Светлые дни и ночи

Дмитрий Сенчаков, 1998

Книга написана в 1998-ом году в Туапсе. Три курортных новеллы с общими персонажами и авансценой, объединённые в курортный роман и переплетённые под общей обложкой. Безмятежное повествование насыщено диалогами и инкрустировано поэзией. Главные герои: фотограф, поэт и музыкант прощупывают механизм творчества, опираясь на любовь, как смысл жизни и источник творческой энергии. Пока пресыщенные интеллектуалы развлекают себя сердечными муками, их супруги предоставлены самим себе и ведут свою игру, а юные друзья мэтров впитывают их трёхгрошовую философию. Тут не про кино, а про реальную жизнь – поэтому эталонный курортный роман так и не состоится. Зато имеется вдоволь вкусной кавказской еды и вина, а также солёное своенравное море. Именно оно и наводит порядок в этой истории, когда сюжету становится тесно в рамках жанра.

(роман в трёх новеллах и нескольких стихотворениях)

Приподнят занавес… Извольте!

За нити взялся рулевой.

«Пляшите куклы! Звонко пойте!

Вам, горемычным, не впервой».

Они живут, пока рисуют

У рампы бытия сюжет.

Где, по сценарию, флиртуя,

Рифмуют слог, чеканят жест.

Картинна жизнь картонной сферы.

Сюда не пустят на порог.

Свята любовь, надежда, вера —

Марионеточный мирок…

1

В следующий раз они натыкаются на неё в той унылой части набережной, куда полуночники забредают только увлёкшись прогулкой.

Это удивительно тонкая темноволосая девушка, ростом чуть выше того, который большинство мужчин считают комфортным. У неё мраморная огранка плеч и лопаток, ажурные запястья и волнительные маленькие колени с выразительными чашечками. Лера украдкой косится на Клима, тот опять прокололся. Вынимает руку из его полусогнутого локтя и уверенно направляется к незнакомке. План у неё в общих чертах был готов ещё с обеда.

— Девушка! Извините, пожалуйста. Я хотела бы с вами поговорить…

Вечер. Темень. Неудивительно, что тёмно-золотистые глаза девушки выражают испуг. Но, разглядев улыбающуюся молодую женщину, юная особа хоть и не покидает свою раковину, по крайней мере, с любопытством рассматривает оттуда обратившуюся к ней.

— Меня зовут Лера. Вы не станете возражать, если мы присядем, ну, например, вон на ту скамейку на пирсе?

— Пожалуй… Мне кажется, я вас уже видела раньше.

— Да, городок маленький. Мы несколько раз пересекались то на аллеях, то на пляже, и я подумала…

— Что вы подумали? — блеснули золотом глаза.

— Нет-нет, ничего такого, — неожиданно для себя самой, Лера чувствует себя смущённой. — Наверное, вы уже знаете, что нравитесь мужчинам?

Незнакомка неопределённо поводит длинной узкой ладонью.

— Но вы, Лера, не мужчина. А я ещё ребенок, — ответствует она, почёсывая тронутый редким комариком локоток тонкими пальчиками с коротко подстриженными ногтями, не знающими лака.

Лера пытается подобрать какие-то особые слова, но понимает, что это не так просто.

— Вы рассудительны, — наконец нащупывает она интонацию. — Странно складывается наша беседа… Я совсем не так её себе представляла.

Собеседница пожимает плечиком, мол, не я её затеяла.

Лера оглядывается — Климки нигде не видно. Так оно и лучше. Сумерки сгущаются в свою последнюю стадию, когда вечерний бриз доносит до прогуливающихся на берегу курортников богатые запахи ошпаренного закатным солнцем моря. Минуют пустующую скамейку.

— Присядем? — жестом приглашает Лера. — Как вас зовут?

— Инка.

— Инга?

— Нет, именно Инка. На самом деле — Инна, но меня с детства все зовут Инкой, и я привыкла. Иного уже и не хочу, — сдержанно смеётся новая знакомая.

Несколько секунд Лера неуверенно ковыряет носком босоножки едва заметный камушек, обездвиженный бетоном пирса.

— Понимаете, Инка, вы очень понравились моему мужу.

Лицо молодой девушки обездвиживает замешательство. Она опасливо оглядывается. Слишком весомая фраза, чтобы всё закончилось только коротким разговором. Неизвестно куда ведущим. Надо встать, извиниться и уйти. Но… Инка понимает, что в ногах вата, в ушах — мёд, а внизу живота… совсем некстати… Ох, уж эта затянувшаяся нецелованность. Созревшее обезлюбленное дитя. Ищущее, чёрт возьми, приключений. И, конечно, небанальных. Инка, ты же известна в узких кругах как сама благопристойность, скромность и воспитанность! Ну и хорошо! Значит, твоё приключение обязано быть самым уникальным на свете. Вот что ты шлялась этим вечером одна по заброшенной части набережной у самого порта, где только чайки, да тёмные заросли? И как ты теперь доберёшься до своей комнатёнки? Прощай последний автобус! Опять на частнике?

— Я надеюсь, вы поймёте меня правильно, — настойчиво продолжает натиск Лера, пытаясь считать ответную эмоцию. — Мой муж — фотохудожник, и вы могли бы стать для него идеальной музой.

Инка распахивает глаза. Ей всего лишь предлагают работу. Пусть и творческую. То есть, совсем не то, чего она боялась.

— На время конечно. Ведь мужчины так непостоянны. Художники — ветрены. Ну, а фотохудожники… — Лера артистично вздыхает, продолжая загадочно улыбаться.

Осознав, что её вовсе не собираются похищать, или чего похуже — покупать за деньги, Инка оттаивает. Ей нравится тихий интеллигентный голос новой знакомой. А тема беседы пробирает до селезёнки. Пахну́ло не обыкновенным незабываемым приключением, что она тщетно искала все эти долгие дни и вечера, а чем-то профессиональным, где возможен личностный рост. Итак, Инка втягивается в разговор.

— Что я должна делать? — спрашивает она мгновенно просиявшую Леру.

— Скорее всего, ничего, хотя возможно вы что-то вместе придумаете.

— Как зовут вашего мужа?

— Клим. У него передвижная студия. Сейчас она установлена в доме нашего знакомого. Музыканта. Здесь, в этом городке.

— Мне надо прийти?

— Ну, зачем так буквально? Климка может забрать вас на машине.

— Как вы сказали?

— Ну, это я его так зову.

— Вы тоже поедете с нами?

— Зачем? — теперь, когда победа за ней, незабываемая Лерина улыбка не покидает её открытого лица. — Я предпочитаю проводить дни на пляже. А вечера — в ресторане.

— Но ведь это ваш муж. Разве вы не будете ревновать?

— Как вы сказали? Ревновать? — Лера заливается задорным смехом. — Конечно же, нет! Кстати, — Лера берет Инку за локоть и придвигается к ней вплотную, — мой муж — идеальный любовник. Лучше всех, кого я когда-либо знала. За это я его и выбрала.

Да. Лера торопится и умышленно шокирует девчонку. Ей важно расставить точки над «ё» именно в их первую встречу, чтобы потом не было никаких сюрпризов. А встреча эта может в любой момент завершиться в связи с поздним часом. Инка сбита с толку, по-детски краснеет и отодвигается.

— Зачем вы мне это сказали?

— Вы мне нравитесь.

— Вы мне тоже симпатичны, но я бы не стала навязывать вам в любовники своего супруга…

— Кстати! — перебивает Инку Лера. — Он у вас есть?

— Пока нет, но у меня… есть жених, — на всякий случай лукавит Инка.

— Ну, вот и приобретайте бесценный опыт, пока выпадает возможность.

— Не думаю, что меня интересует тот откровенный опыт, на который вы намекаете…

— Ох, извините за нескромность, сколько вам лет?

— Восемнадцать.

— А мне тридцать девять! И я очень хорошо разбираюсь во всём том, о чём мы с вами говорим.

Инка пожимает плечами. Ей не хочется спорить. Лениво. Да и непонятно: до конца ли серьёзна с ней эта женщина, которая годится ей в матери, или всё это какой-то дурацкий розыгрыш. Недолго поразмыслив, Инка решает отказаться. Всё-таки здравый смысл никто не отменял, а пристойность и прагматизм — основа её естества.

