Однажды в Париже

Дмитрий Федотов, 2015

Франция XVII века – это куртуазность и дуэли, балет и театры, заговоры против короля и кардинала и войны за передел Европы. Аккурат под Рождество 1632 года произошло одновременно два незначительных события: в Париж прибыла английская графиня Карлайл, а французское посольство привезло из далекой Московии в подарок своему королю кота сибирской породы. Король отдал животное кардиналу – большому ценителю кошек, а леди Карлайл легко вошла в круг парижского бомонда. И казалось, ничто не предвещало неприятностей, если бы в одну февральскую полночь лейтенант гвардейской роты Анри де Голль не услышал скабрезные куплеты в адрес его высокопреосвященства, а поутру не пропал новый любимец Ришелье – сибирский кот Портос!..

Глава вторая, в которой похищают любимого кота его преосвященства

Жюльен Барре любил свое дело. Оно досталось ему по наследству от отца, а тому — от деда. Три поколения Барре упорно совершенствовали свое искусство, пожалуй, самое тонкое и изощренное из всех известных людям, — искусство создания запахов. Дед Жюльена, Этьен, был подмастерьем у самого Рене Флорентийца, державшего лавку на мосту Михаила Архангела и снабжавшего пол-Парижа духами и косметикой. А когда Флорентийца, в конце концов, уличили в отравлении младшего сына герцога Анжуйского и под вопли и улюлюканье толпы сожгли на Гревской площади как колдуна и черного мага, Этьен быстренько перебрался в квартал Святой Женевьевы, прихватив большую часть «душистого наследства» мэтра Рене. Уже через год лавка благовоний и духов мэтра Барре приобрела известность среди зажиточной части парижан. Несколько позже, при кардинале де Гизе, мэтр Этьен Барре был обласкан высочайшей милостью и стал получать заказы от королевского двора. Потом прибыльное дело унаследовал отец Жюльена — Поль Барре. Он тоже прослыл мастером своего дела и даже возглавлял одно время цех парижских парфюмеров.

И вот теперь мэтром Барре уже не первый десяток лет величали Жюльена.

Когда же сегодня утром, едва подручный мэтра открыл ставни и двери салона, на пороге возник заспанный посыльный Жан из Пале-Кардиналь, парфюмер сразу понял, что произошло нечто, требующее его безотлагательного присутствия и участия.

— Госпожа де Комбале просит мэтра Барре незамедлительно посетить ее дом по срочному делу, — зевая во весь рот, сообщил Жан.

— Что же приключилось у мадам на этот раз? — осторожно поинтересовался парфюмер.

— Один из котов его высокопреосвященства пробрался в гардеробную госпожи, ну и… — Жан широко ухмыльнулся и изобразил жестами, что именно сотворило мерзкое животное.

Мэтр Барре невольно крякнул, покрутил головой и приказал подмастерью собрать все необходимое в специальную дорожную сумку и следовать за ним.

Мадам де Комбале с камеристкой встретили парфюмера с таким выражением лиц, что мэтр Барре тут же осознал всю глубину трагедии несчастной женщины и выразил свое сочувствие глубоким поклоном и тяжелым вздохом. Потом взмахом руки приказал подмастерью раскрыть сумку. Парнишка споро извлек из нее деревянный лоток, поделенный на ячейки, в которых находились сосуды из темного стекла со стеклянными же притертыми пробками.

— Мадам, вот самые сильные и стойкие эссенции, — сказал парфюмер, указывая на лоток со склянками и пузырьками. — Если они не помогут, я уж и не знаю, как быть.

Когда подобное говорит почтенный, известный всему Парижу знаток ароматов и туалетных вод, умеющий так надушить кожаные перчатки, что запах держится месяцами, остается только признать: беда непоправима. Но госпожа де Комбале решила побороться за свои наряды.

— Я тоже не знаю, месье, — вздохнула она. — Ну, попробуем, с Божьей помощью?.. Сюзанна, расправьте платье… Нет, начнем с нижних юбок. Мэтр Барре, ваши эссенции не оставляют пятен?

— Туалетная вода не оставляет. Но эссенции очень крепкие. Если смочить ими край юбки или побрызгать на платок, кажется, не должны оставить, — осторожно ответил парфюмер. — Нужно сделать опыт.

— Вот вам юбка для опыта. Вы ее сначала понюхайте. Понюхайте, говорю! Вы должны понять, с чем имеете дело. И это — после стирки!

Нюхать было незачем — парфюмер уже был осведомлен о беде мадам де Комбале. Однако ослушаться не посмел.

