Дайвер

Дмитрий Тарасов, 2023

Роман, основанный на реальных событиях, рассказывает о пути Егора Тихонова – владельца дайвинг-центра, дайв-инструктора с огромным опытом, бизнесмена с прозвищем среди знакомых Дайвер. Попавший в следственный изолятор по воле случая герой переосмысляет жизнь и решает следовать за мечтой: максимально быстро стать технодайвером и погрузиться в легендарном дайверском месте Блю Хол (город Дахаб) на глубину сто четырнадцать метров. Одновременно Егор старается с помощью дайвинга реабилитировать друга, избавив того от недуга наркомании. В ходе глубоководного погружения в Блю Холе вследствие ряда ошибок Дайвер получает кессонную болезнь – в результате у него отказывают ноги и он оказывается в инвалидной коляске… Справляясь с последствиями потерянного здоровья, герой растет духовно и психологически, видит другими глазами друзей и близких, узнает горечь предательства и поражений. Сможет ли он преодолеть трудности, останутся ли в его жизни дайвинг, любовь, дружба?.. Сохранит ли в испытаниях верность Богу и любимому делу своей жизни?.. В романе раскрывается философия дайвинга, активно используются терминология и дайверский сленг, описываются подлинные впечатления автора.

ГЛАВА 2

«Тюрьма — недостаток пространства, возмещаемый избытком времени»

–…Да все эти бабы — с***, — резко доносится голос Черепа из привычного шума. Он со звоном грохает ладонью об стол при очередном ходе в домино.

Сокамерники в игре что-то бурно обсуждали и, как это частенько бывало, нелестно отзывались о женщинах. Я уже привык слышать бредовые разговоры и научился переключать свое внимание на книги, стараясь не присоединяться к диалогу.

— Че все сразу? Такие попадались, значит. Вот у меня жена, например, совсем не с***, — это уже Ромка, слышно, что на взводе.

— Какие только не попадались! И твоя — она ж баба, значит, тоже с***, — ржет Череп.

— Слышь, ты, п****, пасть свою заткни! — Несколько глухих ударов.

— С***, за п***** ответишь! — Звуки борьбы, мужики принялись разнимать Черепа с Джазом, я подскакиваю, но движения уже нет, невнятные восклицания, и все стихло. Как-то совсем стихло.

Ромка, быстро отмывший нос от крови, переступая разбросанные по полу домино и тяжело дыша, подходит к моей шконке с двумя дымящимися кружками. Майки на нем уже нет, зато видна криво набитая поперек груди татуировка: «Jazz from the heart»^[24].

— А что на английском? Русских слов мало? — поинтересовался я, специально не задевая тему драки, надо, чтобы остыл.

— Джаз родился в Америке, вот «по-американски» и написал, — ухмыльнулся Ромка.

— А вот я сторонник всего нашего, русского и настоящего.

— Да я тоже за все естественное! Если музыка — то на виниле, книги — на бумаге, наркотики — по вене! Я — за все натуральное и настоящее! — Джаз расплылся в улыбке, но от боли тут же прикоснулся рукой к разбитой губе.

Я подхватил, чтобы не уходить в обсуждение разборок в хате:

— И в настоящем человек устроен так: у него есть душа и тело, а еще — дух. Трехмерна не только реальность, но и мы сами. И вот если ввести духовное измерение, третью координату — все становится на свои места, даже твоя крутая философия. Вместо развития, приумножения своих талантов, получается, ради простейшего кайфа уничтожается то, чем ты мог бы быть полезен другим людям. Талант — слово из притчи, означает «дар Божий», который надо приумножать. Другие не приумножают — вот и выходит общество сплошного потребления или сплошного «украл — укололся — в тюрьму», как в твоем случае…

— А ты-то что полезного сделал для людей? — лукаво поинтересовался Ромка.

— Ну, например, у меня свой дайвинг-центр, я обучаю взрослых и детей подводному плаванию с аквалангом, помогаю людям найти свой интерес в жизни, — и я тут же вспомнил: как они там без меня — наверно, сейчас в недоумении?

В это время в дальнем углу хаты народ шуршал, видать, как раз обсуждал разборки, а потом к нам заглянул Миша. И сразу Ромке:

— Ты понял, что к чему?

Тот вяло пожал плечами.

— Ты, Джаз, в тюрьме, а не на воле! Здесь так общаться не принято.

— А я что? А я знал?

— Ты первоход^[25], это немного смягчает ситуацию, теперь все зависит, как поймут Череп и братва. Могут и посчитать, что ты не понимал, что говоришь. Но все равно… Скорее всего заточку^[26] в бок жди в течение трех-четырех дней максимум, или еще что…

— Какую еще заточку, куда? — Ромка все еще не в себе.

— Эх, молодежь! — вздохнул Миша. — Егор, слышал, что было?

— Повздорили.

— Повздорили? Нет, уважаемый, не повздорили. А сказали друг другу такие слова, которые назад не забрать. Ты, Егор, тут пару месяцев — слышал, чтобы люди ругались?