— Боюсь, вы меня всё-таки неправильно поняли, — невозмутимо продолжает окончательно освоившаяся и осмелевшая Лера. — Я не предлагаю вам, я прошу и убеждаю вас поработать в студии моего мужа. Дело в том, что он впал в своего рода депрессию, ему обязательно нужна острая встряска в виде мощного творческого порыва. Я заметила, он с первой же нашей случайной встречи заинтересовался вами. Стоит вам мелькнуть среди курортниц — его глаза оживают. И вы способны мне помочь. Нет ничего ужасней того, когда Клим — бука.

— Так это он сам попросил вас поговорить со мной?

— Не будьте наивны, Инка! Клим никогда бы не заговорил об этом со мной. Сам он мог бы конечно пофлиртовать с вами. Но… не сейчас. Когда он такой — он с девушками не знакомится. Он попросту поедает себя изнутри. Мне не остаётся ничего иного — только принимать в нём участие по мере сил. Он мастер! К счастью или к несчастью, но я люблю его и сделаю для него всё, что в моих силах. Ну, может… чуточку больше.

— Я думаю, что сейчас вы сказали нечто действительно важное… — неуверенно начинает Инка. — Хорошо. Только я хочу, чтобы вы поехали с нами.

— Это невозможно. Третий лишний.

— Но, скажем так, это моё непременное условие. Иначе я откажусь.

— Инка, вы выкручиваете мне руки… Что мне делать? Тогда мы поедем вместе.

— Я остановилась в пансионате «Горный приют». Комната сто девятнадцать. Это в хозяйственном флигеле.

— Мы заедем за вами в десять утра. Вам удобно?

— Вполне.

— Я рада, что мы с вами познакомились, — договорившись, Лера мгновенно отпружинивает от скамейки.

Её новая знакомая погружена в размышления по поводу происходящего и не торопится никуда идти. Но Лера уже вся на иголках, ей не терпится разыскать Климку и всё ему рассказать.

— До завтра, Инка.

— До свидания, Лера.

Почти в тот самый момент раздаётся протяжный басовитый гудок рейдового, в ответ суетятся разбуженные крикливые чайки. Окончательно стемнело, и утробно бухающая под основанием пирса волна слилась с цветом ночи. Инкины мысли несутся галопом, ритмованные учащённым пульсом. Неторопливое течение её кристально прозрачной жизни самым непредсказуемым, а оттого непостижимым образом нарушено. Инка глубоко вдыхает ночной воздух и, вместо того, чтобы задуматься о том, как поскорее попасть в «Горный приют», попросту закрывает глаза.

Климка обнаруживает свое присутствие на пустынной скамейке, спрятанной внутри каре из немолодых туй. Услышав шорох сбоку, Лера инстинктивно вертит головой. Узнаёт облик мужа и показывает ему в темноту оба больших пальца. Пристраивается рядом на прохладные доски. Клим берет Лерины ладошки, разглядывает отражение дальнего малахольного фонаря в её глазах и, так ничего и не сказав, целует в лоб. Но Лере этого мало. Она запрокидывает голову и прижимается к тёплым губам супруга своими, открывая их для поцелуя.

— Эту девушку зовут Инка, — говорит она спустя некоторое время. — Завтра она посетит твою студию.

— Я…

— Не надо ничего говорить.

Липкая ночь скрепляет обездвиженные туи, образуя из них нечто вроде надёжного убежища для двух влюбленных. Клим увлечённо целует Леру, прижимая к себе каждую частичку её совершенного тела. Лера страстно отвечает, заполучившая долгожданного мужа обратно из лап его чёрной меланхолии. Пробуждённый, он рвётся к продолжению, стремится освободить её от липкого, ставшего ненужным теперь сарафана.

— Нет, не надо. Не здесь… Комары.

Голос Леры срывается на шепот, она свёртывается калачиком на Климкиных коленях и, запрокинув голову, любуется звездами.

— Пойдем домой, милый. Я хочу тебя.

— Нет, не домой. К Геворку!

— Но ты же завтра будешь работать.

— Ты же знаешь, Леруа, я всегда избегал той работы, из-за которой необходимо в чём-то отказывать себе накануне.

— Но тут совсем другой случай! — Лера вскакивает на ноги ещё проворнее, чем проделала это накануне на пирсе. — Ты так преображался, когда мы встречали её в городе!

— И всё равно это не стоит того, чтобы сейчас отказаться от бессонной ночи и бутылки старинного грузинского вина.

Лера молча кивает. Она осознаёт, что обманула Инку. Ей казалось, что для Клима это очень важно. Что Инка сыграет в его жизни одну из тех незабываемых ролей, которые так необходимы художникам. А теперь поняла, что взяла на себя смелость обещать девушке больше, чем на самом деле готов был отдать Клим.

Лера тянет супруга за собой. Они выбираются обратно на полуосвещенную аллею. Теперь можно заглянуть в наглые мужские глаза. Климка улыбается как записной проказник и нетерпеливо теребит её за руку, то и дело показывая интернациональный жест собутыльников. Лера сдаётся.

«Ну что ж, пусть и такой ценой — лжи и обмана, но Климку я оживила. Попробую снять сливки со своей победы. Да, именно моей победы, раз он не сильно интересуется этой девчонкой, — думает Лера. — А, впрочем, только делает вид, что не интересуется. И чёрт с ним! Моя ночь!»

У Геворка много гостей. Сам он, как обычно, лоснящийся и ароматный, снуёт с серебряным подносом, разбрасывая блики, улыбки, рукопожатия, реплики, лично обслуживая любимых друзей. Приметив Леру, он устремляется к ней.

— Милая леди! Новая романтическая встреча под сводами моего романского замка! Вы позволите усадить вас вон на тот королевский трон? — Геворк указывает на красное атласное кресло, установленное в центре залы, у фонтана. — Вы позволите предложить вам лучшее, что у меня сегодня есть? Нежнейшее каре молодого барашка в мятном соусе и стаканчик пятилетнего белого кахетинского вина из погребов монастыря Шуамта.

— Милый Геворк, ты знаешь, как я тебя люблю, но и сегодня я не одна.

На пороге появляется приотставший Клим, задержавшийся на открытой веранде ресторана у изящного мраморного мойдодыра.

Геворк горячо здоровается с ним за ещё влажную руку, а потом фальшивым обиженным тоном замечает ему:

— Каждый раз, когда эта молодая леди вспоминает про старину Геворка, его праздник души нарушает явление тебя.

— Ну-ну, — отшучивается Клим, — мы с Леруа тебя любим, но только оба одновременно. Наша любовь к тебе несовершенна, если мы разделены.

— Геворк, ты не справедлив к моему мужу, — защищает супруга Лера, — ведь это именно Клим сегодня затащил меня к тебе.

— О, благословенный господин! — Геворк сменяет «гнев» на милость, лично наполняет бокалы. — Будь ты вечен, как горы Кавказа! И почаще подводи под мои очи эту красавицу, эту гордую орлицу. Пусть она благодетельствует этим скромным сводам, где для вас, друзья мои, всегда к услугам старина Геворк. Алаверды!

Чокнулись втроём. Клим медленно осушает бокал. Лера лишь смачивает в вине губы.

— Спасибо, Геворк! Ты — глыба! С тобой этот серый городок обретает смысл, — Клим хлопает Геворка по плечу, подставляя бокал для новой порции вина.

Лера целует старика в щёку. От этого поцелуя Геворк картинно теряет дар речи и сквозь слезу прочувственно чтит своих друзей.

Отужинав, утомлённая пара замедляет жизнедеятельность и утихомиривает эмоции. Утопают в креслах. Говорить не хочется. Клим теперь уже нечасто потягивает золотистое вино и задумчиво рассматривает гармоничные, но словно ускользающие черты лица супруги. Сколько бы фоторабот со своей супругой он не выполнил, ему так и не удалось зафиксировать её законченный образ. Лера очень живая. Картинка меняется от мельчайшего угла поворота головы, неуловимой тени улыбки. Изменяется разрез глаз, очертания губ. Искусственный свет иначе обрисовывает тенью скулы, брови, овал лица. Каждый вечер это другая женщина для такого искушённого портретиста, как Клим.