Запах оказался настолько мощным, что мэтр Барре, весьма искушенный по части разнообразных ароматов, отшатнулся.

— Д-да, мадам, вы правы, это ужасно! Я даже не представляю, чем можно перебить такой аромат…

— Боже мой, совсем новая юбка!.. Думаете, она погублена безвозвратно?

— Если позволите, я заберу ее с собой. Нужно попробовать разные смеси.

— Конечно, конечно, мэтр! Сюзанна, заверните, пожалуйста.

Молоденькая камеристка взяла «благоухающую» юбку с опаской — как бы запах не перекинулся на руки и на платье.

Окно гардеробной было открыто, но свежий ветер оказался бессилен перебить вонь. Человек, часто бывающий в Пале-Кардиналь, в личных покоях его преосвященства и мадам де Комбале, притерпелся к ней и почти не замечал. А мэтр Барре, впервые сюда призванный, очень даже чувствовал, и его избалованный нос был сильно недоволен.

— Позвольте, я немедленно займусь вашим платьем, мадам, — и парфюмер вытащил из горлышка флакона туго притертую пробку.

— Платье мы три дня проветривали. Но мне уже всюду мерещится эта вонь. Как вы думаете, мэтр, существуют ли ткани, которые не принимают запахов?

— Боюсь, что нет, мадам.

Пожилой парфюмер смотрел на даму с искренним сочувствием. Ему нравилась эта невысокая пухленькая блондинка. Аккуратно обрабатывая тампоном платье с изнанки, он поглядывал на мадам де Комбале со здоровым мужским любопытством. Жюльен Барре был еще не в том возрасте, чтобы глубокий вырез на платье оставил его равнодушным. И парфюмер позавидовал его преосвященству…

Весь Париж знал — а Париж в таких случаях редко ошибается! — что кардинал Ришелье сожительствует со своей племянницей, мадам де Комбале, совершенно по-супружески, как два голубка. Сплетничали также, что он не отказывается от мимолетных приключений, из-за чего случаются стычки с племянницей и голубки по три дня не разговаривают. Париж только еще твердо не решил, кто кого соблазнил — кардинал молодую вдовушку или вдовушка кардинала.

Мари-Мадлен де Комбале была дочерью его сестры, мадам де Понкурле. Девушка росла в Пуату, была настоящей провинциалкой, скромной и богобоязненной. С дядюшкой встречалась редко — ему хватало забот! Кардинал помогал родне (в разумных пределах!) и даже поспособствовал браку племянницы с подходящим человеком. Звали жениха Антуан де Рур де Комбале, и он оставил единственный след в истории — как «самый волосатый человек при дворе». В 1625 году господин де Комбале скончался.

Ришелье решил позаботиться о молодой вдове, которой исполнился всего лишь двадцать один год, на свой лад. Он добился указа короля Людовика о назначении ее фрейлиной королевы-матери — Марии Медичи. Мари-Мадлен, не считавшая супружескую жизнь хоть в какой-то мере привлекательной, желала уйти в монастырь, но от королевской милости нельзя было отказаться. Да и ссориться с дядей молодой вдове не хотелось. И она придумала форму протеста: появлялась при дворе в скромном черном платье из недорогой ткани и носила самую простую прическу. Прошло немало времени, прежде чем Мари-Мадлен стала завивать волосы и сменила дешевую ткань на шелк.

Время от времени вдовушка сбегала таки к кармелиткам, а дядюшка неизменно возвращал ее из монастыря. В конце концов уставшие от ее упрямства королева-мать и кардинал попросили самого папу римского об указе, запрещавшем мадам де Комбале принимать пострижение. Мари-Мадлен пришлось остаться при дворе, но она страстно желала уехать хотя бы в свои родные края. В Пуату.

И вот в один прекрасный день Мари-Мадлен явилась к кардиналу, чтобы упросить его дать ей волю.

Его преосвященство в тот день, очевидно, был свободен от обязательств перед своими подругами. Потому он на просьбы родственницы ответил неожиданно:

— Ваше место, мадам, здесь, рядом со мной.

Вдовушка, к своему стыду, не сразу поняла, что имел в виду сановный дядюшка.

Меж тем Ришелье мог нравиться дамам. Он был довольно высок, красиво сложен, имел славу отличного наездника и прекрасно владел оружием. К тому же кардинал следил за собой: его усы и бородка соответствовали всем требованиям моды, густые темные волосы были тщательно завиты, а живой и проницательный взгляд серых глаз смутил и покорил немало придворных сердечек…

Мадам де Комбале тоже не устояла.

