Куда светит Солнце. Поэмы и пьесы

Дмитрий Николаевич Москалев, 2022

Сборник моих пьес и поэм. Незаконченные произведения в него не вошли, но в будущем обязательно войдут по готовности. Читателей прошу не судить мое творчество строго, я старался как мог.

Книга первая. Поэмы

Поэма первая. Преступник и его тень. Роман в стихах

Предисловие

Дорогой читатель, эту книгу я хотел выпустить очень давно, но не мог толком ее начать, т.к. заниматься поэзией и философией тяжкий умственный труд, но я справился.

После написания поэмы, мне, как и любому автору собственная работа, показалась слабой, но после же убедил себя ее выпустить, вписав в философские рассуждения о процессах и явлениях в жизни людей. Я не претендую на истину и не планировал читать нотаций и мораль, каждый может поспорить со мной и подвергнуть критике, меня устроит такой подход, ведь в поиске и познается истина вещей. Тем более прохождение аспирантуры помогло мне подняться на новый для себя уровень в философии, увеличить свой просветительский опыт.

Поэты совершают одну и ту же ошибку — мнят себя гениями. Поэзия — как музыка, бывает либо хорошая, либо посредственная. Гениальность поэзии путают со способностью красноречиво выражаться, когда выражают либо набор слов, либо настоящий, монолитный смысл и идею произведения. Себя поэтом не считаю, на меня лишь повлияли Шекспир и Гёте.

Мысли и образы в этой книге, хочу обговорить это в предисловии, абстрактные и не связаны с личностями, событиями ни в мире, ни в стране, если кто-то подразумевается конкретный, то я указываю имя и фамилию, если страна, то конечно ее название. Эта книга — как одежда, которую вы можете примерить.

Глава 1. Ненависть в своем основном обличии

Ода Ненависти

Зачем тебе, о человек, желанье жить? Жизнь — драгоценность.

Вы когда-нибудь замечали, что некоторые люди желают умереть? И выставляют это за желание жить?

Стремление навести себе и окружающим вред, выдавая за могучее намерение сделать добро? Правильно говорят, что благими намерениями выложенная дорога в ад, если туда вообще есть дорога как таковая, а не лишь один вытоптанный босыми ногами путь. Но отбросим наши религиозные верования касательно ада и рая и всякий там намерений и полунамерений. Сейчас в век технологий остается вера только в искусственно созданный рай и ад. Ведь можно же сказать, что, если ада не существует, его можно выдумать, так и есть. Его выдумали. И воплотили люди.

Зачем? Стремление разрушать и строить новое, а потом вновь разрушать заложено в человеке с тех времен, когда тот научился только отламывать большую и тяжелую палку, понял, что ей можно дубасить своих соплеменников и так устанавливать свою власть. Сложно заметить, как растет лес, как утолщается ствол, для этого нужен созерцательный ум философа. Но каков адреналин, когда это огромное дерево с треском падет, собирая ветки рядом стоящих деревьев и в ужасе смотреть, как оно давит под собой сородичей? Это ли не истинное стремление людей разрушать?

Но думаю, в жизни все намного сложнее. Жизнь человека, безвольного заметьте, состоит из убеждений и предубеждений. А откуда эти предубеждения или изворотливые убеждения произошли уже другой вопрос. И совсем другой вопрос, почему человек абсолютно просвещенный старается их избегать, ведь ему дорога мысль о вечном и долгом, как о том столетиями растущем высь к солнцу стволе. В отличии от темного ума, которому нравится треск рушащегося вокруг мира, этот треск пылающего пламени вокруг и стремление заставить других в этом пламени сгореть.

Но зачем? Для чего? Чтобы побороть собственный страх смерти. Победить этот страх и остаться со смертью один на один. Вокруг должно быть столько смерти, чтобы наблюдение за душами восходящими отвлекали тебя от злобы дня и не напоминали тебе о твоей очереди, ведь это умолят страх. Не я, не я, а он, или она.

Но, чувствуете? Чего-то не хватает. Да! Не хватает именно того ключа, который заводит весь механизм — ненависти.

Ненависть ко всему

Я давно изучаю ненависть. Неправда ли хороший опыт в тридцать лет? От тех насмешек, унижений и избиений к всеобщей грызне и повсеместной смерти. Жить в постоянной ненависти — это жить в кошмарном сне, быть в нем то жертвой, то насильником. Так рождается насилие, из нашего сломанного ума, мировоззрения и восприятие того, что никак иначе, а то будет хуже. Поэтому нужно сделать больно, чтобы больно не сделали тебе. Но так ли это? Неужели? Подложить тело ближнего под падающее дерево или срубить это дерево жизни тогда, когда палка сменилась на изделие и продукт нашей уже окрепшей мыслительной деятельности? Ненависть — продукт нашей мыслительной деятельности, глубоко уходящий корнями к временам костров и пещер, когда нечто тебе непонятное, отрицаемое, и возможно находящееся в другом лесу, там за ночной тьмой подвергалось сомнению, неприязни и отторжению, как словно чужая мысль и идея, словно чужое мнение о жизни и ситуации. Неприятие, ненависть к чужому мнению рождается в пещерном сознании, темном. Которое не стремится к знанию, безопасности и просвещению. Мрак современности заключается в насаждении мракобесия и невежества, когда в эталон ставится ненависть. Сама главная добродетель, из которой соткана то ткань современной гибели человека. Бытовая, расовая, национальная ненависть есть невозделанная почва для зерна душ, которые искусный манипулятор сеет, а затем жнет, не щадя.

Когда в лесу становится слишком мало деревьев, то на горизонте появляется соседний лес.

Но далеко ли мы ушли от первобытного общества, если современное общество верит в духов и суеверия? Недалеко!

Когда, вместо благословения какая-нибудь бабушка плюёт тебе в спину и насылает порчу? Первобытный менталитет существует параллельно с развитым индустриальным и, даже, постиндустриальным обществом, и вырастает из невежества и ограниченности знаний, недостатка логического мышления. Бытие определяет менталитет народный.

Суеверие — есть разрыв с естеством, уход от естества в область страха и мистических вымыслов, догадок. Человек в этом случае ждёт предзнаменования и находит его, даже ни в чём неповинной чёрной кошке — явление это есть стремление возбудить в себе волю, а следовательно, спекуляция сознанием, переходящая в область неосознанности, назову эту спекуляция — спекуляцией суеверных суждений.

Воздух душный и жмет внутри

Когда человек сотворил богов, ему ничего не оставалось как создать антибогов. Но зачем? Ведь кому-то не подходили новоявленные кумиры. Существование лесных богов и проявление пантеизма было слишком прямолинейное и природное. Что рождается, то умирает, что подвластно и доступно, может быть тобой поймано, съедено и порабощено, иначе природа не даст тебе выжить. И тут появляется незаметный технический прогресс, который постепенно навязывает свою волю Богам и не все боги согласны быть пантеистическим, им нужна конкретика, нужны благие намерения.

Да. Судьба решит. Эта пресловутая судьба, сотканная из трупов, крови и кишок миллионов убитых на войнах, религиозных судилищах и в революциях. Современная ненависть любит, а иной раз просто обожает подкидывать кости на весах, склоняя их то в одну, то в другую сторону, забывая о простой возможности просто жить без себя самой.

Жизнь без ненависти

Чтобы жить без ненависти, нужна воля. Конечно, воли одних богов для жизни недостаточно, для начала нужно желание или нежелание родителей.

Не важно, стремятся родители дать свою чаду воспитание (или что они под этим словом понимают) или нет, главное это отсутствие желания, или неумение просвещать. Делать растущий ум светлее, изворотливее, прогоняя его через отрицание, бунт, критику и наконец подводя к первоисточнику — истине. Истине, которую не скрыть гримом, масками на маскараде безумных идей и идеологий, не скрыть трупную вонь и запах сожженных навсегда надежд.

Но человек существо изворотливое, во времена депрессии затаившееся и приспособившееся к условиям. Депривация заставляет избавиться от просветительства и вернуться к жертвоприношениям, мраку, иногда и пещерному.

Когда вокруг творится сущий ад, а мы отнюдь не черти в нем, но кто?

Всего лишь пыль, и этот ад для нас, ведь мы никто.

Заслужил ли человек жизнь? Если ее нужно заслужить, тогда зачем люди делают новых людей? Чтобы были?

Тьма любит рассеивать разум, в чем помогает пустая трата времени. Все страдают этой болезнью, просто тратить время, когда наступает тот момент, когда самого времени перестает хватать. Или обратный эффект, когда никогда время не тратилось в пустую, но все равно человек не удовлетворен результатом. Неужели стоит за это ненавидеть других, себя или время? Неужели человеку тяжело остановиться и посмотреть со стороны на себя и свою стремительно текущую жизнь? Тяжело. Иногда непреодолимая сила химии организма и мозга не дает сосредоточится и прочувствовать момент счастья или трагедии, пытаясь превратить цветное или черное в серое и ничем не отличающееся от повседневной скучной реальности.

Такие моменты стоит ценить, когда у тебя впереди вся жизнь, но что они стоят, когда ты стоишь на пороге дома смерти? Смерти плевать каким ты был, хорошим или нет, бил ли ты жену или ненавидел соседа за красивый дом. Возможно дело в желании быть лучше, не имея возможности и тогда появляется этот червяк зависти и приуменьшения чужих достижений, который подпитывается гневом и эмоциями, вырастая в войну и ненависть.

Когда сливается поток добра и зла, можно ли различить в нем блеск или глубину? Стоит ли бросать в него камни, надеясь услышать всплеск, когда гул заглушает собственный внутренний голос разума. Разница лишь в том, в потоке ли ты или на берегу, ждешь участи своей, когда и на тебя наступит вышедшая из берега беда и поглотит. Где собственный голос сольется в шуме, и лишь самый сильный голос будет способен развеять эту стихию и позвать на помощь, но остановить поток он не сможет. Русло как историческое течение, прокладывает путь к потрясению.

Получается, что смерти все равно, каким ты был, но жизни нет. Жизнь ли требует справедливости или смерть пытается всех уровнять и в этом ее справедливость, ведь лишь смерть дает покой, избавляет от забот, страха и чувств.

Ненависть как тяга к жизни рождает инструмент борьбы несправедливый, ведь она ослепляет и делает взгляд на вещи субъективным, ведь не у каждого есть мудрый руководитель, способный посеять умную мысль, или поставить под сомнение, принятое или обдумываемое решение.

Мир разграничен и логичен, пытаясь поставить дикость человека в рамки, так был придуман закон, которому потворствует наука. Но наука не дает ответы на житейские вопросы, в отличие от мудрых людей, знакомых с наукой.