Сегодня эти яркие тёмно-соломенного цвета волосы на скорую руку прибраны двумя разными заколками. Хитрющие светло-коричневые ореолы глаз прячутся в сощуренных разрезах век, очерченных волной выгоревших тёмно-соломенных бровей. Прямой лоб, лишь слегка подкопчённый солнцем. Покусанный ультрафиолетом краснеющий нос. Тонкие губы, редко удостаивающиеся карандаша и помады. Игрушечный подбородок на гордой шее. Золотистый пушок под носом. Чуток излишне островаты скулки, ибо осунулись некогда молочные щёчки. Оно и понятно: лето, спорт. Лера мало ест и много активничает. Всё это оно, то самое! И, вместе с тем, волнительно ново.

Климу нравится почти каждый вечер соблазнять Леру заново, как женщину, которую видит впервые. Каждая беседа начинается почти со знакомства. Эта игра, правила которой он создал для себя сам, вот уже более пятнадцати лет всё больше затягивает пару непредсказуемостью сюжета. Клим предпочитает не рефлексировать, а как бы наблюдать за собой со стороны. Он импровизатор, кредо которого по возможности избегать повторений. Он вспоминает, что из-за каких-то своих внутренних обид, причём не на Леру, нет, а просто на судьбу, на профессию, на растяпу почтальона, наконец, уже три, нет, четыре ночи не спал с ней. «Отчего я такой болван?»

К их столику подходит Валентин. Он лишь слегка кивает Климу, словно тот всего лишь досадная помеха, и приглашает Леру на медленный танец.

«Ох, ты быстр, как хорь, мистер Поэт, только и остается поразмыслить о том, что иногда приятно лицезреть своего партнёра, так сказать, из партера… Как любимая движется в танце… Хм! Но только иногда…».

Только теперь Клим замечает, что оказывается, в ресторане звучит хорошая музыка (Геворк — большой знаток не только по кулинарной части), а вокруг веселятся люди, многие из которых за последние три недели успели стать приятелями. Он поднимает руку, чтобы поприветствовать одних, кивает другим, подмигивает третьим. Удивившись, что фужер пуст, он ищет глазами официанта, чтобы попенять тому, но, передумав, направляется к стойке бара.

Восполнив вино, он перехватывает взгляд Генриетты Палны и приветствует её, слегка приподняв бокал. Генриетта Пална вальяжно располагается в своём любимом старинном кожаном кресле, разбросав у подножия многочисленные юбки тяжёлого парчового платья. Тёмно-бордовое одеяние разбрасывает блики и отражается в хрустале и фарфоре. Генриетта Пална, как всегда, пьёт чай и тянет свою единственную за вечер сигарету через длинный и тонкий старомодный дамский мундштук. Она сдержанно, как и подобает настоящей аристократке, кивает фотографу, который неделю назад выполнил её портрет в традициях фотомастерских царской России. И даже любезно колеровал в сепию.

Раскрасневшийся Валентин бережно держит Леру за талию. Его пальцы беспрепятственно ощущают волнующую плоть сквозь влажную ткань сарафана. Темп танца замедляется и Лере начинает передаваться возбуждение Валентина. Она сначала ближе прижимается к нему, потом, спохватившись, пытается отстраниться, но ставшая требовательной рука всё настойчивей прижимает её фигурку к противоположной плоти. Перевозбуждение от насыщенного событиями вечера сменяется лёгкой паникой. Лера ищет глазами мужа и не находит его. Валентин вдавливается в неё всё неистовей и вдруг почему-то отпускает.

— Лера, — говорит он ей в ухо, — вы — это всё, что есть у меня светлого в этом кургузом городе, который поработил мою жизнь, окружив своими сооружениями. Вы — и сила моя и слабость. Вы — мой сон и моя явь. В вас кроется тайна моего соревновательного императива, поскольку вы — единственный персонаж, лучше которого я никогда не смогу создать сам. Я безнадёжно болен вами и преисполнен любовью к вам. Скажите же теперь, прошу вас, как я должен поступить, чтобы не оскорбить вас? Чтобы убедить вас в своей искренности… Чтобы быть рядом с вами… Чтобы…

— Тсс! Ни слова больше! Это напоминает мне маленькую поэму, которая предназначена не мне. Просто напишите её. И это будет шедевр. Распорядитесь своим даром бескомпромиссно, без поправок на жару и головную боль. Русская культура всецело в ваших руках. Вы очень талантливы, умны, красивы, волнительны. Может быть я даже увлечена вами, но…

— Не говорите «но»!

— Но, — смело повторяет Лера, игриво отстраняясь от его вновь распоясавшихся рук, — у вас замечательная жена, а у меня прекрасный муж и…

— Стойте! Ни слова больше! Я боюсь, что это ваше «и» добьёт меня окончательно!

— И те отношения, — невозмутимо продолжает жестокая Лера, — которые сложились между нами к настоящему времени, идеально подходят к текущей ситуации.

— Но ведь Клим вам изменяет!

— Вы тоже изменяете Анне.

Лера направляется к стойке. Клим подаёт ей фужер. Она кивает и игриво улыбается ему, лишь на секунду задумавшись о том, что только что всё могло сложиться иначе, возможно любопытнее для неё самой, но вряд ли лучше, чем будет теперь.

Спустя минуту на соседнюю с Лерой табуретку грузно взбирается Капитан. После обмена приветствиями, он заказывает себе двойную порцию коньяка и принимается заводить часы.

— Это чтоб потом не забыть, когда захмелею, — поясняет он окружающим.

— Капитан, — обращается к нему Клим, — когда отправимся к скале Киселёва? Ведь, помнится, обещал.

— Хоть завтра. Ты, Климуша, хоть и с крезой, но я люблю тебя как сына.

— Завтра я, к сожалению, занят.

— Ага! Будешь отсыпаться после этой бессмысленной пьянки!

— Ну почему же бессмысленной? — начинает Лера. — Смысл, уже хотя бы в том, что с вами, Капитан, всегда приятно собутыльничать.

— Ну да, быстро пьянею. Со мной не надо церемониться…

— Я тоже быстро пьянею, — призналась Лера, чтобы поддержать старика, — оттого и цежу вино по глоточку.

— Ах, эти столичные штучки в юбках и на шпильках, — отвлекается Капитан на танцующую публику, — я не понимаю, как их носит палуба?

— И какой замысел вынашивает всевышний на их счёт? — подключается Клим.

— И стоило ли ему вообще затеваться! — скорчил рожу Капитан.

— Да ладно, старина. Держу пари, яд твой на самом деле слаще мёда, ты аж вон сверкаешь.

Лера льнёт к супругу, ослепительно улыбается и предлагает чокнуться:

— Ваше здоровье, Капитан!

— Дурак ты, Климуша. Рядом с тобой такая женщина, а ты ею не занимаешься! Но я всё равно люблю тебя как сына.

Капитан привычным движением опрокидывает в себя двойной коньяк, осоловело озирается и щемит слезой. Он что-то хочет добавить, но дыхание перехвачено и наибольшее, что Капитан может себе позволить — просто подмигнуть им. Любящие супруги подмигивают в ответ.

— Что напел тебе сегодня Валентин? — шутливым тоном интересуется Клим у Леры.

— Песнь о любви. Ты же знаешь — он остаётся поэтом, даже если излагает мысли прозой.

— Знаю, Леруа. А ещё я знаю, кому он посвятит свою новую песнь о любви.

— Что ты говоришь! Так кому же?

Клим подёргивает веки и мелко постукивает ногтем по опустевшему фужеру.

— Ну же! Не томи!

— Погляди вон в ту сторону!

— Куда?

— Видишь вон за тем столиком брюнетку в красном?

— Вижу. А кто это?

— То, что нужно истинному поэту — Прекрасная Незнакомка!

— Вот те раз — ты, выходит, тоже даром времени не терял, пока меня не было рядышком.

— Да, Леруа, — ничуть не смущается Клим. — Я не мог не заметить её. Уж слишком она яркая, эта незнакомка. Когда я перестану замечать таких женщин — тебе станет со мной безнадёжно тоскливо.

— Это зовётся толерантностью, — подыгрывает Лера.

— Именно! — оживляется её супруг. — Поэтому я самым естественным образом заметил. И очевидным образом предположил.

