6
Послеобеденный полдень выдался на редкость тёплым для этой ранней весны. На улице уже чирикали первые весенние птицы, яркое солнце не морозило, а слегка согревало, подтапливая свисшие с крыши снежные шапки.
Аким сидел на порожках дома, смоктал губами сигарету и вдумчиво смотрел на сараи внутреннего двора, такие же покосившиеся и прогнившие как и сам дом, в котором он проживал. Звук хлопнувшей двери подъезда его испугал. Он подскочил от испуга и уставился на выходящего на улицу Ефрема с большим походным рюкзаком за спиной.
— Здорово, сосед! — протянул Аким руку Ефрему, как-то хитро сощурил глаза и покосился на большой рюкзак за спиной. — Не рановато ли для похода?
— Привет, — нехотя отозвался сосед. — В самый раз. Погода хорошая.
— И всё же, куда путь держишь? — не унимался Аким.
— А ты чего не на работе?
— Так у меня отпуск, уже два дня как… Ну так это, куда путь держишь?
— Да на лыжах пойду, — стараясь сохранять непринуждённость, отвечал Ефрем.
— А рюкзак такой большой зачем?
— Рюкзак? Ааа, этот рюкзак… Это так… балласт. Просидишь зиму в четырёх стенах, а потом стариком себя ощущаешь. А рюкзак с грузом надел, совершил марш-бросок по лесам и снова школьные годы почувствовал.
— Вот это ты здорово придумал! — потёр руками Аким. — А напрошусь-ка я с тобою вместе-то, на лыжи!
— Сиди дома, Аким, я далеко еду. Быть может, даже с ночёвкой останусь.
— Так ты палатку взял? И молчишь?
— Что мне говорить?
— Как это «что»? — удивился Аким. — Бери палатку, старый друг, встаём на лыжи и айда в лес за приключениями!
Не дожидаясь ответа соседа, Аким кинулся к своему гаражу и стал откидывать ногами снег от покосившихся заметённых ворот. Его душу переполняла эйфория и восторженность от такой замечательной возможности вновь наладить теплые отношения со старым товарищем.
Ефрем сильно насторожился от такой активности соседа. Он вообще не понимал, почему Аким проявляет к нему такой интерес и снова начал что-то подозревать. Хотелось послать куда подальше эту назойливую муху и молча убежать, но такое поведение, скорее всего, вызовет у Акима ещё больше подозрений.
Растерявшись от подобного внезапного поворота событий, Ефрем выругался про себя и пошёл открывать свой гараж. Пока Аким копался у себя, Ефрем поставил на пол рюкзак, протиснулся между машиной и захламленными стенами своего гаража, добрался до антресолей старого серванта, сдул пыль с коробки своих лыжных ботинок и вытащил деревянные лыжи и палки из перекладин прохудившейся крыши наверху. Вспомнив про рюкзак, Ефрем уж хотел незаметно вытащить из него банки с маринованным салом и действительно положить на их место палатку, но крик готового к поездке соседа вспугнул его, и он оставил эту затею. Раздраженный Ефрем выкинул с гаража лыжи с палками, неохотно переобулся, снова закинул за плечи свой тяжёлый рюкзак и закрыл ворота.
Пока мужчины покидали черту города и вышли на лыжню, ведущую в сторону сплошной зеленой стены таёжного леса, Ефрем уже успел десять раз пожалеть, что не дал в Акиму в морду. Тяжеленный рюкзак с каждым шагом всё сильнее придавливал его к земле. Он не рассчитывал на такую тёплую погоду сегодня, и обильно потел под толстыми слоями термобелья, свитера и зимней куртки. От усталости приходилось останавливаться всё чаще, делая долгие перекуры и перевалы на отдых.
— Что, сосед, хватку совсем потерял, а? — ещё только больше раздражал резкий Аким. — Обленился за зиму, мышцы совсем расслабились?
— Ага, — напряженно выдохнул Ефрем.
— Ты кирпичей в свой рюкзак наложил, что ли? Смотрю я, совсем он у тебя нелёгкий, идёшь тяжело.
— Есть такое, — сказал уклончиво Ефрем, скинул рюкзак в сугроб и сел на ближайший пенёк отдохнуть.
— Эх, надо было домой сходить, воды хотя бы взять. Без неё совсем беда… — сказал Аким. — Ты хоть поесть чего в дорогу взял?
— Ну, так…
— Слушай что! Я по осени с моим токарем Андрюхой на охоту в эту сторону ехал. Тут километрах в пятнадцати сторожка же охотничья есть, помнишь? Можно будет воды в ведре натопить, приготовить чего из запасов твоих, переночевать. Если поднажмём, то ещё засветло там будем, заодно и переночуем! Как тебе?
