Владимир Высоцкий. Человек народный. Опыт прочтения биографии

Дмитрий Силкан, 2020

Владимир Высоцкий написал более семисот песен и стихов, сыграл культовые роли в театре и кино. Он был одним из немногих советских людей, кто мог свободно путешествовать по миру. Но было ли у него в жизни все так легко и безоблачно, как могло показаться на первый взгляд? Он всегда жил крайностями и шел напролом, ни в чем не признавая чувства меры. Он прожил всего сорок два года. Но и при жизни, и по прошествии сорока лет после смерти его биография до сих пор остается предметом ожесточенных споров. Эта книга – еще одна попытка попробовать понять и разгадать некоторые грани этой уникальной личности, а главное – попытаться ответить на вопросы: что сделало его таким, откуда в его песнях этот трагический надрыв, а в стихах – пульсирующий оголенный нерв?.. Своими мыслями и воспоминаниями о Владимире Высоцком и о том, как они относятся к разным аспектам его жизни и творчества, делятся двоюродная сестра поэта Ирэна Высоцкая, коллеги по актерскому цеху Лариса Лужина и Николай Бурляев, кинодраматург Илья Рубинштейн, режиссер, сценарист, Андрей Левицкий, главный редактор журнала «Наш современник» Станислав Куняев, рок-музыкант Александр Ф. Скляр, поэт, литературовед Константин Кедров, скульптор, художник Григорий Потоцкий и многие другие…

Начало. Московская шпана

И вот ушли романтики

Из подворотен ворами…

В. С. Высоцкий

Считается, что довольно долго Высоцкий буквально находился в плену своего дворового, полублатного имиджа. Где-то ему это помогало — создавало некий ореол запретного, рискового и разбитного. Где-то порядком мешало: например, в тех случаях, когда функционеры с киностудий боялись утверждать его на очередную кинороль. «Как бы чего не вышло». Хотя Высоцкий уже давно перестал писать «хулиганские» песни. Но это его не спасало от предвзятого отношения членов разного рода художественных советов. Впрочем, вряд ли они глубоко знакомились его творчеством — скорее всего, просто «что-то такое слышали». А дальше вступала в силу та самая инерция восприятия.

Но, так или иначе, первая известность к Высоцкому пришла именно после его ранних песен, стилизованных под «блатную» тематику, лирическими героями которых становилась шпана, заключенные, «честные воры» и прочие представители уголовной субкультуры.

Владимир Гугнин: В нашем дворе, на задворках Москвы, среди пацанов ходили мифы и легенды о Высоцком, по накалу не уступающие мифам античным. Я, например, не раз слышал, что «Высоцкий сидел». А как же иначе? Ну никак не мог человек, ревущий «блатные» песни с кровавым надрывом, не сидеть! Говорили, что Высоцкого «упекли» за то, что он, мол, милиционера ножом «порезал». Также ходила молва, что Высоцкого самого «порезали» уркаганы, когда он с ними что-то там не поделил «на малине». Ударили якобы «пером» в самое сердце. Но Владимир Семенович, как настоящий супермен, выжил и «отомстил гадам». Много я слышал сказок о Высоцком, а вот о том, что он выходец из классической московской интеллигентной семьи, выпускник театрального училища и актер драматического театра, мы не знали! Да и знать не желали, если честно. Пацаны дружно считали Высоцкого криминальным элементом. То есть решительным, честным, свободным мужиком — с «фиксой» во рту и наколками по всему телу.

Нельзя утверждать, что уголовная тематика была для Высоцкого исключительно умозрительной, привнесенной извне. Исследователи не раз отмечали, что в детстве он многое из этих блатных понятий пропустил через себя. Поэтому и знал многие реалии, о которых пел, если и не изнутри, то во всяком случае — близко, по-соседски.

Александр Чистяков: Высоцкий — дитя войны, одно время был безотцовщиной, пока отец не забрал его к себе в Германию. Человек с хорошим образованием, но с уличным воспитанием. У него же практически рядом с домом находился Бутырский следственный изолятор. Он видел тех людей, кто носил передачи сидельцам — причем именно уголовникам, а не каким-то политическим репрессированным. Блатную романтику Высоцкий воспринял с самого детства.

Уличное воспитание накладывало свой отпечаток на ту картину мира, которая складывалась у подростков — сверстников Высоцкого, обитателей тех самых дворов, где частично царили блатные понятия.