Лера продолжает немой допрос с пристрастием.

— И всё, — сдаётся Климка.

— И всё? И за что я люблю этого парня? — томно вопрошает у хмельной аудитории Лера и перебирается к мужу на колени.

— Мы сейчас опрокинем табурет, — шепчет Клим сквозь поцелуй, — и он разобьётся.

— Геворк нас простит, — отмахивается его прекрасная половина.

— Ну, будет вам, красавцы с красавицами, — бурчит Капитан, которого обработала очередная двойная доза. — Такого даже я себе не позволял.

— Какого? — уточняет непоседа Лера.

— Ну, вот такого, — он изображает своими ручищами что-то огромное и круглое, потом надувает губы и громко чмокает воздух.

Публика звонко смеётся. Капитана забрасывают комплементами, что он ещё и талантливый актёр. Не ожидавший столь бурной одобрительной реакции, старик теплеет душой и принимается раскланиваться. Но ему всё же стоило предварительно слезть с табурета. Ибо тот раскачивается, и капитан теряет ощущение горизонта. Его голова оказывается на коленях у Леры.

Клим ворчит, мол, полегче там, он не железный. Публика в восторге, а Лера нежно поглаживает убелённые Капитанские виски и позволяет тому в качестве опоры обнять свои прохладные колени. Вощёный мрамор! Захмелевший Капитан теперь ещё и млеет.

Когда стихают последние комплименты актёрам за экспромт, выясняется, что многим гостям пора отправляться на летние квартиры. Покидают ресторан Геворка весёлой разношерстной толпой. Рождаются шутки. Звонкий смех оживляет набережную и долго ещё прячется и вибрирует в зелени лавра, бликующего в инертном свете редких исправных фонарей.

* * *

Стемнело. Безумствуют полуночные сверчки. За открытым окном то и дело слышны пошаркивания незнакомых ног по фигурной плитке тротуара. Нескромный аромат розовой акации дурманит без хмеля. В комнате горит только сорокаваттный ночник.

Анна, обмотавшись полотенцем, босиком оставляет ванную и присаживается за трюмо. Подпирает голову руками и долго себя разглядывает. Вот пара новых морщинок в уголке глаза, ещё один седой волос в темной рыжине короткой стрижки. Она трогает лёгкий прозрачный пушок на все ещё юной румяной щеке и задумывается. Как давно она впервые заметила, что ею интересуются мужчины. Осознала свои козыри: нетрадиционную красоту, кошачью грацию и неконфликтный характер. Тогда жизнь казалась бесконечной, сцены и кадры сменялись как в слайд-шоу. Многих она отвергла, иные отказали ей. Были и ручьи слёз, и гротескные ночи любви. Был талант, растраченный на роли второго плана. Она искренне считала, что из-за главрежа, который был ей физически противен.

Так и не сыграна тёзка Каренина. Так и не появился ребёнок. Так и не пришла настоящая любовь. Та, которая сметает всё на своём пути огненным вихрем. Тридцать пять. Времени остаётся в обрез.

Валентин вновь отправился пьянствовать и волочиться за смазливыми юницами. Он уже пятый день не разговаривает с ней. С чего началось? Что-то про гнилой персик и опоздание на прогулочный теплоход. Короче, чепуха. Да и какая разница, когда так уже происходит не первый год? Эта поездка на курорт — настояние бабушки: авось поладите.

Анна невысока и изящна. Она компактна и уютна, из тех, кого хочется сгрести в охапку и усадить на колени. Её маленькая грудь никогда не знала лифа, разве что от купальника. Нежно очерченный овал лица и точёный аристократический носик гармонично дополняют большие тёмные, с едва уловимым восточным колоритом глаза. Узкие пальчики с молочной кожицей задумчиво оглаживают в меру покруглевший животик, устремляются выше, к большому невостребованному соску, тотчас наливающемуся желанием.

Сбросив оцепенение, Анна тянет ручку чемодана, забившегося в щель между трюмо и тумбочкой с телевизором. Извлекает из него плотно упакованный пакет чёрного целлофана. Настала пора осуществить давнюю дерзкую задумку, для которой в Москве никогда не было ни сил, ни времени.

На кровати разложено короткое платье красного атласа. Греется хозяйский утюг. Анна наносит несколько мазков тонального крема, красит ресницы чёрной тушью со стальным тёмно-синим отливом. Далее в ход идут суриковые тени, алым карандашом подводятся губы. Скинув полотенце, Анна несколько мгновений изучает в зеркале свою кожу, затем наносит тональный крем на шею, плечи и верх груди. Затем нежно раскатывает вдоль своих недлинных ног новые тёмно-телесного оттенка чулки с силиконовыми кружевами. Отглаживается и надевается платье. Распечатывается флакончик новых духов, открывается баночка с цветными контактными линзами. Наконец, Анна расправляет шикарный парик. С ним она приобретает совершенно иной волнующий облик. Волнистые чёрные волосы чуть ниже лопаток, разделённые прямым пробором, игривая чёлка из двух половинок, под которой по-новому играют глаза, тёмно-синие сапфиры вместо привычных карих опалов.

В поисках, не забыто ли что, шарит в косметичке. Из тёмных недр на коврик выпадает мелко сложенный, повидавший виды, листочек. Анна задумчиво разворачивает пожелтевшую бумагу и с мягкой улыбкой пробегает первые строки… Как давно это было, задумывается она. Возможно, именно с этих ровных квадратных куплетов и начались её серьёзные отношения с Валентином. Или нет? Впрочем, какая разница — время, словно волны, стёрло грань на песке, перекроило береговую линию…

Она критически осматривает себя, незнакомую. Хорошо, зубы здоровы, да нет никаких родинок на лице и на груди. (Редкие веснушки не в счёт). Впрочем, родинку можно и добавить.

Окрестим себя Элей, решает новая Анна. Для малознакомых мужчин — Эльвирой.

Ещё несколько минут на репетицию особого тембра голоса — с хрипотцой. Тоже отголосок какой-то ныне успешно забытой роли. И можно идти.

Напоследок разбросав постель, Анна выходит на улицу. Стараясь не обращать внимания на праздношатающихся мужчин, она устремляется в ресторан. Геворк её не узнает, хотя и пытается пристальнее приглядеться.

— Что за готическая нимфа нарушает рутинный покой нашего тихого провинциального ресторана? — встречает незнакомку Геворк своим неизменным фирменным тоном.

Анна разыгрывает новичка.

— Юноша! Надеюсь у вас тут вполне пристойно, чтобы я ни о чём не беспокоилась?

— Какой нелепый вопрос!.. А за юношу спасибо! Из ваших уст это прозвучало естественно! Пройдите вон туда. Нет! Впрочем, желаете ли вы, чтобы я вас подсадил к дамам, или, напротив, к кавалерам? Или вы предпочитаете побыть наедине?

— Пожалуй, сегодня мне хотелось бы побыть в одиночестве.

— Как скажете, мадемуазель! Вот этот столик будто ждёт вас. Моё почтение!

На танцполе кружатся Валентин и Лера. Анна успокаивается, ибо твёрдо знает, что романа между ними нет и никогда не будет. Она ищет глазами Клима и замечает его у стойки. В тот момент, когда их взгляды встречаются, она лишь в самый последний момент осекается и сдерживает кивок приветствия. Играть — так играть! Кстати, а как? Импровизировать или подобрать из театральной кладовки подходящий персонаж? Эх, надо было раньше задуматься об этом. Теперь уже поздно. Только что чуть не спалилась. Анна заказывает белого вина и горячую закуску «Дары моря». Она замечает, как жадно на неё поглядывают двое мужчин за соседним столиком. На всякий случай актриса достаёт косметичку и убеждается в непогрешимости своей внешности.

Анна с интересом наблюдает, как Валентин прижимает к себе Леру. Потом они останавливаются и о чём-то говорят. Судя по спокойному выражению лица Леры, Валентин от неё ничего не получит. Стало быть, вскоре он опять примется за охоту. Интересно кто ещё из присутствующих имеет шансы? Блондинка в противоположной части залы, та, что одиноко ковыряет ложкой мороженое. Пара симпатичных, но явно незрелых тинэйджерок. Ну и конечно Карина. Обычно она редко спускается со сцены, но сейчас оркестр отдыхает и звучит магнитофон, а Карину угощает коктейлем бородатый клавишник. Тот самый, дома у которого остановились Лера и Клим.

