Стоп-кран

Дмитрий Сенчаков, 2023

Одна из немногих нетипичных книг о девяностых. Никто не умер (ну почти). Ничего примечательного не произошло. Маркеры памяти слиплись в беспросветную обезлюбленную серь. События промелькнули, словно слайды в сломанном проекторе: сплошь то ли безутешная поздняя осень, то ли ранняя ледяная весна. Жизненные приоритеты сузились до банального выживания, а ориентиры до тёплого угла и умеренного угара.Первые нелепые шаги в бизнесе, горбушка – как очаг русской инородной культуры, трансформация государства и нашествие новых технологий. Книга об обыкновенной советской молодёжи, в период поверженных идолов, попранной морали и лопнувших надежд оказавшейся на распутье. И в то же время судьбы героев уникальны, ведь, перефразируя классика: когда на дворе мир-труд-май – счастливы все одинаково, а в смутные времена каждый несчастен по-своему.Неожиданное продолжение романа «Внимание… Марш!», которое может расцениваться и как самостоятельное литературное произведение.

Глава 5. Райком закрыт, все пьяны в говно

Вечером четырнадцатого января девяносто второго года резвилась мелкая белая мошка́, норовившая забраться в рукава и провалиться за воротник, зацепиться за вихор и набрякнуть стылой влагой, распушиться на ресницах и застить глаза. Костя не подал руки, размашисто проследовал в мою комнату, опустился на тахту, перевёл дух. Отдышавшись, протянул мне газетный лист, источающий ядовитые свинцовые эманации типографских оттисков вперемешку с промокшей от талого снега бумагой.

— Вот!

— Что это?

— Новая газета. На станции «Проспект Мира» девчонки бесплатно раздавали. Я взял две. Будто почувствовал, что мне в буквальном смысле протягивают руку помощи.

— Что же так тебя впечатлило? — спросил, а сам уже разворачиваю газетный лист.

— Сегодня наступило будущее русского бизнеса, — без тени ехидства изрёк Костя.

— «Из рук в руки», — читаю название газеты, рассматриваю полосы и потихоньку проникаюсь идеей.

— Нам больше не нужно расклеивать по столбам лапшу. Размещаешь одно объявление в газете, словно сотни тысяч за́раз расклеил! И ведь это только начало! Скоро их тираж вырастет до нескольких миллионов.

— Откуда ты знаешь?

— Эти ребята сделали то, что нужно всем.

— Хорошо, допустим, народ повадится размещать у них объявления. Но как они заставят людей покупать свою газету?

— Элементарно. Вот тебе, к примеру, нужны импортные кассеты?

— Ты и сам знаешь, — рассмеялся я, — что я на бобины перешёл.

Беседу поддерживаю, а сам втихаря любуюсь своей «Эльфой-203».

— Хорошо! Но ботинки, допустим, всем нужны.

— И джинсы!

— И джинсы, — согласился Костя. — Ты за ними в «Лужники» на барахолку мотался, а теперь логичнее купить газету и найти то, что подходит тебе лучше всего, выгоднее по цене, да ещё и ближе к дому.

— Нет, Костя, я всё равно попрусь в «Лужники». Там выбор больше!

— И больше кидал и прочих мошенников.

— Не нагнетай. Такие есть везде. И в газете появятся тоже.

— Хорошо, — примирительно переключился Костя. — Наверняка существует что-то такое, что тебе нужно, а в «Лужниках» этого нет.

— Существует такое. Зато оно есть на горбушке. Или на книжном развале — на стадионе Юных Пионеров. Пойми Костя, я не хочу сказать, что идея эта мне не нравится. Но я, наверное, консерватор. Я привык, когда мне что-то нужно, за этим куда-то ехать. А не идти в «Союзпечать» за газетой, а потом сидеть на телефоне. У меня пересохнет во рту и отвалится рука трубку держать.

Тут я с любовью перевёл взгляд на новенький аппарат Panasonic KX-T2315, который выправил себе вместо бывалого польского телефона RWT, таки разбитого моей одноклассницей Машкой. Конечно же, об мою голову, которая, к удивлению, оказалась крепче.

