Энские истории

Дмитрий Сафонов

«Не входите в подъезд, а то вас может стошнить. В застоявшемся полумраке лежит мое большое, пока еще мягкое и податливое, не успевшее остыть тело. Повернутые носками внутрь ноги с неестественной старательностью вытянуты. Одну руку я выбросил вверх и слегка вбок, а вторая лежит как придется, ничуть не смущаясь неловкостью позы. В голове у меня – здоровенная дыра; волосы слегка опалило пороховым пламенем (в упор бил! контрольный выстрел – по всем правилам душегубской премудрости!); на стене, густо выкрашенной в стандартный зеленый цвет – крупные вязкие капли крови. Черная липкая лужа вокруг головы подернулась глянцевой пленкой и угольно блестит в свете жиденьких лучиков, пробивающихся сквозь щели в дверном проеме. Бр-р-р! Зрелище не из приятных! Не входите в подъезд, а если уж вошли, то бегите тотчас прочь отсюда, звоните в милицию, вызывайте самую скорую (или самую медленную – все равно поздно) помощь, кричите от ужаса, плачьте, блюйте за углом, падайте в обморок, но делайте хоть что-нибудь! Хоть что-нибудь, лишь бы я проснулся, потому что этого не может быть на самом деле! Нет! Я просто сплю… Сплю и никак не могу проснуться… Надо постараться, поднатужиться изо всех сил… Ну же!..»

Внимательнее приглядывайтесь к тем, кто вас окружает — это чертовски увлекательное занятие: люди не так просты, как может показаться на первый взгляд.

Коловращение

Не входите в подъезд, а то вас может стошнить. В застоявшемся полумраке лежит мое большое, пока еще мягкое и податливое, не успевшее остыть тело. Повернутые носками внутрь ноги с неестественной старательностью вытянуты. Одну руку я выбросил вверх и слегка вбок, а вторая лежит как придется, ничуть не смущаясь неловкостью позы. В голове у меня — здоровенная дыра; волосы слегка опалило пороховым пламенем (в упор бил! контрольный выстрел — по всем правилам душегубской премудрости!); на стене, густо выкрашенной в стандартный зеленый цвет — крупные вязкие капли крови. Черная липкая лужа вокруг головы подернулась глянцевой пленкой и угольно блестит в свете жиденьких лучиков, пробивающихся сквозь щели в дверном проеме. Бр-р-р! Зрелище не из приятных! Не входите в подъезд, а если уж вошли, то бегите тотчас прочь отсюда, звоните в милицию, вызывайте самую скорую (или самую медленную — все равно поздно) помощь, кричите от ужаса, плачьте, блюйте за углом, падайте в обморок, но делайте хоть что-нибудь! Хоть что-нибудь, лишь бы я проснулся, потому что этого не может быть на самом деле! Нет! Я просто сплю… Сплю и никак не могу проснуться… Надо постараться, поднатужиться изо всех сил… Ну же!

* * *

Я очнулся от того, что кто-то закричал."Наконец! Хоть один человек нашелся: бросил мне свой крик, как спасительное бревно под ноги утопающему в стремительном водовороте; оттолкнувшись, я выплыл на поверхность, разрывая отяжелевшей головой клочья сонной пены. Спасен!"

Я открыл глаза, и сознание моментально вернулось на привычное место — точно не знаю, где оно находится.

Судя по тому, что мой рот был широко открыт, а мышцы под нижней челюстью свело тряской судорогой — стало быть, и крик тоже был мой. Вот только голоса собственного не узнал. Ну так во сне же — чего не бывает?

Я отдышался, вытер пот со лба. Одна соленая струйка, ловко выскользнув из-под руки, прыгнула в уголок левого глаза: пришлось его зажмурить. Заимствованная у щеки кожа дернулась вверх; втянутый со свистом воздух остудил оскаленные зубы, растревожив давнишнее дупло. Зуб мудрости с огромным дуплом — глупо! Нет в этом никакого символа!

Осторожно потрогал дупло языком, царапаясь об острые края зубных развалин. Боль потихоньку тупела. Стало полегче.

Желая заглушить ее ноющие остатки, я машинально охлопал себя по карманам в поисках сигарет. Пусто. Потянулся к бардачку, пошарил в его объемистом брюхе, но и там ничего не было.

— Странно? Где же сигареты? — пробормотал я под нос.

— У меня, — раздался голос с заднего сиденья.

Для моих измученных нервов это было уже слишком. Я вздрогнул — так сильно, что ударил плечом себе в ухо, и быстро обернулся. Мальчик с белыми кудрявыми волосами смотрел на меня исподлобья. Солнце просвечивало сквозь его оттопыренные уши; на розовом фоне проступила частая сеть тонких фиолетовых жилок. Мальчик был голубоглазый, с белой нежной кожей. На вид ему было лет семь-восемь. Я никак не мог вспомнить, откуда он взялся. А может, сон продолжался? Все эта кошмарная жара — нельзя спать на солнцепеке!

— Ты куришь? — хрипло спросил я. Дурацкий вопрос, но ситуация очень к тому располагала.

Он лишь недовольно мотнул головой, не желая поощрять мою глупость словесным ответом. Я прокашлялся и собрался с мыслями. Откуда он взялся, этот мальчик?

— Тогда отдай мне сигареты, — сказал я, пытаясь хоть как-то оправдаться этим"тогда", придать хотя бы видимость смысла предыдущей фразе.

Мальчик протянул пачку — все так же молча.

Я достал сигарету и закурил, тупо уставясь прямо перед собой. Сделал несколько жадных затяжек и языком вытолкнул изо рта тягучий дым; сизые змейки, извиваясь, поползли вниз по груди.

Что это за мальчик? Откуда он взялся? Я еще раз глубоко затянулся и решительно повернулся назад: сейчас обо всем его спрошу. Но… Что за наваждение? Мальчик лежал на заднем сиденьи, подтянув колени к животу, и мирно спал. Прядь белых кудрявых волос, свесившаяся со лба, переливалась и блестела на солнце. Я хотел его окликнуть, растормошить, разбудить, но не стал — что-то подсказывало мне, что он все равно не проснется.

Я потер лоб и вышел из машины. Оказалось, что она стоит посреди большого поля. Точнее, посреди большого поля растет какой-то крупный кустарник, покрытый листочками, серебристыми с исподу, а рядом стоит машина. Видимо, я съехал с дороги и поставил ее в тени куста, но пока спал, неугомонное солнце перелезло через его гибкую верхушку и принялось поджаривать меня сверху.

Хотел сплюнуть, но во рту все пересохло. Фу-у-у! Ну и жара! Неудивительно, что приснился кошмар. В горле першило. Воды, к сожалению, у меня не было. Вообще никакой! Я полез в карман — посмотреть, сколько осталось денег: надо сесть за руль и доехать до ближайшего магазинчика, купить воды или квасу.

Из недр линялых потертых джинсов удалось добыть кое-какую мелочь и смятую десятирублевку. Хватит, чтобы утолить жажду. Встряхнув на ладони все свое нынешнее состояние, я заметил маленький листок бумаги, сложенный аккуратным квадратиком. Положил деньги обратно и развернул листок: там лежал плоский ключ и был записан адрес: улица Фруктовая, дом 24, квартира 32.

В этот момент со стороны дороги послышался надсадный гул мощных моторов, рассерженное шуршание широких шин по пересохшему шершавому асфальту и обрывки веселой мелодии, разбросанные ветром как попало, безо всякого порядка. Плавно покачиваясь, неспешно катились разноцветные фургоны передвижного цирка шапито. Я всматривался в распахнутые окошки, надеясь разглядеть за плескавшимися дешевыми занавесками беззаботные лица циркачей, но тщетно — скорее всего, во время переезда они просто спали, измученные частыми представлениями и бесконечными тренировками.

Я проводил взглядом этих вечных добровольных скитальцев и грустно улыбнулся им вслед. Совместимость несовместимого, постоянное непостоянство и твердая уверенность лишь в одном — в том, что ни в чем нельзя быть уверенным: все это было знакомо и мне. Давно уже знакомо.

Неожиданно все встало на свои места. Память вновь услужливо распахнула потайные дверцы в своих бесконечных лабиринтах. Я вспомнил, что со мной случилось, почему я здесь, и что следует делать дальше…

* * *

— Я родился в Энске. Энск — небольшой пыльный город в средней полосе России. Летом здесь жарко, зимой — холодно, осенью — грязно, а весной — невыносимо тревожно и тесно.

Я любил свой город, покуда были силы. Но уже к моменту окончания десятого класса я твердо знал, чего хочу — уехать отсюда во что бы то ни стало. Получив аттестат, я объявил, что отправляюсь в Москву — поступать в институт.

Отец с сомнением покачал головой, но все же согласился и даже дал мне сто двадцать рублей на расходы; мать вздыхала и две ночи подряд тихонько плакала, приводя в порядок мой невеликий гардероб. Наконец все рубашки были постираны, носки — заштопаны, испечен дорожный пирог (с капустой и с яйцами), и я с легким сердцем покинул родительский дом.

В институт поступил сразу. Правда, он оказался так себе — студенты не пользовались правом отсрочки от службы в армии. В общем, после первого курса я отправился исполнять священный долг и почетную обязанность гражданина СССР. Исполнял два года, а, вернувшись на"гражданку", уже не захотел возвращаться в институт. Служба в армии больше не грозила: значит, я не был связан необходимостью от нее спасаться. И тогда я пустился в"свободное плавание".

Пятнадцать лет я скитался по белу свету в поисках мифической"лучшей доли". Не нашел. Возможно, пятнадцать лет — слишком небольшой срок; а может быть, я совершил ошибку, ограничив территорию поисков пределами России. Так или иначе, пришлось убедиться на собственном опыте, что"на свете счастья нет…".

За это время моя трудовая книжка стала напоминать бульварный роман карманного формата — так много появилось в ней записей; руки, прекратив наконец обрастать новыми мозолями, не переставали при этом приобретать новые навыки. Кем я только ни был и чем я только ни занимался! Но, по крайней мере, двух вещей я точно никогда не делал. В обоих случаях запрет действовал на подсознательном уровне: его нарушение неизбежно привело бы к потере свободы. Я не вступал в конфликт с законом и не пытался обзавестись семьей. Напротив, за эти пятнадцать лет я потерял двух последних родных мне людей — отца и мать: человечество превратилось просто в сборище посторонних.

Отец мой был каменщиком; он погиб на стройке первого и пока единственного в Энске шестнадцатиэтажного дома. Будучи, по обыкновению своему, на исходе рабочего дня основательно пьяным, он весьма неосторожно ступил на незакрепленную балку. Итог был печальным (как раз заканчивали последний этаж) — ни до, ни после него никто в Энске не падал с такой высоты. Это трагичное обстоятельство позволило председателю профкома, распоряжавшемуся похоронами, с прямодушным цинизмом утверждать, что отец погиб, находясь на вершине своей карьеры.

Весть о смерти отца настигла меня с опозданием почти на две недели. Помнится, в то время я был в Западной Сибири: работал вахтовым методом на буровой. Писем домой я почти не писал; лишь иногда давал телеграммы, переменяя места работы и жительства.

Когда я приехал в Энск, земля на отцовской могиле уже высохла и просела. На кладбище было тихо и пустынно. Я выкурил сигарету и решил, что просьба матери вкопать рядом с могилой небольшую скамеечку — не что иное, как сентиментальная блажь: кто захочет провести в столь унылом месте больше двух минут? (Ровно столько требовалось, чтобы стереть с приземистого обелиска, сваренного из листов нержавейки, многочисленные известковые пятна вороньего помета — сразу за оградой погоста начиналась городская свалка.)

В честь моего приезда мать устроила торжественный обед: радость долгожданной встречи с сыном блестела в ее глазах, многократно преломляясь в каплях невысохших слез, вызванных кончиной супруга. Но победила все-таки жизнь. Немногочисленные приглашенные соседи, выпив по паре стопок — и за здоровье сына, и за упокой души отца — принялись наперебой вспоминать какую-то ерунду. Особенно ценились воспоминания, имевшие больший срок давности."Ну, вы-то наверняка этого еще не застали, а вот я…"или"…это было лет за пять до того случая, о котором вы сейчас рассказали…"и все в таком духе. А одна расплывающаяся тетка выдувала из множества ниспадающих друг на друга подбородков примерно следующее:

— Ну вот, теперь-то, когда сын приехал, вам, Светлана Александровна, полегче будет… Сможете, наконец, долги отдать…

Мать виновато улыбалась и опускала глаза…

Я сбежал через три дня. Больше вынести не смог. Оставил на зеркале в прихожей все деньги, что имел с собой, за вычетом суммы, необходимой на обратный билет, и рано поутру, едва начало светать, на попутной машине уехал из города.

