Записки студента-медика. Ночь вареной кукурузы

Дмитрий Правдин, 2020

– Какой унылый видок, – громко нарушил молчание, царившее в автобусе – Рома Попов, коренастый, черноволосый семнадцатилетний юноша, сидевший в левом ряду салона у окна, что сразу за водителем, – неужели нам тут целый месяц чалиться? Но ему никто не ответил. Будущие студенты медики, а пока еще отправленная в колхоз бесправная абитура, не горели желанием шевелить языком в такой пропылённой духоте и вступать в сомнительные дискуссии. Не спасали пассажиров и открытые настежь окна: в салоне жутко пахло бензином и раскаленным железом – автобус внутри почему-то почти не охлаждался. Двадцать девчат и десять парней под присмотром пары серьезных с виду преподавателей с рюкзаками и спортивными сумками, в рабочей одежде неслись вперед, навстречу трудовому подвигу в колхоз «Красный пахарь».

Глава 2

Холодное утро выдернуло Твердова из кровати и выгнало на улицу ни свет, ни заря. Выбравшись из теплой постели наружу, он зябко поежился, глянул на часы: 05–30, взял висевшую на дужке кровати одежду, оделся и осмотрелся по сторонам.

В большую прямоугольную комнату впихнули 12 армейских железных кроватей с панцирной сеткой и расставили аккуратно, но непрактично: где-то широкие промежутки, а где-то маленькие. Две кровати возле самого выхода, остались пустыми. На остальных безмятежно спят будущие первокурсники, многие прямо в верхней одежде. Как сморил их вчера богатырский сон, так они и уснули, едва дотянувшись до подушки под казенной наволочкой, будучи не в состоянии нормально раздеться.

— Надо сказать местному начальству, чтоб две лишние кровати отсюда убрали, места тогда станет больше, — подумал командир отряда, нажав пальцем на кнопку выключателя и погасив зажжённую еще с вечера лампочку.

Справа от выхода — давно нетопленая кирпичная печь с чугунной плитой. Ее квадратная, чуть покосившаяся труба, упирается в потолок, три окна украшены бирюзового цвета шторами. Слева от выхода — стол с порезанной в нескольких местах голубой клеенкой и черно-белым телевизором «Чайка 206» Имеется даже стабилизатор напряжения, с намотанным вокруг него проводом под закреплённой на стене розеткой.

Твердов дотянулся до ближайшей форточки и распахнул ее, подставив лицо под струю свежего воздуха. В комнате, мягко говоря, за ночь хорошо надышали. Скрипнув рассохшейся дверью, Александр вышел на улицу, едва увернувшись от низкого косяка.

— Здорово, студент, — окликнул его веселый мужской голос.

— Доброе утро…

Из-за молочного тумана, окутавшего округу, виднелся только неясный силуэт.

— да мы не совсем еще студенты, только в институт поступили.

— Поступили, выходит уже студенты.

— Да, но посвящения в студенты у нас еще не было. Считается, что полноценным студентом можно стать, когда нам выдадут студенческие билеты. А до тех пор мы пока абитуриенты.

— А когда оно у вас, посвящение? — человек вышел из тумана и приблизился к Твердову.

Роста ниже среднего, лет около тридцати, голубоглазый, одет в простенькие серые брюки, мятый, надетый прямо на голое тело, коричневый пиджачишко. На голове серая от грязи «капитанская» фуражка со сломанным лакированным козырьком, давно не стриженые черные с волосы. На его загорелом лице вместо бороды по подбородку несколько штук длинных волосинок. Незнакомец протянул Твердову руку.

— Сергей, можно просто Серега, — представился он, обдав Твердова сложным амбре, состоящим из смеси ядреного чеснока, плохого самогона, едкого пота и дешёвого табака.

— Александр, можно просто Саша, — пожал руку новому знакомому Твердов. — Чего не спите? Чего встали в такую рань?

— Да, можно на «ты», — улыбнулся Серега, — Мы же в деревне встаем завсегда рано и у нас тут все по-простому. Тебя как по батюшке?

— Иванович. Александр Иванович.

— Значит, проще звать Иванычем.

— А вас как?

— Чего, как?

— Ну, по отчеству как?

— А, брось, — Серега вяло махнул рукой и полез во внутренний карман засаленного пиджака за «Примой». — Все меня Серегой зовут. И ты зови. Я сосед ваш, — он привычно размял сигарету желтыми от частого курения пальцами, Чиркнул спичкой об край коробка, прикурил и жадно затянулся. — Моя квартира с вашей через стенку, — пояснил Серега, выпуская из себя через ноздри вонючий дым.

