10 лет благоденствия. Том I

Дмитрий Сергеевич Марущенко

Описываемые в книге 10 лет благоденствия – это последние 10 лет правления императора Александра I и первые месяцы царствия его брата Николая. Это время потрясений всего политического устройства Европы, время надежд и великих побед. Такого резкого развития общественной мысли и политических идей в России еще никогда не было. Это время называли эпохой благоденствия. Только одни называли ее так всерьез, а иные называли ее с саркастической ухмылкой.

Глава четвертая

1810-е года были временем всяких тайных и не очень обществ, клубов и союзов. Общество любителей природы, общество любителей искусств, общество соревнователей просвещения и благотворения, общество любителей пешей прогулки, общество громкого смеха… Этих обществ было больше чем людей, и образовывались они также часто, как и распадались. Тайными некоторые из них были не потому, что имели какие-то преступные цели или деяния, но потому только, что таинственность была хорошей приманкой для новобранцев. В наступившем эйфорическом мире и покое все же чего-то не хватало, люди скучали, тосковали и эта интрига, сладкое предвкушение раскрытия какой-то тайны влекло в эти союзы и клубы толпы дворян и мещан. Потому-то весной и летом деятельность тайного общества была очень, даже слишком плодотворной для организации столь молодой и со столь пространной целью. Вся эта деятельность заключалась в активном наборе членов и в попытке создать свой оригинальный устав, ясно излагавший цели и философию общества, отличающий оное от других ему подобных. Набирали членов исключительно амбициозных, с одинаковым с основателями образом мыслей. Среди шестерых основателей больше всех на благо общества работали два Муравьева, Александр и Никита. Трудно сказать, кто из них вёл более активную деятельность, но из принятых членов с ними мог сравниться пока только один новобранец — это принятый примерно летом Михаил Николаевич Новиков. Он был таким же ревностным членом масонской ложи, как и Александр, только более практичным и с менее мистическим взглядом на цели общества.

Тут вместо сноски скажем, что масонские ложи работали более открыто, нежели тайные общества. Император относился к масонским ложам благосклонно очень вероятно потому, что знал обо всем, происходящим в них. С 1810 года главный заведующий всем масонством в империи, так называемый Великий Мастер, должен был докладывать обо всех крупных и важных делах, совершаемых в этих ложах. За неисполнение этого несложного требования, с Великого Мастера требовали объяснения.

Так как в масонстве было трудно развернуться всем организаторским и управленческим талантам господина Новикова, он с радостью принялся за новое общество, с куда более ясной целью, но пока что не ясным статутом. Написанием этого статута был увлечён вместе с основателями и Новиков, который, как и прочие соавторы устава, тоже бывшие масонами, привносил туда со множеством пунктов саму идею и правила европейского ордена. Так была изобретена иерархия, пусть более простая, нежели масонская, но всё слишком уж ненужная для неформального общества ревнителей благоденствия отечества со слишком уж безобидной целью. Если кратко, структура была следующая. Всех членов разделяли на три категории: управляющие — первая категория, члены, имеющие право принимать в общество людей — вторая, и третья категория — сами «новопринятые». При составлении устава те же Муравьевы и Трубецкой хотели ввести различные обряды для вступающих в общество, но Якушкин и Муравьевы-Апостолы, далёкие от масонства, само собой, тому воспротивились, и вообще они не были сторонниками лишнего мистицизма, доходившего до абсурда и только портившего и опошлявшего истинную цель их общества. Кстати, что касается Трубецкого, то он летом почти не принимал участия из-за сведшей его в постель болезни. Его отношение по какому-либо вопросу передавалось либо устно одним из навещавших его основателей, либо письменно таким же путём.

Но вернёмся к Новикову, коль мы с него начали. Кроме своих сослуживцев и знакомых, само собой, кроме светского общества, званых обедов и балов, где же ещё найти людей чистых, непорочных, стремящихся к духовной нравственной чистоте себя и своего общества, как не в масонской ложе? Михаил, как и его знаменитый двоюродный дядя Николай Новиков, имел схожие с ним нравственные правила, и своих единомышленников он нашёл там же, где и он — в одной из многочисленных тогда масонских лож.

