Косатки

Дмитрий Помоз

О чем «Косатки»? О нас. Косатки – это мы. Три сюжетных линии, три разных жизни незнакомых друг другу людей: матери-одиночки с больной дочерью, молодой семейной пары и провинциального депутата, которые пересекаются, не касаясь друг друга. «Косатки» о справедливости, о ценностях, о счастье, о непредсказуемости и, конечно же, о неизбежности. Книга содержит нецензурную брань.

1. Мы

Свет настольной лампы выкраивал из темноты худое тело, похожее на плитку когда-то готового ко всему пластилина, которую огромными ладошами жизни скатало почти в бесформенную трубку.

Надежда Орфаник — женщина с иконы. По крайней мере, именно так за спиной называли ее знакомые и не очень люди. Может быть, эта ассоциация прилипла к ней из-за ее необычайно симметричного, буквально вылепленного из гипса овала лица с выразительным взглядом голубых глаз, идеально прямым, чуть вытянутым носом, и копной пшеничных, ни разу не крашенных, и похоже, никогда не распускаемых из хвоста волос. А еще из-за ее кожи — белесой, с восковым блеском.

Но, скорее всего, истинной причиной была все-таки не ее внешность.

За спиной женщины, крепко окутанная сном, сопела тринадцатилетняя начинающая девушка. Ее дочь. Сама Надежда сгрудилась над стареньким ноутбуком. Она открыла страницу форума, который когда-то давно, почти что в прошлой жизни дал ей одну из спасительных нитей. По краям выбранной страницы медленно загружались рекламные баннеры, предлагавшие уже к утру стать миллионером, счастливчиком, и увеличить себе все, что угодно, кроме уровня ай кью. Будучи женщиной высоких моральных принципов и старой советской закалки, Надежда проигнорировала их навязчивое мелькание, сосредоточив ослабевший взгляд на потертой клавиатуре.

Помимо того, что ей трудно давались правильно сложенные мысли и предложения, так еще когда нужное слово, вроде бы, попадалось на крючок языка, в полумраке комнаты она едва находила клавиши с необходимыми регистрами. В который раз жалея, что так и не приобрела себе новые очки взамен разбитых старых, просто потому что у нее не было лишних денег, она обернулась, поймав дальнозорким кивком завернутое в кокон одеяла, безмятежно сопящее тельце своей дочери, и улыбнулась. Улыбнулась сразу на все. На невозможность купить очки, на свое отвратительное зрение, на старую однушку на окраине, на крохотную зарплату и ужасную погоду — на все разом.

Писать в интернете легче, чем писать живое письмо одному конкретному человеку, или ему же говорить то, что хотел бы перевести на бумагу. У личных посланий есть адресат, лицо, а значит, куда больше ответственности. Но бывают такие исключения, когда в результате одной и той же причины все переворачивается с ног на голову. Тебе нужно написать всем, тысяче человек, но это так лично, что твоему посланию нужно конкретное лицо. Именно с такой проблемой столкнулась Надежда. Текстовый курсор мигал на экране, а за ним не могло уцепиться ни единого слова. Тот то и дело сбивал их со строчек, как шар кегли: С-с-т-р-р-а-а-а-й-к, с-с-т-р-р-а-а-а-й-к-к!

Тогда Надежда решилась вспомнить свое лицо. Но только то, которое она носила всего несколько лет назад. Лицо матери на пике отчаянья. Фигуру человека скомканного ладонями жизни, смятого до стержня, и из последних сил старающегося не надломиться.

Текст в окошке для сообщений стал набираться сам собой:

«Здравствуй, дорогая мама «особенного» ребенка! Сейчас почти час ночи, а в твоем городе, может, и позже. А ты все не спишь. Не получается. Как я тебя понимаю, как я все помню. Но поверь мне, поверь, потому что так надо, а не оттого, что искренне готова — все пройдет, все изменится! Все будет правильно!

Видишь, у Нас уже все в порядке, потому что когда-то «тогда», я сама поверила! Через силу. А теперь мне уже больше не нужно верить, и я хочу передать свою веру Тебе.

Моей дочери в этом году исполнилось тринадцать. Не правда, что тринадцать — несчастливое число! Это был наш самый счастливый День Рождения за последние пять лет.

Все началось во втором классе. Господи, она тогда носила два огромных банта — один желтый, а второй бледно-розовый — и все никак не хотела их снимать.. Как же она их любила.. как же она любила жизнь! Она и теперь ее любит. Даже еще больше. Но тогда, почти шесть лет назад сама жизнь почему-то нас разлюбила. Прости меня, если непонятно, или не по делу пишу, я простая учительница истории.

Ну, вот я снова плачу.. Не знаю, почему.. Просто плачу и все. Я же сильная женщина, а сильным женщинам как раз только по ночам и можно плакать..

Но тогда я не была сильной. И плакала, когда пожелаю. Вот и после первого Дашенькиного приступа — он случился прямо на уроке физкультуры — я расплакалась сидя с ней в обнимку, прямо в футбольных воротах.

Сомнений в эпилепсии практически не было. Учительница физкультуры подробно рассказала про резкую потерю ориентации во время занятия, судороги, пену изо рта и потерю сознания.

Мы всегда боимся за наших деток больше, чем они за себя сами.. Наверное, потому что больше них воображаем. Так же, как они больше нас самих за нас радуются.. потому что больше воображают. Вот и я тогда сразу такого себе навоображала, а Дашка сидела, оперевшись на эту дурацкую штангу, и сама меня успокаивала.

А потом начались врачи.. Врачи, как и учителя.. оказалось, бывают настоящие, а бывают «знаете, сколько у меня таких, как вы? Прием окончен». Это сейчас мы с тобой прожили, каково это — искать причины болезни, зная, что они могут прятаться в детских простудах, старых сотрясениях или потрясениях. И что искать эту причину — все равно, как еще одну жизнь перемолоть.

Силы и время — вот что я тогда стала ценить дороже золота. Мы приходили домой после очередного МРТ, ЭКГ, ЭЭГ и других аббревиатур, и я ненавидела себя за то, что никто не может нам помочь. Еще я как никогда крепко жалела, что у нас больше нет нашей опоры, нашего Коленьки. Моего мужа. Он безвременно скончался за год до нашего первого приступа. Но он же не специально, не мог же он знать, какой кошмар ждет нас впереди..

Обследования продолжались. Я стала замечать судороги дочки и вспомнила, как нечто похожее случалось с ней задолго до первого приступа. Значит, он не был случайным. Я пообщалась с невропатологом одной их клиник, и мои догадки подтвердились. И я возненавидела себя еще больше. За невнимательность, за глупость, за все. Доктор выписала нам несколько курсов лекарств против спазмов, но они не устраняли припадки. Наша с дочкой жизнь превратилась в ад. И каждый раз, когда я думала — хуже уже некуда, жизнь спешила меня поправить.

Не делая моей дочери заметно лучше, лекарства донимали ее побочными эффектами. Мы часто пропускали школу, большую часть дня она спала или отдыхала. Ее мучали постоянные перепады настроения, доходившие до нашей общей депрессии. Ее тошнило, она боялась просто своих мыслей и окружающего мира. Казалось, этому не будет конца. Это и есть конец.

Нет, я не опустила руки, я же мама.. Но и что делать, тоже не представляла. Я не спала ночами, и лишь перебивалась короткими передышками между уроков или в транспорте. Но только, когда была одна. Приступы все чаще настигали Дашеньку, куда бы мы не пошли.

Так прошло несколько лет.

До чего же странно.. теперь мы вспоминаем это время просто, как «несколько лет», как будто бы несколько лет назад ездили на какой-нибудь десятиминутный аттракцион страшилок, и уже почти не помним, каким он был. Просто оттого, что он нам не понравился. Но ведь это неправда. Это была целая настоящая жизнь, а не какой-то там аттракцион.

