По ту сторону снов. Сборник

Дмитрий Петрович Семишев, 2022

В какие бы времена ни жили люди на Земле, всегда с нами остаются настоящая дружба, любовь, понятия чести и долга. А еще сны. Сны, способные помочь нам осознать прошлое, а порой и заглянуть в будущее.

РАССКАЗЫ

Пурга

Пурга была страшная. И чем больше день скатывался в темноту ранних февральских сумерек, тем сильнее валил снег, тем отчаяннее и яростнее становились порывы ветра. Он выл и гудел в проводах, с диким ревом врывался в печные трубы, бился в окна и двери домов, подхватывал и швырял во все стороны снежные заряды. Вдобавок ко всему, львиная доля поселка осталась без электричества — авария на линии электропередач. Да и немудрено в такую-то непогодь.

Она сидела на корточках в прихожей, прислонившись спиной к входной двери и обхватив голову руками. «Меня посадят… Меня посадят!, — шептали ее губы, а перед мысленным взором стояло грустное лицо ее ученика, — Ваня, Ванечка, как же так? Как ты мог? Где ты, родненький?». Невидящим взглядом она посмотрела в полумрак коридора. «Господи, у меня же своих двое! Малыши совсем! А меня посадят… Как они без меня?! И как родители без своего Ваньки? И как я с этим потом буду жить?». Отчаяние охватило ее. Но тут же возникла мысль: «Нет, не может, не должно этого случиться! Надо действовать, надо срочно действовать, нужно что-то делать! Еще не все потеряно!».

Сколько себя помнила, она всегда хотела быть учительницей. Всегда. Еще в детстве она собирала соседскую малышню, усаживала на полянке перед домом за импровизированные парты и чему-то там их учила. Конечно, когда она поступала в педагогический институт, ей хотелось преподавать математику, но на этот факультет был самый большой конкурс. А провалиться было нельзя. Мать в одиночку тянула пятерых детей, надрывалась на работе, лишь бы хоть как-то одеть да накормить. И если сейчас она не поступит, то все! Ей потом уже не вырваться и никогда никакой учительницей уже не стать. Поэтому она пошла на преподавателя русского языка и литературы. Конкурс там был значительно меньше. А ей было все равно, главное — поступить и стать наконец-то настоящей учителкой, о чем она мечтала всю свою жизнь.

И вот она учитель, педагог. Днем — занятия в школе, по вечерам — груды тетрадей для проверки, потом написание планов уроков на следующий день, потом работа с методичками и литературным материалом… Спать ложилась далеко за полночь, а утром, ни свет ни заря, надо вставать, приготовить мужу и детям еду на весь день. И в школу. Две смены. Это, практически, до глубокого вечера. И снова — тетради, планы, подготовка к урокам, методички, книги для выборки цитат и текстов. А когда сочинение в старших или изложение в средних классах, да еще в параллели, так там одной проверки тетрадей на всю ночь хватает. А еще надо сделать анализ ошибок и недочётов, чтоб потом детям разжевать, растолковать, доступно объяснить, как надо и как не надо… Плюс классное руководство, внеклассная работа. Мероприятия, родительские собрания. В общем, не продохнуть.

Но ни разу, ни одного дня, ни одной минуты она не пожалела о своем выборе. Ведь главное — она учительница. Главное — дети. Их горящие глазенки, их маленькие, но уже такие мечущиеся души, их пытливые, ищущие умы, в которые она должна, просто обязана вложить что-то вечное, доброе, светлое. Душу свою вложить, сердце. Иначе ничему ты их не научишь. Ни русскому, ни литературе, ни жизни. Именно так она понимала свою роль. Роль школьного учителя.

Утро того дня было замечательным. «Мороз и солнце, день чудесный» — вспомнились слова великого Пушкина. Светило яркое солнце, всеми цветами радуги под его лучами переливался ослепительно белый снег. Она встала еще затемно, напекла пирогов, приготовила обед. Как-никак, сегодня у ее мужчин — мужа и двух сыновей — праздник. Двадцать третье февраля.

Выходной у всех, но не у нее. Еще в новогодние каникулы, составляя полугодовой план внеклассной работы, она задумала поход со своим пятым «А», где она была классным руководителем. Да не просто поход, а лыжный переход от их районного центра до деревни Мараканово, где жил, как она выяснила накануне, участник Великой Отечественной войны. Дети должны узнавать правду о войне не только из книг и кинофильмов, но и от живых участников. Так она считала. А в школьных планах — обязательный зимний поход на лыжах в рамках работы с классом. Прекрасный повод совместить плановое мероприятие с познавательной нагрузкой.

Расстояние от поселка до Мараканово — чуть больше пяти километров. Недалеко. Но это если по прямой. А по снежной целине, да по пересеченной местности — то с горы, то в гору, да детям… Справятся ли? Ничего, ребята у нее дружные, физически крепкие. До деревни дойдут, там, пока слушают рассказ фронтовика, посидят, отдохнут. А домой дорога завсегда легче. Тем более, что обратный путь в основном под горку идет. Все проще. Дойдем, — решила она.

Пурга усиливалась, сумерки сгущались. Ее супруг, обзвонив друзей и обойдя соседей, собрал небольшую группу добровольцев, и мужики уже больше часа мотались туда-сюда по маршруту пятиклассников в поисках пропавшего ребенка. Непрерывно кричали, звали, просили откликнуться. Но кроме воя ветра и снега в лицо в февральской пурге, казалось, не было вообще ничего. И никого.

Она схватила трубку телефона. Набрала ноль-два.

— Дежурный райотдела милиции лейтенант Серебряков. Слушаю вас.

— Алло, милиция? Говорит учитель школы, классный руководитель. У меня во время лыжного похода отстал и потерялся ребенок. Прошу, я Вас очень прошу, я Вас умоляю срочно организовать поиски.

— Что значит потерялся? Где и как это произошло?

— Давайте, я потом все объясню.

— Сколько лет ребенку, как зовут?

— Зовут Ваня, двенадцать лет. Сейчас надо срочно организовать поиски. Симинчинская гора. Где-то в районе березовой рощи. Темнеет уже! Помогите, пожалуйста! Это очень срочно!

— Говорите ваш адрес, я вышлю наряд, там, на месте, они примут решение.

Продиктовав свой домашний адрес, она положила трубку, но тут же снова схватила ее, набрала номер.

— Районный узел связи, — прозвучал женский голос с металлическим оттенком.

— Девушки, родненькие, передайте, пожалуйста, по радио срочное сообщение, — начала, было, она. Но женщина со сталью в голосе прервала:

— Не имеем права. Что, вы думаете, каждый, кому вздумается, может сообщения по радио передавать?

— А как же мне быть? У меня ребенок потерялся в лесу! Он может погибнуть! Срочно нужны люди для поисков! Как мне быть, как объявить?

— Только через милицию.

— Я им звонила уже, они в курсе. Дайте объявление, я Вас умоляю! Помогите найти ребенка!

— Секундочку, как раз из милиции звонят…

В трубке очень глухо слышалось: «Да, да. Она звонила. Да. Хорошо, я поняла» — и тут же снова прямо в ухо:

— Женщина, алло, женщина!

— Да, да…

— С милицией согласовано, диктуйте текст объявления.

— Не знаю… Наверное, так: «Сегодня около шестнадцати часов, возле березовой рощи на Симинчинской горе потерялся ребенок, Ваня Овчинников, двенадцать лет. Одет в серое пальто, черную шапку-ушанку, коричневый шарф в клеточку. Валенки, лыжи. Большая просьба ко всем, кто готов помочь: собраться возле школы номер шесть для организации поисков».

— Все?

— Не знаю. Наверное, все. Или что-то еще нужно добавить? Как Вы считаете?

— Хорошо, я передам по местному радио. Повторно нужно будет?

— Да, если можно.

— Хорошо. Будем передавать через каждые полчаса. Если мальчик найдется, сразу же сообщите.

— Конечно, спасибо Вам.

В дверь постучали. Она бросилась открывать. На пороге стоял милиционер.

— Вы звонили? Ваш ребенок потерялся?

— Да, да. Муж собрал знакомых, они его уже ищут, но их мало. Необходимо срочно организовать дополнительные поиски. Помогите, пожалуйста.

Милиционер задал еще несколько уточняющих вопросов, пошел к машине, включил рацию, доложил начальству. Вернулся в дом.

— Одевайтесь, пойдете с нами.

— Я что, арестована? — со слезами спросила она.

— Ну, что вы, нет, конечно. Создан штаб по поиску ребенка. Сейчас штабная машина подойдет к школе, там уже собираются добровольцы для поиска. Идемте туда, вы нам поможете.

Возле школы уже толпилось человек пятнадцать-двадцать мужчин. Подъехал милицейский УАЗ, из него вышел офицер.

— Я заместитель начальника районного УВД подполковник Иванцов. У кого есть свои лыжи — хорошо. У кого нет — берите школьные. Задача: поднимаемся на гору, в первую очередь тщательно прочесываем березовую рощу. Предположительно, парнишка где-то там. Скоро окончательно стемнеет. Фонари есть? Есть, хорошо. Вопросы ко мне или к учительнице есть? Нет, хорошо. Тогда всем построиться, и вперед. Перед рощей разворачиваемся в цепь. Интервал — два-три метра, обязательный визуальный контакт. Пошли!

Класс собрался почти в полном составе. Не пришли только две девочки. Ладно, потом разберемся, почему отбиваются от коллектива. Шли бодро, когда забрались на гору, и дорога пошла под уклон, даже спели хором «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед». Под маршевую песню и лыжи катили как-то веселее.

Рассказ старого фронтовика был очень интересным и увлекательным. Чувствовалось, что человек уже не первый раз встречается со школьниками, подготовился. А когда речь зашла о том бое, в котором погиб его друг, у многих на глазах навернулись слезы. Война. Это не шутки, не боевик, не приключение. Дети притихли, слушали, затаив дыхание, с живым интересом и огромным вниманием.

— Так-то, ребятки, — закончил свое повествование фронтовик, — война — это работа. Тяжелая, ребята, работа. Каждый день. И день, и ночь. А рядом с тобой гибнут люди, друзья твои гибнут, однополчане. Да и сам-то не знаешь, сколько еще проживешь. Мечтали только об одном — о Победе. И чтоб домой живым вернуться. Очень домой хотелось. За него, за дом свой и воевал каждый из нас. Каждый за свой дом. А выходит — за страну нашу. За родных своих, за любимых, а в итоге — за Родину свою. Так получается.

Потом хозяйка дома наливала чай, принесла большущую чашку с домашним медом, угощала только что испеченными плюшками. Уплетали за обе щеки, переглядывались, смеялись. Дети, что с них возьмешь.

Когда собрались в обратную дорогу, солнца уже не было. Навалилась невесть откуда взявшаяся туча. Не успели выйти из деревни, пошел снег. Сначала небольшой, но потом все сильнее и сильнее.

— Ребята, не отставать! Держитесь как можно ближе друг к другу! — волновалась она.

Имея опыт студенческих еще походов, поставила впереди группы трех сильных парней, чтоб нарезали лыжню в заметаемом снегом белом безмолвии, потом девчонки и ребята, кто послабее, а замыкающими — еще троих физически крепких мальчишек. Сама же шла то впереди всех, помогая торить лыжню по целине и свежему снегу, то позади, проверяя, все ли на месте, не отстал ли кто, то сбоку, рядом с группой, подбадривая ослабевших и уставших. Особенно девочек.

— Ничего, ничего, ребята! Скоро уже дома будем. Вспомните, что рассказывал нам сегодня Тимофей Михайлович. Как им на фронте тяжело приходилось. Помните? И ничего, справились, победили. И мы победим. Правильно?

Дети кивали головами, уворачиваясь от летящего в лицо снега, медленно, но упорно пробивались сквозь метель. Ветер усиливался. Теперь уже сыпало не только сверху, из тучи, но и поднимало ветром свежий снег с наста, кружило, завихряло, забрасывало снег горстями в лицо, под одежду, норовило затолкнуть за воротник. Временами налетали такие порывы, что и на ногах устоять было трудно. Но они шли. Уже без песен, без улыбок, без шуточек друг над другом. Они просто шли в этом бесконечном белом вихре, сжав зубы и напрягая все силы.

Впереди показалась березовая роща. Она знала по опыту, что ветер там несколько слабее, но, тем не менее, идти сложнее. Надо петлять между берез, снега там наметает больше, а главное — он более рыхлый, лыжи там проваливаются глубже. Здесь, на открытой местности, днем уже пригревает солнышко, даже чуть подтаивает, а ночью подмерзает. Да и ветром надувает, утрамбовывает снег. Так образуется плотный наст. Все одно, конечно, целина, но идти проще по насту.

Вдруг она заметила, что замыкающие группу мальчишки свернули с лыжни и направляются к роще.

— Ребята, вы куда? А ну-ка вернитесь немедленно!

— Там ветра нет, — прокричал один из них, — да и путь короче!

— Нет! Я запрещаю вам туда идти! Все должны быть вместе!

— Да не волнуйтесь вы, мы еще раньше вашего придем, — прокричал Сергей, сильный и спортивный парень, заводила в классе, неформальный лидер.

Она сразу это поняла, как только взяла этот пятый «А» под свое классное руководство, сразу разглядела в этом мальчишке лидера, вожака. Но до сих пор ей удавалось нивелировать это его лидерство своим авторитетом учителя. Он хоть и хорохорился, но при классной особых вольностей себе не позволял. Бывало, конечно, зубоскалил, порой огрызался, грубил даже иногда, но подчинялся. И вот на тебе! В самый неподходящий момент он вышел из-под ее контроля. Она четко осознала, что в этой ситуации справиться с ним она не сможет. У нее на руках весь класс. Пурга, дети уже без сил, и тратить драгоценное время на воспитательные беседы она просто не имеет права. Она должна привести класс в поселок, домой. Ну, ладно. Эти трое — ребята сильные, намучаются, конечно, по лесным сугробам, но дойдут. Тем более, что сразу после рощицы спуск с горы, а там и поселок. Дома, жилье. Доберутся. Но вот зачем за ними Ваня увязался? Маленького росточка, слабенький, в общем-то, парнишка. Характер у него податливый, мягкий. За Сергеем тянется, за лидером. Слабаком показаться не хочет.

— Ваня, пусть ребята идут, а ты вернись. Давай к нам немедленно! Отстанешь ведь от них!

— Нет, я с ними.

Голос его был уже едва слышен за воем ветра, да и эти четверо уже почти скрылись за деревьями.

— Господи, ну что мне за наказание, а? — взмолилась она, но тут же взяла себя в руки. Перед остальными детьми слабость свою показывать нельзя. Это она, как педагог, понимала отчетливо.

— Так, ребята. Нам осталось сделать последнее усилие. Еще немного, и начнем спускаться с горы. Полегче будет. А там и дом.

Вскоре они были у школы.

— Так, дети, сдаем быстренько лыжи и по домам, — распорядилась она, а сама бросилась по адресам тех мальчишек, что откололись от класса.

Трое были уже дома. Не было только Вани. Она снова побежала к Сергею.

— Сережа, где Ваня? Он ведь с вами пошел!

— Не знаю, — виновато потупившись, прошептал Сергей.

— Как это «не знаю»? Что значит, не знаю? Ты взял с собой своего друга и бросил его?

— Он мне не друг.

— Хорошо, одноклассник. Он твой одноклассник! Он шел с вами, и вы бросили его? Оставили одного? В лесу, в метель? Как ты мог, Сергей! Ты же предал его! А если он умрет, замерзнет там, в лесу, в снегу?

— Я больше не буду, — еле слышно произнес мальчик.

— Что вы набросились на него? — вступилась за Сергея его мать, — сами потащили детей в такую погоду, сами придумали этот дурацкий поход! А если бы все там замерзли? Вы чем думали? Еще сына моего будете в чем-то обвинять? Да на себя посмотрите, учительница называется! Вам надо, вы бы и шли, зачем детей-то таскать? Пойдем, Сережа, не слушай ты эту мымру.

Она выскочила из дома Сергея вся в слезах. Нет, не из-за «мымры», не из-за отповеди этой вздорной тетки. Из-за Ваньки. Она вдруг представила этого тихого, слабенького мальчишку, как он совсем один в этой пурге, где-то там, в лесу, в зимней, холодной темноте. Что с ним? Где он? Жив ли? Ни о чем другом думать она уже не могла. Помчалась домой.

— Что случилось? — спросил встревоженный муж.

— Петя, у меня ребенок потерялся. Отстал и потерялся. Я — убийца! Я этого никогда себе не прощу! Что же делать?

— Успокойся. Времени еще немного ведь прошло. Найдем. Скажи точнее, где он потерялся, когда отстал?

— Мы возле рощи шли, по полю, по насту, а четверо свернули в лес. И он. Трое дома уже, а Ваньки нет.

— Ясно, будь дома. Я его найду, — Петр кому-то позвонил, потом быстро оделся и выскочил из дома. Она бросилась за ним, но вдруг почувствовала невероятную слабость, ноги вдруг совсем перестали слушаться ее. Оперевшись о входную дверь, она медленно сползла вниз, села на корточки, обхватила голову руками и заплакала. «Меня посадят… Господи, что делать? Как найти Ваньку? Бедный ребенок! Господи!…».