Новиков уже считался за старого бывшего гвардейского офицера, в следующем году ему предстоял юбилей — сорок лет. Но его безграничную энергию года не отнимали. Гражданская служба, которая каждые несколько лет сменялась более ответственной и более значимой должностью, в этом 1816-м году пережила двойной карьерный подъем. 26 июня он был переведён в число чиновников при генерал-провиантмейстере, спустя два месяца переведён начальником отделения в канцелярию малороссийского генерал-губернатора князя Николая Григорьевича Репнина, зимой его уже ждали для исполнения обязанностей в Полтаве. Помимо гражданской службы, Новиков состоял в ложе «Избранного Михаила», названной так в честь основоположника царствующей фамилии Романовых. Мастером, то есть блюстителем и распорядителем дел ложи был тогда первый русский художник-дворянин Фёдор Толстой, о коем мы распространимся после. Михаил Новиков занимал высокое положение, исполнял должность надзирателя. Несмотря на появление нового смысла жизни в виде тайного общества, Новиков теперь продолжал набирать новых членов также и в него, так что получалось, что он работал на два фронта. Так произошло, например, при принятии одного из популярных тогда и безусловно талантливых литераторов Федора Николаевича Глинки. Во время принятия к Новикову зашел также Матвей Муравьев-Апостол, который тогда в сомнениях ходил вокруг масонов, и все никак не мог решиться вступить в ложу. Под собрания масонской ложи занимался целый дом, нанимался он на деньги, сдаваемые братиями ложи, обязуемыми и клятвой, и распиской в этом. Учитывая происхождение их, эти их ежегодные взносы были довольно нескромными и можно было бы, наверное, взять в аренду здание еще более богаче и еще ближе к Зимнему дворцу.

Матвею пришлось обождать завершения принятия. Двери в конце концов разверзлись, и его взору предстал большой накрытый стол, полный всяческими яствами, братьями, среди которых он увидел самого Глинку в растрепанной и помятой рубахе, человечка очень маленького роста (для военного), весьма забавной наружности, при его нынешнем еще взбаламученном виде. На него был накинут сюртук, черные волосы были взлохмачены, так как были связаны некоторое время повязкой. Повязка была так сильна пережата, что даже оставила следы на висках. Новиков вышел к Матвею с благосклонной улыбкой.

— Извините, что заставил Вас ждать, Матвей Иванович! — сказал он. — Мы были бы очень рады видеть Вас в нашей ложе. Мы как раз сегодня принимали нового брата, поэтому я не смог сразу к вам выйти.

— Ничего страшного я ждал недолго.

— Когда же и Вы сделаете милость и присоединитесь к нашему союзу?

— Вы знаете, у нас уже есть свой союз. Я не вижу смысла вступать мне в ложу, если я уже состою в обществе, основателем которого, тем более, являюсь. Цели масонов слишком неопределительны по отношению именно нашего отечества. Поэтому мне будет уютнее и пользы от меня будет больше в обществе «Спасения», чем в какой бы то ни было ложе.

— Но здесь гораздо более единомышленников, — сказал Новиков, раскинув руки и оглядывая пустую залу, будто она была вся полна этими единомышленниками. — И настоящая цель общества от вас совсем не скрыта, и она ясна, как день Божий. Мы должны поддерживать друг друга на пути самосовершенствования. Но совершенствование духа не происходит в один день. И каждый день мы подвергаемся искушениям и соблазнам, которым не всегда находим силы противостоять. Но для того и созданы масонские ложи, эти отдельные миры, эти государства в государствах, чтобы вместе, в общем союзе противостоять душевным трудностям и с общей помощью достичь нашей цели для познания великой истины.

— Я вижу, как вы в этом преуспеваете, — сказал Матвей, кивнув в другую комнату, в сторону пирующих. За столом сидели и шумно набрасывались на разные блюда братья-масоны. Один стоял и разливал вино по бокалам до самого верха так, что из каждого оного переливалось на стол, со стола текло на пол.

Новиков что-то хотел сказать в оправдание своих братьев, но Матвей опередил его.

— Прощайте, Михаил. Не забывайте нас и не забывайте также, что сейчас идет пост.

При последних словах, он кивнул опять в сторону пировавших братьев, накинул шинель, надел шляпу и вышел вон.