Сергей Жильцов: Не забывайте, что это был Каретный, и все эти близлежащие переулки: драки уличные, стенка на стенку, борьба за лидерство и т. д. Высоцкий быстро в это дело втянулся и стал таким настоящим послевоенным москвичом.

Тут были не обычные мальчишечьи проказы а-ля приключения Тома Сойера, а что-то посерьезнее! Но не стоит забывать, что это был и вопрос выживания в том числе. Когда Высоцкий поет: «…дерзнули из напильников делать ножи! Они воткнутся в легкие, от никотина черные…» — то остается вопрос: какова тут доля авторского вымысла? Да и есть ли он тут вообще? И если даже не видеть все воочию, то как минимум частенько слышать о подобных реалиях в своем послевоенном детстве Высоцкий точно мог!

Сергей Жильцов: Тогда у них были компании интересные, но полукриминальные. Очень любопытную историю рассказал Вайнер: «Когда мы с Володей разговаривали, он спросил: а сколько у тебя в подъезде сидело? Я ответил: почти все в подъезде сидели! На что Высоцкий говорит: у нас — то же самое!» Это чтобы было понятно, что такое Москва послевоенная.

Однако Высоцкий не ушел в криминальный мир. (Хотя, как многие утверждают, его бы там вполне могли принять с распростертыми объятиями!) Возможно, именно тот талант, дар слова, который он в себе ощущал, просто не дал распорядиться своей судьбой таким лихим образом. Как вариант — в нем просто не хватало той озлобленности, тотального недоверия к людям и к миру. И ощущения себя волком-одиночкой, в том числе. Юный Володя Высоцкий попал в эту матерую среду уже после уроков воспитания, данных отцом-фронтовиком. Да еще — прямиком из вполне себе сытого бюргерского мирка поверженной Германии, где не было необходимости биться за место под солнцем.

Сергей Жильцов: У Высоцкого было детство непростое: эвакуация, потом жил в Германии с отцом. Но когда он вернулся в Москву, то стал крутым — в том смысле, что у него шмотки были крутые, из Германии. Он московского голода здесь и не видел, потому что там же он в воинской части жил, на полном довольствии. У него даже имелся свой аккордеон, было пианино. А сюда приехал — здесь вся дворовая шпана бегает чуть ли не босиком в центре Москвы: война только прошла, и неоткуда было взять хорошие вещи. Хотя и голод, и нужда все-таки его затронули, когда он в Москве с матерью жил, — потому что очень непросто было в то время сводить концы с концами. Но при этом рассказывают: когда мать Высоцкого жарила котлеты на противне, то он бегал во двор: выносил и раздавал всем детям. Это не происходило, конечно, каждый день. Но по возможности он их подкармливал, потому что понимал: дети просто не доедают!

Вот так — какой уж тут блатной мир, когда ведешь себя чуть ли не как мать Тереза! Но, с другой стороны, от нравов улицы, от окружающей его воровской романтики тоже не особо спрячешься. Оставалось одно: наблюдать, по возможности не выбиваться, не становиться белой вороной. Но и не терять себя, конечно. Как мы увидим дальше, сохранение своего внутреннего стержня, верность своей стезе и лире — это определяло всю жизнь Высоцкого!

Алексей Певчев: Послевоенное московское поколение — это вообще особая тема. И интерес к криминальной романтике — тоже. Очень многие в то время имели и непосредственно криминальный опыт. Вспомним песню Высоцкого «Баллада о детстве» — там очень хорошо все это отображено. Соответственно, в подобных условиях нужно было выживать, а в каких-то случаях — даже пытаться интегрироваться в ту среду. При этом не обязательно становиться ее частью. Но не запечатлеть атмосферу блатной романтики, вкрапленную в конкретное время, для такого большого мастера слова, как Высоцкий, было бы глупо. Тем более что он сам был непосредственным свидетелем этой эпохи и отлично знал все ее реалии.