— Аким, да ты ебанулся! — не выдержал Ефрем. — Я не попрусь в тайгу за двадцать километров, у меня уже спина рассыпается! Сейчас отдыхаем и обратно.
— Это несерьёзно, — весело покачал головою Аким. — Только к лесу — и сразу назад? Может, присыпем пока рюкзак с твоей палаткой здесь, за деревом, а утром вернемся и его заберем? А еду ко мне переложим. А то дома сидеть уже сил никаких нет! Хочется ведь тоже развеяться, так сказать, вырваться из города, воздухом подышать.
— Ну а мне совсем не хочется. Мне на работу завтра.
— А как же ты тогда с ночёвкой ехать собрался? Что-то ты темнишь, дружище!
— Ничего я не темню. Палатку на всякий случай взял. Мало ли, вдруг форсмажор какой. Всегда предусматриваю.
— Ну, хочешь, я твой рюкзак понесу? — вызвался Аким. — Проеду половину пути, ты отдохнёшь пока, воздухом подышишь.
Ефрему уже ничего не хотелось. Он устал и выдохся. Он и сам успел уже подумать об охотничьей сторожке. Она стояла в лесной глуши на берегу реки, в которой можно было бы вырубить прорубь и утопить банки, но идею ехать туда он отбросил, потому что решил, что с таким грузом он до неё не дотянет.
— Кстати, чего ты один в лес пошёл, а Женьку и не взял? — просил мимоходом Аким.
Ефрем уже был готов к такому вопросу.
— Нет у меня больше жены. Собрала свои вещички и уехала… К родственникам, в общем, в другой город.
— Вон оно как… — произнёс Аким и на секунду приуныл, как бы выражая этим своё соболезнование. — Куда-то в деревню глухую?
— В город же, говорю.
— Она же сирота. Какие у неё родственники, и в каком городе?
— А тебя это так сильно волнует?
— Да так… — оправдывался Аким. — Просто подметил.
— Мне плевать. Понял? Просто похуй. Уехала, ну и пусть катится себе, и не возвращается вообще.
— И что, думаешь, окончательно всё? — неуверенно спросил Аким.
— И бесповоротно, — смотрел куда-то вдаль Ефрем, стараясь не поворачивать голову к Акиму.
— Вообще никаких чувств?
— Да, вообще.
Возникла небольшая пауза. Аким решил, что раз уж пошёл такой расклад событий, то можно было бы расспросить об их былых отношениях подробней.
— Слушай, а как она была вообще? Ну, в постели…
— Заебись, — бодро, но резко отрезал Ефрем.
Это подогрело интерес Акима и разожгло его желание расспрашивать дальше.
— А она же рожала, да? У вас ведь ребёнок был… Долго он прожил-то, бедняга?
— Неделю, — угрюмо произнёс Ефрем.
— Горевали?
Ефрем от злости снова сжал кулаки, но сдержался и промолчал.
— Кесарево делали, наверное, чтобы вытащить?
— Сама родила, — отвечал Ефрем, не понимая, почему он вообще это обсуждает с Акимом.
— И как она, поменялась после этого?
— В каком плане?
— Ну, сиськи обвисли, наверное… — вкрадчиво спрашивал Аким, теперь уже и сам стесняясь смотреть Ефрему в глаза.
— Нет… Не заметил как-то.
— А вагина растянулась?
— Не знаю, — подкатил глаза Ефрем, скрипя зубами.
— Хуй не проваливался? Нормально ебать было? Мышцы хорошо вагинальные работали?
— Да нормально у неё всё, чего ты доебался!?
— А у самого хуй нормально стоит?
Ефрем поднял голову и с кипящей ненавистью глянул на Акима.
— Я не пойму, чё тебе надо от меня?
— Да так… — потупил Аким свой взгляд. — Мне вот интересно, есть ли какие-то отличия во время секса с женщиной до рождения ребёнка и после? Ну и психологическая сторона интересна. Ты вот как себя чувствовал после того, как она родила? Нормально ли было туда же ебать, откуда ребёнок вылез? Чувствовал какой-то дискомфорт?
— Что ты несёшь вообще? — скривил Ефрем лицо. — Я вообще об этом не думал.
Потом он подумал ещё немного, и добавил:
— Так-то да, после рождения секс уже не тот. Хотя… Не из-за родов, скорее. Оно же там затягивается всё со временем.
— Ну знаешь… Как бы, это самое… дерево уже принесло свой плод и всё такое… Наверное, уже не так интересно после этого ебать, вот и хуй не стоит.
— Да нормально у меня хуй стоит, отъебись!
— Да ладно, ты не подумай, я не пидор какой, просто узнать было интересно… А то соседи с тобой, общаемся за всякие мужицкие дела, а личной жизни никогда и не обсуждали.