* * *

— Мать умерла через четыре года от рака груди. За это время у меня накопилась целая связка писем от нее: она посылала их просто так, не надеясь на ответ. Я никогда их не перечитывал, но и выбросить почему-то не мог: таскал всюду с собой в коробке от зимних ботинок, купленных по случаю на барахолке в Тынде.

Когда вдруг ее письма перестали догонять меня (а они меня рано или поздно все-таки догоняли, как свернутая газета — верткую муху, потому что авиапочта неизменно оказывалась проворнее), я почувствовал неладное — словно бы стало чего-то не хватать.

Потом уже я получил известие об ее смерти. Писала все та же толстая тетка: инфаркт, инсульт, ишемия и гипертония никак не могли договориться между собой о том, кто из них поставит завершающую точку в этой никчемной ленивой жизни.

Позже мне стала понятна причина, заставившая тетку хлопотать: когда я приехал, она меня уверяла, что мать осталась ей должна за свои же собственные похороны (??). Не желая спорить, я деньги вернул — профанация сыновнего долга.

И остался совсем один.

* * *

— Я уладил все дела и вступил в наследство, состоявшее из маленькой квартиры, скрипучей полутораспальной кровати и покосившегося шкафа с треснутым зеркалом; отдал деньги всем, кто утверждал, что был семейным заимодавцем; поставил на родительскую могилу общий памятник из серого гранита и ажурную ограду из заостренных прутьев. Ограда плотно охватывала цементный цоколь: так, что места внутри нее больше не оставалось, даже для меня — я собирался навсегда уехать из Энска.

* * *

— Может быть, это лишнее? Видимо, не стоило мне об этом рассказывать… Вряд ли это имеет хоть какое-нибудь отношение… Но, честно говоря, я так запутался… Я уже ничего не понимаю…

Сидевший напротив черноволосый красавец снисходительно улыбнулся. Несколько долгих мгновений он молча смотрел на меня. Так смотрят на безнадежно больных. Затем он как-то ободрительно и в то же время одобрительно — чертова путаница, она проникла всюду, она уже и в словах, и в мыслях! — кивнул и мягко сказал:

— Не волнуйтесь. Я попытаюсь помочь. Вы очень ярко и красочно обрисовали декорацию. Теперь настал черед действующих лиц. Героев, если можно так выразиться, — он сплел длинные тонкие пальцы и противно хрустнул ими. Меня передернуло. Должно быть, я даже поморщился, потому что он опять улыбнулся — на этот раз понимающе, расцепил пальцы и принялся крутить на мизинце перстень с крупным бриллиантом.

— Вы знаете, — я старался говорить медленно, не частить, но ничего не получалось — снова начинал волноваться и сбивался на малопонятную скороговорку. — Это наваждение. Просто бред какой-то. Словно во сне, но только сон не может повторяться в таких подробностях. Я каждый раз будто просыпаюсь, но потом оказывается, что все еще сплю. И потом, эти совпадения во времени. Точнее, несовпадения… Ну, в общем…

Он ласково потрепал меня по руке:

— Успокойтесь. Хотите немного коньячку?

Я дрожал, как в лихорадке.

— Да, пожалуйста. Это должно помочь.

Он встал, подошел к столу, щедро плеснул в стакан янтарную жидкость:

— Вот. Наилучшее лекарство. Обладает массой побочных эффектов, зато не имеет противопоказаний, — посмотрел коньяк на свет, понюхал. — Не самый хороший, но, по крайней мере, настоящий. Это не разбавленный спирт, настоянный на коре дуба и подкрашенный чаем. Можете смело пить.

Я машинально последовал его совету. Коньяк мягко обжег пищевод и улегся в желудке приятной тяжестью. Но почти сразу же, в ту же самую минуту, когда спасительное опьянение стало нежно захлестывать измученные внутренности трещавшей по швам черепной коробки, странная, неизвестно откуда возникшая тревога поселилась в моем мозгу тупой болезненной занозой."Коньяк? Почему коньяк? Его не должно быть! Откуда здесь мог взяться коньяк? Все еще больше запуталось!"

— Коньяк! — жалобно проскулил я, мотая головой.

Незнакомец понял мои слова совершенно иначе.

— Конечно, конечно, — он склонился в услужливом полупоклоне и налил еще полстакана. Черный смокинг и бабочка делали его похожим на официанта.

Я потер глаза, всхлипнул и выпил. На этот раз стало получше. Озноб унялся; члены, сведенные судорогой, обмякли. Я почувствовал, что могу теперь не торопиться. Достал из кармана сигареты, закурил. С наслаждением выпустил дым тонкой струйкою. (Я бы не смог курить в темноте; мне нравится наблюдать за своим дыханием, овеществленным табачным дымом. Из всех удовольствий, получаемых от курения, эстетическое занимает далеко не последнее место.)

— Ну вот, — я уселся поудобнее и приготовился продолжить рассказ. — Я уже совсем собирался уехать из Энска, как вдруг однажды, совершенно случайно, встретил на улице Серегу Сундукова.

* * *

— С Серегой мы вместе учились в школе. Можете проявить смекалку и попробовать угадать, какая у него была кличка. Ну, разумеется, Сундук.

Хотя, на мой взгляд, он этого не заслуживал. Громоздкое, громко хлопающее, но в целом абсолютно безобидное, не имеющее никакого отрицательного оттенка слово Сундук никоим образом не могло охарактеризовать его мерзкую и подлую натуру. Точно так же можно было называть его Графом, Принцем или Ангелом. Сутулый, длиннорукий, с жесткими светлыми волосами, голубыми водянистыми глазами и отвратительно бледный — той прозрачной зеленоватой бледностью, которая бывает у обильно менструирующих девочек, он всегда смотрел исподлобья, злобно стиснув кривые узкие зубы, и что-то негромко бормотал себе под нос.

Сундук учился на два года старше меня. Одноклассники его не любили. Хуже того — они его не замечали. Не хотели замечать, и это его бесило. Желая выместить на ком-нибудь свою постоянную злобу, он спускался этажом ниже, где проходили занятия у младших классов, и, наметив себе жертву, принимался с наслаждением мучить ее.

Чтобы придать избиению хотя бы видимость поединка, а себе — добавить толику мнимой доблести, Сундук неизменно выбирал в жертвы мальчиков покрупнее. Я, на свою беду, был довольно рослым ребенком. Когда я учился в четвертом классе, а Сундук — в шестом, он однажды подошел ко мне на перемене и потребовал"жевачки". В те годы достать в маленьком провинциальном городке хотя бы пластинку жевательной резинки было абсолютно нереально. Сегодня героин купить легче, чем тогда — какой-нибудь"Орбит"или"Ригли". Сундук мне явно льстил, полагая, что между мной и, как он выражался,"жевачкой", может быть что-то общее. Одет я был весьма скромно, но (стараниями матери) очень аккуратно, что для Сундука являлось (следуя непостижимой для меня логике) несомненным признаком материального достатка. Где-то там, на мутном мелководье его сознания, чистота ассоциировалась с почти что неприличным богатством. Конечно, я промямлил нечто вроде:"А где я ее возьму?"и моментально получил поддых."Я буду бить тебя каждый день, пока не принесешь", — прошипел Сундук.

Скверный мальчишка старался сдерживать свое обещание. Следующие два года прошли в напряженном соревновании: я, призвав на помощь всю свою изобретательность, пытался пересидеть невыносимо долгую перемену, затаившись где-нибудь в укромном уголке, а он — движимый черной злобой, булькавшей в его грязной душонке подобно густому зловонному вареву, искал меня повсюду, заглядывая даже в женский туалет. Борьба шла с переменным успехом.

Все разрешилось само собой, когда я перешел в шестой класс. Вернувшись после летних каникул в школу, я обнаружил, что стал заметно здоровее сверстников. Это вселило в меня уверенность, что теперь я смогу дать отпор своему убогому мучителю. Я ждал, когда же он спустится на наш этаж, и уже начинал показывать признаки нетерпения. Через неделю занятий мизерный запас добродушия, накопленный им за три летних месяца, проведенных у бабки в далекой глухой деревне, иссяк, и Сундук наконец объявился.

Я не собирался никуда прятаться; стоял, выделяясь из толпы одноклассников, громко говорил и весело смеялся. Внезапно я почувствовал на себе чей-то липкий взгляд и обернулся. Чуть в отдалении стоял Сундуков; слюна пузырилась в уголках его щелевидного рта. Но я даже не тронулся с места и не отвел глаза. Сундук постоял, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, но близко подойти не решился: он почему-то за эти два года не вырос ни на сантиметр. Мне ужасно хотелось хорошенько наподдать ему; я был готов к драке — но я не был готов напасть первым.

Видимо, Сундук это прекрасно понял; он повернулся и медленно ушел, праздно загребая ногами разнообразный хлам, валявшийся на полу: скомканные бумажки, стержни, обломки авторучки и разрезанный на две части ластик.

Больше он никогда не подходил ко мне; напротив, при случайной встрече отводил глаза и нарочито принимался насвистывать некое фальшивое подобие мелодии: настолько принужденно, что я не мог даже разобрать, в мажоре он свистит или в миноре.

* * *

Незнакомец ощерился в довольной усмешке. Часовые стрелки его маленьких черных усов вздрогнули и, подталкиваемые пухлыми алыми губами, погнали время вспять: без двадцати четыре, без четверти три, без десяти минут два.

— Как вы его, однако, — он сладострастно зажмурился. — Мерзавец, — и причмокнул от удовольствия. — Полагаю, с тех пор господин Сундуков не сильно изменился. Люди вообще мало меняются. Еще и почитают это за добродетель. Желая сделать приятное, говорят друг другу:"Дорогая, а ты все та же, что и десять лет назад…". По-моему, весьма сомнительное достоинство…

— По-моему, тоже, — поспешно согласился я.

— Да-а-а, — некоторое время он сидел в задумчивости. Я молча курил.

— Ну так и что же этот Сундуков? — внезапно встрепенувшись, спросил он.

— Сундуков? — переспросил я. — Да, собственно, из-за него-то все и началось…

* * *

— Я уже совсем было собрался уехать из Энска. Вообще-то, я не планировал сделать это в какой-то определенный день: уехать можно когда угодно, в любое время. Взять билет на ближайший поезд не составляет труда, автобусы с автовокзала уходят по расписанию, а если хочется убраться поскорее — к твоим услугам аэропорт в тридцати километрах от города: Энск делит его с другим районным центром.

Я вышел из дома, чтобы купить сигарет. В ближайшем ларьке таких, как я хотел, не было, и я решил немного прогуляться. Был вечер, самое его начало. Асфальт торопился избавиться от тепла, накопленного за день. Легкий ветерок осторожно бегал по остывающим улочкам. Сидевшие за пластмассовыми столиками летнего кафе мужчины с пыльными помятыми лицами осипшими голосами деловито осведомлялись, есть ли ДЕЙСТВИТЕЛЬНО холодное пиво, и в этом вопросе слышалась затаенная надежда. Полноватая продавщица (она же официантка по причине малости заведения) с мокрыми кругами пота под мышками безжалостно отчеканивала:"Не успевает охлаждаться. Разбирают быстро."Для порядку вздохнув, мужчины брали какое есть, предварительно перетрогав все лежащие в холодильнике бутылки, выискивая чуть более прохладную.

Я подошел к прилавку и стал выбирать сигареты. Внезапно — как когда-то давно, в детстве — я почувствовал на себе чей-то липкий взгляд. Конечно, это был Сундук. Я-то узнал его сразу. Он почти не изменился, разве что чуть-чуть располнел.

Некоторое время он пристально смотрел на меня, изучая и сопоставляя увиденное с уже имеющимися в его скудной памяти образами, а потом спросил:

— Старик, неужели это ты?

