Клиника прикладного бессмертия

Дмитрий Раскин, 2019

Общество будущего. Профессор Робинс – гениальный ученый, гуманист, авантюрист, ему удалось осуществить трансформацию человека, дающую бессмертие. Но остается ли такой человек человеком? Четверо испытателей в клинике профессора. Но что они испытывают: жизнь после жизни, победу над смертью, вечность? Человечеству предстоит разделиться на смертных и бессмертных – как сохранить единство, какой теперь будет судьба смыслов и целей нашего существования, самой сущности человека? Для одних бессмертие – мечта и откровение, для других – соблазн, угроза и вызов. С какого-то момента профессор и испытатели понимают, что эксперимент выходит из-под контроля…

Глава 2

Я перечитываю его бумаги уже часа три, наверное. Наконец:

— Неужели?

— Именно, — кивнул Робинс.

Я попытался вновь углубиться в документы, но не смог.

— Клиника прикладного бессмертия предлагает вам именно это. В оставшееся время мы подвергаем вас глубинному сканированию. Сознание, подсознание, мысли, чувства, совесть — всё записывается на файлы, извините, что приходится говорить языком компьютерных аналогий. Мы соберем всё. Всё ваше непередаваемое, неуловимо личностное не только сохранится, но и перестанет зависеть от материи, следовательно, в конечном счете, от времени.

Страховой и ритуальный агенты, а также, деловой, прагматичный руководитель клиники исчезли — в Робинсе была искренность и страсть.

— Разве никогда, мистер Лауде, не возникало у вас: «если бы можно было уйти в чистый дух?» Разве не этого вы хотели, сталкиваясь со страданием? В те стародавние времена, когда медицина еще не избавила нас от страдания.

— Мои страдания были по большей части мелкими.

— Это новый уровень свободы. Понимаете, Лауде?

— Но, насколько я понял из ваших бумаг, тело все-таки будет.

— Конечно. Мы же реалисты и не громоздим утопий.

— Но это же кибер-тело!

— Скорее, муляж. Органический муляж, но со всей полнотой ощущений. А при нашем сервисном обслуживании его хватит на тысячу лет. Это на сегодняшний день, понимаете, Лауде? А завтра и это временное ограничение останется позади. Это вечность, Лауде.

Вечность. Я использовал этот термин в своих работах. Но сейчас вдруг вкус, вес и ужас слова. А ведь это только слово еще, а не сама вечность. Спросил только:

— И когда вы планируете? — я имел ввиду: «когда вы начнете трансформацию?»

— Сразу как только проводим вас в последний путь. — Передо мной снова агент, коммивояжер. — Все это загружается в ваш новый мозг-процессор. Понимаю, понимаю, мистер Лауде, вас смущает то обстоятельство, что это не совсем уже мозг, точнее, не просто мозг, а симбиоз компьютера и всего того, что собственно, и есть вы, — он перебил самого себя, зачастил:

— Ну, кто из нас не был ниспровергателем в молодости, а в старости консерватором, да? Вы привыкли к самому себе, а тут вдруг заново… — Резко меняя тон:

— Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что это не есть искусственный интеллект (я никогда бы не предложил вам такой, если не тупиковый, то уж точно, что ограниченный путь), просто, — он ищет образ, — если раньше вы пользовались нейронами вашего мозга, то теперь электроникой нашего суперпроцессора. К тому же, как вы уже сами поняли из нашей документации, здесь есть и свои преимущества.

— Ну да, моя память теперь уже не будет слабеть.

Он раздраженно машет рукой, в смысле, что я сейчас о пустяках, деталях.

— Вы, Лауде, наконец, станете хозяином собственной памяти. Настолько, что сами сможете выбрать себе прошлое. Только представьте: прошлое, былое вдруг станут такими, как вы хотите! Вы сделаете небывшее бывшим… или наоборот. Всю предыдущую свою историю человек об этом даже и не мечтал. Кстати, тело тоже можете выбрать себе сами.

— Плюс еще целый ряд новых, недоступных смертному возможностей… Вот так, обрести мощь искусственного разума и при этом остаться живым. — Я вообще-то намеревался сказать с сарказмом.

Робинс тут же дает понять, что восхищен способностью своего клиента выхватить самую суть. Это лесть. И, одновременно, насмешка над этой лестью, над самой своей ролью — он извивается, уговаривает принять из его рук бессмертие. «Бессмертие». Я понимаю, что не в состоянии сейчас вдуматься в это слово, понять его смысл.

