирали, они не смогут приблизиться к кораблю ближе, чем на два кабельтова, потому что корабль был наглухо прикрыт ультразвуковой защитой. Стоило торпедам войти в зону ее поражения, на их ультразвуковые органы чувств обрушивались помехи такой колоссальной мощи, что твари глохли, слепли, немели, и лишались всякой возможности выполнять боевую задачу. Чаще всего, ошалев от такого удара, они взрывались, вызывая цепи вторичных детонаций у соседей по стае. А с дистанции в два кабельтова ни одна торпеда или мина не могла нанести кораблю критических повреждений. Бояться стоило лишь мощных фугасов под днищем, но капитан был уверен, что снизу людей защищает сероводородный слой.

Мина погружалась все глубже, и когда корабль приблизился на расстояние обнаружения, она скрылась от радара в сероводородном слое. Уже не имея возможности дышать, но следуя тактическому заданию платформы Р-16, она стабилизировала свое положение в глубинном эшелоне, и удерживала его до самого наступления смерти. Когда перестало биться сердце мины, и угасла функция ее мозга, мина уже не могла детонировать по собственной воле. Роль детонатора платформа Р-16 отвела другим тварям.

Когда корабль оказался почти над миной, десяток стремительных торпед СТ-15 ринулись не к кораблю, а вниз. Операторы на радаре хотя и отследили этот маневр, но не придали ему значения, так как, в случае захода под днище, торпеды будут уничтожены боевыми пловцами из тяжелых карабинов с управляемыми активно-реактивными гарпунами. Вот только атаковать корабль эти торпеды не собирались. Две первых торпеды нырнули в сероводородный слой, и забились в конвульсиях над миной. Две других дождались, когда корабль окажется точно над ними, и подорвались. Вода, уплотненная взрывом до прочности бетона, разлетелась во все стороны ударной волной, настигла умирающие торпеды, и вызвала в них вторичную детонацию. Они тоже рванули, и передали волну мертвой мине. От мощного удара двадцать с лишним тонн нитрожира детонировали, вызвав компрессионный гидравлический удар такой силы, что он со скоростью быстрее скорости звука разлетелся в форме сферы, достиг поверхности моря, и, словно исполинским молотом, ударил корабль по подводным крыльям.

Металл не выдержал нагрузки, крыло изменило профиль на отрицательный, клюнуло вниз, и его тут же выломало из днища набегающим на скорости потоком воды. На полном ходу корабль вонзился форштевнем в водную гладь, а в огромную пробоину потоком хлынула вода, сметая все на своем пути.

Для людей, находившихся внутри корабля, происходящее воспринялось как сокрушительный удар, словно корабль на полном ходу налетел на бетонный пирс. Людей и предметы сорвало с места и швырнуло вперед могучей силой инерции. Тела рвало на части об углы переборок и створки люков, зажимало между кронштейнами, отрывало руки ноги и головы пролетающими мимо предметами. Одна из ракетно-бомбовых установок сорвалась с турели, развернулась, и дала залп из всех направляющих по ходовой рубке, из которой сыпались стекла и летели обезображенные тела людей. Из сорванных с места и лопнувших баков полилось топливо, сразу воспламенившееся от многочисленных искр, фонтаном летящих из электрораспределительных щитов. Пары топлива воспламененные в замкнутом пространстве машинного отделения, перешли из режима горения в режим детонации, разнося металлические переборки, и превращая все, что не было закреплено, в разящие осколки. Палубу ангара для хранения батипланов вздыбило, как земную кору во время извержения вулкана, а из трещин вырвались языки пламени и удушливый смрад.

К счастью, в первый момент Вершинского швырнуло на достаточно гладкую переборку спиной. При этом толстый материал гидрокостюма и боевой каркас в огромной степени смягчили удар. Но когда снизу рвануло топливо, вторичный удар оказался сильнее первого. Палубу вздыбило, батипланы сорвал с мест, и одним из них едва не придавило к переборке Вершинского. Из последних сил, задыхаясь от топливного смрада, он успел увернуться.

В создавшейся ситуации батиплан для него был единственным возможным спасением. Не теряя времени, Вершинский вскарабкался на борт, приложил запястье к кодовому замку, а когда шлюзовой люк открылся, ввалился в него.

К этому времени пылающее топливо добралось до крюйт-камеры, где хранился огромный запас снарядов для ракетно-бомбовых установок. И хотя снаряды и не стояли на боевом взводе, огонь нагрел детонаторы, и те рванули, инициируя основные заряды. Цепь детонации пронеслась по крюйт-камере за мельчайшие доли секунды, сконцентрировав в отсеке настолько сокрушительную энергию, что она в буквальном смысле разорвала корабль надвое, извергнув в небо огромное красно-черное грибовидное облако.