Анне никак не удаётся перехватить взгляд Валентина. Не может быть, чтобы с его способностями он до сих пор её не заметил. Выходит, следит исподтишка. Что ж, будем вести себя естественно. То есть, естественно скучая. Тем временем у неё заканчивается вино, и на соседнем стуле тут же оказывается один из соседей. Он предлагает восполнить бокалы за его счёт и выпить за знакомство и за её здоровье. Несётся приятная чепуха, Анна благосклонно отвечает улыбкой. Уютная болтовня раскрепощает Анну. Теперь она чётко сечёт с каким интересом наблюдает за ней Валентин. Понимая, что опоздал, тот заказывает у бармена пару мартини и подсаживается к блондинке с мороженым.

Соседа Анны несёт. Поначалу она почти не слушала его, но поневоле начинает следить за нитью рассказа.

–…после этой ужасной пьянки, стоим, ловим такси. А рядом, в скверике, гуляет с собакой какая-то девочка лет пятнадцати. Собака у неё здоровая, что-то типа кавказца. Ну, так вот! Останавливаем мотор, договаривается. Глядим, Альберта нет. А он, оказывается, уже с девчонкой той познакомился, вцепился в ошейник её собаки. Девчонка вся такая видная, не боится его ничуть. Впрочем, а что его бояться-то, очкарика? Тем более что и собака при ней солидная. Телохранитель! Разговаривают там о чём-то. Вы, мол, езжайте, а мы тут погуляем. Ну, мы Альбертика с двух сторон под ручки берём, отскабливаем от обалдевшей собаки, извиняемся перед индифферентной девочкой, запихиваем в машину…

На некоторое время Анна почти забывает о том, для чего сюда пришла. Спохватившись, кидает взгляд на давешний столик с блондинкой, но тот уже пуст.

«Вот ведь дурочка, явилась соблазнять собственного мужа, и флиртую с первым же мужчиной, которому приглянулась. Пора уже придумывать, как смываться из-под этой пристальной опёки».

Впрочем, Валентин обнаруживается в самом конце стойки, в тени колонны. Выходит, с блондинкой у него не сложилось. Теперь он не торопясь покуривает и смотрит на неё, не отрываясь, и возможно даже не мигая. Анна пытается представить, какая дерзкая встреча предстоит ей с его уязвлённым эго и неудовлетворённым либидо. Её передёргивает от предощущения энергии взрыва. Чтобы как-то опередить события, Анна предлагает своему собеседнику подняться на эстраду и потанцевать. Тот подхватывает идею с воодушевлением. Они проходят мимо лоснящегося Геворка, который таинственно подмигивает Анне.

«Уж не узнал ли?» — проносится в её преображённой головке.

Звучит довольно шустрая музыка и Анне приходится всерьёз задуматься о том, чтобы в пластике не выдать себя излюбленными движениями. Валентин сидит на высоком табурете, он тут, он рядом. Ей даже кажется, что она ощущает дуновение от его перевозбуждённого выдоха. Анна осознаёт, что состояние взаимной охоты крайне взволновало её. Возбуждение начинает проявляться и в танце. Короткое атласное платье ритмично колышется вокруг бёдер, предъявляет свету рампы незащищённую полоску ног над чулками.

Ресторан уже почти пуст. Диджей Ромео объявляет последний танец. Естественно медленный. Валентин исполняет молниеносное профессиональное движение, и Анна оказывается приглашенной им, а не случайным ухажёром. Последний страшно расстроен, но драться, судя по всему, не намерен, а вообще кто их, эту кавказскую интеллигенцию, знает, что у них на уме? Валентину же высший балл — десятка! Заслужил.

Первая минута — только наполненные новизной тактильные ощущения, а ещё этот взгляд. До боли знакомые глаза, но настолько ярко их выражение! Неожиданно выясняется, что не только она — незнакомая женщина, но и он, её муж — незнакомый мужчина. Она таким его никогда не знавала. Новизна впечатлений захватывает молодую женщину. У удивлённой Анны замирает дыхание, подкатывает комок свежей, неизведанной ранее разновидности возбуждения.

— Меня зовут Валентин, — наконец полушепотом произносит галантный кавалер. — Попытаюсь угадать ваше имя! Виктория? Нет, вряд ли. Маргарита? Почти, но… Изабелла! Нет, это слишком книжно. Для меня вы будете Клариссой. Вам очень идёт это имя! Я давно мечтал о вас. Более того — я вас знаю…

Анну кидает в жар.

— Вы мой ангел — попутчик! Вы всегда со мной, там, в ассоциативном соусе. Я знаю, что вы именно такая! Сколько раз мы были вместе в тех мирах и… ни разу здесь!

— Меня зовут Эля.

— Не говорите больше ничего! В жизни вы — Эля, в моей паранойе — Кларисса, не это ли настоящая гармония?

— Неубедительно, — теперь, при повторном знакомстве, Анна может позволить себе подерзить — в отместку за тот дурман, что окутывал её в их первые встречи. — Мне больше нравится моё имя. Я — Эльвира, и пока ещё не было повода перестать этим гордиться.

Валентин беспечно пропускает эту прямую речь мимо ушей. Он заворожённо всматривается в её синие глаза, выжидает паузу и тихо проговаривает стихотворение:

Тебя ищу я. Где ты? Как ты?

Я обошёл уже весь свет:

Моря и горы; башни, шахты;

Селенья. А тебя всё нет!

Тебя ищу я сердцем, телом.

Горит души моей маяк.

Графиня в красном, леди в белом…

Стоп! Дальше не могу я так!

Откликнись, иль оставь мне метку.

Узнаю след твоей руки:

Слегка надломленную ветку,

Губной помадою мазки.

Нелепо долго не встречаться,

У нас так много общих дел.

Мы были рождены для счастья

На этот свет, что солнцем бел.

Я твёрдо знаю — на планете

Сейчас мы дышим на одной.

Расстались мы в астральном свете,

Сверкнули яркою искрой.

Мы вышли вновь из колыбели,

Учились жить, творить, страдать.

Пришла пора для новой цели:

Жена и муж, отец и мать.

Мы в тонком мире были светом

И будем светом в нём потом.

Но плоти — тоже самоцветы!

Найдись же! Мой пустует дом.

— Так уж и пустует? — усмехается Анна.

— Это эзотерика, — ничуть не смутившись, терпеливо объясняет Валентин. — Ведь мы встречаемся только с теми, с кем уже были знакомы в предыдущих жизнях.

Анна на секунду задумывается о том, что в эту теорию не укладывается самая первая жизнь и самые первые знакомства, но вслух ничего не говорит.

— Ваш образ наполнен электричеством. Этот профиль! — Валентин нежно берет Анну за подбородок и поворачивает её голову против света софитов, — Эти слепящие волосы. Эти глаза, ясная синева которых никак не укладывается в моей голове. Девушка! Ответьте — вы реальность или моё хмельное наваждение? Эти клетки плоти, которых я касаюсь, они живые? Или мрак искушает меня ослепительным видением? Что со мной? Это грёзы тонкого мира, или креза мира материального? Где я? На каком перепутье повстречал вас? Как попал сюда? Что я должен делать, чтобы сон никогда не кончался? Эля — вы совершенны!

— Спасибо за комплимент!

— Нет!

— Нет?

— Вы обижаете меня. Это не комплимент!

— Не-ет?

— Конечно, нет! Это постулат! Как истинен сам свет, что вырывается из ваших глаз. Как истинна сама энергия, что питает ваши члены. Как истинна сама мысль, что оживляет ваши черты лица. Спасибо за блестящий танец. Вы позволите угостить вас каким-нибудь божественным напитком?

— Вас не разочарует, если я закажу кофе?

— Ничуть.

Усталый бармен понуро роет раскалённый песок двумя кофейничками. Прежних соседей Анны уже не видно. Невдалеке лоснится в отблесках точечных галогенок лысина Геворка, отдающего последние указания официантам. Генриетта Пална дремлет в своём кресле. Заведение плавно закрывается.

— Можно обратиться к вам с одной маленькой просьбой? — начинает Валентин, пригубив горячий кофе по-турецки, — Пообещайте, что исполните!

