Крест, орел и полумесяц. Обманчивый рай

Дмитрий Ольшанский, 2022

Крестовый поход короля Владислава против турок закончился кровавым разгромом в битве при Варне. Тысячи христиан сложили свои головы на поле брани, в том числе и сам король. Вся Европа застыла в страхе перед непобедимым османским воинством, однако султан Мурад уже смертельно устал от государственных забот и неожиданно для придворных передает бразды правления своему сыну – Мехмеду. Неопытный и вспыльчивый юноша, мечтающий о славе Александра Македонского, собирается бросить все силы Османской империи на завоевание Константинополя, однако его планы неожиданно срываются из-за восстания янычар, которые замыслили невиданное – убийство молодого султана…

Глава 4

Жизнь после смерти

Константин Граитца (дневник)

Ноябрь 1444 года

Omnia homini dum vivit speranda sunt.

(Пока человек жив, он должен надеяться на все.)

Сенека

Дата не указана

Моя голова раскалывается, словно по ней колотят гигантским кузнечным молотом, повязка на лице пропиталась кровью, а страшная боль в боку лишает возможности пошевелиться.

Что ж, это верный признак того, что вопреки здравой логике я все еще жив. Хотя мысли мои путаются, а события и люди перемешались в моей голове так, что мне с трудом удается отделить реальность от вымысла и прошлое теперь предстает передо мной в виде отдельных, не связанных друг с другом картин, которые скорее напоминают жуткий кошмар, нежели реальные события.

Однако я и представить себе не могу, что меня ждет дальше. Поэтому я постараюсь изложить все, что со мной случилось за последние несколько дней, а также то, что мне удалось узнать от других людей во время своего пребывания в сыром подвале Варненской темницы.

* * *

Тяжелая рана, нанесенная мне турецкой саблей, оставила по себе зримую память — страшный шрам на половину лица. Жуткая боль лишила меня сознания, и потому я не смог стать свидетелем печального разгрома нашей армии.

События, последовавшие за злополучной атакой Владислава, я записываю лишь со слов очевидцев.

Итак, когда польский король вместе со своими рыцарями ринулся в бой, исход всего сражения был практически предрешен — турки бежали со всех ног, и лишь немногие продолжали сопротивление. К чести османского султана стоит сказать, что он не последовал за разбегавшимся войском и продолжал наблюдать за битвой. Этим и решил воспользоваться Владислав, вознамерившись пленить или убить предводителя мусульман. Он уже был близок к своей цели: янычары не имели шансов выстоять против закованной в сталь кавалерии, и многие из них пали, до последнего вздоха защищая своего повелителя, но когда до султана оставалось всего лишь несколько саженей, конь под Владиславом был убит, а один из султанских телохранителей точным ударом прервал жизнь молодого короля.

Весть о смерти христианского лидера быстро разнеслась по всему полю. Услышав об этом, турки словно обрели второе дыхание и с радостным кличем бросились в новую атаку. Крестоносцы же, обескураженные гибелью короля, мгновенно растеряли весь боевой запал и стали поспешно отступать.

Напрасно Янош Хуньяди метался по полю, пытаясь вдохнуть в свои войска мужество, все было кончено — османы навалились разом со всех сторон и быстро смели нестройные ряды крестоносцев, после чего началась жуткая резня. Христиан преследовали до самых ворот Варны, которые испуганные жители так и не отворили, боясь гнева султана.

Другая часть крестоносцев нашла свою смерть в болотах, неподалеку от Варненского озера. Поговаривают, что среди утопленников обнаружили и тело кардинала Чезарини, которого изрубили на куски не то турки, не то сами поляки, которые считали его виновным в смерти своего короля.

Небольшой отряд в триста человек, состоящий преимущественно из чехов и славян, который сражался с невероятной доблестью и прикрывал отступление нашей армии, был истреблен практически поголовно.

Валашский корпус сопротивлялся не менее упорно, однако и он скоро был разгромлен. Что касается Влада Дракулы и его сына, Мирчи, об их судьбе мне пока ничего не известно.