Казалось, что с наступлением темноты пурга только усилилась. Как будто она только и ждала, когда февральские сумерки растают окончательно. Эта темень словно подпитывала, придавала сил жуткому ветру и снегопаду. Петр и его попутчики совсем выбились из сил, пытаясь охватить поиском как можно большую площадь. Но все было тщетно. Ваньки нигде не было, и на их призывы никто так и не откликнулся.

— Че делать будем, а? Петро? — спросил один из добровольных помощников.

— Не знаю. Темнеет уже совсем, а у нас даже фонаря нет. Давайте так, пока еще хоть что-то видно, пройдем еще раз по опушке. Я думаю, глубоко в лес пацаны заходить не стали бы. Снегу там по пояс. Это нам. А им? Тем более, что они срезать хотели, самую короткую дорогу, стало быть, должны были выбрать. А значит, путь у них один был — вдоль опушки. Пошли.

Снег бил в лицо, деревья раскачивались и стонали в такт ветру, лыжи увязали в свежих сугробах. Петру вдруг вспомнилась картина из его далекого детства. Вот так же точно, совсем еще пацаном, шел он как-то из заводского поселка, где учился в ремесленном училище, в свою родную деревню, к матери.

Отец погиб на войне, один из трех братьев умер от скарлатины, мать болела, надорвавшись на тяжелой работе. Старший брат — единственная в семье надежда и опора — пропадал на работе с утра и до поздней ночи. А его, Петьку, отправили учиться. В ремесленном училище при заводе, худо-бедно, но кормили за государственный счет. Одежду форменную дали. Все матери полегче. А на каникулы всех слушателей распускали по домам, училище на эти дни закрывалось.

Вот и пошел он в разгар зимы за двенадцать километров в родную деревню, в дом отчий. В казенных ботиночках, да по санному следу, что проторили местные жители на лошадях, запряженных в сани-розвальни, от одной деревни к другой. Дорог тогда толком-то и не было. А тут налетел ветер, снег. Прямо как сейчас. И так хотелось ему тогда найти укромное местечко, да и спрятаться там, переждать непогоду. Но понимал — стоит только поддаться усталости, слабость проявить, присесть у деревца какого — все, конец. Уснешь на морозе, и — конец. Не проснешься уже никогда. Так, превозмогая дикую усталость и желание укрыться от ветра, шел он и шел, покуда не добрался до своей деревни. Обморозился, правда, немного, но ведь живой. Измотанный, страшно уставший, но главное — живой!

«И что? Такая же точно и с Ванькой история, — размышлял он под вой ветра, — тоже, поди, притомился парнишка, из сил выбился. Отдохнуть решил. Вот я бы, к примеру, где отдохнуть мог бы пристроиться? Ну, не на опушке уж точно. Ага, свернул бы я, к примеру, вон к той валежине. Там и пень какой-то торчит в шапке снежной. Чисто, Дед Мороз стоит посередь леса. Так и зовет: «Присядь, милок, отдохни чуток». Я-то, конечно, стонал бы от бессилия и усталости, зубами скрипел, но шел бы. Все одно шел бы. Какая разница, где сдохнуть — сидя в сугробе или на ходу? По мне — так уж лучше на ходу. А пацаненку этому, Ваньке? Жена говорит, слабенький он, Ванька-то. Вот и присел, знать, где-то. Отдыхает. А мы тут рыщем, Ванечку ищем».

Так, обдумывая возможные варианты развития событий, Петр пробирался через снежные заносы к едва различимой в густых сумерках валежине. Береза переломилась на высоте метров двух от земли, но ствол не упал совсем, а только макушку уронил, образовав что-то наподобие шатра или скошенной палатки. Да еще на ветки снега намело. Идеальное укрытие! Если б кто и захотел от ветра спрятаться — лучшего места не найти. К этому естественному укрытию и пробирался Петр. Подошел, присмотрелся в сумраке. Да нет, дерево и дерево. Снегом его укрыло — дело обычное. И пень рядом. Что пень, что шапка снежная на нем. Такого же размера. Вот же сыплет нынче. Не каждый год… Вдруг наметанный глаз Петра, опытного, знающего лес человека, приметил возле валежины какой-то снежный бугорок. На сугроб, вроде, не шибко похоже, на пенек тоже. То ли формой своей, то ли еще чем, но бугорок этот от лесных, природных неровностей явно отличался, выделялся своей неестественностью какой-то, что ли.

Петр подошел ближе, смахнул рукой снег. Шапка. Шапка-ушанка! Петр начал лихорадочно разгребать снег. Пацан! Ванька! Точно, Ванька! Нашелся! Петр потрепал паренька за щеку:

— Эй, пацан! Ваня, проснись, Ваня!

Мальчишка медленно приоткрыл глаза.

— Дяденька?

— Живой! Живой, сучий ты хвост! Слава Богу! А ну-ка, давай, иди сюда.

Петр взвалил пацана на плечо, пошел назад.

— Эй, мужики, братцы, пособите! Нашлась пропажа!

Сквозь ветви берез замелькали фонари.

— Эге-гей! — послышались крики поисковиков, — Ваня, отзовись!

— Я здесь, — еле слышно прошептал Ванька, свисая с широкого мужского плеча.

— Здесь мы, здесь! — выдохнул Петр.

Медицинское обследование показало незначительное обморожение конечностей и общее переохлаждение организма. Но молодой, растущий организм быстро справился с этими проблемами, и через две недели Ваня уже пришел на занятия в школу. Ребята встретили его, как героя. Даже кличку ему тут же придумали — «Полярник».

А вскоре состоялся классный час. Вечером, после основных уроков.

— Тема нашего классного часа, — говорила классный руководитель, — успеваемость в третьей четверти. Она еще не закончилась, но предварительные итоги мы сегодня уже подведем, чтоб каждый понимал, где ему нужно поднажать, что подучить, какой предмет подтянуть, чтоб всем закончить эту четверть с хорошими оценками.

Но сначала я хотела бы поговорить с вами вот о чем. Все мы помним, что случилось в нашем походе. Но почему это случилось? Ведь ваш друг, ваш одноклассник едва не погиб. Он вполне мог замерзнуть насмерть там, в лесу. Давайте же подумаем все вместе, почему такое произошло, и как не допустить подобного в будущем. Конечно, есть в случившемся и моя вина. Признаю. Я отпустила ребят, не настояла на своем. Но в той ситуации сделать что-то по-другому было почти невозможно.

Поймите, друзья мои, ни один учитель, ни один руководитель никогда не сможет оградить вас от неприятностей и роковых ошибок, если вы сами не осознаете необходимость дисциплины, если у вас не будет чувства коллективизма, если вы не будете помогать и поддерживать друг друга. Конечно, в любом коллективе есть люди, которые дружат между собой. С кем-то дружат, а с кем-то нет. Но все равно вы — единый коллектив! И именно в этом ваша сила! Только вместе, только плечом к плечу вы сможете превозмочь любые трудности и несчастья. Только вместе, только сообща можно добиться каких-то успехов, преодолеть любые преграды, достигнуть любых вершин и любых целей! А главное — что никто не останется в беде один, наедине со своей проблемой, своей болью или со своим горем. Так ведь? Вы согласны со мной?

Класс одобрительно загудел в ответ.

07.11.2021 г.

Находка

В заброшенном здании бывшей воинской части предприимчивый коммерсант устроил склад. Далековато, конечно, зато почти бесплатно. Дорога к складу узкая, зато асфальт. Здания здесь все старые, без отопления, окна кое-где выбиты. Разруха, словом. Зато периметр, как положено, огорожен. Электричество есть, опять же. Но главное, аренда — сущие копейки.

Работников на складе трое: два грузчика и старшой. Справляются. Чего там, одна-две машины в день если придут, так и то хорошо. Работенка, словом, не бей лежачего. Правда, и зарплата, прямо скажем, не ахти какая, но пенсионерам для поддержания семейного бюджета вполне подходящая. Вот и сидят там целыми днями два пожилых бедолаги, да старшой с ними. Старшой — Денис Иванович — мужчина в расцвете лет, а на склад этот загремел за то, что неосмотрительно попался на глаза начальству в изрядно подпитом состоянии. В рабочее, между прочим, время. Вот и сослали его с основной площадки в городе сюда, на затерянный в лесах склад.

Сидят мужики, стучат костяшками домино по старенькому столу, козла забивают.

— Рыба! — торжественно объявил Василий, хрястнув от души доминошками по столу.

— Конечно, рыба, — обиженно отозвался Михаил, — нечего было кудрявого раньше времени выкладывать!

Кудрявый — это костяшка «шесть-шесть». Пятнышек беленьких на ней много — вроде как, кудри.

— Ха, сам-то зачем лысого берег? — скалился Василий, — всех объегорить хотел? Ну, вот и нарвался!

Лысый — это фишка «пусто-пусто». Пятнышек нет, стало быть, лысая.

Денис Иванович закурил, откинулся на спинку стула. Василий посмотрел в окно, потянулся от души, хрустнув косточками:

— Эх, мужики! Ну и погодка сегодня, а?

Погодка и в самом деле была, что называется, на загляденье. Разгар лета, солнце, теплынь, лес кругом, птички поют. Красота!

— Да, знатная погодка, — поддержал коллегу Михаил, — а чо, Иваныч, отпусти ты нас с Васьком по грибочки, а? Мы далеко не пойдем, тута только, вокруг части прошвырнемся. А ежели чего, ты нам брякнешь на сотовый, и мы мухой сюда. Отпустишь?

— Да валите, коль не лень ноги маять, — выпуская струйку дыма, процедил Иваныч, — сотики только не забудьте. Мало ли чего, чтоб не искать вас.

— Васек, пошли, пошукаем. В выходные-то хорошо поливало, должны грибочки подняться.

— Ну, пошли, так пошли, — мужики прихватили пластиковые ведра и отправились за грибами.

Иваныч вытянулся на топчане, накрыл лицо кепкой и вскоре захрапел.

Часа через два грибники вернулись. Иваныч сел, закурил.

— Ну, что? Нашли что-нибудь?

— Да ни хрена, — проворчал Михаил, — странно, лес добрый, дожди были. А грибов нету. Шаром покати. Пусто. Девку только нашли.

— Какую девку? — лениво спросил Иваныч.

— Какую-какую. Дохлую! Задушенную.

— Повесилась, что ль?

— Не, на земле лежит. Веревочкой удавили.

— Шутишь?

— Дык, сам иди, посмотри.

— И где она?

— А как выйдешь за ворота, ступай направо, вдоль забора. Там на полянке и лежит. Найдешь.

Денис поднялся, недоверчиво посмотрел на мужиков.

— Иди, иди. Тама она, — подтвердил Василий.

Иваныч вернулся задумчивый. Сел, почесал в затылке.

— И че делать? А, мужики? И в самом деле ведь покойница там. Молодая, красивая… Была.

— Звони в полицию, — предложил Михаил.

— А че я? Вы же нашли.

— Не, ну, ты же старшой.

— Ладно, — Денис достал телефон, набрал номер.

— Алле, полиция? Докладывает старший по складу. Обнаружен труп девушки. Что? Ну, где-где… Здесь, у нас, в лесу, возле территории бывшей воинской части. А теперь здесь склад.

Он продиктовал адрес, убрал телефон.

— Сказали «ждите». Да! И ничего не трогать, сказали. Вы там ничего не трогали?

— Ага, Васек вон обшшупал ее всю, — оскалился Михаил, — никак от еёных прелестей оторваться не мог!

— Вот брехун! — беззлобно отозвался Вася, — да мы и подойти-то побоялись. Так, издаля глянули, да и дальше пошли. Мне грибы нужны, а не прелести.

Вскоре прибыла полиция. Осмотрели место происшествия, сфотографировали, вызвали труповозку.

— Так, ну, теперь с вами будем разбираться, — следователь в форме деловито уселся на стул, разложил на столе бумажки, — составим протокол. Кто обнаружил труп?

Мужики переглянулись.

— Я обнаружил, — сделал шаг вперед Денис, — по грибы пошел, а тут и она. Ну, я сразу вам и позвонил.

— Вы ее знаете?

— Окстись, капитан, откуда? Говорю же, по грибы пошел.

— Так, хорошо. Может, слышали что-то? Ну, шум, крики? Может, машину видели какую?

— Нет, капитан. У нас тут ночью-то нет никого. На складе вторсырье одно. Охраны нет никакой. Мы с восьми работаем и до восьми вечера. С утра все тихо было, не было никаких машин, — четко, почти по-военному доложил Иваныч.

— Так, ладно. Значит, так и запишем в протоколе. Ваши данные?

Иваныч сообщил полностью фамилию, имя, отчество, год и место рождения, адрес своего места жительства. Следователь все тщательно записал.

— Пишите, нет-нет, не тут. Да-да вот тут вот. «С моих слов записано верно». Ага. И роспись. Если понадобитесь, мы вас вызовем.

— Да, хорошо. Всегда готов помочь родной милиции… Ой, то есть полиции! — отчеканил Иваныч.

Полицейские уехали. Девчонку увезли тоже.

Вечерело. Смена закончилась. Мужики закрыли на все замки склад, Иваныч попрощался и укатил на своем «Патриоте». Василий с Михаилом уселись в Мишину «девятку».

— Слушай, а че это он? «Я, — говорит, — нашел». И следак его записал в бумажке. Нас, что ли, выгораживал? Что-то не похоже на него, — Василий посмотрел на Михаила.

— Да не, никого он не выгораживал, — отозвался тот, — важность, значимость свою хотел показать. Он, дескать, тут главный. Он нашел. Он полиции первый помощник. Вот и вся его радость.

На другой день к восьми, как положено, все трое приехали на склад. Сели, как обычно, козла забить. Тут зазвонил телефон у Иваныча.

— Алле, слушаю. Да. Да, конечно. Так точно! Слушаюсь!

Он отключил телефон, посмотрел на мужиков.

— Следователь. Просит подъехать. Ни черта у них без Дениса Ивановича не получается! Ладно, поеду, подсоблю родной полиции с энтим делом разобраться.

Иваныч вышел горделивой походкой, сел в машину и укатил.

— О, видал? Он теперича главный по розыску. Без него не справляются, — выдал Михаил и они оба с Василием расхохотались.

После обеда приехал Иваныч. Его было не узнать — ссутулился, сгорбился, лицо мрачнее тучи. Зашел на склад, сел, закурил. Мужики молча глядели на него.

— Че, Иваныч, помог органам? Распутали дело-то? — наконец решился спросить Михаил.

— Жопа! — крякнул в сердцах Денис.

— В каком смысле? — удивился Василий.

— Да в прямом! Чего, думаешь, они меня вызывали? Прихожу, думал по этому делу, про девчонку эту будут спрашивать, а они меня в кабинет, и говорят эдак радостно: «Дорогой вы наш Денис Иванович Чибриков! Мы же вас, родной, два года уже разыскиваем! Вы же у нас злостный неплательщик алиментов»! И выкатили мне, суки, счет за все эти два года! Во как! Я им, значит, труп на тарелочке с голубой каемочкой, а они, гады, мне должок мой в нос суют! Да радостные такие! «Нашлась, — говорят, — потеря»! О как!

Суки — одно слово!

28.03.2021 г.

Своими тоненькими шипами

Стоял изумительный, тихий, теплый вечер раннего августа. В такую погоду на душе и приятно, и почему-то немного грустно одновременно. Особенно здесь, на даче у родителей. Все цветет и благоухает, напевают кузнечики, в соседней роще щебечут птицы. Тишина, покой и… легкая грусть.

Она расположилась в гамаке, медленно покачиваясь и наслаждаясь природой. Он, искоса поглядывая в ее сторону, собирал с куста малину. Когда набиралась очередная горсть, он нес ягоды ей и кормил с рук, как ребенка. Она улыбалась, принимая угощение и прикрыв глазки.

Они познакомились в новогоднюю ночь, случайно оказавшись в одной компании у друзей. Он был молодым, красивым, сильным и высоким. Она — невысокого росточка и такая тоненькая, хрупкая, что ему все время хотелось обнять ее, спрятать, защитить от всех бед и невзгод. От холода зимнего, от ветра, от житейских неприятностей, от любых проблем… От всего. И от всех. Когда он смотрел в ее огромные голубые глаза, ему казалось, что он падает в бездну, и это приятное ощущение падения, как невесомость, кружило голову.

Он стал ухаживать за ней. Все время старался быть рядом. Она благосклонно принимала эти ухаживания и скоро привыкла к тому, что этот большой, сильный и безумно влюбленный в нее парень всегда где-то здесь, под рукой. Это было удобно. Поэтому, когда он сделал ей предложение руки и сердца, она не задумываясь сказала: «Да».