Вершинского снова приложило к переборке, на это раз менее удачно, плечом и головой, от чего он на какое-то время потерял сознание. А когда пришел в себя, понял, что не может дышать — вода затопила шлюзовую камеру. Вершинский выхватил из футляра на поясе инъектор, впрыснул себе в запястье сначала порцию глюкозы для питания дыхательного грибка, а затем сам грибок. Вот только грибку требовалось время на то, чтобы поглотить глюкозу и начать выделять в кровь необходимый мозгу и тканям кислород. Поэтому сразу после инъекции ситуация не улучшилась, и Вершинский понимал, что она еще минуты две-три не улучшится, а это означает, что гипоксия точно приведет его к потере сознания примерно через минуту.

Не теряя времени, Вершинский попытался активировать насосы, выкачивающие воду из шлюзового отсека, но те работать отказались наотрез. Внешний люк оставался открытым, за ним чернела полная темнота. Было ясно, что ангар с батипланами затоплен, но до какой степени поврежден сам корабль, Вершинский не представлял. Впрочем, после прогремевших взрывов корабль на плаву остаться не мог, и наличие воды в отсеках являлось вполне закономерным.

Корабль быстро погружался на дно, приближаясь к границе сероводородного слоя. Уровень кислорода в крови Вершинского неуклонно снижался. Легкие рефлекторно пытались сделать вдох, но Вершинский заблокировал клапан подшлемника, чтобы не нахлебаться воды. Его грудь лишь беспомощно билась в спазмах, а сердце то и дело сбивалось с ритма. Где-то полыхнуло светом, и почти сразу по металлическим переборкам шарахнуло ударной волной. Похоже, торпеды, затопив корабль, рыщут в глубине, убивая выживших охотников. В проеме шлюза снова полыхнуло. Полыхнуло далеко, и стало ясно, что батиплан каким-то образом вывалился из ангара и опускается на дно отдельно от корабля. Вокруг была только вода, в которой виднелось множество черных силуэтов легких торпед, предназначенных для борьбы с боевыми пловцами. И силуэты самих пловцов тоже были видны, с кавитационными следами от маршевых двигателей. Вершинский понял, что торпеды не просто добивают пловцов. Нет, идет бой, и он просто обязан принять в нем участие. Для него это был шанс погибнуть в бою, а не умереть на больничной койке, чего он боялся намного больше, чем биотехов.

Но эта мысль пришла слишком поздно, воздуха не хватало, и каждое движение давалось с огромным трудом. Нужно было дождаться, когда грибок в крови начнет выделять кислород. Уже чувствуя, что теряет сознание, Вершинский услышал как заработал гидравлический привод створки шлюзового люка. По какой-то причине компьютер все же воспринял команду, но с большим опозданием, когда она уже была не нужна. Но подумать об этом Вершинский уже не успел — его сознание погрузилось в кромешную тьму.

Очнулся он от стука собственного сердца. Грибок выделял кислород, и организм, жадно его впитывал. Открыв глаза, Вершинский понял, что лежит на палубе батиплана, возле шлюза. Внешний люк шлюза закрыт, но вода откачана не полностью и заливает палубу. При этом из всей системы освещения горели только аварийные лампы. Это было плохим знаком — батиплан получил значительные повреждения и не смог запустить главную силовую установку. Нужно было добраться до ходовой рубки, чтобы провести диагностику и понять, какие системы еще остались в строю.

Освободившись от тяжелого карабина и боевого каркаса, чтобы не мешали в тесном коридоре маломерного батиплана, Вершинский попробовал протиснуться по узкому коридору в рубку, но это оказалось не так-то просто. Неуправляемый батиплан продолжал погружаться, вращаясь вокруг собственной оси, из-за чего палуба то и дело менялась местами с переборками. Наконец Вершинский все же добрался до кресла и, пристегнувшись ремнем, попытался оживить приборную панель. Это удалось, но во время попытки стабилизации положения подводного корабля в пространстве автоматика выдала сигнал о невозможности запустить главную генераторную турбину. Работали только электрические водометы, хода которых надолго не хватит из-за невозможности зарядить аккумуляторы от основной силовой установки. Автопилот с их помощью все же завершил стабилизацию, но это не решало проблемы.

Вершинский ощутил себя совершенно беспомощным. Там, наверху, шел бой, и люди в этом бою были заведомо обречены на поражение и гибель. В его распоряжении был батиплан. И хотя он бы, конечно, не смог бы переломить ход столкновения с биотехами до такой степени, чтобы они проиграли схватку, но все же в сухом остатке был бы совершено иной расклад. И надо же было такому случиться, что проклятая турбина не пожелала запускаться.