— Да каждый день. В чем вопрос?

— А в том, уважаемый, что никто никому не говорит именно таких слов. Вспомни, как здесь ругаются. Кружка охренеть какая горячая! Зашибись какая передача! А ты слышал, чтобы друг друга крыли матом?

Действительно, я давно заметил, что здесь народ может в запале и по столу стучать, и орать, но в ссоре личных оскорблений не допускает — это показатель понятий…

— За такие оскорбления можно и спросить. И спрос серьезный. Вот ты, Джаз, о чем думал, шальная башка?

— Мы с женой неделю назад десять лет совместной жизни отметили! А этот подонок ее с**** назвал. Я такое терпеть не буду.

Миша все так же спокойно выдохнул и выпрямился. Стало заметно, что более четкой позой он подчеркивает свою роль смотрящего. Голоса не поднял — не по роли.

— Тогда поясняю для тебя, Егор. Меня бы здесь не было — могли бы и разойтись краями. Хотя был бы другой смотрящий, все равно понятия не поменяешь. Я не могу от братвы скрыть ситуацию. Тогда и мне может прилететь конкретно. Варианта два. Первый: Череп никак не реагирует. Тогда через несколько дней ему перестанут подавать руку и переведут в хату с опущенными. Никто с ним ничего делать не станет, но он будет приравнен к п******. И второй вариант. Он должен ответить. По понятиям это означает, что Джаза он может мочкануть. Позор можно смыть только кровью.

— Что?! — выдохнул я. — Только так?

— Что-что. У тебя завтра с утра суд, ты-то что сделаешь? А у Джаза дня три-четыре есть. В камере такие вещи не делают, скорее всего, есть время до прогулки. Думайте.

Миша отряхнул колени, встал во весь свой невысокий рост и пошел довольно торжественной походкой к своей шконке.

Я понял, о чем он. Прогулка каждый день, но от нее можно отказаться. Не каждый мечтает таскаться вдоль бетонных стен по обшарпанному квадрату пять на пять метров под низким небом «в клеточку», — вот эту свободу отказа и оставляют. А раз в неделю хату шмонали^[27], тогда на прогулку выгоняли всех. Последний шмон был дня три назад, кстати, для меня — «исторический». Над собственной шконкой стикером от дезодоранта — скотч в передачах не разрешался — я приклеил ламинированные иконки, которые обычно возил с собой в путешествия, на дайвинг. Встречал утро и завершал день крестным знамением пред образами Ксении Блаженной, Господа и Пресвятой Богородицы. Во время шмона новый надзиратель вдруг выдал:

— Чья шконка с иконами?

Все местные непроизвольно повернулись ко мне. Жители хаты знали, кто тут «особо верующий», хотя я просто старался решать вопросы по справедливости и помогать, чем мог: лекарствами из передачек — больным; письмами, переданными через моих родных, — семьям местных сидельцев из республик СНГ… На время шмона всех запирали в клетке, за решеткой в коридоре, набитой арестантами, как селедки в бочке.

— Моя, — мне пришлось протиснуться вперед.

— Надо снять. Не положено.

— Так почему, что такого?

— А мало ли что ты там за ними прячешь?!

Если я отказываюсь выполнить «надо», мне грозит ШИЗО — штрафной изолятор в одиночке, с голоданием и еще более лютым, чем в общей хате, холодом.

— Сам и снимай, если рука поднимется, — отвечаю я в единственно доступном сопротивлении. Это не злоба, а смирение — и зов к тому человеческому, что есть в этом мусоре, как всех исполнителей системы называют заключенные. К душе того, кто презирает зэков, и кого презирают они сами.

Он отворачивается и возвращается в хату продолжать обыск. Когда группа надзирателей выходит из камеры, этот человек на секунду вскидывает на меня глаза — карего цвета, как у смирных лошадей, — и проходит мимо. Иконы остались на месте. Кто-то из зэков хлопнул меня по плечу: победа!

Итак, шмон через три дня, а значит… надо срочно что-то решать.

С Ромкой мы проговорили ночь напролет. Угроза жизни его, казалось, мало впечатляла. Пытаясь скрыть свой ужас от беспросветности новых подробностей «жизни в стиле Джаза», я старался перевести разговор на его музыкальные интересы, творчество и раздумывал, что сказать про себя. После школы я учился в нашем Тульском универе на кафедре радиоэлектроники, потом занимался разным предпринимательством.

— Сейчас у меня предприятие по производству светодиодных светильников. Там прокололся на неуплате налогов и заехал в СИЗО. Я на самом деле рад, что работаю по специальности. Пусть говорят, что в стране хорошо зарабатывают продажники да айтишники, — свое производство инженеру приносит хорошие деньги, сотрудники тоже зарабатывают неплохо. Произвожу светильники — товар стратегический, без света никуда, продаю по всей России.