Однажды летом, ко мне в учительскую пришли родители лучшей подружки моей Дашеньки (Дай бог им всем здоровья!). Они назначили мне встречу вне школы. Там мы встретились не только с ними, а еще с одним хирургом. Он рассказал о том, что существует такой аппарат — стимулятор блуждающего нерва. Он устанавливается операционным способом — пояснил он. Аппарат имплантируется под кожу в грудной клетке, а его проводки протягивают по шее к блуждающему нерву. А потом он начинает бить нерв током, стимулируя его. И от этого моей дочери должно стать лучше.

В первый же миг я отказалась, но полностью не отпускала этот шанс. Знаешь, когда кажется, что выхода нет, начинаешь хвататься за любой брошенный тебе предмет, мечтая, что именно он может стать твоим спасательным кругом. Поэтому я решила все рассказать Дашеньке, и обсудить это с ней.

В конце концов этот аппарат мы так и не установили.. Банально.. Трагично.. У меня просто не было денег на такую операцию. Их едва хватало на жизнь. Коллеги делились со мной учительскими крохами, за которые мне и теперь никогда не расплатиться, но крохи — это ведь не деньги. Позже я полностью выбросила из головы ту идею. Тем более, меня никогда не оставляла тревога о том, что после операции моей дочери, находящейся на пороге взросления, придется становиться девушкой с каким-то VNS прямо в груди.. Ты меня понимаешь, мы же обе — мамы.. А еще был страх, страх обоснованный: как и таблетки, этот аппарат не поможет, а только вызовет новые побочные эффекты.

А время шло, и приступы Дашеньки стали не просто учащаться, они уже могли длиться по несколько часов. Я помню почти каждую секунду любого из них. Но, пожалуй, не стану их воспроизводить, чтобы снова не завыть, как выла тогда.

Товарным поездом они сбивали Дашеньку с ног, и я ложилась рядом с ней, не зная, как еще защититься. Порой приступы сопровождались галлюцинациями. Словно бы моя дочь наяву видела паровоз, который ее сбивает. А машинистом этого поезда мог быть наш папа, наш Коленька. Дашенька до сих пор уверяет, что это не так, что его силуэт всегда был, как черное пятно, но.. но я не знаю. После такого Даша еще по несколько дней не могла прийти в себя, я видела ее выдавленные мысли, и такие же выдавленные глаза. Тогда-то меня и придушила депрессия. Да так, что я не видела ничего и никого, кроме своих бед. Ни одного выхода. Черная комната без дверей, где кроме нас с Дашенькой ни души. И болезнь, которая день за днем высасывает остатки наших. Я боялась спать. Мы обе боялись жить.

Кто-то предложил мне оформить дочери инвалидность, получать пенсию и попробовать по закону отвоевать у наших министерств положенные ей бессильные лекарства. Но тут во второй раз пришли они — родители лучшей подруги моей Дашеньки, святые люди. В тот момент, оглушенная отчаяньем, я не понимала, что им надо. Сейчас то я уже точно знаю: бывают такие люди, которым единственное, что нужно — это сделать тебе добро, дать надежду. И меня в существовании таких людей больше никто и никогда не переубедит. А тогда я, естественно, не осознавала, что мне просто хотят помочь верить и не сдаваться. И верить в себя. Они взяли нас за руки и повели к выходу, которого я уже не видела.

Они рассказали, что есть человек, который может и готов помочь. В его силах достать эффективные лекарства, которыми спасается половина эпилептиков, но наше здравоохранение их не лицензирует, отрицая опыт цивилизованного мира и здравый смысл. Но с помощью этого человека и денег — это не будет проблемой.

Сперва я чуть было не задохнулась от такой издевки. А Сергей и Елена, как два Прометея.. Они признались, как с усердной помощи своей дочери, каких-то форумов и социальных сетей организовали для моей Дашеньки сбор средств, и «всем миром» копят на здоровье всего лишь одного человека.

Надо ли говорить, как я плакала.. Первый раз за четыре с бесконечностью года от облегчения. От восставшей из пепла надежды.

В тот же период ошарашенно изучая фармакологию и отзывы о новых таблетках, которые нам возможно предстояло начать принимать, я наткнулась на Наш форум. И засыпала бывалых мамочек паническими вопросами. С тем же терпением, с которым боролись за здоровье своих детей, они ответили на каждый из них. Они поддерживали каждый день.. Сколько же вокруг неравнодушных людей, ты только задумайся..

Моя вера росла. Особенно, когда я читала истории мамочек-победительниц, такие, какую сегодня пытаюсь написать тебе сама.

Человек, про которого говорили мои Прометеи, действительно оказался человеком дела. Я знала его всего один раз, но запомню навсегда каждую морщинку его какого-то по-простому соседского лица. И такое же соседское имя — Андрей, без отчества.

Показав нас новому невропатологу, пересдав половину тестов и анализов, нам все-таки назначили лечение другими препаратами. Среди них было и то самое — непризнанное теми, кто не признает ничего, кроме своих нужд и своей слепой правды.

Через две недели заветная упаковка лекарств приехала. Курс начался. А дальше моя доченька стала расцветать, словно куст розы наконец-то дождавшийся весны.

Не проходило и дня, чтобы я не благодарила судьбу и каждого, кто вел нас к этому просвету, который я сама уже отчаялась разглядеть. Мне ведь и правда, никогда не вернуть всем этим людям их любви, их времени, их денег. И это говорит о том, что у счастья нет цены. Оно выше всего.

Лечение не избавило нас от приступов, но по сравнению с тем ужасом, который охаживал нас последние годы — можно было жить. Нужно было жить.

Эстафетная палочка была перехвачена, и я уже почти не вспоминала, что еще в середине прошлого года всерьез допускала мысль получения пособия по инвалидности для моего солнышка. «Моя дочь не будет инвалидом. Она навсегда останется „особенной“, но только для меня одной! И не из-за этой проклятой эпилепсии!» — с такими мыслями я ложилась ко сну каждое новое утро.

День за днем, месяц за месяцем мы выгоняли из себя всякую жалость, всякое сомнение в ином исходе. У Дашеньки улучшилась успеваемость, ведь она могла почти нормально ходить в школу, стали проявляться другие мечты, кроме выздоровления. Мы успокоились. Почти..

Около года назад горизонт снова исчез. Несмотря на всеобщую помощь, денег по-прежнему едва хватало. А тут еще курс валют стрельнул так, что приравнял рубль в цене примерно к отметке отношения нашего государства к больным и неимущим, то есть к нулю. Цены на ПЭПы возросли на несколько порядков, отчаянье снова попыталось перерезать мне горло! Как объяснить двенадцатилетнему ребенку, что жизнь полосатая, и мы рискуем вернуться к своим кошмарам, и пойти даже не поперек, а вдоль черной полосы? Той, на которой однажды уже чуть не разбились.. НИ ЗА ЧТО! Слишком много пройдено!

И снова с моими ангелами-хранителями (Сергеем и Еленой) мы стали искать выход. Тогда нам на выручку еще раз пришел Андрей. Благодаря нему мы узнали о методе лечения, который может сотворить чудо. Его суть заключается в поиске и удалении участка мозга, ответственного за проявление припадков. Срезать каких-нибудь два-три грамма серого вещества, на которых прижился очаг болезни, и вернуть себе человеческую жизнь.

Прилетев прямиком в лоб, вариант показался мне страшным. Надежда и страх — два сожителя, две стороны одной заветной медали. Они опять стали спорить, кто сильнее. Слово «гарантия» никто не произносил даже шепотом. Сколько было консилиумов, сколько новых бессонных ночей. Решать мне, а жить дочери. А вдруг от этой трепанации только хуже станет? А вдруг я зря паникую?