Сам Янош Хуньяди с небольшим отрядом своих воинов каким-то чудом сумел вырваться из окружения и спастись, однако султан уже повелел разыскать непокорного воеводу и привезти его в лагерь живым или мертвым.

Выжившим после битвы христианам теперь уготована печальная участь рабов, без надежды на спасение или возвращение домой. Но жизнь с цепью на шее для меня не лучше смерти и потому я был готов встретиться с ней.

Кто знал, что у судьбы имеются на меня совсем другие планы.

* * *

После сражения султан Мурад приказал разбить свой шатер прямо на поле битвы, посреди изуродованных человеческих останков, сломанных копий и оскверненных христианских знамен. Перед шатром расстелили ковры, куда был вынесен громоздкий золотой трон. По обе стороны, почтительно склонив головы, стояли высшие сановники империи и отличившиеся в битве полководцы, еще не успевшие снять свои доспехи.

Сюда же согнали всех пленных крестоносцев. Тех, кто не мог или отказывался идти убивали без жалости, остальных грубо толкали вперед древками копий и остриями клинков. Некогда бравое воинство Христово, теперь напоминала толпу бродяг: закутанные в изорванные, покрытые грязью и кровью плащи, раненные и уставшие люди, медленно брели по местам недавней сечи. Вороны с хриплым карканьем уже спустились, чтобы устроить пир над телами убитых. То там, то здесь рыскали мародеры, надеясь отыскать что-нибудь ценное. Иногда до наших ушей долетал чей-то стон и тогда несколько конных сипахов срывались в ту сторону и если звук издавал турок, его сразу подхватывали и уносили прочь, если же это был христианин, то его ждала неминуемая смерть. Возиться с раненными турки не собирались.

Мне повезло больше остальных. По счастливой случайности меня обнаружил один пленный болгарин и вместо того, чтобы кликнуть своих хозяев, он помог мне подняться на ноги и приложил к моим губам пропитанный влагой кусок ткани. Вскоре один из сипахов заметил нас и, вонзив острые шпоры в бока своего коня, устремился вперед, размахивая над головой страшного вида саблей. Болгарин бросился бежать, а турок, остановив коня и, внимательно оглядев меня с головы до ног, стал что-то выкрикивать, указывая на колонну пленных — видимо, приказывал и мне присоединиться к этому шествию. Несколько секунд я стоял неподвижно, надеясь, что отточенная сабля сипаха положит конец моим мучениям, но жажда жизни на этот раз оказалась сильнее и мне пришлось идти вместе с остальными.

Кровь запеклась на моем лице, один глаз практически перестал видеть, голова кружилась, а каждый шаг отдавался жуткой болью во всем теле. Из последних сил я старался не потерять сознание и сохранить ясность рассудка.

Вскоре нас выстроили перед султанским шатром, где, в окружении свиты, на высоком троне восседал Мурад — грозный владыка и предводитель магометан. Здесь я увидел его впервые и потому стал с интересом разглядывать лицо османского правителя. Мне всегда казалось, что Мурад, которому едва исполнилось сорок лет и который славился своими подвигами, должен выглядеть подобно гордому и статному воину, сжимающему в своих сильных руках половину мира. Однако перед собой я увидел грузного, состарившегося раньше срока, больного человека с одутловатым лицом и нездоровым цветом кожи. Глаза его еще были полны огня, но и они порой смотрели устало и отрешенно.

Несколько толмачей из свиты Мурада выступили вперед и на разных языках громко зачитали обращение султана к пленным. В нем падишах выдвигал крестоносцам единственное требование: принять ислам и поступить на службу в ряды его армии, дабы тяжким трудом и кровью искупить свою вину. Тех, кто откажется покориться его воле, ждала неминуемая смерть.