Куст малины был просто огромным. С одного края он уже собрал почти все крупные ягоды. Мелочь брать не хотелось. А там, дальше, в глубине веток висели, перезревая, такие огромные и такие сладкие на вид! Стараясь выбрать самые лучшие, он неосмотрительно — одно слово, городской, что с него взять! — схватился рукой за ветку, чтобы отодвинуть ее. И вдруг десятки маленьких, тоненьких, но ужасно острых шипов вонзились ему в ладонь.

— О, ч-черт! — выругался он вполголоса, посмотрел на руку. Боль была адская.

Но хуже всего то, что какая-то довольно крупная игла проткнула кожу насквозь. Тут же выступила капелька крови. Стараясь никак не показать, что ему больно, он с невозмутимым видом продолжил рвать ягоды. Но тут пришла мысль: «Ой, чего ж это я! Не понесу же эти, испачканные кровью ягоды своей дорогой и любимой Наташке»! И с этой мыслью он отправил ягоды себе в рот. Вкуснотища! Тщательно вытер руки чистейшим носовым платком, надавил на ладонь. Нет, крови, вроде, больше нет. Еще больно, но крови нет.

Уже осторожно, стараясь прикрыть руку от шипов листьями, раздвинул ветки, снова набрал горсть. Подошел к гамаку, встал на одно колено, протянул ягоды любимой. Та резким движением ударила его руку, ягоды рассыпались по земле.

Он опешил. Наталья легко выпорхнула из гамака и, не оглядываясь, ушла в дом. «Не понял! — подумал он, — ладно, остынет, тогда и разберемся. Нет, но все же интересно! Что не так?».

Идти в дом не хотелось. Там сердитая — и с чего вдруг? — Наташка, ее родители, с которыми ему почему-то никак не получалось наладить добрые отношения и взаимопонимание. Он вернулся к малине. Натки нет, значит, можно и самому теперь полакомиться. Он не торопясь срывал ягодку за ягодкой, наслаждаясь вкусом. Нет, не сказать, конечно, что отношения с родителями жены были плохими или трудными. Нет. Все усиленно делали вид, что очень хорошо к нему относятся. Но в том-то и была загвоздка, что именно делали вид! Он это явственно чувствовал. Никто ни разу не сказал ему плохого слова, всегда они были гостеприимны и радушны. Но… Все время он чувствовал какую-то фальшь, какую-то натянутость, неестественность, что ли.

«В конце концов, это же мелочи! Мелочи жизни! — думал он, глотая малину, — главное, что Наташка со мной! Эта маленькая, чудная девочка! Как я люблю ее! А родители… Ну, так что ж! Мне же не с ними жить, а с Натусиком. И потом — всем мил не будешь! Перебьемся».

Пора было собираться домой. Он зашел в дом. Наталья, нахмурившись, сидела у телевизора. Он подошел, опустился возле нее на колени, попытался приобнять.

— Лапушка, что с тобой? Почему ты такая грустная?

Она небрежно и даже, как показалось ему, несколько брезгливо оттолкнула его руку, бросила зло:

— Сколько раз тебе повторять? Не называй ты меня этим дурацким словом!

— Хорошо, Натусик, хорошо, не буду.

— И Натусиком не называй!

— Так что ж мне теперь, по имени отчеству к тебе обращаться что ли? — улыбнулся он.

— А не помешало бы иногда! Чтоб эгоизм свой попридержать, — вставила вдруг теща, войдя в комнату и услышав его последние слова.

— Простите, Ираида Аркадьевна, я не очень понимаю… — начал, было он, но теща прервала его:

— Да куда уж тебе понять-то! О себе только думаешь если!

Он растерялся окончательно. Действительно, он ни черта не понимал, о чем это они? Снова повернулся к жене:

— Наташ, ну, хоть ты мне объясни! Что не так?

— Ты еще спрашиваешь! — сердито ответила она, — то есть мелочь всякую с края куста ты мне несешь, а что покрупнее, да повкуснее — так сам лопаешь! Как это назвать? Эгоизм и есть! И вообще, мужчины так не поступают. Ты хоть и большой, вроде, с виду, а не мужик! Тряпка ты, а не мужик!

Антон слышал от жены такое впервые, поэтому был просто ошарашен. Пытаясь найти хоть какую-то логику, хоть какой-то здравый смысл во всем происходящем, он решил, что его разыгрывают. Что это шутка такая. Странная, неприятная, но шутка! Объяснять что-то про свою неуклюжесть и пораненную руку? Что ягоды в крови испачкал, поэтому и не понес ей, а съел сам? Чушь какая-то получается! Он улыбнулся и обратился к теще:

— О, как! Значит, с утра был мужик, а к вечеру уже перестал мужиком быть? Как непостоянны женщины!

— Зато ты у нас очень постоянный, — возразила Ираида Аркадьевна, — действительно, нехорошо так делать. И вообще, коль уж взялся за малину, так нормально надо было собирать, в ведро, или хотя бы в касрюльку. А то сам наелся и даже спасибо не сказал! А собирать ее кому? Опять мне? Все за чужой счет выехать норовишь?

— Ну, простите! Я действительно, не подумал как-то… Хотите, я прямо сейчас быстренько всю малину вам соберу. Куда ее собирать? В какую кастрюлю можно?

— Вона, засуетился. Какое уж теперь собирать. Домой ехать пора, — махнула рукой теща, выходя из комнаты.

— Наташ, — Антон сел на диван рядом с женой и снова попытался ее обнять, — ну, Наташ, ну, чего ты?

— Отстань, — вырвалось у нее, она вскочила с дивана и вышла.

Антон отправился на улицу. Там во дворе Владлен Олегович укладывал вещи в багажник машины.

— Вот, получил по первое число. А за что? Так и не понял, — как бы разговаривая сам с собой, произнес Антон.

— Да уж, — отозвался тесть, — этих женщин порой очень трудно понять.

Владлен Олегович вообще был человеком необщительным и неразговорчивым. Антон никогда не мог понять ни его отношения к себе, ни его мыслей, ни настроения. С таким шибко-то и не поговоришь…

Домой ехали молча. Тесть за рулем, теща рядом. Антон с Натальей на широком заднем сидении. Он больше не пытался ее обнять, чувствуя ее враждебное к нему настроение. На въезде в город, в довольно крутом повороте и на приличной еще скорости, Наталью качнуло, она невольно оперлась рукой о плечо супруга, но тут же, словно обжегшись, отдернула руку. Антону показалось, что в это место, в плечо, вонзились сотни шипов маленьких, острых и очень болезненных. Точь-в-точь, как те, что были на ветке малины. Но укололи эти шипы плечо, а ныло у Антона почему-то сердце.

16.04.2021 г.

Альтруист

Маленький, уютный городок энергетиков, затерянный в горах Среднего Урала, вихри и штормы лихих 90-х почти не затронули. Народ здесь жил относительно спокойно и стабильно. И своеобразным символом этой стабильности была шикарная городская баня. Здание монументальное, с лепниной и колоннами. Парилочка — что надо! Самое то для истинных ценителей.

Михаил шел в баню в приподнятом настроении. И без особых на то причин. Просто весна, солнышко, теплынь, птички поют! Много ли человеку надо для счастья? После рабочей недели выходные он решил начать именно с баньки. Предвкушение доброго пара в сочетании со свежим веничком и парой бутылок пива, что лежали у него в сумке, добавляли весеннему настроению дополнительный шарм.

Войдя в раздевалку, он сразу приметил знакомую личность. Его коллега и такой же любитель бани, Василий, не торопился обнажаться. Прогуливался по раздевалке взад и вперед, лицо его сияло, как лакированный ботинок. И было отчего! На Васе был новенький, с иголочки, спортивный костюм «Адидас», что по тем временам, да еще для маленького городка — все одно, что «Ламборджини» последней модели для жителя мегаполиса.

— Привет, Василий, где обнову такую отхватил?

— А вот! Места знать надо, — с неподдельной гордостью и самодовольством изрек тот, — нормальный прикид? Зацени!

— Круто, — откровенно признался Михаил, — ну, что, пошли попаримся? Или так в костюмчике и в парилку пойдешь?

Вася с явной неохотой разделся, взял свой ощипанный, не первой свежести веник, зашли вместе в парилку.

— А давай-ка, покуда ты без костюмчика, я тебя попарю, — предложил Миша.

— Давай, родной, постарайся уж, — вытянулся на полке размякший Вася.

Попарились они от души, ополоснулись, вышли в раздевалку. Миша сел на скамейку, достал пивасик.

— Будешь? — обратился он к товарищу.

Но тот стоял словно окаменевший, выпучив глаза и издавая нечленораздельные звуки, больше похожие на болезненное икание.

— Вась, что такое? — отглотнув пивка насторожился Михаил.

— Ак… Дык… — Вася ничего не мог выдавить из себя, только тыкал пальцем в направлении своей сумки. Миша заглянул во чрево котомки. Она была пуста. Новеньки «Адидас» исчез бесследно!

— Вот те и на-а, — только и смог вымолвить ошарашенный Михаил, — сперли!

Василий бессильно опустился на скамью, обхватил голову руками:

— Людка меня убьет, — почти шепотом, — вот суки!

Вдруг он, как в озарении, взглянул на приятеля:

— Миш, а как же я домой-то пойду теперь, а? В одних трусах что ли? Что делать-то?

Михаил открыл вторую бутылку пива.

— На, глотни. Сообразим что-нибудь.

Вася залпом, в три глотка, опрокинул бутыль внутрь.

— Слушай, братан, дай мне свою одежду, а? Я домой смотаюсь мигом, переоденусь, пока Людки нету. А потом придумаю что-нибудь. Скажу, мол, в гараж заходил. Там забыл, — пряча пустую тару под скамейку, обратился он к Михаилу.

— А из гаража что, голым ушел?

— О, черт! Точно! А, нет. Скажу, дескать, в робе гаражной пришел, не заметил. Забыл, типа, переодеться.

— Ага. А потом?

— Потом? Ну, не знаю. Потом — это потом. Дай одёжу, а? Сейчас-то надо как-то выбираться. Да я ж мухой!

— Ладно, бери. Я покуда еще разок в парилочку… Да! Литр «Жигулевского» с тебя!

— Не вопрос, Мишаня, не вопрос! — засуетился Василий, напяливая одежду приятеля.

Васин путь к дому проходил, как на грех, мимо местного пивбара. Одна бутылочка пива — это хорошо. Но мало. А затравка-то уже есть! А нервы? «Да тут любой согрешит, если мимо пройдет», — так решил Василий. В общем, ноги сами занесли его в пивнушку. И только тут он обнаружил, что одёжа-то на нем не его, чужая. И денег, стало быть, нету. Тяжко вздохнув, он уже совсем, было, собрался уйти, как вдруг зоркий глаз его приметил старого знакомого, Аркашку. Сосед, хотя теперь уже и бывший.

— Здорова, Аркан, как жись молодое, — медовым голосом пропел Вася.

— Привет, Васёк. И тебе не хворать, — попытался отбрыкаться от нахлебника Аркадий.

— Аркан, ты меня знаешь. Я не бомжучил ни в жись. Честный трудяга. Но сегодня, веришь, нет? Обобрали меня как липку! Утянули, суки, все мое добро!

— Енто где ж тебя так?

— А в бане! Пока с Михайлом… этим…да ты знать его должен, с нашего цеха… как его, бишь…

— У вас в цеху Михайлов всяких, как червей в уборной! Так ты про которого?

— Да гараж-то у него такой, в идиотский зеленый цвет крашеный…

— А, «Нива»? Красная?

— Ну, конечно! Вспомнил?

— Ага. И чё?

— Так вот, попарились это мы с Михайлом, вышли в раздевалку, а там раздевалово полное! Костюм мой новый, «Адидас», между прочим, фирменный, сперли, суки, — при последних словах у Васи на глазах навернулись слезы и дрогнул голос.

Нет, ну, всякое Аркадий в жизни видел. Но чтоб мужик со слезой про штаны?… Тем более Васек, которому все по фигу вечно в этой жизни. Чудно! Да и жалко как-то стало мужика.

— Ладно, раз такое дело, кружка с меня.

— Спасибо, друган! — выпалил Вася и помчался к стойке, кружман заказывать.

Когда пиво было доставлено к столу, и Василий сделал первые глотки, Аркадий осмелился спросить:

— Чё-то еще сперли?

На самом деле ничего, кроме крутого костюма и денег ровно на посещение бани, у Васи с собой не было, но тут же явилась мысль разжалобить приятеля. Глядишь, еще кружечку выцыганить получится.

— Так ить в том-то и беда, — доверительным шепотом начал он, — да и хрен бы с ним, с этим костюмом. Тряпье, оно и есть тряпье! Так ведь там права у меня были в кармане, а еще три тыщи денег! Вот чё главно-то!

— Да-а, беда! Ну, деньги жалко, оно понятно. А вот права! Щас ведь хлопот не оберешься, пока восстановишь! Такая морока!

— Так ить и я про то!

Аркадий на секунду задумался.

— Нет, Васек, тут, гляжу я, дело серьезное, — он засунул руку за пазуху, достал пллитру беленькой, — давай, тащи еще по кружману. Обмозговать надыть ситуацию. Да не дрейфь, я плачу.

Вася мигом сбегал. Чтоб не ждать, принес сам. Тяпнули еще по кружечке пива. Но уже крепленого водочкой. Ерша, по-народному сказать. Захорошело. Заказали еще. Ну и, как это часто бывает, понеслась душа в рай. Недаром говорят: «Сто грамм — не стоп-кран! Дёрнешь — не остановишься»!

— А я-то, думашь, чё тут заторчал? — поделился Аркадий, — тоже беда у меня. Привил прошлый год яблоньку. Все по науке, как в журнале прописано. И подкармливал, и ухаживал. А нонче пришел в сад-то, а веточка привитая сдохла. На всех уж и цвет, и почки, а эта сухая. Как так? Не пойму. Жалко.

Хотите верьте, хотите нет, но проверено не раз — после определенной дозы ерша все проблемы: и в чем ты одет, и куда спешил только что, и что сделать хотел, словом, все эти мелочи отступают не на второй и даже не на сто второй, а на какой-то тысяча второй план. И нет уже для тебя ничего важнее и дороже в этой жизни, чем засохшая веточка яблони.

Пришлось выпить еще. С горя. За яблоньку. Набрались, словом, мужики вусмерть.

Но тут взгляд Василия случайно упал на огромные часы, висящие на стене пивбара.

— О, черт! Щас моя с работы придет! Она же два через два! У нее смена в восемь заканчивается! Извини, братан, я побежал! В следующий раз пузырь за мной! — на прощание Василий помахал Аркше рукой, два раза споткнулся, икнул и ушел нетвердой походкой из бара. Не успев переступить порог дома, он потерял остатки слабого сознания и рухнул на диван в глубоком алкогольном забытьи.

Все это время Михаил то заходил в парилку, то выходил из нее, отдыхая на скамье в раздевалке и поглядывая на часы. Васи не было. Одежды тоже. «Вот черт! Где его носит? — думал он, — я что тут, до вечера должен париться? Или все выходные»? А дело уже действительно двигалось к вечеру. Да черт с ним, с вечером, в конце концов! Где этот чудак на букву «М»? Куда запропал? «Я, говорит, мухой, — чертыхался про себя Михаил, — хороша муха! Скоростная! Реактивная просто»! И вдруг резануло само слово: «Муха. Под мухой. То есть, пьянка… Бог ты мой! — со всей очевидностью пришла к нему внезапная догадка, зная Василия, — да он же, сукин сын, нажрался уже, скорее всего! И дрыхнет себе! В моей одежде! А мне-то что теперь делать»?

Вот за этими думками и застала Михаила уборщица.

— Ты чаго, милок, тута растоварился? Закрывамся мы ужо! Давай-кось, домой двигай. Жена-то потеряла тебя, поди? Есть жена-то? — не то злобно, не то участливо спросила она.

— А? Что? Жена? Ага! Жена есть. Домой? Ага, пора мне, пора.

— А чё сидишь? Хоть бы стыд свой прикрыл! Фу, срамотишша какая!

— Так это… Тетенька… А как вас звать?

— Ильинична я. Пора бы знать уже. Поди-кось не первой год сюды ходишь, а все молчком. Ни здрасьте тебе, ни насрать! Думашь, поломойка, так и не человек?

— Ой, нет! Простите, что Вы, — затараторил Михаил, — человек, очень даже человек. Только в парилке-то мы же вас не видим. Вот и не здороваемся. Мы же как? Шасть в парилку, потом шасть — домой.

— Ну, так уже и давай, «шасть домой»! Пора уж.

— Вы знаете, Ильинична, тут такое дело… Одежду у меня украли. Утром еще. Как домой-то идти? Сижу вот, думаю. А ничего придумать не могу…

— Вот ить беда-то. Ладно, сынок, пошли. Чем смогу, как говорится…

Они прошли в подсобку Ильиничны. Там в обилии висели всякие тряпки, приготовленные ею на ветошь для уборки помещений и для мытья пола.

— О! Цельный гардероб! Выбирай, чё хошь, — расщедрилась по такому случаю Ильинична.

Михаил растерялся. Тряпьё все было старое, местами дырявое, а главное — все больше по женской части. Но деваться было некуда. Выбрал, что более или менее было по размеру, поблагодарил Ильиничну и под покровом ранних весенних сумерек в подаренных Ильиничной же старых дырявых тапочках и женских рейтузах рванул домой.