— Хорошо, — сдался Костя, потеряв интерес к бесплодной беседе с этим непроходимым дундуком, то есть со мной. — Время покажет.

На следующий день, в годовщину завершения строительства здания Пентагона¹⁹, мы с Костей отправились по разведанному накануне адресу. Напоролись на спесивое, но запущенное здание райкома. Вахта покрылась пылью и паутиной. В холле громко хрустят настенные часы. Какие-то синяки в телогрейках возятся с картонками. Окружают ими задрапированный красным кумачом постамент. Вышло так, что посреди ящиков пялится на нас со сканирующим прищуром огромная голова Ленина. Пригвождённые тяжёлым взором несокрушимого идейного вождя, мы втянули головы в плечи.

Грузчики заносят коро́бки через задний подъезд и формируют из них кривую неряшливую фортецию. Я присмотрелся: видики Funai. Подмигнул Косте. Не зря приехали.

Утратившая красную ковровую дорожку, заплёванная бетонная лестница равнодушно заканчивается на втором этаже, где подчёркнутые широкими откосами массивные дубовые двери ведут в языческое капище: приёмную и персональный кабинет секретаря райкома.

На левую створку двери намертво прибита вычурная табличка зеркального стекла с нелепым текстом, нанесённым золотой амальгамой: «Волгоградский районный комитет ВЛКСМ г. Москвы. Молодёжное объединение Неон».

— Не он? — недоверчиво переспросил я.

— Не я, — открестился Костя.

— Тогда кто?

И тут на нас распахивается тяжеленная дубовая дверь. Да так, словно её выпнуло взрывной волной. Разве что не слетела с петель. Из дверного проёма вываливается чисто выбритый и благоухающий дорогим одеколоном молодой человек с серыми глазами и в сером же костюме шикарного покроя, каждая ниточка которого орала, что она «лоро пьяна». Всё бы ничего, но галстук съехал в сторону, браслет золотых часов расстёгнут и те норовят слететь с запястья, одного штиблета нет, зенки блуждают по холлу поверх наших голов. Наконец резкость навелась на нас.

— О! Ребята!

— Привет.

— Молодцы, что пришли. Нам нужны идейные комсомольцы.

— Наслышаны.

— За… Заходите. Я вот до камеруна добреду пока.

— А где ботинок?

— Ботинок? — удивился серый молодой человек. — Действительно! Где ботинок? Эльвира!

На крик из проёма двери высунулась хищноватая крашеная блонда в строгом габардиновом костюме. Лишь одна пикантная деталь выдавала after hours: юбка была излишне вольно подтянута к талии, засветив даже не сами чулки, а лишь идею, что они там есть.

— Элечка, я утратил ботинок. Найди его, милая, пжаста.

— Не грусти, лапусик, — отозвалась Эльвира и исчезла.

Костя торжествующе посмотрел на меня: ну, типа, ты всё понял? Мы вступили в роскошные чертоги, отделанные массивными дубовыми панелями. Стол хозяйки приёмной был завален косметикой, еженедельниками, глянцевыми журналами и многочисленной канцелярией. На видном месте красовались красная засохшая чашка из-под кофе, красный телефонный аппарат и модная красная дамская сумочка.

Чёрный кожаный диван напротив оккупирован вольготно разместившимся молодым человеком, на этот раз брюнетом с закатившимися карими глазами. Его пиджак и галстук отсутствовали, зато штиблеты были на месте. То есть не совсем на месте. По правде сказать, вместо того, чтобы утверждать ноги их владельца на пышном ковре, штиблеты безалаберно водрузились на спинку дивана, венчая собой чёрный носок на правой ноге и серый — на левой. А может, наоборот. К счастью, обе брючины были одинаковыми и сходились в единую подбрюшную зону, окаймлённую скрипучим кожаным ремнём.

Ещё один экс-комсомольский персонаж с особым барским изяществом опёрся о подоконник и созерцал сереющую в ранних сумерках улицу. Его фигура была художественно вставлена в рамку из буйно разросшихся алоэ и каланхоэ.