Психанув, Вершинский бросился обратно к шлюзу. Теперь это далось легче, потому что батиплан занял устойчивое положение килем вниз, и продолжал погружение в таком состоянии. Вершинский собрался уже надеть на себя боевой каркас, взять карабин, покинуть бесполезный батиплан, вырваться из шлюза наружу, и вступить в бой с торпедами, но в это момент палубу под ногами тряхнуло. Батиплан достиг дна.

Это означало, что он опустился на глубину порядка трехсот метров, и находится сильно ниже верхней границы сероводородного слоя.

Вершинский замер, глядя на рычаг отпирания шлюза. Перед ним встала сложная этическая дилемма, которую он не мог разрешить нахрапом. С одной стороны он хотел немедленно вступить в бой и погибнуть вместе с товарищами. С другой он понял, что если добраться до безопасной Севастопольской бухты на батиплане, завладеть боевыми кораблями, стоящими в бухте, то можно будет потом нанести биотехам значительно больший урон, чем сейчас, бросившись в последний бой с гарпунным карабином наперевес.

Стоило оно того? По здравому размышлению стоило. Вершинский закрыл глаза и сел на палубу, опершись спиной о переборку. Постыдное решение спасти свою шкуру? В какой-то мере да. Но так могут подумать лишь другие. Сам Вершинский прекрасно понимал, что предпочел бы гибель в бою, а не смерть в постели. Он бы выбрал первое, но человечеству, как виду, нужно было второе. А ведь Вершинский всю эту Большую Охоту на биотехов затеял не ради себя, не ради выставления напоказ собственной доблести. Нет. Он начал Большую Охоту ради того, чтобы вернуть человечеству океан. Никак иначе. Именно океан, и именно всему человечеству.

Он подобрал карабин, каркас, оттащил их в рубку, и закрепил на месте стрелка. Что делать дальше, он знал прекрасно. В первую очередь, погасить весь свет. Выключить все, что можно выключить, даже прожектора. Нужен только компас, ничего больше. Потому что цель лежала на севере. О том, чтобы вести огонь из орудий батиплана, не было и речи. Но биотехи не могут сунуться так глубоко в сероводородный слой. И под его защитой на маневровых моторах можно добраться почти до самой бухты. Почти. А дальше?

— А дальше? — хором спросили мы с Ксюшей.

— Дальше я добрался до границы сероводородных глубин, — ответил Вершинский. — Батиплан мог пройти и дальше, заряда хватало, но без возможности использовать бортовые орудия, я не стал выходить в чистую воду. Твари бы засекли батиплан и уничтожили его вместе со мной. Допускать этого было нельзя, и я рискнул оставить его под прикрытием сероводорода, а сам рвануть на каркасе до берега.

— Очуметь! — не удержался я от восклицания. — По чистой воде, с одним карабином?

Вершинский усмехнулся.

— Молодой человек, были времена, когда батипланов у нас вообще не было. Мы с Алексом пару лет обходились без них. Десантировались с гравилета, погружались с грибком в крови, и долбили тварей в два ствола из самодельных гарпунных карабинов. И побеждали. А тут всего-то надо добраться до берега. Не велика задача. Пострелять, конечно, пришлось, но, как видишь даже гарпуны остались. А вот дыхательный грибок меня подвел. У меня-то запаса глюкозы не было. Одна инъекция. Когда уровень глюкозы в крови упал, грибок начал погибать, и дышать мне становилось все труднее. А я и так немного выбился из сил под конец.

— Не мудрено! — Я едва не присвистнул.

— Если бы не вы, я бы, наверное, до берега не дополз, — признался Вершинский. — Я уже не соображал даже, на какой глубине нахожусь. Если бы ты мне на руку не наступил, так бы и отдал концы в этой луже. В двух шагах от цели, что называется. Спасибо.

— И что теперь делать? — осторожно спросила Ксюша.

— Как что? — Лицо Вершинского изобразило искреннее удивление. — Я же рассказал вам свой план. Починить батиплан, завладеть кораблями, и надрать биотехам задницу так, чтобы извести их поганое племя под корень.

Мы с Ксюшей молча переглянулись.

— Сдрейфили? — с усмешкой поинтересовался Вершинский.

— Нет, — ответил я. — Но как мы позовем на помощь охотников?

— Пока никак. — Вершинский развел руками. — Разве что если получится запустить в полноценном режиме радиорубку одного из кораблей. Но это чуть позже. Мне тут надо осмотреться, понять собственные и ваши возможности. Одному мне не справиться, староват я. Но если вы согласитесь… Хотели же вроде в охотники?

У Ксюши от такого предложения глаза заблестели. Я, впрочем, тоже отказываться не собирался. Отвечать Вершинскому было глупо, у нас на лицах все было написано.

— У вас в поселении сахар есть? — спросил он.

— У нас есть даже чистая глюкоза! — выпалил я, понимая, к чему он клонит. — У Дохтера!