Формально кардинал имел право держать при себе родственницу, исполнявшую обязанности домоправительницы. Но правда об амурных похождениях подобна шилу в мешке. Мари-Мадлен сперва расстраивалась, но потом поняла: без сплетен Париж не живет. И это еще не самая страшная беда по сравнению с котами…

— Везет же дамам, у которых одна или две милые кошечки, — сказала она парфюмеру. — Но в Пале-Кардиналь их два десятка, а последнее приобретение его преосвященства — самое зловредное. Этот огромный кот сразу решил показать нашим крошкам, кто в доме главный! Я так и не поняла, как он пробрался в мою гардеробную. Чем ему не угодили мои юбки?.. Вы что-то хотели сказать, мэтр?

— Мадам… Вы — ангел, мадам! Вы не ведаете дурного… — Парфюмер смутился. — Парижане говорят много гадостей о кошках его преосвященства. Кошки, сами знаете… Кошки — очень подозрительные животные. Дьявол, который служит ведьмам, состоит при них в виде черного кота… Моя супруга не так давно принесла в дом премилого котенка. Но чем старше становилась кошечка, тем ее взгляд делался все более демоническим. И когда однажды она пропала, я перекрестился с облегчением!

— Ах, хоть бы точно так же пропало и это чудовище!.. Поверите ли, мэтр, когда я вошла в гардеробную и увидела его на своей юбке… Мэтр Барре, я перепугалась, я стала творить крестное знамение! Но кот посмотрел на меня такими круглыми и злобными глазами, что я попятилась! Мало того, что его преосвященство год как завел совершенно черного кота и назвал его Люцифером, так теперь еще и этот дикий зверь! Говорят, его привезли из какой-то загадочной Московии?..

— Я не смею давать советы вашей милости… — Парфюмер понюхал смоченные эссенцией складки платья и поморщился. — Про Люцифера знает весь Париж. Но если бы я посмел советовать! Я бы пригласил монаха, умеющего изгонять нечистую силу. Как подумаешь, что в Пале-Кардиналь живут демоны… А ведь известно, что демоны являются в облаке страшного смрада!

— Его преосвященство молится утром и вечером, и при этом присутствуют кошки. Может, не во всякое животное вселяется нечистая сила? — с надеждой спросила де Комбале.

— Этого я не знаю, мадам. Но если так, все равно и Люцифер, и новый кот его преосвященства кажутся мне подозрительными. У его преосвященства есть враги, и этого нового кота его преосвященству, может быть, подарили неспроста. Неизвестно, что он еще натворит… А так — прикажите своим камеристкам как следует запирать окна гардеробной. Известно, что кошки умеют просачиваться в самые узкие щели.

— А еще мне нужны хорошие курения! Я бы поставила курильницу в кабинете его преосвященства. Просто стыдно: к кардиналу часто приходят знатные господа, и вот им приходится нюхать эту гадость!

— Но разве кошек не выпускают в сад?

— Мэтр Барре, вы когда-либо пробовали объяснить кошке правила приличного поведения?!

Парфюмер развел руками.

— Я человек маленький, мадам. Не дворянин, не придворный, — сказал он. — Я не могу указывать вашей милости… Но только знайте: Парижу любовь его преосвященства к кошкам кажется очень подозрительной. Для вас же лучше от них избавиться или хоть свести их число к разумному…

— Ах, все это я знаю! Я подумаю… Бернадетта!

— Она вышла, мадам, — сказала Сюзанна, помогавшая мэтру Барре расправлять складки. — Ну вот, все платье с изнанки смочено эссенцией.

Эта стройная синеглазая брюнетка была незаконнорожденной. Ее родители, две знатные особы, тайно отправили так некстати образовавшегося младенца в деревню к кормилице. Обычно такие дети, десятками появлявшиеся на свет по всему королевству, мёрли как мухи, но Сюзанна выжила и, как умела, начала прокладывать себе дорогу к богатству и удачному замужеству. Добравшись до столицы, девушка некоторое время мыкалась в поисках работы, едва не угодила в бордель дядюшки Пежо, что на Королевской улице, но в конце концов устроилась белошвейкой в мастерской мадам Оденкло. Там-то ее и заприметила домоправительница кардинала и взяла к себе в услужение. Сюзанна, будучи девушкой неглупой, поняла, что птица удачи наконец-то обратила на нее внимание. В Пале-Кардиналь стоило служить хотя бы ради выгодных знакомств. А что касается разных неудобств, вроде кошачьей вони, приставаний Жана или нередких вспышек раздражения госпожи де Комбале, то на эти «мелочи» юная камеристка старалась не обращать внимания…

Сюзанна и мадам разом склонились над платьем.