В одну из подобных, угнетающих мыслями ночей нам с Дашенькой одновременно приснился Коленька. Он не был машинистом того сумасшедшего тепловоза, а просто сидел у Дашиной кроватки и держал её за руку. И улыбался. Тогда я поняла — нужно решаться. Коленька с нами.

Елена с Сергеем снова начали собирать деньги по социальным сетям, и я точно уверена, хоть они и отрицают — перечислили на те счета все, что могли себе позволить из своих кровных.

С грехом пополам сумму близкую к нужной собрали. Собирали долго и кропотливо, всеми правдами и неправдами. За тот период я потеряла шесть килограммов нервов, хотя и без того давно превратилась в настоящую клюшку. Диета, которую никому не пожелаешь.

Дашеньку положили в стационар на дополнительные процедуры, а через полторы недели сделали трепанацию, чтобы напрямую провести ЭЭГ. Электроды крепили прямо на мозг. Так нужно, чтобы максимально точно установить, какой именно отдел или участок мозга стимулирует эпилепсию.

Не знаю, сколько лет жизни отнял у меня тот день. Считать будем потом..

Никогда не любила громких фраз, но жизнь тихонечко заточила: лучше покороче, да посчастливее, чем.. Так..

Что-то я отвлеклась. Осталось чуть-чуть..

В результате данных ЭЭГ выявили проблемный участок и предположили примерный анализ риска — не больше пятнадцати процентов. Оставалось только дать согласие на удаление необходимого количества тканей мозга.

Пятнадцать процентов — это жирность средней сметаны в магазине. Пятнадцать процентов — это в миллион раз опасней, чем полет в самолете. Для меня все это звучало и звучит до сих пор, как сюжет какого-то абсурдного фильма про зомби. Только никаких зомби не было. Лишь моя дочь и ее судьба. И счастливого конца, на который нам нужно просто купить билет — никто не обещал.

Скрипя сердцем, мы согласились на операцию.

В день операции я выпила все запасы Дашиных седативных. Несколько дней без сна и россыпь таблеток сделали свое дело. Вместо успокоения, я впала в истерику прямо в палате, пока ждала окончания операции. Меня успокаивали всей больницей. Сестрам пришлось ставить мне капельницу, но я это едва помню. Зато помню, ощущала, как ходят на голове волосы. Снова и снова, снова и снова.. пока Дашеньку не привезли из операционной.

На этом — Я ВЕРЮ — можно заканчивать мою тебе исповедь, мамочка «особенного» ребенка! С момента операции прошло уже несколько месяцев. Несколько счастливых месяцев. За это время у нас не было ни одного приступа. Конечно, еще есть страх, что все повториться, но и его мы скоро изживем.

Я не знаю, зачем жизнь ведет нас такими путанными, и порой, кажется, непосильными маршрутами. Не знаю, но готова идти. Может, в этом и кроется настоящая причина: затем, чтобы мы стали сильными, чтобы научились верить и познали, что такое — настоящее счастье; научились ценить по-настоящему важные вещи, и видеть жизнь.

Как хорошо, что ночь еще со мной.. Я снова плачу. Только уже, наверное, от счастья. Мне очень нужно передать тебе свою веру. Она даст тебе сил, как дала их мне. Верь и будь сильной!

Макс Фрай в одной из своих сказок писал: «Мы с тобой молодцы, сделали все, что могли, осталось сделать все, что мы не можем, и тогда успех гарантирован».

— Милая моя мамочка, ты можешь все! — говорю тебе я, сделав все.

P.S. В который раз мне странно. Почти шесть лет борьбы с судьбой уложились в одно письмо. Но при этом, до сих пор не укладываются в голове.

Твоя Надежда. Учительница истории».

Надежда закончила писать, беглым взглядом прокрутила письмо на предмет опечаток, и отправила его в сеть. Здравый смысл умолял спать. Ноутбук показывал что-то около половины второго ночи. Учительница закрыла компьютер и выключила лампу. Комнатой овладел мрак, чур-чур-чур! Даша спала на кровати у окна. Со времени болезни она привыкла спать, полностью не зашторивая занавесок. Так было светлее и спокойнее. Огромный сырный диск Луны навалился на окно, охраняя ее новые сновидения. Надежда смотрела на дочь и чувствовала непрерывные инъекции счастья. А еще то, что у нее самой сна ни в одном глазу. Она оправила длинную ночную рубашку, распустила пшеничный хвост, а потом тише мыши приоткрыла небольшой ящичек прикроватной тумбы, и извлекла из него упитанную стопку конвертов. Встав на цыпочки, она перешагнула несколько дорожных сумок, заткнувших собой единственный свободный пятачок комнаты, и в обнимку с конвертами вышла на кухню.

Из-под сумерек наворачивалась суббота. Надежда позволила себе, может быть, последнюю бессонную ночь. С воскресенья или понедельника нужно будет постепенно возвращаться в режим повседневной жизни. Суббота — первый день осенних каникул. И утром Даша первый раз в жизни и сразу, как взрослая — без мамы — летит отдыхать. Впервые в статусе абсолютно здорового ребенка. Думая об этом, Надежда в миллионный раз благодарила огромные сердца Сергея и Елены — родителей одноклассницы и лучшей подруги Даши — Лизы. Они взяли отпуск на время каникул, и купили четыре путевки: себе и ее дочери. Просто так. Как и всегда.

Надежда хотела написать еще одно письмо — для дочери, но эмоций пока не хватало. Слишком уж личным получилось ее киберпослание.

Женщина положила стопку конвертов со старыми письмами на стол. Тесная кухня стала уютнее. Долговязая Надежда, казалось, могла с легкостью, не поднимаясь с места, а лишь протянув руку в любую из сторон, достать до каждой из ее стен. На улице по-прежнему заправляла делами тьма, в октябре она становится хозяйкой суток. А где сумерки, там тишина, покой и уединение. Тьма — это вовсе не так плохо, как о ней говорят, а даже наоборот. Если, конечно, она не внутри тебя. Кроме того, она идеальная собеседница.

Совиным взглядом Надежда вперилась в пачку писем. Она опустила на них узкую ладонь с длинными пальцами, точно желая не перечитать их, а перечувствовать.

Возможно, это и есть что-то вроде осязаемого конца испытания, проблемы или горя. Не то, когда что-то произошло и завершилось, как действие, а то, когда это «что-то» переварилось, окончательно оформилось внутри человека. Когда он, готовый идти дальше, сам себя отталкивает от этого рубца на жизненном пути. Когда он без содрогания может позволить себе вспомнить сюжеты тех событий. Может быть, даже с долей здоровой ностальгии или иронии — отныне, это часть моей истории, я все преодолел и иду вперед. На своих двоих. И все еще люблю жизнь; и даже чуть больше, чем до той чернухи. А главное, я стал сильнее. По-настоящему сильнее. По-настоящему сильнее — это когда ты остаешься собой: ребенком, который не верит в зло. Потому что все остальное — это стать грубее, а не сильнее. А все, что не сильнее, то слабее.

Ночная кухня — очаг философии.

Достав сложенные в хронологическом порядке письма, Надежда как раз собралась сделать свою долгую историю борьбы за здоровье дочери игрушечной. Запомнить ее заново и идти дальше.