— Вы ставите меня в неловкое положение. Ведь я не могу пообещать то, не знаю что.

— Она слишком незамысловата, выполнить её не составит труда.

— Ну, тогда я попробую не разочаровать вас.

— Не покидайте меня сразу. Вот теперь, вслед за чашечкой кофе. Вы обречёте меня на бессонную ночь.

— Вы будете писать стихи? — проговаривается Анна.

— Как вы догадались?

— Ну, вы так складно говорите. В вас столько неподдельного романтизма. Да и вообще вы не такой, как все.

— Как все?.. Это давно стало неинтересно. Вы знаете, Эля, если я не буду оставаться самим собой, таким, каким меня создал Бог, я… сопьюсь. Или вскрою себе вены. Хотя, нет, это вряд ли. Это для красного словца. Порисоваться. Но мне незачем врать вам. Вы не представляете как это совершенно невозможно — быть таким, как все. Знаете, я ведь даже не представляю, как они, ну эти все, там живут, чем занимаются? Почему у них так, а не эдак, зачем тó вместо сего. Отчего так? Может быть, вы подскажете?

— Я так мало вас знаю, — осторожно начинает Анна, — мне пока совсем нечего вам ответить.

— В ваших словах скрыт намёк на то, что вы не против узнать меня получше. Значит, разрешаете мне, как минимум, проводить вас.

— Это подразумевалось и без слов. Куда я одна пойду так поздно?

— Действительно. Извините, я вас ещё очень стесняюсь.

— Не заметила. Но, если так, то почему?

— Вы — совершенны, я же — ничтожен. Вам не понять этого.

— Пожалуйста, не говорите больше мрачных вещей!

— Простите. Постараюсь.

— Идёмте! Действительно уже поздно.

— Да, конечно. Счастли́во, старина Геворк!

Геворк поднимает в ответ ладонь, которая лоснится не менее самого Геворка. Когда Анна проходит мимо него, он вновь ей подмигивает. «Неужто и вправду догадался? Он — единственный проницательный человек в этом логове самовлюблённых нарциссов».

Южная ночь принимает парочку в терпкие объятия. Городок вымер и безраздельно властвует тишина, наполненная лишь пульсом неутомимых сверчков и цикад. Море застыло, превратившись в лунное желе. Хрустальная лунная дорожка убегает вдаль. Ни облачка. Звёзды не видны лишь там, где их засвечивает почти полная луна, да ещё там, где их загораживают силуэты гор. Лёгкие шаги будто царапают асфальт, отзываясь в нём легким поскрипыванием занесённого ветром речного песка. Набережную минуют молча.

— Вы курите? — интересуется Валентин. — Нет? Тогда позволите мне закурить?

Анна отрешённо кивает, а сама прислушивается к своему странному состоянию, умиротворённому и упоительному, несмотря на погружение в роль. А может в этом и заключается актёрский профессионализм?

Валентин охватывает её талию и тут впервые у него появляется странное ощущение, что это с ним уже происходило. Что он уже держал эту талию, видел это прекрасное лицо, слышал этот голос. Что-то непостижимо родное, до слёз свое, естественное, было в невинной прогулке с этой чарующей женщиной. Это, наверное, и есть настоящая любовь? Когда с первой же минуты ты испытываешь такой фантастический комфорт, что, казалось бы, всю жизнь только и делал, что пребывал в нём.

— Эля, вы верите в любовь с первого взгляда?

— Конечно!

— А я считаю, что если любовь и бывает, то именно с первого взгляда, а не с какого-нибудь там тринадцатого. Я верю в судьбу. Последнее время я только и занимаюсь тем, что создаю магическое поле, которое могло бы притянуть ту самую, единственную женщину, перед которой я упал бы на колени.

— И вы считаете, что наша встреча не случайна? — хитрит Анна-Эля.

— Ещё бы! Мне невероятно трудно сейчас не терять головы…

— А вы не стесняйтесь — теряйте. Я хочу узнать вас настоящего.

— Вы действительно хотите знать, какой я мерзкий на самом деле?

— Почему бы и нет? Ведь в мерзость я не верю. И, в конце концов, не менее заинтригована вами, чем вы мной!

— Вы льёте бальзам, Эля.

— Не обольщайтесь, я только сказала, что заинтригована. На самом деле, мужчинам очень непросто мне понравиться.

— Вы опытны с мужчинами? Впрочем, такая женщина вряд ли лишена мужского внимания.

— Но вы, судя по всему, не менее опытны с женщинами. Так что дерзайте!

Валентин выразительно смотрит на чёткий профиль, обрамленный чёрными, как антрацит, волосами, бросает недокуренную сигарету и теснее прижимает к себе Анну.

— Почему уснули чайки? — начинает он, жестикулируя свободной рукой. — Представьте, вот эта сизая полоска зари, оживающее море, меркнущие звёзды… Это не просто заря — это старт новой истории. Я возьму вас за руку, вот так, и мы пойдём вон к тем холмам, из-за которых появится солнце, окунёмся с головой в его малиновую предутреннюю свежесть. Вы любите купаться в такой час?

— Вообще, это чарующе. Но сейчас я не готова.

— Что ж, не будем об этом…

— Скоро рассвет, а мы ещё не спали. Поторопимся?

— Вы позволите остаться с вами?

— Что за вопрос? Конечно, нет! Ведь вы ещё не посвятили мне ни одного стихотворения.

— Вы коварны!

— Что вы! Просто я, как и всякая женщина, мечтаю получать комплименты высшей пробы. Кстати, а мы уже пришли.

Анна замирает у обшарпанной трёхэтажки, в которой накануне разведала проходной подъезд. «Только бы его не запирали на ночь!» — про себя взмолилась она.

— Только один поцелуй… — шепчет Валентин.

— Извольте, но только один.

— Но долгий…

Где-то сверху скрипит балконная дверь. Анна отстраняется.

— Эля, где мы встретимся вновь?

— Завтра в двадцать три двадцать три у пирса.

— Почему так поздно. Может, сходим вместе искупаться?

— Да что вы, я теперь проснусь не ранее семи вечера.

— В таком случае, я не прощаюсь!

— Я тоже!

Каблучки уносят Анну вглубь гулкого парадного. Слава Богу, дверь во двор не заперта. Она опрометью пересекает чахлый дворик и через арку пятиэтажки выбегает на параллельную улицу. Её дом на противоположной стороне. Расчёт, похоже, верен — Валентин не интересуется тёмными подворотнями и теперь, погружённый в свои романтические бредни, не торопясь обходит целый квартал. Анна в темноте шарит ключом скважину на входной двери, скидывает туфли и тихо, чтобы не разбудить хозяйку, скользит по паркету в свою комнату. Молниеносно раздевшись и стерев макияж носовым платком, увлажнённым степлившейся минералкой, Анна тщательно складывает весь реквизит обратно в черный целлофановый пакет и прячет в чемодан. Напоследок придирчиво оглядывает себя в зеркало, пшикается привычным дезодорантом и ныряет под махровую простыню.

Валентин появляется не ранее, чем через четверть часа. Интуиция не подвела Анну — он отнюдь не торопился обогнуть этот квартал, а просто курил и брёл, убивая время своего одиночества. Он долго льёт воду в ванной, зачем-то шуршит газетами, курит, потом звенит пряжка его ремня и вот, наконец, он сам оказывается рядом. Анна ощущает на затылке его дыхание, затем, уже сквозь сон, неожиданный поцелуй на своей щеке. Валентин ещё долго лежит на спине, закинув руки за голову. И только, когда последние тени растворяются и занавески наливаются красками, его, наконец, одолевает сон.

Дом тем временем медленно оживает. Принимается поскрипывать паркетная доска, поют трубы, лестничную клетку наполняют звонкие голоса. Сотрудники курортной индустрии встречают утро нового рабочего дня.

* * *

Роман пытается поймать блик своими часами и, разглядев на них стрелки, демонстрирующие половину первого ночи, собирается восвояси. Вечер выдался неудачным. Ни одной купающейся при свете луны русалки! Соответственно, и никаких приключений души и тела! Чертовщина. Не так уж много осталось дней отпуска, а настоящее приключение ещё не пережито. Были несколько перепихов на песке. Впечатление такое, что эти дамочки специально за этим и приходят купаться обнаженными. Случался и от ворот поворот. Всё это не то. Неплоха, вроде бы, идея, но не просто секса хочется изголодавшейся душе… Да он и сам не знает, чего ему хочется. А если и догадывается, то никогда не признается в этом. Даже самому себе.

