Аз Есмь

Дмитрий Цветков (2023)

Как сложится жизнь человека, появившегося на свет в зрелом возрасте, не утратив часть памяти своих прошлых жизней? А возможно ли такое? Главный герой задает себе именно эти вопросы, очнувшись в нашем мире без памяти. Он не понимает, откуда он и как жил до сего дня. Любое предположение о случившемся рушится при более-менее детальном подходе к проблеме. Сможет ли он адаптироваться к новой жизни и сумеет ли разобраться: все что с ним произошло — мистика или банальная амнезия в редкой форме.

Глава 4

И опять я увидел свет. Сколько раз я открывал глаза после пробуждения? Сколько раз впадал в беспамятство и погружался в здоровый сон? За время, запечатлённое в моей голове, я дважды терял сознания и ни разу не засыпал по доброй воле. Мне вообще было не понятно откуда я знаю о нормальном сне, но откуда-то знал, а значит делал это не раз и не два, но где и когда? В этом мире я лишь страдал и каждое отключение от реальности обещало стать для меня последним… Но нет! Я вновь открыл глаза.

Постель, на которой я лежал была мягкой… Не смотря на видимую непрочность и скромные размеры, она была вполне удобной и теплой. Свет заливал помещение через большое окно расчерченное вдоль и поперек толстыми палками или ещё чем-то. Выглядело это, как и все ныне странным: зачем так уродовать прозрачное стекло? Я не сразу вспомнил после чего оказался здесь, а когда вспомнил — снова занервничал: не так как прежде, но все же. Вероятно, самое страшное я уже пережил, памятуя нереального монстра по имени рентген. Возможно, он был не живым и совсем не желал меня умерщвлять, но выглядело это ужасающе. Может быть кошмары закончились? Я лежал с открытыми глазами в теплой и мягкой постели и просто смотрел в белый как снег потолок… Еще одно странное слово из моей скрытой от меня же жизни — снег. Я знал, что он бел до нельзя и даже знал, что холодный, но вот откуда он берется и где находится — не помнил.

По мимо меня, в этом помещении лежали еще два человека, на таких же постелях и приблизительно в том же положении, а еще одна постель была пустой и выглядела ухоженной и опрятной. Люди, вероятно спали, а может быть, как и я, на время утратили связь с реальностью не по своей воле. Я перевел взгляд с потолка на своих соседей: сначала на одного, затем на другого. Очень хотелось, чтобы они поскорее пришли в себя, чтобы расспросить их — вдруг они прибыли сюда вместе со мной и не утратили память? Вдруг они смогут поведать, то, о чем забыл я? Эта мысль придала сил и даже подняла дух.

Пошевелив ногами и руками, я понял, что приступ бессилия прошёл — это радовало но, но спина… Спина болела и голова… И ещё… ещё было тяжело вдыхать и выдыхать: может быть рентген все-таки накрыл меня лапой?…

Человек слева пришел в себя. Я притаился, на всякий случай, и даже закрыл глаза: не длинный опыт в этом мире диктовал свои правила. Моего слуха коснулось недовольное ворчание, которое трудно было разобрать, после чего человек заговорил.

— Утро доброе, господа и дамы.

Я молчал… не потому, что сильно испугался, просто было не ясно к кому он обращается. Что-то подсказывало, что так он называет женщин и мужчин, и значит… Значит еще один человек здесь — женщина. Я посмотрел на неё аккуратно, одним глазком, чтобы никто не заметил и тут же открыл второй. Несчастная была совершенно лишена волос на голове, а на лице наоборот, начинала затеваться новая борода, взамен недавно срезанной. Глаза закрылись сами собой, и я вновь притворился спящим.

— Что же это за люди? — подумал я с замиранием сердца. — А может все-таки не люди? Может быть просто похожи на людей, а сами… Или люди, но другие, не такие как я. У них женщины лысые и с бородами… О Небесный отец! Я не сомневался, что рентген — самое страшное, но это… Это самое шокирующее.