Блатная романтика вообще могла считаться некой альтернативой скучной официальной казенщине. Да, отовсюду пропагандировали трудовые подвиги героев-полярников, летчиков, геологов и шахтеров-стахановцев. Но едва ли этих героических личностей можно было вот так запросто застать в простых московских дворах! Они красовались где-то там: в кадрах кинохроники, на трибунах съездов. Думаю, если бы условный арктический летчик с орденом Ленина на груди собирал во дворе пацанов и рассказывал про геройские будни Заполярья может, гораздо реже получалось бы так, как пел Высоцкий годы спустя:

Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами,

И вот ушли романтики из подворотен ворами…

Летчиков на все подворотни не хватало! Да, видимо, и не особо они туда стремились… А вот крохоборов, мелкой шпаны разного рода, играющей с пацанами в ножички или в пристенок на деньги в послевоенной Москве водилось с лихвой!

Геннадий Норд: Милиция сразу после войны, в 1946–1947 годах, в Москве отчаянно пыталась совладать с разросшейся преступностью, но воровское начало было, увы, возведено широкими пацанскими массами чуть ли не в доблесть. А Высоцкий воспитывался во дворе именно в то время!

Картинно-лубочные примеры нового советского человека, который неуклонно следует принципам социалистического общежития в голодной послевоенной Москве воспринимались несколько со скрипом. Гораздо активнее в ходу были «понятия» — некий негласный кодекс криминальной субкультуры.

Григорий Потоцкий: В советское время литературу преподавали неплохо, но это была именно пролетарская литература, соцреализм. Мировые нравственно-назидательные произведения, особенно с христианскими мотивами, были под спудом. Советскому человеку надо было заново понимать, что такое честь, личное достоинство, — и «моральный кодекс строителя коммунизма» едва ли мог с этим справиться! Поэтому, как ни парадоксально, может быть, те люди, которые жили в то время «по понятиям», — они и были тогда самыми порядочными. Как минимум, не кривили душой и не приспосабливались! И с ними можно было иметь дело: они презирали подлость, трусость, малодушие, неискренность, конформизм. Были открытыми, честными, верными данному слову. Может быть, именно поэтому Высоцкий в своих ранних песнях и выражал философию этих людей. Такое впечатление, что другого способа борьбы с той косной чиновничьей средой, которая властвовала тогда в культуре, с этим всеобщим лицемерием, просто не было.

Если думаете, что известный скульптор Потоцкий имеет в виду «понятия социалистического коллективизма» или еще что-то подобное, то спешу вас разочаровать. Речь идет именно о так называемых «криминальных понятиях»!

Григорий Потоцкий: Когда я учился в пятом классе, то думал: кем же хочу стать? Решил для себя так: если у меня откроется на то талант, буду художником! А если нет, то уйду в криминальную среду, стану бандитом. Хотя я никогда не дрался, не слыл хулиганом. Спросите — почему такой странный выбор? Просто я считал, что только вольные художники и бандиты являются свободными людьми. Остальные — все несвободны!

Возможно, именно желание этой самой «свободы» побудило Высоцкого не избегать криминальной романтики, а по возможности ее пристально изучать, фиксировать в своем творческом видении мира.

Детское восприятие многих явлений — в том числе драки «стенка на стенку», умение защитить себя и друзей, и все прочие «законы» городской шпаны — очень яркое. И у большинства людей оно лишь несколько тускнеет, но никогда полностью не уходит с течением лет. Можно вспомнить «компании на Большом Каретном», о которых у Высоцкого-юноши остались романтические воспоминания и «бедовые» строчки: «Где твои семнадцать лет?.. А где твой черный пистолет?..» Можно — другие компании, где остался этот незыблемый принцип московской шпаны: «свои-чужие».

Сергей Жильцов: После Большого Каретного были компании у Епифанцева. То есть Высоцкий все время по дворовому принципу кучковался. И даже когда он попал в театр к Любимову, то у них там тоже сложилась подобная компания из нескольких человек: Смехов, Золотухин, Кошман, Епифанцев… Они все время вместе держались! Высоцкий — человек коллективный. Я думаю, что он не изменился в этом смысле к концу жизни. У него все это осталось именно из детства — когда складывался определенный уличный круг. Который не подразумевает жмотовства всякого, снобизма, обмана друзей и так далее.

Важно, что дворовое воспитание в обязательном порядке подразумевало некую отвагу, силу духа — не на словах, а реальную. Необходимость действия, доказывающего, кто ты есть по жизни, чего ты реально стоишь. В какой-то мере это не могло не отразиться и на общем мироощущении молодого Высоцкого.