Никто и никогда не сможет описать состояние его жены, когда он вошел в свою квартиру. Просто в русском языке нет таких слов! Не придумал никто. А жаль! Это было не просто удивление. Это было даже не возмущение. Кто-нибудь падал хоть раз в жерло вулкана, переполненного кипящей магмой? Нет? А вот в этот вечер Михаил именно туда и угодил. Ну, еще бы! Ушел утром в баню. «Ой, да ладно, — вещал он Маринке, — всего-то пара бутылок пива! Да после парилки я их и не почувствую! Так, жажду утолить»! А пришел поздним вечером, голый, и в женских рейтузах! Это как? Огромных усилий и немалого времени понадобилось Михаилу, чтоб хоть как-то оправдаться и замять это дело. Спасибо Ваське (убил бы гада!), пришел все-таки потом, повинился, рассказал все Маринке. Да только та не шибко-то ему и поверила. «Подговорил собутыльника! Знаю я вас, кобелей»!

Но после все ж отошла, может, и не простила до конца, но как-то оттаяла постепенно.

А Михаил еще долго потом раздумывал над смыслом поговорки, что, вроде как, благими намерениями выложена дорога в ад. Вот только чьими намерениями? И чья дорога?.. Зато что такое ад, он уже представлял себе достаточно подробно.

07.04.2021 г.

Бабуся

Тяжело опираясь на кривую палку, по просторам новомодного супермаркета медленно шла старенькая, сгорбленная бабушка. Подойдя к витрине «деликатесов», что была выгорожена в супермаркете отдельно, остановилась, внимательно сквозь толстые линзы очков стала разглядывать названия диковинных продуктов. Девушка-продавец, стоявшая за витриной, наклонилась, спросила:

— Бабуся, вам что-то отрезать?

— Да куды там, милочка, — печально ответила старушка, — я тута как в мавзолее. Тольки посмотреть.

— А что так?

— Так ить на нашу пензию токмо поглядеть и можно. На десятку-то ноне чаго купишь? Пока коммунальные заплатишь, покуда лекарств наберешь… Че останется? Тольки поглазеть на энту красоту.

— А что ж у вас пенсия-то такая маленькая? — участливо спросила продавщица, выходя из-за прилавка.

— Так вот, ага, так получилось. Муж-то мой, царствие ему небесное, лесничим служил. Ну, он-то при деле, а я возле него. Жили-то, ага, в тайге. Дитев рОстила, дом обихаживала. Огород, скотина. А не числилась нигде по бумагам-то. Потом Ваню моего медведь заломал, переехала я с дитями в поселок, что при заводе. Пошла в завод робить. То поднеси, это подай. Таскала там чугуняки всякие, ага. Вот спину-то и изнахратила. Не замогла в заводе-то робить. Потом в школу пошла. Поломойкой. Классы-то школьники сами мыли, а коридоры, актовый зал, учительская — энто на мне все. А кака у поломойки зарплата? На пензию-ту выходить стала, а стажу-то годов мало, да и зарплата-то нищенская, ага. Так хоть это назначили, и на том спасибо.

Бабушка тяжело вздохнула, поправила платок на голове и зашаркала вдоль прилавка с деликатесами к кассе. Народа в магазине было немного. Очень старательно и аккуратно старушка выложила на ленту половинку хлеба, пакет молока и небольшой кусок ливерной колбасы.

— Сто тридцать пять рублей с вас, — бесцветным голосом бросила девушка на кассе.

Бабуся достала из старого, потрепанного кошелька тщательно сложенные купюры: пятьдесят рублей и несколько десяток. Стала выгребать и считать мелочь. Позади начала образовываться очередь — две девчушки, солидная женщина средних лет и мужчина с благородной сединой на висках, одетый в строгий черный костюм и в черную же рубашку.

Девушка кассир протянула руку:

— Давайте все сюда, я посчитаю.

Старушка послушно ссыпала все деньги.

— У вас не хватает. Надо сто тридцать пять, а у вас сто двадцать восемь. Еще семь рублей с вас.

Бабушка растерянно оглянулась.

— У меня больше нет, — тихо и огорченно произнесла она.

— Тогда убирайте что-нибудь. Вот молоко, например.

— Нет, молоко нельзя убирать. Как это — молоко? Мнучок ко мне обещал приехать, я печенюшки хотела ему постряпать. Как без молока-то?

— Ну, не знаю, — кассирша начинала нервничать, люди в очереди нетерпеливо переминались с ноги на ногу, — может, тогда хлеб?

— Да как я без хлеба-то? — старушка растерялась в конец, опять зачем-то заглянула в опустевший кошелек в надежде, что может быть, все же завалялась там еще какая-нибудь монетка. Но нет, кошелек был пуст. Она опять оглянулась, виновато улыбаясь.

— Бабуся, давайте уже побыстрее, — строго не то сказала, не то приказала солидная дама из очереди.

Бабушка вся сжалась, махнула рукой:

— Ладно, колбасу убирай, милочка, чего уж…

Кассирша потянулась за колбасой. Девчушки услужливо схватили сверток, подали кассиру: «Вот, заберите»!

Тут из конца небольшой очереди протиснулся тот самый мужчина в черном, с сединой на висках, протянул кассирше банковскую карту:

— Вот, возьмите с меня за бабушку.

— Не надо, — робко прошептала старушка.

— Да у нее хватает, если без колбасы, — взглянула на него вопросительно девушка-кассир.

— Отбейте, говорю. За все. И за колбасу.

Кассирша вернула колбасу на место, приложила карту к терминалу.

— Спасибо вам, спасибо, — старушка хотела, но не знала, что еще сказать, чтобы выразить свою благодарность.

— Не надо, не говорите ничего, — мужчина неожиданно продолжительным взглядом посмотрел на бабусю с неизъяснимой печалью и невероятной нежностью, словно разглядев в ней какого-то своего очень родного и близкого, но уже навсегда потерянного человека — давайте, я помогу вам в пакет все сложить.

Он ловко открыл смятый бабусин пакет, лежавший тут же, на ленте, рядом с покупками, аккуратно уложил туда все, подал бабушке. Вернулся на свое место в очереди, подняв с пола свою корзинку, в которой лежала бутылка дорогой водки и большой кусок карбонада.

Шаркая старческими ногами, бабуся выбралась из магазина, долго и тщательно укладывала кошелек со своими деньгами в карман, взяла свою палку сначала в левую руку, а пакет с продуктами в правую. Поняла, что так ей неудобно, поменяла местами. В это время из двери вышел тот самый мужчина, аккуратно обогнул старушку, сел в машину. Через мгновение машина скрылась за поворотом. А бабушка все смотрела и смотрела ей вслед, тихо повторяя: «Спасибо, милок! Спаси тебя Христос»!

28.03.2021 г.

Заявка сантехнику

В студенческие годы подрабатывал я в котельной родного политехнического дежурным слесарем-сантехником. Дежурили мы, студенты, с 16-00 до 8-00, то есть, получается, вечер и ночь. Днем же спокойно посещали занятия в институте. Но по субботам и воскресеньям выпадали смены и с утра. А в субботу-то занятия! Ладно бы лекции, а то ведь и практика зачастую бывала, как назло. Вот в одну из суббот, — у меня смена с 8-00. А в тот день, случись же так, очень важная лекция второй парой и потом практика по языкам программирования. Ну, никак пропустить нельзя! Что делать? Решил я так: приму смену в котельной, первую пару, Бог с ней, пропущу, а на две других быстренько сбегаю, да и обратно взад, на работу. Словом, пришел я утром в котельную при всем параде: костюм, галстук, портфель системы «дипломат» с тетрадками. Принял смену, выждал время. Все, пора. Рванул, было, в институт, но уже в дверях меня застал телефонный звонок. Не хотел сначала отвечать, но это могла быть проверка со стороны нашего начальника, Сергея Ивановича Лисицина. Мужик он был строгий, умный и хитрый. Соответствовал, прямо скажем, своей фамилии. Я на всякий случай снял трубку. Оказалось, это не Лисицин, а самая настоящая заявка. Так не вовремя! Но делать нечего, зафиксировал заявку в журнал. Надо устранять. Суть заявки состояла в том, что в подведомственной институтской бане сорвало кран горячей воды. А там люди! Могут быть ожоги или еще что. Побросал я быстренько в свой «дипломат» прокладки резиновые, подмотку, инструмент кой-какой и помчался в эту чертову баню. Захожу и спрашиваю бабушку-билетершу:

— Сантехника вызывали?

— Ну, вызывали. Тебе-то что?

— Так вот я и пришел.

Бабуся — божий одуванчик — посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Всем же ясно, что сантехник — это подвыпивший мужик в робе, с тросом в одной руке и вантузом в другой. А тут студент в строгом костюме, в галстуке и с «дипломатом»!

— Может, ты помыться пришел? — с надеждой на здравый смысл переспросила бабушка.

— Послушайте, я очень спешу, — начал я раздражаться, — если вы отменяете заявку, то я ухожу.

— Ладно, ладно, идем, — сдалась бабка.

Заходим в раздевалку. Шкафчики там, скамейки, людей нет никого.

— Раздевайся, — приказала бабуся.

— В последний раз повторяю: я пришел не мыться. И не париться! Я — сантехник. Где уже кран, который сорвало?!

— Жарко ведь там, — озаботилась старушка.

— Ничего, я потерплю. Кран где?

Бабушка фыркнула, открыла дверь в моечное отделение и зычно крикнула:

— Девочки, сантехник!

Тут только до меня дошло, что кран-то в женском отделении! Но отступать было уже поздно. Я напустил на себя сосредоточенный и безразличный к окружающему вид, шагнул в моечное. Дальше можно было разобраться и самому. По центру большого зала стояли колонны, по которым опускались трубы — подводка к кранам. Рядом — скамейки с тазами, шампунями, мочалками. Женщин — никого. Все попрятались в душевые кабинки, которые шли длинным рядом вдоль стены и были, кстати, без дверей. Один из кранов поливал скамейки и пол могучей струей кипятка. Я быстро сориентировался, спустился в подвал, перекрыл нужный стояк, вернулся в моечное.

Кран был старый, чугунный, дюймовый. Для таких кранов, ни запчастей, ни прокладок у меня, естественно, с собой не оказалось. Разобрав весь вентиль до косточки, я достал из «дипломата» кусок самой толстой резины, сапожный, невероятно острый нож и стал вырезать прокладку нужного размера. Женщины осмелели. А что? Пришел какой-то, буквально, пацан, занят там по уши ремонтом железяки, не прерывать же омовение своего тела из-за таких пустяков! Тетки повылезали из кабинок, устроились возле скамеек с тазами и продолжили натирать свои телеса мочалками да шампунями. Одна из женщин, дама лет так около тридцати, расположилась прямо рядом со мной. Намыливая ногу, упертую в лавку, на которой я как раз и вырезал прокладку, она краем глаза наблюдала за моей работой, а заодно — я это остро почувствовал, — и за моей реакцией на окружающие меня обнаженные женские тела.

Я изо всех сил старался сосредоточиться на прокладке, но взгляд невольно косил то в одну, то в другую сторону, везде натыкаясь на голых теток, молодых женщин и даже юных девиц. Тысяча чертей! Да что там — две, нет, пять тысяч чертей! В моечном действительно было жарко, спина и лоб у меня покрылись испариной. Я в ускоренном темпе закончил сборку вентиля, сбегал в подвал, открыл воду. Снова зашел в моечное со словами: «Девочки, сантехник!» — это я уже скопировал фразу божьего одуванчика, причем, с той же интонацией. На этот раз никто не испугался и даже не смутился. Все продолжали свои занятия. Я проверил кран. Работает. Собрал инструмент и кинулся к выходу.

Только протянул руку к двери, как та распахнулась, и я оказался лицом к лицу с молоденькой совсем, лет 15-16, девушкой. Абсолютно голенькой. Она же не знала, что внутри сантехник, поэтому обнажилась преспокойно в раздевалке и идет себе мыться. И тут нате! — такая встреча на Эльбе! Я успел в секунду, но очень внимательно ее рассмотреть. Фигурка — просто обалденная! Однако, будучи джентльменом, отступил на шаг назад, давая ей возможность пройти первой. Девчушка сказала «ой!», вехоткой в одной руке и шампунем в другой прикрыла свои молодые, упругие грудки, забыв, видимо при этом, что все остальное тело у нее тоже голое, прошмыгнула мимо меня в моечное. Я не вышел. Я вылетел из помещения как пробка шампанского из бутылки.

Мокрый от пота и все еще находясь в состоянии легкого смятения, я бросился в институт. Ручка «дипломата» намокла и норовила выскользнуть у меня из вспотевшей ладони. На ходу я быстро обсох, но ручка все равно оставалась очень скользкой. В недоумении я посмотрел на портфель. По нему сбегала тоненькая струйка крови. Я взглянул на свою левую руку, которой держал резину, когда вырезал прокладку. Бог ты мой! Весь большой палец был изрезан в мелкую лапшу! Это пока я на голые телеса заглядывал, так и не заметил, что вместе с резиной еще и себя режу. «Карма настигла мгновенно!» — подумал я, заматывая палец носовым платком.

После практики по программированию шли две подряд пары по экономике, которые я с легким сердцем послал ко всем чертям и вернулся на рабочее место в котельную. Такая вот история. Правда, думаю теперь: зря ведь я экономику тогда пропускал частенько, авось, пригодилась бы сейчас. Бизнесом мог бы заняться. Баню, например, открыть. Собственную! Одна беда — каждый раз при мысли о бане большой палец на левой руке начинает ныть. Возрастное, наверное…

Октябрь 2015 г.

Корпоратив

— Дура ты! Это же твой шанс! Реально! — Алла, двадцатисемилетняя, статная и отчаянно красивая женщина даже подхватилась со стула, — Алена, реально! Ты, подруга, что, думаешь, мой Сан Саныч сам по себе в меня втюрился? Ага! Как бы не так! Знаешь, сколько мне пришлось потрудиться, чтоб его на себе женить?

— Так твой же тогда холостой был, тебе проще. А этот — женатый! Как его из семьи-то уведешь?

— Мой Сан Саныч не холостой был, а вдовый.

— Ну, какая разница? Главное — одинокий.

— Включи голову, подруга. Константин твой, этот, как его, бишь…

— Георгиевич.

— А, ну да, Георгиевич. Он что, не пьет?

— Ну, почему же, выпивает.

— Вот! Реально у тебя только две проблемы. Первая — подпоить мужика, чтоб у него внутренние тормоза отказали, а второе — убрать тормоза наружные.

— Это что?

— А это, милая моя, — жена! И юбилей вашей фирмы — твой шанс. Реально! То есть, смотри. На корпоративе Георгич твой напьется, по-любому. Ну, если не сильно напьется, так ты ему помоги, усугуби, так сказать. Это уже, считай, половина дела. Вторая половина — жена евоная. И тут тебе подфартило: жен же на корпоратив не приводят, значит он один будет. А дальше как раз от тебя все зависит. Главное — подпои его и в постельку затащи. Потом делай, как я тебя учила. Если все правильно сделаешь, никуда он не денется, и про женушку свою и думать забудет. Вот увидишь, сам бегать за тобой начнет. Ты сперва не отказывай, каждый раз отдавайся. Где захочет и когда захочет. И старайся ублажать по максимуму. Тут главное дать понять мужику, что он один такой на всем белом свете. Сперматозавр! Потом, когда окончательно втюрится, вот тут-то и попридержи его на дистанции. Да смотри, не переусердствуй, чтоб к своей не вернулся. А так, на поводочке его подержи. Где ножку оголи, где попочкой перед носом у него покрути, где поцелуйчик подари. Да я уже тебе объясняла это все сто раз. Если сумеешь его на корпоративе склеить, считай, что он твой. Реально!

— Ага. А если он не затащится в постель, что тогда? — Алена надула губки.

— Слышь, подруга. Ты на себя-то глянь. Да какой мужик от такой красоты откажется? Даже я тобой любуюсь иногда. Реально! Тоже когда-то такая была… Эх, где мои двадцать лет? — Алла томно закатила глаза.

Действительно, внешность у Алены была сногсшибательная. И фигура, и шикарные длинные волосы, и смазливая мордашка. Все в ней сошлось, как нарочно. И если Алле приходилось постоянно следить за собой, чтоб не набрать лишние килограммы, чтоб грудь была в тонусе, макияж, прическа, ногти… Это все отнимало массу сил и времени. Алене же красота была подарена природой. Ест в три гола — и все одно стройняшка. И за волосами ухода нет — причесалась, стянула в хвостик, и делу край. А все потому, что волос у нее хороший, богатый. Тут любая прическа к лицу и любая хороша. Макияж — и тот так, «для проформы». У нее и без того губки пухленькие и яркие, брови только чуть подвела, да реснички чуток мазнула тушью. Вот и весь макияж. Алла даже немного завидовала своей молодой подруге. А что ума нет, так это дело наживное. Все приходит с опытом.