— Просыпайся Саныч, проспишь процедуры и обход. — проскрипел проснувшийся, потягиваясь.

Ему очевидно было не плохо. Во всяком случае, он не походил на страдальца. Меня это порадовало и расстроило одновременно: хорошо, что он в добром здравии, но плохо, что не прибыл сюда со мной, иначе не был бы так беспечен и радушен. От этих мыслей я утратил осторожность и когда он посмотрел на меня, было поздно притворяться. Я смотрел в ответ, не моргая и не двигаясь, напустив на лицо суровости, на всякий случай: кто знает, что у них на уме?

— О! — почти вскричал человек. — Саныч, у нас новенький!

Он оказался настолько рад моему появлению, что суровость сама собой исчезла с лица. Я даже улыбнулся: еле-еле, но все же улыбнулся.

— Ты как здесь?

Он скинул с постели ноги и уселся как на лавке, рассматривая меня без всякого стеснения. Его одежда была удивительной. Штаны и рубаха раскрашены разноцветными полосами, а под рубахой ещё одна: светлая без застежек — никогда такого не вдел. Одежда была скроена прямо по его фигуре, которая удивила меня не меньше, особенно живот, лежащий на коленях хозяина. Я знал, что люди бывают толстыми, но такого живота никогда не встречал… а может встречал, но точно не помнил об этом.

— Выглядишь целым? — произнес он, чуть прищурив глаза и положив руки на живот как на переносной стол. — Ничего не сломано?… Вроде, гипса нет.

Затем он посмотрел вокруг, чтобы оценить не подслушивают ли нас и почему-то шёпотом спросил:

— Ты здесь тоже… — а дальше он щелкнул пальцем себе по горлу и весело подмигнул.

Я смутился и ничего не ответил. То, что он спросил было совершенно лишено смысла и логики.

— Понятно… — протянул он, словно я с ним общался. — Здесь почти все по этому делу, — он взглянул на нашего соседа и кивнул в его сторону головой, — Саныч вообще не помнит, как здесь оказался.

Небесный отец! Я не ослышался! Женщина оказалась здесь так же, как и я! От этого известия я даже приподнялся на локтях, не взирая на боль в спине и, повернувшись в ее сторону взволнованно спросил.

— Она вообще ничего не помнит? Она…

— В смысле? — человек с большим животом был не очень доволен моей реакцией. Его голос понизился и погрубел. — А ты чего его как бабу?.. Иностранец, что ли?

Я внял резкой смене тона и всмотрелся в нашего соседа — соседку: конечно, это был мужчина. Скорее всего я не верно истолковал реплику о дамах и господах и ввел себя в заблуждение. Почему-то мне показалось, что моя ошибка — страшное оскорбление и теперь меня точно будут бить и бить сильно.

— Приношу извинения! Прошу не считать мою оговорку намеренной! Я… — мне не было известно слово «иностранец», но я не сомневался, что меня сочли иноземцем. — … я… иностранец.

— Фух…ты… — выдал на выдохе мой сосед. — Вы, значит тоже любители принять на грудь! Фин?… Немец?…

Я пришёл в полное замешательство… Что значит «принять на грудь» и что значит «финнемец»? Но на вопрос и спор смелости не хватило.

— Да… — я согласился со всем что он говорил и как оказалось, правильно сделал.

Мой собеседник смотрел на меня некоторое время, переваривая ответ, а затем подмигнул одним глазом и улыбнулся, обнажив редкие пожелтевшие зубы.

— Ну… ты не расстраивайся, фин. Если пришёл в себя здесь, то самое плохое позади. Здесь тяжелых нет.

Я посмотрел на него более внимательно. То, что он не относил себя к тяжёлым, как и все прочее выглядело странно: назвать его лёгким можно было с большим сомнением, но эта была не самая большая странность, которую я услышал.

Вероятно, стоило улыбнуться в ответ, и я улыбнулся, что тоже оказалось правильным.