Пока Новиков разговаривал с Муравьевым, братья ложи заморили своего червячка в желудке и принялись морить червячка в голове, услаждая себя и товарищей беседами о том, как здорово и с великими успехами они воспитывали свой нравственный дух, как они противостояли греху и пороку, как они жертвовали личными интересами ради интересов общественных и так далее и тому подобное. Новобранец, Федор Глинка, один из немногих, кто не притронулся и даже не смотрел на кушанья, глядел на своих новых братиев как-то недоверчиво, но слушал рассказчиков внимательно. Сей недоверчивый его вид делал потрясающую и забавную гримасу, потому как от природы Глинка имел ребяческое, если не сказать, детское лицо, отдающее добротой, миловидностью и какой-то святой наивностью. Тонкие губы его даже в обычном состоянии будто образовывали улыбку, так что казалось, будто Глинка всегда занят какой-то нескончаемой доброй непорочной мыслью. Но несмотря на такой вид, Глинка обладал большими талантами, был герой обеих французских войн и автором записок о них. К нему подошел Новиков и спросил, почему он не ест. Глинка, как бы опомнившись, улыбнулся, лицо его приняло обычный добродушный вид, и сказал, что не думал, что здесь сразу после собрания будет подаваться ужин и что успел до этого плотно отобедать в гостях у одного знакомого.

— Я боюсь понять незнакомые мне обычаи неправильно, — продолжил Глинка. — Знаете, чужая культура иногда производит какое-то чуждое, иногда даже неприятное ощущение и кажется, что она дикая, варварская, но стоит приглядеться, и это оказывается только лишь мишура, а настоящее-то на самом деле скрыто под ней, и смысл, святое содержание перекрывает то омерзительное, что мы видели вначале.

Новиков во время монолога Глинки смотрел то в пол, то на братьев, то опять в пол, пока не понял, куда Глинка клонит, тем более, что он уже ясно начал излагать свою мысль:

— Мне кажется, что лицемерие, которое я здесь вижу, мне совсем не кажется, и это совсем не мишура, а истинное, что выражается этими людьми.

Новиков не мог выдержать второе за вечер и даже за час излияние уничижающей критики того дела, в которое он вложил столько сил и энергии, и он перебил Глинку.

— Я вижу, что вам будет здесь тесно и неинтересно. Я вас понимаю. Вы абсолютно правы, но я, видя ваше открытое и доброе сердце, хочу открыть и свое. Все это является лишь подготовкой, мишурой, как Вы соизволили выразиться. Эта ложа создана для поиска таких как вы, честных, верных своему отечеству, народу и государю, для проверки вас и для принятия в настоящее, главное тайное общество, целью которого является благотворение, служение наукам и государству.

— Значит, все это, — сказал Глинка, указывая на снова налетевших на трапезу масонов, — лишь игра и не по-настоящему, чтобы меня проверить?

— Нет, это люди искренне стараются исполнить уставы масонской ложи, но тут одна теория, но нет дела. Вы сами заметили, что в одной теории они не могут преуспеть, чего уж было бы ждать от них на практике! Слушайте, — сказал Новиков, беря Глинку под руку и уведя от пиршества в ту же залу, в которой он беседовал с Матвеем, — если не хотите вступать в серьезное тайное общество, если вам надо обдумать, время я могу вам дать. Но вы должны еще знать, что в нём состоят важные и известные люди, крайне умные, герои войны, участники походов. Но я не настаиваю, у вас столько времени на раздумье, сколько вам потребуется на решение. Я не хочу вас торопить.

— Ну что вы, я согласен вступить в ваше общество, если…

— Отлично! — вскрикнул Новиков, подбежал к столу, достал перо, макнул в чернильницу и стал быстро что-то писать.

–…если ваше общество действительно имеет такие благородные цели, — закончил свою мысль Глинка.

— О, мало того, что имеет такие благородные цели, так еще семимильными шагами идет к ее выполнению!

Новиков кончил писать бумагу и дал ее Глинке.

— Это чистая формальность, думаю, что и без этого можно было обойтись, но так уж принято.

Глинка прочитывал про себя бумагу Новикова, слегка шевеля губами.

— Статут общества еще толком не готов, но это не значит, что при его составлении, наша цель будет изменена.

Глинка прочитывал сообщение, не обращая внимания на слова Новикова.

— Но Вы можете принимать участие в сочинении статута в обществе. Мы его обсуждаем каждое собрание.

— Да, да… — пространно отозвался Глинка, взял перо и расписался в бумаге, чем вызвал добрую улыбку Новикова и поздравления с рукопожатием и восхищением его желания послужить отечеству.