На конвертах не было адресов, только адресаты — мама и Дашенька Орфаник. Они придумали такой способ общения в период самых тяжелых приступов, в дни, когда отчаянье как никогда близко подобралось к сердцу и разуму. Когда голова переспевала от мыслей и страстей. Их нельзя было излить разговором, они бессовестно сыпались из пустого в порожнее; бессистемно, беспорядочно и непонятно. Как энергия, которая передается от одного тела к другому и обратно, и никуда не уходит. Тогда они и придумали способ укрощать и избавляться от этой энергии. Их жертвой стала бумага, она ведь все стерпит, все расставит по местам и отфильтрует. Так Надежда и Даша начали писать друг другу письма. Обо всем, что считают важным, клином выбивая клин.

Дрожащим пальцем Надежда поддела самый верхний конверт — первый шажок на длинной дороге к победе. Два одинарных листка обычной тетради в клетку. Бумага грубая, словно искусственно состаренная, вся в графитовых разводах от тысячи затертых попыток правильно уложить в строчки душу. И в таком же количестве следов высохших на письме слез, случайно выпавших из глаз, когда подходящие мысли откупоривали чувства.

МЫ (Первое письмо).

«Дорогая моя Дашенька, душа моя! Я очень рада, что мы с тобой придумали друг другу писать! Если честно, эта идея пришла мне в голову благодаря тебе. Ты ведь так любишь читать классику. Как сейчас помню, в начале года застала тебя с Грибоедовым, вместо Алексина, а незадолго до этого с Пушкиным, а потом еще с Толстым — с обоими, и с Есениным. Ты читала их мельком, урывками, и это не удивительно. Не каждый взрослый может переварить ту пищу, которой они хотели напитать своего читателя. И тогда я заметила, что больше всего тебя увлекают письма героев их произведений. Письмо Татьяны Онегину, письмо Пьера Безухова Наташе Ростовой, «Письмо Матери» и еще много-много других. Ты искала их по всей нашей скромной библиотеке и делала закладки, чтобы перечитывать в любой момент снова и снова.

А по вечерам, когда ты ложилась спать, я открывала заложенные тобой страницы и читала те письма, как будто вместе. Чтобы понять тебя. Не знаю, чем тебя пленила такая затея, быть может, той близостью, той ясностью, тем настроением, которые могут создать одни лишь только письма. Той возможностью открыться, рассказать себя, которой не имеет разговор, неминуемо превращаясь в дискуссию, спор, или множеством окольных путей уводя от главного, так и не утолив жажду к личной истине.

И вот вчера я случайно вспомнила об этом. Ты сама мне подсказала: « — Мамочка, я больше не могу ни говорить, ни думать обо всем этом. Но, и не думать, и не говорить, тоже не могу! Что мне делать?».

Я искренне хочу верить, что письма помогут нам. Потому что в них мы имеем силу разговаривать и поддерживать друг друга, даже когда не можем быть рядом. Знаешь, милая, письма всегда пишутся из головы, а значит, делают ее легче.

У меня был всего только один день, чтобы придумать тебе первое письмо, но и его мы целиком провели вместе. Поэтому, как и обычно, я прошу помощи у ночи.

Я буду писать тебе, как взрослой, но ты имеешь право писать мне как ребенок: как хочешь, и о чем хочешь. Болезнь пробует забрать у тебя это право — быть ребенком, но мы ей не позволим, вот увидишь. В этих строчках мы не просто мать и дочь, взрослая и ребенок, здоровая и болезная; мы — отражения друг друга, мы то, что внутри. Мы одинаковые, мы одно.

Мы не будем писать друг другу каждый день, и обязательно ждать ответа. Мы станем свободными в своих словах и мыслях. Если мне вздумается, я напишу тебе рецепт торта, а ты мне про миграцию касаток, когда хорошенько ее изучишь. Или смешной анекдот. Или несмешной.

И ни в коем случае не сдерживай себя, не копи. Так же прямо пиши мне про нашу с тобой болезнь. Каждую эмоцию, каждую мысль. Все-все. Но никогда не забывай, хотя бы в конце писать про касаток. Потому что время будет идти, и болезнь станет отступать. И мысли о ней тоже. А письма по-прежнему надо чем-то заполнять. И ты даже не заметишь, как со временем припадков будет меньше, а касаток больше. А потом вообще останутся только касатки и несмешные анекдоты. — Вот увидишь! — повторяю я.

Верь мне! «Мама всегда права» — мне так моя говорила. И была права.

Придет срок, мы обязательно соберем все наши письма вместе и перечитаем их, радуясь какие мы с тобой сильные. И посмеемся. А если захотим — поплачем. Только уже не от горя, а по горю, которое только на бумаге и осталось. Да и с нее с каждым новым письмом норовит исчезнуть. Это будет наша семейная история, и она будет не хуже, чем у классиков. И такая же настоящая. Я тебя люблю!

Я тебя очень-очень-очень люблю!

Мама».

Освежив в памяти первое письмо, Надежде стало немного стыдно, ведь как раз в нем она обещала дочери когда-нибудь перечитать их переписку вместе. Но именно здесь и сейчас ее одолела острая, как бритва необходимость сделать это одной. Сейчас и наедине, чтобы вспомнить себя и начать забывать. Утром Даша улетит отдыхать, а когда вернется, ее должна встретить новая жизнь.

Женщина трепетно сложила и убрала исписанные клетчатые листки в конверт, а сам конверт положила в самый низ стопки. Теперь можно ложиться спать. Через каких-нибудь шесть часов подъем, и его никак нельзя пропустить. Ей нужно проводить дочь в первое в жизни самостоятельное путешествие.

За окнами старенькой хрущевки под прикрытием ливня и темноты ветер колошматил трещащие недовольством кроны деревьев. Своими огромными лапами они то и дело грозились выбить к черту половину окон всего дома. Грозились, да не выбивали. На улице драма, на кухне мелодрама.

— Самая темная ночь — перед рассветом!» — воспроизвела до полусмерти избитую фразу Надежда, и отправилась спать.

***

«Мамочка, я знаю, что от эпилепсии умирают. И мне кажется, я уже так много знаю про смерть и боль, а про жизнь еще совсем почти ничего. Это несправедливо. У меня не получается больше ни о чем думать.

Касатки — это киты-убийцы.

Я тоже тебя очень люблю!

Твоя дочь, Даша Орфаник».

Даша написала свой первый ответ Надежде.

Складывая криво оторванный листок, ей показалось, что руки снова перестают ее слушаться. Она сощурила глаза и взмолила потолок, чтобы это было не так. В этот раз он внял ее просьбе. Даша не отвечала маме полторы недели — ровно столько, сколько прошло с ее последнего приступа.

С тех пор, как проявления эпилепсии усилились, на уроках ее пересадили на последние парты, к окну. Так было легче. Всем.

Даша писала маме прямо во время диктанта, поэтому в конце занятия сдала работу, в которой были только начало текста и его конец. Когда прозвенел звонок, уже по привычке она сделала вид, что мешкает, собираясь, лишь бы не встречаться лишний раз с нечитаемыми взглядами учителя и одноклассников.

Дети в возрасте десяти-одиннадцати лет очень жестокие. Не злые, а именно жестокие. Злость — это почти всегда осознанный акт, а жестокость вполне может быть неосознанной, особенно если ты еще ребенок, и родители не читали тебе Маяковского. Дети в Дашином классе ото всех остальных ничем особенным не отличались. Поэтому общение с одноклассниками превращалось в хождение по канату: одно неверное движение, неаккуратно сказанное слово, или неосторожный жест могли стать искрой, в момент взрывающей желание одного ребенка обратить на себя внимание других детей самым коротким и верным способом — скандальной шуткой. Маленький Герострат¹ живет почти в каждом, а вот маленький Маяковский в редком человеке.