— Впрочем, если ты так уж в своих чарах сомневаешься, мой тебе совет: плесни ты своему этому Георгичу возбудителя в напиток. Сможешь незаметно?

— Не знаю. Наверное…

— Не «наверное», а плесни. Только все время рядом будь, чтоб на какую другую не позарился сдуру. Поняла?

— Поняла.

— Реально! Зря что ли я Сан Саныча своего столько уговаривала тебя в эту фирму пристроить? Так что смотри, не упусти своего счастья! — наставляла Алла подругу.

А через два дня после этого разговора Алену вызвал к себе единоличный владелец и директор фирмы Константин Георгиевич.

— Так, Алена. Вы знаете, что на следующей неделе у нас юбилей фирмы?

— Конечно, Константин Георгиевич.

— Так вот. Вам, как новому и молодому сотруднику… Сколько, кстати, вы уже у нас работаете?

— Три месяца.

— Ха, три месяца! А фирме нашей через… — Константин взглянул на календарь, — через пять дней уже десять лет! Десять! Юбилей! И мы должны провести это мероприятие на уровне! Согласны?

— Конечно, Константин Георгиевич.

— Так вот, вам, как молодому сотруднику, и при этом секретарю директора, поручается очень важное и ответственное задание.

— Слушаю, Константин Георгиевич, — Алена приготовилась записывать распоряжение в свой ежедневник.

— Не надо этого, — поморщился Константин, указывая взглядом на ежедневник, — не пишите. Запоминайте так. Суть вот в чем. Мой старый друг из Еревана выслал мне в очередной раз домашний армянский коньяк. Но, видимо, спешил очень. Коньяк прислал в трехлитровой банке. Ваша задача, Алена, найти красивые коньячные бутылки. Спросите, кстати, у завхоза, у нас на складе, по-моему, должны быть. Надо этот коньяк из банки разлить по бутылкам. Но это не все. Главная ваша задача — проследить, чтобы во время празднования, а точнее, во время застолья эти бутылки были возле меня, потому что пить я буду только этот коньяк. С него не хмелеешь. Странный такой напиток — и вкус яркий, и не дурит. Так, веселит только. Если в меру, разумеется, — Константин мечтательно улыбнулся, глядя куда-то в даль сквозь Алену, — впрочем, не суть. Так вот. Разлить и держать его возле меня, под рукой, так сказать. Все понятно?

— Да, Константин Георгиевич. Только один вопрос.

— Что еще?

— Чтобы бутылки с коньяком всегда у вас под рукой были, мне придется находиться где-то рядом?

— Разумеется. Когда будете составлять расстановку, точнее, расположение гостей и сотрудников за столиками, предусмотрите место для себя где-то поблизости, недалеко от меня.

— Поняла, Константин Георгиевич. Я могу идти?

— Идите, Алена. Да, и пригласите ко мне Олю… то есть, главного бухгалтера.

— Хорошо, Константин Георгиевич.

Алена выпорхнула из кабинета директора не чувствуя ног — ее несли крылья счастья. Надо же, как все удачно складывается! Сам приказал быть весь вечер рядом, да еще и коньячок ему разлить! Удача сама плыла в руки! Только вот что это за «пригласите Олю»? Что у них за отношения такие? Вроде за три месяца работы Алена не замечала каких-то особо теплых отношений у директора и главбуха. А тут Олю ему пригласи! Неужели у них что-то есть? Любовница? Служебный роман? Неужели она проморгала тайную соперницу? Алена почувствовала острую необходимость прояснить этот вопрос. Но как? У кого спросить? Впрочем, директор же сам приказал подойти к завхозу, узнать насчет бутылок. А Михаил Афанасьевич — один из старейших сотрудников, стоял у истоков создания фирмы. Уж он-то точно должен все про всех знать. Вот только как спросить? Этот старик — хитрая лиса, к нему просто так не подкатишь.

Алена посидела за своим столом, настраиваясь. Потом решительно поднялась и отправилась к завхозу.

— Ах, Михаил Афанасьевич! Простите меня ради бога. Я знаю, как вы заняты, но… Приказ директора, — защебетала она, войдя в кабинет, тут же придвинула стул, присела рядом, наклонилась так, чтобы грудь слегка касалась плеча завхоза, заглянула в глаза.

Михаил Афанасьевич был пожилым, но еще вполне крепким мужчиной. Он с двумя молодыми коллегами десять лет назад ушел из большой организации, чтобы создать небольшое, но свое, новое предприятие. Был главным по экономике и финансам. Потом получилось так, что не успела фирма подняться на ноги и нагулять кой-какой жирок, между молодыми его соратниками начались дележ и склоки. Афанасич не хотел участвовать в этой сваре, сослался на возраст, получил отступные и ушел на пенсию. Другой соучредитель бросил все в сердцах и вышел из состава фирмы. Остался один Константин. Он-то и взвалил на себя всю основную работу по дальнейшему развитию предприятия. Ничего, справился. Фирма продолжала расти и богатеть. А тем временем Афанасичу наскучило сидеть дома без дела, да и пенсия была невелика. Полученные отступные хоть и были немалые, но, он это четко понимал, когда-то да закончатся. Или инфляция съест. Вот и решил вернуться. Костя предложил ему должность главного экономиста, но Михаил не хотел вмешиваться в его дела и выбрал должность завхоза. Правда, когда Костя советовался с ним по финансовым вопросам, всегда помогал своему молодому товарищу. По сути, был эдаким серым кардиналом фирмы.

— Что случилось, дочка? — с хитроватой улыбкой спросил Михаил Афанасьевич, осторожно отодвигая руку от девичьих персей.

— Константин Георгиевич поручил мне найти пустые коньячные бутылки и посоветовал к вам обратиться. Поможете?

— Что, опять ему Эдик Бшарян коньяк прислал?

— Ну да. В банке, представляете? В трехлитровой стеклянной банке! Коньяк! Ужас какой-то.

— Эх, дочка, кабы ты тот коньячок испробовала, так и не ужасалась бы. Напиток богов! А в банке он потому, что домашнего изготовления. Иной раз в бочонке присылает. А однажды вообще в кастрюле привез. Вкус от тары не зависит.

— Может быть. Но на юбилей фирмы коньяк в банке не понесешь. Не солидно.

— Это да. Ладно, пособим. Не впервой. Есть у меня запас этих самых бутылок. Пойдем на склад, там сама и выберешь, сколько и каких надо.

По дороге на слад Алена щебетала о хлопотах, связанных с предстоящим юбилеем и корпоративом.

— Да может уж и не стоит так широко-то отмечать? — тараторила она, — скромнее можно было. А то и целую базу отдыха на два дня арендовали, и баню заказали, и артистов каких-то, и прогулки на катере. Деньги, что ли, девать некуда? Размахнулись, понимаешь, теперь вот сидят директор с главным бухгалтером вдвоем, закрылись в кабинете, совещаются. И чего совещаются? Вы не в курсе?

— Директору и главному бухгалтеру всегда есть о чем поговорить, — уклончиво ответил Афанасич.

— Да, но мне кажется, что у них от этих совещаний уже не совсем деловые отношения становятся, — Алена постаралась натолкнуть завхоза на нужную волну.

— Так у них давно и деловые, и неделовые отношения, — буднично заметил Михаил Афанасьевич.

У Алены оборвалось сердце. «Вот оно значит что! Не видать мне Кости, как своих ушей. Мало того, что женат, так еще и с главбухшей крутит…». А завхоз продолжил тем же безразличным тоном:

— Они же родственники. Ольга наша — жена Костиного брата. Невесткой шефу нашему приходится. Хотя главной по деньгам он ее не из-за этого держит. Специалист она что надо. Профи своего дела. И главный бухгалтер, и главный экономист в одном лице. Если б не она, еще неизвестно, как фирма наша жила бы сейчас.

У Алены второй раз за сегодняшний день выросли крылья. Ей даже захотелось расцеловать этого старика, но она решила приберечь свой любовный жар до корпоратива — для Кости.

В разгар августа в назначенный день все собрались на откупленной на двое суток базе отдыха неподалеку от города. Приехали все сотрудники фирмы и несколько особо дорогих гостей — партнеров по бизнесу. Царило всеобщее воодушевление. Задерживался только Константин Георгиевич. Но вот, наконец-то, показался и его служебный автомобиль. Почти все вышли встречать. И тут Алена почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Шеф приехал с женой! Хотя накануне было решено отмечать юбилей предприятия сугубо трудовым коллективом. Ну, плюс приглашенные партнеры. И вдруг — нате вам здрасьте!

Алена отошла в сторонку и набрала номер Аллы.

— Катастрофа, Аллочка, родная моя, это же просто катастрофа! Он с Элей! Все пропало!

— Подруга, не кипишись. Сейчас что-нибудь придумаем. Реально! Ты возбудителя капнула?

— Конечно, во все бутылки с его любимым коньяком.

— Во все-то зачем?

— Откуда я знаю из какой он пить будет, а какие останутся? Их же шесть штук!

— Ладно. Аптечка у вас там есть?

— На базе должна быть, да я и нашу прихватила из офиса. Так, на всякий случай. А что?

— Слабительное там есть?

— Не знаю.

— Ищи. И будь на связи.

— Но зачем?

— Затем, дура! Жене евоной подсыпь, как найдешь. Да не засветись только, втихаря сделай. И не жалей, сыпь побольше. Понятно зачем?

— Ага, поняла. Сейчас сделаю.

Алена кинулась к аптечке, что лежала в служебной машине. Перерыла все, судорожно перебирая бинты, йод, смекту, незнакомые лекарства в таблетках и в пузырьках.

— Вот черт! Откуда я знаю, есть тут слабительное или нет? — ворчала она себе под нос, — читать вкладыши к каждому лекарству? Так я до утра с ними проколупаюсь!

Она бросилась в здание администрации базы. Там была дежурная на ресепшине.

— Девушка, простите, у вас слабительного нет в аптечке? А то у нас тут у одного гостя живот прихватило.

— Сейчас посмотрю, — девушка удалилась в подсобку. Через минуту вернулась, неся в руках коробочку с лекарством, — вот, только «Гутталакс». В каплях. Подойдет?

— А это слабительное?

— Да, насколько я понимаю. Там вкладыш, вы прочтите. Действие, дозировка…

— Да-да, — заспешила Алена, — дозировка. Я почитаю. Конечно. Спасибо вам.

Она вернулась вовремя. Началась торжественная часть. Выступал Константин Георгиевич. Вкратце рассказал историю развития фирмы, отметил особые вехи пройденного пути и людей, внесших заметный вклад в развитие бизнеса. Потом вручение наград и памятных подарков этим самым людям. Потом выступления сотрудников и партнеров по бизнесу. Все шло своим чередом. Чинно и важно. Для всех, но не для Алены. Она лихорадочно соображала, сжимая в руках пузырек с каплями слабительного, как бы ей умудриться подсунуть его в еду Эльвире. Задача представлялась невыполнимой. Вдруг она заметила, что Эля что-то прошептала Константину на ушко, и тот, поискав глазами, уставился на Алену, махнул рукой «подойдите». Спрятав за спиной капли, Алена подошла:

— Слушаю, Константин Георгиевич.

— Будьте добры, Алена, принесите что-нибудь попить мне и супруге. Жарко.

— Минуточку.

Алена воспряла духом. Мгновенно отыскав на кухне бутылку с минеральной водой, она налила ее в изящный бокал, ахнула туда от всей души «Гутталакс», потом наполнила минералкой попавшую под руку эмалированную кружку — это чтоб не перепутать — принесла шефу. Отдав красивый бокал жене, Костя приложился к кружке. Сделав пару глотков, приподнял кружку, посмотрел на нее недоверчиво, перевел вопросительный взгляд на Алену:

— А… это. Другой посуды не было?

— Так на столах все. Вот, что нашла. Мы же не в офисе.

— А, ну да, ну да… — Константин Георгиевич допил воду, — спасибо, Алена.

Наконец, речи закончились, а с ними и торжественная официальная часть. Всех пригласили к столу. Тут снова начались речи, но уже в виде тостов. Здравицы и восхваления руководителю фирмы. Какой он чуткий, грамотный и прозорливый. Это от работников. Опять же, какой он профи и непревзойденный талант в бизнесе. Это уже от партнеров.

Алена почти не слушала. Она зорко наблюдала за Эльвирой. Подействует ли слабительное? И когда? А та, слушая тостующих, поглощала то один салат, то другой. «Нет, не берет!» — с досадой думала Алена.

Но тут Эля опять что-то пошептала мужу. Тот сделал знак Алене — подойдите.

— Алена, послушайте, нет ли здесь какого-нибудь лекарства? У Эли что-то живот крутит. Хотя закуска вся свежая должна быть, сам контролировал.

— Есть смекта, Константин Георгиевич, я нашу аптечку из офиса всегда с собой беру. Мало ли что…

— Вы очень предусмотрительны! Принесите, пожалуйста.

Алена отошла в сторонку и набрала Аллу.

— Алла, я ей слабительного накапала, так она теперь смекту просит. Что делать?

— Так, подруга. Реально! Смекта у тебя есть?

— Ну, да.

— Ну, и дай ты ей эту долбаную смекту. Значит, делаешь так: отсыпь порошка из пакетика, оставь половину, а то и меньше. А запить дай ей сок. Желательно, с мякотью. Есть сок с мякотью?

— Найду.

— Действуй, подруга, реально.

Алена принесла ополовиненную дозу смекты и стакан персикового сока с мякотью. И хотя на столе были самые разные напитки, Эльвира, очарованная таким вниманием и заботой со стороны этой милой девочки, приняла порошок и запила соком из ее рук.

Все прошло, как по маслу. Через час жена шефа трижды подряд сходила в дамскую комнату, потом пошепталась с Константином, извинилась и, наскоро попрощавшись со всеми, укатила на служебной машине домой. В суете, в перемещениях гостей и в праздничной суматохе Алена оказалась не просто рядом с шефом, а непосредственно на месте его супруги. Собственно, изначально это место она для себя и планировала, но с приездом Эли все перемешалось. Теперь же она сидела там, где ей и было нужно.

Константин не пропускал ни одного тоста, но пил не по полной рюмке, а по глоточку, и когда большинство гостей уже заметно захмелели, он выглядел абсолютно трезвым. Попытки Алены налить ему побольше коньяка, а также увещевания и подначивания, типа, «оставлять напиток в рюмке — значит затаить недоброе против тостующего» ни к чему не приводили. Георгич был предательски трезв.

Но Алена предвидела такой вариант развития событий. Точнее, после того, как она влила во все бутылки якобы безотказного возбуждающего средства, купленного в секс-шопе сети магазинов «Казанова» в немереном количестве, она решила все-таки подстраховаться и припасла еще и убойную дозу снотворного. Такая гремучая смесь, решила она, приведет шефа в ее постель уж точно.

Улучив момент, когда Константина обнимал очередной изрядно подвыпивший на халяву «бизнеспартнер», она всыпала порошок шефу в рюмку и тут же наполнила ее до краев коньяком.

Наобнимавшись, Константин Георгиевич плюхнулся на стул.

— Сама-то чё не пьешь? — по-панибратски обратился он к своей секретарше, — давай, хлопни-ка моего коньячку армянского, домашнего.

Алена попыталась, было, протестовать, стала отказываться, но, как ни крути, алкоголь начинал действовать и на Константина. И спорить с ним было решительно бесполезно. Даже с трезвым. А под хмельком — и подавно.

Коньяк сделал свое дело. Тормоза отказали. Совсем. Алена, по своей молодости и неопытности еще не привыкшая к крепким напиткам, быстро захмелела, и сама не заметила, как отключилась. Следом за ней неожиданно для всех отключился и сам Константин Георгиевич. Их уложили в разные гостевые комнаты и… И тут началось. Все мероприятие мгновенно превратилось в разгульную, отчаянную по духу и примитивную по форме попойку. Многие знали про чудесный домашний коньяк Георгича, коего осталось после отключки шефа еще в достатке. Поэтому в первую очередь разлили и допили его.

К сожалению, как среди сотрудников фирмы, так и среди приглашенных гостей, были женщины. И этот факт стал роковым обстоятельством финала праздничного вечера и последующей ночи.

То ли богатое воображение, питаемое мечтами Алены заполучить себе в любовники, а потом и в мужья руководителя и владельца фирмы, то ли коварное действие возбуждающего средства, с избытком налитого в коньяк, но всю ночь Алене снились эротические… да что там! будем откровенны — просто порнографические сны с участием двух человек. Ее самой и Константина Георгиевича. Причем, сны эти были столь подробны, ярки и откровенны, что проснувшись утром, Алена хлопала глазами, удивленно озиралась по сторонам и откровенно не понимала — так было у них с Костей что-то этой ночью или нет? Уже говорить ему заранее заготовленную фразу: «Милый, ты ведь меня теперь не бросишь? Мне было так хорошо с тобой!»? Или не говорить?

Константин Георгиевич тоже хлопал наутро глазами, озирался стыдливо и не мог понять — как же он так позорно отключился в самый разгар веселья? Да еще со своего любимого, многократно проверенного коньяка?