Науку можно бить, топтать, роптать на нее и критиковать, и она всегда взойдет и вновь вырастет в отличие от религии, где стоит табу на критику, ведь наука заключается не только в знаниях и книгах, но в людях, которые живы и которые не теряют критическое мышление, даже от блеска великих открытий. Всегда, в каждой истине остается трещина, которую может расковырять пытливый ум и найти там новую вселенную. Так и ненависть можно расковырять и выпустить клубок таившихся в ней червей.

Но что тогда? Разбегутся ли эти черви поглощать питательный сок почвы или же двинутся к окоченелым трупам?

Ненависть не для этого создана химией человека, чтобы просто взять и испариться. Ее культивируют особые черви, иногда имея большой опыт за спиной и огромный статус, например, приближенного к божественному величию или мудрости, хотя эта мудрость всего лишь напущенный эгоизм, старающийся запудрить мозги просящим очередной порции мудрого словца, приправленной остротой.

Существует зависть, которая в ненависти своей к обладателю любимой вещи для завистника, или наоборот нелюбимой и ненавидимой, либо качества, стремится ввергнуть этого обладателя в ничтожество, нищету и неудачи. Такой завистник сделает все чтобы насладиться собственной властью и могуществом, и горе тому, над кем висит такая власть. Зависть эта наиболее разрушает человека, его личность, ведь она несет в себе зло. Чем долее терзает завистник свою жертву, тем дольше терзается сам, и гниет духовно.

Торговцы ненавистью

Наивный читатель думает, что ненависть культивируется сама по себе, словно плесень рождаясь там, где достаточно влажно и нет света. Но нет, не эти факторы основные. Есть фундамент, в основе которого лежит именно желание некоторых индивидов приторговывать и этим, получая выгоду для себя, выступая скверной дойной коровой, дающей мерзкую жижу из дерьма и желчи, которую хитрые торговцы пихают прямо в рты жаждущих и голодных на ненависть ко всему, всем или ближнему, не такому как они сами.

Глава 2. Преступник и его тень

Поэма о невозвратном

Совсем чуть-чуть, мне хочется заложить кирпич новой кладки в форме стиха, посвященного стене скорби и антиненависти. Дабы почувствовать весь серьезный настрой сей книги дальше пойдет немного поэзии, которую вновь сменит проза и философствование, которое поставит после всех умозаключений огромную точку.

Ведь тонкость невозможно рассказать, ее пропеть лишь можно или промычать.

В качестве действующего лица — крупный чиновник немецкого провинциального городка, судья и дворянин Зигфрид фон Фейхтванген, злодей, душегуб сорока пяти лет. XIX век.

I

Роман в стихах о невозвратном.

В качестве действующего лица — крупный чиновник немецкого провинциального городка, судья и дворянин Зигфрид фон Фейхтванген, злодей, душегуб сорока пяти лет, но уже старик. XIX век, остальное вы поймете сами…

Зюгфрид страдал от головного недуга, ночами он часто не спал, а если сон брал свое, то его непрестанно мучили кошмары. Так продолжалось много лет, и бессонница, тревожность взяли своё — они истощили старика, сделав его рохлей. Да-да, старой рохлей, развалиной. Всю жизнь этот человек имел невероятную энергию, которая, конечно, выливалась не в благие дела, а в отвратительные. А если вдруг ему было выгодно потратить энергию на благое дело, то вы прекрасно знаете, чем вымощена дорога туда, куда и не надо называть, все знают куда та ведет.

Судопроизводство утомляло его больше, чем занудные коллеги. Скука, мигрень, больная спина сделали и без того раздражительного человека вспыльчивого и раздражительного, но в одну ночь, всё это ушло в какой-то густой туман и Зигфрид почувствовал приближение своей кончины. Он стал грустным, он стал задумывать о прошлом, чего никогда не делал. Прошлое, как и вся скверна по его вине, его то и не интересовала, пусть хоть весь мир треснет по полам, угрызения совести его ни чуть не мучило, но до этой ночи. В эту ночь что-то зашевелилось в его груди, к горлу подступил комок, и работа совершенно не шла, он, судья, благородный муж, голубая кровей наиголубейшей крови, отодвинул документы в сторону, чего прежде никогда не делал. Он сделал над собой усилие, но заснул, что было потом… а вот что было до этого.

Кабинет Зигфрида.

Зигфрид поначалу не спит, на столе горит свеча, открыта счётная книга, документы стоят в стороне, хозяин дубового стола задумчиво смотрит на огонь, его мучают головные боли. Он одинок и немощен, но грозен и опасен, не осторожный взгляд, слово, всё помнит он, этот судебный гад, эта змея, в обличье судьи. Зигфрид любит власть, и если у него ее отнять, то старик непременно сойдет с ума, он тронется и умрет, раньше, чем его замучает недуг.

Зигфрид:

— Благо для других

Сокрыто столь полно

В поступках окрылённых,

Их действие настолько велико,

Что мне противно целиком оно.

Зигфрид всегда ненавидел законы, они мешали ему судить. Молодым, а больше старым, он полюбил деньги. Заработок, взятки, обогащение всецело поработили его, и вряд ли сыскался бы такой наглец, своим скряжничеством попытавшийся перебороть Зигфрида, имеющего секретные сбережения, дома, дворцы, плантации, суды, о да! Суды, свои карманные суды и военных, и чего только не имел старик через своих поверенных лиц. И он, будучи человеком не глупым, понимал, что смерть лишит его всего, и он ревновал свое богатство к смерти.

Не выгодно добро,

Оно мне и не ведомо,

Когда ни роста, ни процента ни дано,

И ни за жалость, ни за милосердие,

Наживы не имея — я не приложу усердия.

Что чернь мне? Что мне нищий смерд?

Я повелитель, я земной Гефест!

Кую я славу и богатство самого себя,

Без молота и без огня.

Не отступлюсь я от своих предубеждений,

Не отрекусь я от своих и преступлений,

Но то секрет,

Он скрыт от всех,

И лишь единственный кошмар

Такую жуть агонии и страх нагнал,

Что позабыл, когда последний раз я спал.

Но спустя время боли его отпускают и он засыпает в кресле. Ему снится всё тот же кошмар, который одолевает его уже на протяжении нескольких месяцев, ему снится ад. Ад, как покажется с первого раза, довольно милый, но увы, хочу разочаровать читателя, ад в который погрузился Зигфрид — настоящий, там вонь, там нечем дышать, там мука и страдание для каждого своё, и это не школьная скамья с хулиганами за спиной, которых ты сторонишься в коридорах, там настоящие истязатели душ, профессионалы своего дела.

Ад.

На вратах ада написано"Каждому своё".

Наверное, ад придумал какой-то промышленник.

Из-за ворот поют песню. Уныние грех.

Уныние:

–…Я жил пастухом,

Пастухом и умру.

Хотел я от мира отнять

Уж больше того,

Что мне мир может дать.

Я жил пастухом, пастухом и умру,

Я стадо пасу и нет сил на борьбу…

Горит лава, горит небо, черти водят хоровод вокруг Зигфрида. Им весело, они наслаждаются забавой, для них душа — игра, круглый мяч, предмет, им дела нет до боли и страданий людей, они понимают только свои, собственные проблемы, но тем они и сродни людям, бессердечные и жестокие.

Хор чертей:

— Вопи от слёз наш милый спутник,

Долой надежды уходящий миг,

Варись в сегодняшнем и настоящем,

Ведь ты, богов молящий,

Ты — мерзостный преступник!

Чего ж от ласки нашей так поник?

Вопи и радуйся, как прежде,

Страстей твоих нам хватит за глаза,

Ты рваной и гнилой одежде

Будь рад, пусть с щёк твоих бежит слеза.

Тобой порок повелевает,

А нами лишь злой рок,

Покуда твари божьи умирают,

Наш непрерывен род.

Раздастся гром, и молния сверкнёт,

В чертогах ада мёртв твой Зевс, Аид тебя лишь ждёт.

Вулкан из жерла лаву извергает,

Истлевший телом пепел изрыгает,

И мерзкий чорт, учуяв грешников, в окрестностях снуёт.

Им веры нет — они поистине особые лжецы,

Они утешат словом нежным, а сами носят хворост и топят пламенем котлы.

Здесь тела нет, лишь образ тела,

Его и жгут, и бьют и щипят, кипятят!

И с ним, порой, обходятся умело,

Порой чертей и кнут и кочерга кусаясь яростно, бросаются за дело.

Но этот мир — иллюзия земного,

Есть сторона несправедливости закона.

Зачем ещё земному человеку ад?

Единственно затем, что в суетных земных делах его разлад.

Мы в жизни сами ищем путь,

Едва ли в сторону нам суждено шагнуть,

Как мигом принимаемся его прокладывать, впотьмах,

Чрез неудачи, горе, через страх

От тьмы, сквозь свет, и вновь во тьму.

Где-то вдалеке поет демон, голос его грубый, но мелодичный, тысячи душ ему подпевают в агонии криков. Песнь его рваная, но мрачная и зловещая, и он поет, так, как никто не умеет петь в аду.

Демон издалека:

— I need get down

Through the hell that will save the soul own,

Which will help me it to try on,

And see how will sound one to

And how silent this will sing for you.

Where bones are carpeting our way,

Being is only patch out of the darkness in

Light and again into the darkness dives.

Появляется Харон в лодке, он поёт незнакомую грустную песню. Харон останавливается у берега и зовёт Зигфрида. Черти, поиздевавшись над стариком, расходятся, довольные и счастливые, если это можно назвать счастьем.

Харон:

— Уже пора,

Цена расплаты высока,

Монету крепко ты держи в руке,

Не потеряй её, ни то придётся в вечности томиться налегке.

Зигфрид садится в сырую лодку, и они молча переплывают реку Стикс. Когда Зигфрид оказывается на противоположном берегу его подхватывает под руку демон и уносит за собой. Демона Зигфрид не видит, он постоянно находится за спиной, но Зигфрид узнает голос, недавно звучавший из-за холмов. Старик понимает, что демон поет ему, и слова посвящены ему одному, и что ему, существу потустороннему известно всё.

Демон:

— Что заставляет их, людей, и ненавидеть и любить?

Что заставляет их бродить,

Иль предавать?

Или кидать в другого камень?

Что заставляет их беречь гроши,

Что заставляет их рыдать или молчать у плахи?

Что движет тем пером,

Чей росчерк так легко готов

Другому жизнь перечеркнуть,

Не разобрав ничуть ни быт, ни суть,

Что движет той рукой, готовой жечь и жечь?

Иль языком, который изливает желчь?

Все их дела —

Есть отраженье в зеркале нутра.

Все их слова,

И их натура, красота,

Или уродство —

Есть со скотиной низкой сродство.

