Улица Освободителей. Жизнь начинающего писателя

Дмитрий Тартаковский

Чем выше взлетаешь – тем больнее падать. Особенно справедливо это в отношении начинающего писателя из маленького провинциального городка. Творчество не приносит легких денег – приходится бороться за существование

Освободителей, 37 «А»/66 «Б»

Мы пили.

Сначала домашнее вино, потом самогон, потом водку. Саня Билецкий принес три «топора» — и вечер перестал быть томным.

К десяти часам группа наша была готова. В прямом и переносном смысле. Наша староста, Даша Евставфьева, громко и слёзно просила не пакостить — но Рома «Ромео» Жиган отличился, и выбросил содержимое желудка прямо на пол туалета.

— Рома, ну ё-моё! — причитал Серега Котляр, не забывая опустошать запасы «топора» — Кто так делает?!

Рома, пьяный и счастливый, продолжал опустошать желудок. Совместными усилиями трезвой части группы (как-никак, Ромео метром и восемьдесят сантиметров высотой, бокс, тяжелая атлетика) безвольное тело подтянули к унитазу. Даша выдохнула с облегчением, а мы вернулись к столу в зале.

Сидели, пили. С пьяных глаз говорили всякое, обсуждали преподавателей, клялись друг другу в вечном братстве. Особенно громко жаловался Мартын — ему, как-никак, чуть не срезали стипендию. Остальные, как люди опытные и бывавшие во всякого рода переделках, давали советы.

— Ты, главное, не дрейфь, — Котляр, человек рабочий, бывавший и в Росси, и в Белоруссии, пил и говорил мало, но чётко — Если препод давит, так под дурака работай. Башляй, где надо.

— Я понимаю, понимаю… — икал Мартын — Всё понимаю…

— Вот и делай. Главное у нас что? Физика забодать, да химика. А так степуха в кармане.

— Да, да…

Котляр, поняв, что зерна пали на добрую почву, подлил Мартыну. Тот выпил, и окончательно вырубился.

— Опять его тянуть, — проворчала Настя — Что это такое?

Мы стояли у окна, обнявшись, и все вокруг завидовали. Ну как — слегка, в меру неустроенности своей личной жизни. В целом все были рады, и даже наш Жиган ограничился поздравлениями вместо обычных приставаний.

Было хорошо. Выпили ровно столько, чтобы стало тепло, но не стало плохо. Настя сама прижалась ко мне, сама потребовала тепла, и сама же терлась щекой об мой старый свитер — и это было самым ярким проявлением любви. Говорили мало, больше целовались, и думали о светлом будущем.

— Не бойся, — отвечал я — Сам пойдет, и дойдет куда надо. Наша задача — правильно направить его.

— Ох!

— Это не трудно, — я поцеловал Настю в щеку.

— Поверю на слово, — улыбнулась Настя — Только я не хочу уходить.

За окном дома торжественны, величавы — как невесты в день венчания. Обычные в серые дни хрущевки и брежневки теперь преобразились в мутном свете, и город стал похож на древний храм. Только вместо колонн — пирамидальные тополя, вместо стен — длинные пятиэтажки. А в целом получалось очень красиво.

Вечер подходил к концу. Жигана общими усилиями положили в зале на диванчике, а мы принялись расходиться.

Мартын, изрядно готовый, искал шапку, которую держал в руках. Котляр сцепился в неравной схватке со стоящим в углу коридора свернутым ковром. Остальные пытались одеться в меру своих сил.

— Так, я открываю путь, — Настенька, не трезвее остальных, медленно открыла дверь — За мной, мальчики!

Мы с Котляром подхватили Мартына под руки и пошли вперед. Хотя «пошли» — не то слово. Уместнее было «поползли».

На улице было тепло и тихо. Осенний вечер вступил в свои права, и началось то время, когда хочется мечтать о светлом будущем. Но нам было некогда предаваться сладким мечтам — мы несли Мартына. В прямом смысле этого слова.

Путь наш пролягал по жилым кварталам. Под светом окон мир казался плоским, ограниченным, словно здесь, среди хрущевок, заканчивалась наша Вселенная. Но так и было — мы жили здесь, дети маленьких миров.

Дотянув Мартына к автобусной остановке, мы остановились. Котляр, сам не сильно трезвый, громко матерился, а мы с Настей занялись поцелуями.

— Ребята, — Мартын рвался куда-то вдаль, а Котляр его придерживал — Ребята, я вас уважаю… Ребята, честно слово.

— Верим, верим, — бедный Серый удерживал Мартына за шиворот куртки — Главное, не убегай никуда. Тебе же еще домой ехать.

Мартын с загадочным видом уставился на чёрные трубы ХимТяжМаша. Они хранили молчание, как и громада пустых цехов, где давно уже не было рабочих и работы.

Через несколько минут подъехал автобус. Мы погрузили Котляра с Мартыном в салон, помахали рукой, и отправились домой.

По пути Настя вдруг загрустила. Прижавшись как можно ближе к моему плечу, она вдруг спросила:

— А что дальше?

— Доучимся, пойдем работать, — ответил я.

— Слишком скромно, — поморщилась Настя — Я хочу большего.

— Чего?

— Не знаю, но хочу, — призналась моя благоверная — Когда пойму, тогда скажу.

— Великая женская логика! И долго мне ждать?

— Сколько надо, — тут последовала попытка меня ущипнуть за бок — Столько и будешь ждать. Не умничай.

Коротая время таким разговором, мы подошли к Освободителей, 69. Здесь Настя и жила, и — как я наивно надеялся — мы могли бы жить вместе.

— Придешь домой — позвонишь, ясно? И больше никакого пива, — Настя ловко натянула шапку мне на нос — Бегом, бегом.

Я в ответ поцеловал её — прямо так, с шапкой на носу.

— Ой, дурачек, — и тут же упорхнула за металлическую дверь. Я остался сам, снял шапку, и отправился домой.

Вся дорога по родной улице была словно экскурсией в прошлое. Вот родная гимназия, вот родные техникумы (хотя на самом деле один из них колледж, но…), вот проходные мертвых заводов. Когда-то на этой улице кипела жизнь, когда-то толпы студентов и рабочих шли по старой мостовой, помнящей русских царей. Когда-то…

У проходной ХимТяжМаша, как всегда, толпились местные реперы и скейтбордисты. Пили дешевое пойло, громко ругались, кое-кто пытался начитывать под бит из мобильного гнусавый «репчик». Каменный рабочий, держаший в руках колбу, с отвращением взирал на новых жителей родного края. Все стены проходной были исписаны граффити, среди которых особенно крупно выделялась алая исполинская надпись «Рэп-говно, рок рулит».

Уже возле дома я остановился, и что-то непонятное заставило обернуться. Последний троллейбус, звякая всеми стеклами, проехал мимо, а я вспоминал и вспоминал.