— На то она и личная жизнь, чтобы её не касались остальные.
— Это тоже верно. Но всё равно, странно это. Живём рядом уже сколько, а я так мало о жизни вашей знаю… А потом вы так вот разбежались, и всё тут…
Ефрем вскочил на ноги:
— Слушай, я не хочу это обсуждать, ясно? Не интересно мне, и если я не хотел посвящать тебя в свою личную жизнь, то значит, что не надо влезать, понял?
— Да понял, понял… — примирительно и спокойно ответил Аким. — Ты не бодайся со мной, Ефрем, я ж по-дружески. Просто хотел узнать, как дела у вас, чем живёте, всё-таки не чужие же люди.
Последние слова Акима каким-то странным образом немного успокоили Ефрема. Он снова сел и выдохнул. После небольшого отдыха путь к охотничьей сторожке уже не казался ему таким уж страшным и непреодолимым. Стоило только переждать когда уснёт Аким, отнести банки к реке, а вместо них напихать в рюкзак дров.
— Ладно, забыли, — сказал он. — Это от расставания стресс в последнее время вылез. Надо бы мне и вправду немного проветриться. Чёрт с ними, с делами.
— Вот, и я ж о чём! — Оживился Аким. — Надо, это точно надо! А то такой угрюмый ходишь, что и смотреть на тебя страшно. Отдыхать нужно иногда.
Ефрем снова поднялся, отряхнулся и взвалил на тебя тяжелый рюкзак.
— Ты бы мне часть груза переложил, ехалось бы легче.
— Нет уж, — ответил Ефрем. — Если хочешь повезти, то вези всё сразу.
— Давай половину пути я повезу, а потом опять ты?
На том и сошлись.
Высокие сугробы снежной тайги ослепительно ярко сияли от клонящегося к горизонту солнца, которое стало стремительно тонуть в пришедших с севера тучах. Последние желтые лучи контрастно разрезались широкими стволами вековых лиственниц, между которыми петляла накатанная дорожка туристической лыжни. Ветер шумел в верхушках деревьев, а хвойные стволы тяжело скрипели под его напором. За время пути Ефрем даже немного отдохнул и расслабился, полной грудью вдыхая приятный хвойный запах бескрайнего леса.
Вскоре тучи окончательно заслонили солнце, и холодный северный ветер всё крепчал. Погода портилась. К этому моменту последняя лыжня леса оборвалась и повернула обратно, и лыжники стали пробиваться прямо через сугробы в густую тень сумеречного леса. Когда на улице уже вовсю бушевала метель, Аким и Ефрем добрались до старого зимовья охотников. Это был самодельный вагончик на огромных железных санях из труб с маленьким окошком на торце, обитый толем по стенам и листами железа на крыше. У одной из стен зимовья валялось несколько чурбанов распиленной листвянки и ржавый воткнутый топор. Пятачок у двери вагончика был наскоро очищен от снега. Вокруг имелось несколько следов уже почти заметенных человеческих ног, а от самого порога куда-то вглубь тайги шли трудноразличимые широкие борозды охотничьих лыж.
В сторожке никого не было. Видимо, давний её путник — случайный охотник — совершал глубокий рейд в тайгу, чтобы хорошенько поохотиться. Он переночевал в жилище и двинулся дальше, на поиски дичи. Если он не явился сюда в непогоду на ночёвку, значит, он уже давно вернулся в город другим путём.
Ефрем посветил тусклым брелоком-фонариком по углам сторожки. Комната маленького зимовья была грязной и захламленной, с кучей мусора на полу. На двух самодельных нарах у стен лежали замусоленные лохмотья, которые, видимо, когда-то были матрасами. Между двумя нарами под окном стоял небольшой обеденный столик с тумбочкой. На столике блестели высохшие и давно немытые алюминиевые миски, эмалированные кружки, лежало пару вилок. У входа прибита вешалка с забытым кем-то давно армейским брезентовым дождевиком и черной кепкой. Под вешалкой валялось несколько обломанных сухих сучьев и стояло железное ведро, полное чёрных перьев общипанного тетерева с засохшими каплями крови. С другой стороны от входа была пузатая чугунная буржуйка с поднимающейся к потолку трубой. На буржуйке стоял чайник и керосиновая лампа, которую Ефрем зажёг и повесил посреди комнаты на прибитый к потолку крючок. Комнату осветило тусклым тёплым светом. Ефрем устало скинул с плеч свой рюкзак и опустился на нару. Аким начал копаться в тумбочке, достал жёлтую пачку рассыпного чая, банку со слежавшимся в камень сахаром, пакетик с лавровым листом, закопчённую кастрюльку, железную банку из-под кофе, на четверть заполненную перловой крупой.