Среди Дашиных одноклассников был как минимум один маленький человек, который знал, что такое — хорошо, и что такое — плохо. Его звали Лиза Лис. Девочка-щепочка в синем джинсовом платье без рукавов и белом хлопковом бадлоне под ним молочно улыбалась выдающимися резцами зубов, и морщила крохотную впадину курносого пятачка.

Радуясь на то, как другие дети бегают по рекреации, завороженные каждый своей игрой, сама Лиза не играла. Она ждала, пока из кабинета русского языка появится ее лучшая подруга — Даша Орфаник.

Когда Даша наконец-то, едва не волочась, показалась в дверях, Лиза мгновенно шмыгнула к ней и, прильнув губами к уху более высокой подруги, стала что-то шептать. Руки в белых рукавах бадлона обхватили худенькие плечи Даши, и та совсем чуть-чуть улыбнулась. Улыбнулась так, что этого бы никто другой в коридоре, кроме Лизы, и не заметил. Семеня, и стараясь не задеть других школьников, они припустили к противоположному концу рекреации, и скрылись за поворотом на лестницу.

В столовой стоял настоящий гам. Большая перемена каждый день собирала аншлаги вокруг буфета с обедами, выпечкой и компотом. Проталкиваясь от прилавка сквозь месиво ребячьих тел, каждое из которых норовило вытянуть через головы остальных ручонку с деньгами и, нацелив страждущий взгляд на буфетчицу, загробным голосом вынуживало: «Возьмите у меня!», «Ну, возьмите!», Лиза в один миг выкупила ожидающую ее Дашу. Та снова спряталась у окна, в дальнем углу. Солнечный свет, проникнув сквозь стекло, маскировал ее ото всех лишних глаз. Он падал на Дашины длинные, пшеничного, как и у мамы, цвета волосы так, что беглому взгляду могло показаться, что место свободно и пригрето лишь мартом.

Лиза положила на пластиковый стол тарелку с пирожками и два компота из сухофруктов. Оправляя платье, она села прямо напротив зачарованной чем-то подруги и сказала:

— Пообещай мне, что не передумаешь!? — в блеске ее глаз читалась такая твердость, на какую можно натолкнуться не в каждом мальчишеском взгляде.

— Обещаю! — Даша почти что струсила давать слово, но выразительного взгляда Лизы она струсила еще больше.

— Вот и хорошо! — расплылась добротой Лиза, — Я тебе верю! Ты ведь ни за что не обманешь лучшую подругу! Я уже предупредила родителей, что к нам в гости приедешь только ты! Все-таки мне исполняется одиннадцать, и кого попало в такой день звать нельзя! — то ли серьезно, то ли в шутку продекларировала Лиза.

Даша загадочно поморщила носик, и спрятала остальные эмоции за питьем компота вприкуску с яблочным конвертиком.

— Значит, не забудь: в субботу, послезавтра у меня дома в три часа. Адрес я тебе на всякий случай напишу на бумажке.

Даша согласно кивала, а ее набитые конвертиком щеки, покраснев от волнения, сами стали похожи на наливные яблоки.

Прозвенел звонок, и девочки упорхнули на урок.

***

Суббота принесла оптимизм третьего к ряду солнечного дня. Для жителей большинства регионов в этом повторении нет ничего примечательного. Так бывает сплошь и рядом: что для одних обыденность, для других откровение. И, с одной стороны, хорошо, когда в твоей жизни солнечных дней больше, чем пасмурных — это огромная радость. Но с другой, стабильная радость, как правило, обречена никогда не обернуться полноценным счастьем. А радость редкая, пусть и обыденная для всех других, легко прорастает в нечто большее.

Вот почему, собираясь к Лизе на День Рождения, Даша испытывала что-то близкое к счастью, на которое никто другой, скорее всего, не обратил бы достойного внимания. Три дня солнца и почти две недели без приступов — чем не повод одеть свои любимые желтый и бледно-розовый банты.

Надежда с самого утра кружила вокруг дочери. В глубине души она, несомненно, боялась отпускать свое чадо на целый день под присмотр людей, которых до этого видела всего несколько раз на родительских собраниях. С другой стороны, как педагог, Надежда понимала: позволить Даше уйти в гости без видимых нервов — значит, дать им обеим поверить в свои силы и то, что их жизнь ничем не отличается от других.

Поэтому учительница хлопотала незаметно, а свои переживания прятала за бытовой заботой: хорошо ли они уложили Дашины волосы, и нет ли на выходном платьице незамеченных ею складок или пятнышек.

Все последнее время, начало которого не разглядеть из настоящего, обе дамы привыкли к единственному виду важных сборов — сборам к врачу. А тут праздник. Да, чужой. Но все-таки праздник. Сколько же одновременно надежд живет в этом слове.

Седьмой этаж, слева железная дверь с глазком, закамуфлированным под глаз миньона. Надежда встала за спиной дочери, положив тягучие руки ей на плечи. Обе нервничали, и когда с обратной стороны двери, отщелкивая замком, кто-то закашлялся, они одинаковым взглядом, в котором читалось хулиганское желание убежать, посмотрели друг на друга, но остались стоять на месте.

Дверь распахнулась, и все семейство Лис нацелило свои обезоруживающие улыбки на беззащитных гостей.

— Здравствуйте! Проходите! Раздевайтесь! Разувайтесь! — перекрикивая друг дружку, настаивали они.

Волнение отшатнулось. Бывают такие люди, которым не надо выставлять напоказ свою доброжелательность, она просвечивает из них сама, при любом освещении. Лис, несомненно, находились в авангарде этого скромного отряда добродышащих светляков.

В коридоре приятно пахло гуталином, и легкими мотивами женских духов вперемежку с сытным запахом крабового салата и каким-то рыбным блюдом, запертым в духовке.

Даша, все еще немного робея, раздевалась как можно ближе рядом с мамой. Хозяева перехватили ее курточку, обменяв на тапочки. Надежда стояла, не разуваясь. Она тоже слегка стеснялась, объясняя родителям Лизы, что не может остаться даже на лишнюю минутку, потому что дома ее ждут горы непроверенных домашних заданий и контрольных работ. Внутри себя взрослые понимали, что ходить в гости на Дни Рождения в семьи своих учеников — не слишком этично с точки зрения педагогики. Не стоит превращать детский праздник во внеочередное родительское собрание.

Даша торжественно вручила Лизе подарок, и тогда внимание всех присутствующих переключилось на процесс его распаковывания. Большая коробка была завернута в несколько слоев подарочной бумаги. Лиза покачала ее в ручонках — тяжелая.. это уже интересно! Именинница ловко состригла ленту и, даже не пытаясь быть аккуратной, с аппетитным хрустом рвала упаковочную бумагу. Добравшись до жесткого картона коробки, она снова схватилась за ножницы, и стала потрошить ее так же нещадно, как один великий комбинатор потрошил чьи-нибудь стулья.

Спустя несколько минут азартной возни, Лиза явила на всеобщее обозрение роликовые коньки. Она взвизгнула от радости и принялась целовать, обнимать и благодарить Дашу с Надеждой. Родители совершенно не ограничивали дочь в проявлении столь открытых эмоций. Так же от их внимания не ускользнуло то, какими радостными, но все же вязкими взглядами на мгновение сплелись их гостьи, когда Лиза добралась до содержимого коробки, и восторженно закричала: «Ухх-тыы!».