Я знал два варианта ответа. Оба — одинаково глупые, как и сам вопрос. Я выбрал первый — потому, что не привык врать:

— Да, Сундук. Это я.

Он встал, подошел ближе и протянул руку — вялую и холодную, как дохлая рыба. Я осторожно обхватил ее двумя пальцами и слегка встряхнул.

— Сколько лет, сколько зим, — расплылся он в приторной улыбке.

— Не усложняй. Поровну — и тех, и других, — оборвал я его, — ненавижу банальности.

— Давай выпьем. За встречу, — сразу предложил он.

Тактически это был абсолютно правильный ход. К алкоголю я всегда испытывал почтительное отношение. Почтение подкреплялось точным знанием нормы: шестьсот пятьдесят грамм, если без пива. Выпить хотелось. Даже с Сундуком — больше-то никто не предлагал. Я малодушно согласился и кивнул:

— Пойдем ко мне.

— А-а-а… Ну… Ты ж теперь один, — сказал он как-то осторожно, словно бы я сам об этом не догадывался. И сразу же — подчеркнуто бодро, — я возьму."Столичной", да? Парочку? У тебя есть чем закусить?

В соседнем магазине мы купили колбасы, сыра, две банки шпротов. Дома, я знал, оставались соленые огурцы — мать заготавливала. Еще прошлой осенью.

В общем, мы пришли в пустую квартиру и начали пить. Быстро опьянели (пить водку в такую жару — это ж самоубийство!). Лед взаимной неприязни начал таять. Вскоре мы уже хлопали друг друга по плечам и говорили с надрывом:"А ты помнишь?.."

Он спросил меня, что я собираюсь делать дальше. Я махнул рукой:

— Уеду. Что мне здесь делать? В этом городе меня никто и ничто не держит.

— И что, у тебя совсем никого не осталось? — спросил он. Интонация подразумевала:"Ты вспомни хорошенько, может все-таки кто-то есть?"

— Нет, — мрачно отрезал я. — Совсем никого.

Сундук будто повеселел, услышав это.

— Давай помянем, — он призывно наклонил бутылку.

— Давай.

Мы молча выпили еще по одной.

— А я вот тоже, понимаешь, с женой развелся, — кусочком черного хлеба он подцепил пару шпротин и закинул в рот. — Стервой оказалась. Да-а-а! — смачно протянул он."Да кто ж с тобой согласится жить?" — подумал я, но перебивать не стал. — Нашла себе, понимаешь, богатого… Он ей в отцы годится… Зато богатый! — Сундук махнул рукой. Мы закурили…

* * *

— И вот тут, собственно, все и началось. Здесь — начало истории. А то, что я вам до этого рассказывал — неважно. Наверное…

Незнакомец в смокинге выгнул пушистые соболиные брови в крутую дугу:

— Кто знает, что на самом деле важно, а что — нет? Трудно определить. В конце концов, важно все то, что мы сами считаем важным, не правда ли?

Если бы не коньяк, я бы не знал, что и подумать: то ли это — глубокая мысль, то ли — бессмысленная тавтология. Как всегда, алкоголь явился спасительным амортизатором.

— Да, вы правы. Я сейчас маленько выпил, но соображаю четко. А тогда я был пьян, и не почувствовал никакого подвоха… Сундук сказал…

* * *

— Ребеночек у нас. Восемь лет ему. Между прочим, твой тезка. Так вот она, — тут Сундук витиевато выругался, — не разрешает мне видеться с мальчиком. А сын меня любит… И я его — тоже, — добавил он, опустив глаза, и, по-моему, даже всхлипнул.

— Ну так… Ты разберись с ней, — неуклюже посоветовал я, не вполне понимая, что имею в виду. Казалось бы, возраст и богатый опыт должны подразумевать некоторое наличие житейской мудрости… (Но скажу вам по секрету — это не так. Ни хрена я не смыслю ни в женах, ни в детях.) — Ну, там… Поговори… Что это такое? Это же твой ребенок…

Сундук скривился:

— Да она меня и близко к дому не подпускает. Ты знаешь, кто ее новый муж? А-а-а, вот то-то и оно! Он — один из самых влиятельных людей в Энске, Илья Ефимович Квасной. Это тебе легко — приехал, уехал… И поминай, как звали. А мне здесь жить. Всю оставшуюся жизнь!

Я тупо уставился в пепельницу, полную окурков, мучительно соображая, чем еще, кроме глупых советов, я могу помочь Сундуку.

— Слышь, Серега! — и поймал себя на мысли, что в первый раз назвал его по имени — наверное, потому, что в нем появилось что-то человеческое… Оказывается, он тоже может любить и страдать. Ведь поди ж ты — у него и сын есть! А у меня и жены-то нет! — Серега! — тут я позорно икнул, но сразу же взял себя в руки. — Серега! Это дело так оставлять нельзя! Сын — это сын! Это мужчина! Наследник! Продолжатель фамилии! Серега, ты должен… — я не знал, чего он должен. Я подыскивал слова, — ты, Серега, обязательно должен…

Зато у Сундука голова работала получше моей:

— Старик! Я один не смогу. Понимаешь? Тяжело одному. Друг нужен!

Одну руку я широко простер перед собой, а второй с размаху ударил в грудь — так, что перехватило дыхание — и снова икнул.

— Ик! Серега! Если тебе нужна моя помощь, я всегда! Ты знаешь, между нами разное бывало, но если такое дело… Я готов!

У него как-то залоснились глаза. Сундук крепко обхватил меня за шею и прижался своим лбом к моему:

— Спасибо, старик! Я всегда знал, что на тебя можно положиться. Если ты и вправду хочешь помочь, то давай сделаем так… — он отодвинулся от меня, подцепил вилкой розовый кружок докторской колбасы и положил на хлеб: тонкая полоска шкурки, свисая, болталась, когда он принимался оживленно жестикулировать. Я, как завороженный, уставился на эту шкурку и уже не отводил от нее взгляд. Видимо, она была последним предметом, на котором могли улечься остатки моего внимания. Сундук бубнил, словно через подушку, — давай сделаем так. Сейчас, один хрен, лето, — я послушно кивал. — Все равно ведь — каникулы, — я снова соглашался. — Он в школу не ходит. Гуляет рядом с домом — мать его далеко не отпускает. Завтра я все подготовлю. Куплю билеты, и поедем мы с ним в круиз. По Волге. Прям до Астрахани, а? Здорово? А ты — ты ведь и так и так уезжаешь, правда? — я с коротким мычанием боднул воздух перед собой. — Ты послезавтра, с утречка — подъедешь и заберешь его. Привезешь ко мне. Согласен?

— Как это — подъеду? — и хотя я еще не до конца утратил способность мыслить, но мыслил явно не в том направлении, размениваясь на никчемные подробности. — На чем?

— Я тебе дам машину. У меня есть — "копейка", — отвечал Сундук. — Старая, но ездит. Ты подъедешь к дому, он тебя увидит, сядет в машину. А ты — привезешь его ко мне. И все. А мне там появляться нельзя. Вилы! — Сундук состроил из пальцев"козу"и ткнул себя в горло. Это меня окончательно убедило.

— Конечно! — с готовностью подтвердил я. — Вилы! — и тоже ткнул его в горло. Он закашлялся.

И ничего мне не показалось странным, кроме одного: почему мы выпили вроде поровну, а он соображает куда лучше меня? А я, соответственно — куда хуже его? Поэтому я снова налил — в тщетной надежде уравнять градус — и предложил:

— Давай! За здоровье твоего сына!

Я не помню, как уснул…

* * *

Но помню, как проснулся. Сундука в квартире не оказалось, зато в холодильнике я нашел пиво: и то и другое было приятно. Я принялся восстанавливать из отдельных обрывков цельную картину нашего вчерашнего разговора — и не смог. Не получалось. Правда, общий настрой был понятен — сработала эмоциональная память. Наконец мне удалось сформулировать несколько частных положений: 1)Сундук — тоже человек, 2)Сундук — глубоко несчастный человек, 3)я могу чем-то помочь Сундуку.

Напившись пива, я снова уснул и проспал до самого вечера…

* * *

— Готов с вами согласиться: человек, дважды просыпающийся в течение одного и того же дня — лентяй и бездельник. Но то было вчера! А сегодня? Сегодня я потерял счет своим пробуждениям! Но это ладно, полбеды. Просыпаться — не так уж и страшно. Но тот ужас, который предшествует засыпанию… Это и не засыпание вовсе! То есть, не то, чтобы постепенно, мягко, с нежными фантазиями… А все, знаете, с кровью, с кошмарами… Я хочу от этого избавиться — и не могу! Ничего не получается. Что же делать?

Незнакомец озабоченно покачал красивой головой и выстукал на крышке стола какой-то стремительный марш. Он был похож на героя-любовника из классического немого кино: этакий псевдоиспанский тип — бездонные миндалевидные глаза, тонкий нос с благородной горбинкой, пухлые чувственные губы, тоненькие острые усики и черные густые волосы, зачесанные назад и щедро набриолиненные. И наряд был соответствующим: сидящий по фигуре смокинг, ослепительно белый пластрон, изящная бабочка и в петлице — алая роза, источающая слабый аромат восточных пряностей.

Честно говоря, незнакомец выглядел несколько странно. Если бы он вздумал ходить по улицам Энска совершенно голым, то привлекал бы куда меньше внимания. И все же в его облике не было ничего надуманного или фальшивого: все настоящее и отличного качества, начиная от негромко похрустывающих крахмальных манжет и заканчивая чистейшей воды голубоватым бриллиантом на мизинце.

— Не торопитесь. Продолжайте свой рассказ. Уверяю вас, мы найдем выход! — мне понравился тот мягкий, даже немного ласковый тон, которым он произнес эти слова. Это подействовало не хуже коньяка.

* * *

— Вечером меня разбудил Сундук. Он долго звонил в дверь, затем с грохотом ввалился в квартиру и, размахивая руками, стал громко говорить:

— Старик, ты не забыл, о чем мы с тобой вчера договорились? А? Помнишь? Права у тебя есть, вот доверенность, — он помахал перед моим носом форменным бланком, сложенным вдвое, — машина стоит во дворе, — подвел меня к окну и ткнул пальцем в помятую крышу красной"копейки", — видишь?

— Угу, — пробурчал я в ответ.

— Вот ключи, — Сундук вынул связку, зачем-то позвенел ею и положил на стол. — Вот еще один, — он достал желтый плоский ключ и положил рядом со связкой. — От квартиры, куда ты должен привезти мальчика. Вот адрес, — он написал на листке печатными буквами, — улица Фруктовая, дом 24, квартира 32. Это на окраине города. Место тихое, дом идет под снос, половина жильцов уже получили новые квартиры и выехали… Короче, там довольно безопасно. Теперь слушай план. Завтра, в десять часов утра, ты должен подъехать к дому Ильи Ефимовича Квасного. Дом стоит в Черной Грязи — это пригород Энска, километрах в пятнадцати отсюда. Ты его сразу узнаешь — трехэтажный особняк из красного кирпича под железной крышей. Вокруг дома — высокая ограда. Ты у ворот не стой, а проезжай чуть подальше, в сторону придорожного магазинчика. Там остановись и жди мальчика: он придет покупать какую-нибудь сладость. Вот его фотография, смотри не перепутай, — Сундук достал смятую карточку. На ней белобрысый кудрявый мальчишка широко улыбался, обнажая крупные редкие зубы. — Мать поит его грейпфрутовым соком, который делает сама — считает, что это полезно для здоровья. А он же горький, этот сок! Вот сын и выпрашивает в качестве награды за выпитую бутылочку какую-нибудь конфету или там… — Сундук замялся, — "жевачку".

Я понимающе кивнул:

— Узнаю папашину породу.

— Ну ладно тебе, — отмахнулся Сундук. — Все не можешь забыть? Ты, главное, не опоздай. Будь там ровно в десять. Он уже в курсе, сам к тебе сядет. Особенно не светись — машина-то приметная. Красная. Вези его сразу на Фруктовую. Я приеду часов в двенадцать — раньше никак не могу, дела, — он развел руками. — Нужно встретить в аэропорту одного хрена из Москвы. Самолет прилетает в десять, пока то да се, до города — тридцать километров, пока его устроишь — в общем, раньше двенадцати не успеваю.