Геннадий Норд: Высоцкий был маленького роста, довольно щуплый — в той же компании мальчишек должен был все время доказывать собственную доблесть, силу, смелость. У меня ведь в этом плане — все то же самое было. С детства у меня очки — поэтому и дразнили «очкариком», считали, что я не способен подраться или в футбол поиграть. И мне приходилось и во дворе, и в школе всем постоянно доказывать обратное! Если, допустим, кто-то обижал девочку, то я мог, даже не будучи с ней знаком, вступиться за нее и отчаянно полезть в драку. И даже не из-за того, что мне стало жалко эту девочку, а просто чтобы доказать всем — и себе самому прежде всего, — что я не трус, не хлюпик, не «очкарик»!

Высоцкому, возможно, по молодости тоже хотелось доказать многое: и себе, и окружающим. Он, по воспоминаниям, всегда являлся неформальным лидером. А тут — для дворовой-то компании! — не только физическую силу нужно иметь. Которую, кстати, он в себе неуклонно развивал: очень многие отмечают его удивительную физическую форму.

Валерий Иванов-Таганский: Среди актеров Театра на Таганке у Высоцкого была чуть ли не самая лучшая физическая подготовка: он был этаким крепышом — жилистым и сбитым. Легко отжимался от пола 40 раз, даже мог сделать стойку на одной руке, что далеко не каждому спортсмену под силу!

Но одной физической силы для безусловного лидерства было явно недостаточно. Требовалась еще и некая психическая сила, если так можно назвать тот моральный авторитет, что зарабатывал юный Володя Высоцкий среди своих друзей.

Сергей Казначеев: Я думаю, в своих ранних произведениях Высоцкий выражал некую хулиганскую идею этаких полукриминальных понятий — причем вполне сознательно. Отчасти сказывались и личные комплексы: малый рост, непрезентабельная — чего уж скрывать! — внешность, сипатый голос. Со временем к его хриплому крику привыкли. Эта манера исполнения даже стала очень модной!

Но, думаю, со временем Высоцкого даже больше начала заботить не выправка собственного имиджа, а чисто художественные задачи. Тематика, которую он отображал в своих ранних песнях, помогала ему создать совершенно новый психологический тип лирического героя: этакого настоящего рыцаря, борца за правду и справедливость. И при этом — начисто лишенного сусальной правильности, коей так любила награждать разного рода примерных передовиков производства официальная пропаганда того времени.

Дмитрий Дарин: Высоцкий в интервью не раз говорил: «Меня интересует характер цельный, на грани!» От себя так и хочется здесь добавить: «…характер, проявляемый или на войне, или в тюрьме». А где еще проявляется подобный характер — чтобы именно так: на грани? И тут Высоцкий как большой художник абсолютно прав и убедителен!

В определенной степени Высоцкий являлся свидетелем описываемых ситуаций, общался с представителями этой приблатненной среды. Но тут важно отметить, что в данную социальную среду он не окунался сам, являясь именно бесстрастным летописцем, а не непосредственным участником.

Олег Черемных: Высоцкого нередко отождествляют с блатным миром, что не имеет под собой оснований. Среди многочисленных приятелей, а уж тем паче близких друзей Высоцкого не было блатных — в привычном понимании. В этой связи можно было бы упомянуть лишь одного Вадима Туманова. Но он в свое время сидел по 58-й статье, по политической, — а это уже совсем другая история! И тут важно, что обращение к блатной романтике было возможно и в советской официальной культуре. Вспомним хотя бы Кольку Свиста из фильма «Путевка в жизнь» или героя Марка Бернеса из фильма «Два бойца».

При этом многие отмечают, что Высоцкому для отображения неподцензурных тем — столь непростых во времена СССР! — не нужно было влезать в чужую шкуру, заниматься допущениями и фантазиями. И что существовал некий круг людей, кто мог ему поведать о лагерных и криминальных буднях: непосредственно из первых уст.