Елена и Сергей заподозрили что-то такое, что людей обычно не касается. Что-то, что можно понять, но никогда — объяснить. О Дашином недуге они могли разве что только догадываться. По крайней мере, она взяла с Лизы обещание, и была уверена, что та ни за что не раскроет ее тайну без разрешения. И это было правдой. Родители Лизы ни о чем таком не знали. Как не могли знать, что такой дорогой подарок уже полгода как носил свой торжественный статус — подарок. Только первый раз его подарили как раз-таки Даше, на ее прошлый День Рождения прислали по почте дальние родственники. Настолько дальние, что весть о серьезном недуге веточки их древа закопалась где-то в бескрайнем бездорожье. Даше в тот год стукнуло десять — первый в жизни юбилей, поэтому иногородние тятеньки с дальнего востока поднапряглись, и решили поздравить племянницу за все предыдущие годы вместе взятые. Но вместо радости шикарные ролики не нарочно вызвали расстройство и слезы, да так и остались лежать в антресолях на целых полгода. В преддверии Лизиного Дня Рождения решение передать ролики было принято почти мгновенно обеими Орфаниками. Надежд на скорое выздоровление не было никаких, детские ножки растут, и скоро коньки осядут в антресолях навсегда, так вообще никому на свете и не доставив радости. Почему бы не передать их во владение человеку, который заслужил это своей бескорыстной дружбой? К тому же лишних денег в семье нет, а ролики — возможность сэкономить на подарке.

Такую историю невозможно засечь в чужом взгляде, но можно прочитать о том, что есть что-то глубокое, нечто большее, чем просто поздравление в настолько щедром подарке обыкновенной учительницы и ее до замкнутости скромной дочери. И Сергей с Еленой это прочитали. Прочитали и невольно, по своей многодушной натуре, стали чутче, внимательней и мягче, чтобы узнать, о чем на самом деле был взгляд их гостей.

А для Даши с Надеждой расставание с роликами стало символом очередного прощания с нормальной жизнью, новая обрезанная ниточка, каждую из которых они пообещали друг другу связать заново. Если получится.

Гостеприимные хозяева больше не навязывали Надежде уговоров остаться. И чтобы развеять небольшую неловкость своего категорического отказа, учительница преподнесла Лизе и ее родителем еще один небольшой, но важный сюрприз. Уже на пороге она обратилась к девочке:

— Лизонька, я надеюсь, ты помнишь, в пятницу мы писали контрольную работу по древнему Китаю? — Надежда старалась выглядеть максимально дружелюбно, но Лиза все равно опешила от ее вопроса:

— Да.. Надежда Алексеевна.. помню..

— Ну не пугайся ты так! — учительница положила ладонь на затянутые в тугой хвост волосы девочки, — Твою работу я проверила самой первой! Ты молодец! У тебя твердая пятерка, так что сегодня тебе сам бог велел отмечать праздник, и ни о чем не думать!

Все семейство Лис и Даша гордо улыбнулись, а Надежда зацокала набойками тысячу раз чиненных сапог по лестнице, к лифту.

— Надежда Алексеевна! Вы тоже ни о чем не беспокойтесь! Вечером мы все вместе проводим Дашу домой! — мягким басом окликнул уставшую учительницу Лизин папа, когда та уже зашла в лифт, и его двери затворялись.

— «Хорошо. Пусть так и будет!» — подумала Надежда в ответ, но промолчала. Это ведь неэтично — кричать через двери на весь лестничный пролет.

В уютной, салатовых тонов комнате Лизы от количества гелиевых шариков всевозможных цветов было не разглядеть потолка, а на занавесках, прикрепленная на булавки, висела длинная открытка «С Днем Рождения!». Даша заохала от восхищения такой красотой. Обе девочки красовались нарядными платьями с кружевными оборками на вороте и рукавах, и каждая заметила обворожительность своей подруги. Настроение Даши подлетело еще выше, она думать забыла о всяких страхах.

На столе девочек ждали холодные закуски с напитками. Родители накрыли на четверых, но обещали не мешать им слишком долго.

— Мы с вами немного посидим, а потом пойдем к себе, чтобы не смущать молодежь! — подшучивая заверила мама, а папа согласно закивал, жуя подворованные со стола виноградины.

Давайте уже садиться! — попросил он, — А то у меня желудок бунтует! Требует любимый итальянский салатец! — он опустил взгляд на Дашу и, проведя круговыми движениями руки по животу, подмигнул ей, — На тете Лене стоило жениться как минимум за ее кулинарные таланты! — как бы шепотом насплетничал Сергей.

Даша смущенно хихикнула.

Все расселись по местам. Лиза во главе компании, Даша напротив и родители по краям. Папа разлил сок, а мама наполнила тарелки угощением.

— Итак! Первый тост! — резко поднявшись, деловито произнес Сергей, — мама Лена, говори!

Мама Лена поднялась, источая каменную невозмутимость.

— Ну что, доченька! — она поцеловала Лизу в темечко, — Любимая наша девочка! Ты уже совсем взрослая!.. по крайней мере взрослее своего остроумного папули, — Елена и Сергей перекрестили азартные взгляды. Один — один, — У нас сегодня получаются очень скромные посиделки. Можно сказать, в кругу семьи. Еще больше я удивлена, что именно ты сама попросила об этом! Для меня это знак — моя дочь знает цену близким и друзьям, и понимает — товарищей много, а настоящих друзей единицы! — Елена заметила, как Даша покрывается багрянцем, — У нас растет умная, добрая и красивая дочурка, и я желаю тебе оставаться такой же, и идти еще дальше за своим умом и сердцем! Мы с папой тебя очень любим!

Все ударились стаканчиками, Елена обняла и еще несколько раз поцеловала дочь. А заодно и глумящегося над ее речью Сергея и, конечно, горящую красными ушами Дашу.

Ура! Ура! Ура! — по-армейски заголосил Сергей, — Мам, да ты у нас не только повар, а оказывается, еще и превосходный оратор! Нужно будет тебя все-таки как-нибудь умаслить съездить с нами на рыбалку! У нас там острый дефицит таких ценных дуалистов! — два-один.

Елена провела отвлекающий маневр, изобразив попытку дотянуться до стоящей возле Сергея тарелки с канапе. И вдруг резко, пока самодовольная улыбка не исчезла с его физиономии, треснула ему кухонным полотенцем прямо по шее.

— Дуалистов? Декарт бы вообще тебя убил! — два-два.

В первый миг Даша растерялась, а потом засмеялась вместе со всеми.

В продолжение празднования все участники застолья под чутким руководством Сергея по очереди говорили речь. Сам Сергей снова отчебучил какую-то инопланетную шутку, Лиза благодарила родителей, всех целовала и заверяла, что мамины слова были правдой — сегодня у них дома собрались самые близкие ей люди. Даша сначала жутко смутилась, так что слова не лезли на язык, но приободренная мамой Леной, поблагодарила всех за честь быть в кругу такой замечательной семьи. Девочка заверила дружелюбных Лис, что давно так хорошо не проводила время и, признаваясь Лизе в дружеской любви, пожелала навсегда-навсегда, до самого конца оставаться самыми близкими подругами.

Все хлопали, соглашались и девочки непременно обнялись, скрепляя тем самым свои обещания. А потом родители, сдержав слово, оставили именинницу и ее гостью вдвоем. По крайней мере, пока не будет готово горячее. Уходя, Лизин папа заверил:

— Обещание — есть обещание! И слава мне, что своему желудку, я наперед вас обещал, что сегодня в нем будет плавать горячая форель! Мама, как там наше горячее? — бросил он в коридор и следом вышел сам.

Девочки остались вдвоем, Лиза села на кровать и подманила за собой Дашу. Все без исключения дамы любят секретничать. И Лизе не терпелось пошептаться с подружкой так, чтобы родители их не слышали. Она включила на компьютере сборник каких-то песен современной эстрады и, сложив руки трубочкой, приблизилась к уху заинтригованной подружки.

— Знаешь, что мне родители на День Рождения подарили?

— Нет! — призналась Лиза.