Затем, христиан одного за другим стали выдергивать из толпы и ставить на колени перед султаном. Если пленник соглашался принять магометанскую веру и признавал Мурада своим новым покровителем, ему сохраняли жизнь и передавали мулле, если же он противился этому, палач точным ударом клинка отделял его голову от остального туловища. Так, один за другим, крестоносцы опускались на землю, густо политую кровью собратьев по оружию, и делали свой нелегкий выбор. Многие предпочли смерть предательству, но были и такие, кто согласился принять новую веру и нового повелителя. Вскоре очередь дошла и до меня. Два могучих янычара подхватили меня под руки и вывели вперед.

— Неверный! — громко проговорил один из толмачей в зеленом с золотом халате. — Наш великий падишах проявляет к тебе величайшую милость. Он дарует тебе жизнь в обмен на верное служение ему и Аллаху.

— Лучше умереть за свою веру, чем, сохранив жизнь, стать отступником, — прохрипел я, искоса поглядывая на тех, кто переметнулся к туркам. Они также смотрели на меня с нескрываемой злобой. В решающий момент им не хватило мужества принять смерть и этот позор будет отравлять их души до конца дней.

Султану, похоже, понравился мой ответ. Жестом он подозвал к себе толмача и шепнул ему несколько слов. Тот почтительно склонился и вновь обратился ко мне:

— Повелитель спрашивает тебя: почему ты не хочешь отречься от своего бога и принять истинную веру? Ведь твой бог отвернулся от тебя. Разве он помог вам выиграть сражение? И разве может он спасти сейчас твою жизнь, которая находится в руках нашего славного падишаха, а следовательно, в руках Аллаха!

— Передай своему повелителю, что он может поступать со мной так, как ему заблагорассудится. Сегодня он одержал победу и вправе вершить свой суд, но пускай не просит меня отказаться от клятв, которые я давал и которым буду следовать до конца моих дней. Мне не нужен иной бог, кроме того, которому я молюсь, и не нужен другой государь, кроме того, которому я присягал.

Толмач покачал головой и, что-то прошипев себе под нос, повернулся к султану и перевел мои слова. Мурад внимательно посмотрел на меня и усмехнулся. По его знаку слуга забежал в шатер и через несколько секунд появился снова. В руках он держал большое блюдо, покрытое шелковым платком, под которым угадывались очертания какого-то предмета. Слуга опустился на колени перед султаном и замер в ожидании. Мурад вновь шепнул несколько слов толмачу и тот сказал, обращаясь уже не ко мне, а ко всем пленникам.

— Отправляясь в этот неправедный поход, вы присягали королю Владиславу. Вы служили ему верой и правдой, но теперь вы свободны от своей присяги!

Резким движением Мурад сорвал узорчатый платок и взгляды сотен людей устремились на прозрачный сосуд, наполненный зеленоватой жидкостью. В нем неподвижно застыло что-то темное…

Бессильный стон, вырвавшийся из уст пленных христиан, перемешался с молитвами и испуганным шепотом, которые наполнили залитую кровью долину. Многие падали на колени и осеняли себя крестным знамением, другие застыли на месте и мрачно глядели на страшный сосуд, в котором находилась голова короля Владислава! Мертвецки бледное лицо христианского владыки не выражало ни страха, ни боли. Похоже, молодой король принял смерть, так и не осознав, что дело его погибло, а сам он пал жертвой собственного безрассудства.

— Вот он, ваш король! — прокричал толмач. — Он был храбрым воином, но при этом оказался бесчестным негодяем, нарушив слово, данное на Библии. Посмотрите, какая судьба уготована тем, кто восстает против нашего повелителя! Склонитесь перед его волей или вас ждет столь же бесславный конец!

Слуга с подносом скрылся в шатре, а султан молча взглянул на меня. Толмач снова заговорил со мной:

— Ну, неверный. Что скажешь теперь?

Я расправил плечи и старался отвечать как можно спокойнее, хотя дрожь и пробирала все мое тело.

— Ты мудр и велик, государь, — набрав воздуха для смелости, обратился я к Мураду. — И, вероятно, сможешь рассудить меня сам. Знай, что я не просто присягал Владиславу на верность, но и обязался охранять его жизнь. Со смертью короля я потерял не только своего сюзерена, но и свою честь, а значит, и моя жизнь отныне не стоит ничего. Я безропотно склоняюсь перед твоей волей.