Они изжили свой короткий век,

Они творили и добро и зло и не смыкая век,

Корпели над долиной ржи,

Засеянной во лжи,

В лукавстве,

Чтоб верить в собственную ложь могли

И в выдуманную правду,

Но тут, в аду, они от собственных же рук

Нашли за все грехи расплату.

И пусть теперь казнятся делом рук своих,

Так поделом пусть будет им.

Демон водит Зигфрида по аду и приводит его к гнилому болоту, в котором завяз человек. Ад ужасен, мрачен, у Зигфрида нет сил сопротивляться, железная хватка водит его, указываю ему на ничтожество, на свое ничто из другого мира, где он был король, а где он ничто, никто, воздух, который можно брать, как перышко синицы в руку, сжимать, разжимать, можно смять, сломать или сжечь. В болоте куча людей, они увязли навсегда, но этот человек ему знаком, он знал его в своей земной жизни, он был его"другом", удобным и также любящим деньги, бюрократом, вечно тормозящим всё и вся, все дела, словно тем, попадали в болота, вязли там и протухали.

Мученик:

— Мир обронили,

Мир разбили.

Нас новой жизнью наградили,

В ней пламя, лава, серный смрад,

Когда-то ад — был сад,

Когда-то ад и раем был,

Но бог об этом месте навсегда забыл.

Молю тебя, дай руку мне,

Я как во сне,

Не наяву,

В трясине вязкой я тону.

О дай мне шанс,

Избавь лишь нас

От одиночества в мученьях.

Зигфрид:

— О, нет! Утянешь за собою ты меня!

Ты наважденье!

Прочь!

Ничем я не могу тебе помочь!

Не дам тебе руки,

Как сильно не проси.

Зигфрид отдергивает руку от демона и пытается вырваться, убежать прочь, но топь не дает ему сделать и шагу, она всасывает его ноги, обволакивает нагие ступни, которые начинают гореть от кислоты. В дали слышен стук наковальни, уныло поют рабочие в душном овраге, но где до за когтистым холмом, поверх которого бьет красноватый и тусклый свет от кровавого, едва освещающего, но знойного солнца за темными облаками. Кажется, в этом ненастном мире нет покоя, шум, шум и вонь, Зигфрид вдыхает, с ужасом для себя, испарения гниющих в болоте тел.

Мученик:

— Будь проклят ты,

И все твои дела!

И, ты живой,

А я лишь бренный дух,

Гнию средь злобных мерзких мух!

Зигфрид:

— Плевать! Оставь меня! Пусти!

О боже, дай проснуться,

Пусть будет это сон!

Ад может только сниться!

Зигфрид бросается прочь, он вырывается из трясины, ему помогает демон, тот тянет его, старик носится в агонии, в истерике по аду, рвет волосы. Нигде ему нет приюта, отовсюду его гонят черти, говорят"не наш", мученики плюют в него, или тащат к себе, кидают в него камни. Зигфрид надает навзничь на камень и рыдает, а над ним все парит тот демон и наблюдает, нигде ему нельзя укрыться, везде его ждут глаза и чье-то внимание. Если и есть ад, то там, где все от темя постоянно чего-то ждут.

Зигфрид:

— Не думал я, что так закончу жизнь свою…

Но что за свет зовет меня в чужие дали?

Или глаза мои мираж чудесный увидали?

Зигфрид бредёт вперёд и выходит к берегу реки, вновь появляется Харон, который машет несчастному и подзывает его.

Харон:

— Я, проклятый на вечные дела, перевезу тебя обратно без труда,

Будь полон сил и свеж, надеждой полон,

И встрече нашей рад,

Теперь прощай, и впредь, врата в шеол

Живым закрыты навсегда

И нет пути назад!

Зигфрид сходит на обратный берег. Сверкает молния, огонь падает с неба, и Зигфрид просыпается. Вскакивает с кресла в поту, мокрый насквозь, до последней нитки и он всё еще чувствует смрад ада, чувствует как его руки пахнут серой.

Зигфрид:

— О, ночь пронизывает мрак,

Кошмар внушает потаённый страх,

Я весь дрожу и весь в поту,

Ещё чуть-чуть — с ума сойду!

Мне снился ад,

Мне снилось всё, как Данте описал,

Погибший и истлевший сад;

Не ангел, демон за руку держал!

Водил от круга к кругу,

Я видел в них себя, я видел в них и друга.

Друг, если его так можно было назвать, скорее сообщник, который помогал вершить скверные делишки, скрытные и доходные, выманивать взятки. Он умер от сердечной недостаточности, после того, как всё-таки напился, его бедное сердце не выдержало и прекратило стук, они сказало ему"хватит", но Зигфрид лишь улыбнулся, услышав о кончине своего друга, ибо тайну хранит только один. Вопрос безопасности решился сам собой, но хотя, о какой безопасности шла речь, если Зигфрид был не подсудным благородным мужем?

О, это сон, всего лишь сон!

Но так реален он,

Навеял мне животный ужас,

Воспоминанья воскресил все враз,

О том, как я судил в последний раз,

Как я стремясь обогатиться,

Заставил и других монетой обольститься.

Как я душил младенца — брата своего,

Как чувствовал победу над веленьем сердца,

Мне всё наследство утекло взамен,

"Жизнь на кошелек" — хороший сей обмен.

Имение и деньги стариков — вот результат злодейства.

Самая мерзость, таящаяся в Зигфриде — убийство своего брата, старик в молодости был таким деятельным, что любой конкурент был ему помехой в его нелегком деле накопления состояния, и в один день, решив, что брат будет вечно просить у него денег, помощи, тот пришел в ужас и ночью придушил того подушкой. На утро, бедняжку нашли мертвым, синим, решили, что он подавился слюной и умер. Зигфрид ликовал, и ликовал он всю оставшуюся жизнь. Это было чудовище ужасное и самое опасное, скрытное, на вид — человек. Что он почувствовал, убив брата? Сладость власти над человеческим ничтожеством, не более.

И что ж? Сейчас я важный человек,

Дожить свой век не грех,

Ещё б обогатиться как-нибудь,

Насытиться добром, по-старчески вздремнуть,

Но этот сон, он одолел меня уж напрочь,

Кошмар мой прочь! Долой! Исчезни прочь!

Но что это? Я не отбрасываю тень,

Горит свеча, стоит и стол и шкаф,

Иль мой помешанный и буйный нрав

Играет злую шутку?

Он может ослепил меня, чтоб я

Сплясал от страха под чужую дудку?

Но нет, не вурдалак же я!

О боже, я погиб, судьба!

Старик замечает, что он перестал отбрасывать темь, словно он стал прозрачным эфиром, духом. Он стал легче, головная боль покинула его.

Но кто это крадётся там за дверью не спеша,

Неужто всё — конец? За мною смерть пришла?

Со скрипом отворяется дверь, появляется тень Зигфрида. Старик недоумевает, он думал, что сон кончился, но где его тень? Что за чертовщина?

Входит человек в черном, он словно вливается в комнату, словно сгущается сумрак при закате солнца.

Тень:

— Злодей и тень злодея

Рядом, что может быть глупее?

Хотя и труп отбрасывает тень,

Когда его насквозь пронизывает тлен.

Ты умираешь, посмотри на руки,

И не от злобы, не от скуки,

Тебя ведь старость скручивать

Давно уж принялась!

Старик сторонится, он чувствует что обмочился от страха, горит и от стыда, но ему все равно, он пропал, и просто не подает вида, что опозорен и немощен.

Зигфрид:

— Оставь меня, изыди, бес!

Тень:

— А старость как берёт своё, так и брала,

Едва ли в бархат убралась,

И в гробик нежный улеглась,

Неужто и твоя так жизнь стара?

Зигфрид:

— Ты мучаешь меня, скажи, ну кто ты?

Испуганный Зигфрид рад потерять сознание, но не может, из груди вырывается жалобный писк, не производящий на незнакомца ни капли впечатления.

Тень:

— Я вестник злой охоты.

Давно меня манил твой грех,

Ценитель всех твоих пороков, всех!

Давно я наблюдал и грезил,

И, наконец, тебя я встретил.

Зигфрид:

— Я понял всё, ты смерть моя!

Тень:

— О нет, о нет.

На лице тени не прослеживается ни одной эмоции, кажется, что это не человек, а статуя, словно неподвижная маска его черты. Оно белое и мрачное.

Зигфрид:

— А кто тогда?

Не человек!

Тень:

— Я тень твоя.

Зигфрид:

–Но ты мужчина!

Тень:

— Так тень мужчины я, и ты мужчина,

Но не печалься, не горюй так сильно,

Не буду я тебя насильно

Своим вниманьем наделять,

Скажи, злодей, тебе чужое горе всласть?

Зигфрид:

— О чём ты не пойму…

Тень:

— О том, что нынче на слуху

У каждого мальчишке во дворе,

Пока спокойно ты сидишь наедине

С самим собой,

Ведь кто-то занялся тобой,

Тебе не скрыться между днем и темнотой,

Средь полок пыльных и бездарных книг,

Среди чернила, бумаг и букв сокрытых в них.

Старик понимает, что существо видит его насквозь, все без утайки, всё оно знает и нет существу смысла врать, не соврешь.

Зигфрид:

— Так знаешь ты и все и вся…

Тень:

— Отнюдь, ведь не творю я чудеса,

Я лишь сопровождаю своего творца

От самого начала до конца.

Зигфрид:

— Ты дьявол!

Тень:

— Может быть,

Но не тебе меня судить,

Ведь сам ты сущий дьявол,

Ты самый гнусный вор, злодей,

Ты зло творишь среди людей,

А я творю лишь злоключение злодеям,

И берегу своё, так и чужое время.

Зигфрид:

— Зачем ты здесь, кошмар?

Тень:

— Развеять силу злостных чар.

Не бойся, похвались судьбою,

Открой тщеславное и влажное нутро

Передо мною.

Там где душа должна зиять,

Там пустота и черви спят.

У каждой тени свой творец,

Бывает мудрый, бывает и мудрец,

Бывает и злодей невероятный и паскудный,

Бывает острый на язык, бывает скудный.

Зигфрид:

— Злодеем ты меня зовёшь,

Но знать не знаешь, что сокрыто под листвой

В тени моей души!

Тень:

— Меня хоть не смеши!

Ты обделён душою, затем я и пришёл,

К тебе домой,

Лишь договор оформить меж тобой и мной.

Бездушный человечишка во вред

Ты совесть променял на власть,

Но чтоб себя единственно лишь оправдать,

И пред творцом предстать

И на колени пасть,

Готов без воли всякой угодить в китову пасть.

Зигфрид:

— Откуда знаешь ты, о чём я думаю, чего боюсь?

Тень:

— Чу, я на ошибках то учусь.

Зигфрид:

–Напасть, напасть!

И лоб горячий, кошмар, ущипну себя!

О нет, всё чувствую, не сплю…

Тень:

— Ты думаешь, я тень твоя, тебя дурю?

