Закономерности и метаморфозы этногенеза. Пять очерков о закономерностях взросления народов

Дмитрий Немельштейн

Древняя история всех без исключения этносов априори изобилует множеством спорных моментов, не предназначенных для полемических баталий, но исторические события, рассматриваемые в данном исследовании, являются необходимым инструментом для раскрытия сущности и действия закономерностей этногенеза, что в свою очередь позволяет, например, серьёзным политикам поставить эти закономерности себе в услужение, предвосхищая с их помощью события как ближайшего, так и отдалённого будущего.

II. Чечня: на пике пассионарности

Предисловие

Предмет моего небольшого исследования — попытка рассмотреть процесс развития чеченского народа с момента его появления на исторической сцене по настоящее время.

Задача: рассмотреть взаимодействие этого народа с окружающими его этносами.

Цель (помимо стремления осветить процесс взросления чеченского общества): показать, что именно взаимодействие с русским этносом является доминантой развития чеченского этноса независимо от чьего-либо желания.

Процесс этот начал разворачиваться в недалёком хорошо освещённом источниками историческом прошлом и продолжает до сих пор разворачиваться на наших глазах всё в тех же рамках перехода чеченского общества из состояния «детства» (через отрочество и юность) в состояние зрелости, сопровождаясь огромным выбросом энергии, неуёмной жаждой деятельности (пассионарный импульс, пассионарный подъём). Это даёт уникальную возможность рассмотреть его (этот процесс) в определённых деталях, не впадая, тем не менее, в скрупулёзную мелочность. И, соответственно, это — попытка проследить судьбу той части русского этноса, которая издревле проживала на территории современной Чечни.

Поначалу мне не очень ясно представлялась форма, в которую эта работа будет облечена, но то, что она не будет перегружена ссылками на бесчисленное количество больших и малых исследований, сделанных в разное время талантливыми и просто добросовестными этнографами, историками и этнологами, я знал определённо. Это связано с тем, с одной стороны, что многие уже имеющиеся в этих областях достижения стали аксиомами, авторитетность которых не требует подтверждения. С другой стороны, для того, чтобы сделать необходимые обобщения, укладывающиеся в русло последних открытий в области этнологии, меня вполне удовлетворило то небольшое количество написанных в разное время разными авторами работ, которое я изучил с надлежащим тщанием. Таким образом, я не претендую на особую оригинальность этой работы. Приведённые же мною некоторые уточнения и связанные с ними полемические замечания лишь подкрепляют те диалектически верные выводы, которые, благодаря Л. Н. Гумилёву, стали общепризнанным фактом.

Ещё раз повторю, что цель этой работы состоит в том, чтобы высветить ряд единых во всех случаях закономерностей этноразвития в основном на этапе пассионарного взрыва (в соответствии с теорией Л. Н. Гумилёва) или, говоря иным языком, на этапе перехода этноса из состояния детства в состояние зрелости. Ведь не обладающему диалектическим мышлением человеку, даже если он оперирует гигантской суммой знаний, бывает нелегко понять сущность тех или иных явлений, а более всего — процессов. И порицать тут не за что даже специалиста. Образ мышления не у всех одинаков. Но разве это не замечательно?

Подчеркну, что моя работа не носит коньюктурного характера (я делал для этого всё возможное), и в ней нет и малейшего намерения преувеличить или умалить роль, а тем более обелить или очернить, кого-либо из участников процесса этноразвития. В данном контексте я полностью разделяю давно назревшее и очень конструктивное замечание прекрасных учёных М. Блиева и В. Дегоева, сделанное ими по поводу такого грандиозного исторического события, каковым являлась Кавказская война XIX века:

«Чтобы Кавказская война обрела, наконец, давно заслуженный ею статус научной проблемы и перестала служить предметом идеологического надзора или экзотическим сувениром, необходимо отказаться от традиционного отождествления её наружного облика с внутренней сутью. И тогда из-под толщи „антиколониального грима“ проступит её подлинная природа, определяемая формулой: Кавказская война — это одна из многообразных локальных вариаций перехода к классовому строю, лишь подтверждающая общие закономерности исторической жизни человечества» [2, с.592].

Так, колониальная политика России на Северном Кавказе в XIX-ом веке и связанное с нею, национально-освободительное движение — в данном случае, чеченского народа — не являются предметом моего исследования сами по себе. Ведь это — лишь одна из сторон этногенеза на уровне сознательного — то, во что оформилось в человеческом сознании внешнее проявление этногенеза чеченцев и русских. Глубинная же сущность столь длительного и кровавого события, каковым явилась Кавказская война XIX-го века, состоит в том, что приход России на Северный Кавказ совпал с начальным периодом пассионарного подъёма (взрыва) в тогда ещё разрозненной чеченской среде, явился в решающей степени стимулятором этого подъёма (взрыва) и вывел, по существу, чеченцев на просторы современного мирового развития. Вне подобных событий не родился ни один народ, так или иначе влияющий на общемировое развитие. Именно с энергией такого пассионарного взрыва и именно со стороны чеченского этноса (прочие народы Северного Кавказа находились в иных состояниях этногенеза) столкнулась Россия. Энергия этого грядущего взрыва начала выделяться и растрачиваться уже в XVII-ом веке. Бурление и накал страстей усилились в XVIII-ом веке с приходом на Северный Кавказ регулярных войск русской армии. Сам же собственно взрыв произошёл в веке XIX-ом. И если бы на пути этого взрыва не оказалось такой необъятной глыбы, какой была Россия, энергия его разлилась бы далеко за пределы Северного Кавказа. Но на всё воля Божья, и этот разрушительно-созидательный процесс (разрушалось одно, созидалось другое) бурлил в северокавказском котле пятьдесят лет, где и затих на некоторое время в соответствии с естественными законами волнообразного движения. В наши дни мы наблюдаем очередной мощный всплеск всё того же пассионарного взрыва. Пусть этот взрыв отчасти спровоцирован (сознательное в естественном), но он точно укладывается в рамки закономерностей этногенеза как естественного процесса, не зависящего от человеческого сознания и осуществляемого только по воле Божьей.

Очевидно, что самое беспристрастное и непредвзятое исследование — особенно в столь деликатной сфере, которую затрагиваю я — проведённое в угоду истине, чаще всего подвержено критике со всех сторон, в то время как написанное из коньюктурных соображений в угоду одной из сторон, преимущественно противоположной стороной и критикуется. Мне хочется верить, что в поисках истины я, если и заблуждался кое в чём второстепенном, то непреднамеренно, и беспристрастность в главном сумел сохранить. Но согласится ли с этим иной небеспристрастный читатель?

1. Важнейший период развития

Как только мы осознаём, что все события, происходящие в жизни любого народа, неизбежно связаны с процессом роста, с процессом взросления этого народа, то есть, с естественными закономерностями развития, свойственными любому живому организму (а именно таковым и является этнос, как часть живой социально организованной природы), мы вполне отчётливо начинаем понимать необходимость, а, следовательно, и неизбежность конкретных событий, соответствующих и сопутствующих каждому определённому периоду взросления этноса. И если охарактеризовать период перехода от родоплеменных отношений к государственным как переход этноса из состояния наивной юности в состояние зрелой молодости, то события, которыми сопровождается этот переход, идентичны в своей сущности везде и всюду, в любое время и с каким бы народом это не было связано.

Различия здесь могут быть только этнокультурного порядка: основной род занятий, особенности быта и одежды, религиозных верований и соответствующих им обрядов и т.п., то есть, быть тем, что является внешней стороной процесса, его декором.

Именно такой период мы и продолжаем наблюдать сейчас в текущей истории развития чеченского общества, хотя длится он уже более 300 лет. Условия проживания в труднодоступной даже сейчас горной местности были крайне удобными для того, чтобы родоплеменные отношения в чеченском обществе сохранялись максимально долгое время, не испытывая серьёзного влияния извне.

Военная экспансия со стороны окружавших Чечню народов не несла этим народам очевидных выгод хотя бы потому, что была неоправданно рискованным предприятием. К тому же, она не могла привести к расселению захватчиков в крайне враждебной для них ландшафтной среде. Они приходили ненадолго и только в относительно доступные районы. Жизненный уклад чеченского общества был вполне самодостаточным и, в условиях слабого взаимодействия с окружающим миром, практически не претерпевал изменений на протяжении нескольких столетий.

Чечня как бы возвышалась над теми бурными историческими страстями, которые плескались у подножия её гор. Набеги же, которые сами чеченцы совершали на прилегающие территории, знакомясь, таким образом, с чуждыми им укладами жизни других народов (как и те, которые организовывали на чеченцев их горские соседи), не могли стать достаточным импульсом для серьёзных изменений в общественных отношениях до назначенной Господом поры.

Известно, что менталитет горских народов сильно отличается от менталитета народов, живущих на равнине. Горцам, связанным родоплеменными узами, добровольно оставить родные горы и уйти на равнину — тяжело, а иногда и смерти подобно. Поэтому уровень военной экспансии чеченцев, как горского народа, долгое время был ограничен короткими ватажными набегами на соседей [2, р.3], своего рода слабыми импульсами, лишь подчёркивающими, что где-то в глубине зреет и медленно накапливается энергия, могущая выплеснуться наружу только при определённых условиях.

Подготовить эти условия должно было всеобщее мировое развитие. И, не столкнись в этом регионе геополитические интересы могущественных держав, неизвестно, когда была бы вовлечена Чечня во всеобщий процесс мирового развития, и была бы она вовлечена в него вообще.

Многие горские народы мира и сейчас живут неторопливой жизнью, не меняя своего уклада, своих обычаев сотни лет, и не помышляют о каком бы то ни было влиянии на мировые события. Для этого надо, чтобы горский уклад начал разрушаться под ударами извне.

2. Под флёром преданий (рождение этноса)

Начиная исследование процесса взросления чеченского этноса, я не могу не сказать несколько слов о происхождении этого народа. Надо заметить, что ни об одном народе мы не можем определённо утверждать, что знаем всё о его происхождении. Рождение любого этноса, чаще всего, окутано дымкой неизвестности и таинственности, и, что бы ни говорили о себе те или другие народы, вопрос происхождения у них связан обычно с легендами, сказаниями, мифами, но никак не с ясным и точным знанием. Если же говорить о науке, об этнологии, то если более поздние фазы этногенеза (когда этнос проявил себя в определённой исторической перспективе на ниве взаимодействия с другими народами) оставляют мало места для буйства научной фантазии, то с моментом зарождения (иначе — с происхождением любого этноса) связано немалое количество «хорошо» обоснованных и, часто, взаимоисключающих гипотез. Как бы нам этого не хотелось, но мы ничего не можем сказать с уверенностью о моменте появления на свет таких праэтнических общностей как славяне, германцы, тюрки, угро-финны и т. д. Всё только в общих чертах и в общих выражениях. Одним словом — предположения.

Чеченский этнос, в этом смысле не исключение. Его происхождение покрыто вуалью мифов и сказаний так же, как и происхождение множества других народов. И это не удивительно. Ведь, как в памяти человека практически не остаётся никаких воспоминаний о первых днях и месяцах своего существования, так и в памяти этноса мало что сохраняется о том периоде, который можно назвать периодом его зарождения. То есть, об инкубационном периоде развития и о первых его шагах под солнцем на облюбованном ландшафтном поле. Тем не менее, и в связи с этим, у исследователей всегда есть право на создание гипотез о происхождении того или иного этноса. Ведь подобные процессы не бесследны (археология, — а теперь и генетика, — тому порукой) и очень часто протекают на глазах других, более зрелых этносов, могущих оставить нам письменные воспоминания о своих новорождённых соседях.

Первый, замечательно светлый и искренний, чеченский этнограф Умалат Лаудаев приводит сведения о том, что его родной этнос оформился из осколков разнородных племён [18, с.8,11]. Но, уважая мнение У. Лаудаева, который не мог знать о множестве археологических открытий и письменных свидетельств, о которых знаем мы, скажу, что первоосновой чеченского этноса явились нахские племена, с незапамятных времён облюбовавшие для своего обитания отроги гор Северного Кавказа и, в значительной степени, плоскость правого берега Терека и его притоков. Это, подводя итог многолетних исследований ряда учёных, убедительно показывает Я. З. Ахмадов, первым сделавший очень удачную попытку создания истории Чечни с древнейших времён до наших дней. Приводимые им археологические карты распространения нахо-кобанской культуры — красноречивее многих слов [1, с.90,95].

3. «Персидский» след. О взаимовлиянии нахов, хазар и славян

Но, помимо нахских племён, в формировании чеченского этноса приняли участие, — и это тоже не подлежит сомнению, — некоторые другие этносы, в разное время соседствующие с нахами. Доля их участия в этом процессе различна, но некоторые из этих этносов, на наш взгляд, сыграли значительную роль в обретении чеченцами своей особости и удивительной неповторимости черт этнического характера. Сюда можно отнести и взаимодействие на протяжении многих столетий с грузинским этносом, и непрерывное общение с рядом горских этносов, граничащих с нахами как на западе, так и на востоке. В этот же перечень необходимо внести и малоизученные отношения нахских племён с таким этносом, как хазары, который, по моему мнению, внёс существенный вклад в этногенез чеченцев с севера. Именно об этом мне бы хотелось порассуждать чуть подробнее, так как взаимодействие нахов и хазар не могло быть спорадическим, а носило тесный устойчивый многовековой характер уже хотя бы потому, что ареалы обитания тех и других примыкали на значительном протяжении друг к другу и не оставляли иной возможности, кроме активного взаимодействия.