— Путевку в Диснейленд! Это в Париже. Завтра утром улетаем на целую неделю, на все каникулы! — глаза Лизы горели первобытным детским счастьем, — Можно будет даже уроки не делать! Папа сказал, взять с собой книги и тетради, а потом замолчал и добавил — вдруг у нас в номере у кровати ножка сломана будет. Он сказал, чтобы ее правильно подпереть учебник по геометрии — самая незаменимая вещь. И засмеялся! Хорошо, что мама не слышала.. Вот бы ему влетело!

Лиза потерялась взглядом где-то в Дашином виске, она изучала профиль лучшей подруги. Девочка знала, что ее история может расстроить, ни разу не бывавшую ни в Диснейленде, ни где, кроме деревни Дашу. Но она всего лишь одиннадцатилетний ребенок, да еще именинница, а в таких условиях невозможно сдержать в себе настолько значительную радость.

— Прости меня, — сказала Лиза, — Я очень-очень рада этой поездке! — она опустила глаза, когда Даша обратила на нее понимающий взгляд, — Жаль, что мы не можем полететь туда вместе. Я бы очень хотела.. Честно-честно..

— Правда? — Даше было очень важно услышать от подруги это признание, оно помогло радости за Лизу победить печаль за себя.

— Правда-правда..!

— Я никогда не бывала в других странах. И на самолетах не летала! — вздохнула Даша.

— Это очень классно, — ответила Лиза, — Мы еще обязательно с тобой полетим куда захотим! Вместе. Я очень-очень хочу, — шептала именинница, — Ты только выздоравливай, пожалуйста!

— Обещаешь? — испуганно переспросила Даша, — Мы вместе полетим в Диснейленд, или на море? — от восторга ее зрачки расширились и стали походить на кольца Сатурна.

— Обещаю! Только ты тоже обещай! И выздороветь пообещай! Иначе мама тебя ни за что не пустит! Еще целых сто лет подряд! — Лиза говорила с выражением уверенности, что люди живут бесконечно. Но правда, только первые сто с копеечками лет детской бесконечности стоят того.

— Я обещаю! — Даша осеклась и потом, выдохнув две трети своего энтузиазма, продолжила — Я постараюсь.. Я всегда старалась..

Между девочками затесалась непрошенная грусть.

— Точно!!!

Зрачки Лизы расширились, как надувные. Она вскочила с кровати, волоча за собой на пол половину покрывала, схватила два стакана с недопитым соком, и в три прыжка вернулась к ошарашенной Даше, почти насильно впихивая один из стаканов в ее руку.

— Я же сегодня именинница! И могу загадать желание! — пояснила заведенная девочка, — И я хочу загадать твое выздоровление! Это правда-правда самое большое мое желание! Остальные итак сбываются! — Лиза снова вспомнила о путевке в Диснейленд, — Тогда мы сможем вместе бывать, где угодно и делать, что угодно!

Даша испугалась:

— Тссс! Ш-ш-ш! Ты чего? Нельзя же желание вслух загадывать, они так не сбываются!

— А я пока еще и не загадывала! — подмигнула Лиза, — Просто поделилась планами с лучшей подругой.

Как взрослые, девочки потянули свои худенькие ручки со стаканами друг к дружке. Все это время, боясь быть подслушанными, они разговаривали в полутонах. И только в момент соударения посуды по комнате впервые за двадцать минут пробежал живой, звонкий звук.

— А теперь можно загадывать желание! Но я тебе его не скажу!

— А как же торт? А свечи? — снова испугалась Даша.

— Аааа… торт… его не будет!

— Как это? Почему?

— Дашка, ну мы же с тобой леди! Нам нужно скрывать свой возраст и соблюдать диету. Я не хочу быть тяжелее своего принца!

— А-а-а… Ясно…

— Ну, а еще папа с утра почти весь торт съел, сказал пирожных будет достаточно! — Лиза закатила глаза, — Это его слова про леди и все такое.

Девочки азартно засмеялись.

Во время приема горячего родители довели до сведения подруг:

— С минуты на минуту придет фокусник!

— Настоящий фокусник!? — обрадовались дети.

— Ну, фокусник или клоун! А какая разница.. Спросите у мамы, это ее идея! — метнул стрелку папа.

— Да, девочки, настоящий! Клоун. Почти такой же настоящий, как наш папочка! Правда он у нас круглые сутки клоун, а тот только на праздниках! — кольнула мама.

Сергей не успел сочинить ответную остроту, как в дверь позвонили. Девочкам запретили выходить.

— Клоуну надо подготовиться! — объявила мама.

— Нам всем, видимо, тоже! — ехидно буркнул Сергей.

Минут десять подруги сидели в предвкушении. Где-то за межкомнатной дверью были слышны шебуршания одежды, переговоры, топот. А единственный незнакомый голос совершенно не подходил под стереотип голоса шутника и повесы, скорее он мог звучать из уст уставшего продавца лотерейных билетов, от которого все ждут чуда.

Девочки нарочито наигранно выдохнули и переглянулись, когда клоун наконец-то появился. А Сергей как бы в пику ему, что есть мочи дунул в свисток. Тот мгновенно размотался и шлепнул свистуна по лбу. Девочки развеселились, а папа открыл в уме новый личный счет: Сережа — один, наемный шут — ноль.

— Привет девчушки-хохотушки! Давайте дружить! Меня зовут Жирик! — весело представился новый гость, расплывшись в намалеванной от уха до уха красно-белой улыбке. Он поклонился, выставляя для приветствия девочкам руки в белых шелковых перчатках.

— Может быть — Жорик? — не удержавшись, уточнила смелая Лиза, пожимая его пятерню.

— Нет, дорогая моя, именно Жирик — самый веселый клоун страны, а может быть, и мира!

Жирик ухмыльнулся и, после того, как девочки по очереди представились, джентельменским образом склонил перед ними голову, заблаговременно сняв морскую фуражку, по плоской поверхности которой катался синий помпон.

Папа Сережа не стал более терпеть, что будет дальше. Красный от тайного смеха он благоразумно покинул детскую, защищая перфоманс артиста от своих возможных выходок. Елена заметила его жест и, скромно откланявшись, проследовала за мужем.

— Мы на пару минут. Зовите, если что! — прокомментировала она.

Сергей нашелся на кухне. Он воевал с кофемашиной и явно проигрывал.

— Дилетант, — встала между ним и аппаратом Елена, — Давай помогу, а то поломаешь мне тут все!

Сергей хищно прищурился и вытянул губы в осторожную улыбку — два верных признака того, что вот-вот последует опасная шутка.

— Первый раз вижу, чтобы посудомойка чинила кофемолку!

Едва договорив, Сергей замкнул жену в объятьях, одновременно извиняясь, защищаясь и пряча у нее в волосах самодовольную морду своего юмористического триумфа.

«Вот если бы клоун Жирик так умел..» — думал он.

— Давай так пару минуточек постоим! — протянула Елена, — Столько лет мы с тобой вместе, а я так и не могу наобниматься.

Сергей обнял супругу чуть крепче и что есть мочи теплее. И ничего не сказал в ответ. Он знал, когда надо быть веселым, когда надежным, когда нежным и когда серьезным. Знал и умел. И любил.

— Эта Даша очень хорошая! Но совсем не похожа на Лизу. Наша, как маленький чертенок, а Даша такая скромная, такая тихая.

— Они друг друга уравновешивают! — не дождавшись вопроса, заговорил Сергей, — Противоположности притягиваются.

— А мы?

— А что мы?

— Ну, мы. Мы ведь не противоположности!

— Вот она — вся суть вашего брата… Взбаламутить на ровном месте, — ухмыльнулся Сергей, — Мы противоположности! Ты женщина, я мужчина! Будешь продолжать — отпущу..