— По-моему, это еще хуже, чем было, госпожа, — честно сказала камеристка.

— Подождите, подождите, это лишь первое впечатление! — засуетился парфюмер. — Пусть платье проветривается хотя бы два дня…

— Что ж, выбирать не приходится. Теперь несите розовое, — велела мадам де Комбале. — Оно тоже «благоухает». Мэтр, а не помогут ли тут курения? Нет ли у вас состава, чтобы окуривать одежду?

— Есть составы, которыми окуривают во время чумы, мадам. И уж не знаю, возможно ли… — в замешательстве отвел глаза Барре.

— Эти кошачьи ароматы хуже всякой чумы! — решительно отрезала де Комбале. — Сегодня же к вечеру доставьте вашу курительную смесь в необходимом количестве!..

Пока мэтр Барре, отдуваясь и краснея, помогал хозяйке Пале-Кардиналь спасать платья и юбки, другая камеристка, Бернадетта, стояла перед отцом Жозефом.

— Этот парфюмер восстанавливает госпожу против кошек его преосвященства, — докладывала она. — Мэтр внушает ей, будто в котах сидят демоны.

— Так многие считают, дитя мое, — добродушно отвечал монах.

— Но он уговаривает госпожу избавиться от кошек!

— Не так уж это глупо, если подумать… Моя ряса тоже порой «благоухает» кошатиной. Но ничего подобного не случится. Мы должны оставить его преосвященству эту маленькую забаву и утеху ради отдохновения и успокоения его мятущейся души, изнывающей под тяжким бременем ответственности за благополучие Франции. Так что попробуй-ка лучше внушить своей госпоже, что мир в доме важнее маленьких неприятностей с запахом. В конце концов, пусть она купит себе новые платья. А деньги на это у кардинала найдутся непременно.

— Я попытаюсь, святой отец…

— Ты это сделаешь, дитя мое. — В голосе монаха лязгнул металл. — Иначе за что же тебе деньги платят?

— Я сделаю, что смогу, святой отец… — заметно побледнела девица. — Но… может быть, можно убрать хотя бы нового кота его преосвященства? Это ужасный зверь, святой отец! Мы все его боимся!

— Ступай, дитя мое. Ступай! Все в руках Господа…

Коты и кошки кардинала были лишь одной из многих забот отца Жозефа. Но хвостатые злоумышленники хотя бы сидели в Пале-Кардиналь! А вот недавно объявившуюся незаконную дочь его преосвященства пришлось ловить по всем окрестностям Парижа. Загадочная девица бродила по кабакам и притонам и утверждала, ни много ни мало, будто она — плод грешной любви первого министра Франции и королевы-матери Марии Медичи! Понятно, что возмутительницу спокойствия быстренько изловили и отправили в женский монастырь под Пуатье — подальше от ушей парижских обывателей. Но неприятный осадок в умах парижан остался. В том числе и у отца Жозефа. И до сих пор он так и не смог ответить себе на назойливый, как осенняя муха, вопрос: не была ли эта история началом интриги старой королевы, отправленной в изгнание в Брюсселе и даже оттуда норовившей пакостить французскому двору и первому министру своего сына-короля?

Старый капуцин знал, что подобная история, но с более печальными последствиями, приключилась лет двадцать пять назад далеко на востоке, в загадочной Московии. В соседнем Польском королевстве объявился человек, его отчего-то приняли за наследника московского престола, дали ему войско, и началось такое, чего врагу не пожелаешь!

В общем, от всевозможных самозваных претендентов нужно избавляться решительно и сразу. И если девица — еще полбеды. Хуже, когда в сыновья знатной особы рвется молодой человек, не имеющий ни чести, ни совести…

О связи между королевой-изгнанницей и Ришелье при дворе говорили почти открыто. Если бы у них было общее дитя, притом мальчик, сейчас этому младенцу исполнилось бы лет шестнадцать. Не тот, конечно, возраст, чтобы самостоятельно интриговать, но в умелых руках такая «игрушка» могла стать очень опасной…

Несколько дней спустя, все еще размышляя об этом и перебирая в уме все возможные выходки королевы-матери, отец Жозеф вошел в кабинет его преосвященства.