* * *

–"Хрена из Москвы"? — оживился незнакомец.

— Ну да, — попытался оправдаться я. — Это Сундук так сказал. А я просто повторил. Вы уж не сердитесь.

— Я не сержусь, — миролюбиво отозвался красавец-брюнет. — Я удивляюсь. Ни одного верного слова. Во-первых, я не"хрен", а во-вторых — вовсе не из Москвы. Ну да ладно. Примитивный ум нуждается в простых определениях. Пусть так. Так что же, раньше двенадцати он не успевал?

— Нет! — тут уж настал мой черед оживиться. — Мало того, он приехал гораздо позже! Вы понимаете? Это очень важно! Самолет опоздал на полтора часа! Но ведь и я опоздал! Не знаю, как это получилось. Не могу объяснить!

— Интересно! — незнакомец плотоядно потер ладони. — Расскажите-ка поподробнее! Как было дело?

* * *

— Водитель — довольно распространенная рабочая специальность. Стоит ли говорить, что за годы скитаний по белу свету я овладел ею в совершенстве (как, впрочем, и пятнадцатью другими)?

Я по натуре — человек очень обязательный. Если чего обещал — сделаю.

На следующее утро я вышел из дому чуть свет. Воздух был еще прохладен и свеж, но солнце уже сменило рассветные красные одежды на рабочую спецовку обжигающего белого цвета: целый день оно будет нещадно палить, кипятить, слепить — яростно, изо всех сил.

Я открыл машину и запустил двигатель. Через пятнадцать минут я уже подробно изучил эту престарелую"копейку"вдоль и поперек, знал все ее скрытые достоинства и наспех замаскированные недостатки. Еще час ушел на то, чтобы отрегулировать карбюратор и зажигание: не могу спокойно ездить, если техника не в порядке.

Когда я закончил возиться с машиной, было девять утра. Пора выезжать. Я даже толком не позавтракал и не убрал постель — рассчитывал вернуться домой к обеду.

Взял с собой документы, ключ от квартиры на Фруктовой и листок с адресом. Захлопнул дверь, вышел во двор и поехал в Черную грязь.

Особняк Квасного я отыскал быстро — второго такого в Энске и окрестностях наверняка нет. Огромный трехэтажный дом, увенчанный двумя островерхими башенками, он напоминал то ли средневековый рыцарский замок, то ли тучного слона, задравшего хвост и хобот одновременно. Кровельное железо было совсем свежим; оно сверкало на солнце, посылая полчища кокетливых"зайчиков"в густую клейкую листву высоких тополей, стоявших вокруг дома в виде кольца, разомкнутого в сторону дороги. Перед домом был разбит большой цветник; дорожка от крыльца к воротам выложена декоративной плиткой.

Я проехал вперед, свернул на обочину и заглушил машину невдалеке от симпатичного придорожного магазинчика. Времени еще оставалось достаточно; пешком я вернулся назад и стал рассматривать дом — сквозь ограду он был хорошо виден. Не высокий забор и не бетонная стена охраняли владения Квасного — ажурная чугунная ограда между мощных столбов, сложенных все из того же красного кирпича.

На крыльцо дома вышла молодая стройная женщина в легком белом платье. У нее были восхитительные загорелые ноги, колыхавшие короткую юбку, темно-русые волосы и быстрые карие глаза.

"Однако!" — удивился я про себя."Сундук был женат на красавице. Может, она и впрямь редкостная стерва, но очень красива. Ей-богу, эта женщина заслуживает большего, нежели какой-то корявый Сундук. И по-моему, она прекрасно это понимает."

Женщина беспокойно оглядывалась по сторонам. В руке у нее была прозрачная пластиковая бутылочка, наполненная бледно-желтой жидкостью."Грейпфрутовый сок!" — догадался я.

Женщина спустилась по ступенькам крыльца (я видел, как под гладкой кожей ее ног вздувались и опадали приятные округлости мышц), прошла через цветник, машинально трогая раскрывшиеся розовые бутоны, и направилась в сторону беседки, расположенной в тени двух передних тополей. Посреди беседки, на небольшом возвышении, стоял белый пластиковый столик: в центре его — ваза с букетом свежих цветов.

Рядом с вазой женщина поставила бутылочку с соком, развернулась и пошла обратно к дому. Желая остаться незамеченным, я перебежал на другую сторону дороги и спрятался в кустах. Теперь я был на пятнадцать метров дальше от дома Квасного, зато мог не волноваться, что меня кто-то увидит. Стрелки на моих часах показывали без четверти десять.

Через пять минут на крыльце появился мальчик. Ну, тот самый мальчик: белобрысый, кудрявый, лет семи-восьми. Чистая футболка, голубые шорты и разбитые коленки с запекшимися корочками ссадин. Следом снова показалась женщина. Она что-то говорила: я, конечно же, не разобрал, что — было далеко.

Мальчик слушал, низко опустив косматую голову, и изредка кивал. Затем женщина присела перед ним на корточки и попыталась руками пригладить его непослушную шевелюру. Из этой затеи ничего не вышло. Потом она протянула ему какую-то купюру: мальчик тут же засунул деньги в карман. Мне показалось, что этот чертенок с любопытством заглядывает в оттопырившийся вырез ее платья. Женщина продолжала говорить: она положила ему в карман чистый носовой платок и через плечо показывала на бутылочку с соком. Мальчишка скривился, но, видимо, делать было нечего: он вздохнул, смешно дернув плечами, и поплелся к беседке. Взял со стола бутылочку и, нарочито морщась, выпил ровно половину. Женщина улыбнулась и одобрительно кивнула.

Они еще о чем-то говорили, но я этого уже не видел: надо было возвращаться к машине. И точно: едва я успел сесть за руль, как массивная калитка рядом с воротами отворилась, малолетний шалопай протиснулся в образовавшуюся узкую щель и сломя голову помчался по обочине, поднимая густые клубы желтой пыли.

Он подбежал к машине, уверенно открыл заднюю дверцу, кинул на сиденье бутылочку с недопитым соком и залез следом.

— Привет! — крикнул он звонко. — Это ты должен отвезти меня к отцу?

— Ну да, — ответил я. — Кто же еще?

— Тогда поехали! А то вдруг она заметит! — обеспокоенно сказал мальчик.

— Поехали, — согласился я, внимательно глядя в зеркало: мне хотелось убедиться, что никто не видел, как я увожу ребенка. По счастью, на улице не было ни души. Я завел двигатель и тронулся с места.

Мальчик молча и, как мне показалось, несколько напряженно смотрел сквозь заднее стекло.

— Никто не видел, — наконец заключил он. И, обернувшись, добавил, — ты не бойся. Все будет хорошо.

— Надеюсь, — я невольно усмехнулся.

Я не принадлежу к числу тех взрослых-зануд, которые считают, что ребенок непременно должен говорить почтительное"вы"в ответ на их бесцеремонное"тыканье". Поэтому я не посчитал его непосредственное обращение вульгарной фамильярностью, и уж тем более мне не пришла в голову дурацкая мысль сделать ему замечание. Вместо этого я сказал, пытаясь поддержать разговор:

— Жарко сегодня. Тебе не кажется?

Погода — самая беспроигрышная тема. Я никогда не разговаривал с женщинами о чем-то другом, и вот пожалуйста — результат: меня ни разу никто не заарканил.

— Жа-а-арко, — протяжно выдохнул мальчик, смешно обмахиваясь ладошкой. — Хочешь соку? — участливо спросил он.

— Может быть, и хочу, — с лукавством в голосе признался я, — но ты же обещал выпить бутылочку целиком. Разве не так? Нельзя нарушать своих обещаний.

— Нет, я не обещал выпить ее целиком, — принялся горячо возражать этот милый херувимчик. — Я обещал не выливать сок на землю. Но это еще не значит, что я обязан его выпить. Я могу угостить тебя. Почему нет?

В его словах была заключена железная логика. Я не стал оспаривать очевидные вещи:

— Хорошо. Ты прав. Можешь угостить меня.

Он открутил крышку и протянул мне бутылочку. Сок не был холодным, но приятно освежал слабой горечью и отчетливой кислинкой. Я выпил все, что оставалось.

— Спасибо, — поблагодарил я мальчика.

— Сок очень полезный, — заверил он с недетской серьезностью. — Это ничего, что горький, зато там много витаминов.

— Да! Я даже чувствую, что мне стало гораздо лучше, — объявил я и рассмеялся.

* * *

— Грейпфрутовый сок — очень удобная вещь. Специфический вкус позволяет скрыть наличие разнообразных примесей, которые могут оказаться не столь полезны, как витамин С, — с иронией заметил незнакомец. — И если злоумышленник решит осуществить свой черный замысел, лучшего средства, чем грейпфрутовый сок, просто не найти.

— Вы полагаете?.. — странная догадка промелькнула у меня в голове.

— Нет-нет! — незнакомец протестующе поднял руки. — Не будем отвлекаться. Мы к этому еще вернемся. А пока — расскажите, что было дальше…

* * *

— Дальше… А дальше я почувствовал непонятную слабость. Голова стала тяжелой, веки словно налились свинцом."Проклятая жара!" — подумал я и посмотрел в зеркало — мальчик мирно спал на заднем сиденьи."Ого! Укатали сивку крутые горки," — улыбнулся я про себя и вдруг понял, что страшно ему завидую. И еще понял, что если сейчас же не остановлюсь, то усну прямо за рулем. Кругом были голые поля, но справа в отдалении виднелся какой-то раскидистый кустарник. Осторожно, чтобы не повредить подвеску, я подъехал к нему и поставил машину в тени ветвей. Я решил, что посплю совсем немного — полчаса, а затем проснусь и продолжу свой путь. У меня было полчаса в запасе: к полудню я так и так успевал попасть на Фруктовую улицу.

Я заглушил двигатель, откинул назад сиденье и в тот же миг уснул.

* * *

— Вот и скажите мне честно, зачем и кому все это понадобилось? — напрямик спросил я незнакомца.

— Что вы имеете в виду? — казалось, он не понял моего вопроса, но я-то уже знал, что это не так. Он был очень непрост, этот незнакомец. И чем дальше, тем больше убеждался я в этом.

— Ну как что? Почему все случилось именно так, как случилось? Ведь мальчик мог выпить всю бутылочку, мог вылить остатки сока в придорожную пыль… Могло ведь случиться что угодно, но почему-то именно я допил этот чертов сок. Допил, и уснул, и проспал: вместо тридцати минут — полтора часа. Как вы это объясните?

Брюнет долго смотрел мне в глаза:

— Как объясню? Да очень просто — Сундук ведь тоже опоздал на полтора часа. А в жизни не должно быть пустот; ткань времени обязана быть плотной, как кирпичная кладка. Поэтому паузы обычно заполняют сном. Кто знает, как бы вы себя повели, если бы просидели эти полтора часа один с мальчиком в квартире на Фруктовой? А? То-то и оно. Никто не знает. Даже я. Поэтому потребовался такой простой, но действенный ход. Уж не взыщите. Кстати, многие вещи станут более понятными, если вы продолжите свой рассказ.

— Хорошо…

* * *

— Я проснулся и первым делом посмотрел на часы. Посмотрел и ужаснулся: ровно полдень. В это время я уже должен был встречаться с Сундуком. А до Фруктовой улицы оставался еще час пути. В общем, опаздывал капитально. Я оглянулся назад: мальчик все еще спал. Может, оно и к лучшему, подумал я — когда будем проезжать через город, никто его не заметит, если он будет мирно лежать на заднем сиденьи. Я вырулил на дорогу и поехал по направлению к Энску: надо было добраться до города, потом пересечь его по диагонали и оказаться на противоположной окраине, и там, среди однотипных"хрущевок", найти улицу Фруктовую. Я проделал все это за час: отыскал нужный адрес, поставил машину во дворе и поднялся в квартиру номер 32. Позвонил в дверь, но никто не ответил. Сундука там не было. То ли его уже не было, то ли еще не было. Я решил перенести мальчика в квартиру и подождать еще час. Не знаю, что бы я предпринял потом, но тогда это показалось мне правильным решением.