В помещении находились два дополнительных письменных стола, но они были безнадёжно погребены под ворохом разнокалиберных коробок, громко выкрикивающих свои имена: бренды и логотипы. На английском, японском и корейском, немецком и французском.

«Образцы товаров», — смекнули мы с Костей, и наши глаза предательски заблестели.

Полуразутый товарищ вернулся из «камеруна», обвёл удовлетворённым взглядом вотчину и жестом пригласил следовать за ним. За первой дверью, открывшейся на нас, пряталась вторая, распахивающаяся наружу. Суём любопытные жала. Да-а! Неплохая каморка! Достойная папы Цезаря или мамаши Клеопатры. Т-образный то ли стол, то ли перекрёсток двух Новых Арбатов покорно терпел на себе опрокинутые стаканы, пустые бутылки, обглоданные закуски, лужи и скомканные салфетки, дымящиеся пепельницы и разбросанные фотокарточки с теми же пьяными рожами, запечатлёнными на фотоплёнку в некую прошлую пятницу.

Четыре стула отодвинуты, пятый валяется на боку. На других, в позах, как накрыло, застыли колоритные фигуры новых предприимчивых хозяев этой говённой планиды, вот прямо тут, в пьяном угаре и на нетрезвом ходу синхронизирующиеся с актуальными правилами игры перестраиваемой экономики.

В довершение картины одна портьера оказалась сорванной, обнажив засиженную мухами фрамугу. Откинутое стекло само лоснилось жиром многолетней грязи. Оттого из вельможного кабинета сирь потрёпанной ветрами антропосферы не мозолила глаз. А раз так, то нет и никакого стимула делать мир лучше, достаточно, чтобы хорошо было самому вельможе.

— Ну, давайте знакомиться. Вот моя визитная карточка.

«Серов Аристофан Абдулович, — читаем с Костей в четыре глаза, — генеральный директор». То, что надо!

— У нас тут день рождения одного ответственного товарища… — помялся директор. — Виски будете?

— Будем, — кивнули мы, но, увлечённые последующей беседой, напиток так и не пригубили.

— Наша работа поставлена чётко. Мы завозим товар. Идейные комсомольцы берут его на реализацию. Продал — не продал, меня не колышит. Не умеешь продавать — не берись вообще. Тридцатого числа будь любезен.

— А если в месяце тридцать один день? — на всякий случай спросил я.

— Какой тридцать один день? Я сказал: тридцатого числа, — настаивал Серов.

— В последний день месяца?

— Да. В последний день месяца, — кивнул он.

— Значит, и тридцать первого числа можно?

— Можно. Значит, запомните! Тридцатого числа! — упорно гнул своё Серов.

— А если что, вернуть товар можно? — спросил Костя. После фиаско с пельменями мой друг не расслаблялся.

— Можно, — кивнул Серов. — Но!

— Упаковка?

— Угу! Коробка должна быть в целости и сохранности. Ни один уголок не замят, скотч невредим. Найду дефект — придётся оплачивать.

— А что вообще есть? Что посоветуете для начала? — не терпится мне.

— Есть всё. От лезвий «Руби» и «Шик» до холодильников «Атлант».

На последних словах нас с Костей покорёжило.

— Паспорта с собой?

Мы кивнули.

— Сейчас составим договора́. Эльвира!

Мы помялись, переглянулись и потянулись за документиками.

— Эльвира!

Блонда, успевшая оправить юбку, деловито выхватила из наших пальцев бордовые книжечки и исчезла за сдвоенными дверями.

Одно из недооценивших виски существ, полулежащее за столом ближе всех, принялось суетливо приходить в себя. Опрокинулся и покатился ещё один стакан.

— А вот и наш коммерческий директор тут как тут, — обрадовался Серов. — Знакомьтесь! Вот его визитная карточка, у меня их много.

«Чернов Муса Харлампиевич, коммерческий директор», — читаем.

— А ещё у вас есть директора? — осмелел я.

— А как же! Полный набор! — расцвёл Серов и пошарил в ящике стола. Вот, например!