— Молодец, фин. Улыбаешься, значит не безнадёжен… Кстати… — он чуть склонился в мою сторону и снова сказал так, будто нас подслушивали, — … ты поправиться не хочешь?

— Да, — я начинал привыкать отвечать положительно не задумываясь.

Мой собеседник выпрямился. Замолчал и начал осматривать помещение, не крутя шеей и головой — одними глазами. Он был очень осторожен и осмотрителен.

— Саныч… — громким шёпотом позвал он нашего третьего соседа, — … Саныч!

Саныч, перевернулся на бок, оторвал голову от постели и подпер ее рукой.

— Чего шумишь с утра, Паша?

Теперь я знал имя обоих: Паша — сосед слева, а Саныч справа.

— Саныч, нам иностранца подселили.

— Да, ладно! — он проявил явную заинтересованность.

Я заметил это и надежда, что Саныч такой же как и я, усилилась. Хотелось сию минуту поговорить с ним и расспросить, но… Это было поспешным и не верным: а что, если он скрывает свою историю. Вторя осторожному Паше, я окинул окружающее рассеянным взглядом и решил не торопиться: лучше подождать удобного случая и поговорить один на один.

Приподняться с постели, оказалось не так просто, как хотелось бы. Спина сильно болела и бок, но все же я приподнялся. Так стало удобнее видеть обоих.

Саныч мельком взглянул на меня, а потом словно не замечая моего присутствия, длинно моргнул и спросил.

— И откуда он?

— Из Хельсинки, — уверенно ответил Паша.

Мне почему-то стало страшновато. Откуда он знает, что я именно из этого места. А если знает, зачем спрашивал о моем происхождении? Теперь я смотрел прямо перед собой, боясь встретится взглядом с любым из моих соседей. Мне было не понятно, как себя вести, но осторожность — то, что мне точно не помешает… Осторожность и немногословность.

— Я бывал в Хельсинки… — протянул Саныч задумчиво, — … хороший город.

Он закрыл глаза и мне показалось, что воспоминания о Хельсинки греют его: наверное, действительно хорошее место, жаль, что мне о нем было ничего не известно. Зато Саныч знал и наш сосед тоже… Интересно — это хорошо или плохо?

— Ну… — буркнул Паша в сторону Саныча.

— Что ну? — отреагировал тот.

— Тьфу ты — ну ты! — возмутился Паша. — Поправиться ему надо — что здесь не понятного?

— А-а-а-а… — Саныч степенно кивнул в знак полного согласия и понимания.

Это выглядело дружелюбно, не предвещало подвоха.

Саныч, медленно скинул с постели сухие волосатые ноги, нащупал ими обувь, которая оказалась без задней части, что позволило надеть ее без рук и наклонов — удобно! Затем встал, подошел к квадратному ящику, похожему на большой короб и раскрыв его, извлек оттуда склянку с жидкостью… Сам он был не молод, сух, одет в странную рубаху без рукавов и синие штаны почти по колено. Вторая рубаха, разноцветная как у Паши, лежала рядом на хлипком стуле… И живота у него, вовсе не было, а лицо заросло щетиной: что говорило о том, что бороду он зачем-то срезал, но пожалел об этом и начал растить новую. Его взгляд был не менее осторожным чем у пузатого Паши, оглядевшись, он запрятал склянку под рубаху без рукавов и подошёл ко мне.

— Поправься, фин. Храню для себя, как лекарство.

Ёмкость с жидкостью из-под рубахи перекочевала ко мне в руку. Я принял подношение, не совсем понимая, что нужно делать.

— Пей скорее, пока медсестра не заглянула, — поторопил меня Саныч. — Живая вода!

Мне не хотелось пить, но какой у меня был выход. Я не знал правил, а отказ мог обидеть этих людей, а ведь они пытались помочь — я видел это. С выражением благодарности на лице, я поднёс склянку к носу. Небесный отец! Пахло ужасно! Совершенно несъедобный, резкий, отвратительный запах. Выражение моего лица продемонстрировало явное отвращение. Это, почему-то порадовало обоих и даже вызвало сдержанный смех.