— Как это через стенку?

— Просто: дом-то хоть и одноэтажный, но двухквартирный. Без удобств, правда. С одной стороны, моя квартира в три комнаты, а с другой ваша, в две.

— Так у нас вроде бы одна комната.

— Раньше было две. Тут Вася Косяк жил. Бухал он крепко, помер года три назад. Хороший тракторист был, когда трезвый, и человек душевный. Да… Вот на этом самом крыльце, — Серега ткнул дымящимся окурком за спину стоявшего перед ним Твердова, — и окочурился. Ну, после этого тут никто жить не захотел. Председатель велел перегородку между комнатами снести и сделать общежитие для студентов. А то до этого они в старой школе жили. Новую двухэтажную из кирпича как сварганили, то старую разбирать не стали, приспособили под общежитие.

— В школе? А где там спать?

— Так известное дело — на нарах. Старая школа — она же деревянная, бывшие кулацкие хоромы. Там в кабинетах доски по периметру прибили сантиметрах в семидесяти от пола, вот тебе и нары. В матрасовки сена набили, вот тебе и спальное место.

— А что такое матрасовки?

— Ты че, не знаешь, что есть матрасовка? Чехол, который на матрац натягивают.

Туман постепенно рассеивался, и за спиной Сереги пробился флагшток и край общественного туалета. Твердов посмотрел в их сторону и погрустнел. Собеседник перехватил его взгляд, обжигая пальцы «добил» сигарету, бросил на землю окурок.

— Чего задумался? Придет Балабол на подъем флага или нет? Придет, будь спок!

— Кто придет?

— Балабол, это мы промеж себя так парторга Ендовицкого прозываем. Треплется падла много. Но, ежели чего сказал, то сто процентов выполнит, тут можно не сумлеваться. Но не боись, сегодня, может, завтра еще с утра у вас появится, а потом забьет болт. У него и без вас полно дел.

— А во сколько он приходит?

— Да, по-разному, вам же к девяти на работу? Значит в семь подъем. Вот тогда и ждите.

Последние слова Сереги Твердов пропустил мимо ушей. Из женского общежития выскользнули две завернутые в цветастые платки голенастые фигуры и на полусогнутых прошмыгнули в отхожее место. Твердов еще больше заволновался.

— А ты в мой толчок сходи, — дружелюбно предложил Серега, окинув сочувствующим взглядом пританцовывавшего около него командира отряда, — он там, слева, в тех кустах, — кивнул он в противоположную сторону. Александр не стал ничего уточнять, а живо припустил в указанном направлении.

Вернувшись, он застал Серегу на том же месте, в той же позе, но уже с новой сигаретой.

— С облегчением! Можете в мой гальюн смело ходить, разрешаю. А то негоже с девками-то вместе.

— Спасибо, но как-то не очень удобно, — замялся Твердов.

— А, забей! — поглубже затянулся Серега, пыхнув рубиновым огоньком сигареты, — Не удобно с девками в одном месте нужду справлять. А у меня сарайчик что надо, ты сам только что заценил.

— А ты кем в колхозе работаешь, — желая сменить не совсем приятную для него тему, поинтересовался Александр, — трактористом или на комбайне?

— А нигде, — широко зевая, ответил Серега, затоптав мокрым кедом второй окурок, — я давно вышел из колхоза, по идейным соображениям.

— А разве так можно? — изумился командир отряда. — Да еще и по идейным соображениям?

— А у нас сейчас не тридцать седьмой год, слава Богу! Теперь другие времена: перестройка, гласность, и все такое.

— А при чем тут тридцать седьмой год?

— А ты не знаешь, что тогда в стране в те годы происходило, в школе разве не проходили?

— В школе, — Твердов задумался, — Да, как-то….

— Вот, вот, — продолжая зевать, перебил его Серега, — сейчас в школе такое не особо разбирают. А у меня и дед, и прадед пострадали — репрессировали их. Вначале в колхоз силой заставили вступить. Они лошадь последнюю туда свели, а прадеда после взяли и расстреляли, а дед четверик получил как враг народа. Так и сгинул в лагерях. До сих пор не знаем, где его косточки зарыты. А я, вот, решил восстановить историческую справедливость: вышел из колхоза. Правда, лошадей не вернули. Да, сказать по правде, и лошадей у нас в колхозе уже почти не осталось, все сплошь трактора. Думаю, Горбачеву писать, пущай подсобит. Как думаешь, есть в этом смысл?