Больше я не произнес ни слова и стал молча дожидаться своей участи. Султан сопел и елозил на троне, видимо, решение о моей казни давалось ему нелегко. Однако колебался он недолго и, проведя рукой по густой бороде, отдал короткий, режущий ухо приказ.

Палач с острым, изогнутым клинком двинулся ко мне, в то время как двое его помощников крепко схватили меня за плечи и с силой пригнули к земле. Перед собой я теперь видел лишь край султанского ковра, на котором толпилась османская знать.

«Вот и все, — пронеслось в голове. — Смерть настигла меня вдали от дома. Вдали от всех, кого я любил. Стоило ли бежать так далеко, чтобы окончить свою жизнь в безымянной могиле?»

Не буду скрывать, душа моя в тот момент отказывалась примириться с судьбой и всеми силами пыталась восстать против нее. Я хотел жить, хотел встречать рассвет и вдыхать свежий утренний воздух, хотел мчаться навстречу новому и неизведанному, хотел смеяться и горевать, любить и ненавидеть, но впереди меня ожидал лишь мрак и леденящее спокойствие безмятежной пустоты… Воистину, только глупцы могут считать смерть отдохновением от мирской суеты, тот же, кто однажды заглянул ей в глаза, благодарит каждый миг, отведенный ему на этом свете.

Когда палач уже вскинул клинок, чтобы перерубить мою шею, кто-то из османских вельмож быстро подошел к султану, упал на колени и стал о чем-то горячо просить. Мурад тут же остановил казнь, и через несколько секунд я почувствовал, как сильные руки поднимают меня с земли.

— Падишах прощает тебя, неверный! — объявил знакомый голос, однако из-за перенесенных страданий и ран я никак не мог сообразить, где мне доводилось слышать его прежде. — Поклонись ему в ноги за оказанную милость.

Повинуясь приказу, я попытался сделать несколько шагов, однако силы уже оставили мое тело. Вдруг я почувствовал резкую боль, как будто кто-то со всей силы ударил меня по затылку. Свет померк, и я вновь провалился в бездонную пропасть небытия.

* * *

Очнулся я в холодном сыром подвале. Здесь меня окружала кромешная тьма, которую едва ли мог разогнать слабый отблеск факела, проникавший сюда через решетчатое окошко, вырезанное в подгнившей дубовой двери.

Я попытался встать, но боль сковала все мое тело и единственное, что мне удалось — хоть как-то приподняться на ослабевших руках и опереться спиной о влажную стену.

Когда мои глаза привыкли к темноте, я внимательно осмотрелся по сторонам, одновременно силясь вспомнить все предшествующие моему заключению события. В углу темницы стоял деревянный табурет и небольшой письменный столик, кроватью здесь служила охапка соломы, а отхожим местом — треснувшее ведро, которое, судя по всему, не опорожнялось уже очень давно. Условия, далекие от идеальных, однако мне много раз приходилось видеть и слышать о местах, по сравнению с которыми теперь мне достались поистине царские покои.

Кое-как растянувшись на соломе, я сомкнул глаза, пытаясь представить свой дом в Патрах, свою семью и счастливую жизнь, которую мне уже никогда не вернуть обратно. Светлые картины прошлого сменяли одна другую. В какой-то момент мне даже почудилось, что страшная и неприглядная действительность отступает и рассеивается, оставляя место безмятежному спокойствию. Но это был всего лишь сон, из которого меня вырвал приглушенный гул шагов и чьи-то громкие голоса за дверью. Очнувшись, я стал прислушиваться, надеясь разобрать: не о моей ли судьбе идет речь, но сделать это оказалось невозможно — толстые стены темницы превращали слова в глухое эхо. Через несколько секунд послышался звон ключей и скрежет открывающегося замка. Дверь распахнулась, и яркий свет ударил мне в глаза.

— Оставь нас, — приказал один из вошедших.