У. Лаудаев говорит, что в числе основателей чеченского этноса были и некие «персидские» племена [18, с.10—11].

Действительно, в VI-ом веке до нашей эры Персидское царство граничило с территорией Северного Кавказа, а, возможно, считало эту территорию одной из своих окраин. Замечу, что к этому же периоду относится и насильственное расселение персами колен израильских в окраинных районах своего государства. По некоторым древним свидетельствам известно, что некоторая часть древнееврейских племён была расселена между Понтом Эвксинским и Гирканским морем (между Чёрным и Каспийским морями, то есть, на территории Северного Кавказа в одном из его районов).

Здесь им пришлось активно взаимодействовать с местными этносами, находящимися на различных ступенях этнического взросления. Надо полагать, что многие колена израильские к этому моменту были сильно обескровлены. Бесконечные оборонительные войны, последовавшее за этим порабощение и насильственное переселение истощили их физически и морально. Их численность была незначительной. К тому же, многие из них так и не освободились даже к этому времени от языческих представлений, а, возможно, и верований. Ведь они жили в непроницаемом языческом окружении, с которым постоянно взаимодействовали. Это засвидетельствовали многие библейские пророки, заявлявшие: беды, обрушившиеся на еврейский народ, проистекают оттого, что многие отвратили свой лик от Господа и стали поклоняться языческим богам. Надо думать, что это относилось, в основном, к тем из еврейских племён, которые продолжали жить полукочевой жизнью скотоводов вне городов древних Израиля и Иудеи в гористой полупустынной местности, и были подвержены сильному влиянию соседних этносов с их многобожием. Мы знаем, что после того, как персидский царь разрешил евреям вернуться на родину, этой возможностью воспользовались лишь два колена, те, по-видимому, в которых был наиболее силён дух единобожия. Остальные десять исчезли с исторического горизонта, как будто их и не было. На самом же деле, по существу, уже будучи многобожниками (то есть, язычниками), они сравнительно быстро и с надеждой на выживание восприняли верования окружавших их племён, впитали их обычаи и нравы, и, почти лишившись, таким образом, своего главного идентифицирующего признака — веры в Единого Бога — смешались с местным этническим элементом и уже не воспринимались по прошествии веков другими народами как израильтяне, хотя бы и бывшие.

И всё же, некоторые из них нашли в себе силы сопротивляться процессу смешения с окружавшей их этнической средой невероятно долго, вплоть до того, чтобы сыграть удивительную роль в мировом историческом процессе спустя более чем тысячу лет после своего переселения из Страны Обетованной на Северный Кавказ. Я имею в виду их участие в образовании такого этноса, как хазары, и создании такого могущественного государственного образования, как Хазарский каганат. В свою очередь, уже хазары, на переломе I-го и II-го тысячелетия нашей эры, дали начало нескольким новым этническим общностям. С ними связано, по мнению Л. Н. Гумилёва, «образование многочисленных реликтов: гребенских и нижнедонских казаков, астраханских татар и караимов Крыма» [10, с.256].

Со своей стороны осмелюсь добавить, что наследниками хазар являются в определённой степени чеченцы и ингуши. Почему я так считаю, станет ясно из рассуждений, приводимых мною ниже. При этом надо ясно понимать, что древние евреи и хазары — это два разных этноса. Первый, пройдя полный цикл развития, исчез, приняв участие, тем не менее, в зарождении и формировании ряда новых этносов, некоторые из которых продолжали носить родовые признаки (не все) древних евреев, а некоторые лишились их полностью (если не считать антропогенных особенностей). Второй — один из этих новых этносов, утративший многое, но не всё, из наследия своих предков. (Кстати, и некоторые современные пуштунские племена считают себя потомками древних евреев; а генотип некоторых курдских племён говорит о том, что их предками были, в том числе, и древние евреи).

Однако, называя прахазар потомками древних евреев, я невольно вступаю в полемику с глубокоуважаемым мною Л. Н. Гумилёвым, считающим, что прахазары появились в результате брачных (и внебрачных) связей воинов-гуннов с сарматскими женщинами [10, с.37].

Но тут же Лев Николаевич опровергает сам себя, говоря, что «хазары вели себя как полноценный этнос, прошедший все фазы развития» [10, с.256], что «хазары — потомки древнего европеоидного населения Западной Евразии — жили как этнос персистент до конца 6-го века…» [10, с.256].

Таким этносом-персистентом и были, по моему мнению, остатки некоторых колен израильских, прошедших к этому времени все фазы своего этнического развития. И именно «они, на широкой равнине между Тереком и Сулаком, стали… пасти скот, избегая конфликтов с соседями и не слишком строго соблюдая традиционные обряды. Однако они свято праздновали субботу и совершали обряд обрезания» [10, с.270].

И к началу VI-го века жили они на этой равнине несколько сотен лет, находясь в равновесном состоянии с вмещающим их ландшафтом.

VI-ой век — век резкого нарушения этого равновесия.

Во-первых, в местной хазарской среде появляются беглецы-евреи из центральной Персии. Это — политически чрезвычайно активные сторонники разгромленного в Иране маздакитского движения [9. с.100—192], смысл которого — осуществление полного социально-экономического равенства — они принесли с собой. (Не отсюда ли, как бы это маловероятным не казалось, берёт начало народное самоуправление и полное социальное равенство всех членов и чеченского тейпа и казачьей общины).

Во-вторых, в это же время хазары начинают активно взаимодействовать с тюркютами, которые «использовали территорию Хазарии как базу для своих военных операций» [10, с.258].

Всё это вызывает прилив пассионарности у хазар, а затем и создание хазаро-тюркютского государства, известного в истории как Хазарский каганат. Тот факт, что тюрки, гостеприимно принятые хазарами, тем не менее, не смешались с ними, особенно на первом этапе взаимодействия, говорит о существенном препятствии для такого смешения, подтверждая косвенно генотеизм хазар, то есть, их древнееврейские корни. Этому последнему есть и прямое свидетельство современного хазарам средневекового армянского историка Мовсеса Хоренаци, которое в своей книге «Древняя Русь и Великая степь» приводит Л. Н. Гумилёв: «… Хазары охарактеризованы современным христианским автором как народ грубый звероподобный и кровожадный, без религии, но почитающий единого Бога-Творца» [9, с.51].

Кто, не будучи ни христианами, ни мусульманами, мог почитать Единого Бога?

Основной задачей государственных институтов Хазарии стало обеспечение транзитной торговли между Востоком и Западом по путям, идущим севернее Каспийского моря. Территория каганата была обширна и в период его расцвета включала Северный Кавказ, Предкавказье, значительную часть Крыма, Волжскую дельту и прилегающие к ней приволжские степи. На севере каганат граничил с Волжской Булгарией, на северо-западе отчасти вбирал в себя территорию быстро набирающего силу славянского мира [9, с.172].

В последние столетия I-го тысячелетия нашей эры тенденция активного продвижения восточных славян на юго-восток не затухала. Они осваивали лесостепную зону, селились по берегам рек, проникая на территорию Хазарии, не имевшую чётко очерченных границ, и становились, таким образом, частью её населения [10, с.177].

Думается, что и правящая верхушка Хазарии поощряла подобные миграционные процессы, будучи заинтересованной в привлечении пахарей, ремесленников и промысловиков, в которых она должна была испытывать постоянную потребность. (Не стоит забывать, что в состав хазарских воинских формирований почти всегда входили славянские воинские отряды [5, с.28]).

А так как ни хазарская, ни тюркютская общины были не в состоянии выделить из своей среды достаточное количество людей для этих занятий, к этому привлекались мигрирующие с северо-запада и привычные к оседлому образу жизни славяне. Они селились в нижнем течении Дона, среднем течении Терека (на его левом берегу), добирались и до Волжской дельты.

Именно этот процесс привёл к формированию такого государственного образования, как Южнорусский каганат, созданный в Предкавказье волею выходцев из Скандинавии, но с преобладающей численностью славянского населения. Время существования южнорусского Тмутараканского каганата явилось также временем активного расселения русско-славянского этнического элемента в Предкавказье и на Северном Кавказе. Это государственное образование явилось тем довольно широким мостиком, по которому славяно-русское население попадало в районы среднего течения Терека, осваивало не только его плоскостное левобережье, но и проникало в благодатные лесистые ущелья, по которым текли питающие Терек с юга реки — зону обитания миролюбиво настроенных в те времена, гостеприимных нахов.

Г. В. Вернадский считает, что южнорусский Тмутараканский каганат оформился в лоне Хазарской торговой империи ещё в VIII-ом веке [5, с.187].

Территориально он располагался частично в Крыму, частично в Предкавказье между Чёрным и Азовским морями и, в разных государственных и полугосударственных формах, просуществовал до монгольского нашествия, то есть, около 500 лет. В XIII-ом веке это государственное образование исчезло, но его население частично сохранилось.

Тмутараканское княжество стало в какой-то мере преемником Хазарии в этом регионе и способствовало определённой миграции русского этнического элемента, который постоянно пополнял число издавна проживающих на Северном Кавказе русских. Г. В. Вернадский пишет, что «русские находились в прямой связи через Тмутаракань с народом Кавказа, в особенности с ясами (осетинами) и косогами (черкесами). Как нам известно, оба этих народа признавали сюзеренитет Святослава 1-го и позднее Мстислава Тмутараканского (соответственно в X-ом и XI-ом веках). Косоги составляли важный элемент в дружине Мстислава, и он поселил некоторых из них в районе Переяславля» [5, с.177].

(О роли косогов в этногенезе русских и чеченцев я скажу несколько ниже).

Теперь же замечу, что к моменту гибели Хазарии русско-славянская община была там довольно большой и устойчивой. Несомненно, она была затронута в той или иной степени процессом метисации, при сохранении собственного языка и основных культурных традиций, в том числе и принятого ими христианства [10, с.298, 366].

Очевидно, что на протяжении всего времени существования Хазарского каганата шёл процесс этнического смешения на всех социальных уровнях, а не только в среде правящей тюрко-хазарской верхушки, показывающей в этом пример всем прочим [10, с.281].

И, по логике вещей, с принятием иудаизма в качестве государственной религии (по разным сведениям, то ли в VIII-ом, то ли в IX-ом веке), процесс смешения должен был усилиться. Было бы странным, если бы принятие религии в качестве государственной ограничилось только узким кругом правящей верхушки, как считают некоторые исследователи. Подобные акты предпринимаются как раз с целью вовлечения в орбиту их действия всей массы населения страны, как бы всё население к этому не относилось. Вспомним попытку представителей хазар убедить князя Владимира Красное Солнышко принять в качестве государственной религии Киевской Руси иудаизм [21, с.71].

Национальная принадлежность русичей не смущала хазарских проповедников. Не исключаю, что многие из этих проповедников были по происхождению славянами (кстати, современные европейские евреи — ашкенази — в значительной своей массе являются носителями славянского гаплотипа). Видимо догмат генотеизма был ими вполне сознательно предан забвению ещё в рамках своей собственной страны. Таким образом, процесс смешения усилился, и вовлечены в него были разные слои населения. К моменту гибели Хазарии как государства, процесс этнообразования в ней шёл полным ходом. Но тот сдвиг, который произошёл в этногенезе хазар в результате природного катаклизма (быстрый подъём уровня Каспийского моря, залившего огромные пространства процветающего ещё недавно побережья) и ужасного военного поражения, разметал складывающийся этнос на несколько осколков, а их уже ждала иная этническая судьба.

Так или иначе, но после разгрома Хазарского каганата варяжско-славянскими дружинами Святослава Игоревича в 965 году, метисированное славянское население Хазарии дало начало двум южнорусским реликтовым этносам: бродникам, живущим в низовьях Дона и превратившимся со временем в нижнедонских казаков; и гребенцам — будущим гребенским казакам [10, с.39], расселившимся хуторами и посёлками на Гребнях — лесистых горах Северного Кавказа на реках Сунжа и Аргун по соседству с коренным нахским населением. Хазары, населявшие Волжскую дельту, впоследствии приняли участие в формировании таких этносов как Астраханские и, в меньшей степени, Казанские татары (основу казанского этноса составляли волжско-камские булгары). Если же говорить о хазарах, живших на северо-западном побережье Каспия, в нижнем и среднем течении Терека, то путь их спасения лежал только в сторону гор. Дорога на юг, вдоль побережья, была закрыта, так как в течение нескольких веков Хазария вела постоянные войны со своими южными соседями (арабами), сдерживая их натиск на север [4, с.233—235]. Путь на запад преграждал южнорусский Тмутараканский каганат, не желавший зависеть от Хазарской империи и ставший, поэтому, союзником Святослава [5, с.52].