— Опять ты треплешься, черт кудлатый! Ты травы кроликам нарезал? Корову в стадо выгнал? — неожиданно прервал их интеллектуальный диалог визгливой женский голос. И на сцену явилась Ольга — жена колхозного диссидента.

Когда-то, по-видимому, красивая молодая женщина, от бесконечных родов и непосильной крестьянской работы, сейчас поблекла и находилась не в лучшей форме. Немного за тридцать, среднего роста, с гладкой белой кожей и русыми волосами, выбившимися из-под съехавшего на бок ситцевого платка, полные тоски и грусти глаза, маленький, обрамленный тонкими губами рот, узкие плечи. Одета она в мятую зеленую юбку и в розовую застиранную кофту, под которой просматривались тяжелые голые груди и большой живот. Чуть полные икры обтянуты короткими резиновыми сапогами.

— Ой, здрасьте вам, — смутилась женщина, разглядев, что Серега стоит не один, машинально застегнув все пуговицы на кофте. — А я думала мой дурачок тут один, а он вон с каким видным мужчиной разговаривает, — окинула она Твердова быстрым взглядом.

Серега даже немного растерялся, и, слегка заикаясь, представил жену. Твердов отрекомендовался сам.

— А пойдемте к нам, чаю попьем, — неожиданно предложила Ольга, нарушив неловкую паузу.

— А в самом деле пошли, чего на улице стоять, — поддержал ее муж, — пока Балабол не пришел.

— Ты иди, куда тебя отправили: за травой и серп возьми, неча руками рвать и про корову не забудь. А мы тут пока без тебя разберемся. Пойдемте.

Слегка поломавшись для вида, Твердов согласился. Они завернули за угол дома и оказались у точно такого же входа — только с другой стороны. Хотя нет, не такого. Здесь прогнившие ступеньки на крыльце давно требовали ремонта. Александр с величайшей предосторожностью обошел наиболее трухлявые доски и, открыв рассохшуюся дверь, очутился в заваленных разным хламом сенях. Ольга быстро распахнула следующую, подбитую изнутри войлоком, дверь и, улыбаясь, кивком пригласила войти. При этом Твердов случайно заметил, что во рту у нее не хватает доброй половины зубов.

Комната, куда он попал, мало отличалась от сеней: такой же бардак и разорение, плюс невыносимый запах жилья, детской мочи и еще чего-то кислого. Только и отличия, что помещение больше размерами и на стенах висят желтые в синюю вертикальную полоску порванные и испачканные обои. Посередине комнаты громоздится большой овальный стол, покрытый протертой клеенкой и заваленный грязной посудой. По периметру стола — старые табуретки. Справа от входа такая же кирпичная печь, как и у них в комнате, но гораздо грязнее. Слева умывальник, под него подставлено почти полное с грязной мыльной водой ведро, алюминиевые крючки с махровыми полотенцами. Слева самодельный деревянный посудный шкаф, покрытый желтым лаком, у правой стены, прямо на полу рассыпан свежевыкопанный картофель отгороженный длинными рейками — занимал почти треть свободного пространства, Вход в следующую комнату прикрыт занавеской, сплетенной из конфетных фантиков.

Неожиданно из соседней комнаты к ним вполз абсолютно голый сопливый карапуз с соской во рту. Он усилено заработал конечностями и пополз в сторону матери.

— Ты куда это, Вадик? — стараясь не открывать широко рот, улыбнулась Ольга и ловко подхватила с пола малыша. Бутуз недовольно запыхтел, начал елозить туловищем и вытягивать вперед испачканные ручонки, стараясь выскользнуть из материнских объятий. — А кто это у нас хочет ата-та? Ата-та по попе, — женщина засмеялась и ловко просочилась в проход между комнатами, головой раздвинув занавеску. — Миша, возьми Вадика и посади его на горшок, а то он сейчас прямо на пол сходит, — ласковым голосом сказала она кому-то внутри.

Твердов попятился к выходу, но тут занавеска вновь разошлась в стороны, и Ольга вернулась назад.

— Куда вы, Саша? А чай? У меня есть хорошие пряники, почти мягкие. Еще есть свежее крыжовенное варенье, сама варила.

— Спасибо, пока не хочется, — выдавил из себя Твердов, брезгливо покосившись на захламленный стол и наваленную картошку.