После, Глинка редко захаживал к масонам, но не выходил оттуда, надеясь, как и Новиков, найти в ложе новых для их союза честных и добродетельных и вообще деятельных людей. Однако медлительность и пространность цели нового общества при бесконечной нереализуемой энергией молодых офицеров, не знающих куда ее направить, приводили пока только к безуспешным их поискам лучших способов найти применения своим талантам и этой внутренней энергии. Некоторые из них были уже на примете у других масонов, и спустя некоторое время, уже в новом 1817 году были посвящены в масонские ложи. Среди таких переплывших из тайного общества в масоны, были Сергей Муравьев-Апостол, Никита Муравьев, Петр Колошин и Сергей Трубецкой. Это без учета еще тех незначительных лиц, которые по своей незначительности, теряются в нашей истории.

Что касается исполнения устава, вернее, его набросков, рьяно защищая их в теории, прислушиваться к ним на деле никто не собирался. Так, наравне со второй категорией членов тайного общества, именуемых братьями, новые члены вовсю принимали своих знакомых, хотя заведомо предупреждавших принявших их самих о своём намерении. Крайне забавный случай происходил при такой вербовке одного очень талантливого гвардейского офицера, также масона, умнейшего человека, Павла Ивановича Пестеля, сына бывшего генерал-губернатора всей Азиатской части Российской империи, нынешнего члена Государственного совета. Он был адъютантом графа Витгенштейна и в описываемое время, по причине вынужденного отпуска своего графа, жил в Петербурге у своих родителей.

Пестель своим жестким характером, большим, ясным и почти энциклопедическим умом имел блестящую репутацию во всей гвардии. Выпускник Пажеского корпуса, по окончании которого его экзаменовал сам Александр Павлович, Пестель был участником Отечественной войны и заграничного похода, был ранен в бою под Бородиным, награжден Владимиром 4-й степени с бантом за Лейпциг и святую Анну 2-й степени за взятие Труа. Имел серебряную медаль на голубой ленте в память о 1812 годе и золотую шпагу с надписью: «За храбрость», полученную после своего ранения, от которого он оправился только после похода. Должность адъютанта генерала Витгенштейна занимал он с 1813 года, по званию был поручиком, и несмотря на безупречную службу последние годы в звании повышений не имел. Павел Иванович пользовался полным уважением среди солдат и офицеров, он же был на примете у генералов и высших начальников и даже, как говорили между собой офицеры, был на счету у самого императора! Генерал Витгенштейн, почти сразу оценивший своего адъютанта, доверял ему безгранично: Пестелю было разрешено вскрывать письма на его имя, он вёл всю канцелярию генерала.

Таким образом, на Пестеля положили глаз сразу несколько членов. Идея принять Пестеля в общество пришла сначала Трубецкому. Но он был плохим агитатором, и его пространных и, прямо сказать, непонятных речей не хватило, чтобы разжечь интерес Пестеля к обществу. К тому же Трубецкой, как член масонской ложи «Трех добродетелей», казалось, приуготавливал Пестеля к принятию его в оную. Так или иначе, принятием ни в общество, ни в ложу встреча не обвенчалась. Следующая попытка была предпринята Никитой Муравьевым. Он понимал, что ему также не удается заинтересовать Пестеля, но при этом он даже и не пытался искать те ниточки, за которые надо было только пару раз дёрнуть, чтобы Пестель стал «наш». Захаживал к Пестелю и Федор Глинка. Хоть он и не имел пока права говорить с кем-либо об обществе и тем более принимать в него, Пестелю он рекомендовал свой новый кружок и приглашал присоединиться к нему. Глинка заходил к Пестелю спустя несколько недель после своего принятия, сам он успел поприсутствовать на двух-трех собраниях, проникся идеей общества действительно больше, чем идеей масонства, как и предугадал это в нем Новиков. Немного приврав, Глинка пересказал цель организации своими словами так, как он ее понимал сам, то есть совершенствуя не себя в первую очередь, а само общество, свое окружение своими мыслями, высказываниями и поступками. Глинке удалось привлечь внимание Пестеля, но Павел Иванович все же не торопился отдаваться в спешке новому обществу, тем более, что он только-только вступил в новую масонскую ложу. Но что не удалось Трубецкому и Муравьеву, и что начал Глинка, то мог закончить только близкий Пестелю по уму, энергии и любви к отечеству Михаил Новиков. Тут-то и пригодился весь его опыт масонской конспирации, тонких, еле заметных намеков и потрясающе глубокий психоанализ принимаемого человека.

— Как ваша нога? — поинтересовался Новиков, слегка указывая снятой перчаткой на ногу Пестеля.