Таким образом, загнанные в горы хазары (не будем забывать, что эти горные области Северного Кавказа находились в пределах влияния Хазарского каганата и там проживали нахские племена), в дальнейшие несколько веков смешались с местными племенами, внеся существенный вклад в формирование современного вайнахского этноса. В дальнейшем, лишь небольшая толика хазар осталась, насколько это было возможно, верной иудаизму. Л. Н. Гумилёв считает, что это современные горские евреи — таты [10, с.39].

Сегодня они говорят на иранском наречии и их жизнь и быт ничем не отличаются от жизни и быта других северокавказских горцев, вплоть до культа оружия и обычая кровной мести.

Таким образом, когда У. Лаудаев говорит об участии в формировании чеченского этноса разнородных племён, то с большой долей вероятности среди них были и бежавшие в горы от нашествия Святослава хазары, говорящие на иранском наречии. Впоследствии это наречие вполне естественно сменилось местными нахскими диалектами.

О том же, как быстро могут протекать ассимиляционные процессы, говорит тот факт, что среди гребенских и терских казаков было немало таких, кто хорошо знал и знает до сих пор о своём чеченском происхождении [18, с.58].

Их прадеды, принявшие в своё время православие, пошли служить царю-батюшке в казачье войско целыми семействами. Надо ли говорить, что их потомки уже к началу XX-го века не говорили по-чеченски и считали себя русскими людьми. Вот что пишет о терских казаках — выходцах из чеченского рода Гуной глубокий знаток вайнахских древностей, доктор исторических наук Мовсар Ибрагимов:

«… часть рода во главе с Оьрза… перешла Терек и обосновалась там. Это место впоследствии назвали городом Оьрза (Оьрза гIала). Русское название станицы — Червлёная. Потомки Оьрза обрусели и сегодня называют себя терскими казаками, хотя помнят, что они из рода Гуной (Егоркины, Гришины, Бусунгуровы, Титкины, Полушкины и другие семьи)» [14].

Таким образом, опыт взаимодействия русско-славянского этнического элемента с хазарским получил дальнейшее продолжение в виде взаимодействия русского и чеченского этносов. Контакты русского этноса (в виде субэтноса гребенских казаков) с формирующимся чеченским, носящие поначалу спорадический характер, постепенно усиливались и, в конце концов, стали систематическими. Надо полагать, что это взаимодействие чеченцев с русскими затем не прерывалось вплоть до нашего времени, когда оно продолжает оставаться доминирующим фактором этногенеза чеченцев.

4. Рязанцы на Северном Кавказе

Несомненно, что два этноса — формирующийся чеченский и приобретающий горские черты русский — мирно сосуществовали на первых порах, совершенно не мешая друг другу. Социально-экономическая и демографическая ситуация ещё не вызрели до такой степени, когда один этнос — более зрелый — стал препятствовать развитию другого — более молодого. А вызревала эта ситуация не одну сотню лет.

Надо заметить, что значительное увеличение количества русских людей на Северном Кавказе теснейшим образом связано с процессом собирания русских земель в единое государство под главенством Москвы [6, гл.2].

При этом надо хорошо осознавать, что многие русские княжества и земли признавали власть московского князя отнюдь не добровольно. Жители той или иной земли видели в факте объединения угрозу посягательства Москвы на их независимость, и десятилетиями, а иногда и столетиями, активно сопротивлялись этому объединению всеми доступными методами, и очень часто с помощью оружия. Это сегодня мы можем говорить обо всём этом как о естественном процессе, сплотившем различные этнически близкие общности в единую этническую общность — русский народ. Тогда же объединительная политика Москвы, нередко проявлявшаяся как военная экспансия, многими, если не большинством соседствующих с Москвой княжеств и их населением, воспринималась как зло. И если основная масса населения этих земель вынуждаема была мириться с этим обстоятельством (которое объективно вело к стабильности в перспективе, чего так жаждала всё та же основная часть населения), то немалая, политически активная часть населения, с тем же обстоятельством мириться не хотела. Одной из форм сопротивления мощному давлению Москвы было бегство многих и многих из родных мест туда, где их свободе, как им казалось, никто не угрожал. Так, в итоге, масса беглецов из Рязанского княжества появилась и начала расселяться на равнинных и даже горных участках нынешней Чечни [19, с.26].

Известно, что Рязанское княжество окончательно потеряло свою независимость в 1521 году. При этом, в соответствии с общепринятой практикой центра, множество политически активных жителей Рязани было насильственно переселено в центральные районы Московского государства. Но, очевидно, что немалая их часть, предваряя насилие над собою и своими семьями, подалась с порубежья на юг, на Северный Кавказ, куда уже давно была проторена дорога русскими людьми, жаждущими вольности. Так, знаменитый посланник германского императора Максимилиана при московском дворе барон Герберштейн в своём сочинении «Записки о Московии» упоминает о русских людях, которые вместе с кабардинцами ушли из южнорусских степей к Пятигорью [8, с.58,]. Последнее массовое переселение рязанцев на Кавказ зафиксировано в первой четверти XVI-го века, когда, не желая ходить под Москвой, «рязанская вольница поднялась с своих насиженных мест по родным рубежам и двинулась на далёкий Терек…» [19, с.27].

Отмечу, что в этом движении русских людей на юг в те времена не было и намёка на плановую правительственную акцию. Переселение части южнорусского населения на Северный Кавказ представляло собой естественный процесс, который, к тому же, сурово порицался и, по возможности, пресекался московскими властями, стремившимися не допустить отток людских ресурсов любой ценой. Характерно, например, следующее обращение Ивана 3-го к опекунше малолетнего рязанского князя княгине Аграфене:

«Твоим людям служилым быть всем на моей службе, а ослушается кто и пойдёт самодурью на Дон в молодечество, их бы ты, Аграфена, велела казнити…, а по уму бабью не учнёшь казнити, ино мне их велети казнити» [19, с.27].

И хотя в данном случае речь идёт о запрете служилым людям уходить на Дон, это послание ясно обозначает общую позицию центрального правительства к такого рода переселениям. К тому же, подобные угрозы наверняка заставляли многих уходить уже с Дона на Северный Кавказ, где их уж точно не могла достать рука великого князя.

5. Треугольник этнического взаимодействия: чеченцы, кабардинцы, русские — взаимовлияние и взаимозависимость

Расселение кабардинцев на Северном Кавказе приходится на XIII—XV века [3]. Значит, именно в этот период здесь появилось и некоторое число русских в дополнение к тем, кто мог здесь проживать со времени гибели Хазарского каганата, а затем — Тмутараканского княжества. И не будет ошибочным мнение, что появление на Северном Кавказе воинственного кабардинского этноса придало определённое ускорение этногенезу чеченцев. Придя из южнорусских степей на Северный Кавказ после монгольского нашествия на Русь, кабардинцы имели в своих воинских отрядах немалое число русских. После разорения русских княжеств Батыем в середине XIII-го века, многие из уцелевших русичей оказались на службе у кабардинских князей. Напомним, в свою очередь, что в домонгольский период косоги (кабардинцы, адыги) нередко составляли значительную часть дружин русских князей, в том числе, и великокняжеской дружины, и массово расселялись в южнорусских пределах, где проживали десятилетиями и столетиями [5, с.177].

Говоря о возможностях расселения русских на Северном Кавказе, вспомним и бродников. Отметим, что бродники не были подвержены каким-либо притеснениям со стороны монголов. Наоборот. Последние помнили о той помощи, которую им оказали эти русскоговорящие потомки хазар в битве при Калке (1223 год) [10, с.39].

И впоследствии бродники входили в состав монгольского войска (как, впрочем, и другие русские люди) и, пользуясь значительными привилегиями, имели возможность беспрепятственно проникать в опустошённые монголами районы Предкавказья и Северного Кавказа и селиться на Тереке и за Тереком.

Справедливости ради, надо сказать, что возможности беспрепятственного расселения русских людей на правом берегу Терека, и даже значительно южнее, были связаны с целым рядом военных катастроф, обрушившихся на эти районы в XIII — XV веках и опустошивших их до крайней степени. Так, Я. З. Ахмадов пишет о значительном сокращении границ территории проживания этнических нахов в XIII — XV веках «вследствие многочисленных войн, нашествий, угона населения и его физического уничтожения» [1, с.115].

Он же продолжает: «Равнины нахов, как и всех народов Северного Кавказа, после нашествия Тимура и исхода алан и горцев, оставались в начале XV века малонаселёнными. Сюда стали переселяться, главным образом, кабардинцы — полукочевой адыгский народ, вышедший из районов Приазовья. Массовое продвижение адыго-кабардинцев с запада на восток до Сунжи пришлось, главным образом, на XV — начало XVI вв.» [1, с.128].

Думается, мы имеем право говорить о сильнейшем сдвиге в этногенезе нахов в результате колоссальных потрясений, связанных с бесконечными нашествиями, перекатывающимися через ареал их расселения на правобережье Терека в 1-ой половине 2-го тысячелетия нашей эры, что привело к обезлюдению этих мест в результате как массового истребления нахского населения завоевателями и увода значительной его части в неволю, так и неминуемого оттока оставшихся в живых нахов в горные, малодоступные для завоевателей, районы Северного Кавказа. С этим же, как мне думается, связано и приостановление формационных процессов, протекавших в вайнахском обществе вполне последовательн [1, с.153], но купированных происшедшими событиями надолго.

Здесь можно высказать очень логичное предположение, что древние нахи — этнос, прошедший все фазы своего развития, и давший начало новым молодым активным этносам на переломе 1-го и 2-го тысячелетий, в первую очередь, вайнахам (чеченцам и ингушам). Археологические исследования говорят о высокой материальной и духовной культуре древних нахов (памятники оригинальной архитектуры, находки передовых для своего времени орудий труда и оружия и т.д.), что свидетельствует с большой степенью вероятности о наличии некогда государственных образований и соответствующих форм общественной организации у этого древнего народа.

Я, как мне кажется, уже достаточно полно реконструировал процесс первоначального появления русских на Тереке и за Тереком. Надо полагать, что количество их в последующие времена периодически пополнялось в результате уже известного нам процесса становления Московского государства. Это была никем не организованная, но вполне естественная миграция (территориально-хозяйственная экспансия) русских людей на юг. По разным причинам, продвижение на север, запад и восток до XVI-го века было куда затруднительнее, нежели в Придонье или в отдельные районы Северного Кавказа, где образовался, как я уже говорил, демографический вакуум, требующий заполнения.

Постепенно, часть русских переселенцев «перебралась из Кабарды за Сунжу, на чеченскую плоскость, тогда ещё никем не занятую и покрытую девственными, труднопроходимыми лесами. Там их посёлки и хутора встречались у Урус-Мартана, у Гойтен-Корта, по Аргуну и по другим более или менее отдалённым местам» [19, с.26]. У. Лаудаев в своей работе «Чеченское племя» пишет: «И теперь ещё свежи чеченские предания, что в то время, когда чеченцы жили ещё в глубине Ичкерии и Чёрных гор, русский сделался отцом страны…» [18, с.6].

Возможно, это несколько преувеличенное представление, но факт значительного числа русских поселенцев в указанных местах в XV — XVII веках неоспорим. Не исключена и их главенствующая хозяйственно-экономическая роль в этих местах в силу указываемых Я. З. Ахмадовым причин [1, с.115].

Судя по всему, в тот период, когда кабардинцы начали расселяться на Северном Кавказе, чеченское общество — восприемник древних нахов — находилось на той стадии своего этнического развития, которую можно назвать, по нашей классификации, периодом наивного детства (через этот период прошли все народы, независимо от времени своего появления на свет), то есть, было чрезвычайно доверчиво и открыто, любознательно и общительно и, в тоже время, свято соблюдало свои родовые установления, складывающиеся на протяжении многих веков достаточно изолированного существования. В то же время, оно было ещё в значительной степени разобщено, что также характерно для названной стадии этнического взросления. Вне соприкосновения с внешним миром, каждый тейп видел в представителях другого, тем более отдалённого тейпа, чужаков. Ускорить процесс слияния многочисленных чеченских тейпов в единый народ могло только активное взаимодействие с внешним миром, с другими этносами, как источником опасности для саморазвития каждого чеченского тейпа и всей чеченской общности, в целом. В данном случае, мы видим отчётливое проявление диалектического закона единства и борьбы противоположностей: нормальное этническое развитие возможно только в условиях активного взаимодействия с другими, более зрелыми, этносами, в какой бы форме это не выражалось. А выражается это, чаще всего, в форме борьбы, — в том числе, и вооружённой, — за свою независимость, за свои исконные права и т. д. Парадокс в том, что слияние родственных племён в единый этнос вне такой борьбы невозможно, и чуждый этнос-противник является, одновременно, и этносом-соучастником, этносом-сообщником, этносом-партнёром в процессе развития своего, нередко, более молодого визави.

Так или иначе, но возраст и соответствующая ему разобщённость чеченского этноса предопределили ту сравнительную лёгкость, с которой более зрелый кабардинский этнос поставил в зависимость от себя этнос чеченский, во всяком случае, немалую его часть. Но именно теперь, благодаря взаимодействию с кабардинским и в значительной степени с русским этносами, взросление чеченского этноса ускорилось.

Судя по всему, взаимоотношения между чеченцами и русскими довольно долго носили вполне мирный характер. Иначе невозможно было бы создание русскими поселений и развитых хуторских хозяйств, о которых говорит У. Лаудаев [18, с.6].