— Ой, я сейчас все быстренько уберу, — засуетилась Ольга, перехватив Сашин взгляд, и метнулась к умывальнику, схватила лежащую рядом мокрую тряпку, отжала ее, кинулась к столу. — А на картошку не обращайте внимания. Просохла, поди, так мы ее после обеда в подпол спустим.

Загремели складываемые в стопку тарелки, кружки, лязгнули ложки и вилки. Через три минуты посуда переместилась в шкаф, очищенная от грязи клеенка заиграла сероватыми разводами. Ольга для надежности еще раз протерла стол сухим вафельным полотенцем и медленно выпрямившись, посмотрела на оторопевшего Твердова. У него перед глазами все еще стояли ее тяжелые белые груди с крупными коричневыми сосками. Было видно — хозяйка старалась так тереть стол, чтоб гость хорошенько разглядел ее.

— Садись, Сашенька, пока за стол, — Ольга вкрадчивым голосом позвала покрывшегося пятнами Твердова, споласкивая под умывальником большую фаянсовую кружку с изображением трех богатырей.

— Я уже для нее «Сашенька», — пронеслось у него в голове, и от этой мысли уши зарделись еще больше.

— Тебе покрепче? Погорячее? — словно, не замечая смущения, вещала соседка. — Хочешь с молоком? У меня молоко есть, правда, хорошее. Только что корову подоила, еще теплое. — Да ты садись, чего замер как вкопанный? — Ольга отодвинула от стола ближайший к нему табурет, смела с него рукой крошки и, приобняв его сзади, подтолкнула вперед. Твердов спиной почувствовал упругость ее грудей.

— Ольга, я, это, пойду, наверное, — начал он тихо мямлить, глядя в пол.

— Конечно, пойдешь, милый. Вот только попьешь чаю, и сразу пойдешь.

Отключив электрический чайник, она долила кипяток в заварку, и полезла в шкаф за вареньем, оттопырив свой неслабый такой зад. Твердов сразу догадался, что нижнего белья она не носит.

— Ольга, вы… ты… извини, но я, пожалуй, уже пойду, у меня дела, — переборов себя, наконец, заявил первокурсник.

— А что случилось? — повернула к нему голову женщина, не меняя положения тела и массивных ягодиц, обтянутых лишь тонкой тканью. Два налитых полушария, словно ядра от осадной мортиры, призывно так покачивались буквально в полутора метрах от Твердова, что у него пересохло в горле.

— Да мне надо с подъемом флага определиться. И потом, у нас завтрак в столовой скоро.

Тут из соседней комнаты здорово потянуло сероводородом, и через бумажную штору просунулась довольная детская голова, принадлежащая чернявому мальчику с карими глазами лет шести-семи, которая радостно сообщила:

— Мама, а Вадик покакал! Много! У него теперь попа очень грязная.

Причем, как отметил про себя Твердов, мальчик абсолютно не был похож на Серегу. Слишком уж черненький какой-то сынок у русоволосого и голубоглазого Сереги.

— Ах ты, Господи, Миша, — всплеснула руками Ольга, — так чего ж ты ему попу не вытрешь?

— А я знаю чем? — пожал плечами Миша и полностью вошел в комнату. Мало того, что у него смуглая кожа и смоляные волосы на голове, так еще и черный волосяной пушок на руках. Миша, как и Вадик, разгуливал по дому, в чем мать родила.

«Такой маленький, а уже такой волосатый», — подумал Твердов, чувствуя, как запах из-за занавески становится все гуще.

— Тогда Иру попроси или Веру, — выпрямилась мать, держа в правой руке полную трехлитровую банку с крыжовенным вареньем.

— А они еще спят.

— Так разбуди их, сынок, видишь, к нам дядя в гости зашел. Скоро завтракать будем. Я вам кашу разогрею.

— Вижу, — пробурчал Миша, — не сводя загоревшихся глазенок с варенья.

— Иди, разбуди девочек, пускай Вадиком займутся.

— Да, они сразу драться станут.

— Ладно, сейчас приду, — улыбнулась Ольга, поставив банку на край стола. — Сашенька, посиди минутку, я, сейчас, быстренько.

Твердов заерзал на табуретке, его прямо подмывало встать и уйти. Вернее, бежать. Бежать отсюда подальше, без оглядки и больше никогда сюда не возвращаться. Ольга, легко ступая босыми ногами по полу, вышла из комнаты, а мальчик ее Миша остался у входа и, колупая маленьким пальчиком в смуглом носике. Он немигающим взглядом продолжал изучать командира отряда студентов и одновременно коситься на банку с вареньем. Твердов почему то остался.