— Белов Валдис Тарасович, финансовый директор, — читаем с Костей. — Это который?

— А-а, он там, в приёмной в окошко созерцает. После поллитра виски ему ни в коем случае нельзя садиться или ложиться — тут же отключится. Или вот ещё один директор…

Серов передал нам очередную карточку. Читаем:

— Краснов Эммануил Ипполитович, маркетинговый директор.

— И что, все они тоже бывшие комсомольцы? — растерялся Костя.

— Почему бывшие? Бывших комсомольцев не бывает. Бывают только выбывшие по возрасту, — улыбнулся Серов, — у нас из таковых только водитель.

— А он тоже… Какой-нибудь… Синюгин? — ткнул я пальцем в небо.

— Почти, — подтвердил мои смутные догадки Серов, — он у нас Фиолетиков. Уважаемый человек! Бывший гаишник.

— А секретарша! Случайно не канареечного окраса?

— Элька, что ли? Она — Желтохвостикова, — заржал во весь голос Серов. — А как ты догадался?

Я пожал плечами. Упомянутая Желтохвостикова внесла в кабинет наши документики и заполненные бланки типовых договоров. Подмахнули не глядя, вероятно, напрасно безоговорочно доверились этому скользкому генеральному, штиблета которого отыскалась в корзине для мусора под столом его секретарши. Нашёл её Краснов, который сполз с дивана в поисках удравшей перламутровой запонки. Обнаружилась ли та злополучная запонка — мы любопытство не проявили. На то была весьма уважительная причина. Наше любопытство было поглощено совсем другим.

— Стало быть, денежки хотите зарабатывать? Так, молодёжь? — с укором продолжил Серов и тут же рассмеялся: — Мне это ваше стремление подходит. Но, побегать придётся. И не только. Ещё и подумать!

— Голова и ноги — это неизбежные генераторы дохода у тех, кто ничего не умеет делать руками, — сообщил впорхнувший в кабинет финансовый директор Белов. Он оказался обладателем абсолютно обворожительной улыбки. Типаж обезоруживающего человека с хорошо подвешенным языком. Душа компании: заводила, тамада, переговорщик, слушатель. Парень, которого знают все, и никто не скажет о нём ничего плохого. Короче, друг всех друзей.

— А вы зарабатываете одной головой? — углубился в вопрос Костя.

— У нас много голов, — подкорректировал Костю Серов, — но ноги уже не участвуют в процессе зарабатывания денег, тут ты прав.

— Мы повыше забрались в пищевой цепочке, — подтвердил Белов. — Нам немного вольготнее.

— А следующая ступенька: зарабатывать, ничего не делая?

— Не задумывался об этом, — честно ответил Серов, — но, по-моему, это скучно. Убеждён, что фирма «Неон» должна стать эксклюзивным дистрибьютором. Будем завозить в страну товары одного бренда. Зато весь ассортимент, крупным оптом, по заводским ценам. И чтобы его приобрести, будут обращаться к нам, потому что больше нигде такого товара не достать.

— Ничего не делать и зарабатывать — это привилегия, — перебил коллегу Белов.

— Наверное, этому долго учиться надо? — предположил я.

— Учиться тут нечему. Я же говорю — это привилегия. В советской экономической парадигме таких счастливчиков было много, и назывались они — пенсионеры.

— А теперь, выходит, свою пенсию нужно самим зарабатывать? — Костя плавно вырулил на любимую тему о социальных перспективах Точнее — бесперспективах.

— Не знаю, как ты, а я так давно понял, что пенсию свою не увижу, — Белов плеснул в стакан глоток вискаря и изящно закончил мысль: — А если и увижу, то не разгляжу.

Мы с Костей вновь многозначительно переглянулись. Определённо, нам нравился Белов.

— Знаешь, что такое идеальная пенсия? — продолжил он ликбез для чайников.

— Тысяча баксов! — заискрился Костя, а сам вспотел от такой наглости, ведь средняя зарплата в стране в то время не дотягивала и до десяти долларов в месяц.