Но с течением времени добрососедство это начало разрушаться, и не столько по причинам, которые всегда лежат на поверхности, сколько в результате глубинных процессов, совершенно не зависящих от воли чеченцев и русских.

Реконструкция этого процесса (позволю себе повториться) открывает нам следующее.

1) Формирование единого русского государства из разрозненных русских земель, насильственное присоединение к Москве некогда самостоятельных княжеств, вызывает переселение части активного населения этих княжеств на относительно свободные территории, то есть на Дон с его притоками и далее на Терек, где проживали остатки русского населения ещё со времён Хазарского каганата и Тмутараканского княжества.

2) Надо полагать, что русские поселения с определённого момента и на долгое время находились под покровительством кабардинских князей, которые и сами привели сюда с собой толику русских служилых людей из южных районов бывшей Руси и затем неоднократно пополняли свои боевые дружины русскими поселенцами, в том числе и из Рязанского княжества. Думается, что именно такое тесное взаимодействие русского и кабардинского этносов плюс этническая память о боевом содружестве с русичами в домонгольский период привели к тому, что кабардинская княжна (дочь князя Темрюка) стала женою Ивана Грозного, а Кабарда в 1557 году добровольно отдала себя в подданство русскому царю и затем на протяжении многих лет участвовала едва ли не во всех военных предприятиях Московского государства. Причём, в состав возглавляемых кабардинскими князьями военных отрядов обязательно входили и гребенские и терские казаки [19, с.100,114].

3) Необходимо помнить при этом, что часть чеченских племён в это время находилась пусть в слабой, но зависимости от кабардинских князей [18, с.20; 19, с.102]. Последние считали чеченцев своими подданными и, надо думать, что военное превосходство (как один из факторов), благодаря которому Кабарда довлела тогда над Чечнёй, было в немалой степени обусловлено наличием казачьих отрядов, как одного из орудий ограничения чеченской независимости. Именно поэтому кабардинские князья покровительствовали расселению русских на благодатных землях по Тереку, Сунже и Аргуну.

И тут мы опять должны вспомнить, что динамика этногенеза, темпы развития (взросления) этноса — это всегда некий результат взаимодействия двух или нескольких этносов. Отсюда, в соответствии с закономерностями этногенеза, кабардинцы, придя на Северный Кавказ в XIII — XV веках [3, с.472] и, будучи в то время этносом более зрелым, нежели чеченский этнос, переживающий период детства, подчинили его своему влиянию и — совместно с русскими — придали необходимое ускорение взрослению чеченского этноса. Соприкасаясь с более зрелыми общественными отношениями, осваивая и совершенствуя привнесённые элементы агрокультуры (как, впрочем, передавая соседям и свой опыт сельскохозяйственного производства в горных условиях), примечая и обучаясь неведомым ранее политическим приёмам, воспринимая новую военную технику и новые способы ведения войны, чеченские племена быстро прогрессировали в своём развитии. И в какой-то момент — как результат роста национального самосознания быстро растущего этнического организма — возникла необходимость освобождения чеченского общества от кабардино-русской зависимости (впрочем, как и от кумыкской и аварской). Этому способствовали также и естественные разделительные процессы, происходившие в самом кабардинском обществе [19, с.30], стремительно теряющем свою монолитность параллельно с медленно, но неуклонно, консолидирующимся чеченским этносом. Кабарду раздирали внутренние усобицы, характерные для определённого (феодального) этапа этнического развития, и которые переживают все народы, независимо от их численности и времени исторического существования.

Именно развитие хозяйственных отношений, к тому же стимулируемое извне, начало толкать чеченское общество с гор на равнину. Увеличение поголовья скота требовало новых пастбищных угодий, освоение более интенсивного хлебопашества — новых земель для высевания зерновых культур и т. д. Вместе с тем, росла и численность чеченского населения. Таким образом, началось и стало нарастать, встречное русской хозяйственной экспансии, естественное движение взрослеющего чеченского этноса, заново осваивающего территории, покинутые нахами несколько столетий назад. Процесс этот был постепенным и не сразу оформился в вооружённое противостояние. Очевидно только, что чеченцы довольно быстро увидели в русских серьёзное препятствие своему движению на равнину, а, следовательно, преграду для саморазвития, тем более что казаки действительно являлись много лет союзниками кабардинской знати в деле ограничения независимости некоторых чеченских племён. Конечно же, экономическая необходимость, толкавшая чеченские племена с гор на равнину, совершенно не осознавалась ими как первопричина усиливающегося сопротивления процессу порабощения со стороны соседних народов. В этой борьбе превалировали идеологические, если так можно выразиться, мотивы сопротивления чужакам. Вообще же, это была естественная территориально-хозяйственная экспансия чеченского этноса встречь такой же, начавшейся на полторы — две сотни лет раньше, естественной территориально-хозяйственной экспансии русского субэтноса — гребенских казаков. С той лишь, однако, существенной, оговоркой, что земли, осваиваемые русскими, в древности были местом жительства нахов (о чём русские вряд ли имели представление), а в указанный период — сферой возрастающего хозяйственного пользования (собирательство, охота, рыбный промысел, пчеловодство и т.д.) преемников древних нахов — чеченских племён. Теперь последним, чтобы выжить и расти дальше, надо было отнять землю у русских поселенцев или у кабардинских (кумыкских, аварских) феодалов. Это был период, когда оказать серьёзное сопротивление расселению чеченцев на равнине русские уже не могли. Во-первых, на протяжении нескольких веков, вплоть до XVIII-го века, гребенские казаки жили изолированно от России и развивались как отдельный этнос, испытывающий сильнейшее культурное влияние соседних горских народов. Во-вторых, Кабарда, на которую опирались русские, всё более и более подпадала под турецко-крымское влияние. Кабардинцы, многие из которых ранее исповедовали православие, стали исповедовать ислам. Эта же религия активно распространялась среди чеченцев. Часть кабардинских князей осталась верной русскому царю, часть сочла необходимым связать свою судьбу с Турцией и Крымским ханством. Раскол и распри в Кабарде, единоверие части чеченцев и кабардинцев резко ослабили зависимость Чечни от Кабарды и в значительной степени ослабили позиции русских поселенцев, когда надёжно защитить себя и свои хозяйства они не могли. О коллизиях этого драматического противостояния У. Лаудаев пишет просто:

«Долго сопротивлялись русские, но, в конце концов, возраставшая опасность заставила их постепенно покидать Чечню и перебираться за Сунжу к своим соотечественникам. Они уходили не разом, а по частям, разновременно, а на покинутых ими местах, мало-помалу, водворялись чеченцы» [18, с.8].

Мне думается, что процесс вытеснения русских поселенцев приобрёл очевидность уже в XVII-ом веке и продолжал прогрессировать, набирая темпы, в XVIII-ом веке. Карта расселения «нахских обществ, фамилий тейпов, чеченских и ингушских шахаров» [1, с.247], приводимая Я. З. Ахмадовым в его «Истории Чечни», отчётливо свидетельствует, что до XVIII-го века чеченский этнос ещё не освоил нижнее течение всех, без исключения, притоков Сунжи и, конечно же, значительную часть её левобережья. В то же время, карта памятников кобанской культуры [1, с.38], также приводимая Я. З. Ахмадовым, даёт ясное представление о том, что предки чеченцев — нахи — компактно проживали вплоть до правого берега Терека, и покинули эти места по причинам, изложенным нами выше. И не вина русского субэтноса — гребенских казаков, что они начали осваивать эти запустевшие места. И не вина чеченского этноса, что он начал мигрировать туда, откуда его заставили уйти много веков назад страшные обстоятельства. Ещё раз напомним, что законы этнического развития объективны, и к ним неприложимы категории вины или невиновности.

6. Движение на равнину: новое в общественных отношениях — реформы Шамиля

Таким образом, хозяйственное развитие, будучи в наибольшей степени результатом взаимодействия чеченского этноса с русским, а также с другими соседями, привело чеченское общество к такому периоду военной демократии (значительные рудименты которой мы наблюдаем по сей день), когда возникла настоятельная и вполне естественная необходимость поддержать хозяйственную экспансию экспансией военной. Именно на этом этапе в недрах чеченского общества начинают зарождаться процессы, только-только ведущие разрозненные родовые общины к единению, превращению чеченцев в единый народ. С целью вытеснения русских начинаются и становятся всё более частыми набеги на казачьи поселения. Нападения эти осуществляются вооружёнными отрядами, куда часто входят представители разных чеченских родов; предводитель (баяччи) выбирается из числа лучших воинов, остальные ему подчиняются независимо от тейповой принадлежности. Так появляются кристаллики новых отношений во всё ещё не знающем социального неравенства исключительно патриархальном обществе, добавляются новые штрихи к картине взросления чеченского этноса. Впрочем, нельзя не отметить, что этот чрезвычайно мучительный и длительный процесс мы наблюдаем до сих пор, наверное, в его завершающей стадии. Даже на примерах нашего времени мы видим, как тяжело чеченцу из одного тейпа подчиняться чеченцу из другого тейпа. Вот почему, очень часто, предводителями больших объединённых чеченских отрядов в период Кавказской войны XIX-го века были не чеченцы, а представители соседних горских народов. Большинство наибов, назначаемых Шамилем для военного и гражданского управления в различных областях Чечни, были людьми «со стороны» [7, с.331—332]. Можно понять, насколько легче психологически воинам-чеченцам из разных тейпов было подчиняться чужаку-единоверцу, чем кому-либо из своих земляков, ибо последний, в свою очередь, в ущерб интересам дела, обязан был, в силу родовых обычаев, всегда и во всём отдавать предпочтение сородичам по тейпу. Поступающий по-другому почитался (и даже в наше время почитается) величайшим отступником, заслуживающим сурового порицания, как нарушитель священной родовой морали. Поэтому позволить себе подобное могли считанные единицы, на протяжении жизни словом и делом заслужившие непререкаемый авторитет справедливых и непогрешимых людей. Но и в случаях, когда власть осуществлялась чужаком, чеченцы, как носители неистребимого духа личной свободы и почти абсолютного равенства всех членов общества друг перед другом, с трудом подчинялись назначаемым даже самим Шамилем наибам. Ведь, по сути дела, это были чуждые структуре чеченского общества элементы, разрушающие его первооснову — народное самоуправление.

Уже, будучи в плену, Шамиль сетовал на крайнюю непокорность чеченцев, которые всегда желали сами выбирать своих вождей, и часто с трудом повиновались (а то и не повиновались вовсе) вождям, которых он назначал сам [7, с.332]. Известны случаи, когда чеченцы даже убивали неугодных им наместников Шамиля [7, с.332]. Платить за такое неповиновение им приходилось жизнью населения целых аулов, безжалостно уничтожаемого Шамилем в порядке наказания [7, с.332].

Это — один из многочисленных штрихов, которые показывают, с каким трудом элементы государственности приживались в обществе, не достигшем, с точки зрения науки об этногенезе, необходимой для перемен зрелости. С какими неимоверными усилиями крупицы новых отношений закреплялись в обществе, взлелеянном родовыми устоями и ставящем нормы общинного родового права неизмеримо выше любого другого права, и потому отторгающем внедряемые извне институты государственного регулирования. Полтора столетия прошло со времени той Кавказской войны, а кульминацию распада чеченской родовой общины мы наблюдаем только сейчас. Но этот процесс ещё не завершился, и когда завершится, сказать трудно. Хотя зримые контуры перемен уже налицо. Чечня обрела твёрдые границы, чеченский этнос, пройдя горнило тяжелейших испытаний (которые ещё не завершились), сформировал свою элиту, окончательно осознавшую необходимость приоритета государственного права над правом родовым.

7. Взаимные обиды и их последствия

Но вернёмся снова к процессу развития чеченского этноса, чьё взросление было немыслимо без взаимодействия с соседними этносами, и в первую очередь — с русским. Несомненно, что, взрослея, чеченское общество всячески старалось избавиться от подчинения кабардинским князьям и, надо полагать, небезуспешно [18, с.21—23; 19, с.252]. Однако, эта борьба стоила чеченцам больших жертв и, в конечном счёте, привела к окончательному разрыву и тяжелейшей вражде между чеченцами и гребенскими казаками. Русский историк В. А. Потто по этому поводу пишет:

«В половине XVII-го века, когда в Поволжских степях появились калмыки, <…> кабардинские князья, всегда искавшие взять власть над чеченцами, сумели сойтись с простоватыми калмыками, а князь Каспулат (признанный лидер среди кабардинских князей — Д.Н.) свёл дружбу с самим Аюк-ханом (верховным властителем калмыков — Д.Н.). Общими усилиями им удалось направить монгольское нашествие на безурядную, не имевшую у себя ни князей, ни мурз демократическую Чечню. Гребенские казаки, занимавшие большую Черкасскую дорогу, очутились на пути их нашествия» [19, с.102].