— Ядрёная! Насквозь продирает от одного понюха! — подтвердил мои догадки Паша. — Зато пару глотков сделаешь — в миг полегчает. Рецепт Саныча! Сам гонит. Знатное зелье!

Я скромно улыбнулся. Что такое зелье было понятно, и я, закрыв на всякий случай глаза, сделал два больших глотка. Проглотить снадобье я смог, а вот дышать перестал. Открывая рот как рыба, я пытался схватить хоть немного воздуха, но увы… Глаза мои округлились и слезы брызнули сами собой… Я понял, что меня грубо обманули. Это точно была не живая вода — скорее мёртвая. Тело вытянулось как струна, забыв о боли. Беспомощно крутя головой, я переводил взгляд с одного на другого в надежде быть спасённым. Руки непроизвольно потянулись к горлу и груди, чтобы хоть как-то посодействовать поступлению внутрь воздуха. Сквозь проступившие слёзы, я видел, как коварные соседи наблюдают за моей агонией и весело посмеиваются. Показалось, что я опять теряю связь с реальностью, но нет! Неожиданно воздух хлынул внутрь, и я задышал. Я вдыхал его с жадностью и наслаждением, а когда утолил этот голод, почувствовал, как растекается внутри приятное тепло. Моя поза уже никак не отражала болезненного состояния. Я сидел свободно, не ощущая абсолютно никакой боли: неужели это действительно живая вода?!

— О как! — не прекращая смеяться проскрипел Саныч. — Крепка зараза?!

— Полегчало? — довольно поинтересовался Паша.

— Да-а-а-а! — протянул я, улыбаясь уже более открыто и абсолютно искренне.

Саныч забрал у меня склянку сунул под рубаху и ровно в это время к нам без стука зашла женщина в белой одежде.

Лица моих новых знакомых вмиг посерьёзнели, а вид стал таким, будто они только что совершили что-то запрещённое и никак не ожидали появления ненужных глаз.

Она зашла и остановилась, осматриваясь точно также как Паша и Саныч: вероятно, здесь все переживали по поводу слежки. Остановив взгляд на Саныче, она сурово прищурилась и медленно закачала головой: очевидно, что это покачивание не сулило ничего хорошего.

— Александр Сергеевич, и что же вы там прячете? — она начала медленно приближаться, а качающаяся голова, потянула за собой тело и это стало похожее на агрессивные ритуальные движения.

— Катюш, ты чего? — залепетал Саныч заискивающим тоном. — Ну… что я прячу?.. Ничего не прячу…

Он засеменил к своей постели, шаркая по полу обувью без задней части и юркнул под покрывало.

— Что у вас там, Александр Сергеевич?

Катюша подошла к нему ближе и требовательно протянула руку. Саныч, лежал тихо и даже пытался изобразить спящего, что выглядело наигранно, но я хорошо понимал его и полностью поддерживал. Чудодейственный эликсир во мне оказывал исключительно благое воздействие, и я мысленно был полностью на стороне Саныча. Но как я мог принимать, чью-то сторону, не разобравшись в правилах этого места. Возможно, Саныч владел снадобьем не по праву, а возможно и наоборот… Может быть Катюша, представляла интересы тех, кто не желал нам добра, а может наоборот… Но она хотела забрать живую воду… Я еле сдерживал себя от вмешательства, к которому просто подталкивала волшебная сила эликсира.

Давайте, давайте! — пальцы на руке Катюши начали сжиматься в кулак и разжиматься снова.

И Саныч подчинился. Из-под покрывал показалась сухая рука с зажатой в ней склянкой. Женщина потянулась забрать её, но Саныч передумал и убрал под покрывало склянку вместе с рукой, а затем подскочил, словно испуганный и заговорил таким умоляющим тоном, который невозможно изобразить нарочно.

Конец ознакомительного фрагмента.