Серов с Беловым ухмыльнулись. Им импонировал наивный запал этого дерзкого скромного парня.

— Идеальная пенсия — это купонный доход с облигаций, — раскрыл карты Белов.

Переспрашивать мы не стали. Приняли к сведению как есть, ничего не поняв. Ибо ясно было, что затронута тема не одной лекции, а, возможно, и целого финансово-экономического курса. Что мы тогда могли об этом знать?

Белов, безусловно, заработал очки в тот вечер. С тех пор, каждый раз, когда мы отвозили денежку в Волгоградский райком, мы инстинктивно искали с ним встречи. Касались в беседах того или иного аспекта материальной стороны бытия, и Белов раскрывал его с неожиданной стороны. Умозаключения Белова традиционно отличались стройностью в своей простоте и логике. Он не случайно занимал должность именно финансового директора.

— Мы живём в дерзкую и динамичную эпоху, — увлёкся Белов. — Происходит смена технологической парадигмы. Посмотрите, сколько новейших технологий приходит в Россию: компьютеры и широкие возможности их использования, пейджеры и мобильная связь, минифотолаборатории «Агфа», «Кодак» и «Коника», копировальные салоны на базе оборудования «Ксерокс» и «Кэнон»…

— На Московском опытном заводе «Грамзапись» запустили первую в стране линию по производству компакт-дисков, — перебил я.

— Вот! — Белов доброжелательно кивнул и продолжил: — И приходят эти технологии сюда не потому, что пал железный занавес, а в силу того, что они реально новые и перспективные. Инвесторы во всём мире выбирают именно их, чтобы выгодно вложить свои активы.

— Сдаётся мне, что перспективность некоторых из них сильно преувеличена, — пожал плечами осторожный Серов.

— Мой коллега — обыкновенный торгаш, — Белов подмигнул Серову и плеснул в стакан виски на два пальца, — но я не теряю надежды, что однажды фирма «Неон» будет заниматься не тупой торговлей, а войдёт в число динамично развивающихся высокотехнологичных компаний. Я работаю над этим.

Десятилетия спустя я вспомнил об этой беседе. Что ж… Правы были оба. Компьютерная индустрия перевернула жизненный уклад. Породила многочисленные ответвления: компьютерную медицину, графику, цифровую музыку, массивы информации, и наконец, интернет. А вот, к примеру, завод по выпуску компакт-дисков не проработал и пятнадцати лет. Оборудование было демонтировано, помещения сданы под офисы. Причина банальна: конкуренция. Более сорока производств лазерных дисков появились в России после 1993 года. Частный бизнес инвестировал в современные компактные фабрики, допускающие применение дешёвого сырья. Громоздкий и дорогущий государственный завод, заточенный на огромные тиражи и японское сырьё, оказался убыточным. Фотобизнес тоже скатился с заоблачных прибылей до вялотекущего еле-живого состояния, когда проводили на пенсию плёнку. Цифровая фотография оказалась очень классной, доступной и гибкой, с точки зрения творческого самовыражения, но печатать эти снимки мало кто захотел, потому что достаточно было выложить картинки в интернет.

— Высокие технологии — тема, безусловно, любопытная, — согласился Серов, — но не каждому доступная. Нужны очень большие деньги, либо кредитная линия. Таких денег у нас пока нет, а кредитную линию получают только избранные.

— А назначают этих избранных в посольстве США, — подхватил Белов, — среди такой же матёрой комсы, как мы с коллегой.

— А в чём смысл? — полюбопытствовал притихший Костя.

— Американцы планируют полностью заменить в нашей стране правящую элиту, отодвинуть от власти красных председателей и директоров. И не абы кем, а вновь созданным классом собственников. И они активно набирают молодых предприимчивых…

— Беспринципных, — ляпнул я.

Белов внимательно посмотрел на меня и… кивнул.

–…людей, готовых взять все достойные активы этого государства под свой контроль. Для этого и затеяна приватизация.

— А недостойные, но жизненно-необходимые? — тихо спросил Костя.

— Какие, например?