И хотя В. А. Потто пишет, что русские, руководствуясь здравым смыслом, ничьей стороны не приняли, логика процесса показывает, что гребенцы, будучи сподвижниками кабардинцев и в надежде на ослабление активно теснивших их чеченцев, своим якобы невмешательством поощряли калмыков и, таким образом, способствовали их нашествию. Чеченцы же, в отчаянии обратившиеся к казакам за помощью, этой помощи не получили. В итоге, калмыки подвергли Чечню жесточайшему разорению, но, в конце концов, были вынуждены уйти: с одной стороны, в связи с несоответствием горного ландшафта привычному для них образу жизни, а с другой — из-за непрекращающегося чеченского сопротивления. Далее Потто пишет:

«… опустошения, произведённые калмыками, возродили в чеченцах окончательную вражду к гребенским казакам, отказавшим им в помощи.… Теперь чеченцы не стали уже довольствоваться отгоном скота и лошадей, а нападали на казачьи городки и уводили в плен детей и женщин» [19, с.102].

Не в силах больше удерживаться на Гребнях, казаки перенесли свои поселения на мыс между Сунжей и Тереком. И кто оказал им в этом переселении деятельную поддержку? Кабардинский владетельный князь Каспулат [19, с.102].

Это объясняет многое во взаимоотношениях русских с кабардинцами, русских с чеченцами и кабардинцев с чеченцами в те времена.

Говоря о различных формах освоения чеченским этносом новых хозяйственных пространств, снова обратимся к авторитету таких диалектически мыслящих и, как нам думается, совершенно непредвзятых исследователей, как Макс Блиев и Владимир Дегоев. Обобщившие огромный материал по истории кавказских горцев, они пишут:

«…в конце XVIII-го первой половине XIX-го века горная Чечня оказалась захваченной миграционным процессом» [2, с.19]. Именно тогда началось «медленное выселение отдельных групп к Сунже и Тереку» [2, с.19].

Они же приводят данные, что «к XVIII-ому — началу XIX-го в. относится формирование компактного чеченского населения на территории, расположенной от правого берега Терека к востоку, на землях между Сунжей и Тереком, на равнине между р. Гудермес и р. Фортангой» [2, с.19].

Далее они пишут: «покидая горы, переселенцы оседали на новых землях — одни — по праву первого захвата, другие — поселяясь во владениях кабардинских и кумыкских феодалов.…Чеченцы, поселившиеся во владениях кабардинских и кумыкских феодалов, лишь на первых порах мирились с частновладельческими принципами землепользования: на земельные подати они смотрели как на вынужденную и временную меру. Набрав силу, чеченцы-переселенцы переставали платить за землю и завладевали ею. <…> Типичным примером того, как развивались отношения между чеченцами-переселенцами и владетельными князьями на равнине, мог послужить случай с князем Турловым из Гумбета. Поселив на своих землях чеченцев и взяв их под свою власть, этот князь не вмешивался во внутреннее устройство поселенцев.……Набрав силу, тайп изгнал князя Турлова, а принадлежавшую ему землю объявил своей собственностью» [2, с.78].

Добавим к столь долго цитируемому нами материалу, что так вели себя на данном этапе развития все этносы без исключения, и те исследователи, которые стыдливо отрицают такой факт за своим собственным этносом, не отрицая его за всеми остальными, выглядят, по меньшей мере, смешно.

Взросление чеченского этноса, связанное с резким возрастанием хозяйственных и иных потребностей, вызывало огромное, всё усиливающееся давление на русское население, живущее на правом берегу Терека. Всё большее и большее число многолюдных чеченских семей перебиралось с гор на равнину, всё больше и больше земли требовалось для их расселения. И если XVII-ый век был веком вытеснения казаков из районов Аргуна, Гойтен-Корта, правого берега Сунжи, то XVIII-ый век стал веком дальнейшего вытеснения казачества на левый берег Терека.

8. О многообразии форм территориально-хозяйственной экспансии

Территориально-хозяйственная экспансия, тесно связанная с социально-экономическим развитием этноса, проявляется в разных формах, часто перетекающих одна в другую. В нашем случае мы видим и мирное освоение незанятых никем земель, как это делали и казаки, и чеченцы в пору мирного соседствования, когда неосвоенных земель было достаточно много, а численность и того и другого этносов была относительно небольшой.

Это может быть и медленное вытеснение одним этносом другого, когда последний из-за частых набегов воинственных соседей и невозможности защититься, не может вести хозяйственную деятельность, и вынужден уходить с обжитых мест — именно таким образом бурно развивающийся чеченский этнос вытеснял казаков на левый берег Терека.

Это может быть и пользование землёй на договорных условиях, когда один этнос арендует землю у другого за плату или за иные услуги — так было, когда казачьи общины сдавали землю между Сунжей и Тереком в аренду чеченским обществам [19, с.315].

Наконец, это может быть и тривиальный захват территории в результате войны — это в большей степени, характерно для действий русских властей, осуществляющих целенаправленный процесс колонизации тех земель на Северном Кавказе, которые становились свободными после истребления и сгона с обжитых мест горских обществ, которые не желали изъявлять покорность Российской короне [22, с.115—118].

(Подобное больше характерно для Черноморского побережья Кавказа и Западного Предкавказья).

При рассмотрении процесса этногенеза, не столь важна точная датировка событий, сколь сам факт взаимодействия этносов, стимулирующий их развитие, факт взаимовлияния этносов друг на друга, определяющий темпы этого развития: либо ускоренного, либо замедленного, либо вовсе пресечённого.

И здесь мы должны признать: да, войны — кульминационные пункты этнического взаимодействия — вполне можно классифицировать как захватнические и оборонительные. Причём, нередко, в ходе войны стороны меняются местами и захватчику приходится испытывать участь жертвы (история знает немало таких примеров), но, так или иначе, военная экспансия есть результат взросления, естественного развития того или иного этноса (или этносов), потребности которого в определённый период резко возрастают.

Удовлетворить же эти потребности, не прибегая к силе оружия, часто бывает невозможно, и этнос, для того чтобы выжить, прибегает к этой силе. И, в конечном счёте, это не зависит от желания или нежелания его отдельных членов.

Такова неизбежность естественного развития, как бы ни горько нам было это осознавать. Полярные же мнения всегда имеются в разных пропорциях в обществе, как проявление внутренних противоречий, за разрешением которых (или параллельно с ними) следует разрешение противоречий внешних.

Таким образом, всё, всегда и везде органически связано и взаимообусловлено, и одно не может существовать, проявлять себя, без другого. Так и этнос может проявить себя только во взаимодействии с другим этносом или этносами.

Возвращаясь к конкретике взаимодействия чеченского и русского этносов, повторим, что в процессе ЕСТЕСТВЕННОЙ территориально-хозяйственной экспансии (в нашем случае, не надо придавать слову «экспансия» негативного политического значения; в контексте понятия «этногенез», экспансия — это естественный вектор движения развивающегося этноса как природного явления, природного объекта) чеченцев на равнину, мы наблюдаем все известные нам формы этой экспансии.

Здесь и освоение никем ранее не занятых земель в начальный период движения на равнину; и вытеснение русских путём частых набегов на их хутора и посёлки, что делало жизнь казачьих семей в этих местах невыносимой; это мирная аренда частью чеченского общества земель, которыми на тот момент владели русские казачьи общины; это череда попыток, даже при осознании заведомой их тщетности, полного военного разгрома русского этноса (вот где в полной мере проявляются непреоборимые закономерности этнического взросления), что открыло бы большой простор для развития этноса чеченского.

Все эти формы постоянно перемежались. Так, наряду с мирной арендой казачьих земель чеченцами — соседями казаков — продолжались непрерывные набеги горских чеченцев на Русскую линию. Причём, горские чеченцы оказывали сильнейшее давление на своих равнинных сородичей, вынужденных, часто против своей воли, но всегда в силу традиции и обычая, оказывать им в этих набегах определённую помощь.

По поводу аренды чеченцами казачьих земель В. А. Потто пишет, что Гребенские казаки владели землями между Тереком и Сунжей до 1783 года [19, с.315].

Причём, «право владения этими угодьями никогда не оспаривалось у них ни кумыками, ни кабардинцами, а тем более чеченцами, которые до конца XVIII-го столетия арендовали у них затеречные земли по особым контрактам или условиям.……Так продолжалось почти 75 лет, когда чеченцы, жившие в вассальной зависимости от кумыкских князей, сбросили с себя это тяжкое иго и просили позволения /русского/ начальства селиться вольными аулами на плоскости между Сунжей и Тереком» [19, с.315].

Наместник российской императрицы на Кавказе Павел Александрович Потёмкин, руководствуясь общепринятой по отношению к покоряемым народам политикой кнута и пряника, «отвёл для их /чеченцев/ поселения земли, издавна принадлежавшие казакам.… Контракты были нарушены, и там, где прежде дозволялось иметь только кутаны, теперь появились аулы, и мало-помалу все затеречные земли и воды… перешли во владение чеченцев» [19, с.315].

Всё это не могло не ухудшить, и заметно, отношение русских казаков к чеченцам, так как, и без того небогатые казачьи общины потеряли значительную часть своих доходов, не говоря уже об охотничьем, рыбном и иных промыслах. Например, теперь для рыбной ловли казакам отводился только левый берег Терека, а чеченцам — правый. Таким образом, вопреки ожиданиям П. А. Потёмкина, положение всей Кавказской линии не только не улучшилось, но, в связи с нарастанием напряжения между чеченцами и русскими, изрядно ухудшилось.

Однако говорить, что решение Потёмкина было правильным или неправильным, было бы неверно. Наместник наверняка понимал необходимость уменьшения того опасного для русских властей давления, которое исходило со стороны взрослеющего чеченского общества. И, ради сохранения шаткого мира в регионе, он пытался это сделать, даже поступаясь интересами казаков, и, к тому же справедливо полагая мирных чеченцев такими же, как и казаки, подданными российской короны.

Но мог ли он понимать тогда, что на этой стадии этногенеза (о котором он, при всей своей образованности, знать ничего не мог) давление со стороны чеченского этноса в сторону равнины удержать было практически невозможно. И это давление продолжало неуклонно возрастать.

9. Две части одного этноса: разные интересы и столкновение новых отношений со старыми

Но, довольно быстро, и между чеченскими тейпами, теми, кто переселился на равнину и теми, кто остался жить в горах, стали нарастать различия, которые рано или поздно должны были оформиться в серьёзные противоречия. Жившие в постоянном соприкосновении с русскими равнинные чеченцы быстро усваивали новые формы хозяйственных отношений, которые практически ничем не отличались от хозяйственных отношений русских. И, хотя они и были заинтересованы в расширении зоны своего хозяйственного влияния, ещё больше были заинтересованы в сохранении мирных условий, позволяющих спокойно трудиться и получать выгоду от собственной хозяйственной деятельности. Но известно, что новые экономические условия не сразу приводят к изменению общественных отношений внутри этноса и, при известных обстоятельствах, его структура может долго оставаться неизменной. Таким образом, и родовые порядки в той части чеченского общества, которая выселилась на плоскость, оставались без видимых изменений.

Взрослеющий чеченский этнос для своего успешного развития нуждался в материальных ресурсах. И если равнинная часть этноса способна была пополнять эти ресурсы во многом благодаря успешному ведению разнообразного хозяйства, то горская часть этноса, максимально ограниченная в смысле хозяйственного развития, могла пополнять эти ресурсы до минимально потребных только с помощью военных набегов на соседей. Таким образом угонялся скот — особо ценный показатель благополучия, захватывалось различное имущество, а, с какого-то времени, в полон, в рабство, забирались и люди (как только они приобрели в глазах чеченцев товарную ценность). Лаудаев говорит, что обычай брать в полон людей чеченцы переняли у абыхов [18, с.26], но, думается, что многие соседствующие с чеченскими племенами народы, в том числе и казаки, использовали пленных в качестве товара, и были не меньшим примером для молодого чеченского этноса в этом деле.

Чаще всего, маршруты набегов пролегали через зону расселения равнинных (мирных) чеченцев, и последние, в силу незыблемых родовых обычаев, вынуждены были давать приют своим горским сородичам, идущим за барантой, как тогда назывался угон скота, а на обратном пути укрывать их от преследователей, нередко, против своей воли. А это сильно осложняло нормальное течение хозяйственной деятельности. Русские, зная о многочисленности подобных фактов, были настроены крайне подозрительно, и даже враждебно, к, казалось бы, мирным своим соседям. С их стороны постоянно слышались упрёки в адрес плоскостных чеченцев в нарушении взаимных обязательств (а таковые постоянно брались клятвенно и чеченцами и русскими) по поддержанию мира в полосе соприкосновения их земельных и иных хозяйственных интересов [18, с.7—8; 19, с.315].

С другой стороны, горские (немирные) чеченцы и, нередко, две-три горячие головы из среды их равнинных сородичей, постоянно провоцировали мирных (и преднамеренно, и не преднамеренно) на нарушение этих обязательств перед русскими, эксплуатируя древние обычаи к своей собственной выгоде, но, очевидно, не к ближайшей выгоде своих равнинных сородичей. Равнинные тейпы, таким образом, находились под постоянным давлением с двух сторон, в чём они совершенно не были заинтересованы, так как это сопровождалось чрезмерными, если не сказать, смертельными, неудобствами. Ермолов — очередной и наиболее известный наместник царя на Кавказе — писал, что старейшины чеченских притеречных селений, «приезжая нередко в лагерь, уверяли в стараниях своих наклонить народ к жизни покойной» [13, с.304]…,«что в совещаниях их всегда находились люди нам приверженные, и от них обстоятельно знали мы, что известные из разбойников… возмущали прочих, что многие из селений, по связям родства с ними, взяли их сторону…» [13, с.305].