Роман сворачивает к ресторану. В конце концов, что ещё делать в такой поздний час? Бармен наливает ему мартини. Роман проглатывает оливку, берёт двумя пальцами холодный квадратный стакан и оглядывается. Всё те же курортные лица, с которыми пересекался уже раз сто. А приятель — единственный. И это Юрий, бородатый музыкант местной группы, которая только что закончила выступление. Он о чём-то болтает с той самой черноволосой кареглазкой, которую Роман заприметил на сцене ресторана давно. Но случай переговорить с ней ему не представился ни разу. На этот раз видная девушка плотно упакована в чёрную кожу, что ещё больше разжигает любопытство и увеличивает напор. Роман игнорирует деликатную подсказку тактично подождать, которая рождается у него, как у человека воспитанного. Танцовщица — слишком волнительная фигура, чтобы ограничивать себя теперь, когда до звезды можно дотянуться рукой. Роман деловито подходит к парочке и тепло приветствует обоих.

— А, Рома! — весело отзывается Юра. — Я думал, тебя сегодня уже не будет.

— Клёва не было.

— Понимаю!.. Впрочем, знакомься, это Карина, она иногда танцует, но ещё реже поёт в нашем шоу.

— Очень приятно, я — Роман. Я столько раз видел вас на этой сцене и… ни разу вне её. Вероятно, вы — исключительно сценический персонаж и не существуете в реальной жизни?

Карина улыбается эстрадной улыбкой профессиональной шоу-вумен и благосклонно кивает. Цветные всполохи странным образом переливаются на её глянцевом одеянии и обильном лаке на волосах и ногтях.

— Мы тут говорили, — продолжает Юрий, — о роли спиртного в сближении мужчины и женщины. Карина настаивает, что в большинстве случаев без этого невозможно, я же осмеливаюсь предположить, что оно только всё портит. А ты что думаешь по этому поводу?

— Позвольте мне сначала догнать вас по количеству принятых градусов на душу населения.

Карина заливается звонким смехом.

— Вот ответ настоящего джентльмена.

Роман впервые слышит её низковатый голос без микрофона, возможно излишне прокуренный, но вместе с тем какой-то неожиданно бархатистый, словно персиковая мякоть. Он заинтригован и воодушевлён.

— Думаю, что позиция Карины соответствует взглядам шикарной девушки, уставшей от знаков внимания всех кому не лень. Её цель скорее споить приставалу, чтобы тот отвалился в прямом смысле этого слова. Ты же, Юра — известное дело — романтик, и тебя интересуют большей частью возвышенные беседы. Так что по-своему правы вы оба. А я спиртное предпочту минералке уже хотя бы потому, что таким я начинаю нравиться красивым женщинам, ибо развязывается мой закостеневший язык.

— Ха! — восклицает Карина. — Рискну предположить, что под этим делом вам просто-напросто все женщины начинают казаться привлекательнее, чем они есть на самом деле. Любая, ответившая взаимностью и проявившая интерес к вашей персоне, рискует нарваться на комплимент.

— Не без этого, конечно, — легко соглашается с Кариной Роман. — Но! Давно доказано, если я не выпью, красавицы от меня убегают!.. Уходят! Уплывают! Улетают! Короче, испаряются. Так что мне реально приходится париться на эту тему. Официант! Ещё мартини! Хотите эксперимент? Если я откажусь от напитка, держу пари, вы, Карина, не задержитесь с нами. Если же выпью…

— Ага, будем куковать до рассвета! Какой вы смешной!

— Видите, я уже нарвался на первый комплимент из ваших уст.

Карина и Юрий весело переглядываются.

— Как мало надо мужчине, если «смешной» для него уже комплимент, — говорит Карина.

— Напротив! — вступается за приятеля Юрий. — Самое сложное, с чем приходится сталкиваться мужчине — это развеселить женщину.

— Что ж, вам виднее, парни, — улыбается Карина, — но мне действительно пора. Уже поздно. Кстати, не угостите сигаретой?

— Отчего же… Пожалуйста. Позвольте проводить вас? — начинает, было, Роман, но замечает отрицательный жест Юрия и осекается.

— Я всегда всё делаю сама, — ставит точку Карина и, взявшись за пуговицу тенниски на груди у Романа, нежно проводит язычком по своей верхней губке. — Чао, мальчики!

Не предполагая ответ, Карина подхватывает из тёмного ниоткуда чёрный мотоциклетный шлем и исчезает через кулисы. Роман невольно прослеживает взглядом за её self-made фигурой профессиональной танцовщицы и (неожиданно) мотогонщицы. В том, что она именно гоняет, он почему-то не сомневается.

— Слушай, Юра, а обнажённой она тоже танцует?

— Не видел, но в неглиже случалось. Хотя, допущу, что всё зависит от количества принятого… Как ты там говорил? На душу населения… Рома, думаю, тебе полезно знать, что Карина — чертовски раскрепощённая женщина. Она может позволить себе какую угодно выходку, но я не встречал ни одного мужчины, который похвастался бы тем, что спал с ней.

— Так уж и ни одного?

— Ни одного!

— Она что, девственница?

— Или лесбиянка. Но я тебе ничего не говорил.

— А почему ты не захотел, чтобы я проводил её? Сначала мне показалось, что ты сам собирался это сделать. Но теперь я совсем ничего не понимаю.

— У тебя нет мотоцикла, — смеётся Юрий.

— Ладно… Хотя… — фантазирует Роман. — Провожать девушку на её же мотоцикле. К тому же, если она ещё и за рулём. Удобный повод обнимать её всю дорогу, сидя за ней вплотную. Как думаешь, если держать её не за живот, а за грудь — это ей будет очень досаждать? Отвлекать от дороги и всё такое?

Юрий укоризненно покачал головой. Друзья берут ещё по мартини.

— Знаешь, — признаётся Роман, — мне кажется, что если я и смог бы влюбиться, то именно в такую женщину.

— Следовательно, избегай её.

— Ну что ты за человек!

— Имею кое-какой опыт. Ты задумывался когда-нибудь об одной странной вещи?

— Какой?

— Вот представь себе таких девиц, типа Карины — танцовщицы, манекенщицы, фотомодели, то есть те женщины, которыми хвастаются друзьям, тратят на них уйму денег. Ты заметил, что они всегда превращаются в шикарных любовниц, но в счастливых жён — никогда?

— Стоп! Ну, ты и хватил…

— Осознал ли ты, что это самые несчастные на свете женщины — им в тысячу раз чаще клялись в любви, но любовь эту предавали, ибо она требует нечеловеческого напряжения.

— Какого такого нечеловеческого напряжения?

— Ну как же! Мужчине с такой женщиной приходится быть предельно собранным, мобилизовавшим все закоулки своего ума. Он воплощает тип преуспевающего и упакованного владельца тугого кошелька. Он боится совершить мельчайший просчёт, так как прекрасно понимает, что он может быть не прощён. Слишком легко покинуть его и назавтра оказывать знаки внимания другому поклоннику. Ноль риска!

— А на самом деле эти женщины так же ищут простоты и душевности?

— Возможно, но ведь они зачастую вероломны, а разве кому-то хочется быть брошенным?

— Выходит, по-твоему, незачем и напрягаться с такими? Разумнее вовсе не иметь с ними дела?

— Послушай! Ведь мужики, в основе своей, мудрый народец. Они прекрасно понимают, что есть женщины — просто красивые игрушки, какими бы личными сверхкачествами они не обладали, а есть иная категория: жёны.

— Ну и кто же это?

— Посмотри вокруг. Видишь вон ту женщину за стойкой, рядом с Капитаном?

— Ну?

— Это Лера. Климкина супруга. Или Анна, Валькина жена, сегодня её не было. Идеальные подруги жизни. И напротив, посмотри вон туда, видишь чёрненькую девушку в красном платье, не знаю, кто она, но убеждён — штучка та ещё, прирождённая хищница!

— Ну и что за женщины эти генетические жёны? Как я смогу понять, кто передо мной?