— Убыточный транспорт: малую авиацию, речной флот, электрички в малолюдных областях, — развил я мысль друга. — Да мало ли что существует не ради прибыли, а потому, что это необходимая социальная инфраструктура.

— Выкиньте из головы всякую социалку. Экономика будет оптимизирована. Убыточные производства закроют. Земли из-под них отдадут под застройку. Страну завалят импортом.

— Я вижу пару противоречий в ваших словах, — перебил Белова подозрительный Костя. — Во-первых, никаким комсомольцам никто в здравом уме просто так ничего не раздаст. А вот подставными фигурами их сделают запросто. Согласно документам, хозяин завода — Кравцов Иван Петрович, а по факту будет Ротшильд.

— Очень глубокая мысль, — поджал губы Серов, — скорее всего, так и будет.

— Во-вторых, закрывать будут и успешные производства.

— Почему?

— Чтобы расчистить поляну для того самого импорта. Транснациональным корпорациям не нужны местные конкуренты.

— Будут востребованы лишь квалифицированные рабочие руки, — кивнул я.

— Но в первую очередь зарежут стратегические отрасли, — невозмутимо закончил Костя.

— Да, парень, глубоко копаешь, — призадумавшись, согласился Белов. — Тебе бы прослушать курс экономики и права, подучиться на бизнес курсах, завести правильные знакомства… И прямая дорога в телевизор.

— Нам нужны молодые аналитики, — усмехнулся Серов.

— Ага. Начать и кончить, — пробурчал Костя. — Придётся получать два высших. Магистратура, аспирантура, курсы повышения квалификации. Полжизни в помойку.

Он вовсе не собирался связывать свою судьбу с пустой болтовнёй. Пусть даже и в телевизоре.

— Как скажешь, — подвёл итог Серов, — ты мне нравишься. Я буду рад с тобой сотрудничать.

Далее, подливая вискарь, Белов проявил себя ещё и в качестве бытового историка и социолога:

— Поколение, измолотое жерновами Октябрьской революции и гражданской войны, сменилось поколением, выбитым войной отечественной. А то, в свою очередь, сменилось поколением, траченным алкоголем и безнадёжной верой в светлое будущее… Им на смену явилось поколение с гипертрофированным стремлением к самоутверждению, к материализации и монетизации, легко презрев не только земные законы, но и христианские нормы морали.

— Моральный кодекс строителя коммунизма, — осмелился я поправить оратора.

— Какая разница, нормы морали одни и те же. Источник один — ветхий завет. Больше скажу. Мой прадед был священником. Про него говорили, что был честным человеком. А дед мой — коммунист с пятидесятилетним стажем, повторял: «Коммунист я честный и прямой, как прямая кишка». Сам слышал!

Надо было заржать, но не смеялось.

— Следующим придёт поколение законченных индивидуалистов и пофигистов, однако, уважающих индивидуализм и пофигизм соседей. Толерантность — бич грядущего общества.

Несмотря на изрядный дурман в башке, Белов ни разу не запутался в русском языке.

— Мы перестанем дружить, жениться и заводить детей, — спрогнозировал он.

— И вот тогда люди окончательно разбредутся по своим углам, — резюмировал Серов. — Спрос будет только на однушки!

— И нация, как общность людей, окажется низложенной, — предсказал Костя. — Уткнётся в демографический и идеологический тупик.

— Немцы проложат в Россию пивопровод через Чехию с разводкой по всем квартирам в новостройках, — ляпнул я в своём духе, ибо быстро утомляюсь от серьёзных разговоров.

— Как ты сказал? — хором переспросили Серов, Белов и пришедший в промежуточную кондицию Чернов.

— Пивопровод. Ну и обратную нитку для слива пены.

— Зачем? — не секли несостоявшиеся красные директора́.

— Чтобы пену обратно отводить, — опустив голову, тихо твердил я. — Ибо не фиг нас вспенивать!

Костя лоснился гордостью за опереточный бред приятеля.

— Неудобно же по городу по пояс в пивной пене передвигаться. Да и сивушный за́пах опять же, — закончил я и застенчиво осмотрелся.