Мне ведь забавно экое с тобой игранье,

Как любишь ты губить людей,

Так я люблю свиданья.

Зигфрид:

— Они не люди — чернь, не знать!

Тень:

— Ну мне ли этого не знать?

Бездушный ты, давай поищем душу?

Ведь я тебя не брошу, я же тень твоя,

От слов моих сойдёшь ты через месяц-два с ума.

Зигфрид:

— Да, да! Ты прав, боюсь суда…

Тень:

— Пойдём со мной, не чары это и не колдовство,

Любезность — это ремесло.

Зигфрид:

— Куда?

Тень:

— Хотел же ты сбежать с суда

Себя, так вот спасение твоё,

Найти раскаянье своё.

Зигфрид:

— Раскаяние? П-ф-ф, оно ли меня гложет?

В ад я не хочу!

Тень:

— И в ад я путь найду,

Хотя не близкий путь,

Там жарко очень — не вздохнуть, не продохнуть.

Там будет страх — одно твоё страданье,

Игривых змей удушливый и едкий яд,

Там смерти нет — одно лишь наказанье.

Зигфрид:

— Идём, идём!

Зачем родился я на свет?

Я чувствую, как жар сочится, и пятки жжёт,

Я столько натворил, я сколько ведь трудился,

Ведь я злодей — ничто!

Я столько жизней загубил,

Я засудил и осудил,

Мне, нищему душой червю, все золото давали!

Все! Покуда руки мои брали,

И всё в сокровище бросали, всё нагромождали!

За деньги не могу купить я искупленье,

Зато за деньги покупал я утешенье в наслажденьи,

За то платил, чего давно в помине нет…

Тень:

— Довольно, не терзай себя пустым,

Похвально то, что был хотя бы нелюдим,

Но статус, власть тебя так извратили,

Что и с монетами карманы сделались пустыми.

Мы улетим, пробило уж двенадцать,

Часам и нам не спать,

Победою дано походу увенчаться,

И не дано нам попусту пропасть.

Зигфрид:

— Куда меня зовёшь, о зло?

Тень:

— Я отражение твоё,

Не зло.

Зову лишь посмотреть твои плоды

Творенья, с обратной, тёмной стороны.

Зигфрид:

— Идём, не выдержу мученья,

Мои вески в сединах и спина не та,

И силы нет в руках, противна и еда.

Идём же!

Тень:

— Вся жизнь стремится к смерти,

И если смерти ты творец простой,

То в смерти ты найдёшь конец и свой.

Жизнь — как приведенье,

Внушает страх,

Кому и преступленье.

Зигфрид уходит, за ним движется его тень.

II

Городской притон, бордель, верхние палаты, наполненные оргией, шумом и дымом.

Зигфрид:

— Где мы?

Тень:

–Мы храм греха с тобою посещаем,

Здесь нет свечей, молитвы ни читают,

И над умершими монашки здесь не причитают.

Задушены любовь и ласка матерей,

Здесь двери, двери средь дверей

В палаты бархата, разврата,

Здесь вывеска — дорога ада.

Зигфрид:

— Кто здесь сокрыт?

Тень:

— Не матеря — блудницы,

Когда ты разорял станицы,

Они как мотыльки порхали,

И красотой блистали.

Они от грубости и нищеты

Так низко пали.

Их заманили палачи,

Что сладострастие для них? Не грех,

Когда оно лишь славится средь всех

Единственным прекрасным из мирских утех.

Едва ли их коснулось горе,

Как красоту они продать успели, как товар,

Покуда грим не смоет слёз их море,

Их красота — дешёвый дар,

Но вскоре, она угаснет навсегда,

Зачахнуть им и умереть —

Так предначертана судьба.

Зигфрид:

— Неужто это всё моё?

Тень:

— Твоё, твоё. Их не одна, их и не сотня,

Их Существо, изящна суть,

Для них давно уж не играет лютня,

Любви им жалок стал алтарь и путь,

Её уж в сердце не вернуть.

Зигфрид:

— И как же мне исправить всё, скажи мне?

Тень:

— Злодей не может этого исправить наперёд,

Он губит и коварствует и лжёт,

Живёт в довольном умиленье.

Он жмёт и сеет лишь своё поганое творенье,

Из мёртвых ведь никто уж не встаёт.

Зигфрид:

— Они не умерли, спасти их можно ли?

Тень:

— Увы…

Зигфрид:

— Но почему?

Тень:

— Они и живы и мертвы, как спят,

Но их сердца совсем пусты,

Заброшены, забыты,

И их мечты давно тобой убиты.

И это самый тяжкий грех —

Убить мечту для тех,

Каму даровано родиться в нищете,

Усугубить их положение в тройне,

С ехидной мерзкой на лице улыбкой.

Зигфрид:

— Не знал я. Есть на свете вещи хуже смерти!

Тень:

— О, смерть освобождает от оков,

Особенно от власти дураков.

Идём, предстало ль нам смотреть прелюбодейство,

Когда же дней прошедших свойство

Нас всё зовёт в поход к подножию лачуг,

И подворотен городских,

Где жизнь кипит, где нет и принципов людских.

Где в нищете едва ли мать готова

Второпях вскормить родного сына,

Ведь жизнь её, еда и быт — невыносимы.

Судьба — скотины.

III

Тень и Зигфрид появляются в городских трущобах. Ночь. Тень водит Зигфрида от лачуги к лачуге.

Тень:

— Как короток у жизни век,

Возможно станешь — раб, возможно — человек.

Зигфрид:

— По кругу водишь ты меня…

Тень:

— И этот круг второй,

Порой,

И стоит покружить,

Коль хочется ещё прожить.

Зайдём, здесь не услышишь ты

Весёлый смех детей, увы!

Помимо плесени, печной золы,

Здесь копошатся вши, клопы.

Здесь беднота — само богов творенье,

Она особенно так богачей стройнит,

Когда у тех от вкусных блюд живот болит,

Их не терзают угрызенья.

И это всё твоё соизволенье,

Когда рука во зло дела творит.

Еда — базарные объедки,

Из них супы, похлёбки едки,

И что лишь свет — подъём для них,

Для всех сирот, и вдов, больных,

Грядут вонючие, сырые будни,

И кабаков развязный гул,

Как в крупный док заходят судна,

Так в них, людей, вошёл порок.

В лачугах света нет,

Уж спят давно,

Им всё равно

На ваше омерзенье,

Которым вы, похабно открывая рот,

Хулите их, меж тем, используя как скот.

Зигфрид:

— Не верю я,

Что это всё творил лишь я, один!

Тень:

— Ты погоди, не пройден путь, мой господин!

Равно всё то, что может уровняться,

Скитаться то, что может по миру скитаться,

И жить, всё то, что может и дышать и мыслить, или говорить,

Но не в трущобах гадкие дела творить!

Их жизнь — не жизнь,

Им смерть — лишь облегченье,

Им в жизни есть одно лишь утешенье,

Напиться вечером, и обо всём забыть.

Когда людишек бог творил,

Он думал о хорошем,

Но он ли вас, злодеев породил?

Таких как ты, как плева от зерна,

Бог отделил, как явность ото сна.

Но только всем известный демон зла,

Который извиваясь со ствола

Спустился, и воплотился,

И переродился,

В чиновника, и книжного червя,

В тебя, в тебя ничтожество вселился.

Зигфрид:

— Не выносимо мне здесь находиться,

Хули, ругай меня, бичуй!

Тень:

— Не торопись, я обличу

Тебя во всех твоих делах,

Но содержание сего ни в двух словах,

Я выразить смогу,

Оно давно во книги поместиться норовит,

Твой грех, подобен древнему папирусу — он просто свит.

Зигфрид:

— Уйдём отсюда, не выносим мне здешний смрад!

Тень:

— Но как? Ведь в проведеньи божьем нет пути назад!

Что хуже ада может быть?

Лишь худший ад!

Зигфрид:

— Довольно…

Тень:

— Идём, идём, не суждено тебе в трущобах гнить,

Но будет позже с чем сравнить.

Прохлада нищенских могил,

Тебе остудит пыл,

Все те, кого убил и погубил,

Не зная ни имён, ни душ,

Они зовут тебя!

Зигфрид:

— Веди меня, ну что ж…

Глава 3. Волнение

Море ненависти в океане лжи

Пробираясь сквозь дебри лжи, светлый ум всегда ориентируется по солнцу, но, когда наступает ночь, его непременно преследуют упыри, стараясь скорее утащить в свое логово.

Логово, где тебя обязательно поджидают пытки и унижения.

Наверное, не все цивилизации переживают упадок, но на месте обязательно рождается нечто новое, и еще не известны предпосылки к просветительству или деспотии.

Ненависть цивилизаций зиждется на жидком песке прошлого. Это прошлое настолько шаткое и спорное, что неумелые строители пытаются кое-как слепить более-менее стабильное дно, основу… иногда добавляя туда трупы и навоз. Со временем такое строение, конструкции, которые нагромождаются из года в год и столетия в столетие, наконец-то приходят в негодность под гнетом ветра перемен и технического прогресса, который требует особой крепкой опоры по расчетам, требуют особой экономической базы, которая встраивается в общий город всех конструкций вокруг, иначе тебя просто отодвинут к обрыву или запросто сбросят в него, куда все бросают свои объедки и мусор. Философия ненависти такова, что только столетия и близость, проникновение одних в строй других может пошатнуть общественный устой в сторону принятия и равноправия, но рискнувшего остаться на дне цивилизации и грызть сброшенные ему кости не коснется освобождение и рука помощи.

Но перед этим что? Как самовольно можно прыгнуть в яму к отбросам и радоваться такому счастью? Ненависть к тем, у кого получается лучше, у кого более завистное положение, заставляет завистника быть антиподом, вести себя наоборот в силу своих комплексов и непринятия заслуг другого. Поэтому так люди ненавидят в других то, что хотели бы развить в себе, но по разным причинам не могут или не хотят.

Гитлер был ненавидящим всех и вся. Ненавидящим даже свой народ, который считал загрязненным евреями и другими низкими, по его мнению, нациями, но разве эта чернейшая и похабная мысль родилась в нем в одно мгновение, или она где все же существовала до него, в чужих умах?

Реваншизм и нахождение в отбросной яме после поражения в войне сыграли злую шутку с человечеством. Германия, находясь тогда в центре Европы взяла курс на благоустройство своего несправедливого мира, отстаивание из костей и мусора пушек, науки и танков, чтобы сравнять ими все выпирающее и торчащее ввысь. Оставление в одиночестве, на дне, под постоянным гнетом летящей на голову груды, родилась ненависть к реальной жизни и любовь к идеалу. Под гнетом небывалой депривации.