Пестель посмотрел на свою ногу, на которую указывал Новиков и сказал:

— С этой с рождения, слава Богу, всегда было все в порядке. А вот эта, — указал он на другую ногу, — схлопотала ружейную пулю под конец Бородинского сражения. Было повреждено все, что можно повредить, но хороши наши медики, в конце концов, вылечили, затянули все. Даже не хромаю. Вы ведь не заметили, какая была у меня ранена.

— Да, признаться, невозможно обратить внимание.

— Ну так вот… Так чем я вам могу служить?

— Ох, я слышал, что вы оставили свою масонскую ложу, где о вас были составлены очень хорошие отзывы.

— Я ее не оставлял, однако, мои посещения стали более редки. Отчасти это связано из-за службы.

— Только из-за неимением свободного времени вы перестали посещать ложу? Мне сказывали, будто вы хотели оставить ту ложу, по причине произведения обрядов исключительно на французском языке.

— Все эти ложи одинаковы, все занимаются своей деятельностью под надзором государства, так что я не вижу смысла в какой ложе состоять. Если меня исключат из этой, но предложат вступить в другую, я соглашусь, но абсолютно ничего не потеряю. Что же касается употребляемого там языка, любая организация, работающая в какой-либо стране, должна вести свою деятельность на том языке, который признан государственным в этой стране. Это мне кажется простым, логичным условием. Притом еще, что большинство тамошних людей русские и понимают и сколько-нибудь владеют своим исторически родным языком.

— А разрешите задать вам еще один вопрос, если я вам еще со своим допросом не надоел?

— Ну что вы! Я совсем не чувствую каких-либо неудобств со стороны вашего, как вы соизволили выразиться, допроса.

— Превосходно!.. Вы упомянули про открытость масонских лож… Если вас это беспокоит, хочу вам сказать, что в Петербурге есть тайные общества, о которых правительство ничего не знает, и что цели оных гораздо более существенны и постижимы.

— Признаться, некоторые уже со мной заговаривали на счет моего участия в некоей тайной организации, но я не слишком понял ее целей.

— У этой организации пока что нет особенной цели.

— Разве так? — удивился немного Пестель. — Вы только сказали, что у нее цели более существенны. Вам тоже предлагали в нее взойти?

— И знаю, и предлагали, и я в ней уже состою. Цель ее действительно немного пространна, но это не мешает всем членам активно распространяться об обществе среди своих знакомых и сослуживцев.

— Может быть, вы мне расскажите более подробно хоть бы примерную эту их, вашу цель?

— Общая причина создания сей организации, тайной, смею напомнить, было желание молодых офицеров искоренения зла, которое происходит, быть может, вы знаете, довольно часто и повсеместно во всей нашей бескрайней империи.

— И как же они хотят это искоренить?

— Достигая успехов в службе, совершенствуя свои знания в различных науках и так далее.

— Даже с ваших слов кажется все слишком неопределенным… Интересно, сколько вы народу успели завлечь в вашу организацию без определенной цели?

— Я сам в ней числюсь всего пару месяцев, но за это небольшое время было привлечено несколько десятков людей.

— Они подписывают какие-либо бумаги, клятвы, дают ли расписки какие-нибудь?

— Да, это непременное условие принятие члена. Более никаких обрядов члену не предусмотрено.

— А как члены узнают друг о друге?

— Они могут не знать друг о друге, если ни разу не виделись на собраниях.

— Это очень странно, как люди так легко дают расписку и вступают в организацию без особой цели, не имеющей определенной программы и плана.

— План и программа до сих пор пишутся, в их создании может принять любой принятый господин. В гвардии говорят о вас как о гениальном администраторе. Граф Витгенштейн ценит вас больше всех и ни в какую не хочет отпускать вас ради вашей дальнейшей карьеры. У нас есть множество талантливых руководителей, теоретиков, но никто из них не может написать толковую и простую инструкцию организации, а такой талантливый делопроизводитель, как вы, сможете нам в этом помочь.

— Вы уверены, что другие члены согласны с вами?

— Если бы они были иного мнения, никто из них не приходил бы к вам с предложениями о вступлении в их общество. Не говоря уже обо мне.