Я так и сделал: положил спящего мальчика на продавленный диван в той комнате, что поменьше, а сам — перешел в большую, сел вот за этот вот стол, за которым мы сейчас с вами сидим, и принялся ждать.

Вы обратили внимание, какой здесь пустынный подъезд? Какая неестественная чистота? Это ненормально. У нас ведь как: если в подъезде гадят — значит, в нем живут люди. А тут — не гадят. Как только я это заметил, как только понял, что не ощущаю привычного запаха, мне сразу стало тревожно. Я понял: что-то не так. Я сидел за столом, волновался и курил. Много курил…

Через полчаса появился Сундук. Странно, но его появление не принесло мне никакого облегчения; напротив, я заволновался еще больше, словно бы предчувствовал что-то плохое. А еще говорят: нельзя, мол, верить предчувствиям. Предчувствия — это все глупости.

* * *

Незнакомец весело рассмеялся и покачал головой:

— Вот это — самая что ни на есть настоящая глупость. Заявляю вам абсолютно авторитетно: предчувствиям можно и нужно верить. Да вы, кажется, уже убедились в этом на собственном опыте? А? Не так ли?

* * *

— Да. Пожалуй, что так. Ну вот: Сундук появился через полчаса. Он выглядел немного обеспокоенным; говорил, что самолет из Москвы задержали на полтора часа, поэтому он опоздал. Я ответил, что мы сами приехали недавно — уснули оба по дороге, и что мальчик не проснулся до сих пор. Сундук прошел в соседнюю комнату, окинул беглым взглядом маленькое тело, лежащее на диване, и некоторое время молча стоял у изголовья, прислушиваясь к ровному дыханию ребенка.

Затем он вышел оттуда, сел за стол напротив меня, сощурил свои выпуклые с синеватыми белками глаза и спросил:

— А ты почему уснул? Напился, что ли? Разморило на жаре-то?

Я рассердился:

— Почему это"напился"? Ничего я не пил, кроме грейпфрутового сока. Он меня сам угостил. Там было-то — всего полбутылочки.

— Ты хочешь сказать, — прошипел Сундук, — что он выпил не ВЕСЬ сок?

— Ну да. Не весь. Половину. А что в этом такого?

Сундук как-то нехорошо улыбнулся и покачал головой:

— Ничего, — посидел в задумчивости несколько секунд и повторил, — ничего. Знаешь что? — тут он встрепенулся, будто снова вспомнив о моем существовании, — давай-ка выпьем за то, чтобы вся эта история хорошо закончилась, — он достал бутылку коньяку, ловко свернул крышку и разлил янтарную жидкость по стаканам. Мы выпили — не чокаясь. Я подумал, что он боится разбудить сына.

— Ну что? Ты рад? — спросил я его.

Он залился счастливым смехом:

— Конечно. Все получилось так, как надо. Ну, или почти все… Спасибо тебе. Выручил, старик. Ты куда сейчас собираешься?

— Домой. Я еще и позавтракать толком не успел.

— Да? — оживился Сундук. — Я тебя подвезу. Только помоги мне, пожалуйста, донести мальчика до машины.

— Конечно, — я вошел в соседнюю комнату, бережно взял на руки спящего ребенка и стал спускаться по лестнице. Сундук прихватил какой-то сверток полиэтилена, лопату и пошел следом.

Перед домом стоял большой японский джип с тонированными стеклами. Сундук достал брелок сигнализации — машина отозвалась приветливым"пиканьем"и дважды подмигнула фарами.

— Это что, тоже твоя машина? — удивился я.

— Ну да, — торопливо ответил Сундук. Он вдруг стал каким-то нервным: рывком открыл заднюю дверь, кинул на пол лопату. — Клади мальчика и поднимайся в квартиру. Надо перенести еще кое-что, — сказал он и скрылся в подъезде.

Я положил мальчишку на мягкое сиденье, обитое нежной кожей: он крепко спал; из угла рта стекала на подбородок прозрачная струйка слюны. Я тихонько закрыл машину и направился к подъезду…

* * *

Вошел в подъезд. Дверь хлопнула. Первые несколько шагов я сделал наугад: глаза не могли мгновенно привыкнуть к полной темноте. Я протянул руку и нащупал поручни перил. Стал подниматься: туда, где на лестничную клетку между этажами падали тонкие лучики света, пробивающиеся сквозь запыленное окошко.

Внезапно послышались шаги, мелькнула чья-то слабая тень. Я присмотрелся: на последней ступеньке, в паре метров от меня, стоял Сундук. Он целился мне в грудь из небольшого черного пистолета.

Грохнул выстрел. Этот звук невозможно описать. Просто грохот — и все. Но я готов поклясться, что слышал щелчок курка, удар бойка по капсюлю, взрыв порохового заряда, свист пули, скрежет затвора, тупой шлепок, похожий на чавканье, и хруст ребра — это пуля вошла в грудь чуть пониже левого соска, треск разрываемых легких, снова хруст ребра — уже сзади, со стороны спины, чирканье по бетонному полу прошедшей навылет пули и звяканье гильзы, упавшей на ступеньку. Все это я слышал именно в такой последовательности — в последние мгновения чувства обострились до предела. Боль вспыхнула во всем теле; ни на что больше сил не оставалось, кроме как на боль, и я упал — так, что пол загудел. Сундук, согнувшись и вытянув руку с пистолетом перед собой, засеменил ко мне, целясь на ходу в голову. Раздался еще один выстрел…

* * *

Я замолчал… Картина была так жива, что меня снова охватил ужас. Однако на незнакомца рассказ не произвел сильного впечатления. Он сдержанно улыбнулся:

— Понятно. Ну так и что же, на ваш взгляд, произошло? На самом-то деле?

— Как"что"? — признаюсь откровенно, я был удивлен этим вопросом. — Он меня убил!

Незнакомец снисходительно махнул рукой, как будто речь шла о чем-то незначительном:

— Да полно вам, голубчик! Я не это имею в виду. Меня интересует, что вы думаете обо всем случившемся. В чем кроются истинные причины? Можно ли было избежать подобного финала? И если можно — то каким образом? Ну, и так далее.

— Честно говоря — не знаю, что и подумать, — искренно ответил я. — Я помог Сундуку украсть сына. Да, будем называть вещи своими именами — именно украсть. Но тогда я получаюсь соучастником — стало быть, он вполне мог надеяться на мое молчание. Зачем ему понадобилось меня убивать?

— Хорошо, — незнакомец лукаво усмехнулся. — Я вам кое-что подскажу. Три небольшие детали. Три новые краски, которые оживят картину, заставят ее выглядеть немножко по-другому. Послушайте. Во-первых, с соком, как вы уже догадались, не все благополучно — к нему была подмешана очень большая доза сильного снотворного.

— Да, — я сокрушенно покачал головой. — Я догадывался, хотя не был до конца уверен… Зачем он это сделал? И как? Ведь сок…

— Подождите, не перебивайте, — прервал незнакомец. — Во-вторых, красные"Жигули"первой модели были угнаны накануне из соседнего города. То есть официально эта машина никакого отношения к господину Сундукову не имеет и, стало быть, на его след вывести никак не может. Зато в ней полно отпечатков ваших пальцев.

— Ну да. Все в одну кучу. Я кругом виноват.

— И, наконец, в-третьих… Примерно в час дня в доме Ильи Ефимовича Квасного раздался телефонный звонок. Неизвестный сообщил, что в его руках находится сын Квасного, и что если за ребенка не заплатят выкуп — сто тысяч долларов, и ни копейкой меньше! — то он убьет мальчика.

— Подождите… — я застыл, совершенно ошеломленный. — Сын Квасного?! То есть этот мальчик — сын Квасного, а не Сундука? Вот оно что! Он моими руками украл чужого ребенка и собирался получить за него выкуп! А меня убил, чтобы свалить все на убитого и окончательно запутать следы! Вот гад! Но постойте, все равно кое-что неясно. С этим снотворным… Зачем оно потребовалось? Ведь мальчик и так согласился ехать; он сам залез ко мне в машину — ждал, что я отвезу его к отцу. Получается, мальчик должен был спать, чтобы не видеть кого-то, кого он мог узнать. Ага! Так что же, он все-таки знал Сундука? Или нет? Кто подмешал снотворное в сок? И почему ребенок должен был выпить непременно целую бутылочку? Да… Картина, конечно, приобрела новые краски, но понятнее она не стала.

— А вы не торопитесь, — посоветовал незнакомец. — Вспомните, что было дальше. Может быть, это нам поможет.

— Да, да… — рассеянно подтвердил я. — Что же было дальше?..

* * *

— Я лежал в подъезде, и словно видел себя со стороны: ноги вытянуты, вокруг головы — черная липкая лужа. По мне уже начали ползать мухи, привлеченные тяжелым густым запахом крови. Я был в ужасе. Мне казалось, что я сплю и вижу кошмарный сон. Я очень хотел проснуться. И не мог. Я старался изо всех сил — и не мог.

* * *

— Я очнулся от того, что кто-то закричал. Я открыл глаза, и сознание моментально вернулось на привычное место — точно не знаю, где оно находится. Судя по тому, что мой рот был широко открыт, а мышцы под нижней челюстью свело тряской судорогой — стало быть, и крик тоже был мой…

Я машинально охлопал себя по карманам в поисках сигарет, закурил и оглянулся. На заднем сиденьи мирно спал мальчик, подтянув колени к животу. Кудрявая прядь белых волос, свесившись со лба, переливалась и блестела на солнце.

Увидев мальчика, я успокоился."Значит, это был только сон."Но странно — чем больше я старался убедить себя в этом, тем меньше в это верил. Меня одолевали нехорошие предчувствия. Я вышел из машины, чтобы слегка размяться. Очень хотелось пить.

Часы показывали полдень."Ничего, подождет", — подумал я, имея в виду Сундука.

В этот момент со стороны дороги послышался надсадный гул мощных моторов, рассерженное шуршание широких шин по пересохшему шершавому асфальту и обрывки веселой мелодии, разбросанные ветром как попало, безо всякого порядка. Плавно покачиваясь, неспешно катились разноцветные фургоны передвижного цирка шапито.

Все повторялось. Или я во сне предвосхитил будущие события?

Дождавшись, когда повозки циркачей скроются из виду, я сел за руль и поехал на улицу Фруктовую. Дорога показалась мне знакомой, хотя раньше ездить по ней не приходилось. Ровно через час я подъехал к назначенному месту. Вошел в подъезд и стал подниматься по лестнице. Дойдя до того места, где я лежал во сне, убитый подлым Сундуком, я остановился, осветил зажигалкой пол и внимательно пригляделся. Не знаю, что я надеялся там увидеть. Кровь? Чью? Ведь я был еще жив. Эта мысль показалась мне забавной. Особенно слово"еще".

Я поднялся этажом выше и позвонил в 32 квартиру. Никого. Меня это не удивило! Вот что странно! Я словно знал все заранее.

Я спустился на улицу, взял мальчика на руки и принес его в квартиру. Положил на продавленный диван в той комнате, что поменьше, а сам сел за стол — в той, что побольше.

Вскоре появился Сундук. Я посмотрел на часы — прошло полчаса после нашего приезда. Совпадения продолжались. Меня уже нельзя было застать врасплох. Я был готов.

— Извини, старик, опоздал. Самолет из Москвы задержали на полтора часа, — он заискивающе развел руками. Глаза его бегали.

— Ничего, — ответил я. — Мы тоже совсем недавно приехали. Понимаешь, вдруг очень захотелось спать. Ну, я съехал с дороги, и мы проспали полтора часа. А мальчик — тот до сих пор спит.

Сундук встал, прошел в соседнюю комнату, окинул беглым взглядом маленькое тело, лежащее на продавленном диване, и некоторое время стоял у изголовья, молча прислушиваясь к ровному дыханию ребенка.

Затем он вернулся, сел напротив меня, покрутил своими выпуклыми глазами и спросил:

— А ты почему уснул? Напился, что ли? Разморило на жаре-то?

Я рассердился:

— Почему это"напился"? Ничего я не пил, кроме грейпфрутового сока. Он меня угостил. Половину выпил он, а половину — я.