Арман Жан дю Плесси, кардинал Ришелье, по прозвищу «Красный герцог», неважно себя чувствовал. Его знобило, и колени его преосвященства поверх мантии были заботливо укутаны толстым шерстяным одеялом, выкрашенным в цвета французской короны. Секретари, сидя за столами, молча скрипели перьями, пажи, стоя у дверей, ждали приказаний. А кардинал беседовал с большой белой кошкой.

— Ну же, ступай ко мне, Мариам! — звал он, похлопывая себя по колену. — Прыгай сюда, ложись, согрей меня!.. Ну?.. А я почешу тебе за ушком…

Но вместо Мариам к нему вспрыгнул похожий на маленького тигра полосатый Фелимор, привезенный из Англии.

— Я вас не ждал, сэр Фелимор, — ласково пожурил кота его преосвященство, — но я благодарен вам за проявленное внимание…

Отец Жозеф помнил всех котов и кошек в Пале-Кардиналь поименно. Знал он также, что животные каким-то непостижимым образом лечат кардинала от его хворей. Например, одолеваемый головной болью, его преосвященство немедленно ложился в постель, приказывал опустить шторы, повязать себе лоб прохладным полотенцем и впустить котов. Пушистые нахлебники тут же забирались на кардинальское ложе, устраивались на подушках, клали мордочки и лапы на высокоумную голову, и это оказывалось лучшим лекарством!

Отношения между кардиналом и капуцином сложились почти дружеские и имели весьма давнюю историю. Они познакомились еще в пору, когда молодой, новоиспеченный епископ Люсона Арман дю Плесси посетил местный монастырь ордена в порядке ознакомления с вверенным ему диоцезом. Два амбициозных молодых человека быстро нашли общий язык и поняли, что их цели во многом совпадают, а в средствах оба и вовсе не были стеснены. Так что когда герцог Ришелье наконец стал кардиналом и занял специально построенную для него придворным архитектором Лемерсье резиденцию напротив Лувра, вопрос о назначении начальника канцелярии его преосвященства не стоял. Отец Жозеф и четыре его брата-капуцина стали самыми верными и преданными помощниками Ришелье в нелегком деле укрепления государства и веры. Отец Жозеф, будучи весьма принципиальным и щепетильным во всем, что касалось внутренней и даже внешней политики, в то же время старался не перечить кардиналу по мелочам, тем более его привязанностям и слабостям. Потому все, что касалось кошек, было своеобразным табу в Пале-Кардиналь. Капуцин понимал: его преосвященство очень нуждается в собеседниках, которым не нужно угрожать, которых не нужно убеждать, которые приносят одну лишь радость. И то, что придворные пытались умилостивить Ришелье, даря ему кошек необычной окраски, отца Жозефа забавляло.

Вот только называть абсолютно черного кота Люцифером, пожалуй, не стоило: при дворе, да и во всем Париже, развелось немало потомственных и несокрушимых дураков…

— Вы с новостями, мой друг? — спросил Ришелье, заметив капуцина.

— Новостей нет, — как всегда немногословно ответил тот. — Его величество по-прежнему занят высокими искусствами.

— А-а… Это самая лучшая новость! Пока его величество занят высокими искусствами, наши интриганки к нему не подберутся…

Король Людовик Тринадцатый увлекался самыми неожиданными вещами. Он был страстным охотником, и саморучное изготовление силков и сетей еще можно было считать оправданным. Но однажды ему пришло в голову сшить кожаные штаны, и он их действительно сшил!

Другой причудой монарха было выращивание раннего зеленого горошка. Людовик обожал кулинарить, особенно ему удавалась шпигованная телятина. Он мог и пирожное испечь, и, заинтересовавшись ухватками своего цирюльника, выучиться орудовать бритвой. Эта блажь довела его до того, что однажды он сбрил всем своим офицерам бороды, оставив лишь усы и тот клочок волос под нижней губой, который с того дня стал модным, хоть и получил название «плевок».

Но главной страстью Людовика была музыка. Король прекрасно играл на клавесине, на охотничьем рожке, в домашних концертах исполнял партию первого баса, любил переложения псалмов, которые сам же и клал на музыку. Танцам его учили с детства, и это искусство ему тоже легко давалось, причем до такой степени, что однажды он всерьез задумал стать балетмейстером. Любопытно, что при всей своей склонности к меланхолии балеты Людовик предпочитал веселые и даже сам исполнял в них партии в стиле гротеск. Танцовщиков и танцовщиц король вербовал в собственной свите, но иногда приглашал и актеров.

До сего дня за ним числились две постановки, показанные в парижской ратуше: балет «Великий бал богатой вдовушки из Бильбао», исполненный 24 февраля 1626 года, и балет «Всерьез и гротескно», исполненный 16 февраля 1627 года. И вот его величество затеял новое произведение.