Так подобная депривация может возникнуть и в голове мыслителя, начитавшегося исторических книг и возродив желание все пережить вновь и поменять, стать более удачливым, обрести былые победы и проникнуться горечью незначительных неудач для приправы, для усиления вкуса. И вот, как только человек приближается к просветительству, отбрасывая свою пещерную шкуру прочь начинается волна ненависти и возрождения ада.

Идеал — это лишь субъективное отношение человека к вещи. В природе же нет ничего неидеального, даже через уродство или бесформенность природа стремится к идеалу и к красоте, априори. Это движение, или стремление постоянно и вечно.

Природа не терпит пустоты, вакуум заполняет материя, материю — вакуум между атомами, нейтронами и т.п. Движение в природе и в космической вселенной есть движение энергии, которая не исчезает в процессе своего движения, а преобразуется в иное, приобретает иные формы. Такое движение безостановочно стремится к состоянию покоя, к однородности, но никогда не достигает этого в Абсолюте. На примере материи, находящейся при абсолютном нуле, энергия никуда не исчезает, она а лишь принимает минимальные энергетические значения. Сумма этой энергии от начала своего развития, до завершения своего развития всегда равна. Энергия непрерывно затрачивается и преобразуется в другие формы, а из этого следует вывод, что река энергии — бесконечна, т.к. конечной формы своей идеального состояния никогда не достигает — нуля.

В науке происходит постоянный поиск идеального материала, универсальной материи. Это основная проблема человеческого материализма — развитие материи руками и разумом (и интеллектом) человека. Стремление человека создать или обуздать источник вечной энергии, или почти вечной, такого подобия вечного двигателя, или хотя бы движение к этой цели, является основной задачей науки, априори. Как известно, вселенная со временем затухает (замерзает), она стремится к минимальной затрате энергии и остывает, постепенно исчезают нейтронные звёзды, схлопываются черные дыры, завершается создание материи в звездных котлах и т.п. Создание приближенных к идеалу материалов — есть движение к идеалу материи. Стремление к идеалу в материи уже с Большого взрыва заложено суть в мироздания, которому и подчинен человек, и следовательно, учёный человек.

Образ будущего человечества — есть идеальный и вечный образ, но не конечный и незавершенный. Ведь ноль — это отсутствие какого-либо стремления и воли. Со временем меняются научные методы и приёмы, накапливаются знания и опыт, и у человека к этому развитию имеется огромный потенциал.

Энергия, и ее проявление в плотности (материи) — лишь наше сенсорное ощущение этой плотности, этого отношения одной материи (нашего собственного тела) к вещам, и как следствие, явление всего лишь сенсорной иллюзии, в реальности же существуют лишь вселенские законы, постоянные и незыблемые.

Наша вселенная существует во взаимодействии пространства и законов бытия, является своего рода"вселенской вычислительной машиной".

Как под гнилью и мусором свалки закапывают светлые и добрые идеи

Достаточно легко остаться в тех рамках, в которые человека поставила классическая школа и так называемое воспитание. Отчасти, воспитание, ограничиваемое парой напущенных слов о том, что старший всегда прав и ты еще, даже если тебе и все тридцать лет, все еще ребенок, ничего не понимающий, воспитание, которое сводится к продуктовой корзине в закромах и головному убору в холодную погоду, оставляет огромную пропасть эмоциональной эмпатии.

Все это спасет от ветра и голода, и то не всегда, но не спасет от губительных идей, которые подчиняются иррациональному желанию ненависти. В поверхностных идеях ненависти нет глубины и видно дно, виден ил тихого затопленного болота.

Трясина непринятия поглощает тех, кто смел ступить в ее берега, и все сильнее затягивает с каждым мгновением, когда и даже с помощью сильных не вытянуть.

Ницше говорил: когда смотришь в пропасть — пропасть смотрит в ответ, но разве пропасть это зло? В ней ничего не видно, в ней исчезает всё.

Честнее сказать, что, когда смотришь в трясину ненависти, ненависть смотрит в тебя и ее взгляд намного страшнее. Это вопрошающий и голодный до твоей жизни и крови взгляд. Где сгнившее и осевшее образует дно и тягучий вязкий ил. Так и все отжившие идеи, предвзятость и ненависть образуют вязкую ядовитую субстанцию.

Вечная злоба и ненависть к людям и на людей, направлена не на них, а на себя, внутрь себя. Такая злоба и ненависть поражает самого человека, как презрение — лишь отражение самого себя в других. Мысли и предубеждения о других — есть мысли о себе и от себя, как и пренебрежение другими. Тщеславие для человека, как гниль для дерева, как оно поражает сердцевину, так оно поражает сердце человека, наполняя его мертвым смыслом и мертвым существованием, во имя своих идеалов и предубеждений.

Если ты действительно хочешь узнать, что о тебе по-настоящему думает человек, хочешь узнать самого истинного человека, заключенного в телесной оболочке, стань ему врагом, и тогда из уст его выплеснется вся его суть, все то, что его наполняет.

IV

Зифгрид и Тень появляются на городском кладбище нищих. Кругом грязь после дождя, вместо могильных плит стоят несуразные камни, кое-где кресты, кое-где вырыты свежие неглубокие ямы.

Тень:

— Свершенное нельзя за пазуху приткнуть,

Нельзя и спрятать от забвенья,

И то немыслимо уму,

Как можно слепо верить в заблужденья,

Скажи, ты рад ему?

Ты рад чудесному спасенью?

Зигфрид:

— А разве я спасен?

Тень:

— Увы, не время верить в искупленье,

И кровью обрамляя путь, отбросив треволненья,

Мы познаем свободу, мы познаем и жизнь без пут,

Едва вступая на тернистый путь,

Мы носимся во тьме, теряя смысл и суть.

Теряем грань мы между небом и землёй,

Мы мечемся меж пропастью и горною стезёй,

Едва оступимся и катимся мы вниз,

К прохладным горным ручейкам,

Мы разбиваемся средь острых плит.

И эти плиты ли для нас,

В последний похоронный час

Становятся надгробьем?

Зигфрид:

— Надгробьем стал мне страх,

Меня тащил в загробье враг,

Какой при жизни мне был другом!

В болоте вяз и топ,

И уговаривал меня, как мог,

Но я из рук костлявых вырвался, я смог!

Тень:

— Из смерти рук не вырвешься, и не надейся,

Оставь её, надежду, и войди,

Хотя, едва ли грех возможно искупить,

Лишь мучиться напрасно,

Но разрываться меж могилой и землёй — вдвойне опасно.

Ложись в могилу и молчи,

Представь, на что же ты потратил жизнь?

На скупость, зависть и богатство,

На блуд, на золото, ты думал всё купить удастся?

Зигфрид слушается Тень и ложится в неглубокую могилу, яму.

Тень:

— Ты ощути, хозяева могил

Все те, кого при жизни ты сгубил.

И голод ли, болезнь?

Иль нищета, иль воинская честь?

Их легион, их и не счесть!

За стариком лежит младенец,

За матерью отец,

Ведь смерть скупа,

Она неважный чтец,

Она не разбирается в годах,

Един для смерти тот кто мал, и тот кто стар.

Лишь человеку важен год,

Ведь жизнь отведает лишь тот,

Кто молодость познал.

Зигфрид:

— Прости меня, я осознал,

Мне мой рассудок охладила

Сырая узкая могила,

И словно тысяча невинных рук,

Меня затягивают внутрь.

Освободи меня, молю, пообещай спасенье!

Тень:

— Ты хочешь, чтобы я спасенье даровал?

Спасенье — не дешевый дар,

Ты душу дьяволу продал,

Её не просто так вернуть.

Зигфрид:

— Но не окончен путь!

Я чувствую, как пятки жжет,

Меня уж рыжий черт, облизываясь, ждёт!

Тень:

— Идём, ты видел тысячи могил,

Ты видел — ты их сотворил,

Могильщик из последних сил,

Из года в год, устав от их числа,

Молил о том, чтоб расцвела весна.

Но вонь, и смрад прогнивших тел,

Погибшим награжденье и удел.

Зигфрид:

— Идём, лежать невмоготу,

Не то среди могильных плит,

Рассудка я лишусь, с ума сойду!

Тень:

— Идём, тебя другое место ждёт,

И крылья лишь расправь,

Пустись в полёт,

Пусть страх уйдёт.

Ты отпусти сомненья,

Бессилие оставь,

Смирись и побори свой страх!

Зигфрид:

— Не тень, а сущий демон ты!

Тень:

— Я Дух свободной темноты,

Я в вечности скитаться обречен,

Что свет мне в пустоте?

Ни он тот Бог, который светом наречён,

Который сотворил весь мир,

Оставив мысль присматривать за ним?

Не та ли топь тебя зовёт,

Какая поглотив тебя при жизни,

И после смерти с легкостью тебя пожрёт?

На что надеялся несчастный,

Когда творил свой труд напрасный,

Пред старостью бессмертных нет,

Пусть ты богат, пусть ты и в золоте, и разодет,

Ты нищий, ты несчастный!

И где твой род,

Где смех детей, где топот непокорных ног?

Иль ты надеялся, что счастье обрести навеки смог?

Утратив смысл, без будущих творений,

Не ты ль злодейства смертный гений?

Бессилие лишает торжества,

А старость наслаждений,

Когда могильный червь сожрёт творца

И зла и злодеяний,

Тогда, тогда взрастет трава,

Застелет зеленью отравленную землю,

О, слушаешь ли ты меня, кому я внемлю?

Зигфрид:

— Я каюсь, каюсь!

Во всем признаюсь!

Кровь на руках моих,

Её не смыть водою,

От глаз твоих, ну что я скрою?

Тень:

— Молчи, я сам секрет раскрою,

Идём, здесь дел покуда нет,

Мы вовремя прибудем к месту,

Чуть рассвет.

Глава 4. Неприятное нам

Мерзость

Всем ясно, что характер рождается в трудностях, словно песок через сито. Испытания меняют восприятие и отношение к вещам. Характер может выглядеть как стройный ствол или изломанный, кривой и страшный. Всегда необходимо смотреть на ногти праведника, который с трибуны раздает свои вдохновляющие речи моралиста. Сам же моралист может под ногтями своими держать такой слой засохшей крови, грязи и кожи, что говорило бы о наличии за его спиной пыточных застенков.

Речи моралистов могут быть полны ненависти. Выставляя свое мировоззрение на показ, они как правило становятся абсолютно голыми перед толпой. О какой красоте и о каком добре может идти речь, когда у говорящего рта дергается и кривится лицо в ненависти и презрении, в обиде на тех, кто не хочет и не желает жить по канонам придуманной им морали, или собранной по кускам на мусорке философии, от таких отмерших кусков разит падалью, они противны и тошнотворны, но удобны для различных уродцев.

И вот толпа уродцев объединяется в настоящий несмешной цирк, ужасающий.