— Ты хочешь сказать, — прошипел Сундук, — что он выпил не ВЕСЬ сок?

— Не весь. Говорю ж тебе — половину. А что в этом такого?

Сундук как-то нехорошо улыбнулся и покачал головой:

— Ничего, — посидел молча и повторил, — ничего. Знаешь что? — тут он встрепенулся. — Давай выпьем за то, чтобы все хорошо закончилось, — он достал бутылку коньяку и собирался уже ее открыть, но я остановил его.

— Постой. Стаканы какие-то грязные. Надо сполоснуть, — я встал и обошел вокруг стола. — Что это за коньяк? Небось, палёный? — я протянул руку и взял бутылку, крепко стиснув узкое горлышко.

— Обижаешь, — прогнусил Сундук. — Самый настоящий. А стаканы — да хрен с ними… — он не договорил. Я размахнулся и со всей силы опустил бутылку на его коротко стриженый затылок. Стекло разбилось; осколки посыпались на пол, на стол, ему за шиворот; янтарная влага растеклась по шее, отмеченной следами многочисленных фурункулов; по комнате поплыл нежный пьянящий аромат; Сундук уронил голову на руки и затих.

Прежде всего я обыскал его. Достал из левой подмышки небольшой вороненый пистолет, резко пахнущий железом, ружейной смазкой и терпким потом. Затем вытащил из брюк ремень. Оборвал в ванной комнате и на кухне бельевые веревки и крепко связал Сундука.

Когда-то я ходил по Лене — простым матросом. Недолго — одну навигацию. Конечно, всей речной премудрости не постиг, зато узлы научился вязать — на славу. Теперь это пригодилось. Сам бы он ни за что не распутался — я был уверен. Накинул на всякий случай ему на шею петлю — таким образом, что она начинала затягиваться, стоило только Сундуку пошевелиться.

Ну вот — так-то лучше! Я еще раз осмотрел вещи, найденные в карманах Сундука: там оказались ключи от машины и документы. Я достал те документы, которые он дал мне на"копейку". Так и есть! Липовые! Надо было раньше это заметить! Я смял поддельную доверенность и бросил на пол.

* * *

— А ведь я тогда еще не знал эти ваши подсказки, — перебил я сам себя, обращаясь к незнакомцу. — То есть, про снотворное — догадывался. Про машину — тоже. Но я продолжал думать, что Сундук — отец мальчика. И эта была моя самая большая ошибка.

— Ну конечно, — мягко пропел незнакомец. — Конечно, мой дорогой! Но, с другой стороны, откуда вам было это знать?

— Действительно, — согласился я. — Откуда?

* * *

— Я решил воспользоваться машиной Сундука. Это оказался большой красивый джип с тонированными стеклами. Я подумал, что надо обо всем рассказать матери мальчика — надеялся, что она поймет. Я решил не брать с собой ребенка — а вдруг она не захочет меня слушать, вызовет охрану, а охрана — милицию, и посадят как похитителя. Нет. Я хотел объяснить ей, как все произошло на самом деле — и пусть сама разбирается со своим бывшим мужем. В общем, глупо, конечно, но я побоялся нести ответственность за все в одиночку.

И поехал к дому Квасного. Джип оставил на въезде в поселок Черная Грязь, и дальше пошел пешком. Увидел знакомую ограду и встал в отдалении — так, чтобы не привлекать к себе внимания.

Мне казалось, что я ждал очень долго, пока выйдет эта женщина. Но вот наконец она появилась на крыльце — а прошло-то всего пятнадцать минут — и направилась к беседке. Она взяла вазу и вытащила из нее цветы. В этот момент я подбежал к ограде и окликнул ее:

— Эй! Послушайте!

Женщина резко обернулась и посмотрела на меня. Я замахал ей рукой, подзывая:

— Послушайте! Мне очень нужно с вами поговорить!

Она сделала несколько шагов ко мне и остановилась:

— Кто вы? Что вам нужно?

— Послушайте! — сказал я громким шепотом. — Сегодня утром я увез вашего сына.

Она вздрогнула и оглянулась — нет ли кого-нибудь поблизости, потом обернулась ко мне и сказала, тоже понизив голос:

— Так это вы — похититель?

— Да… То есть, я не хотел… Он мне сказал, что это — его сын. И что вы не разрешаете им встречаться.

— Кто сказал?

— Сундук… То есть, Сергей Сундуков. Вы знаете такого?

— Знаю, — она была обескуражена.

— Он ведь — ваш бывший муж? — спросил я, заранее предвидя ответ.

— Нет, — сказала она и убила меня этим наповал.

— Как нет? Но он, по крайней мере, отец ребенка? — все совершенно запуталось.

— Нет, — повторила она.

— Послушайте, — сказал я. — У меня голова идет кругом. Да еще эта жара… Мне кажется, я сейчас тронусь рассудком. Я вас умоляю: поедемте со мной, заберите мальчика. А с Сундуком делайте, что хотите. Не бойтесь меня, я не преступник. Я — нормальный человек, просто очень легковерный. Сундук меня обманул. По-моему, он замышлял что-то очень нехорошее. Поедемте, прошу вас. Только не говорите об этом никому. Я не хочу сидеть в тюрьме. Я хочу исправить свою ошибку.

Она согласилась! Она сказала:

— Подождите, я сейчас к вам выйду, — и направилась к калитке.

Я ликовал: Боже, что за женщина! Она святая! Ради сына готова поехать с первым встречным! Она ничего не боится! Сколько в ней мужества и чистоты! Как я был рад!

Должен признаться честно — я не большой знаток женской натуры. Частая, почти калейдоскопическая смена подружек и любовниц отнюдь не способствовала их детальному изучению. Поэтому женщину я знаю только до определенного момента — как затащить ее в постель — включая, разумеется, и сам момент.

Она подошла ко мне и спросила:

— Что с мальчиком?

— Вы только, ради Бога, не волнуйтесь! — пытался я ее успокоить. — С ним все в порядке, — мы поспешили к тому месту, где стоял джип. — Просто он спит. Я подозреваю, что кто-то дал ему снотворное. Поэтому он так крепко спит. Я даже думаю, что снотворное было в грейпфрутовом соке — потому что я выпил полбутылочки и тоже уснул.

Мы сели в машину. Я развернулся и поехал обратно, на Фруктовую.

— А откуда вы знаете Сундука? — эта мысль не давала мне покоя: кто же он такой на самом деле?

— Сергей Сундуков — первый помощник и правая рука моего мужа, Ильи Ефимовича Квасного, — отчеканила она, как по писаному.

От неожиданности я вздрогнул: машина резко вильнула, и мы чуть было не свалились в кювет.

— Вот оно что! Так он… Значит… А кто же тогда отец ребенка? — я попытался хоть как-то упорядочить тот хаос, который царил у меня в голове.

— Илья Ефимович, конечно же! — она произнесла это с нескрываемым возмущением.

— Черт возьми! — вырвалось у меня. — Так я украл… Точнее, моими руками Сундук украл сына Ильи Ефимовича Квасного?! Тогда неудивительно, что он хотел меня убить — можно было все свалить на мертвого. Но зачем ему это понадобилось? Зачем похищать чужого сына?

— Как зачем? А разве это не вы звонили? Мне показалось, что голос похож…

— Куда звонил? Кому? Нет, я никому не звонил! А в чем дело?

— Понимаете, около часу дня кто-то позвонил и сказал, что ребенок похищен и спрятан в надежном месте. А если мы хотим снова увидеть его живым, то надо заплатить выкуп — сто тысяч долларов.

— Деньги! Вот оно что! Ну как же я сразу не догадался? Все это — ради денег. Точно! Теперь все ясно, как день! Сундук с моей помощью похищает ребенка своего шефа и требует за него выкуп. Сундук рассчитывает убедить патрона расстаться с деньгами. И при этом выступить посредником между похитителями и родителями. А на деле все гораздо проще — он хотел убить меня и присвоить денежки. А счастливому отцу — привезти назад сына. Понятно, зачем он подсыпал снотворное в сок — мальчик не должен был его узнать. Мальчик должен был все время спать. Чтобы отвести от себя даже самую тень подозрения, Сундук сооружает хитроумное алиби: он едет вместе с шефом в аэропорт — встречать партнера Квасного. Изящно! Молодец! Это ж надо — все так придумать! Его подвели мелочи: во-первых, я случайно попробовал этот сок и тоже уснул. Так у меня появились подозрения. А во-вторых, у меня появились предчувствия. А предчувствия — это вам не просто так. Это не глупости. Это что-нибудь, да значит! Правда? — воскликнул я, обращаясь к молодой красивой женщине, сидевшей рядом со мной — жене Квасного. Воскликнул и залился радостным смехом. Она посмотрела на меня — как-то очень странно. Наверное, решила, что я спятил.

— Вы мне не верите? А вот это что? — я вытащил из кармана пистолет, который отобрал у Сундука, и показал ей. — Как вы думаете, для чего ему был нужен пистолет? Я вам отвечу: чтобы убить меня. Этот пистолет нужен для того, чтобы убить меня, — громко повторил я. Зачем? Не знаю. Вырвалось. Помимо моей воли. Самое страшное, что так оно и оказалось на самом деле…

* * *

Мы подъехали к дому на улице Фруктовой. У подъезда одиноко застыла красная"копейка". Только сейчас я обратил внимание, что ни на одном из окон нет занавесок. Видимо, Сундук солгал, сказав, что жильцы наполовину выехали: скорее всего, в доме давно уже никто не жил. Тихое пустынное место — оно идеально подходило для злодейского убийства.

Женщина боязливо озиралась — я могу ее понять. Честно говоря, мне тоже было не по себе. Странно, но я так и не спросил, как ее зовут: мне почему-то казалось, что это не очень прилично.

Я услужливо распахнул перед ней двери подъезда, но она не шелохнулась. Мысленно выругав себя за неуместную учтивость, я первым шагнул в затхлый полумрак.

Поднявшись на площадку между этажами, я невольно посмотрел под ноги: пол был чистый. Я уверенно зашагал дальше. Открыл плоским желтым ключом квартиру и вошел, держа наготове пистолет.

Сундук, надежно связанный, лежал на полу и хрипел. Он уже очнулся. Веревка все сильнее врезалась ему в горло, поэтому он старался не двигаться и даже дышал неглубоко. Лицо его посинело и распухло, а на шее виднелась широкая красная борозда.

Мальчик по-прежнему мирно посапывал на обшарпанном диване.

— Ну вот, видите, — я торжествующе повел рукой. — Я вас не обманывал. Это все он, гад, — и ткнул пальцем в Сундука.

Молодая красавица судорожно вздохнула и, пошатнувшись, привалилась к стене. Обеими руками она ухватила себя за виски и закатила глаза.

"Только этого мне сейчас не хватало: чтобы она грохнулась здесь в обморок!" — недовольно подумал я; подошел к ней, взял крепко за локоть и спросил:

— Вам плохо?

Наверное, она почувствовала в моем голосе некоторую строгость; в ту же минуту она взяла себя в руки и через силу попыталась улыбнуться:

— Нет, все в порядке… А что мальчик? Он спит?

— Спит… И видит сны, — отвечал я. — Надеюсь, это хорошие сны. А когда он проснется, все уже закончится.

— Да… — она машинально кивнула. — Закончится, — и продолжала, не двигаясь, стоять у стены.

— Послушайте, — я немного встряхнул ее, чтобы привести в чувство. — Давайте действовать маленько побыстрее: мне кажется, здесь не самое лучшее место для того, чтобы предаваться раздумьям и мечтаниям.

— Хорошо, — сказала она. — Заберите мальчика и уедем отсюда.

— Это само собой разумеется, — заверил я ее. — А с ним что будем делать? — и показал на Сундука.

Он лежал и прислушивался к нашему разговору. Думаю, он все слышал, но сказать ничего не мог — мешала петля.

— С ним? — повторила она. — Оставим здесь. Я приеду домой, расскажу обо всем мужу, и он сам решит, что с ним делать. А вы что предлагаете?

— Да нет. Ничего. Меня этот вариант вполне устраивает, — поспешил согласиться я. — Лишь бы он больше меня не донимал. Ну, теперь-то вы верите, что я говорил правду?

— Да… — она затрясла головой. — Да, конечно. Берите мальчика и поскорее уедем отсюда.