— А ты что, студент? — бесцеремонно спросил Миша, вытащив из правой ноздри огромную зеленую козюлю и привычно размазал ее по стене.

— Студент, — кивнул Александр, внутренне содрогнувшись.

— Ты тоже с мамкой на чердак полезешь?

— Куда?!

— На чердак, — поднял глаза кверху малыш.

— Не знаю, а зачем?

— Так она завсегда со студентами на чердак лазает, а папка ее потом бьет в кровь.

— Миша, ты, что такое говоришь, — смущенно произнесла появившаяся из-за занавески Ольга с детским горшком в левой руке, прикрытым наглухо эмалированной крышкой.

— Я правду говорю, — топнул ножкой мальчик и неожиданно подбежал к помойному ведру и принялся в него яростно мочится, направляя струю в самую середину ведра, отчего брызги полетели на и без того мокрую стену.

— Миша, ты чего творишь, — добродушно покачала головой его мама, — ты же уже большой мальчик, мог бы и на улицу выскочить.

— А мне сейчас вот приспичило! — сердито ответил сынок и, завершив мокрое дело, вернулся к столу.

— Ладно бы Боря так сделал, ему всего три года, а тебе уже скоро семь будет, в этом году в школу пойдешь. Там тоже так же станешь себя вести?

Миша насупился и не отвечал, продолжая исподлобья изучать Твердова. Ольга глубоко вздохнула и вместе с горшком быстро вышла в сени, прикрыв за собой дверь.

— Если с мамкой на крышу полезешь — убью! — тихо прошипел Мишка и с откровенной ненавистью взглянул на Твердова.

Пока тот соображал, что ответить, Ольга вернулась назад уже без горшка. Мальчик отвернулся, и, мелькая голой попой, скрылся за бумажной занавеской.

— Сашенька, ты не слушай его, — улыбаясь, замахала руками хозяйка. — Он несмышлёныш еще, дите. Сейчас я варенья тебе наложу.

— А сколько у вас… у тебя детей? — неловко поинтересовался Твердов.

— Шесть, — закрывая рукой, беззубый рот, улыбнулась Ольга. — Самая старшая Ирочка — ей девять лет, потом Верочка — ей восемь, вот Мишенька — ему в октябре семь будет, сейчас в школу хочу его отдать, еще Игорек, ему пять, Боренька — ему три годика и Вадик — ему в декабре один годик исполнится. Вот, десять лет как замужем за Анисимовым и уже шестеро детей.

— Лихо, — покачал головой Твердов, прикидывая в уме, сколько же лет она была беременной из этих десяти.

— Ну, что поделать? Раньше в деревнях и куда больше детей имели. Вот вареньице, вот чаек, вот ложечка, — Ольга суетливо пододвинула к Твердову дымящуюся кружку с чаем и торчащей из нее чайной ложкой и стеклянную вазочку с крыжовенным вареньем.

— Ольга, мне, правда, пора идти, — Твердов поднял глаза и посмотрел на присевшую напротив него хозяйку. В ее глазах светилась покорность и ласка. — Боюсь, у меня могут быть проблемы, уже почти половина седьмого утра, — он, смущаясь, перевёл взгляд на наручные часы.

— Балабола боишься? Ну, парторга, значит, — опустила она плечи и как-то разом постарев лет на пять.

— Не то, чтобы очень боюсь, но не хочется первый рабочий день начинать с неприятностей. А чай мы в другой раз попьем.

— Правда, — глаза ее вспыхнули с новой силой, сама она приосанилась, — попьем?

— Да, мы же соседи.

— Поможешь мне с крышей?

— А что с крышей? — насторожился Твердов, припомнив странную угрозу сопливого мальчишки.

— Да протекает, будь она не ладна. Мой-то только языком работать может, а руки как из одного места растут. Сколько ни прошу починить, все только завтраками кормит. Завтра, говорит, сделаю, все завтра. А как дождь идет, так приходится таз подставлять, — она подняла голову вверх и пальцем указала на черные разводы на побеленном потолке. При этом ее груди ожили и напомнили о себе, максимально растянув просторную кофту в стороны.

— Так я, это, не специалист по крышам, — смущаясь, ответил Твердов. — Я их никогда не ремонтировал.