Весь остальной народ глазами не хлопал, а просто не знал, куда их деть, потому что смотреть на коллег и партнеров было невыносимо стыдно. Все были, мягко говоря, с похмелья, но при этом все прекрасно помнили, какой Садом и Гоморру они вчера учинили. Попойка как-то сама собой незаметно для всех переросла в дикую, разнузданную оргию. Совокуплялись все и со всеми. Причем, забыв о необходимости уединения в таких случаях. В дикой жажде сексуального наслаждения никто никого уже не стеснялся! Разврат был повсюду.

Словом, погуляли на славу. Теперь, утром, все сгорали от стыда. И, что характерно, никто не мог понять — как же так это все могло вообще с ними случиться? Ведь начиналось все вполне солидно, благопристойно и о подобном продолжении праздника никто даже не помышлял!..

Такой вот получился корпоратив.

P.S. Прошу никаких совпадений не искать и аналогий не проводить. Все имена и описанные события вымышлены.

Хотя… Насчет событий я не так уверен.

30.05.2021 г.

Флюгер

Как-то года три-четыре назад зашли Михаил с сыном-первоклассником в «Детский мир», что располагался в большом торговом центре. Жена застряла в бутике с одеждой, а они с Антошкой отправились погулять по магазину. Вот и забрели. «Давненько сынуле ничего не покупали такого, развлекательного, — подумал Михаил, — а сегодня можно, скоро день рождения у него, пускай выберет себе что-нибудь, порадуется». Отдел игрушек был огромный. Они неторопливо ходили от одних полок к другим, рассматривали, выбирали, приценивались.

Михаилу страшно понравился вертолет с пультом управления. Если честно, он и сам бы с удовольствием поиграл с такой штукой. В детстве-то ничего такого ведь не видели. Семья была небогатая, экономили на всем. Да и не было в те времена таких удивительных и интересных игрушек!

— Возьмем? — спросил он Антошку, вертя в руках коробку с вертолетом и бегло читая на яркой упаковке все его возможности, — классная штука! Полетаем!

— Нет, пап, — сын явно не интересовался радиоуправляемыми моделями.

«Жалко, — подумал Михаил, — а я бы полетал! Ладно, может, он и прав. Может лучше что-нибудь развивающее? Игру настольную или конструктор какой?»

Вдруг сын остановился. Глазенки у него загорелись, уткнувшись в одну точку. Отец посмотрел туда же. Там, на верхней полке, лежал флюгер. Огромный разноцветный пропеллер, гордо задранный вверх ярко зеленый хвост.

— Пап, а это что? — спросил Антошка.

— Это, сын, флюгер. Когда дует ветер, пропеллер крутится и показывает силу ветра. А если ветер поменяет направление, флюгер тоже разворачивается. Он всегда смотрит против ветра. Так можно определять, откуда дует ветер.

— Пап, а ты сможешь его установить?

— Конечно, только на балконе он плохо будет работать. Дом же большой, ветер не всегда будет дуть.

— Нет, не на балконе, — мечтательно протянул сын, — в деревне, у нас на даче. Сможешь?

— На даче? Конечно смогу. Вот там, он, пожалуй, правильно будет показывать.

— Давай, купим, а? — Антошка явно загорелся этой идеей, — смотри, какой он красивый. И полезный. Он нам про ветер все будет рассказывать. Давай?

— Хорошо, давай, — Михаил был несколько растерян и удивлен выбором сына, но спорить не стал.

Он вообще никогда и ни с кем старался не спорить. Ему казалось, что с человеком проще согласиться, если он настаивает. Так и человеку приятно, и себе нервы не тратишь. Правда, жена его частенько укоряла за это. Когда, бывало, сердилась, называла его «бесхребетным», «тюхтей» или даже «тряпкой». Но чаще добродушно подтрунивала над ним за такой мягкий и податливый характер, называя его то «добрым медвежонком», то «хомой». Хома — это сокращенное от слова «хомячок». Так она любовно называла Михаила с самого дня их знакомства за его полные, округлые щеки. Он вообще был крупным мужчиной. Не жирным, не толстым, а именно крупным. И довольно-таки сильным физически.

Рассчитавшись на кассе за покупку, они отправились встречать маму. Та вышла из отдела детской одежды, всплеснула руками:

— Антоша, ты опять папу уговорил какую-то ерунду купить?

— Нет, мама, — возразил Антошка очень серьезным голосом, — это не ерунда! Это флю…гер, — он вопросительно посмотрел на отца. Тот кивнул, — это флюгер, мама! Он нам ветер будет показывать!

— О, господи, — вздохнула Марина, — ну, пусть показывает, раз уж тебе так хочется.

В первую же поездку на дачу Михаил приладил флюгер на высокий шест, так, чтобы его было видно из окна. И вот уже сколько лет прошло, а флюгер исправно работает, ветер показывает. Крутится, родной, не зная ни сна, ни отдыха.

Вот и в этот приезд в деревню Михаил в который уже раз взглянул на яркую, раскрашенную во все цвета радуги вертушку. «Нет, все-таки хорошо, что мы его купили», — опять подумал он.

Выходные заканчивались, надо было уезжать из деревни в город. Он вышел на улицу, стал укладывать вещи в багажник машины.

— Чо, сосед, уезжашь? — услышал он голос позади. Обернулся, там стоял Василий, местный, деревенский житель.

— Да, пора. Завтра на работу.

— Хорошо вам, городским, — попыхивая папироской рассуждал Василий, — работа есть, квартира со всеми удобствами. А захотел размяться, так сюды приехал.

— Ну, не то, чтобы только размяться. Просто дом родительский без обихода оставлять тоже нельзя. А продать, вроде как, жалко, — попытался оправдаться Михаил.

— Вот и я говорю. И тута дом, и в городе. А нас тута правители наши совсем зажали. Совхоз развалили, фельдшерский пункт был — закрыли. Школу-семилетку — и ту нарушили. Детишки, которые еще тута есть, теперь в соседнее село ходят. Не ближний край! Все укрупняют чё-тось, «оптимизируют», говорят. На хрена нам така оптимизация? Ничё не пойму!

Михаил ничего не имел против начальства и правительства, но по привычке согласился:

— Это точно! Им на всё наплевать.

— То-то и оно! — подвел итог Василий.

В городе Михаил выгрузил семейство, отогнал машину на стоянку. Поднялся в будку охраны, заплатил за месяц пользования машино-местом. Возвращаясь домой, отметил про себя с досадой, что платная парковка на половину пустая, а во дворе опять машин пруд пруди. Везде наставлены. И у дверей, и в проездах и, что самое противное, на газонах. Зимой еще ладно, но с приходом весны и лета — просто ужас! Газоны все вытоптаны, измяты, на асфальте от них грязь! Свинство просто какое-то!

Погода уже который день стояла прекрасная, но среди недели налетела вдруг гроза. Ливень, гром молнии. Но главное — шквалистый ветер. На многих улицах даже поломало деревья, дороги были усыпаны листвой и ветками.

— Миш, ты бы съездил в деревню, а? — волновалась Маринка, — боюсь, там всю теплицу у нас, поди, разнесло. Посмотри, какой ураган был!

Вечером, сорвавшись с работы чуть пораньше, Михаил отправился в деревню. Дом, слава богу, стоял целый, теплица тоже. Он прошел по участку, осматривая внимательно все в поисках возможных разрушений. Даже лопата, забытая им воткнутой в землю на грядке, стояла на месте. Но что-то было не так, что-то цепляло взгляд. Михаил даже не сразу понял, что именно. Еще раз осмотрелся. О, черт! Конечно же, шест, установленный им несколько лет назад, был на месте, но на нем не было флюгера! Михаил снова пошел по участку. В самом дальнем углу, среди травы, валялся прижатый к забору раскуроченный пропеллер, чуть поодаль виднелся и поникший хвост флюгера.

Михаил собрал обломки, покрутил в руках. «Да-а, — подумалось ему, — вот шест стоит, даже лопата стоит. Потому что боролись с ветром и победили! А флюгер — он всегда по ветру. Вот и сдуло его. Доверился, бедолага, стихии, за что и поплатился! Вот и про меня Маринка говорит, что на мне все ездят, кому не лень, потому что я всегда соглашаюсь со всеми»!

Он вздохнул, сложил поломанный флюгер в ведро с мусором и совсем уже собрался, было, уезжать, как вдруг развернулся, решительно зашел в сарай. Вытащил оттуда несколько обрезков стальной трубы, моток проволоки и сигнальную ленту в красно-белую полоску. Прихватив еще плоскогубцы и кувалду, сложил все это в багажник машины и тогда только направился в город.

К вечеру тучи разошлись и закатное солнце освещало верхние окна многоэтажек. В наступающем сумраке двора, Михаил достал все из машины, начал забивать кувалдой трубы в край газона. Того самого, на котором вечно паркуются соседи. Вбил все трубы, стал натягивать проволоку.

Сначала подошел один сосед:

— Эй, мужик, ты чё творишь-то?

— А то не видишь? Изгородь делаю. Чтоб на газоне не парковались.

— Он что, твой, что ли, газон-то?

— Газон, понятное дело, общий. Но парковаться на нем вы, ребята, больше не будете. Вон, стоянка есть, туда и ставьте свои машины! Вот так вот!

Подошли еще двое. Один из них узнал Михаила.

— Миш, ты что ль? Здорова! Что это ты удумал тут?

— Порядок я, Володя, удумал. Хорош газоны топтать, да грязь разводить!

Михаил закончил работу, легко, словно игрушечную подкинул несколько раз кувалду, небрежным движением загнул торчащий конец проволоки внутрь, в ограду.

— Так-то, ребята.

Он сложил инструмент и уехал на парковку.

Мужики стояли, курили в задумчивости. Володя попробовал разогнуть конец загнутой Михаилом проволоки обратно. Не вышло. Подул на пальцы.

— Да, сорвало, видать, мужика с катушек. А если уж такого сорвало, то это вам не шутки! Хотя, если честно, по большому-то счету он ведь совершенно прав! Так, нет? — Владимир посмотрел на мужиков.

Один согласно кивнул, другой пожал плечами:

— Ладно, чего там. Будем, значит, перебираться на стоянку.

05.04.2021 г.

Последние дни

Это утро началось на Международной космической станции как обычно. Оба российских космонавта проснулись в определенное регламентом время, провели утренний туалет, выполнили комплекс физических упражнений в качестве зарядки и позавтракали. Собственно, режим дня, установленный еще много лет назад самим Сергеем Павловичем Королевым, был практически неизменным, что в Центре подготовки космонавтов на Земле, что на борту станции. Петр и Антон принялись за обычную свою работу: обслуживание приборов и оборудования согласно графику, проведение плановых экспериментов, подготовка к сеансу связи с Центром управления полетами, и прочее, и прочее. Антон, проплывая мимо иллюминатора, бросил взгляд на матушку Землю и невольно, в который уже раз, залюбовался красотой нашей планеты. Белые шапки полюсов, изящные изгибы материков, кружева перистых облаков, голубоватый ореол атмосферы. «Точно нимб над головой святого ангела, — опять пришла в голову мысль, — и красиво, и мистически завораживающе. Вот как тут оставаться атеистом? Ведь кто-то создал всю эту красоту! Каждый раз, как смотрю на нее, так об этом думаю… Да, дела»!

— Петь, пассатижи не видел? Что-то нет их на месте.

— А, да, сейчас верну. Они у меня. Что-то панель адсорбера не открывается…

— Ничего-ничего, я подожду. Слушай, а ты когда на Землю смотришь, какие мысли тебя посещают? — не удержался Антон от вопроса «не по теме».

— Чой-то нашло на тебя? — усмехнулся Петр.

— Да вот все думаю, почему святым на иконах нимбы рисовали? Вот глянь-ка на Землю, у нее атмосфера — чисто нимб, как у святоши какого. А ведь раньше люди Землю из космоса не видели! Или видели? Как думаешь?

— Эк тебя занесло! Ты, батенька, уж не в религию ли ударился? Оп-па! Ага, открыл-таки злодея этого. Все, держи пассатижи!

— Ага, спасибо. Ладно, это я так. Мысли вслух, что называется. Не обращай внимания.

— Да нет уж. Надо обсудить раз есть мысля, только опосля, — улыбнулся Петр, — вот закончим дела, а за обедом и поговорим…

Его прервал внезапно ворвавшийся в российский сегмент станции американский астронавт Том. Вообще-то, так делать на станции было не принято. Заходили, точнее, заплывали — невесомость все-таки — друг к другу россияне и американцы только по приглашению. Или когда совместная работа случалась. В крайнем случае, самостоятельно, но с разрешения хозяев сегмента. А так, чтоб прямо с наскоку, нахрапом — такого еще не бывало. Россияне удивленно обернулись на американца, но его крайне возбужденный вид объяснял все и сразу.

— Что-то случилось, Том? — встревоженно спросил Антон.

— Не знаю. Точнее, случилось. Мы получили приказ с Земли срочно свернуть все работы и возвращаться, — ответил Том, перескакивая с английского на русский и обратно, что говорило о чрезвычайном его волнении, — ни черта не понимаю! С ума они там посходили, что ли? Но приказ был повторен трижды!

А ваш ЦУП ничего вам не говорил?

— Да мы только сейчас освободились, как раз сеанс связи начинаем. Посмотрим, что скажут.

Однако, сеанс связи прошел как обычно. Чисто технические вопросы, точные, четкие ответы. На вопрос космонавтов об экстренном приземлении американцев в ЦУПе только развели руками. Не в курсе.

Тем временем американские астронавты действительно побросали все дела и спешно готовились покинуть станцию. Через пару часов их SpaceX отстыковался и направился к Земле.

— Что у них там стряслось? Что за срочная эвакуация? Может, с модулем их, с «Гармонией» этой что-то не так? — размышлял вслух Петр.

— Черт их знает! Может, наши что-нибудь выяснят? Спросим во время следующего сеанса. Но все это как-то странно выглядит, действительно, — подтвердил недоумение друга Антон.

— Ладно, давай работать.

И космонавты снова занялись запланированными на этот полет делами. Но вскоре прозвучал зуммер и заморгала одна из лампочек на панели управления — срочный сеанс связи с ЦУПом.

— Так, парни. По поводу астронавтов пока выяснить ничего не удалось. У нас тут заварушка намечается, — прозвучал в динамике встревоженный и напряженный голос руководителя полетов, — политики опять воду мутят. Не ймется им. Украинские войска поперли на Донбасс, наши заступились, ну и закрутилось. Но, надеюсь, это ненадолго, утрясется, уляжется. Так что вы там особо не переживайте. Работаем в обычном режиме. Я вас просто проинформировал.

Далее последовали обычные рабочие моменты, касаемые функционирования оборудования станции и предстоящего выхода в открытый космос для отладки работы нового модуля «Причал». Но все же чувствовалось какое-то напряжение, царившее там, на Земле, в ЦУПе.

После окончания связи Антон с Петром переглянулись. В глазах обоих космонавтов читался один и тот же вопрос — что же там происходит на их родной матушке-Земле, что даже в ЦУПе народ напрягся. Это вам, друзья мои, не шутки! Это уже не заварушка. Точнее, не просто заварушка, развязанная политиканами, это уже что-то совсем серьезное.

Работа не спорилась. И хотя оба молчали, но думали об одном и том же. Какая уж тут работа? Ведь там их семьи. Их родные, любимые, их друзья. Как и куда эта «заварушка» вылезет, каким боком обернется? Да и что там с друзьями, основная часть которых — военные летчики?

Постепенно работа наладилась. Мысли мыслями, а руки свое дело знали — сказывались годы упорных тренировок на тренажерах. Космонавты старались не выдавать друг перед другом свое нарастающее волнение.

Через какое-то время снова прозвучал сигнал, означающий экстренную связь с землей. После включения связи в динамике раздался голос Николая — старшего оператора ЦУПа, давнего соседа и друга Антона.

— Ребята, я внештатно влез, втихаря, пока в ЦУПе нет никого, так что говорить буду коротко. Если войдет кто — сразу отключусь, имейте в виду.

— Как это нет никого в ЦУПе? Николай, ты в своем уме? Не намахнул, часом грамм двести? Что ты говоришь такое? — удивился Антон.

— Не перебивай. Нет времени. Короче, локальный, казалось бы, конфликт неожиданно начал приобретать непредсказуемые формы. В общем, заступились наши за Добасс, думали, так, пошумим, погремим оружием, да и разойдемся. Ан нет! Влезли тут натовцы, засранцы. Понагнали кораблей и подлодок в Черное море. Словом, час от часу не легче. Все развивается бурно и совершенно спонтанно. Пошла в ход «тяжелая артиллерия». Ну, а когда собаки эти, ну, америкосы с натовцами, надумали по Москве жахнуть, тут уж не до шуток стало совсем. Наши ПВО, конечно, большую часть ракет перехватили, но несколько ударов по Москве, Питеру и другим крупным городам проскочили.