Я понимающе усмехнулся (Боже, как я глупо тогда выглядел!) и направился в соседнюю комнату, чтобы взять ребенка, но она меня остановила.

— Нет, не оставляйте меня здесь одну! — с жаром сказала она и сжала мою руку изо всех сил. — Я боюсь оставаться с ним наедине. А вдруг он развяжется?

Если бы вы видели ее тогда! Восхитительные густые волосы, выгорев на солнце, пахли совершенно замечательно — неповторимой свежестью и теплом; так пахнут морские водоросли, выброшенные на берег пенным прибоем. Влажные карие глаза смотрели с мольбой; сверкающая слезинка катилась по румяной щеке, растрачиваясь на блистающую дорожку — так капля воска скользит по свече, освещенной изнутри собственным дрожащим пламенем. Сухие горячие пальцы нервно сплетались на моем запястье волнующим кружевом. Конечно же, я не удержался и заглянул в вырез ее платья (можно подумать, вы на моем месте поступили бы иначе); белая упругая грудь, как это принято писать в романах, вздымалась; на крупных коричневых сосках отчетливо был виден каждый рубчик.

Пытаясь успокоить, я прижал ее к своей груди и воровато поцеловал в макушку; и голова моя закружилась от чарующего запаха роскошных волос.

— Не бойтесь! Он не развяжется, — выдавил я из себя, весь залившись горячей краской.

Видимо, это обстоятельство лишило мои слова должной убедительности; она еще больше задрожала и, уткнувшись мокрым лицом в мои ладони, прошептала:

— Рядом с вами я не боюсь ничего… А без вас мне страшно! — я совсем размяк и потек, будто масло на сковородке. — Дайте мне хотя бы пистолет, чтобы я смогла защититься!

Конечно же, я лишился рассудка. Это очень даже просто, когда имеешь дело с ТАКОЙ женщиной. Я отдал ей пистолет. Снял с предохранителя, передернул затвор, дослал патрон в патронник и взвел курок. В общем, я не сделал только две вещи: не приставил ствол к своей голове и не нажал на спуск. Хотя мог бы, попроси она меня об этом.

Я отдал ей пистолет. Вошел в соседнюю комнату, бережно взял на руки ее сына и стал осторожно спускаться по лестнице.

Вышел на улицу, открыл машину и положил мальчика на заднее сиденье. Затем тихонько, чтобы не разбудить его, притворил дверцу джипа и вернулся к подъезду.

* * *

Вошел в подъезд. Гулко хлопнула дверь. Я нащупал гладкие холодные перила и стал подниматься. Когда поднялся до середины пролета, на лестничной площадке вдруг раздались быстрые шаркающие шаги, и буквально в паре метров выросла чья-то бледная тень. Это была она. Она держала в руке небольшой черный пистолет и целилась мне в грудь.

Оглушительно грохнул выстрел… Тугая волна пороховых газов ударила меня по щекам, и словно раскаленная спица вонзилась между ребер. Я опрокинулся навзничь. Последнее, что я успел увидеть — это легкое белое платье и черный зрачок пистолета, уставившийся мне в лоб…

* * *

Странно, но незнакомца это позабавило. Он раскатисто засмеялся приятным бархатным баритоном:

— Ну что же вы так, голубчик? Сплоховали-то? Право же, не знаю… Ну разве так можно? Почему вы верите всем без разбора? Нельзя же быть таким наивным, — он укоризненно покачал головой. — Рано или поздно терпение судьбы может иссякнуть, и она перестанет подбрасывать вам шансы и предоставлять возможности — все равно вы их не используете.

Я сокрушенно вздохнул:

— Да, вы правы… Бес попутал…

Незнакомец погрозил мне пальцем:

— Ну при чем здесь бес? Он-то как раз не виноват. Вы сами себя запутали, а мне теперь приходится искать концы и увязывать их друг с другом. Почему вы поверили этой женщине? Только потому, что она дрожала, прижимаясь к вам? Это что, по-вашему, веская причина? А я-то думал, вы все поняли, когда догадались, что с соком что-то неладно. Ну скажите, кто еще мог подсыпать снотворное в свежеприготовленный сок? Уж никак не Сундук, правда?

— А кто же? — я похолодел. — Неужели она? Мать?

Брюнет брезгливо поморщился:

— Какой вы, однако, скучный тип… И зачем я только взялся вам помогать? Что вы знаете об этой женщине? Сундук сказал, что она — мать ребенка. Ну так он много чего сказал, и все это оказалось неправдой. Стоит ли верить словам Сундука? — незнакомец поджал губы и покачал головой. — Нет. Попробуем зайти с другой стороны. Что вы знаете об этой женщине наверняка? Что она жена Квасного. Но из этого вовсе не следует, что она — мать его ребенка. Согласны?

Я молча кивнул, потрясенный ужасной догадкой.

— Она — не мать, — продолжал брюнет. — Она — молодая симпатичная мачеха, и сорванец при каждом удобном случае норовит заглянуть в вырез ее платья или под юбку. От этого нелегко удержаться, не так ли? А вы-то небось, подумали, что мальчишка одержим эдиповым комплексом? Полноте… Все эти фрейдистские выдумки — сущая ерунда. Открою вам один секрет: старик Зигмунд сам был не вполне здоров — вот откуда взялись его нелепые фантазии. Ну да ладно. Речь сейчас не об этом. Меня гораздо больше интересует то, как вы представляете себе получившуюся картинку. Теперь для вас уже не подлежит сомнению, что эта женщина действовала заодно с Сундуком?

— Но зачем? — недоумевал я. — Они что, любовники? Они хотели разделить выкуп?

Незнакомец сморщился, как от зубной боли, и замахал на меня руками:

— Мыслитель из вас, прямо скажем, никудышный. Зато рассказчик неплохой. Вы уж лучше продолжайте — может, чего и поймете по ходу дела. Ну? Так что было дальше?

* * *

— Я лежал в подъезде на холодном бетонном полу, и острые ребра ступеней впивались в мою коченеющую спину. Я хотел встать и уйти оттуда, но не мог. Тоскливый ужас медленно копился во мне. С каждым разом — ну, вы понимаете, что я имею в виду! — его становилось все больше и больше. Он не исчезал после пробуждения, он оставался лежать тяжким грузом на сердце. Еще немного — и он окончательно придавил бы меня к земле.

К счастью, я вскоре очнулся: от того, что кто-то закричал. Судя по всему, этот"кто-то"был я сам. Я пришел в себя самого, сидящего за рулем старой красной"копейки". Машина стояла под большим раскидистым кустом, который одиноко рос посреди широкого поля.

На заднем сиденьи мирно спал белокурый мальчик, подтянув колени к животу. Часы показывали ровно полдень. Все повторялось…

Все повторялось, и поэтому я повторяться не буду. Я не буду подробно рассказывать, как приехал на Фруктовую, как отключил Сундука, разбив об его голову бутылку, как связал его, достал пистолет и поехал к дому Квасного.

Я начну с того момента, когда я увидел его жену. Я окликнул ее, подозвал к забору и вкратце объяснил, в чем дело. Однако теперь я мог видеть чуть дальше собственного носа. Некоторые вещи вызывали у меня сильные сомнения.

Ну, во-первых, сок. С ним было что-то неладно. Скорее всего, в нем плавала лошадиная доза снотворного, которая свалила с ног не только маленького мальчика, но и меня, здорового крепкого мужчину.

Второе — документы на машину были поддельными. Сам Сундук ездил на дорогом джипе, а меня уверял в том, что у него — старая"копейка".

Это тоже не случайно.

Затем — пистолет. Зачем ему пистолет? Ведь не просто же так.

* * *

Мы уже ехали обратно, на Фруктовую. Она что-то говорила, но я почти не обращал внимания — был погружен в свои мысли.

— Откуда вы знаете Сундукова? — машинально спросил я, повторяясь.

— Сергей Сундуков — первый помощник и правая рука моего мужа, Ильи Ефимовича Квасного, — отчеканила она.

— А кто же отец ребенка? — спросил я, заранее предчувствуя, что услышу сейчас что-то важное. Что-то важное и почти предсказуемое.

— Как кто? — она произнесла это с легким возмущением. — Илья Ефимович, конечно же.

— Понятно, — меня это не удивило; теперь я ожидал любого поворота событий. — Выходит, Сундук моими руками украл сына у господина Квасного? Но зачем ему понадобилось красть ребенка у своего шефа?

— Как зачем? А разве это не вы звонили?

— Куда звонил? — репетиции не прошли даром; теперь эта роль давалась мне легко.

— Мне показалось, что голос тот же самый… Около часу дня раздался звонок: неизвестный сказал, что похитил ребенка и потребовал выкуп — сто тысяч долларов.

Я кивнул:

— Ну да. Нечто похожее я как раз ожидал. Но все же… — я не договорил. Точнее, договорил, но про себя:"Но все же мне непонятно, как Сундук смог добраться до свежеприготовленного сока, а кроме того, мне совершенно непонятно, почему ты, красавица, такая темненькая, а сын у тебя — беленький, словно одуванчик? И потом: если ему — лет восемь, то во сколько же ты его тогда родила? В пятнадцать? А забеременела — в четырнадцать? Ох, что-то не сходится…". Снова меня одолели предчувствия.

Я подъехал к дому, поставил машину и мы вместе поднялись в 32 квартиру.

Сундук уже весь посинел и тихонько хрипел. Я не удержался от соблазна: легонько ткнул его ногой в живот. Он дернулся, петля затянулась на шее, Сундук посинел еще больше, и его выпуклые, словно у морского окуня, глаза прямо-таки выкатились из орбит.

— Что мы с ним будем делать?

— Ничего. Оставим здесь. Как только я приеду домой, расскажу обо всем мужу: он разберется.

Я согласно кивнул:

— Надеюсь, это правильное решение. А сейчас — надо забрать ребенка и уезжать отсюда.

— Да, да… Конечно, — слабеющим голосом проговорила она и вдруг покачнулась. Я подхватил ее и усадил на стул. Она благодарно улыбнулась.

— Я возьму мальчика и отнесу его в машину. А потом вернусь за вами, — сказал я и направился в соседнюю комнату, но она меня остановила:

— Подождите! Не оставляйте меня наедине с этим подонком! Я боюсь — а вдруг он развяжется!

— Ну что вы! Не развяжется, — подбодрил я ее. — А впрочем, если боитесь… Вот, возьмите, — я протянул ей пистолет. — В случае чего — стреляйте без предупреждения.

Я бережно взял ребенка на руки и стал спускаться на улицу. Вышел из подъезда, аккуратно положил спящего мальчика на заднее сиденье машины и поспешил обратно.

* * *

Нащупав гладкие холодные перила, я стал подниматься по лестнице. Когда до площадки между этажами оставалось всего несколько ступенек, прямо перед моими глазами мелькнула бледная тень. Затем раздался… сухой щелчок, и больше ничего.

Женщина злобно вскрикнула и с досадой бросила пистолет на бетонный пол.

— А патроны? Как же вы собирались стрелять, если патроны — у меня? — я преодолел последние ступеньки, подошел ближе и, хорошенько размахнувшись, коротким хуком справа послал ее в нокаут. Она сильно ударилась головой об стену и сползла к моим ногам. Я считаю, расхожая мысль о том, что женщин бить нельзя — обычное заблуждение. Предрассудок, на который не стоит обращать внимания.

Я нашел на полу пистолет, достал из кармана обойму и вставил ее в рукоять. Передернул затвор, дослал патрон в патронник. Затем взвалил обмякшее тело на плечо и продолжил путь в злополучную квартиру № 32.

Сундука она развязать не успела. Да и не смогла бы — я так его взнуздал, что любая попытка освободиться от пут грозила немедленным удушением. Его веревки можно было только разрезать, а у нее даже пилочки для ногтей с собой не было.

Сундук лежал и хрипел. Поделом!

Я связал ее остатками веревки; петлю делать не стал, но для верности несколько раз пропустил концы позади батареи парового отопления.

Ну вот и все! Теперь я не боялся, что они смогут чудесным образом выпутаться, пока я буду ездить за Квасным.

Ведь он должен наконец узнать, кого пригрел на своей груди!