Всю осень он писал музыку, рисовал костюмы, заказывал их портным, ссорился и мирился с музыкантами. Кардинал был очень доволен этой возней, потому что человек, занятый разводкой балетных фигур, меньше думает о грядущей войне с Испанией и не слишком беспокоится о проказах трех самых опасных дам королевства — своей изгнанной матушки Марии Медичи, супруги Анны и ее лучшей подруги герцогини де Шеврёз…

— Какая сегодня погода, мой друг? — спросил кардинал.

— Прикажите открыть окно, ваше преосвященство, — смиренно посоветовал капуцин. — Похоже, уже повеяло весной. Дорожки в саду, я полагаю, просохли, и снега ждать уже не стоит.

Ришелье тут же прекратил чесать у Фелимора за ушами и дважды хлопнул в ладоши. Кот от неожиданности утробно мявкнул и метнулся прочь, сбив когтями одеяло хозяина.

— Лоран, кошки! — громко произнес кардинал, чуть повернув голову. Слуга вырос рядом с креслом, как из-под земли. — Пока нет слякоти, нужно их вывести на прогулку.

Так же молча Лоран махнул кому-то рукой и исчез. Сейчас же несколько лакеев, выполнявших обязанности кошачьих смотрителей, взялись за работу.

Старожилы кошачьей компании — Сумиз, Рубин, Пирам и Тисба, уже усвоившие, что их приглашают на приятный променад, шли к выходу сами, требуя, чтобы лакеи отворяли перед ними двери. Это всегда смешило кардинала до слез. Упрямого же Люцифера, меланхоличного Ракана и соню Перрюка приходилось уговаривать. Именно этим обычно занимался Лоран. Белую ангорку Мими-Пайлон и сэра Фелимора выводили на поводках — так они были приучены с детства. Для огромного лохматого Портоса тоже пришлось заказать поводок. Кот, привезенный посольством месяц назад из далекой Московии, оказался почти диким, своего имени еще не понимал и при любом удобном случае затевал склоки с другими котами. Но наконец и его удалось вывести в сад.

Животные моментально разбрелись по газонам и кустам, занявшись интимными кошачьими проблемами, а лакеи встали в кружок — посплетничать на свежем воздухе вдали от отца Жозефа и мадам де Комбале, которая тоже как раз появилась на аллее со своей гостьей, мадам де Сабле.

Сад Пале-Кардиналь был окружен со всех четырех сторон зданиями. Сам дворец, в котором поселился его преосвященство, великолепная кордегардия, картинная галерея и хозяйственные службы уже были завершены. Оставался театр. Его Ришелье строил для постановки своих собственных трагедий. Хотя в какой мере они были собственными — парижане точно не знали, зато знали, что на жалованье у кардинала состоят пятеро поэтов и драматург Жан Ротру.

Вот со стороны этого недостроенного театра ровно в полдень и раздался собачий лай в полдюжины глоток. Начался форменный бедлам.

Псы профессионально рассредоточились по саду, преследуя котов и кошек, а перепуганные лакеи с криками бросились их спасать. Сумиз, Рубин и Пирам — сами кинулись к людям, мгновенно очутившись у них на плечах. Слуги тут же переправили ошалевших животных в первые подвернувшиеся окна. За остальными пришлось бегать по аллеям и тропинкам и драть глотки до хрипоты, выкликая попрятавшихся зверьков. Лоран же, вооружившись забытым в саду складным табуретом, лупил бродячих псов, что было силы. С кухни к нему на подмогу прибежали поварята, из кордегардии — несколько гвардейцев, свободных от караула. Загремели выстрелы, к общему шуму и гаму добавились отчаянный собачий визг и скулеж.

Четверть часа спустя на дорожках сада лежали шесть собачьих трупов. Гвардейцы некоторое время еще прохаживались по саду, внимательно осматривая подозрительные места на предмет укрывшихся четвероногих налетчиков, и похвалялись друг перед другом своей меткостью. Лакеи в который раз пытались сосчитать собранных котов и кошек, продолжавших нервно метаться по комнатам. Как будто все животные уцелели, псы никого не успели порвать. Ришелье, высунувшись в окно, громко потребовал немедленно привести к нему в кабинет всех его любимцев. Лакеям вновь пришлось шарить по всем закоулкам и увещевать взъерошенных кисок, а потом — кто по одному, кто по двое — тащить их, мяукающих и брыкающихся, к хозяину.