— Да, там ничего сложного нет. Главное доски с земли наверх поднять, а старые гнилые оторвать и сбросить. Ну, а новые настелить и рубероидом сверху покрыть. Я бы сама все сделала, да одной не с руки все таскать наверх. Поможешь? — она с надеждой и посмотрела на Твердова и медленно обвела кончиком языка красноватые губы. — Все давно приготовлено: и доски, и рубероид, и гвозди, и молоток. А старые доски топором можно оторвать.

— Я подумаю, — еще больше смутился Твердов.

— Подумай, — склонилась над столом Ольга и ее груди стукнувшись друг об друга едва не вывалились наружу, — а я в долгу не останусь.

— А, правда, хорошо что Серега, вышел из колхоза, — попытался он перевести щекотливую тему в сторону, — да еще и по идейным соображениям?

— Правда, вышел. Это он так сказал: по идейным соображениям? Ха-ха-ха! Серега — рукожоп каких свет на видывал. Рукожоп, лодырь и алкоголик. Он только хорошо говорить может, да детей строгать. Этим меня, дуру, и купил в своё время: распрекрасными речами. А так он даже гвоздь путем в стену не вобьет: обязательно согнётся. Его же никто в серьез из нормальных мужиков не воспринимает. Поэтому он и из колхоза сбежал. Ведь его только на самую черновую работу ставили: навоз убрать, да коров пасти. На трактор раз посадили, так в первый же день чуть трактор и себя не угробил. Трактор жалко. Больше его к технике и на пушечный выстрел не подпускали.

— Почему?

— Да, недотепа потому что. Это он передо мной тут орел. А так, знаешь, ноль без палочки. В колхозе что? Там пахать надо, в технике разбираться, а они, видишь ли, не для того создан. Ты знаешь, что он в пединституте в свое время учился?

— Кто? Серега?!

— Да, Серега! Я же там с ним познакомилась.

— Ты тоже в пединституте училась?! — ошалел Твердов.

— Да, и не только училась, но и закончила начфак. Причем с красным дипломом. Не веришь? А я, между прочим, учительница младших классов. Даже успела почти два года поработать в школе, пока замуж за этого козла не выскочила и Ирочку не родила. А его, урода, с четвертого курса вышибли. Даже, считай, почти с пятого, он летнюю сессию завалил, сволочь. Так и не восстановился.

— Он тоже на начфаке учился?

— Да, ну, брось! Там же одни девчонки на начфаке учатся. Сереженька у нас историк — на истфаке обучался. Тьфу! У него, видишь ли, философский склад ума, человек высокого полета. Теперь вот со своим умом ходит и по деревне побирается вроде деревенского дурачка. С колхоза ушел, а я вечно в декрете сижу, а жрать-то что-то надо.

— Как же вы живете?

— А, так и живем, — Ольга опять улыбнулась, прикрыв рот рукой, — перебиваемся. Хозяйство у нас небольшое: кролики, свинья, куры, корова Дунька, огородишко, да колхоз иногда выручает. Спасибо Николаю Кузьмичу, председателю нашему, не забывает нас, вот на днях комбикорм мне выписал. Я-то до декрета в колхозной школе преподавала.

— Ну, что? Согрела чай? — дверь с улицы широко распахнулась и в комнату с шумом ввалился веселый хозяин.

— Траву нарезал, кролям задал? Дуньку в стадо выгнал? — сходу набросилась на него Ольга, перестав улыбаться.

— Все в лучшем виде, — продолжал лыбиться Серега. — Даже с запасом!

— Тогда пойди горшок Вадика вылей, там, в сенях стоит, и ведро под умывальником уже через край переливается.

— Давай потом, а?

— Иди сейчас, я сказала!

— Уже иду!

— Он, когда трезвый, так смирный, смирный, — криво ухмыльнулась Ольга, когда муж ее, стерев с лица улыбку, подхватил помойное ведро и, сгибаясь под его тяжестью, вышел из комнаты. — А как только шлея под хвост попадет, то звереть начинает! Во-о, глянь, — она открыла рот, продемонстрировав потерянные в семейных разборках зубы, — его работа!

— Как же ты его терпишь? — ужаснулся Александр, глянув на щербатый рот собеседницы. — Ты же физически сильней его. Не можешь, что ли дать сдачи?

— Как же, дашь ему. У него, у пьяного, силы прямо утраиваются. Трезвого, кажется соплей можно перешибить, а как немного поддаст, так горы свернет. Причем, он только меня одну и бьет. Мужики-то деревенские его, при случае, дубасят почем зря. Вот он на мне после и отыгрывается. Как говорится: молодец — против овец, а против молодца — и сам овца!

