3
И вот я пришел к Игорю Николаичу на собеседование. В Дом культуры наш. Потому что репетиции «Струн Севера» там проходят.
Он спрашивает:
— Ты играть умеешь?
Я говорю:
— На гитаре немножко.
Мне просто папа гитару подарил, когда еще с нами жил, — мол, раз у меня способности к музыке, то пусть я учусь на ней играть.
Ну я немножко и научился. Точнее, Андрей Бобров, одноклассник, аккорды мне показал. Я и тренькаю с тех пор.
— Гитары у нас в оркестре нет, извиняй, — вздыхает Игорь Николаич.
— Жалко, — говорю.
Он тогда смотрит на меня, улыбается и спрашивает:
— А на чем-нибудь еще играешь?
У мамы есть присказка, что я играю у нее на нервах. Но не ответишь же так. Дурацкая шутка получится и древняя. Вот и молчу.
Он тогда:
— А не пробовал, например, на балалайке?
Я мотаю головой — мол, нет, конечно. Где я балалайку возьму.
Он тогда говорит:
— Погоди, я сейчас.
И выходит из кабинета.
А в кабинете у него — красиво, кругом портреты композиторов, только без подписей, и поэтому кто есть кто — непонятно. Но я все-таки узнаю´, не совсем же дурак: вот это — Чайковский, это — Мусоргский. Наверное. Мусоргский похож, кстати, на Игоря Николаича. Тоже весь в бороде. И чуть-чуть улыбается. А, и этого знаю: молодой Шостакович. Он у нас в школе в кабинете музыки висит. Мы еще ржали, что он на Гарри Поттера похож. Он и правда похож. Тоже в очках и с челкой. И умный. Вылитый Гарри Поттер, только Шостакович.
А еще в кабинете — пианино, целых два. Одно черное, другое коричневое. И пюпитры с нотами стоят. И цветы на окнах. И моль летает. Черт, я ее боюсь! А она, как назло, летает все время вокруг меня… Сгинь, моль! Я вообще много чего боюсь. Ну, это между нами… И мо´ли боюсь, и вообще насекомых всяких, особенно тараканов… Не знаю, почему так. Может, меня когда-то таракан напугал? Я не помню, а подсознание помнит…
Игорь Николаич заходит с балалайкой, я от моли отбиваюсь.
— Ты чего?
— У вас тут моль!
— Ну да, моль тоже человек, музыку любит, — улыбается Игорь Николаич. — Ты что, боишься ее?
Я молчу, конечно. Не скажешь же: да, боюсь. Смешно.
Игорь Николаич ловко ловит моль на лету одной рукой, а другой — протягивает мне балалайку.
— Ноты знаешь?
Ну да, ноты теперь уже знаю. Так, в общих чертах. Не зря же в музколледж поступать собираюсь.
— Сложных партий у нас нет, все-таки школьный ансамбль, не профессиональный… Если знаешь гитару, то и с балалайкой справишься, — уверяет Игорь Николаич.
Он показывает мне аккорды, я пытаюсь повторить.
Ну да, в принципе, не очень сложно.
Только непривычно. У гитары шесть струн, у балалайки всего три.
Игорь Николаич показывает, как играть трéмоло. Это когда быстро-быстро указательным пальцем по струнам вверх-вниз, вверх-вниз…
Да, все получается, в общем-то. Тогда Игорь Николаич торжественно вручает мне балалайку и файл с нотами и говорит, радостно улыбаясь:
— Ну что ж, Константин, ты принят! Тренируйся! Завтра в шесть репетиция.
И я, гордый, отправляюсь домой. С балалайкой в черном чехле.
Выхожу из Дома культуры — а на улице темно. Ну, у нас почти всегда темно, тем более осенью-зимой. Темно, но все равно красиво. Фонари на площади вокруг фонтана. Люди гуляют. Хоть и холодно, но все привычное. И я медленно по ступенькам спускаюсь, там высокие такие ступеньки… Медленно спускаюсь — и мимо фонтана, мимо скамеек по кругу, мимо людей иду по площади, а со всех сторон огни, огни разноцветные, отражаются в глубоком снегу… Снег хрустит ритмично, потому что я ритмично по нему иду… То есть так-то все люди, наверное, более-менее ритмично ходят. Но не все замечают. А у меня ритм постоянно в голове. Вот и шаги поэтому свои замечаю. Что они ритмичные. Хрусть, хрусть, хрусть, хрусть…
Иду с балалайкой, хрущу по снегу, и на душе довольно весело. Потому что — ну вот, какое-то будущее и у меня намечается! Может, даже великое. А что? Как будто великие сразу с чего-то великого начинали. Тоже вот так — в маленьких, Богом забытых городках жили, плохо учились, проблемы имели разные, да мало ли… Так и я. Начну со школьного оркестра — а потом, глядишь, и в консерваторию поступлю. Может, даже в московскую. А там уже…
Иду по городу, смотрю на огни, на домики не сильно высокие, но такие милые… И думаю: да ладно, прям умирает город! Ничего он не умирает. По крайней мере, пока я по нему иду. Вполне себе живет.
Тут я остановился: решил Степе написать — мол, подходи, балалайку покажу.
Пока стоял, писал в телефоне Степе, рядом женщина остановилась с маленьким мальчиком. Тоже что-то в телефоне своем копалась. А пацан этот во все глаза смотрел на балалайку. И наконец потянул свою маму за рукав шубы и спрашивает:
— Мам, это сьто?
Женщина не ответила, вся в телефоне.
Пацан тогда опять:
— Мам, это сьто такое?
Женщина наконец подняла голову, посмотрела, задумалась на пару секунд, потом спрашивает у меня:
— Балалайка?
Ну да, в чехле не очень понятно. Для непосвященных.
— Угу, — говорю, — балалайка.
— Баба-лайка!.. — восхищенно протянул пацан.
— Да не баба-лайка, а балалайка! — поправила его мама.
— Баба-лайка! — упрямо повторил пацан.
Женщина виновато на меня посмотрела. Я улыбнулся — мол, ничего, все хорошо. Постарался улыбнуться как можно дружелюбней — совсем как Игорь Николаич, только у меня бороды пока нет.
Написал Степе: «Я подхожу, выходи», — и пошел дальше, по дороге к дому, с «баба-лайкой» в черном чехле.