Из всего этого мы видим, как древние родовые установления встают на пути новых хозяйственных отношений и начинают мешать их развитию. Здесь это обнаруживается с неожиданной, но только на первый взгляд, стороны, когда единый этнос волею обстоятельств экономически (а, следовательно, и во всех других отношениях) разделён на менее развитую и более развитую части, и менее развитая заставляет более развитую использовать единые и для тех и для других обычаи и традиции против экономических интересов последней. И понимание этого факта приводит к росту противоречий между горскими и равнинными чеченцами, и заставляет равнинные тейпы под разными предлогами искать выход из сложившейся ситуации, вплоть до вооружённого противостояния (часто вполне обоснованного) своим горским сородичам. Решающая роль экономического фактора в этом процессе очевидна. Но также очевидна и роль фактора ландшафтного, который очень серьёзно влияет на процессы этнического развития, формируя по-разному представителей одного и того же этноса (нередко, это приводит к появлению родственных, но достаточно далёких друг от друга этносов, бывших когда-то этносом единым). Конечно, кровавые стычки постоянно случались между разными тейпами и раньше, в том числе и на почве территориально-хозяйственных разногласий, а также по причине всякого рода кровных обид. Но очень характерно на этом фоне звучит свидетельство генерала Ермолова:

«ещё не было примера, чтобы кто заставить мог чеченцев употреблять оружие против своих единоземцев, но уже сделан первый к тому шаг…» [13, с.322].

«Вместо дани постановлено по наряду начальников высылать на службу людей с собственным вооружением» [13, с.322].

«Прекраснейшие земли, коими они пользуются, и боязнь с потерею их подвергнуться бедности,… вынуждает со стороны их сие повиновение» [13, с.322].

Напомним, что всё, происходящее, казалось бы, в рамках сознательной деятельности — естественный процесс. И здесь уместно обратить внимание на роль сознательного и подсознательного в этногенезе. Этот процесс хоть и имеет общую направленность, но довольно извилист и скачкообразен, а вся разумная деятельность отдельных членов этноса всегда лежит в рамках неизбежных закономерностей этногенеза.

Подчас, отношения между плоскостными чеченцами и русскими накалялись настолько, (и здесь инициатива принадлежала в равной степени и тем и другим), что равнинные тейпы объединялись с горскими для совместного противостояния русским. А, подчас, горские чеченцы так допекали равнинных, что те совместно с русскими выступали против своих горских сородичей. Царское правительство видело эти противоречия, но пользовалось ими очень неумело и непоследовательно (если эти термины вообще применимы к понятию «этногенез»). Так, во времена Ермолова, проявлявшего крайнюю неумолимость по отношению к немирным горским чеченцам, воинские отряды равнинных (мирных) чеченцев входили в состав русских войск и, в ряде случаев, проявили себя самым активным образом. Вот некоторые из примеров, приведённых Ермоловым:

«…Казаки наши и чеченцы заняли дороги, и потому они /горские чеченцы/ не успели прийти вовремя» [13, с.424].

«Чеченская конница отпущена на праздник байрам. Она служила с отличным усердием…» [13, с.424].

«…Приказано было 500 казакам и 100 отборным чеченцам собраться у Наура… и напасть на селения карабулацкие, дабы отогнать скот» [13, с.426].

10. Объективные и субъективные факторы чеченского единения

Но уже энергичная деятельность Шамиля привела к тому, что всё чеченское общество воевало (на определённом этапе Кавказской войны), сопротивляясь русской военной экспансии. Меры, предпринимаемые для этого Шамилем, были весьма суровыми. С одной стороны, неблагоразумные действия русских войск заставляли бежать в горы жителей равнинных чеченских селений [7, с.314], но, главным образом, в горы их переселял насильно сам Шамиль [7, с.214,226]. Мужчинам этих родов, не говоря уже о других причинах, приходилось воевать на стороне Шамиля, хотели они этого или не хотели, так как от воли Шамиля зависела жизнь их семейств.

Итак, уже в XVII-ом веке, Россия, в ходе естественного продвижения на юг, столкнулась с таким же естественным стремлением Турции и Ирана к продвижению на север. Зоной столкновения были Северное Причерноморье, Северный Кавказ и Закавказье. В эту борьбу, естественно, не могли не вовлекаться многочисленные народы Северного Кавказа, независимо от уровня их общественного развития. Был вовлечён в эти войны и народ Чечни, причём, самым активным образом. И самым активным образом эти войны отразились на этногенезе чеченцев.

Военные события XVIII-го века на Кавказе, события Кавказской войны 1817—1864 годов хорошо известны. Понятен справедливый характер войны со стороны горских народов, захватнический характер этой войны со стороны Российской империи. Одновременно, диалектически мыслящему аналитику очевидна Божественная предопределённость происходящих исторических событий, иными словами, их естественное происхождение в соответствии с Божественными законами развития живой природы, то есть, неминуемость всего происходящего.

Говоря об ударах извне по родовому укладу чеченцев, думается, что одним из наиболее сильных потрясений, пережитых чеченским обществом, было принятие ислама — могучего фактора, цементирующего разрозненные части этноса постепенно и неуклонно. Вместо языческих верований, характерных для периода родоплеменных отношений, а, точнее, рядом с ними, стала вера в Единого Бога — Творца всего сущего на земле, характерная для периода феодальной государственности. Едва ли приход новой веры был совершенно безболезненным, тем не менее, какого-либо решающего влияния на уклад чеченской жизни в момент своих первых побед он не оказал, что свидетельствует о некоторой декоративности (в тот период) новой веры для основной массы населения Чечни. И всё же, первое государственное образование, в которое вошла Чечня и некоторые горские народы Северного Кавказа, было создаваемо имамом Шамилем под лозунгом борьбы с неверными. Почему? И почему это было важно для чеченских племён? А потому, что «религия… снабдила /их/ недостающим идеалом — лозунгом борьбы против неверных и тем самым дала ей дополнительный морально-психологический импульс»» [2, с.584].

Кстати, в Библии — особенно в Ветхом Завете — не меньше, чем в Коране примеров нетерпимого отношения к иноверцам (хотя и там и там есть немало примеров милосердия и терпимости), и христианская церковь именно в таких высказываниях находила оправдание многим своим жестокостям в средние века, тогда, когда ислам демонстрировал куда большую веротерпимость, чем христианство. Возьмём период реконкисты в Испании, где мы наблюдаем мудрую веротерпимость исламских правителей-арабов (во всяком случае, большинства из них) и неистовое неприятие других верований испанскими королями — освободителями [16, с.122]. Самые жестокие положения христианской веры были востребованы как важнейшее оружие в борьбе за освобождение Испании от арабских завоевателей. Реконкиста длилась без малого 800 лет, и многовековая инерция фанатизма стала, в конце концов, одной из причин, приведших Испанию в состояние глубочайшего экономического и нравственного упадка. Насколько велик был религиозный подъём и патриотический порыв в годы Реконкисты, настолько глубоко было нравственное падение общества во времена инквизиции, и настолько жесток был последовавший за этим удар экономического паралича, постигший христианскую Испанию.

Вспомним период католических крестовых походов на Ближний Восток. Период этот теснейшим образом связан с процессом становления западноевропейских государств, процессом формирования единых этносов в рамках этих государств. Первые крестовые походы отмечены крайней степенью жестокости христиан по отношению к мусульманам [6, с.94; 23, с.288, 291]. В последующих походах, с угасанием религиозного пыла воинов-паломников, значительно понизилась и степень жестокости к иноверцам, особенно с появлением на Святой Земле небольших христианских государств-феодальных монархий, нуждающихся в мирном сосуществовании с соседними мусульманскими государствами.

Всё это подтверждает тот факт, что религиозная нетерпимость напрямую связана с этногенезом в тех его фазах, когда возникает необходимость оправдания территориально-хозяйственной экспансии, единственно позволяющей этносу дальнейшее развитие. В такой же мере и веротерпимость связана с конкретными фазами этногенеза, когда этнос обустраивает себя изнутри, в том числе, и после какого-либо территориального приобретения, сопровождаемого, нередко, структурными общественно-политическими изменениями. Это период, когда межконфессиональные распри ничего, кроме вреда, этносу принести не могут, и инстинкт самосохранения диктует ему, через волю его мудрых лидеров, необходимость внутриэтнического (как и межэтнического) умиротворения.

Таким образом, ислам, в догматике которого имеется немало положений о необходимости и благости борьбы с неверными (а таковыми были русские, ставшие препятствием на пути развития чеченского этноса), положительно оценивающий и поощряющий факт военной добычи, пришёлся весьма кстати тогдашнему чеченскому обществу. Потому что, именно благодаря этим своим сторонам, он снимал многие моральные вопросы, многие нравственные обязательства, которыми так или иначе были связаны чеченцы с русскими, когда чеченцы были язычниками. Не будучи мусульманами, русские становились для чеченцев-мусульман не просто равнозначными противниками, а некими существами, с которыми нет особой нужды церемониться. И если в языческие времена строгий кодекс горской чести в значительной степени распространялся и на русских поселенцев, то теперь все, или многие, его ограничения, сдерживающие территориально-хозяйственную экспансию чеченского этноса в сторону русских посёлков и хуторов, снимались окончательно. В своём блестящем труде «Кавказская война» выдающиеся исследователи и глубокие знатоки истории кавказских народов М. М. Блиев и В. В. Дегоев пишут:

«…до принятия ислама чеченцы считались миролюбивее своих соседей, это даёт основание говорить о хронологическом совпадении роста набеговой системы у вейнахов с распространением ислама в XVII — и особенно в XVIII в.» [2, с.130].

Таким образом, «чеченское общество, охваченное социальными противоречиями, набеговой системой, было вполне подготовлено к восприятию мира через призму исламских догм, где главное — это состояние непрерывной борьбы между мусульманами и неверными» [2, с.130].

«Особенно популярными среди чеченских баяччи были положения из китабул-джихада, согласно которым война поощрялась ещё и ради добычи. Более того, шариат точно определял порядок распределения этой добычи, куда входило всё, в том числе земля, отнятая у неверных. /…/ В Чечне, где в XVIII веке ислам не пустил ещё глубокие корни, в первую очередь воспринимались наиболее агрессивные установки ислама и в значительно меньшей степени — то, что составляло собственно веру» [2, с.130].

Таким образом, если в языческую эпоху какие-то мотивы, сдерживающие захват чеченцами русских хуторов, существовали, то теперь конкретные и ясные догматы новой религии давали возможность, совершенно не мучаясь совестью, нападать на русские поселения, отгонять скот, отымать имущество и разорять имение хуторян.

И здесь нам ещё раз хочется подчеркнуть, что в этом процессе не было и не могло быть каких-либо преднамеренно разработанных схем. Все эти события, в том числе и принятие ислама, связаны с естественным развитием чеченского общества (по воле Божьей), которое, взрослея, уже не могло оставаться ни в рамках прежних норм морали, ни в ставших тесными территориальных пределах прежнего обитания. И это же предопределило переход настроений чеченского общества по отношению к русским от вполне лояльного и терпимого к непримиримо враждебному. Осознание того, что новая вера становится важнейшим подспорьем, могучим, хорошо понятным внешне, стимулом борьбы за своё существование, пришло не сразу, а через многие сомнения, колебания и очевидное во многих случаях сопротивление требованиям новой веры. В частности, исследуя вопрос распространения ислама среди чеченцев и ингушей, ингушский учёный Ибрахим Дахкильгов пишет:

«Приход на смену традиционному язычеству монотеистической религии… естественно был сопряжён с рядом трудностей. Привычные воззрения на мир, бытовые устои, духовная культура — всё должно было подвергнуться где-то коренным изменениям, а где-то приспособиться к новой религии. Понятно, что формальное принятие ислама на первых порах ещё не означало его укоренения» [12, с.256].

Дахкильгов указывает, что по свидетельствам этнографов ещё в середине XIX-го века:

«…в сознании чеченцев и ингушей было относительное равновесие между тремя религиями: языческой, христианской и мусульманской» [12 с.256].

Прекрасно знавший предмет своего исследования У. Лаудаев писал, что «языческие верования чеченцев смешались с мусульманскими верованиями, почему весьма трудно отделить одни от других» [18 с.53].

О том, что ислам утверждался среди чеченцев не только горячими проповедями, но и кровью, свидетельствует одно из народных преданий о первом проповеднике ислама в Чечне Термаоле, приводимое Лаудаевым. Своё искусство убеждения Термаол активно поддерживал беспощадным уничтожением тысяч чеченцев, противящихся принятию ислама. Предание гласит, что однажды он в один день расправился с тремя тысячами язычников [18, с.54].