— Ваше высокопреосвященство! — вдруг заорал не своим голосом из сада Лоран. — Извольте позвать лекаря! Мадам умирает!..

— Берите ее на руки и несите ко мне, лекарь сейчас же будет! — тут же откликнулся кардинал.

— Я ее не подниму, ваше высокопреосвященство!

— Как это — не подниму?!

— Да в ней добрых сто двадцать парижских фунтов веса!..^[6]

Если Лоран и ошибся, то ненамного. Пышногрудая мадам де Комбале, лежавшая на жухлой траве в обмороке, примерно столько и весила. Рядом разметалась без чувств худенькая мадам де Сабле.

Буквально через минуту на помощь слуге поспешили гвардейцы и внесли обеих дам во дворец, прямиком в гостиную его преосвященства. Лоран же, как умный лакей, поспешил в другую сторону — показать свою находку отцу Жозефу. Это был поводок кота Портоса, перерезанный посередине.

— Где ты взял это, сын мой?! — спросил изумленный капуцин.

— Выпало наземь, когда мадам поднимали, святой отец.

— А где… Портос?

— Не знаю, святой отец!

— Тогда помолчи пока об этом поводке…

Лоран послушно кивнул, вернувшись в гостиную, созвал кошачьих слуг и велел всем отправляться снова в сад — искать дикого Портоса. Лакеи разбежались по аллеям в поисках кота, но безрезультатно. Потом обшарили весь дворец, от погребов до чердаков, — тоже ничего. Самые упорные еще часа два бегали по окрестным улицам, расспрашивали прохожих: не попадался ли кому на глаза огромный и пушистый серый кот в красном сафьяновом ошейнике и с красным поводком.

Но Портос как в воду канул.

Отец Жозеф, убедившись, что в Пале-Кардиналь кота нет, отдал распоряжения слугам, а час спустя вошел в личные покои мадам де Комбале.

Племянница кардинала полулежала на тахте среди мягких подушек, вокруг суетились обе камеристки, растирали ей виски уксусом и подносили нюхательную соль. Госпожа де Сабле по-прежнему без чувств лежала в спальне.

— Как вы себя чувствуете, дочь моя? Вас испугали выстрелы? — поинтересовался отец Жозеф и сделал повелительный жест. Камеристки, поняв, выскочили из комнаты.

— Да, святой отец… — слабым голосом откликнулась Мари-Мадлен. — Я смертельно перепугалась за Армана… за его преосвященство. Думала: это наши враги…

— Похвальная забота… То есть, если бы не выстрелы, вы бы успели спрятать и выбросить поводок.

— Какой поводок?!

— Красный. Который две недели назад вы заказали для кота по кличке Портос.

— Я вас не понимаю, святой отец! — Мадам де Комбале даже приподнялась на подушках и испуганно уставилась на капуцина. — При чем тут поводок?

— Мадам, — жестко заговорил отец Жозеф. — Я знаю, что вы причастны к пропаже кота. Это по вашему приказу был устроен весь переполох. Видимо, вы хотели истребить как можно больше кошек. К счастью, вам это не удалось. Что же касается пропавшего кота, в ваших интересах, чтобы он был жив и вернулся в Пале-Кардиналь со всей возможной быстротой.

Капуцин, обычно в меру любезный с племянницей кардинала, сейчас был суров и строг. Мадам де Комбале заметно побледнела и снова откинулась на подушки. Она порядком побаивалась отца Жозефа. Если на дядюшку Мари-Мадлен могла иногда и прикрикнуть, то этот монах подобных вольностей не допускал — достаточно было посмотреть на его мрачное лицо.

— Боже мой, боже мой… — прошептала она.

— Давайте договоримся, — помягчев, предложил отец Жозеф, — вы возвращаете кота…

— Святой отец, вы ошибаетесь! — отчаянно перебила Мари-Мадлен.

— Я знаю все, что происходит в Пале-Кардиналь, дочь моя, — отрезал капуцин. — Я уже вызвал и допросил парфюмера, мэтра Барре. Он сказал: вы считаете кошек порождениями сатаны и хотите их истребить.

— Он лжет, клянусь вам!..

— Мои люди, конечно, могут отыскать кота, но на это уйдет время. Вы же знаете, где он спрятан, и…

— Говорю вам: не знаю! Я ничего не знаю!.. — И мадам де Комбале разрыдалась.