— Так, а чего не разведетесь?

— И что потом? Куда я после с шестью детьми пойду? Кому я нужна?

— А твои родители что?

— Если бы мои родители сейчас были живы, то этот козел был бы тише воды, ниже травы. У меня папа профессиональный военный был, полковник, командир мотострелковой бригады. Умер, когда я еще в институте училась на третьем курсе. Он уже старенький был, еще в Отечественную войну воевал. А маму давно схоронила. Когда Анисимов приезжал свататься, то чуть в штаны не наложил со страха. Знаешь, какой у меня папа строгий был. Эх, да-а-а был бы жив, все бы по-другому было. Ох, только «бы» мешает! Что так смотришь, — улыбнулась Ольга, — вот, думаешь, как такие люди в таком дерьме живут?

— Ничего, я такого не думаю, — слегка покраснел Твердов.

— Думай, думай, ты красивый, молодой, сильный, такие парни женщинам очень нравятся. Поэтому они многое тебе простить могут, — вздохнула Ольга и бережно погладила Твердова по коротко стриженым волосам и заглянула в глаза.

— Так у тебя что, совсем никого из родных не осталось? Ты сама, откуда родом? — не поддавшись на провокацию, продолжил ее расспрашивать Твердов.

— Откуда? Так из города я, из того самого, где институт твой находится. И до окончания учебы в нем прожила. Сюда уже по распределению попала. А из родных — сестра старшая есть. Она сейчас в родительской квартире, в городе проживает. У нее у самой трое детей, да муж инвалид. Сама из сил выбивается — семью тянет.

— Ты разве городская? — еще раз изумился Твердов.

— А что, не похоже? Я же умывальник только здесь впервые увидела. Только тут в туалет на улицу стала ходить. Я, когда училась, даже в колхоз не ездила ни разу: все при институте оставляли работать. Вот там Сережу Анисимова и повстречала, он меня очаровал и сюда переманил. Теперь здесь мой дом. Уже после пришлось научиться и печь топить, и дрова колоть, и корову доить, и картошку сажать и много еще чего. Жизнь заставила и многому научила.

— Не жалеешь, что из города уехала?

— А что теперь говорить: жалеешь, не жалеешь. Ничего уже не исправить. Теперь детей поднять на ноги надо, в люди их вывести. Я же своего козла уже полтора года к себе не подпускаю, ты понимаешь, о чем я? — Ольга неожиданно перешла на шепот.

— Да, понимаю, — неуверенно произнес Твердов.

— Не сплю с ним как с мужем. Как осознала, что Вадиком беременна, так и перестала исполнять супружеские обязанности. Противен он мне, понимаешь?

Александр ничего не успел ответить, так как, побрякивая пустым ведром, в комнату вернулся довольный Серега.

— Все, мать, проголодался я! — объявил он, ставя ведро на свое место. — Грей кашу, и детей надо будить на завтрак.

— Хорошо, — вздохнула Ольга, поднимаясь из-за стола. — Ты с нами позавтракаешь? Я вчера пшенной каши наварила, на всех хватит. Со сливочным маслом.

— Давай, студент, поддержи компанию, — подмигнул Твердову Серега, — а то чай, разве это еда?

— Так он и чаю даже не попил, — покачала головой хозяйка. — Остыл, поди? Давай я горяченького подолью?

— Нет, спасибо, — попытался улыбнуться Твердов, — пойду я, пора. Уже половина седьмого. Почти целый час у вас просидел. Там ребята, наверное, уже потеряли меня.

— Да, никто тебя не потерял. Дрыхнут твои студенты еще без задних ног, а Ендовицкий только к семи заявится. А может, по маленькой? — Серега, щёлкнул себя пальцем по горлу. — Полчаса у нас точно еще есть. Мать, где у нас горючее?

— С утра? — Ольга удивленно посмотрела на Александра. — Ты будешь?

— Нет, нет, — замахал руками Твердов. — Я не пью!

— Совсем, что ли? — замер в замешательстве Серега. — Я же не предлагаю напиться в драбадан. Так, по пять капель, для поднятия жизненного тонуса, а?

— Ну, иногда, случается, выпиваю, но не с утра, это точно. Тем более скоро ваш Балабол подойдет.

— Хорошо, давай тогда вечером накатим? Договорились? — Серега с заговорщицким видом опять подмигнул Александру.