Реакция была противоречивой. От почти никакой до вежливой. Я было подумал, что после такой репризы меня отлучат от коврижек. Но на первый раз обошлось.

— Кстати, пора бы и нам разбрестись по своим углам, — напомнил практичный Серов. — У Эльвиры вон сын один дома.

— А заодно пора бы уже задуматься, где провести студенческие каникулы²⁰, раз не получилось всем вместе загулять в ночь с тридцать первого декабря на четырнадцатое января, — напомнил Чернов.

— Так вроде ж решили в Турцию махнуть, — перепугалась Эльвира, которая уже и купальничек для джакузи выбрала на заказ в каталоге.

— То была фигура речи генерального директора, — терпеливо разъяснил директор финансовый.

Ярость схлестнулась с обидой. Секретаршино сердце подпрыгнуло и забилось в падучей, выдавая желудочковые экстрасистолы. А безупречно накрашенное лицо озарилось бордовой красой во всю ширь башкирских скул.

— Увы, Эльвира, — развёл руками Белов, — продолжайте работать над этим. У вас всё получится.

Девушка обожгла собеседника взглядом, преисполненным животной ненависти. Эльвиру достали намёки на её связь с генеральным. И то, что именно финансовый директор зарубил смету на зарубежный отдых, Эльвире было очевидно.

А ведь ей, управляющей всеми этими коробчонками с западными брендами, но отнюдь не владеющей ими, приходилось жить вдвоём с сыном на скромную зарплату и микроалименты, которые лишь недавно удалось отсудить. И что она в своей жизни видела кроме одних и тех же пьяных рож? Эльвире было сложно свыкнуться с мыслью, что растерзана очередная мечта.

— Кстати, а почему не получилось махнуть на Новый год? — нескромно переспросил я Чернова.

— Мечтали об этом, но подвели логисты, — с готовностью отозвался тот. — Два контейнера с товаром ждали во второй половине декабря, а брокеры растаможили только после Рождества. И знаешь почему?

— Нет.

— Случился анекдот. Изменилось наименование страны назначения. Пришлось срочно переоформлять все доки. Чёрт знает что.

Мы с Костей переглянулись. Автор того анекдота, некто Горбачёв М. С. уже в первые дни, последовавшие после его «подвига», набрал сотни проклятий в свой адрес. Это был только один из конкретных примеров. Причём, наверняка далеко не самый драматичный.

Вроде всё обсудили. Для особ нетерпеливых, то есть для нас с Костей, наступило время оттопыривать карманы. Перерезана красная ленточка. Нахлынули те самые бренды и логотипы, греющие душу любого бывшего совка: Sony, Siemens, Goldstar, Panasonic, Agfa, Shivaki… Брэнды толпились, басили, наступали друг другу на ногу, плотно надвигались на нас, испуганных, но блаженных. Только две пары рук и скромные коммерческие возможности — нам предстояло сделать сложный выбор в пользу лишь некоторых из них.

Я предпочёл пару блоков кассет: TDK и Denon. На горбушке улетят на ура.

Костя мечтал принять комплект бытовой техники от лидирующих мировых производителей, комбинировал и так и эдак, прикидывал то да сё…

— А видик дадите? — насмелился мой друг, предварительно застолбив телефонный аппарат Nippon Telecom, чайник Bosch, утюг Philips и блендер Moulinex.

— Тебе — дам, — кивнул Серов. — Но только один!

Тут я вспомнил, что у нас, то есть у Кости, дома закончился чай.

— А чая, случайно, у вас нет?

— Есть. Японский. Если нужно: и кофе найдётся, и шоколад. Выпивка любая. Возьми для своей девушки мартини, — посоветовал Серов и хлопнул Эльвиру по габардиновому заду.

— Мы пока ещё на мартини не заработали, — оправдывается смущённый Костя. — А у вас «Бейлис» есть?

— Ты и такие слова знаешь? — уважительно покачал головой Серов.