Мораль — вещь опасная и имеет свойство портиться при неправильном ее хранении. Сквозь годы пробиваясь через развивающуюся психологию, наружу выползает облезлый плод мечтаний о прошлом, когда трава была зеленее и небо светлее. Ностальгические настроение по силе тогдашней морали есть ничто иное как закат. Да, да. Именно закат жизни. Когда уже невозможно смотреть в будущее, когда оно для моралиста скучное, не подчиняется его примитивной логике и не хочет быть таким, каким его хочет видеть сам моралист, мир под себя, тогда взор бунтовщика обращается в прошлые века, ища традиции и мораль в каждом престарелом кусте и мракобесных идеях. Дикость и жестокость нравов, когда люди толком не умели читать и лишь небольшая элитная часть обладала этими умениями и великими ресурсами особо привлекают моралиста современного, мнящего, что он то именно и подпадает под те критерии новой элиты. Так и проникает в общество червь ненависти и невежества, которые идут рука об руку, то и дело вытаскивая друг друга из болота и цепляясь за редкие кочки, которые не дают им окончательно увязнуть. И все бы ничего, но вместе с ненавистью приходит и желание уничтожить все то, что отличается от вновь собранной из гнили и пепла концепции. Тогда самое страшное, что может произойти — воскрешение империи ненависти и деспотии. Свобода других для ненавистника как яд.

V

Тень и Зигфрид появляются над могильной плитой умерщвленного брата Зигфрида.

Тень отодвигает камень, и отрывает могилу, достает череп младенца.

Тень:

— Ну что, Зигфрид, узнал ты брата своего?

В пыли могильной похожи стали вы…

Зигфрид:

— О бедный брат, не избежал безжалостной судьбы,

Дарованной убийцей, от собственного брата!

Твоя поддержка, сила, была бы мне сейчас отрада,

Но нет, загублена душа, тебя уж не вернуть,

Тобой не начат — мной окончен долгий путь.

Тень отдает череп Зигфриду и отходит в сторону. Зигфрид рыдает.

Тень:

— О люди!

Живёте вы среди богов бессмертных,

А всё трясётесь за свой бренный

Дух и жизнь,

Вас лишь страшит огонь геенны,

И собственный предсмертный хрип!

Долой печаль, приди в себя, очнись!

Иль думаешь, что можно искупить убийство?

Зигфрид:

— Подобный подвиг — фарисейство…

Тень:

— Не то, не то — особое злодейство!

Но кто бы говорил,

А как ты рассуждал, когда губил

Невинного младенца?

Не ты ли брал в расчёт,

Что смерть тебе не предоставит счёт?

Не ты ли под себя творил законов свод?

Иль думал ты, что память стариною занесёт?

Зигфрид:

— Не мучь меня, прошу, не надо,

Мой груз в руках, подобен камню,

Он тянет жизнь мою ко дну,

С прискорбными слезами я покуда справлюсь,

С рыданьем сердца уж не суждено.

Тень:

— Довольно, поздно — руки не отмыть,

Ты можешь и рыдать, и можешь выть,

Но брось его в могилу,

Давно пора его забыть.

Оставь печаль!

Ушедших в тёмное загробье не вернуть,

Из светлых облаков подавно,

Но стоит нам однажды повернуть

Обратно,

Для нас откроется особый путь, и это славно.

Зигфрид:

— О чём глаголишь ты?

О чём ты?

Что разве недостаточно моей слезы,

Чтоб искупить убийства мерзкий грех?

Тень:

— Остановись-ка, ты судьёю был,

О наказании, ты что забыл?

Иль незнаком тебе кирпичный мрачный свод,

Который заменяет утонченно небосвод?

Иль не знаком тебе тот кислый запах катакомб,

Какие собирают всех особенных особ?

Тебе ли забывать твои же казематы,

Полвека в них — цена расплаты,

Но нет такого времени у старика,

Не ждут минуты, какие тут века!

Нет честного суда, пока судим холоп,

А судят господа!

Ты загляни в глубины пустоты,

Застынь, задумайся, всмотрись,

Ни в эту ль пропасть канул без следа

Весь ты, она ли пожрала всего тебя?

Она есть ты,

А ты — она.

Ты пуст — сосуд без дна.

В тебе нет чувства, нет души,

Твоё богатство — жалкие гроши,

Какие век тебе наградой слыли,

Но вексель выманил их все,

Как разорял пред смертью всех,

Всю жизнь твою он обесценил и поднял на смех.

Проникновенно катится слеза,

Утри её, иначе, как вечерняя роса,

Она вся обратится в облако тумана,

Иначе горе без конца,

Иначе не дано тебе начать с начала

Жить, дышать, и верить в чудеса.

Зигфрид:

— Но посуди ты сам, что властен истинно лишь тот,

Кто с легкостью готов

Вонзить клинок по рукоять во плоть!

Кто силой возымев победу над сомненьем,

Порвал в клочки и так истлевший мир своим лишь дуновеньем.

Могу ли я теперь упасть,

Стирая в кровь колени

Ползать? Рыдать, теряя прелесть глаз,

Стонать, кривляясь в утешеньи,

Иль вновь воспламенить

Смертельную и роковую страсть?

Иль господину своему подошвы лобызать безвольно,

Робко.

Тень:

— Не можешь —

Жизнь твоя прошла…

Зигфрид:

— Веди вперёд тогда,

Пора вести пришла…

Глава 5.

О звонарях

Если звонарь пытается навязать вам мораль и элементы пресловутой нравственности, прислушайтесь, о чем его трескотня? О чем звон, терзающий уши? Мораль та — мораль блеющих овец, послушных и смирных. Она звенит от зари до зари и не знает усталости; ибо пастух не должен знать усталости и сна, овчарки его должны сторожить овец от волков. Кому же как ни звонарю стричь овец? Волки эти — аморальные мысли и антиовечьи суждения — антимораль в суждениях против трескотни и вранья. Слышите, что они говорят нам? О чем поют нам? Слышите ли их мелодию, читаете ли их ноты, чувствуете так их песни? Что внушают они нам? — покорность, страх и потребность. Потребность в их власти над нашими умами, и ушами.

Пропаганда нищеты включает в себя раболепное отношение к силе. Если этого достичь"мягко"не удается, это достигается силой, полицейским режимом, через запрет карикатур, высмеивания и глумления, как над лицами, так и над символами власти. Символы власти и сама власть становятся неприкосновенны, а лидер власти через пропаганду возводится в ранг божества, святого героя, обладающего всеми благодетелями смертного. Если эти благодетели вдруг нарушаются, то о нем говорят — "ну он же тоже человек". Таким образом, помимо юридической неприкосновенности внушается и святая неприкосновенность власти, в особенности через религию.

Где заканчивается логика, начинается вымысел, неподтвержденный логикой

Не думай, человек, что твоя жизнь не связана с жизнью других людей. Наша жизнь — есть взаимодействие миллиарда людей, живущих сейчас, и живших в прошлом, это невидимая нить, соединяющая всех людей на Земле — это и есть жизнь — Древо Жизни. В человеке заложено все с самого начала жизни: добро, зло, лень или трудолюбие, ему выбирать кое семя взрастить, только по средству разумности и осознанности.

Люди объединяются, из племен зарождается род, семья, их них — государство, предназначенная для отражения опасных вызова природы, агрессии организация, которая основана на безопасности для всех ее участников. Но так ли на самом деле? Опасность и угрозу в обществе и государстве несет ненависть, которая снимает табу равенства перед законом.

Если смотреть на взлеты и упадки государств, то видно, что ничего не умирает окончательно и на корню. Когда рушится твой внутренний мир, который ты создавал на протяжении всей своей жизни, или же, когда его рушат, под гнётом невзгод чувствуется близость конца, но после заката всегда наступает восход, а после восхода всегда садится солнце, и ты понимаешь, что смерть, как и жизнь — бессмысленны, они слишком скоротечны, чтобы иметь его, важен лишь момент жизни здесь и сейчас, сам путь от А до Я. Отсюда следует негласный вывод, что истинный смысл не заключен в жизни и смерти, а заключается в чём-то ином — вечном, в чём-то постоянном и нерушимом. Эмоции же, всего-навсего дают, человеку вкус жизни, дают возможность насладиться ею, или напиться до опьянения.

Отбрось ненависть и зависть, человек, и тогда твое сердце наполнится светом. Борись со злом, ведь тьма — всего лишь света пустота.

VI

Зигфрид и Тень появляются на городской переполненной площади, у самого эшафота. Зигфрид едва ли касается его, его теснит возбужденная толпа. Ведут приговоренного, молодого парня.

Толпа:

— Казнить, казнить!

Помиловать нельзя!

Ведь приговор вершил судья,

А он не мог ведь ошибиться!

Ему даровано чутье — рассеять склоку,

И приговору смертному дано свершиться,

Чтоб зуб за зуб и око вырвать из-за ока!

Сегодня кровь должна пролиться!

Хоть молод он — преступник хладнокровный,

Он нам чужак, он брат не кровный,

Мы требует от вас лишь зрелища, дерзайте!

И хлеба лишь в награду дайте!

Палач:

— Я вас прошу,

Вы только соблюдайте тишину,

Натёр я салом хитрый механизм,

Его игра и скрип и звук — раним,

Что только в тишине найдёте упоенье им,

Тогда юнца культя падёт, как Рим.

Тень:

— Узнал, входящего на трон

Злодейства государства?

Ведь это он, ведь он!

Зигфрид:

— Узнал… моих рук это дело,

Приговорил его я смело

К смертной казни,

Хотя он кроток был и невиновен,

Но я к стыду тогда уж был не склонен…

Тень:

— Так устыдись тогда,

Когда на дощатый помост

Падёт его невинная глава.

Приговоренному зачитывают приговор и дают последнее слово.

Приговоренный к смертной казни:

— Ну что же… наслаждайтесь!

На этом всё — весь монолог, прощайте!

Собрались вы в убийстве подвизаться,

Ну что ж, пора мне с жизнью распрощаться,

Хотя невинен я,

Вам Бог поэтому — судья!

Тень:

— Едва ли миг нас отделяет

От страшной смерти, пустоты,

Людей всех пропасть разделяет,

Она им вера, счастье и мечты,

Они, томясь в мирской надежде,

Вдыхают запах мёртвых и красивых роз,

И после жизни, после смерти близких,

Живут обычной серой скучной жизнью и всерьёз

С остервененьем молятся и строят в будущем надежды,

А ты, как одиноких без конца степей изгнанник,

Не льешь о них, несчастных, слёз,

Ты одинок, несчастен и суров, как прежде.

Казнись деянием своих же рук,

Чем больше крови — больше мук,

А гильотина, словно нож у мясника,

Со временем становится тупа,

Смотри, как сила властных велика!