Алексей Певчев: Мне кажется, что блатная тема в творчестве Высоцкого очень органична. В своих стилизациях под блатную романтику Высоцкий вычленял некие жесткие ситуации, в которых проявлялся сильный мужской характер. С подобными ситуациями он был знаком не только по своему детству московской шпаны, не раз сталкиваясь с ними позже. Например, после знакомства с золотоискателем Тумановым, бравшим к себе в бригаду, на прииски, тех, кто имел за плечами лагерный опыт. На приисках работали лютые мужики, многие из них как раз жили «по понятиям». Но и здесь в почете были мужество, честь, хладнокровие, сила воли и умение выстоять в самых суровых ситуациях. Сюжеты для своих песен Высоцкий мог почерпнуть из рассказов этих людей, когда ездил к Туманову, пел для них.

Высоцкий по своей натуре был, конечно, лихим мужиком: веселым, бесшабашным, рисковым. Поэтому и любил таких же лихих людей: думаю, они привлекали его своей внутренней раскованностью, залихватским отношением к жизни. При этом важно, что Высоцкий своим лирическим героям, даже связанным с криминальными историями, не дает оценочных суждений и не делит их на отрицательных и положительных. Это просто мощное беспристрастное бытописание, а делать выводы Высоцкий предоставлял непосредственно своему слушателю.

Современные литературные критики, увы, не пришли к консенсусу: как воспринимать блатные песни Высоцкого в контексте его творческого наследия. С одной стороны, подобное вполне ложится в общую канву традиций русской литературы…

Сергей Казначеев: Очевидно, что на стилистику и содержание блатных сочинений Высоцкого отчасти повлияли озорные стихи Пушкина, сатира А. К. Толстого, Козьма Прутков и кабацкая цыганщина. Те же Есенин, Блок, а также Маяковский и обэриуты. Но еще в большей степени, думаю, Высоцкий шел именно от фольклорных корней: от былинного эпоса, раешного стиха и лубка — до залихватских хулиганистых частушек «с перцем». Так что Владимир Высоцкий был, конечно, составной частью русской поэтической традиции.

…С другой стороны, порой литературные критики отказывают ранним песням Высоцкого, из лихого цикла, в особой художественной ценности. Дескать, создавались подобные вещи исключительно как некое баловство (вспомним те же юнкерские вирши М. Ю. Лермонтова). И потому-де предназначались лишь для узкой категории слушателей.

Станислав Куняев: Российские интеллигенты, а особенно — столичные, нередко выдавали себя за выходцев из народа. Любили баловаться блатной феней, играть роли блатных персонажей: «За восемь бед один ответ // В тюрьме есть тоже лазарет», «Я был душой дурного общества», «Рыжая шалава, что ж ты натворила» и так далее. Все это привлекало подростков 60-х годов. Но вечно быть подростком — смешно и глупо.

Тут можно возразить: вечно муссировать подобную тематику Высоцкий и не собирался. Чуть позже он уже стал находить сильные характеры и пиковые психологические ситуации для своих героев — в той же военной песне. И тут важно отметить, что этот блатной цикл писался как бы по некоему алгоритму житейского благородства, по которому затем создавались и песни военного цикла.

Николай Бурляев: У Володи Высоцкого нигде нет пошлости: везде — даже в озорных его текстах, исполненных особого юмора! — идет чистая нота его души. Он просто не мог писать похабщину! И даже когда он писал приблатненные песни, подстраиваясь под дух уходящего времени, то все равно каждый его текст исполнен очень высоких категорий: преданности к Отечеству, самопожертвования, дружбы, любви!

Интересно, а почему Высоцкий именно подобный, приблатненный репертуар выбрал для своего дебюта в качестве автора-исполнителя? Да, тяжелое дворовое детство. Но ведь Высоцкий не в детстве же взял в руки гитару! В послевоенной Москве, еще будучи пацаном, он овладел явно не теми музыкальными инструментами, что ассоциировались со шпаной. Скорее классическими — аккордеон, пианино… Гитара появилась много позже, уже во времена его студенчества.

Сергей Жильцов: Высоцкий стал играть на гитаре довольно поздно — когда учился в Школе-студии МХАТ. А большим ценителем и собирателем блатных песен являлся Андрей Донатович Синявский — его педагог по литературе. И его многочисленные ученики волокли ему весь фольклор, который узнавали. И что-то даже Синявский записал на пленку. Слава богу, это сохранилось! Сам Высоцкий про свои самые первые песни, так называемые блатные, дворовые, всегда говорил, что это именно стилизация. На концертах объявлял: «Песня-пародия на блатные песни». А знал он их великое множество.