Наблюдая, как мой друг-оптимист весело наполняет свои два, предусмотрительно прихваченных баула системы «челнок», я ощутил прилив энтузиазма, который навёл меня на мысли по поводу фотоплёнки «Коника VX». Она ведь явно была не хуже «Кодака», а обходилась-то вдвое дешевле! Я выпросил три блока, по одному с разной чувствительностью. На синих коробка́х красовались жёлтые цифры 100, оранжевые 200 и сиреневые 400. Мне нравилась эта система. Я чувствовал в ней большой потенциал.

Забегая вперёд, расскажу, что так оно и оказалось. За пару грядущих лет я продал огромное количество фотоплёнки, стабильно, раз в неделю, забегая в здание бывшего райкома, чтобы сдать деньги бухгалтеру-кассиру Зеленцовой, в то время как у Эльвиры уже была подготовлена для меня очередная стопка фотоплёнки.

Частник на ржавом москвиче заботливо доставил нас к самому подъезду и даже сдал назад, чтобы двери распахнулись мимо мечтательной лужи, вобравшей в себя грёзы одинокого до поры не разбитого фонаря. Аккуратно, чтобы не порвать пластиковые нити баулов, втроём выкорчевали первый из багажника, а второй с заднего сидения, где я обнимался с ним всю дорогу, придерживая на коленях пакет с кассетами, плёнкой и чаем. Костя восседал впереди. И там его придавливала к сиденью коробка с видеомагнитофоном «Фунай».

Впёрли всё это добро за скрипучий бастион дверей подъезда.

Костя размял натруженные пальцы с отпечатками лямок и не торопился карабкаться по короткой лестнице к лифту.

— Днепрогэс, магнитка, метрострой, молодая гвардия — вот тогда был комсомол! И даже потом был комсомол: целина, БАМ, Братская ГЭС. Так как же так сложилось?..

Костя замялся, но я уже просканировал его мысль и подобрал к ней словарь.

— Что «мол» превратилась в «моль»?

— Да. И вот эта ушленькая «комсомоль» сожрала дух движения, списав честь и совесть в дефекационные отходы.

— Но ведь именно такой пример показывали старшие партийные товарищи, что заигрались в кумовство и цеховой бизнес. Про честь и совесть — это оттуда прилетело.

Но Костя меня не слушал:

— Обязавшаяся подавать пример, скрижальная комсомоль пристроилась, пригрелась, растащила всё, что не прибито и не приклеено.

— А кое-что и вместе с основанием, к которому приклеено или прибито.

— Обложилась моль коробками с товаром, пересчитывает пачки баксов, вон аж пальцы позеленели.

— И эти… глазированные алчностью глаза, — припомнил я, — ещё и прикатанные на глянцевателе, чтоб блестели навечно.

— Копит чеки приватизационные и за резаную бумагу скупает добро народное: фабрики-заводы, газеты-журналы, порты-аэропорты. Влияние и власть стяжает, посты́ и портфели.

— Яйца откладывает по ведомственным кабинетам министерским, чтобы и дети моли пристроены были по тёпленьким местам. Росли при яхтах и бизнес-джетах, посреди бизнес-планов. Мужали, посвящённые в мутные схемы, сызмальства замазанные грязными деньгами. Честная честь и совестливая совесть, что тут скажешь!

— Так и погубили великую страну. А ведь ещё через поколение вся эта мразь станет нормой. И никто уже не вспомнит про криминальное прошлое и не пригвоздит антинародное настоящее, — резюмировал иссякший Костя. — Ладно, пошли писа́ть объявления в «Из рук в руки». Надо ж теперь пристроить этот хлам!

Добавить было нечего. Лифт мощно вскарабкался по шахте, словно бэтмен в стальных латах.

Дома нас ждал сюрприз.

Примечания

19

15 января 1943 г.

20

25 января 1992 г. новый ректор МГУ Виктор Антонович Садовничий восстановил празднование Дня студента в Татьянин день. Именно в этот день 12 Генваря (по старому стилю) 1755 г. императрица Елизавета подписала указ об открытии Московского университета. День студентов традиционно являлся первым днём студенческих каникул.