Приговоренного уводят к гильотине. Крепко пристегивают, солдаты волнительно переминаются с ноги на ногу, зевают.

Палач опускает рычаг и нож со скрипом ползёт к шее несчастного, рывками достигает её и впивается, оставляя голову на месте. Несчастный вопит от боли, испуга, толпа ахает, ахает и палач. Вновь натягивается нож наверх и вновь он ползёт со скрипом, с ехидным скрежетом к шеи несчастного, так продолжается девять раз, несчастный ещё жив, он молит о пощаде.

Толпа шумит, оттесняет солдат и чуть ли не врывается на эшафот. Поднимается нож в последний раз, но палач не дёргает рычаг, он скрылся с глаз долой, скрылся и священник, чиновники; подбегают два солдата, под истерические крики офицера начинают отпиливать несчастному голову штыком, тянуть её, приговоренный бьётся в конвульсиях, хрипит, кровь залила весь помост, горло, тело, ноги солдат скользят в крови, и вот, с хрустом шеи голову отрывают, Зигфрид, мрачный падает в обморок. Солдат, схватившись за волосы, трясёт голову казнённого с радостной улыбкой облегчения.

Люди в толпе плюются, кричат и бранятся, с этим и расходятся. Тень приводит Зигфрида в чувство. Зигфрид рыдает.

Зигфрид:

— Прости меня!

Тень:

— Возможно, Бог простит,

Не я!

Свои теперь лачуги чтит толпа,

Расходится,

Её народная молва

До Азии свободно разлетится,

Она, умрёт, а где-то возродится,

Останется

Так в памяти ушедших лет,

История о том, как сам судья нарушил сына божьего завет.

Любуйся, сполна ли ты напился кровью?

Иль хочешь, в чувства приведу, тебя я ей умою?

Молчишь?

Молчи…

Ты не промолвишь слово,

Тебе, лжецу, едва ли сострадание знакомо.

Идём, противно это место мне,

Здесь гибель, смерть и смрад,

Идём же, траур примерять уж не по мне,

Здесь каждый трус и каждый гад

Лишь гибели другого рад.

А мир жесток,

И люди в нём жестоки,

Особый дар, творить земным добро?

Иль вечно ныть, без меры чтить ненужные истоки

Порока, чувств, каких везде полно?

Тень и Зигфрид молча уходят.

VII

Тень и Зигфрид появляются у подножья скалистого берега реки, уже стемнело и едва светит серп луны.

Тень:

— О, слышишь ты, как безмятежно

Зовёт тебя и манит нежно

Дорога вдоль утёса, через берег, прочь?

Наверх взгляни, едва луна

Способна нам помочь

В невежестве дорогу осветить,

Легко в ночи с пути сойти,

К вершине роковой горы

Нам тяжело взойти,

Но мы взойдём пусть крут наш путь,

Тропа полога и зигзагом загибает круть.

Зигфрид:

— Скажи, зачем

Мы к дивным птицам устремились на утёс?

Тень:

— Чтоб жизнь отведать и познать,

Чтоб смысл и истину узнать.

Что за вопрос,

Который сам в себе не открывает суть?

Пустой, ничто,

Так вот — наполним смыслом мы его.

Тень и Зигфрид поднимаются на верх скалы по узкой пологой тропе. Наверху у самого обрыва сидит молодая женщина с ребенком на руках в молчаливом раздумье, но едва всплакивая.

Тень:

— Ты слышишь дивный плачь?

Как хочется утешить и сказать

"Не плач, ну что же ты, несчастная, не плач",

Но нет, нельзя, мы затаимся у подножия и горного ручья.

Наш друг и ночь и чёрная скала,

Они укроют нас

От глаз.

Девушка с ребенком поёт грустную песню.

Спустя время она бросается со скалы в пропасть вместе с младенцем. Зигфрид в этот миг устремился за ней, но Тень хватает его за руку и останавливает.

Тень:

— Остановись, она всего лишь призрак,

Не нужно следом в пропасть прыгать,

Как смеем мы судить о тех,

Кто шаг ступил на встречу смерти,

Она летит к погибели — а мы стоим на тверди.

Зигфрид:

— Зачем, зачем?

Тень:

— О, ни зачем,

А от чего!

От нищеты и горя,

От власти Эроса мужского,

От Бога, которому молитвы обращала,

И от дитя, какое средь ночей от голода кричало.

Её уж больше нет,

Смирись, она ушла,

Отправилась на свет,

Покинув злобный мир,

Её парит в безвестности душа

Теперь,

Среди таких же душ и звёзд, и дивных громких лир.

Зигфрид:

— Я виноват?

Тень:

— О нет, не ты, а существо тебя,

Чиновника, какой и без огня

Творит пожар,

Какой и алчностью и лицемерием

Подталкивает жар

В горнило кузнеца Олимпа,

Ведь он олицетворение и власти,

Он и сила исполина!

И возомнив себя Отцом Всевышним,

Так молотом стучит и разбивает, не щадя, чужие жизни!

Зигфрид отталкивает Тень.

Зигфрид:

— Ты адское отродье! Прочь!

И ненависть моя к тебе не знает меры!

Тень:

— Пусть так, тебе решать,

Но я могу лишь помешать тебе разбиться,

Могу помочь тебе обратно вниз спуститься.

Зигфрид:

— Идём! И всю дорогу проклинать тебя я буду!

Тень:

— Так проклинай, а я об этом после позабуду.

Глава 6. Разжигание

Зачем тебе ум, человек, если ты пользуешься лишь его подобием? Отбрось его

Разжигание ненависти опасно. Словно из пустого появляется искра, куда подкидывают дровишки в виде психических расстройств, внешности, поступков шизоидов и маргиналов. Ненависть словно плавает в этом супе отборных человеческих шмурдяков, которые не имеют отношения ни к нациям, ни к расам, а лишь к антропологии и психологии. Девиантное поведение свойственно всем и степень отклонения определяется лишь общественными нормами. Но что делает разжигатель ненависти? Он выставляет стандартные общественные и человеческие явления как нечто свойственное лишь определенной группе людей и на это имеет личную выгоду, такой специалист по человеческим эмоциям может обобрать наивным простаков или хорошо заработать с помощью тех, кому разжигание ненависти выгодно. Разжигание аморально, оно выходит за рамки повседневной логики и входит в рамки негативных эмоций, таких как гнев, презрение, откуда и рождается сама ненависть. Объект ненависти начинает подвергаться желанию субъекта избавиться от него, прекратить эти негативные эмоции и страдания, этот всплеск гормонов, появляются желание и тяга восстановить справедливость, то есть сделать объект приемлемым для себя и для своих убеждений. Конечно, праведный гнев всегда основан на так называемых благих намерениях, которые выбирают почти всегда грязный путь осуществления.

Если вас вдруг осенило, что имеете дело именно с разжигателями ненависти, то обязательно обернитесь, возможно у вас за спиной стоит самый настоящий черт. Но не всегда так. Современный человек должен обладать волей к искушению ненавистью и гнать ее в шею.

Порой люди теряют человечность, а свинья — свинственность

Когда свинью награждают — она становится благородной. Замечали, когда какой-нибудь человек наевшись откровенного бреда и теорий заговоров начинает мнить себя просвещенным? Опасность в этом такая, что употребление такого рода духовной пищи обязательно вызовет отравление и возможно тошноту. Да, такую тошноту, при которой человека словно болтает при качке, как болтает при сопоставлении ложного выдуманного мира с реальным. Как и в любой науке, должна присутствовать логика, логика принятия решений, основанная на фактах, данных и статистике. Жизнь по выдуманным практикам, теориям и идеям ведет к ошибкам и иногда к катастрофам. Представьте, что инженеры проектировали бы машины основываясь на собственных фантазиях, а не на сопромате и математике. Где вместо моделирования в специальных компьютерных программах происходило бы выдумление композиции под названием автомобиль в уме фантазера, по факту создания даже внешнее схожее с оригиналом.

Как автор с большим опытом, хочу отметить, что лично чуть было не попал в секту с подобным мышлением. Там сладко кормили читательский ум яблоками знаний с дерева Эдема, гладили по головке особо не таких как все и всепонимающих, ругали остальных, которые ни черта не понимают и не способны к пониманию их истин, где наука представляет собой руины древних истинных знаний, она ложна и токсична, а доктора наук и академики непременно врут, скрывают факты и просто дураки. Опасайтесь такого рода нахваливания в свой адрес, оно имеет цель снизить бдительность и уничтожить или извратить критическое мышление. Остерегайтесь правдоподобия.

VIII

Тень в одиночестве выходит к берегу реки Стикс, вдумчиво смотрит в ее воды, тяжелый взгляд все выше и выше поднимается к черному непроглядному небу.

Тень:

— Нет хуже существа

Гнилого мерзкого червя,

Какой порочит тлен в могиле твой,

Нет хуже человека,

Какой из друга превратился во врага,

Какой изо всего, в твоих глазах упал,

И обратился весь в ничто,

Нет хуже словоблуда, нет хуже подлеца,

Какой под сердце в ярости вонзает нож вранья,

Хулит, который и бичует в бешенстве тебя зазря.

О, что сделал ты, чтоб омрачить чужую душу?

Едва ли ты какой закон нарушил,

Но человек, как есть, потребен рвать все нити,

Как и во тьме или во свете, их словно сети,

Какими спутан, словно вольный буйный ветер.

Тогда и стоит отпустить его в далекий путь,

Который без тебя пройдет он, тогда уж друга больше не вернуть,

Так не верни нечаянно врага!

Не жди, в противном случае, от падшего добра.

Мы раз живём,

Мы сладко спим и ночью, и бодрствуем несладко днём,

Но разве мы чужие тени,

Родителей, или кумиров, каких мы сами разумом лишь сотворили,

Что так боимся мы волненья,

Что прячемся в норе, как от людей,

Так от общенья, бежим и от веселья?

Что мы боимся проявить любовь, порвать все цепи у оков,

Какими нас сковало о других предубежденье,

И враз всем стать свободными до нескончаемых веков?

Но нет,

Где тьма растет, растет и свет,

Хотя, где нет добра, любви там больше нет.

Тень отворачивается и уходит прочь.