* * *

Илья Ефимович Квасной оказался тучным лысым человеком лет пятидесяти. Он вышел на крыльцо, спустился к цветнику, и тут я его окликнул:

— Илья Ефимович! Илья Ефимович!

Он подошел к ограде, и я быстро изложил ему суть дела. Дважды он прерывал мой рассказ короткими приглушенными проклятиями, а потом схватился за сердце, посерел и сказал осипшим голосом:

— Подождите, я схожу в дом — за лекарством, и сейчас же вернусь. Если все так, как вы говорите — им несдобровать! — и ушел, чуть прихрамывая.

Через пару минут он вернулся: вышел через калитку и, поминутно оглядываясь, поковылял ко мне. Я стоял, притаившись за одним из кирпичных столбов, на которых держалась ограда. В этот момент на крыльце дома показался очень колоритный персонаж: высокого роста красавец-брюнет, с тщательно зачесанными назад и набриолиненными волосами. На нем был изящный смокинг (несмотря на адскую жару), на шее красовалась бабочка и в петлице — алая роза. Перехватив мой удивленный взгляд, Квасной сказал:

— Это мой деловой партнер. Сегодня утром прилетел из Москвы. Мы ведем с ним важные переговоры. Так что давайте поторапливаться — у меня еще много дел.

Мы сели в черный джип, развернулись и поехали на Фруктовую. У меня было время, чтобы задать Квасному несколько вопросов.

— Скажите, Илья Ефимович, — спросил я, — а был ли телефонный звонок с требованием выкупа? Около часу дня?

Он пожал плечами:

— Не знаю. Я все время беседовал со своим партнером. Мне никто ничего не говорил об этом.

— Странно… Зачем тогда вообще потребовалось звонить? — недоумевал я. — Возможно, разговор записали на пленку… А может, никакого звонка и не было?

— Все может быть, — отрезал Квасной.

— Скажите, — продолжал я, — а ведь ваша нынешняя жена — не родная мать мальчика?

— Нет, — Квасной заметно нервничал. — Не родная. Его мать умерла не так давно. Я… хотел… залечить эту рану. Я думал, что женская ласка сможет хоть как-то облегчить для него тяжесть утраты… Поэтому и женился снова. Но, видимо, я поторопился.

— Да уж… Похитить собственного пасынка для того, чтобы вымогать деньги у мужа… На что они только рассчитывали? Вот для чего потребовалось столько снотворного — чтобы мальчик ничего не помнил. Ну, а из меня хотели сделать козла отпущения. Не вышло! — я рассмеялся.

Квасной достал из кармана большой платок и принялся вытирать лысину и шею:

— Ну что, скоро приедем?

— Да… Потерпите, осталось совсем немного, — успокоил я его. Мне были понятны его чувства.

Мы подъехали к дому на Фруктовой. Я поставил джип рядом с"копейкой".

Квасной грузно выпрыгнул из машины. Он широко открывал рот, словно рыба, выброшенная на берег, и тяжело дышал.

— Идите вперед, — сказал он мне, как человек, привыкший распоряжаться. — У вас пистолет, а я безоружен.

Я согласился и шагнул в подъезд первым.

* * *

Нащупав перила, я стал осторожно подниматься, держа оружие перед собой. Позади раздавалось свистящее дыхание Квасного. Он громко топал и вообще издавал много лишних звуков. Но мне было не до него; я ждал засады. Я пристально всматривался в темноту, сосредоточив на этом все свое внимание. Поэтому я не смог вовремя среагировать, когда за моей спиной послышалось зловещее металлическое лязганье. А когда до меня наконец дошло, что происходит, было уже поздно. Грянул выстрел. Меня отбросило вперед, и я упал на ступеньки, жадно хватая губами обжигающий воздух. Квасной взобрался чуть повыше; я почувствовал ствол пистолета, упертый в мой затылок; прогремел второй выстрел…

* * *

— Да… — незнакомец покачал головой, — вашей участи не позавидуешь. Однако ж вы снова проснулись?

— Да. В машине, посреди поля, под кустом. На заднем сиденьи спал мальчик. Часы показывали двенадцать. Я завел двигатель и приехал сюда. Я не знал наверняка о том, что будет дальше, но был готов ко всему. Сундук, молодая женщина, Квасной, — все они лежат здесь, связанные, — я махнул рукой за спину незнакомцу. — Но что толку? Я не могу обратиться в милицию: во-первых, моя вина слишком очевидна, а, во-вторых, Квасной очень влиятельный человек, и ему поверят скорее, чем жалкому бродяге. Просто оставить их здесь я тоже не могу. И как быть с мальчиком? У меня оставалась последняя надежда — это вы. Тогда я снова поехал к дому Квасного — и вот, привез вас сюда. Помогите! Прошу вас! Я не хочу мучиться этим кошмаром! Я не хочу постоянно погибать и лежать убитым в подъезде! Я не могу больше выносить эти ужасные пробуждения! Умоляю вас, сделайте что-нибудь! За что мне это наказание?! Помогите! Я знаю, вы можете все изменить!

Незнакомец ловко вылил остатки коньяка в мой стакан.

— Не кричите! Вот, выпейте.

Я выпил.

Он ласково потрепал меня по плечу:

— Успокойтесь! Уверяю вас, вы сильно преувеличиваете мои возможности. Я не могу ничего исправить. Все, что должно было произойти, произошло. Остановить Время — не в моей власти. Я — раб существующего положения вещей, и ничего не могу изменить. Но вы — можете.

Сердце мое радостно забилось, я покрылся горячим потом и закричал:

— Что?! Что я должен сделать?

Он улыбнулся:

— Немного. Хотя и немало. Вы должны совершить поступок. Тот, Кто Сдает Карты, не любит грустный финал. Особенно, если это касается невинных. Совершите поступок, и вам зачтется. Вы дважды пытались опередить ход событий — напрасный труд, голубчик. Попробуйте в последний раз — сделайте что-нибудь стоящее.

Я озабоченно посмотрел на незнакомца:

— Боюсь, я не совсем хорошо вас понимаю. Какой поступок? Не могли бы вы объяснить, что имеется в виду?

— Нет, — ответил он твердо, — объяснить не могу. Мне не позволено влиять на ваш выбор, — он ненадолго задумался. — Но я вам кое-что расскажу. Полагаю, это не будет нарушением правил. А? — обратился он к кому-то в пустоту и громко рассмеялся. — Так вот. Шесть лет назад милейший человек Илья Ефимович Квасной встретил очаровательную блондинку с годовалым ребенком на руках. Илья Ефимович влюбился, как мальчишка. Пользуясь бедственным положением красавицы, он все-таки добился своего. Не сразу, конечно, но добился — она стала его женой. Ребенка он усыновил.

Однако время шло. Вместе с ним прошла и любовь. И вот — примерно полтора года назад — Илья Ефимович встретил другую женщину. Шатенку. Ту самую, которая так замечательно готовит грейпфрутовый сок. Илья Ефимович снова влюбился. И снова захотел жениться. Но блондинка оказалась упрямой: сначала она не хотела выходить за Квасного замуж, теперь она не хотела с ним разводиться. Что делать? Верный слуга, господин Сундуков, предложил помочь. Квасной согласился. Через неделю блондинка умерла."От сердечной недостаточности" — так было написано в официальном заключении. Что ж поделать, коли такая беда? Но Илья Ефимович недолго оставался вдовцом. Не успев снять траур, он снова побежал к алтарю.

А ребенок-то растет. Ему — восьмой год. И он никому не нужен.

Молодая жена вскоре беременеет. Она ловко пользуется этим: устраивает Квасному постоянные скандалы — "почему наш родной сын должен делить огромное наследство с приемным"? На Квасного это действует. А Сундуков, как всегда, готов помочь.

Каждый преследует свою цель: если мальчик исчезнет, то шатенка становится единственной наследницей. А Сундуков, в свою очередь, хочет покрепче"связать"шефа детоубийством. Дело пытаются представить так, будто мальчика кто-то похищает с целью выкупа. Квасной тоже не прост: он не очень-то доверяет Сундукову, и хочет избавиться от него, свалив на помощника вину за похищение ребенка. Но Сундуков предчувствует это и лихорадочно ищет выход. А тут подворачиваетесь вы. Идеальная кандидатура! Лучше не найти.

Накануне вечером Сундуков рассказывает мальчику, что видел в городе его настоящего отца. Он обещает помочь им встретиться."Завтра приедет мой приятель и отвезет тебя к отцу", — заявляет Сундуков. А сам в это время вместе с Квасным едет в аэропорт — встречать делового партнера Ильи Ефимовича. Прекрасное алиби! Да еще и самолет задерживается на полтора часа — просто великолепно!

Правда, вы несколько спутали их планы: выпили половину сока. Доза снотворного была рассчитана таким образом, чтобы мальчик уснул и больше никогда не проснулся. Они, конечно, злодеи, но собственноручно убивать детей им раньше не приходилось. Это, знаете ли, дело весьма щекотливое. Одно дело — передозировка снотворного, и совсем другое — душить ребенка веревкой. А из-за вас — пришлось. Половина дозы — не смертельна. Вот откуда такая нервозность.

— Так они все-таки убили мальчика? — с трудом выдавил я из себя.

— Во многом — благодаря вам, голубчик, — устало подтвердил незнакомец.

— А то, что это все…? — мой язык вдруг перестал меня слушаться. Я бубнил что-то невнятное и старался жестами пояснить туманный смысл своих слов. — В той комнате… он спит… а они — все связаны… Как это?

Незнакомец долго смотрел на меня, а затем сказал:

— Это все фантомы. Блеф. Миражи. И коньяк-то вы пьете — не из разбитой бутылки. Она цела. Обратите внимание.

Сердце мое сдавила печаль, и я безмолвно заплакал. Брюнет встал и взял меня под руку:

— Ничего. Один шанс еще есть. Не упустите его.

Он подвел меня к двери:

— Отдайте пистолет.

Я покорно повиновался.

Мы вышли в подъезд и стали спускаться по лестнице. Я шел первым, незнакомец — за мной. Я едва смог расслышать, как раздались два выстрела…

* * *

Я очнулся от того, что кто-то закричал.

Отдышался, вытер пот со лба. Охлопал карманы в поисках сигарет и тут же сам на себя злобно выругался: времени и так нет, а я думаю о какой-то ерунде.

Часы показывали без пяти двенадцать. Я обернулся. На заднем сиденьи сидел белокурый кудрявый мальчик и улыбался:

— Ты отвезешь меня к отцу?

Я замялся в нерешительности:

— Да… То есть… Я хочу сказать… Я и есть — твой отец.

Он звонко рассмеялся:

— Ха-ха-ха! Ты врешь! Я знаю, что ты врешь!

Я вдруг сильно обрадовался от того, что моя бездарная, неуклюжая ложь оказалась ненужной. Я даже вздохнул облегченно:

— Конечно, вру. Это я так… Пошутил. Но обещаю, что мы найдем твоего отца. А если я чего обещаю — то обязательно делаю. Понял?

— Ага! — от нетерпения он подпрыгнул на месте.

— Ну тогда — поехали! — я завел машину и вырулил на шоссе. Выкрутил руль влево и дал газу до упора. Из-под задних колес вырвались фонтанчики щебня; маленькие камешки забарабанили в днище; над обочиной поднялись белые столбы придорожной пыли.

— А-а-а! — заорал мне на ухо сорванец и снова залился счастливым смехом.

Издалека послышался надсадный гул мощных моторов, рассерженное шуршание шин по пересохшему асфальту и обрывки веселой мелодии, разбросанные ветром как попало, безо всякого порядка. Навстречу нам, плавно покачиваясь, неспешно катились разноцветные фургоны передвижного цирка шапито. Они ехали в город, а мы — прочь от него…

* * *

Можете смело входить в подъезд — там лежит только мой окоченевший труп, а сам я далеко, ох, как далеко!; серая лента дороги медленно наплывает и, раскрученная колесами, стремительно убегает вдаль, куда-то за спину, а мы все едем и едем, и никак не можем остановиться; мы веселы и счастливы — я и кудрявый белобрысый мальчишка, чье хрупкое тело наспех закидано сухими трескучими ветками в безымянном лесном овраге…

Видно, не было для нас другого расклада…