Но как мы уже говорили, не столько горячие проповеди, не столько насилие над сторонниками языческого культа привели Чечню довольно быстро к исламу, сколько мало осознаваемая тогда ЕСТЕСТВЕННАЯ потребность развивающегося этноса получить идеологическое обоснование своей хозяйственной и, соответственно, военной экспансии, которая могла осуществляться только в сторону равнины, в сторону плодородных земель, которые к этому времени в некоторой степени были освоены русскими поселенцами. Именно эта ПОДСОЗНАТЕЛЬНАЯ ЕСТЕСТВЕННАЯ ПОТРЕБНОСТЬ, помноженная во времена Шейха-Мансура на его подвижническую деятельность (последняя четверть XVIII-го столетия), и на усилия таких выдающихся военных предводителей, политических деятелей и религиозных лидеров как имамы Гази-Магомед, Гамзат-бек и, наконец, Шамиль, сделали подавляющее число чеченцев приверженцами ислама. Во многом благодаря деятельности этих лидеров, чеченцы усвоили «если не чистоту самого учения, то, по крайней мере, строгое следование его наружным обрядам» — писал русский этнограф А. П. Иванов [15, с.7].

Но и Шамилю ещё приходилось насилием склонять некоторые чеченские роды к исламу. Так, всё тот же А. П. Иванов, рассказывая об акинцах, бывших некогда христианами, подчёркивает, что «верховная цензура Шамиля… следившего за чистотой ислама так строго, что всякое проявление идеи, противной его догматам, наказывалось беспощадной смертью — всё это не могло не отразиться на акинцах и не стереть у них всякие следы христианских верований» [15, с.6].

И, тем не менее, созданное Шамилем государственное образование объективно всё ещё напоминало собой союз племён для решения военных проблем по защите независимости, то есть, по защите всё тех же древних родовых обычаев и традиций, прикрытых флёром ислама. Свидетельством тому может служить тот удивительный, на первый взгляд, факт, что даже Шамиль — свирепый разрушитель родового строя — вынужден был, будучи одновременно глубоким и очень тонким политиком, в создаваемый им на основе Шариата Кодекс, включить некоторые важные положения родового права, которое, в целом, беспощадно преследовал [17]. Именно период существования Кавказского имамата, совпавший со временем Кавказской войны, и даже обязанный своим появлением русской военной экспансии, является очередным периодом испытаний прочности родоплеменных отношений в чеченском обществе того времени. Думается, что итогом такого активного взаимодействия чеченского этноса с внешним миром, каким была Кавказская война, стало не столько расшатывание традиционных устоев, сколько их, в определённом смысле, укрепление. И именно в результате поражения, так как, окажись война успешной для Шамиля, он, скорее всего, продолжил бы строить государство, что неминуемо и скоро разрушило бы традиционный родовой уклад. При этом, внутреннее сопротивление нововведениям было бы, возможно, незначительным в силу колоссального авторитета Шамиля и наличия постоянной военной угрозы извне.

11. Непреодолимая преграда на пути строительства Кавказского имамата

Но в сложившихся обстоятельствах совершенно очевидно, что победу русских войск в Кавказской войне обеспечили, главным образом, невероятные внутренние напряжения, возникшие в Кавказском имамате из-за титанических усилий Шамиля по разрушению родовой общины как основного препятствия на пути формирования государства. Роль же непосредственных разрушителей родоплеменных отношений, как мы уже говорили, всегда играют люди, сознательно порвавшие связь с родовой общиной и отрекшиеся от патриархальных традиций и обычаев, или же пришельцы, никогда и ничем с местной общиной не связанные и совершенно от неё не зависящие. Именно такими людьми были мюриды Шамиля, мухаджиры, а также значительное число дезертировавших из русской армии солдат и даже офицеров [7, с.73].

Эти-то люди и были непосредственными исполнителями грандиозных замыслов Шамиля на поприще государственного строительства. Он вёл, без преувеличения, яростную войну с патриархальными обычаями, без которых невозможно было представить существование традиционной чеченской среды [17; 22, с.46].

Так Кодекс Шамиля категорически отвергал почти все положения Адатов — свода патриархальных законов — по которым разбирались в прежние времена все судебные дела чеченцев. Сам Кодекс, основанный на Шариате, был чрезвычайно суров и наказывал смертной казнью: за участие или соучастие в акте кровной мести; за изготовление фальшивых денег — русских ли, турецких ли; за любое преступление, совершённое в пьяном виде; за трижды совершённое воровство. Неповиновение имаму, наибу и прочим чиновным людям каралось смертью страшной и без промедления [22,с.45—46].

Всё это в корне противоречило ментальности подавляющего большинства чеченцев. Их психология, их общинное сознание (как самые консервативные элементы человеческого бытия) по определению не могли не сопротивляться обрушившимся на них нововведениям. Отсюда ни один из выездов Шамиля не обходился без участия в нём палача. Увы, выбора у Шамиля не было. Чтобы успешно строить государство, надо было решительно разрушать родоплеменные отношения. К разочарованию Шамиля энергия этого разрушения так и не смогла выплеснуться наружу, что позволило бы имамату развиваться более-менее устойчиво. Наоборот, эта энергия, заблокированная в пределах имамата, его же и уничтожила, немало поспособствовав победе и окончательному утверждению России на Северном Кавказе.

Так что, в конечном счёте, чеченское общество — оказавшись между молотом требований о лояльности российской короне, подкрепляемых непрерывным насилием со стороны русских войск, и наковальней ещё более разрушительных (в соответствии с их глубинной сущностью) преобразований, с максимальной жестокостью осуществляемых Шамилем — предпочло выбрать зло, которое на тот период времени реально оказалось меньшим [2, ч.3, гл.6].

Вопреки политическим и идеологическим установкам Шамиля, чеченский ЭТНОС сделал выбор, подчинившись требованиям русских и, таким образом, сохранил себя на этнической карте Северного Кавказа. У поднабравшихся опыта царских чиновников хватило здравого смысла не посягать на вековые устои чеченцев, а отказавшихся от сопротивления целенаправленно переселять на равнину, предоставляя возможность мирно трудиться (правда, в пределах досягаемости крепостных орудий) [22, с.76, 77].

В итоге, в последние годы войны, набирающий темпы процесс замирения, позволил царским властям сформировать немалое число отрядов чеченской милиции (и не только из числа равнинных жителей), активно воюющих на стороне русских войск [2, с.543].

Так инстинкт этнического самосохранения спас чеченцев как народ, и оставил им перспективу дальнейшего успешного этнического развития.

Таким образом, царское правительство фактом подавления национально-освободительного движения на Северном Кавказе резко застопорило процесс разрушения родоплеменных отношений, прервав, тем самым (возможно, лучше сказать: резко затормозив) тенденцию к формированию элементов государственности в чеченском обществе. Но отнюдь не подавив процесс хозяйственно-территориальной экспансии чеченского этноса на равнину, который удержать было невозможно, но который приобретал на этом этапе, регулируемый характер, так как уже в конце войны царское правительство начало активно переселять тысячи и тысячи чеченцев с гор на плодородную равнину, в окрестности крепостей Грозная, Бурная и др.) В итоге, завернувшись в кокон патриархальных отношений — своеобразной формы защиты национальной самобытности, своеобразной формы культурной независимости, так как царское правительство не вмешивалось во внутренние дела тейпов и в отношения тейпов между собой — чеченское общество просуществовало до 1917 года.

12. Истинные итоги Кавказской войны через призму этноразвития

Говоря об истинных итогах Кавказской войны 1817—1864 годов, как она отразилась на судьбах чеченского этноса и российского суперэтноса, мы, на уровне сознательного, то есть на уровне политических событий, констатируем поражение чеченского и других кавказских народов в национально-освободительной войне против Российской империи и, соответственно, победу в этой колониальной войне России. Но, рассуждая об итогах этой войны с позиций этногенеза (а сознательная сторона — лишь часть этого процесса, в целом, не зависящего от нашего сознания и развивающегося объективно, то есть, на основе всеобщих Богом нам данных законов), мы можем утверждать о несомненном успехе чеченского этноса, так как, по итогам войны, за чеченским этносом окончательно — не только де-факто, но и де-юре — были закреплены многие его территориальные приобретения, начиная с XVII-го и до середины XIX-го века. А это — то главное, что обеспечивало дальнейшее нормальное и успешное развитие этноса на многие годы вперёд. Таким образом, задача ресурсного обеспечения быстро растущего организма, каковым являлся чеченский этнос, была им же успешно и решена. Свою задачу также успешно решил в результате этой войны и российский суперэтнос. Он добился стабильности в этом важном ресурсообеспечивающем регионе, без чего его собственное развитие было бы также существенно ограничено, не говоря уже, в случае неуспеха, о дальнейших перспективах усиливающейся дестабилизации, чреватой разрушительными процессами для России, в целом.

Итак, в результате этой войны российский суперэтнос решил свою задачу, но и чеченский этнос, и в этом нет никакого парадокса, решил свою. И то и другое — итог взаимодействия этносов; и то и другое вне этого взаимодействия было бы невозможно. Этого бы просто не существовало.

Гибель Российской империи и совокупность сопровождавших эту катастрофу событий — очередной удар по родоплеменным отношениям, продолжающим главенствовать в чеченском обществе, которое к этому времени достаточно комфортно интегрировалось в государственную систему России и, в обмен на сохранение внутреннего социального устройства и безусловную культурную автономию, верой и правдой служило государю-императору.

13. Патриархальные отношения спасают народ

Во вновь открывшихся обстоятельствах, большевики, посягнувшие на святая святых — традиции и обычаи предков, регламентирующие всю жизнь чеченца от рождения до смерти, становятся естественными врагами чеченского общества, и оно ведёт яростную борьбу с большевиками на стороне белых армий. В итоге, большевики, одержавшие верх в этой борьбе, начинают искусственно и достаточно бесцеремонно разрушать патриархальные отношения и насаждать в чеченском обществе некий эрзац государственности (в соответствии с теорией о возможности преодоления промежуточных формационных периодов без каких-либо затруднений и без каких-либо временных затрат). Создаются государственные структуры в рамках автономных национальных образований (главами которых назначаются, тем не менее, русские), призванные регламентировать жизнь чеченского общества в условиях строительства социализма. И, складывайся дальнейшие обстоятельства по-другому, патриархальные отношения были бы постепенно низведены до состояния, когда они бы потеряли свою реальную силу — силу обязательного исполнения их каждым чеченцем. Но всё происходило так, как происходило, и как не происходить не могло. Пришла война СССР с фашизмом, и, когда немецкие войска появились на Северном Кавказе, последовало неизбежное сотрудничество с ними некоторой части вольнолюбивых чеченцев, объективно отторгавших Советскую власть — по существу, наследницу имперской власти царской России, к тому же, в отличие от последней, энергично ломающей «через колено» патриархальный горский уклад. Отсюда последовало огульное обвинение Сталиным всего чеченского народа в предательстве (как и некоторых других народов) и депортация всех чеченцев, без изъятия, от мала до велика, в Казахстанские степи — страшная трагедия для народа, сложившегося и много столетий (первое письменное упоминание о чеченцах датируется VII-м веком) живущего в горах и в предгорье в условиях благодатного климата, где воздух напоен ароматом лесов и долин, где множество рек и речушек, кипятясь и звеня, несутся к Сунже, как малые дети к матери, которая передаёт их отцу — мудрому чего только не повидавшему Тереку. Это был очередной сильнейший удар по родоплеменным отношениям, которые уже было начали отступать под натиском советской государственной системы, настойчиво внедряемой в живую плоть чеченского общества. И опять-таки, очередное, невероятно тяжёлое болезненное испытание, выпавшее на долю чеченского этноса, привело внешне к обратному эффекту, когда только древние традиции, патриархальные нормы жизни оставались той единственной формой защиты, которая спасла от гибели и исчезновения целый народ. Таким образом, ослабленные было патриархальные отношения, вновь укрепились, и, как нам думается, существенно. Но, в то же время, это был новый опыт взаимодействия чеченского этноса с окружающим миром. Несмотря на весь трагизм происходящего, этот опыт сыграл огромную роль в развитии чеченского народа. Из достаточно замкнутого мира целый народ был выброшен в беспредельные степные пространства и принужден бороться за своё выживание в чуждых для себя ландшафтных условиях. Многие старики и пожилые погибали не столько из-за физических лишений, сколько из-за неизбывной тоски по родным горам и долинам. Однако, многие из тех, кто были в тот период маленькими детьми, сумели в значительной степени адаптироваться к новой среде обитания, вобрали в себя элементы совсем иной жизни, совсем иной культуры (независимо от того, хотели они этого или не хотели) и — главное — в значительной массе своей хорошо овладели русским языком, что открывало, в потенциале, совершенно иные горизонты для индивидуального развития не отдельно избранных, а очень многих молодых людей из чеченской среды. И, надо сказать, что потенциал этот был полностью реализован чеченским этносом после возвращения в родные места. Именно чеченские дети периода депортации стали впоследствии выдающимися личностями, проявившими себя в различных областях жизни: культуре, военном и государственном строительстве, науке и предпринимательстве.

Период с начала реабилитации чеченского народа и до разрушения СССР — несомненно, период стремительного ослабления старинных норм жизни, так как в чеченском обществе резко возрос удельный вес интеллектуальных, высокообразованных и просто грамотных людей, которые, с уважением относясь к обычаям предков, тем не менее уже жили нормами иной жизни. Некоторые из них, правда, в случае какой-нибудь опасности, не стеснялись укрываться за ширмой традиционных воззрений, но всё равно, в обществе, некогда скованном вековыми традициями, правовые отношения развитой государственности постепенно брали верх.