Возникает вопрос: откуда знал? Да еще и так много? Вот тут-то и вспомним ту самую городскую шпану и романтизацию в ее среде блатного житья-бытья. Но кроме подросткового периода, с его увлечением уличной романтикой, и гораздо позже Высоцкому попадали в руки образцы той самой лагерной лирики. В том числе и при довольно мистических, если так можно выразиться, обстоятельствах.

Сергей Жильцов: Откуда брались все эти блатные песни? Кто-то передавал, самодеятельные песенники какие-то по рукам ходили. Владимир Акимов, одноклассник Высоцкого, мне рассказывал: мы, говорит, с Володей поехали как-то в Химки купаться. Это же тогда был совсем глухой район! И нашли прямо на берегу, под бревном, от руки написанную тетрадку: песенник, составленный целиком из блатных песен. Это было еще в середине пятидесятых. И там были какие-то тексты: «там сидит вор, бандит, весь наколкой покрыт, спать ложится на голые нары» и все такое. И нам многое было непонятно, но при этом — в высшей степени удивительно…

Обращение к блатной теме в силу ее запретности в те годы являлось определенной смелостью, этаким культурным лихачеством. Многие представители интеллигенции позволяли себе заигрывать с данной полузапретной субкультурой. Соответственно, Высоцкий сталкивался с интересом к блатному репертуару не только в компании бывших дворовых друзей, но и в домах известных деятелей культуры.

Сергей Жильцов: Откуда еще блатной репертуар прибавлялся? Сохранились записи Кочаряна, сделанные на Большом Каретном — там не только Высоцкий поет, но и Стриженов, и Мордюкова, и Гладков тот же. И все показывают какие-то новые песни — те, что им попались где-то. Например, звучит песня «Здравствуйте! Мое почтение». И мы видим, что Высоцкий буквально снял с кальку с исполнения Юрия Гладкова. Олег Стриженов спел «Шнырит урка в ширме у майданщика», а Высоцкий потом всю жизнь — но тоже лишь в узких домашних компаниях — пел эту песню, с теми же точно интонациями, которые услышал когда-то в компании Льва Кочаряна.

Думаю, Высоцкий не мог не замечать, что создаваемые им вольные песни находят широкий отклик. А та тема, что он использует — добавляет ореола запретности. Его популярность становится неформальной, причем — с определенным эпатажем. Что сразу же выделяет его из среды условных молодых романтиков, пытавшихся сочинять некие самодеятельные романсы про рассветы-закаты и встречи-расставания.

Дмитрий Дарин: Блатная лирика Высоцкого — особая тема. Именно потому, что, как известно, запретный плод всегда привлекает! Может даже, в этом плане и был особый расчет. Да и потом — в СССР тогда сидели или уже отсидели многие миллионы. Это была своя, отдельная жизнь!

Анатолий Сивушов: После появления первых песен Высоцкого его имя было покрыто массой слухов: мол, он — матерый уголовник, свои песни пишет в тюрьме… Честно говоря, я до сих пор думаю — с позиции испорченного шоу-бизнесом человека сегодняшнего дня, — не был ли это продуманный пиар-ход с его стороны: специально запустить вот такой слух… Хотя, возвращаясь в то время, я сомневаюсь в этом, так как тогда не было еще такого понятия, как пиар. Просто первые его песни были блатные, а голос — таким необычным, хриплым. И все это сильно подкрепляло интерес к его персоне!

Даже не важно, был расчет осознанным или все вышло само собой. Интересно то, что Высоцкому поверили. И действительно стали считать чуть ли воспевателем криминала. Те же самые представители данной субкультуры…

Геннадий Норд: Широко известна история, которая произошла с Высоцким в Сочи. Он там выступал на гастролях, а его номер обокрали. Забрали джинсы, куртку, магнитофон, гитару. Все унесли! Высоцкий пошел писать заявление в милицию. Его там продержали часа три, пока он писал объяснительную, пока подробно описывал похищенные вещи. А как вернулся в номер — на кровати лежало все украденное. И рядом записка: «Владимир Семенович, извините, мы не знали, у кого мы воруем. К сожалению, джинсы уже успели продать, остальное — все возвращаем». Представляешь, какая популярность, что даже воры вернули ему все!