— Но я не уверен, Робинс, вправе ли я…

— И какие здесь могут быть ограничения? — Религиозные? Морально-этические? — снова страсть и истовость Робинса. — Вы что, собираетесь творить зло? То, что с заглавной, или так, ограничиваетесь тем, что со строчной? Насмеетесь над невинностью? Или, может быть, вы намерены потратить свою вечность на то, чтобы извратить сострадание, опошлить милосердие, растоптать любовь? — этот взрыв Робинса. — Боитесь выйти за пределы, предначертанные человеку?! Так мы давно уже вышли, когда вживили первый микрочип в мозг, а, может, когда изобрели прививку от оспы. Поздновато вы, друг мой, начали «о пределах».

— Хорошо. Вы поймали меня на слове, Робинс. Я скажу по другому — я не уверен, нужно ли мне это…

— Что, так устал от самого себя за сто шестьдесят лет?

— Дело не только в этом. — Понимаю, конечно, фальшь фразы. Заставил себя сказать:

— То, что у меня не получилось, то, чего не добился, не смог — здесь вряд ли что-то добавит еще одна жизнь или вечность. Я не обольщаюсь насчет самого себя. И выходить на новый круг…

— Красиво звучит, конечно, — поморщился Робинс. — Но ведь ты выбрал свою «вторую жизнь». А тогда это тоже было впервые, тоже было «вызовом Промыслу», «нарушением пределов» и тоже был риск.

— Я боялся смерти и понимал, что мне не по силам страдание.

— Смесь малодушия и тоски по вечности дает интересный результат. — Он нажимает какую-то кнопку на столе у доктора Петерсона и стена, отделяющая кабинет от парка, уходит в пол.

Он помог мне подняться с кресла, вывел меня на дорожку парка. Осень. Красные листья клена насколько хватает глаз. Осень. И мир вдруг правдивее, чище самого себя. А ведь я ехал на встречу с Петерсоном мимо этого парка: да, красиво, да, лирично, но, чтобы так, как сейчас!

— Если ты согласишся, — говорит Робин, — всё это не исчезнет вместе с тобой. Всё останется. И лист, видишь, лист, что кружится в просвете, длит донельзя это свое падение, и его шелест, с которым он лег сейчас к своим бессчетным собратьям — всё останется. И камни этой дорожки под твоими ногами. Понимаешь, Лауде? Да! То, к чему ты пытался пробиться в эти две свои жизни, все, что не смог — быть может, это и глубже жизни, но не выше жизни и уж точно не вместо. (Это он цитирует мои тексты. Давнишние.) Ведь так? К тому же, откуда ты знаешь, что вечность тебе не добавит? Этот парк и небо над ним и эти камни под твоими ногами — ты так уверен, что став для тебя вечным, это всё не раскроется какими-то новыми смыслами? А если и нет, — Робинс задумался, — это будет твоей истиной, твоим опытом. Понимаешь? Не предчувствие, не умозаключения, не миросозерцание — но опыт. Впервые.

— Но и результата «в таком случае» придется ждать вечность, — пытаюсь я.

— Вечность — не еще одна жизнь, не совокупность энного количества жизней… Здесь какое-то новое качество. И, наверное, ты это выяснишь.

— Если я… если я соглашусь — вдруг то, что у вашей клиники получится в итоге, будет всё же не мной?! И ты, Дэвид, введешь в вечность кого-то другого. Пусть он даже и будет с моими мыслями, фобиями, страстями, с моими мечтами и с моим прошлым. Может, ему будет наплевать на эту осень и этот парк.

— Ну, что вы, что вы, — у нас же серьезная клиника. — Это самопародия Робинса. Тут же, меняя тон:

— Будет ли Рональд Лауде Рональдом Лауде — тут кое-что зависит и от тебя, да.

— Вы так уверены?

— Я надеюсь.

— Хочешь сказать, что и здесь есть выбор?!

— И в той же мере от тебя зависит, будет ли Рональд Лауде человеком, не-человеком, сверх — или же пост-человеком. Слова не новые, да. Но сейчас они перестают быть метафорами.

— Подозрительно широкий спектр, Дэвид. Ну да, я же у вас буду первый. Мое бытие теперь есть мышление, да? но чтобы настолько буквально!.. А если что, я смогу — я ищу слово, — отыграть всё обратно?

— Ну, если захотите «отыграть обратно» — значит, вы и есть Рональд Лауде. Что и требовалось доказать.

И, дабы избежать пафоса, Робинс самодовольно рассмеялся.