— Тоже мне, туристы… — с тоскою вздохнул Аким. — В тайгу поехали, даже воды бутылку не взяли! У тебя там в рюкзаке есть что-то съестное?
— Ничего нет.
— Как нет?! Что же мы есть будем?
— Ничего не будем, — ответил Ефрем. — За двое суток, поди, с голоду не умрём. Если жрать так сильно охота — свари себе перловки в кастрюле.
После этих слов Ефрем взял чайник, с порога плотно набил его свежевыпавшим снегом и поставил на печку:
— Чайку на ночь попьём и спать. Надо сил набраться, завтра ещё назад идти весь день. Пособирай здесь щепки с мусором, растопи печь, а я пошёл на улицу, дров на ночь нарублю.
На улице разыгралась серьёзная метель, будто и не было совсем никакой весны. Сильный ветер надувал за шиворот колючий снег, кружил белую позёмку и напористо гудел. Ефрем первым делом решил обойти округу и посмотреть, в каком месте здесь можно выкинуть банки. Он снова достал свой маленький фонарик, сориентировался и вышел к реке, лёд которой сейчас был заметён белым полотном. Уже через пару недель, когда вода талого снега заполонит эти леса и долины, бурные речные потоки смоют оставленные на льду банки и навеки сотрут всякую память о них.
Ободрённый своими мыслями, Ефрем довольно улыбнулся и пошёл обратно к сторожке, из печной трубы которой уже метался во все стороны серый дым разожженного огня. Ефрем откопал присыпанный снегом колун и стал рубить прихваченные ледяной коркой поленья. Нарубив несколько пеньков, он взял в руки большую охапку, открыл дверь в сторожку и застыл на пороге.
Прогревшаяся от тепла лампа на потолке теперь давала больше света. Свет от огня из раскрытой дверцы растопленной буржуйки квадратом падал на пол, где в беспорядке валялся выпотрошенный рюкзак Ефрема с банками закрученного сала. Рядом с рюкзаком на краю нары сидел Аким. Он держал на коленях вскрытую ножом банку и хлебал из её горла застывшее желе холодца. Он поднял голову и встретился взглядом со стоявшим на пороге Ефремом. Возникла секундная пауза, после которой Аким оторвался губами от банки, вытер рукавом жир и стонущим голосом завыл:
— Ефрем, ну ты какой-то прям садист, ей-богу! Годовой запас студня за спиной таскает, а меня голодом вздумал морить! Скажи, вот это по-товарищески?
— Аким, поставь банку на место… — одними губами пролепетал Ефрем.
— Не дам! Хоть убей меня тут, банку не отпущу! — взбунтовался Аким, вилкой подцепил большой кусок мяса и засунул его в рот. — Я… жрать хочу, понимаешь?! — говорил он с полным ртом и струйки топленого жира текли по его подбородку. — Да, я тоже веду себя как свинья, вскрыл твой рюкзак без разрешения, но если тебе западло с другом холодцом поделиться… если тебе жалко для меня пару кусочков, какой ты друг после этого? Оставь ты себе эти банки, а вскрытая уже моя, я её съем, а как приедем домой, я тебе деньги за неё отдам, если ты не хочешь по-товарищески.
Ефрем прикрыл за собой дверь, аккуратно скинул дрова у печи и сел на соседнюю нару.
— Ну, как? — осторожно спросил он. — Вкусно?
— Ой, господи, — не зная себя от счастья, жадно давился мясом Аким, сгрызая зубами мякоть с пожелтевшей щетинистой кожи, по видимому, отрезанной от икр ног. — Какое нежное, какое сладкое и приятное! Корешу твоему из деревни уважение от меня за такую свинину, а вот обсмалить можно было бы и лучше. Уж кожа колючая больно. И да, кто так мясо готовит? Долго так оно у тебя не простоит, если соли будешь жадничать. Но ничего. Я тут нашёл вот, — Аким достал из кармана замусоленный пузырёк, засунул в него два пальца и насыпал соли прямо в горлышко банки. — И да, кстати, зачем ты столько мяса с собой в тайгу попёр? Если б я тебя не знал, то я бы подумал, что ты в тайге всю весну собрался куковать.
— Какой был балласт в квартире, такой и взял… — задумчиво ответил Ефрем.
— Балласт очень полезный, — продолжал есть Аким. — Но вот что ты от меня его зажопил, я тебе этого не прощу!
От всей нелепости ситуации Ефрем засмеялся. Вновь начавший было тяжелеть камень упал у него с души, словно тайна, которую он хранил так долго, и которая казалась ему такой пугающей и ужасной, оказалась совсем не страшной. Как бы поддерживая товарища, Аким тоже нелепо начал хохотать, ел и копался вилкой в банке, пока не вытащил из неё большой кусок Женькиной груди с коричневым соском посередине.
Конец ознакомительного фрагмента.