— Это невысокие симпатяшки со смешными чёлками и угловатой походкой. Они недолюбливают каблуки. Чулки и стринги для них — реквизит из французского кино. Они сто раз проиграют «любовницам» в умении преподнести себя. Приключения с ними всегда предсказуемы и пристойны. Они менее искусны в сексе, так как им недостаёт опыта. Зато они готовят наваристый борщ и селёдку под шубой, пекут пирожки с начинками и виртуозно управляются с пылесосом. В их доме пахнет клубничным мылом и рисовой кашей на молоке. Одним словом, они — жёны, и притом, заметь, любимые и единственные.

— Юра, ты это серьёзно?

— Серьёзней не бывает, — подмигивает бородач. — Мы мечемся, ищем, сами не зная чего. А ведь всё давно изобретено и перепробовано. Стоит только определиться с тем, чего мы на самом деле хотим, как к нашим услугам предоставлены сотни проверенных способов для достижения наших желаний.

— Но свою-то жену ты ведь не любишь!

— Глупости.

— У вас какие-то странные взаимоотношения. Вы и не ругаетесь вовсе, а просто как-то…

— Неправда… — вспыхивает Юрий. — Ты просто ничего не знаешь. Но я расскажу тебе. Вот моя история. Родом я из Одессы. Уличный музыкант с Дерибасовской. Когда пришла пора выметаться из родного города — не поладил с одним недоноском, у которого уйма денег — друзья вывезли меня сюда и женили на знакомой армянке, овдовевшей три года назад. Не до высоких чувств мне было. А теперь есть жена, есть падчерица, есть, наконец, крыша над головой… Да и у неё в доме мужик появился. Вот, крышу отремонтировал. Баню собираюсь ставить. За садом слежу. Деньги в семье завелись. Да и сам с собой поладил, недаром имя моё по-гречески — земледелец. Тут, брат, ещё неизвестно, где больше счастья приобретёшь, по большой любви, или вот как у меня.

— Понятно. Ты извини, что я коснулся этой темы.

— Да, что ты, Ромка, в самом деле? Не стоит извинений.

Вновь повторили по мартини. Несколько минут молча наблюдают за неистовым танцем черноволосой незнакомки в красном платье, что Юрием однозначно была отнесена к категории любовниц. Романа охватывает возбуждение. До него не сразу доходит, что Юра что-то ему говорит.

— Прости, я не расслышал. Повтори, пожалуйста.

— Это всё здо́рово. Ты же не станешь отрицать, что тебе нравится наблюдать за подобными красавицами, и прочими длинноножками, типа Карины.

— Конечно. Ведь даже, когда она не танцует, то ведёт себя как профессиональная женщина.

— Это ты хорошо сказал. От души. Но, бойся! Не этого ищет твой мятущийся дух!

— Это ты тоже хорошо сказал. Скажи же, о великий пророк, чего всё-таки ищет мой мятущийся дух?

Юрий не обращает внимания на Ромкину иронию.

— То, что ты любуешься гармоничными формами — это нормально, — продолжает он, теребя бороду. — Знак формы! Ты наблюдаешь, как они поводят узкими бедрами в танце, как изломанно движется их острый локоток. Тебе особенно сладко в те редкие моменты, когда из-под короткой, в мелкую оборочку, юбки выскальзывает тёмный кружевной ободок чулок. Тебе хочется провести ладонью по этой ножке, погладить колено и исследовать рисунок кружев — это просто здо́рово.

— Красиво излагаешь, чертёнок!

— Спасибо. Так вот, а слыхал ли ты о таком понятии: «мой тип женщины»?

— Не томи. Говори прямо.

— Куда уж прямее, — с полоборота заводится Юрий. — То, что ты видишь — это, безусловно, сильнейшее раздражение зрительного нерва. Только вот за эндорфины отвечают и другие органы! И некоторые из них существенно сильнее.

— А в твою теорию не входят практические опыты с раздражением? Я готов пораздражаться.

— Кончай подкалывать. Я серьёзные вещи тебе говорю. Впрочем, опыт я тебе устрою. Но, попозже.

— Да что ты, Юра, в самом деле? Это я так, привношу в нашу дружескую беседу юмористический элемент. Продолжай!

— То-то! Любовь глазами и любовь, к примеру, объятиями — две совершенно разные вещи. Так же как любовь ушами или, допустим, носом. Для меня, к слову, именно запах женщины, порой играет решающую роль. Причем в почёте естественные, секреторные генетические ароматы, сравнимые с запахом ветра, прибоя, теплой земли или прибитой дождём пыли. Конечно, теперь редкая женщина не глушит их бытовой химией. Но естественный запах есть у каждой!

— Да, я замечал…

— Тактильная любовь особенно остра. Здесь важно качество кожи. Волосики, жирок, определяющий мягкость, читай, податливость форм, гармония косточек.Ну и, наконец, самое важное — анатомическое соответствие. Именно оно определяет комфорт в интимных отношениях! Для меня, например, важно, чтобы мои объятия были сомкнуты, но обязательно наполнены. Чтобы грудь полностью помещалась в ладонь и была не твердой, но и не мягкой как кисель. Чтобы острые косточки бёдер вписывались в мягкие ложбинки внутри моих ответных косточек. Это лишь несколько штрихов. Кроме того, очень важна теплопроводность…

— Так вот зачем изучают в школе законы термодинамики!

— Смейся-смейся. Распределение телесного тепла действительно играет огромную роль. У кого-то холодны кисти рук, а у кого-то кончик носа… У иных — постоянно влажные ладони. Да и вообще, это величайшая наука — управлять контрастом холода и тепла для управления возбуждением! Но даже не это самое главное!

— Опа! Что же может быть главнее самых главных слов? — вновь иронизирует Роман.

— Болевой порог!

— Это ещё к чему? Мы что, приёмчики собираемся отрабатывать?

— Допустим, ты верзила. Она — нежнейшее существо. Ты будешь постоянно делать ей больно, оставлять синяки, просто коснувшись её. В свою очередь, её нежные касания ты не почувствуешь вообще. Другая крайность — ты нежен и деликатен. Она же хочет, чтобы её кусали и шлёпали. При этом естественно сама будет кусаться и царапаться. Твои нежные поглаживания будут ей невыносимо скучны.

— Ты меня загрузил. Если я ещё в состоянии что-нибудь понимать, найти свою женщину — чертовски сложная задача!

— Да! Именно чертовски!

— И, по-твоему, выходит, что и пытаться не стоит?

— О! Как будто и не было выпито литра мартини! В самую точку!

— Не по душе мне твоя философия, — задумчиво произносит Роман. — Наверное, быть умным — это чертовски скучно…

— Опять ты прав. Именно чертовски! — покорно соглашается Юрий.

— Так что ж, ты теперь сидишь и ждёшь, когда станешь импотентом?

— Ну! Зачем так уж сгущать краски! — бородач внезапно оживляется и озорно подмигивает. — Ведь на свете существует ещё и свободная любовь!

— А это что такое? — спрашивает окончательно озадаченный Роман.

— Это когда посылаешь к едрене фене всё то, о чём я тебе твержу, и крутишь любовь со всем, что движется.

— Ха! Ну, ты и хитёр, старина!

Мужчины дают волю здоровому смеху и, заметно порозовевшие, принимают решение расходиться. Юрий прячет в кейс свою потрёпанную старенькую «Ямаху DX7», Роман любезно сматывает провода. Защёлкнув замки, бородач озаряется заговорщицкой улыбкой и, придвинувшись к приятелю, тихо произносит:

— Если ты действительно готов пораздражаться и рад испытать настоящее приключение, заходи завтра ко мне домой часиков в пять вечера.

— Так уж и настоящее?

— Рядом с ним шашни с Кариной покажутся тебе потерянным временем.

— Заинтриговал! Обязательно приду. А, кстати, куда?

— Ну да, ты ведь ни разу ещё у меня не был!

— Мы с тобой с тех пор как у Геворка познакомились, только здесь и общаемся.

— Запомни: улица Шаумяна, двенадцать. Это за переговорным пунктом. Если забудешь номер дома, спроси любого, тебе подскажут.

— Да я и так запомню.

— Ну, бывай!

— Пока. До завтра.