В этом эпизоде интересна такая деталь: Высоцкий пошел писать заявление в милицию. А ведь по понятиям — этого как раз делать было категорически нельзя. Приведенный пример очень наглядно показывает, что для Высоцкого криминальная романтика, ее жесткие законы, понятия и прочие условности воспринимались исключительно с позиций автора художественного произведения. Он не описывал блатной мир изнутри, из себя — исключительно извне, со стороны.

Максим Замшев: Часто говорят, что Высоцкий, романтизировал уголовные реалии — но он вообще к блатным никакого отношения не имел! Да, было в его песнях ощущение дворового детства — он вырос в этом: улица, шпана… Но это не блатной фольклор. Конечно, изучая жизнь, литератор хочет узнать все социальные группы, в том числе так называемых сидельцев. Но здесь совсем другая, совершенно книжная история!

Впрочем, сами криминальные элементы, видимо, не особо обращали внимания, что Высоцкий ведет себя не по понятиям, например пришел «писать заяву в ментовку». В его песнях была такая доля проникновенности, такой артистизм — помноженные на действительно удивительный талант, — что авторы дворовых и лагерных песен упорно принимали за своего!

Владимир Крупин: Мне рассказывал офицер МВД, который в 1980 году охранял тюрьмы, что в день похорон Высоцкого в тюрьмах и лагерях происходило ритуальное сожжение гитар: так зэки отдавали дань памяти народному барду. В его песнях порой были и блатные мотивы, вот они его и считали за своего: вроде, он их парень, дерзкий. Вспомним его строки: «Это был воскресный день, но мусора не отдыхают!..» А у него же много подобного было!

И даже не столь важно, относится данное свидетельство к области мифа или так и было на самом деле. Главное, что подобные истории широко ходили в тогдашнем СССР. И никто не заявлял: «Нет, такого категорически не могло быть!» Скорее наоборот, очень популярно было мнение: «зэки Высоцкого очень уважают!»

…Но если рассматривать сейчас данный период творчества Владимира Семеновича исключительно с художественных позиций, то нельзя не отметить, что этап блатняка был очень важен для автора. И не случайно он от него никогда не открещивался, как часто бывает с разного рода юношескими, незрелыми работами.

Денис Гринцевич: В начале творческого пути у Высоцкого был цикл дворовых, блатных песен. Перейдя на темы более серьезные, достигнув уже пика в своем творчестве, он все равно от этого блатного периода не открещивался. А наоборот, всегда говорил, что написанием этих песен он хотел не только усовершенствоваться как поэт, но и стремился, чтобы эти песни как можно глубже запали в души слушателей. Сочиняя песни в этом жанре и хорошо зная эту тему от своих знакомых, он, тем не менее, строго соблюдал грань, позволявшую ему не опуститься ниже должного уровня.

И тут важно уточнить, что не стоит как принижать значение данного тематического цикла, так и придавать ему излишнюю значимость. Все-таки, если рассмотреть продолжительность увлечения этой тематикой, то она не так уж и велика. Первую блатную песню — «Татуировки» — Высоцкий написал в середине 1961 года. А уже осенью 1964-го как бы подытожил данный хулиганский цикл, записав на магнитофонную пленку все, что сочинил к тому моменту. Последние произведения на данную тему исследователи относят к 1965 году. После этого новых песен в данном ключе Высоцкий уже не писал. Хотя и исполнял порой отдельные вещи этого ряда на своих выступлениях. Особенно в узком кругу.

Вот все, что касается временного интервала увлечения дворовыми песнями. Относительно их количества — тут тоже видим, что произведений с подобной направленностью у Высоцкого сравнительно немного. Из порядка пятисот авторских песен — блатных насчитывается лишь около пятидесяти, то есть не более десяти процентов. Думаю, это тоже показательно.

А главное — Владимир Семенович искал «сильные мужские характеры» в полукриминальных кругах лишь до того момента, как не нашел другие их источники. Вспомним: последнюю «блатную» песню Высоцкий создал в 1965 году. А уже в 1966-м, начав сниматься в фильме «Вертикаль», он примерял на себя уже совсем других лирических героев — бесстрашных альпинистов. С иными, если можно так выразиться, идеалами и жизненными понятиями.

И именно с песен «горного цикла» началась поистине всенародная известность Владимира Высоцкого — как минимум в масштабе бывшего Советского Союза. Впрочем, об этом — в следующей главе…