Снова пауза. Еще минута объятий, и оба родителя, взявшись за руки, сели на широкий подоконник.

— Мне на миг даже показалось, что она не спокойная и скромная, а какая-то несчастная, что ли. Причем именно несчастная, а не расстроенная.

— Я думал, только мне это в глаза бросилось.

— Интересно, что у них дома происходит.. Хотя.. Может, нам это действительно только показалось.

— Не знаю! — задумчиво выдохнул Сергей, — И не смогу ничего предположить, пока не решим вопрос с кофе!

— У вас, папочка, намеки такие же толстые, как и шутки! — Елена легонько провела рукой по Сергеевой шее, встала и пошла домучивать кофемашину.

Сергей основательно напортачил в настройках так что, когда нужный кофе наконец-то засикал в белоснежную фарфоровую чашечку, Елена и впрямь восприняла это событие, как маленькую победу над техникой. Примерно так, не по-голливудски восстание машин было отсрочено в третий раз в истории человечества.

— Кофе допьем и пойдем, проверим наших! А то вдруг они этого Жирика уже связали и пытают! — распорядилась Елена.

— Жи-и-иирик! — хмыкнул Сергей, — Давайте вместе е.. ударим по Сирии! — ему на память пришло старое популярное видео, и смешалось с последними новостями, — К-к-клоуны…!

— Кто? — натянула брови Елена.

— Кто-кто.. Да все эти, как их.. противоположности наши.

Через стену, из комнаты послышался громкий звук падения, а следом девчоночий крик и взрослая истерика.

Не сговариваясь, родители побросали чашки с недопитым кофе и сорвались на шум. На пороге Елена чуть не влетела в амбразуру растерянно бежавшего ей навстречу Жирика. Ловко увернувшись с помощью материнских инстинктов, она забежала в детскую. Сразу понять, что произошло, было невозможно. В центре комнаты никого не было, а из-под праздничного стола доносились отрывистые оклики:

— Даша.. Дашка.. Дашенька..

Лиза сидела на коленях между столом и стеной, и гладила свою подругу по голове. Та без сознания лежала навзничь рядом с ней. Словно у механической куклы, у нее медленно то ли ездили, то ли дергались не придавленные к полу рука и нога, а изо рта выступили красные пузыри пены.

Сергей, не раздумывая, одним рывком отодвинул стол, роняя с него посуду, а Елена стремительно опустилась рядом с девочками.

— Что случилось? — отчеканила Елена, захватив дочь ежовым взглядом.

— Мы разыгрывали «Паровозик», и тут она.. это.. затряслась.. упала.. прямо свалилась — донесся испуганный голос Жирика из-за дверного проема.

— У нее опять приступ. Это эпилепсия. Она просила не говорить вам, — добавила Лиза надорванным голосом, — Помогите ей..

Сергей медленно опустился рядом с остальными.

— Она сильно ударилась? — спросил он, осматривая девочку.

— Не знаю. Она на ковер упала. Со стула. Помогите ей!.. — взмолилась девочка, продолжая гладить подругу по голове.

Даша все еще была без сознания. Присутствие Жирика больше никто не замечал.

— Помогите ей.. — повторила Лиза еще раз.

— Мы не можем ничего сделать, милая. Приступ должен скоро пройти сам! — сочувствуя дочери, сказала Елена.

— Мамочка.. Папочка.. Помогите ей поправиться!.. Пожалуйста!.. — огромные, влажные глаза Лизы выкатились на родителей, — Продайте мою путевку в Диснейленд, если надо..

В тот день приступ повторился еще два раза. Даша почти приходила в себя и снова поддавалась судорогам. Родители Лизы, первый раз в жизни наблюдая такие тяжелые и долгие проявления болезни, вызвали скорую. Врачи прибыли, когда конвульсии все-таки прошли сами, а обессиленную Дашу переложили отдыхать на кровать.

Жирик давно уехал. Лиза неотступно сидела рядом с лучшей подругой. Тетя Лена старательно оттирала ковер от капель разбавленной слюнями крови, а дядя Сережа в коридоре о чем-то долго беседовал с дежурным врачом.

Даша, теряясь в полудреме, несколько раз звала папу и бормотала про какой-то паровоз. Так семейство Лис вторглось в судьбу девочки.

Через несколько дней немного придя в себя, Даша без очереди писала маме письмо:

«Мамочка, здравствуй, это я! Мамочка, за что это со мной? Скажи. Взрослые ведь знают ответы на все вопросы. Мне очень хочется знать. Может быть, тогда станет легче..

Мне очень стыдно за то, что я испортила Лизе и ее родителям День Рождения. Наверное, они меня больше никогда не позовут в гости. Мне больше не к кому ходить в гости.

Лиза сейчас в Диснейленде с мамой и папой. У всех каникулы! Почему эпилепсия не отдыхает? Почему от этих таблеток я чувствую себя хуже, чем перед приступом? Я тоже хочу каникулы. И в Диснейленд всей семьей. И с папой.

В субботу перед приступом, я слышала его голос, а потом на меня поехал огромный паровоз. Гудел и слепил мне прямо в глаза. Я попыталась от него увернуться и упала. А потом не помню. Как обычно. Я устала. Я устала падать, не помнить и бояться. Устала бояться, и все равно боюсь. Я хочу, как все, — бояться только на горках в Диснейленде, а не везде и всегда. Лиза загадала желание, чтобы я поправилась, но, кажется, неправильно.

Я. Я не верю, что оно сбудется. Оно уже столько раз не сбывалось.

И в школу я тоже больше хочу. Я ее люблю, но идти больше не хочу. Ты писала, что болезнь отнимает у меня детство. Теперь я понимаю, что ты имела в виду.

Ладно, мамочка, у меня почти не осталось времени. Ты скоро вернешься из аптеки, а у меня еще ничего: ни строчечки, ни словечка про касаток.

Сейчас…

Все пишут «касатка» и называют ее «кит-убийца», а на самом деле она «косатка» и дельфин!

Вы — взрослые, вообще хоть что-нибудь точно знаете? Я не виню, мамочка, тебя ни в чем. Честно-честно! Но, может, это у меня из-за глупых взрослых нет детства, а не из-за болезни!?

Я тебя люблю. Твоя дочь Даша».

В ту же ночь, уложив дочь и убедившись, что она уснула, Надежда устроилась на кухне. И плакала над ее письмом. Огромные слезы катились по изрезанным переживаниями щекам страдающей о дочери матери. Она ругала себя, чувствуя бессилие, ругала весь мир за его глупость и несправедливость. Она чувствовала приближение шторма. Болезнь оскалилась по-новому: сразу трех приступов подряд и непонятных видений до этого никогда не случалось.

Надежде захотелось сразу же написать дочери, успокоить ее, вдохновить, дать ответы на все вопросы и заставить верить. Она несколько раз складывала и расправляла смятый тетрадный лист, но ответов не было.

Сумерки растеклись чернее и гуще гуталина. В какой-то промежуток мыслей сердце отключило рассудок на несколько коротких мгновений, в которые ее пальцы поддались воле ночи, и сами по себе стали выписывать закорючки строчек:

Мы не взрослые, мы просто старше.

В этом ведь и правда, нет заслуги никакой.

Нам все также непонятно, также так же странно,

Также страшно.

И мы ждем, когда и наша мама

Все переживанья снимет, как рукой..

Завершив писать, Надежда пришла в себя и ужаснулась своей секстине. Она немедленно скомкала оскверненный слабостью лист, и выкинула его в мусорное ведро. И после, до самого утра сидела в ступоре.

Примечания

1

Герострат — житель древнегреческого города Эфеса, который сжег храм Артемиды ради того, чтобы прославиться.