Пестель принял предложение Новикова, при условии, что ему будет дозволено работать над уставом общества одному. На первом собрании, на котором он был, его удивило, что общество не имело своего названия. Лишь некоторые называли общество Союзом спасения, но не всеми оно было принято. На собрании были все деятельные члены союза, кроме Якушкина. Кроме сих лиц, кои уже известны читателю, здесь присутствовали несколько новых членов, как то: князь Оболенский, братья Колошины, Федор Толстой, тот же Глинка. Все они, молодые офицеры, кроме Толстого, коему было уже под сорок, пока что мало говорили и больше слушали. Пестелю рассказали вкратце историю создания и те несколько успехов общества, кои заключались в нескольких принятых новых лицах. Пестель опять удивлялся отсутствию хоть какого-то устава, еще больше он удивлялся отсутствию названия тайного общества. Выслушав общую идею их союза, Пестель, не выжидая никакой паузы, будто изначально знал, что говорить, сказал:

— Вы ведь даже не знаете, чего хотите. Ибо если бы вы знали это, у вас бы не возникло сложностей написать устав своей организации. Устав пишется легко, я уверен, любой даже в одиночку это смог бы сделать, если бы внятно мог изложить то, что он хочет и как он это собирается претворять в жизнь. Однако, цель ваша слишком глобальна, и тем она ужаснее, что вы не знаете, как ее достичь. И она потому разрознена и неопределенна, потому что у вас просто не хватает знания собственной вашей страны, не хватает и понимания всех тех внутренних и внешних процессов, благодаря которому наша страна и существует. Исходя из этих знаний и пониманий оных, вы будете знать и понимать, что для страны и народа хорошо, а что для них плохо. Для этого мало только читать иностранные газеты и быть свидетелем современных преобразований в мире. Все, что в нем происходит обусловлено различными экономическими и политическими причинами, а не простой случайностью или прихотью отдельных лиц. Я признаюсь, в политических и экономических науках сам, как говорят масоны, профан. Но я знаю, что здесь, в Петербурге работает профессор Герман, преподающий политические науки. Если вы хотите достичь своей цели воздвигнуть порядок и справедливость, вы должны для начала знать, как это делается, чтобы не ввергнуть собственную любимую родину в еще худшие времена, чем те, в которых она находится сейчас.

Господа были почти все согласны с Пестелем, и было решено поручить ему записать к Герману всех желающих. Среди добровольцев были Трубецкой, Оболенский, Матвей, Никита и Александр Муравьевы. После того, как добровольцы были определены, Александр Муравьев сказал:

— И все же, помимо знаний, требующихся для лучшего исполнения нашей цели, мы должны заниматься другой ее стороной. Чтобы правильно употреблять полученные знания, мы должны совершенствовать себя для того, чтобы быть действительно достойны и готовы на воздвижение благосостояния нашего отечества. Для этого я предлагаю войти всем присутствующим в ложу «Трех добродетелей».

Среди слушавших Муравьева прошло какое-то шевеление, но никто ничего не сказал. Муравьев хоть и заметил это, но продолжил:

— Обычно в масоны принимают поодиночке. Но так как мы ясно имеем схожие идеи, одинаковые мысли, я вправе делать это предложение всем сразу, как одному. Сия ложа открыта недавно, среди учредителей вам, думаю, известны будут граф Виельгорский, князь Лопухин и князь Волконский. Все они люди самых честнейших правил и за год существования своей ложи успели доказать, что достойны называться масонами. В отличие от других лож, они занимаются не обычными разговорными заседаниями, но также вполне оправдывают своё название, занимаясь как раз тем, чем хотим в некоторым смысле заниматься и мы. Они уже имели успехи в благотворительности и пресекали зло и нарушения в других ложах.

— Что ж, почему бы и нет, — сказал Пестель. — Во всяком случае, если эти люди столь честные и инициативные, то почему бы им в будущем не вступить в наше общество. А сейчас я согласен, хотя и состою в другой ложе. Но согласен лишь в том случае, что заседания проводятся в ней на русском языке.

— Заседания ведутся в равной степени, как на французском, так и на русском языке.

— Тогда я готов вступить в вашу ложу, Александр Николаевич.

Остальные офицеры, кроме Новикова и Глинки, которые уже состояли в иной ложе, дали согласие. По понятным причинам, то есть по правилам принятия новых членов в ложи, рассмотрение их кандидатур длилось несколько недель и само принятие произошло у всех в начале только следующего 1817 года.

Таковы были дела нового тайного общества в первый год своего существования. Оно создавалось с единой целью не разрушать все подряд, но лишь изменять старое, привносить доброе и разумное новое только туда, где старое и глупое доходило до ужаса и бесчеловечности. Остановим же слежение за ним на некоторое время и перенесёмся к главе государства, денно и нощно радеющего за благоденствие не только вверенного ему народа, но и за благополучие и порядок всего Старого Света, спасителем которого он по праву считался.