Твердов медленно встал с табуретки и посмотрел в сторону занавески между комнатами. Там явно кто-то стоял. Сцепленные между собой в длинные ленты конфетные фантики слегка подрагивали. Тот, кто там прятался, догадался, что его обнаружили и, не дожидаясь разоблачения, вышел вперед. Оказалось, что это девочка. Симпатичная, милая девочка с двумя русыми косичками в длинной розовой ночной рубашке. На худенькие плечи накинут цветастый платок.

— Здрасьте, — поздоровалась девочка, с интересом разглядывая замершего на месте Твердова.

— Доброе утро, — ответил он, и тут только заметил, что за ней крадется еще один ребенок. Девочка ростом поменьше, но такая же миловидная, с косичками и закутанная в платок.

— Ой, доченьки, проснулись уже, — просияла Ольга и кинулась обнимать сконфузившихся дочек. — Хорошо спали? Комары не доставали?

— Ладно, спасибо, как говорится за хлеб-соль, я пойду, — громко сказал Твердов и решительным шагом направился к выходу.

— Приходи в гости, — крикнула ему уже в спину Ольга, продолжая гладить еще не отошедших от сна дочерей.

— Товарищ Шурик, — догнал его уже в сенях Серега. — Погоди! Так что на счет сегодняшнего вечера?

— А что?!

— Ну, это, — Серега вновь щелкнул пальцем по горлу, — как?

— А-а, это. Так вечером же решили.

— Так-то оно так. Но, понимаешь, — Серега сделал вид, что мнется, — у меня всего одна бутылка красненькой. Да и та у жены. А она больше не даст. А что нам, двум здоровым мужикам, — при этих словах он так выпятил свою впалую грудь, что выше его почти на целую голову и гораздо шире в плечах, Твердов еле сдержался, от смеха, — одна бутылка красненькой? Тьфу! Только горло смочить. Я предлагаю еще взять сэма.

— Чего взять?

— Самогона. Председатель колхоза на время страды запретил водку у нас в деревне продавать, только красненькую, и то, не продадут, если в колхозе не числишься. Так что приходится сэм брать у надежных людей. Да ты не сомневайся: самогон проверенный — чистый как слеза и горит без копоти, Правда есть привкус такой не очень. Так его из патоки гонят, тут уж ничего не попишешь. Зато наутро после него голова не болит. Проверено на себе сто раз.

— Сколько надо? — сходу уловил Твердов.

— Ну, рубля два дай, если есть. По рублю поллитру продают. Начнём с двух. Там посмотрим, как масть пойдет. Можешь друзей еще своих пригласить, ну с деньгами, разумеется. С меня закусь.

Твердов вытащил из заднего кармана джинсов новенький черный кожаный кошелек, подаренный матерью перед дорогой и, порывшись, выудил из него мятую трешку:

— Мельче нет.

— Сгодится, давай тогда возьму сразу три. Ну, чтоб два раза не бегать. Далеко, падла, живет.

— Возьми, но ты без меня не того, — Твердов строго, сверху вниз, посмотрел на Серегу, — не усугубишь?

— Да, ты что, Шурик, окстись! — Мы же соседи с тобой, как-никак! Я вам еще вечером кукурузы принесу, бесплатно. Любишь кукурузу?

— Люблю, только вареную. А где мы ее варить станем?

— Не вопрос, у вас же возле дома печка стоит железная. Дров во дворе полно, если что, можете у меня взять. У меня в поленнице посуше дрова. У вас просто кучей навалено. Привезли неделю назад, свалили, а в поленницу никто не удосужился оформить. Дрова так не высохнут нормально, в куче-то.

— С дровами понятно. А варить в чем?

— Как в чем? В ведре, разумеется, ты там пошукай, у вас в сенях ведра должны стоять. По крайней мере, когда кровати завозили, дней пять назад, я их там видел. А если что, то я и ведро вам свое выделю, если ваше увели. А вода в колодце. Отличная вода: ее можно пить прямо так. Никакой микроб в ней не водится: чистейшая и очень вкусная.

— А где колодец?

— Да, рядом! Сейчас покажу, — сказал довольный Серега, бережно убирая полученную от Твердова трешку во внутренний карман пиджака.

— Эй, Анисимов, ты чего там застрял?! — дверь, из квартиры, ведущая в сени отворилась, и недовольный Ольгин голос потребовал немедленного возвращения мужа.

— Ты, пока, иди, а я чуток попозже выйду, покажу тебе, где что расположено, — торопливо проговорил Серега, как солдат повернулся через левое плечо и спешно вернулся в дом.