Дверь медленно закрылась и мой гость, поставив масляную лампу на стол, сразу же обратился ко мне.

— Вот мы и встретились, Константин, — негромко сказал он на довольно хорошем греческом языке.

Я напряг свое зрение, пытаясь разглядеть лицо собеседника. Когда блик пламени выделил из тьмы широкое, улыбающееся лицо с кустистыми бровями и глубоко посаженными глазами, я радостно воскликнул:

— Михаил! Ты не представляешь, как я рад тебя здесь видеть!

— Не называй меня так, ради Аллаха, — с опаской обернувшись на дверь, проговорил османский вельможа. — Если не хочешь погубить нас обоих.

— Как пожелаешь, — пожал плечами я. — Однако я и так уже погубил себя и едва ли мне стоит бояться чего-либо еще.

Махмуд снисходительно посмотрел на меня.

— Печально видеть, что дух твой сломлен, а надежда угасла. Но ведь из любой ситуации есть выход. Вспомни, я сам недавно был в плену у сербского князя.

— Я бы не назвал это пленом, Махмуд, — решительно возразил я, дивясь, откуда у меня взялись силы на этот бессмысленный спор. — Георгий Бранкович очень сильно нуждался в тебе и относился со всем возможным почтением. Ты спал на мягких подушках и ел за одним столом с князем. Поверь, половина нашей армии с радостью оказалась бы на твоем месте. А вот моя жизнь сейчас едва ли потянет хотя бы на один, самый испорченный дукат.

Махмуд некоторое время молчал, изучая меня своим внимательным взглядом.

— Ты недооцениваешь себя, Константин, — произнес он, наконец. — Сейчас твоя судьба находится целиком в твоих руках и только тебе решать: выйдешь ли ты отсюда свободным и счастливым человеком или навечно сгинешь в Варненских казематах.

— Ты смеешься надо мной, Махмуд? — покачал я головой. — Или ты явился, чтобы уговорить меня стать мусульманином? В таком случае ты пришел напрасно, я не изменю своей вере.

Махмуд заложил руки за спину и прошелся по темнице.

— Я знаю, что ты не уступишь даже ради того, чтобы спасти свою жизнь. Вчера ты хорошо это показал. Но султан остался доволен, ему понравились твои смелые слова.

— И поэтому он решил укоротить меня на голову?

— Решение о твоей казни он принял с неохотой, но был вынужден это сделать, иначе остальные христиане никогда бы не усвоили урок.

— Почему же в таком случае я еще жив?

Вместо ответа Махмуд достал какую-то блестящую вещицу.

— Вот этот перстень спас тебе жизнь, — произнес османский сановник, демонстрируя драгоценность, которую сам когда-то мне подарил. — Хвала Аллаху, один из моих сподручных вовремя заметил его на твоем пальце, ну а я уже похлопотал перед султаном.

Слова Махмуда добавили немного ясности.

— Так значит, я свободен?

Надежда в моем голосе заставила турка смутиться и прикусить губу.

— Не совсем, — ответил он после некоторой паузы. — Все знают, что ты был правой рукой Яноша Хуньяди, а для нашего султана нет более опасного врага, чем этот несносный венгр.

— Тогда что меня ждет? — напрямик поинтересовался я, не позволяя Махмуду больше юлить.

— Султану понравилась твоя храбрость, так что тебе дарована жизнь. Более того, отныне ты сможешь появляться при османском дворе. — На лице Махмуда вновь появилась самодовольная улыбка.

Все это не слишком походило на правду и поэтому я, собравшись с остатками сил, воскликнул:

— Ты, видимо, пришел поглумиться над несчастным пленником или из-за недавнего сражения повредился рассудком, что было бы вовсе не удивительно! В таком случае лучше бы тебе не приходить сюда, ибо вон то ведро в углу не опорожнялось уже очень давно, а моя цепь вполне позволяет мне до него дотянуться.