Глава 7. Жить дальше

Вся наша жизнь — мысли, созерцание и движение, а затем переосмысление, и так по кругу

Ненависть как порочный круг, разорвать его может только осознанность. Ненависть рождает ненависть, насилие рождает насилие, словно воронка она втягивает все вокруг, и вот, ты уже в нее упал, уже в горлышке и падешь в этот бесконечный цикл инфернальности, из которого почти нет выхода, словно из закупоренного сосуда. Но зачем природа человека создала этот эмоциональный процесс ненависти? Ненависть связана с внутренней сексуальной силой, которая включает страсть, любовь, привязанность. Ненависть обратная сторона — это отторжение, это обратная сила, для подавления раздражения, отвращения и страха. Переосмысление и осознанность, критическое отношение к собственным эмоциям — это то оружие против ненависти, способное поменять внутреннюю парадигму и отношение к объекту ненависти. К примеру дети, в силу своей психологической незрелости особенно жестоки. Травля, унижение в школе появляется именно благодаря давлению собственных зарождающихся эмоций и противоречий, неприятия другого и иного, непонятного над культурным, способным перешагнуть индивидуальное и предложить готовый путь к достижению благополучия каждого. Антиненависть — это труд, работа над созданием ориентира для всех, появлением лидирующей идеи добра и авторитета обществ, безопасности.

IX

Тень и Зигфрид появляются у городского кабака. В кабаке шумно, из окон льется музыка, голоса, свет проникает из маленьких окон и падает на грязный тротуар под ногами Зигфрида, он устал и обессилен.

Тень:

— Вот и веселью настала пора,

В таверне смех, там пьянство до утра,

И мы,

Вольемся незаметно в неистовый поток страстей,

Они давно не ждут таких гостей,

Как мы.

Для нас накроют бархатом столы,

Мы, как веселья почитатели, мы дианисовы столпы,

На золоте каких на троне держатся и короли,

Кумиров и воителей весь бастион и пантеон,

Войдем, напьемся, займем питейный трон.

Смотри же — путь открылся нам,

Войдем, пройдём в питейный зал.

Нам здесь нальют вина те краснобойкие и броские девицы,

Что нам не грех от суеты забыться.

Они проходят в зал и начинают пить, Зигфрид постепенной хмелеет.

Зигфрид:

— Когда закончится безумья торжество?

Устал скитаться словно мёртвый дух, хочу возмездья твоего,

Я понял всё и то, что жизнь я не познал,

Но поздно, жизнь прошла, я немощен и стар!

Ты слышешь, как же я устал!

Тень:

— Ну хватит…

Вольны мы быть собой,

Но свет, порой, затянут тьмой и мглой,

Поэтому мы носим маски для людей, и от людей,

И словно звери средь зверей,

Скрывая суть простых вещей, но эта суть

Сквозь пальца льется словно ртуть.

Питается наш дивный мир и страхом и страстями,

Он словно в академии скелет, гремит на кафедре костями,

Он — тлен, несовершенен он,

И он умрет, тогда и жизнь закончится, как страшный сон.

Но миг настал, и музыка нам в кружки льётся словно эль,

Пространство больше нет, как нет и стран, земель,

Едино всё в секунду упоенья,

И безразлично всё в минуту опьяненья.

Дурман дурной и затхлой жизни,

Какую вёл любой занудный сноб,

Развеется и унесёт себя, чем прежде

Раздастся за столом увеселенья смех и пьяный стон.

Богатство бытия, его и нищета,

Пред чем и Гегель спасовал,

(А нам он не чета)

Всё думал, да гадал, но тайну века

Всё ж не раскусил, и сплоховал!

Плохой удался из него мудрец,

Как престарелая девица —

Вся Философия царица.

Так вот — вся истина сияет на поверхности и в пене,

Влагай устами Дух, влагай устами время!

Испей нектар…

Чтоб сладкий сон продлился вечность

Ценить придется каждый миг и даже скоротечность.

Бушует океан страстей внутри,

Снаружи море гладко,

Но чтобы счастье обрести

Придется нам немалый путь пройти,

Порой, по нечистотам гадким.

Зигфрид:

— Пора очнуться ото сна,

Надежд дурманящего зова,

Моя звезда уж никогда

Не загорится вновь над горизонтом.

Не обратим поток времён,

И повернуть всё вспять нельзя,

Пройдёт гроза, пройдёт и буря,

И вновь природу поглотит покой,

Но ждёт меня лишь гробовой

Покой…

Когда твой спутник — одиночество твоё,

Оно тебе и щит, оно твоё копьё,

Но столь толста твоя броня,

Что словно сталь всё гнёт тебя, к земле сырой клоня.

И где твой друг?

В каком бою его ты потерял?

Иль он в дороге долгой от тебя отстал?

Но нет, его не сыщет белый свет,

Чего в помине нет — того не существует, того лишь просто нет.

И как изгой, бродить устав в толпе людей,

Мне хочется присесть,

Закрыть глаза и умереть,

Но мне мешает нечто, что сильней меня,

Чем ближе к смерти, тем сильней за жизнь борьба.

Тень:

— Ты прав, лишь мудрецам дано закрыть глаза,

Очнуться вдалеке, в долине райской, средь птиц и ангелов парящих,

Взойти, пройдя по восходящим

Ступеням к облакам высоким,

И право, им дано средь них остаться,

Чтоб вечной жизнью вечно наслаждаться.

Увы, нам не дано, мы как наивных два червя,

Копаем, роем землю, найти какой-то путь хотя,

А все пути — один большой обман,

Ведь рай в душе, ни в облаках, ни здесь, ни там!

Смотри, весь мир наполнен густотой,

Снаружи груб — внутри пустой.

И человек — пустой сосуд, его наполнить может всё плохое,

Хорошее иль ничего,

Всё что вольют в него другие,

И всё, что сам не выплеснет, или нальёт,

Останутся слова, и мысли, останутся предубеждения чужие,

И где же человек? Раз собран он осколками других людей,

Иль человек лишь просто дикий зверь?

Умеющий писать, читать и думать,

Как заяц след, людей других словами путать?

А есть на это лишь один ответ —

Чтоб бросить тень, ты человек, из тьмы взойди на свет.

Вдали от обезумевшей толпы

Вдыхаешь спертый запах ты

Дыханья одиночества и пустоты,

Не можешь вырваться из комнаты своей,

Сидишь, печалишься, и словно жизнь твоя и не была твоей,

И словно все твои года, как черновик, пустого, злого гения,

Какой изрыл все книги, словно книжный червь,

Чтоб приоткрыть немного к жизни дверь,

Но что теперь?

Когда тот гений умер,

Оставил ли он место дописать

Конец истории, иль сжег ее,

Чтоб нечего уж было вновь соврать?

Судьба злодейка слез твоих не замечая,

Все гнет тебя к земле, горбом вознаграждая.

Ей все равно, и безразличны ей,

Страдания простых людей.

Мечты разбитые или надежды —

Ей дела нет, а ты живи как прежде.

Вам цифры заменили плоть,

И без конца готовы вы оценивать людей,

Как приносящих прибыль и доход мясных свиней,

Готовы вы душить, гнобить всех тех,

Кто ниже вас, бедней вас всех.

Но мы едва ли понимаем, что жизнь ведет игру без правил,

Она нам лжет,

А после жизни смерть свое берет.

Чего боятся люди?

Лишь одиночества пред смертью,

И нет пред ней страшнее муки,

Как умирать в агонии или сдыхать от скуки.

Свобода человеку главный враг,

Он волен повергать во прах

Друзей, врагов или несчастных,

Он волен выбирать,

Кого губить, кого спасать,

И лучше нет советников у змей,

Чем тихий копошащийся клубок всё тех же ядовитых змей.

Чем больше пролито, тем меньше выпито вина,

Так подними же свой бокал, и пей до дна.

Зигфрид:

— Ты нас зовешь уже не раз червями.

Тень:

— Да, пред солнцем мы все черви,

В своей ничтожности и скудной жизни,

Но мы же всё-таки творцы, преобразуем земли,

Иль книги бороздим,

Всю жизнь мы за писанием сидим,

Страницы же от старости желтеют,

А волосы уподобляясь им седеют.

Но смысла в этом нет, как нет и представленья,

Зачем живем мы прожигая жизнь и мечемся в сомненьях.

Карабкаясь наверх, мы руки в кровь кустарниками режем,

Достигнув высоты, уставшие, едва мы дышим.

Хотели мы любви, хотели чтоб течение несло нас к берегам,

Где рай земной, нет доступа врагам,

Но лишь шагнув за горизонт мы видим, как поле дикое растет,

А в поле рая нет, один репейник лишь цветет.

И так душа без добрых дел и доброты пустеет,

Как темная душа, она лишь пустотой белеет.

X

Тень и Зигфрид пьют.

Проходит много времени, они сидят в тишине. Зигфрид греет в руках пустую кружку, и смотрит потупившись на дно.

К нему подсаживается рыжеволосая девица, окутывает его волосами и обнимает. Садится на колени.

Зигфрид:

— Хочу я растворить себя

В неведомой мне легкости земного бытия,

Как в отражении воды, где волны стихли,

Я вижу как несбыточны мечты, как страсть, огонь и пламя приутихли.

Я вижу в отражении далекое ничто,

Как смерть вдали за горизонтом ждет,

Как в страсти и любви уже совсем никто

Не утопает, и хочется вернуть весну из мая.

Мне хочется вернуть ту молодость, тот сеновал, морозную погоду,

Тот запах снега, звезды, млечный путь,

Для этого мне стоит лишь уснуть навечно, все начав с начала.

Ведь время оставляет лишь воспоминанья, и все счастливые мгновенья не удел, их ждут забвение, со временем земное угасанье.

Мне хочется вздохнуть, и все в одно мгновение, вернуть

Начать с начала, жить, любить и умирать.

Мне хочется страдать, и жить, без злобы, злости и обиды,

Чтоб доброта и верность не были забыты.

Распутница:

— Утешься плотью и грехом,

Быть снизу, будь верхом,

Ты жажду утоли, напейся,

А хочешь посмеяться — смейся,

ты слишком много рассуждаешь,

Ты между этим многое теряешь.

Хоть стал ты стар и безутешен,

Но кто и в старости в своей не грешен?

Вкуси разврат и ласки жрицы,

Сгори в пылу огня блудницы.

Тень:

— Открой глаза, горит свеча уж долго,

Налили здесь тебе сполна, теперь довольно.

Давай-ка осмотрись, прекрасно ли лицо твоей девицы?

Но если присмотреться, то копыта у нее, как у ослицы.

Оставь его, еще не время, не на земле сгореть его удел,

Его судьба лишь бремя,

А мы с тобою не у дел.

Зигфрид опускает взгляд и видит копыта, слышит, как они стучат о дощатый пол таверны. Старик пытается высвободиться, но девушка сжимает его шею сильнее и начинает душить, затем перепрыгивает через него и садиться на шею, Зигфрид вскакивает и начинает кружить, падает, проститутка смеется и болтает ногами, погоняет его. Зигфрид видит, что вокруг собрались черти, грубые, черные, сидят за столами, и сверкают белыми белками глаз и желтыми зубами, они смеются над ними, и он чувствует стыд, чувствует себя жалким, в то время, как Тень спокойно сидит и смотрит на вакханалию.

Конец ознакомительного фрагмента.