Некоторое время «серый кардинал» молча наблюдал за истерикой, потом как ни в чем не бывало продолжил:

— Если кот жив, в ваших интересах вернуть животное его преосвященству. Если же кот не вернется… Мадам, я знаю, как вы привязаны к его преосвященству, но Париж давно смотрит на ваш союз очень косо, на улицах распевают дерзкие песенки… Так вот, Париж будет счастлив узнать, что его преосвященство отпустил вас в монастырь кармелиток, куда вы так стремились еще в юности, а освободившееся место хозяйки Пале-Кардиналь успешно заняла мадам де Шольн…

— Кто? Эта потаскушка?! — Кроткая и богобоязненная Мари-Мадлен была изумительно ревнива.

— Мадам!.. — отец Жозеф произнес это слово с укором и неодобрением.

— Я… Я скорее убью ее! — И тут Мари-Мадлен снова разрыдалась, да так, что капуцину пришлось позвать ей на помощь Сюзанну и Бернадетту.

— Если вы приказали убить кота, горе вам, — сказал он, уходя. — Но если кот жив и вы его вернете, я берусь помирить вас с его преосвященством. Иначе… кармелитки ждут вас, дочь моя! Кожаный пояс, скапулярий и сандалии — ваш будущий удел!

Дверь захлопнулась.

Камеристки непонимающе уставились на хозяйку.

— Я пропала! — воскликнула Мари-Мадлен, комкая подушку.

И в самом деле, иметь своим врагом отца Жозефа никто во всем Париже не пожелал бы.

— Да что случилось-то, госпожа? — не выдержала Бернадетта.

— Отец Жозеф подозревает меня в краже Портоса! А я тут ни при чем!

— Госпожа, не плачьте, мы что-нибудь придумаем, — сказала рассудительная Сюзанна. — Мы купим другого серого кота…

— Другого такого во всем Париже нет! Он… это… — сибирский! И во всей Франции второго сибирского кота не найти!

— Значит, будем искать этого. И мы найдем его. Дайте мне возможность!

— Но как? Как?

— Я пока не знаю. Но у меня есть догадки.

Мари-Мадлен перестала всхлипывать, отбросила истерзанную подушку и пристально посмотрела на служанку, будто увидела впервые. Во взгляде мадам де Комбале загорелся огонек надежды.

— Какие же, Сюзанна?

— Например, тот, кто устроил переполох и украл кота, хочет поссорить вас с его преосвященством, — рассудительно ответила камеристка.

— Но весь двор хочет, чтобы я покинула Пале-Кардиналь! Меня всюду принимают и нигде не любят, Сюзанна. А я ведь всегда стараюсь делать людям добро… — покачала головой Мари-Мадлен.

Это было чистой правдой. Многим было за что благодарить мадам де Комбале. Она считала благотворительность своим призванием и не раз заступалась за грешников, вызвавших недовольство кардинала.

— Госпожа, если это заговор придворных, то кот жив, и они вернут его, как только вы уедете в монастырь кармелиток, — уверенно заявила Сюзанна. — Человек, вернувший его преосвященству любимого кота, может рассчитывать на многие милости. Если кот жив, его где-то прячут. Вряд ли, что в Лувре. Скорее всего, в предместьях.

— Уж не собираешься ли ты обойти все предместья и заглянуть на все чердаки?

— Нет, мадам. Я поступлю хитрее. Только дайте мне возможность… и немного денег. Видите ли, отец Жозеф еще не сказал его преосвященству, что подозревает вас, иначе кардинал уже был бы здесь. И в этом — ваше спасение…

Мадам де Комбале еще раз внимательно посмотрела на свою камеристку, и слабая улыбка наконец озарила ее красивое, слегка припухшее от слез лицо.

— Найди Лорана, Сюзанна, и вели ему, чтобы сообщал мне обо всех новостях незамедлительно.

— Будет сделано, госпожа! — радостно улыбнулась в ответ камеристка, сделала реверанс и убежала.

Мари-Мадлен перевела взгляд на вторую служанку, скромно стоявшую в сторонке, возле гардероба.

— Ну а тебя, милая, я попрошу только об одном: если ты хоть немного любишь меня, не ходи пока к отцу Жозефу и не рассказывай ему, что мы задумали.

— Мадам может быть совершенно уверена в моей искренней привязанности, — зардевшись, прошептала Бернадетта.

— Спасибо, милая. А теперь можешь идти. Я сильно устала и хочу немного отдохнуть от пережитого кошмара…

Примечания

6

Фунт как мера веса активно использовался в средневековой Европе. Причем к началу XVII века свой размер фунта устанавливали чуть ли не в каждом городе. Парижский фунт (ливр) в то время равнялся 489 г. — Прим. авт.