Президент наш тут же напомнил им, сукам, что бить будем не только по их войскам поганым, но и по центрам принятия решений. Тем более, что они первыми начали. Короче, на данный момент ситуация такая: наши готовят ракетно-бомбовые удары по опорным точкам натовцев, а заодно, я думаю, и по европейским столицам, коль уж они Москву обстреливают. Дальше, скорее всего, и до Вашингтона с Нью-Йорком дело дойдет. И не факт, что только обычным тротилом все закончится. Зарубились крепко! Боюсь, и ядерное оружие скоро в ход пойдет. Тактические ядерные боеприпасы, кстати, уже применяют. Правда, пока только против войск. Но сами понимаете, это только пока! Говорю же — все как-то круто разворачивается, спонтанно, непредсказуемо, вихреобразно.

Так что, посидите пока там, на орбите. Снять вас сейчас нет никакой возможности. Как только хоть немного утихнет все, тогда сразу постараемся вернуть вас на Землю. Все, отключаюсь. Держитесь, ребята!…

Что-то в динамике зашуршало, и голос пропал. Наступила мертвецкая тишина. Напряжение было такое, что казалось, щелкни легонько пальцами, и даже воздух зазвенит. Антон и Петр ошарашенно смотрели друг на друга.

— Не может быть… — после долгой паузы выдавил Петр.

— Не должно было быть, — подхватил Антон, — да вот и случилось…

— Как ты думаешь, как там наши?

— Думаю, их не бросят. Помогут, укроют, спасут, в конце концов.

— Где укроют? Насколько я знаю, ни одного толком действующего убежища у нас нет. Какие и были — давно заброшены или коммерсам под склады сданы.

— Ну, метро же есть. Опять же госрезерв. Стратегический запас. На сколько-то да хватит.

— Не знаю, — отстраненно произнес Антон, — Петь, а с нами как же?

— Повисите, говорят, пока. Снимем, как только сможем.

— И когда они, черт возьми, смогут? А если и вовсе не смогут? Сколько мы тут продержимся?

Петр нахмурился, потом заглянул в бортовые документы, сказал задумчиво:

— С учетом того, что последний «Прогресс» был пять месяцев назад, а следующий, тот, что должен был прибыть, теперь уже прибудет вряд ли… Думаю, на месяц — полтора у нас запасов хватит. Это по кислороду. По питанию… Если экономить, то месяца на два — два с половиной. По воде… тут сложнее.

— Воздуха точно хватит на месяц?

— Если система регенерации не подведет, да шашки кислородные не сгорят — должно хватить.

— А утечка?

— С утечкой сложнее. Мы с тобой даже не знаем, будет ли она прогрессировать. При нынешних потерях… Да нет, на месяц должно хватить в любом случае.

— А потом?

— Потом… Тяжелый вопрос. Думаешь, так надолго это все? Может, одумаются, успокоятся? Ну, не враги же они собственным народам. Политики я имею в виду. Да и военное руководство. Ну, должны же они понимать допустимые пределы! Не до полного же истребления!

— Знаешь, при уровне летальности современного оружия, могут и не заметить, как черту эту проскочат!

— Да нет, не думаю… — медленно произнес Петр.

— Стоп! Глянь-ка! Нет, ты только глянь!!! Что за четровщина?! — перебил его Антон, уставившись в иллюминатор. Петр тоже посмотрел на Землю. Обоих космонавтов охватил неподдельный ужас: планета уже не была голубой. По ней ползли мрачные серо-коричневые тучи, постепенно затягивая всю поверхность. То тут, то там сквозь этот мрак сверкали ярчайшие короткие вспышки, после которых начинались вихри, несущие еще больше черноты, мрака и скверны. Европу и значительную часть России уже совсем нельзя было разглядеть. Еще одним источником этого страшного мрака стала Северная Америка. Чернота и грязно-бурая серость расползалась по всей атмосфере, все больше и больше закрывая собой Землю.

Вот уже и Южная Америка начала покрываться этим кошмарным мраком, еще немного, и исчезнет в темноте Австралия. Космонавты не могли оторвать глаз от разворачивающегося на их глазах апокалипсиса. Это было страшно, невероятно страшно и завораживающе одновременно. Гибель планеты. Кто и когда еще увидит такое? Но лучше бы и не видеть, тем более что гибнет твоя, родная планета. Земля гибнет! А значит, и все живущие на ней! Как, какими словами можно передать этот ужас, это горе и это отчаяние двух людей, случайно, невольно оказавшихся свидетелями этой драмы, находясь при этом в стороне от гибнущего мира. Их мира.

Слов не было. Чувств не было. Ничего не было, кроме ужаса и отчаяния.

Прошли сутки. Потом вторые и третьи. Не было ни связи с ЦУПом, ни информации о происходящем там, на Земле, ни визуально воспринимаемой картины. Земля стала одноцветной, мрачной, грязно-серой с небольшими вкраплениями темно коричневых пятен. Как будто засохшие, заскорузлые капельки крови на мутно-грязном теле мертвой планеты.

Все эти дни они молчали. Ни слова не было произнесено. Шок, ступор, какое-то окаменение напало на них. К исходу четвертых суток Антон мрачно произнес:

— Как думаешь, выжил кто-нибудь?

— Надеюсь, что да. Хоть кто-то да должен был выжить! Впрочем, если эта ядерная зима затянется, то им, выжившим, не долго осталось…

— А нам?

— Не знаю. Если в ближайшее время не будет связи, думаю, и нам…

И снова молчание. Долгое, тягостное, почти безысходное. Но все-таки где-то, глубоко-глубоко в душе каждого из них таилась крохотная надежда.

Спустя неделю Антон не выдержал:

— Черт, черт, черт! — заорал он вдруг во весь голос, — черт! Ты как хочешь, а я больше не могу! Предлагаю перейти в корабль и вернуться на Землю! Ты готов?

— Не дури, — мрачно отозвался Петр, — во-первых, без контроля посадки мы сядем неизвестно где. Во-вторых, после стольких месяцев на орбите, мы даже ходить на Земле сами не сможем, ты же знаешь, в третьих…

— Да и хрен с ним! — взорвался Антон, — мы и тут сдохнем! Так уж лучше на Земле. Зато хотя бы увидим — выжил кто-нибудь или нет! Хотя бы знать будем!

— В третьих, — все также тихо, но твердо, тщательно проговаривая каждое слово, продолжил Петр, — у нас приказ. Ты забыл? Нам приказано оставаться здесь. Точка.

— А как же там наши? Как Ленка моя, как дочурка??? Нет, ты как хочешь! Выполняй этот дурацкий приказ, а я отправляюсь на Землю!

— Прекрати истерику! — еще тверже и членораздельнее произнес Петр, — соберись! Возьми себя в руки! Если отстыкуешься, не увидишь ты ни Лены своей, ни дочурки. Ничего не увидишь. И никого. Погибнешь в первые же сутки. И, спрашивается, смысл?

— А здесь торчать? Есть смысл?

— Нам приказано ждать. Сейчас радиоактивность еще слишком высока. Период полураспада короткоживущих радиоизотопов несколько суток. Сто тридцать первый йод, к примеру, через восемь суток теряет половину активности. Надо выждать. Когда уровень радиации несколько снизится, оставшиеся в живых помогут нам вернуться. А там, на Земле, уже и будем думать, как жить дальше.

— Ага, если там вообще можно теперь жить…

— Ну, по крайней мере, есть шанс увидеться с родными перед смертью.

За этими разговорами истерика Антона понемногу улеглась, хотя обоим было неимоверно тяжело на душе.

Шли тридцать восьмые сутки после случившегося на Земле кошмара. Запасы воздуха иссякали, и это становилось все очевиднее с каждым днем. Связи по-прежнему не было. Ничего не было. Казалось, что уже и смысла в их нахождении на орбите, да и в самом их существовании, как таковом, теперь тоже не стало. Но они пытались держаться. Забросив запланированные научные эксперименты, занимались лишь поддержанием в рабочем состоянии систем жизнеобеспечения станции, да исправно вели дневник наблюдения за погибшей планетой. Зачем? Они и сами толком не знали. Скорее, это была привычка. Привычка исследователя — наблюдать, все скрупулёзно фиксировать, отмечать малейшие изменения и события.

На сорок вторые сутки стало понятно, что воздуха совсем не осталось. Они лежали, если можно так выразиться с учетом невесомости, впав в состояние отрешенности и какого-то странного сомнамбулизма. Через сутки умер во сне Антон. Еще через восемнадцать часов — Петр.

Мертвая станция с погибшим экипажем продолжала наматывать круги по орбите вокруг безжизненной планеты. И только звезды светили все также ярко, призывно и весело. Все, кроме одной. Казалось, что звезда по имени Солнце стала вдруг тусклой, грустной и безразличной ко всему. Да и с чего тут веселиться, когда эти глупые, безответственные, неосмотрительные, но такие любимые ею, взращенные и обогретые ее лучами люди погубили не только себя, но и самую лучшую, удобную и прекрасную планету во Вселенной.

23.02.2022 г.

Случай в N-ске

В городе N-ске произошел удивительный случай. Хотя, на мой взгляд, само по себе событие по нынешним временам довольно-таки рядовое. Однако сподобилось оно вызвать международный скандал. Натурально.

Одним словом, дело было так. Шел футбольный матч. Встречались команды собственно самого N-ска с командой из соседнего городка. Все шло хорошо. Как обычно все шло. Да так бы и пришло к окончанию, но тут не вынес такой обыденности один из болельщиков. А именно — самый крутой в том городе предприниматель. Олигарх местного значения. Приняв изрядную дозу горячительного, спустился он с трибуны и подошел к тренеру родной команды.

— Слышь, брателло, че-то сегодня наши слабенько гоняют. Дай-кось, я им пособлю малость.

— Это как же? — изумился тренер.

— Выдай-ка мне, брателло, форму. Пойду шарик покатаю. Покажу, как надо.

— Простите, но не положено. При всем уважении, так сказать, но только членам команды…

— Ты это, брателло, — перебил его олигарх, — не суетись. Пятьдесят косарей зелеными устроит тебя?

— Ну-у… Пятьдесят… Хорошо, прошу вас в раздевалочку, — надломился тренер.

«В команде хозяев замена, — трендел тем временем комментатор, — с поля уходит Серотонов, ему на смену… Бог ты мой! Ему на смену выходит… Что же это происходит-то? На смену одиннадцатого номера выходит… Да он же как баба беременная на сносях! Куда с таким-то пузом? Кто его выпустил? Да и кто это такой? Ах, да… Простите. Я узнал! Извиняюсь, извиняюсь. Итак, на поле выходит уважаемый человек, почетный член команды, играющий, можно сказать, тренер, наставник, так сказать…».

Тем временем и уважаемый, и наставник, потряхивая брюхом, попытался добежать до мяча, запыхался, отошел к бровке. Засунув два пальца в рот, свистнул в сторону трибун и замахал кому-то рукой, типа «ко мне!». Тут же к нему подбежали пять-шесть человек среднеазиатской наружности. Олигарх им что-то объяснил, тыкая рукой в сторону поля. Те закивали головами и бросились за мячом.

Судья остановил игру, указывая тренеру на нарушение численного состава и посторонних на поле. Тренер кивнул и сделал знак «щас поправим». Подошел к олигарху, пошептались. Олигарх среднеазиатских подручных своих с поля увел. Одного переодели в форму команды и снова выпустили на поле.

Не мудрствуя лукаво, азиат схватил мячик, добежал до ворот своей команды и зашвырнул мяч за спину вратаря. Стадион взорвался. Местные орали проклятия в адрес новобранца, приезжие визжали от восторга. Однако, гол не засчитали. Олигарх выскочил на поле, что-то долго и с жаром объяснял азиату, понуро стоявшему перед ним в мешковатой форме, явно на пару размеров ему великоватой.

Выслушав наставления, азиат снова схватил мяч, прибежал к воротам соперника, оглянулся на олигарха: «Так? Сюда?». Олигарх закивал головой, обеими руками показывая на ноги, типа «Ногами, ногами бить надо»! Азиат понял, бросил мяч перед собой, пнул в упор. Ошалевший от всего происходящего вратарь не сдвинулся с места. Азиат снова оглянулся на олигарха, добыл из ворот мяч и запнул его туда снова. Потом снова и снова. Он явно вошел в раж. Доставал мяч и тут же забивал его в ворота. И так раз десять подряд.

Наконец, прибежал судья, отобрал мяч у азиата, вынул из нагрудного кармана футболки красную карточку, свистнул в свисток и указал азиату рукой: «Вон с поля»!

Азиат не растерялся, выхватил у судьи карточку и стал совать ее судье прямо в нос, приговаривая: «Сам иди, сам иди»! Но тут на подмогу судье пришли уже игроки обеих команд, совместными усилиями выдворили азиата на скамейку запасных. Все это сопровождалось дикими криками целой толпы других азиатов, которые дружно скандировали: «Абдуллох, Абдуллох, Абдуллох»! Видимо, так звали несостоявшегося форварда. Когда крики не помогли, азиаты перешли в наступление. Откуда-то их набралась приличная толпа, они высыпали на поле, продолжая орать «Абдуллох!», окружили судью и на очень ломаном русском пытались с негодованием объяснить ему, что все забитые Абдуллохом голы надо незамедлительно засчитать.

Словом, матч был сорван, футболисты ушли в свои раздевалки. Но для азиатских болельщиков Абдуллоха все только начиналось. К вечеру стадион был полностью оккупирован азиатами. Причем, сюда же заявились их жены и многочисленные дети. Они разбили прямо на поле палатки, разожгли костры. Тут и там варили в казанах какую-то дурно пахнущую полбу.

На другой день на стадион пришли тренироваться легкоатлеты. Однако тренироваться было крайне затруднительно. Вслед за бегущими по танталовым дорожкам стайерами неслись толпы азиатских детишек с протянутыми руками, выпрашивающих милостыню. Подле каждого толкающего ядро или швыряющего копье спортсмена также собрались кучки маленьких оборванцев, не просящих, а просто-напросто нагло требующих подаяния. Какая-то сердобольная прыгунья в длину попыталась было поделиться с оборванцами припасенными на тренировку бананами, шоколадными батончиками и водой, но вся эта снедь полетела обратно, прямиком ей в голову. Никому не нужны были ее угощения. Оборванцы требовали денег. И только денег!

Словом, все тренировки были сорваны так же, как и вчерашний футбольный матч. После обеда на стадион прибыла местная полиция. Но еще раньше полиции сюда понаехали журналисты и корреспонденты, аккредитованные при иностранных изданиях и телеканалах. Откуда столько иностранной прессы взялось в маленьком, заштатном российском городишке понять было невозможно. Тем не менее, в тот же день во всех иностранных телевизорах красовалась одна и та же картинка: беспощадная русская полиция расправляется с невинными мигрантами, выгоняя их из палаток и обрекая несчастных оставаться под открытым небом вместе с нехитрым скарбом и многочисленными, изможденными голодом и страхом детьми.

Короче говоря, ни дать, ни взять — международный скандал! Разгон мигрантов, насилие, грубость и безжалостность силовиков.

К вечеру стадион был очищен от посторонних. Всех вернули в места их проживания. Некоторых, правда, отправили в областной центр для последующего выдворения из страны, ибо никаких разрешительных документов на проживание в РФ у них не оказалось. Зато оказались изрядные запасы запрещенных препаратов растительного происхождения. Наркоты, другими словами.

Вскоре все улеглось, а через несколько дней и вовсе забылось. Но осадочек, что называется, остался. В иностранной прессе преимущественно.

02.10.2021 г.

Лист Мёбиуса

Короткие каникулы в институте заканчивались, как и моя поездка в Москву. Я сел в фирменный скорый поезд «Урал», порадовался, что оказался в купе один и достал только что приобретенную книжку, приготовившись почитать. Буквально за минуту до отправления в купе ввалился какой-то дядька лет под шестьдесят:

— Здорова, сосед. Уф, чуть не опоздал! Здесь с нами кто-нибудь едет?

— Нет, только я и, судя по всему, еще вы.

— А, да. Прости, что я сразу на «ты». Ничего?

— Ничего, — ответил я, немного расстроившись, что ехать придется все-таки не одному. Так хотелось побыть в одиночестве после насыщенной программы в столице, отоспаться, почитать, — с учетом разницы в возрасте…

— Да, уж… Возраст есть возраст. Студент? Как зовут?

— Антон. А как вы догадались, что я студент?

— Так у тебя ж учебник в руках. Технарь?

— Да, политехнический, — я взглянул на обложку книги. «Ядерные источники энергии и движители космических аппаратов». С чего он взял, что это учебник? Просто интересная книга, давно искал что-то подобное. Атомные реакторы я и без того изучаю в ВУЗе, а вот ядерные установки для космоса — тема закрытая. А тут зашел в книжный, и на тебе! Такая удача! Сборник статей Курчатовского института. Не удержался, купил.

Поезд тем временем тронулся и начал набирать ход. За окном проплывали станционные постройки, локомотивное депо, а чуть позже — дома и кварталы на окраине города. Я смотрел, задумавшись: вот Москва, столица, мегаполис мирового уровня. А на окраины посмотришь, так вот, со стороны, так ничем они не отличаются от какого-нибудь затрапезного, заштатного, провинциального российского городишки. Та же серость, убогость, грязь на улицах, кривые, полусгнившие постройки во дворах многоэтажек, ряды железных, ржавых гаражей. Вскоре окраины сменились коттеджными поселками, после садами, а потом и вовсе полями и перелесками. День был хмурый, пасмурный, по-осеннему тоскливый.