— А Илья Николаевич как, Ольга Петровна? — Ромка часто бывал у нас дома и прекрасно знал моих родителей.

— На пенсии. Как всегда, наставляют на путь истинный. В жизненном плане меня, конечно, стараются понять, но с трудом. Правильно ты вспомнил, мои всегда говорят: «Есть такое слово — «надо»!» Я делаю все, как надо. Ну делал, ошибку допустил — не проконтролировал сотрудника. Теперь расплачиваюсь. Но не унываю. Читаю, развиваюсь. Батюшка вот приходил — в тюрьме, слава Богу, можно поговорить со священником, исповедоваться. Жизнь я стал ценить больше, мечтать — масштабнее!

Я действительно не унывал и не отчаивался, рассматривая происходящее под углом урока, новой точки, с которой можно стартовать, развивать духовную жизнь и жизнь душевную, поле своих увлечений: «Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность», — по Бродскому.

Разговор шел вокруг глобальных тем, поэтому я не успел подробно рассказать Джазу о главной своей страсти, дайвинге, и о главной мечте, сформировавшейся за эти два месяца в хате. Ряды двухэтажных металлических шконок, серые одеяла, однообразные разговоры, постоянные вялые конфликты — люди и стены здесь словно пытались изменить мое сознание до уровня 2D. Ты — лишь набросок, ты движешься по плоскости. Завтра — то же, что вчера. Но душа рвалась ввысь и вглубь. К духовному и к дайверскому, кстати, тоже: несколько лет назад я как инструктор успел открыть дайвинг-центр, единственный в городе. Вместо разглядывания потолка я закрывал глаза и бесконечно двигался под водой то возле черепах вдоль острова Сипадан, то вокруг подводной статуи Иисуса Христа на Мальте, то внутри стаи мант на Мальдивах.

Эти метафорические погружения — а у меня за плечами сотни реальных — дарили душевные силы. Мало-помалу начала появляться мечта: перейти на технический дайвинг с любительского, рекреационного, в котором я давно стал профи. Там, на максимально возможных глубинах за сотню метров, я узнаю подлинные возможности моего тела и моей души! Часами перебирая воспоминания и планы, я твердо решил: лучшее место для такого погружения — таинственный, мистический Блю Хол. Легендарное кладбище сотен дайверов в Египте, прекрасное и ужасное. Лучшее место для обучения дайверов: интересное для рекреационных погружений, опасное и притягательное для технодайверов. А я пойду к месту гибели Барбары Диллинджер, на сто четырнадцать метров. Молодая девушка из Голландии навсегда осталась там, став еще одним призраком самого известного в мире дайверского кладбища. Я же с моим опытом — выживу и начну свою новую жизненную эпоху!..

Голос Джаза, внезапно задрожавший в предутреннем сумраке, вырвал меня из глубины мыслей, с самой фиолетовой мглы морского дна возле Дахаба:

— Знаешь, с наркотиками перестаешь ценить жизнь. Мне в общем-то плевать на Черепа, я за себя не боюсь. Но Викуся одна не выживет… Даже сейчас — ну как, как она выживает?.. Не знаю, что делать…

— Я знаю, — взял я его за плечо. Мысли благодаря воспоминаниям и мечтам прояснились, как-то омылись, даже в камере будто повеяло свежестью. — За три дня я тебя не вытащу, но как выйду — сделаю все возможное. Тебе надо в ШИЗО.

— Куда? — поднял на меня удивленные глаза Ромка.

— Штрафной изолятор. Там хреново, но это твоя единственная возможность. Предлагаю вот что…

Утром загремели ключи, сначала из камеры вывалилась дверца кормушки^[28] с традиционным металлическим скрипом, а затем почувствовался тухловатый запах от бидона баланды. Заключенный из поваров под присмотром вохровца разливал ее по мискам и передавал в руки каждому зэку через окно в дверцы. Когда дошла очередь до Ромки, тот, понюхав налитое, сделал лицо оскорбленного общественника и громко произнес:

— Что за г**** вы тут людям даете?! — и выплеснул содержимое миски в лицо баландёру^[29].

Несмотря на то, что сцена была нами заранее подготовлена, я не ожидал такого феерического исполнения. Талантище!

В суд меня выводили одновременно с Джазом, которого вели в ШИЗО.

Примечания

24

Jazz from the heart (англ.) — Джаз от сердца.

25

Первоход (жарг.) — человек, впервые оказавшийся в СИЗО (следственном изоляторе).

26

Заточка (жарг.) — название самодельного атипичного холодного оружия в виде заостренного стержня. В общем виде тюремный нож.

27

Шмон (жарг.) — обыск (досмотр) камеры, проводимый сотрудниками СИЗО, при этом все заключенные выгоняются в коридор.

28

Кормушка (жарг.) — узенькая фортка в камерной двери, через нее заключенным подают пищу и воду.

29

Баландёр (жарг.) — арестант, прикрепленный к хозблоку и разносящий по камерам тюремную баланду (еду).