Махмуд развесился пуще прежнего и, похлопывая себя по бокам, ответил:

— Вот теперь-то я узнаю того человека, с которым мне довелось делить пищу и воду под присмотром головорезов сербского князя. — Глаза вельможи загорелись лукавым огнем. — Правда, помнится мне, что, помимо воды, ты угощался и другим напитком, о котором я не смею говорить вслух, однако же горжусь, что был крепок духом и не поддался на твои уловки.

Я попытался улыбнуться колкости Махмуда, а он тем временем продолжал втолковывать мне, как обстоит дело:

— Говорю же, султан благоволит тебе, и ты добьешься очень многого, если будешь слушать меня и, если уберешь вот эту кислую мину со своего лица, от которой даже янтарное вино превратится в уксус!

Несколько минут я размышлял, а затем решился спросить:

— Почему падишах столь снисходителен ко мне? Я ведь знаю, что жизнь людей для него — все равно что пыль под ногами.

— Ты слишком плохо знаешь нашего повелителя, — погрозил мне пальцем Махмуд. — Да он суров, но не жесток. Кроме того, я сообщил ему, что ты спас мне жизнь…

— Но ведь это чистая ложь! — возмутился я.

— Ничего, впереди у нас еще много времени, и такая возможность тебе, несомненно, представится. — Махмуд устал стоять и с превеликим отвращением опустился на небольшой покосившийся табурет. — Видишь ли, дворец султана — место не столь безопасное и иногда в нем бесследно пропадают люди… Ты станешь моими глазами и ушами в самом сердце империи. Я ведь знаю, что ты был одним из лучших лазутчиков в армии Владислава и даже Хуньяди отмечал твою находчивость.

— Мне просто везло.

— Удача нам тоже понадобится. Но главное, что мне от тебя нужно — твоя верность и кристальная честность. Если ты готов принять эти мои скромные условия, тогда завтра же я похлопочу перед повелителем о твоем освобождении их этого отвратительного места.

Махмуд желал мне добра, это было ясно, но я заметил, что его речь была призвана скорее приободрить меня, чем рассказать всю правду о том, что меня на самом деле ожидает.

— Я должен подумать.

— Думай, у тебя впереди еще целая ночь. — Махмуд обвел глазами темницу и добавил. — Целая ночь с крысами, муравьями и долгоносиками. Впрочем, тебе с твоим-то упрямством это пойдет лишь на пользу.

— Могу я попросить тебя об одной услуге? — сказал я, пропуская усмешки приятеля мимо ушей.

— Конечно, если это в моих силах.

— Я вел дневниковые записи. Перед битвой дневник находился в моей седельной сумке, но когда я очнулся, его уже не было. Ты не мог бы…

— Не беспокойся, твои вещи уже у меня. — Махмуд порылся в складках своего просторного плаща и извлек оттуда небольшую книжицу с пожелтевшими от времени страницами. — Это то, что ты ищешь?

— Да это он, — сказал я, трепетно принимая из рук магометанина свой старый дневник. — Даже не знаю, как тебя отблагодарить.

— Ты уже знаешь как. — Махмуд взял лампу и направился к двери. — Прими мое предложение и завтра ты обретешь положение, богатство и шанс начать все с чистого листа.

Железная дверь распахнулась и яркий свет вновь больно ударил в глаза.

Я вновь остался один, но теперь, по крайней мере, я мог продолжать свои записи…

* * *

Я честно изложил все, что знаю и чему был сам свидетелем. Волею случая, мне удалось сохранить жизнь после страшного поражения крестоносцев под Варной, в котором погиб король Владислав и многие из моих храбрых друзей — их имена я не привожу на этих страницах, ибо читателю они не скажут ничего, но мне они будут являться во снах до самого дня моей смерти.

Но пока я жив, а значит, могу дышать и мыслить, что уже доставляет немалое удовольствие для того, кому удалось дважды обмануть смерть. Более того, стараниями Махмуда очень скоро в мою темницу принесли чистую одежду и горячий ужин, что значительно прибавило мне сил и позволило взяться за перо.

Что ж, судьба опять предоставила мне шанс, и я намерен воспользоваться им.

А дальше будь что будет.