Дядька неспешно и основательно расположился на своей полке, подсел к столу, начал доставать разную снедь из пакета.

— Как говорили древние: «Омниа мэа, мэкуум порте», что означает — все свое ношу с собой! Промотался, понимаешь, весь день по городу. Даже перекусить было некогда. Вот, хапнул в магазине, что под руку попало. Червячка заморить, как говорится. Угощайся.

— Спасибо, я сыт, — стал я отнекиваться, удивляясь при этом, в каком это таком магазине мужик набрал все эти вкусности? Икра лососевая, бутерброды с бужениной, огурчики малосольные, банка тушенки, язык лося копченый и вареные яйца «в мешочек», — извините, пожалуйста, а вареные яйца вы тоже в гастрономе брали?

— Смекаешь! Нет, брат, тут большинство припасов мне жена друга сунула, как ни сопротивлялся. Она у него хлебосольная, заботливая, без туеска с харчами из дома не выпустит. Тем более в дорогу. Вообще-то друг мне самолетом предлагал лететь, а я поездом люблю. Спешить мне, в общем-то, некуда, а поезда люблю с детства. Да, я не представился. Михаил Алексеевич, врач. К вашим услугам, — дядька протянул руку, — будем знакомы.

— Очень приятно, — ответил я, пожимая его крепкую, широкую пятерню.

— А что, Антоха, тяпнем по граммулечке за знакомство, а? — Алексеич открыл «дипломат», достал бутылку коньяка.

— Добрый коньяк, Дербент. Не тот, что в магазинах продают. Настоящий.

— Спасибо, но неудобно как-то на халяву.

— Не тушуйся, студент. Я угощаю. И вообще, не бери ты в голову. Это не халява, а от чистого сердца!

Мы выпили.

— Закусывай, чем Бог послал, да Люська снабдила. Не стесняйся. Так вот, о поездах. Родился я в небольшом, захолустном поселке. Сельский, можно сказать, был житель. Железной дороги у нас там отродясь не бывало. И когда я первый раз увидел поезда, я просто обалдел! Так, знаешь ли, они мне к душе прилегли! Я даже после школы в железнодорожный хотел поступать, да математика подкачала. В итоге отдал дань другой своей мечте детства — лечить. Вообще-то планировал ветеринаром стать, животинку разную излечать, но друг-одноклассник уговорил в медицинский. Ну, а у тебя какая специализация?

— Атомные электростанции и установки. Энергетика, в общем.

— Тема серьезная. Вот и друг мой, у которого я в Москве был, тоже в некотором роде технарь. В одном из технических институтов столицы высшую математику преподает. Башка!

Алексеич выхватил неведомо откуда нож, больше напоминающий небольшой клинок или финку, ловко орудуя им, вскрыл консервные банки, нарезал копчености и колбасу. Видно было сразу, что человек владеет холодным оружием. И владеет профессионально. «Хирург?», — подумал я.

— А вот скажи мне, Антон, ты, как технарь, вот как ты представляешь себе человеческую жизнь? Ну, то есть, если окинуть всю жизнь одним взглядом. Какой геометрической фигурой она тебе кажется?

— Странный вопрос, — я несколько растерялся, — как-то не задумывался над таким сравнением: жизнь и геометрическая фигура… Может быть, квадрат?

— Ага, черный. Как у Малевича, — рассмеялся Михаил Алексеевич, — сдается мне, что Казимир именно жизнь свою так и изобразил. А яйцеголовые искусствоведы теперь все трактовки ищут, расшифровывают, философию в этом квадрате найти пытаются. А Малевич-то не раздумывая и не философствуя просто взял, да и намазюкал свое настроение на холсте. Жизнь свою нарисовал. А поскольку являлся ярым последователем художественного течения под названием «кубизм», так ничего лучше не придумал, как намалевать обычный, но мрачно-черный квадрат. Даже до куба дело не дошло. Плоский он был человек! Хоть и художник. От слова «худо», видимо, — Михаил Алексеевич снова рассмеялся, — нет, я не смеюсь. Это, между прочим, серьезно. Вот какой фигурой ты мог бы наиболее точно описать человеческую жизнь? Плоской, объемной или, скажем, неким размытым пятном на белом, огромном листе судьбы?

Я на секунду задумался, вспомнив, как учил меня в свое время мой дядя: если не знаешь, что ответить на вопрос, нужно сказать «А?». То есть, как будто бы ты переспрашиваешь, и пока тебе вопрос повторяют снова, ты выигрываешь время для наиболее правильного и подходящего в данной ситуации ответа. И я, кстати, порой пользовался этим нехитрым приемом. Но на этот раз решил пойти чуть дальше:

— Простите, а вы, Михаил Алексеевич, как это себе представляете?

— Хм. Молоток! Вот у одного еврея спросили: «Исаак Абрамович, а почему вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?», и тот ответил: «А ви как думаете?», — изображая еврейский акцент, вставил анекдот Алексеич, — вовремя заданный встречный вопрос — хорошая уловка, когда не знаешь, что сказать. Хотя, эрраре хуманум эст! То есть — ошибаться свойственно человеку. Латынь. Так что, не надо бояться собственных ошибок! Ну, давай-ка еще по маленькой. Да ешь ты, ешь, не стесняйся. Наверное, думаешь: вот привязался старый хрыч!

— Нет, ну, что вы! Наоборот, мне даже интересно, — чистосердечно признался я, — знаете, не каждый день встретишь такого человека.

— Какого «такого»? Навязчивого?

— Нет, я бы сказал, нетривиально мыслящего. Человека с неожиданным взглядом на жизнь.

— Да уж. Ты меня извини, Антон, за брюзжание мое. Возрастное, наверное…

— Нет-нет, что вы! Мне очень интересно. Ехать нам долго, отчего бы не обсудить насущные проблемы современных обобщающих теорий? Ваш взгляд мне, по крайней мере, нравится.

— Да, взгляд, — вдруг очень медленно и задумчиво произнес Михаил Алексеевич, — вот со взгляда-то все и началось. Зашел я тут третьего дня к другу своему, математику, на работу. Сидим у него в кабинете, так, болтаем ни о чем, курим. И вдруг натыкаюсь я взглядом на картину у него на стене. «Что это?» — спрашиваю, а он смеется: «Ну, Мишка, — говорит, — не зря тебя в железнодорожный-то не пустили, ты б там натвори делов, на железных наших дорогах! Это же лист Мёбиуса! Мы же в школе на уроках математики проходили. Неужели забыл? Картину эту мне студенты подарили».

А намедни проснулся утром, лежу, в потолок уставился в одну точку, и вдруг подумал: а что есть жизнь человеческая? Вот у одного — это прямой и ровный путь. Ну, представь себе, друг ты мой Антон, лист бумаги в виде полосы. Скажем, сантиметров сорок длиной и сантиметра четыре шириной. Это жизнь. Есть начало, есть окончание. Берешь ты ручку, ну, или карандаш, и ведешь линию по этому листу. Линию жизни. И никак она прямой не получается, но и за пределы полосы этой тоже не выходит. Так многие живут, кстати сказать. Вильнуть немножко можно, но за грань — шалишь! Туда нельзя, там листа уже нет, там пропасть. Вот и вихляемся. Зато более-менее ровно. И плоско.

Но есть люди, которые бросают вызов судьбе! Не хотят, не могут они по ровному от начала и до самого конца! Скучно им такое житье. Тогда они начинают действовать. Кто как. Пытаются судьбу свою объегорить, изменить все в корне. И тогда их жизнь из плоской полосы превращается в объемную, трехмерную фигуру. И фигура эта — кольцо. То есть та полоса, она как бы скручивается, и зачастую концы ее смыкаются. Но если пройтись карандашом по такой поверхности, то вернешься в начало. Так ведь? Помнишь, в песне у Высоцкого: «Разрывы глушили биенье сердец, Мое же негромко стучало, Что все же конец мой — еще не конец, Конец — это чье-то начало!». Прав, ох, тысячу раз прав был Владимир Семенович! Вот, что значит настоящий поэт!

Но бывают еще более отчаянные головы! Те все норовят на другую, на внешнюю сторону кольца заглянуть. И упорству их нет предела! «Поем мы песню безумству храбрых!», — Максим Горький, кажется, писал. Так вот. У особо бесшабашных получается… как бы это сказать. Кольцо это у них разворачивается с одной стороны на сто восемьдесят градусов! Но природа его такова, что концы этой полосы, полосы жизни, снова соединяются, но уже в таком вот, перевернутом с одной стороны виде. И что получается?

— Лист Мёбиуса тогда и получается, — подхватил я, увлеченный рассуждениями Михаила Алексеевича и полностью погруженный мыслями и воображением своим в описанные им геометрические образы.

— Точно! Сразу видно грамотного человека! Да только вот ведь в чем беда: если ведешь карандашом или ручкой, то что? А то, что никакой второй стороны у этого листа теперь нет! И фигура объемная, трехмерная, а сторона одна! И рваться, и заглядывать-то уже просто некуда! И по большому счету, пусть так, да сяк, пусть в объеме, но ты в одной плоскости! Постоянно в одной плоскости!

А в один прекрасный день вдруг бац! — и рвется неожиданно ленточка эта в любом непредсказуемом месте. И все! Жизнь заканчивается.

Попутчик мой вздохнул и замолчал. Я уставился в окно. Серые тучи, казалось, гнались за нашим поездом, нависали, давили, словно пытались затормозить его движение. Редкие снежинки первого, осеннего, еще робкого и, как будто бы, неуверенного пока в своих силах снегопада прыгали за окном то вверх, то вниз в такт перестуку колес. Они то вдруг улетали прочь с невероятной скоростью, то возвращались обратно, ударяясь в стекло.

— Утомил я тебя философией своей? — улыбнулся Алексеич.

— Очень занимательная аналогия. Только все это, знаете ли, теория, красивая метафора, не более. Вот посмотрите в окно. Видите? Деревья, тучи, вон домишки какие-то у переезда, машины. Люди. И люди эти все разные. Разные жизни, разные устремления, беды, наконец, и те у всех разные. Разве все это уложишь на одну сторону листа? Как ни крути, а жизнь более разносторонняя, более многогранная вещь, — попытался я вернуться к действительности из нарисованной моим странным собеседником плоско-замкнутой картины мироздания.

— Да. Люди. Я, собственно, о людях и говорю, точнее, о их судьбах, о жизненных путях, — задумчиво произнес Михаил Алексеевич, — не стану говорить за других, чужая душа — потемки, как известно. Но если тебе еще не наскучила наша беседа, могу документально, на фактах своей жизни, своей биографии доказать тебе обоснованность моих рассуждений. Согласись, что уж кто-кто, а я-то свою жизнь знаю досконально.

— Любопытно было бы послушать.

— Так вот, — начал свое повествование Алексеич, плеснув по рюмкам коньяку и нарезая копченый язык лося, — родился я, как я уже тебе говорил, в сельской местности, в поселке. Поселок наш небольшой, тысяч двенадцать-тринадцать населения, но при этом — районный центр. Когда понял я, что железнодорожником мне не стать, нацелился в медицинский. А для верности, родичи мои выхлопотали в районной больнице направление. В советские времена такое часто практиковалось. Дают выпускнику сельской школы направление от предприятия, поступает он в ВУЗ, практически минуя всякие там конкурсы, но по получении диплома обязан три года на родном, направившем его на обучение предприятии, отработать. Вернуть должок, так сказать. Ну, отучился я в меде, вернулся в родные пенаты, а там меня вместо ЦРБ запихнули в глухую деревню на окраине района участковым терапевтом. Тогда это так называлось.

На самом же деле — мастер на все руки, поскольку доктор в единственном числе. Врач общей практики по-нынешнему. Фельдшера или медсестры и тех-то зачастую там не было. Ты и роды принимаешь, и оперируешь, и травмы твои, и старики со своими болячками, и дети с ангиной да скарлатиной. В общем, работы невпроворот. Ты и на приеме, ты и скорая, ты и по стационару дежурный. Вечный дежурный, круглосуточный. А надо сказать, что еще будучи интерном, я женился. Ну, любовь, сам понимаешь. Не хотел ее потерять. Красавица была первая на курсе, боялся — уведут. Вот и женился.

Жена молодая, естественно, со мной поехала. Она аллергологом была. Отсидит на приеме с восьми до четырнадцати — и домой. Ничего, кроме аллергий ее не интересует. А какие в деревне, к чертовой матери, аллергии? У кого? На свежем воздухе, на всем натуральном, да в постоянной работе. Ну, обращались к ней старушки. Так, от безделья, поболтать с городской докторшей, пообщаться от скуки. А жилье нам выделили, знаешь какое? Старый деревянный домишко. На две семьи. Мы и еще учительница с мужем-трактористом. Удобства на улице, печь на дровах, воду из колодца в ведрах носить надо. Баня была, да и та сгнила, развалилась. Ни помыться, ни уединиться. Деревенский вариант коммуналки. Вот и сбежала супружница моя от такого счастья в шалаше. Уехала к родителям.

Я, конечно, к главврачу, типа того, обещали жильем обеспечить молодых специалистов. А он мне в ответ: «Тебе государство обещало, вот у него и спрашивай. А я ничего не обещал. Да и нет у меня жилья для вас. Тем более в деревне. Я вот персонал районной больницы расселить не могу, по углам мыкаются, а ты тут демагогию про обещания разводишь. Шиша ломаного не стоят все эти обещания да гарантии! Короче говоря, куод лицет Йови, нон лицет бови! Латынь не забыл еще? Что положено Юпитеру, то не положено быку. Такова се ля ви, дорогой ты мой. Вот и вся любовь».

Ну, оттрубил я свои три года в этой богом забытой дыре и рванул в город, к жене. Устроился в приличную городскую клинику. Зарплата, правда, не ахти какая, но больница престижная. Жилья тоже никакого, поэтому жить стали у ее родителей. Отец ее, тесть мой, был офицером, в штабе округа служил. Квартира у них большая, трехкомнатная. Но все одно, я считаю, не дело с родителями жить. Коль семья своя — так и жизнь своя, отдельная, так сказать, должна быть. Все подбивал Ольгу, жену свою, съехать от родителей. Пусть арендовать жилье, пока своего нет, но съехать. А та ни в какую. Более того, стал я замечать, что разлука наша вынужденная, пока я в деревне пахал как бобик, Олю сильно изменила. Стала она отдаляться от меня, избегать.

И вот однажды летом укатила она с подружкой в Ейск, к тетушке своей в гости, к сестре тещи. Вернулась — вся в золоте. И колечко, и цепочка с кулончиком. «Откуда?», — спрашиваю. «Колечко, — говорит, — тетя подарила, а цепочку — дядя мой». А вскоре симптомы у нее появились. И весьма характерные. Меня-то не проведешь! Токсикоз первой половины. Беременная она приехала от тетушки-то! Ну, поговорили с ней откровенно. Тут и выяснилось, и про цепочку, и про колечко, да и про все остальное… На развод, кстати, она сама подала. Что делать? Я согласился.

Приглашает меня тесть. На приватную, скажем так, беседу. Причем не дома, а в кабинет свой в штабе округа.

— Ты, Миша, уж прости нас с матерью, — говорит, — что дочку такую непутевую вырастили. Виноваты мы. Посему помочь тебе хочу. Вот куда ты сейчас пойдешь? Жилья у тебя нет, жены тоже нет. Так что, предлагаю тебе пойти в армию, послужить. С медициной я договорюсь. А что? Медики толковые в нашей армии ох, как нужны. Зато сыт будешь, одет, обут. Да и без крыши над головой не оставят.

— Да что Вы, — говорю, — какой из меня военный?

— Ниче-ниче. Опыт кой-какой у тебя есть уже, остальному научат. Парень ты неглупый, освоишься. Так как?

И действительно, думаю, куда мне деваться? Ну, не в деревню же обратно ехать. Она мне и так до чертиков надоела.

— Ладно, — говорю, — была-не была.

Согласился, в общем. Чувствуешь, друг ты мой Антон, куда я клоню? Детство, школа, институт. Работа по направлению в дыре этой. Это пока все полоска. Ровная, горизонтальная, плоская. Линия на ней кривая, конечно, но в общем и целом… А тут — резкая такая перемена. Полоска моя жизненная уже как-то закручиваться начинает. Согласен?

— Пожалуй, согласен, Михаил Алексеевич. Поворот в жизни действительно крутой у Вас получился. А дальше что?

— А дальше… А дальше все круче и круче начало все поворачиваться. Прослужил я около года в одном из гарнизонных госпиталей. Ни перспектив, ни радости, ни семьи. И тут первая чеченская. Стали добровольцев на войну набирать. Я и пошел. А что мне терять-то? Аут винцер, аут мори, как говорили древние. Иду победить или умереть.

Конец ознакомительного фрагмента.