14. Искра, приведшая к пожару. На пике пассионарности

И вот — 1991 год. Сакраментальная фраза Ельцина, внешне широкий жест, а на самом деле хорошо рассчитанный ход, удар по советской системе, не оставляющий никаких шансов на консолидацию её усилий по самосохранению в рамках многонациональной страны с компактным проживанием многих народов на конкретных территориях: «берите столько суверенитета, сколько сможете». После этого, реставрация Советской власти стала невозможной. СССР к этому времени уже распался, а в национальных республиках и областях, входящих в состав Российской Федерации, появились свои президенты, свои конституции, подчас, довольно сильно противоречащие общероссийской Конституции. При гиперослабленной центральной власти, бороться с этим валом «суверенизации» было невозможно, да этим никто и не хотел заниматься. В Чечне слова Ельцина были восприняты настолько всерьёз (значительная часть чеченского общества была подготовлена к этому всем предыдущим ходом исторического и, что особенно важно, этнического развития), что многих представителей этого исключительно вольнолюбивого народа обуяла страстная и в то же время ЕСТЕСТВЕННАЯ идея обретения полной политической независимости и создания суверенного, без всяких оговорок, государства. В соответствии с незыблемыми закономерностями этногенеза, основной опорой новых чеченских лидеров в борьбе за независимость должна была стать и стала горская часть населения Чечни.

Я не буду перечислять события, связанные с этой борьбой, и отвечать на вопросы: намеренно или нет были оставлены в Чечне горы оружия, сознательно или по случайному стечению обстоятельств там образовался незатухающий очаг крайней напряжённости. Моя задача в другом — показать, что всё это стало возможным в силу веками консервируемого и давно созревшего противоречия между оберегаемым всячески (в том числе, как это не удивительно на первый взгляд, и извне) патриархальным укладом жизни и периодически задавливаемым стремлением к новым формам отношений, характерных для государственного устройства. В сложившихся обстоятельствах, давно созревшее, веками купируемое противоречие начало разрешаться в своей крайней форме — форме вооружённой борьбы.

За короткий промежуток времени мы увидели всё, что в древних обществах тянулось веками: период военной демократии; период зачатия государства во главе с лидером, обладающим исключительной политической волей; межклановую вооружённую борьбу; и, наконец, военную территориальную экспансию против своих этнических соседей — последнее всегда, во все времена, сопровождало процесс становления государственности. И в данном случае процесс развивался в соответствии с Господом установленными закономерностями, однако, плотность по времени, а главное, условия, в которых он протекает, предопределили крайнюю многослойность, а отсюда и крайнюю запутанность всех противоречий, базирующихся, тем не менее, на главном — столкновении родоплеменных отношений с отношениями характерными для государства, начиная с раннегосударственных.

15. Те же противоречия и те же преграды

Казалось, почему так тяжело шло формирование государственных институтов в Ичкерии? Нет, и не в первую очередь потому, что этому мешал конфликт с федеральной властью. Этому мешал внутренний конфликт старого с новым. В сложившихся условиях это препятствие стало непреодолимой преградой на пути становления чеченской государственности, особенно после 1996 года, и особенно с утратой такого лидера, каким был Джохар Дудаев. Государственная система Ичкерии с её же государственным правом не в силах была противостоять обычному праву (праву обычаев и традиций), то есть, родоплеменному праву. Отсюда невозможность реального преследования многих и многих лиц, преступающих законы новой Ичкерии. Нередко сама мысль о раскручивании мельницы кровной мести (в стародавние времена эта мельница губила целые тейпы) сковывала, без преувеличения, намертво волю молодых и, в целом, бесстрашных чиновников самопровозглашённого государства. В древних обществах непримиримые сторонники обычного права безжалостно истреблялись сторонниками преобразований — переступившими через родоплеменную мораль лидерами, жаждущими объединить разрозненные племена в единое государство. Сегодня это куда более сложный и, как нам кажется, не менее страшный и кровавый процесс, но, в конечном счёте, и он сводится к гибели — физической и нравственной — многих приверженцев древнего права. А в условиях невероятного давления извне — к такой же физической и нравственной смерти многих приверженцев ПОЛНОГО государственного суверенитета Чечни. В итоге же, не исключена вероятность очередной консервации некоторой частью чеченского общества древнего обычного права. И если это произойдет, то это будет по-прежнему означать наличие в недрах чеченского общества предпосылки к очередному, возможно, уже и не столь кровавому конфликту. Хотя текущие события говорят о том, что уже сегодня регулирование отношений с помощью обычного права перестаёт действовать и некоторые чеченцы, воспринявшие на этот раз всерьёз, а не формально, религиозные и моральные догмы ваххабизма, не задумываясь, преступают грань вековых законов рода и, не боясь кровной мести, идут на убийство своих сородичей, не разделяющих их взгляды. И это вызывает адекватный ответ, теперь уже на правах кровной мести, и не только, так как ваххабиты и их учение становятся несовместимыми с традиционными представлениями о чеченском обществе, даже враждебными ему.

Да. Ваххабиты — жёсткие государственники. Это можно смело утверждать. Но идеологическое обоснование их государственности и практически осуществляемые ими мероприятия говорят, что они — за теократическое государство с узаконенными полурабовладельческими, полуфеодальными отношениями (что свидетельствует о крайней плотности процесса общественно-исторического развития на очень коротком отрезке времени на весьма ограниченной территории). Можно уважать теологические и иные воззрения ваххабитов, но государство подобного толка в современных условиях по большей части маложизнеспособно и полностью зависимо от других, технологически развитых государств. Именно поэтому оно, нередко, стремится разрушить окружающий его «высокоразвитый» мир, чтобы как бы уравнять исторические шансы в борьбе за существование. И, надо заметить, что если этот высокотехнологичный мир не мобилизует себя на контрборьбу, ему грозит серьёзная опасность разложения и распада. А это не что иное, как всемирная катастрофа, которая сотрёт с лица земли все большие и малые народы, и технологически развитые и нет. До недавнего времени недальновидные противники России на Западе думали, что это приведёт только к разрушению России. Бедолаги не понимали, что это смертельная угроза всему миру вообще, и Западному с его ценностями — в наибольшей степени. События последнего времени, — в частности, 11 сентября, — доказывают это с беспощадной и бесстрастной очевидностью.

Если абстрагироваться от всех внешних обстоятельств, накладывающих сильнейший отпечаток на внутренний процесс развития чеченского общества, и рассматривать этот процесс в «чистом виде», то шансы на создание государства феодально-рабовладельческого типа были очень высоки. Во-первых, это те стадии развития государства, которые следуют сразу за периодом военной демократии, как бы естественно сменяя родоплеменное устройство; во-вторых, как это не парадоксально, элита чеченского общества: учёные, деятели культуры, государственные деятели, промышленники и финансисты, интеллигенция в целом — к патриархальным обычаям относятся и по сей день куда с большим трепетом и уважением (иначе и быть не может, ибо за этим стоит самобытность народа, которой они дорожат), нежели устроители феодально-рабовладельческого государства, которые для достижения своих целей решительно попирают национальные моральные ценности. Так было всегда во время протекания аналогичных процессов у всех народов. Но в данном случае, мы наблюдаем ещё и разделение чеченского общества на две очень сильно различающиеся группы: чеченцев, представляющих горские тейпы, и чеченцев, проживающих на равнине и представляющих, в целом, исторически более развитую часть общества. И если первые, до недавнего времени, представляли собой довольно замкнутую общность, мало взаимодействующую с окружающим миром, в очень большой степени хранительницу и пользовательницу ОБЫЧНОГО ПРАВА и, следовательно, носительницу колоссального заряда потенциальной энергии, которая, выплеснувшись после 1991 года, нашла своё естественное русло в виде строительства феодально-рабовладельческого государства, то представители равнинных тейпов, среди которых насчитывалась масса высокообразованных, очень далеко ушедших в своём индивидуальном и общественном развитии (в сравнении с первой группой) людей, живущих современными представлениями о мире и о том, в частности, каким должно быть чеченское общество, видели Чечню светским цивилизованным государством. И пусть одни — в составе России, а другие — полностью независимым, но именно светским и современным. Думается, что к таковым можно объективно причислить и господина Масхадова, наблюдая за отчётливыми тенденциями в его деятельности по строительству государства. Он явно не разделял и не одобрял идеологию исповедующих ваххабизм полевых командиров. Но его беда в том, что он оказался лишённым социальной базы на территории Ичкерии, так как большинство из тех, кто разделил бы его взгляды на строительство цивилизованного государства, оказались за пределами Чечни. Таким образом, в самой Чечне его политические противники обладали неоспоримым численным перевесом. В итоге, он оказался в безвыходном положении, когда ему пришлось солидаризоваться в вооружённом противостоянии федеральным силам со своими политическими противниками, притом, что до августа 1999 года были очень неплохие перспективы решения проблемы государственности Чечни политическим путём.

В связи с вышесказанным, хотелось бы подчеркнуть: факт оставления родных мест элитой чеченского общества под натиском бурных событий говорит, что эта элита — люди общероссийского менталитета, а многие и всероссийского масштаба, так как рамки только Чечни для приложения сил и способностей этих людей исключительно тесны. До 1996 года, — до странного, но вполне поддающегося объяснению, зигзага со стороны центральной российской власти по отношению к чеченскому сепаратизму, — эта элита, при всех душевных болях за свою терзаемую родину, поддерживала в массе своей федеральную власть, понимая, что возможность НОРМАЛЬНОГО развития Чечни вне России (или без России) — иллюзорна. Никто из реально мыслящих людей не допускал мысли, как бы он сам внутренне не относился к проблеме статуса Чечни, что Россия решится на предоставление независимости одной из входящих в её состав республик, так как это стало бы сигналом к распаду ФЕДЕРАЦИИ на множество разнородных частей, которые тотчас вступили бы в состояние незатухающей склоки. А при наличии в стране джомолунгм оружия, это привело бы к страшной катастрофе мирового порядка. Поэтому Хасавьюрт поверг многих представителей чеченской элиты в недоумение и даже растерянность. Чёткая до сих пор дилемма — быть Чечне независимой или оставаться в составе России — почти перестала существовать. Реалии были основательно задрапированы перипетиями общероссийской борьбы за власть, а то, что казалось ранее иллюзорным, приобрело некое подобие манящей реальности. Таким образом, появившиеся якобы очевидные перспективы обретения Чечнёй политической независимости, прошедшие в Чечне президентские выборы, поддержанные в ряде аспектов центральной российской властью, объективно понудили многих введённых в заблуждение противников сепаратизма поторопиться с участием (в разных формах) в якобы строительстве чеченского государства. К несчастью, формирование новой чеченской государственности, и об этом мы уже говорили выше, пошло (и не могло не пойти) по заведомо неприемлемому для чеченской элиты пути, но она уже успела втянуться в этот объективный, но почти лишённый оптимистических перспектив, процесс. И если бы не военная (в соответствии с закономерностями этногенеза) экспансия со стороны переживающей сложнейшие формационные процессы Чечни в соседний Дагестан, трудно сказать, как обернулись бы дальнейшие события. Сегодня же мы видим то, что видим, а у чеченской элиты, большая часть которой, без всяких оговорок, может считаться элитой российской, никаких сомнений (и, тем более, иллюзий) относительно перспектив дальнейшего развития чеченского общества не осталось. Но наверняка осталось чувство горчайшей обиды за трюкачества федеральной власти.

16. Некоторые итоги вышеизложенного

Подытожим некоторым образом всё вышеизложенное. Что можно сказать? Как любой живой организм, этнос должен пройти все стадии развития последовательно. Невозможно из детства войти в пожилой возраст, минуя юность и зрелость. Другое дело, как мы уже говорили, что длительность каждой фазы развития этноса может быть различной, и, если детство затянулось, то фаза юности может быть пройдена быстрее, даже очень быстро, но она должна быть обязательно пройдена. Развитие такого организма, как этнос, полностью подчинено законам развития живой природы от начала до конца, от зарождения до гибели. Никаких иллюзий на этот счёт быть не может. Однако эти иллюзии существуют до сих пор, благодаря инерции идеалистических представлений о человеке и о человеческих сообществах, составляющих нынешнюю цивилизацию, как о чём-то надприродном, находящемся вне природных явлений, вне природной среды. Так вот, чеченский этнос обязан пройти все фазы естественного общественно-исторического развития, и сегодня та часть чеченского общества, где наиболее сильны были родоплеменные отношения (горская часть) очень быстро проходит те самые ступени развития, которые следуют непосредственно за родовым строем: своеобразный, но отчётливо различимый период военной демократии, представленный целой плеядой военных вождей, сформировавших свои, по преимуществу родовые военные отряды для решения, главным образом, задач внутриполитического вооружённого противостояния, как бы это не хотелось представить по-другому; затем стремительное вхождение в период рабовладельческих отношений, на которые сразу же накладываются отношения, характерные уже для феодального общества; это приводит к формированию государства соответствующего толка; а из всего этого уже вырастает внешняя военная экспансия. (Кстати, все так называемые высокоразвитые народы включают в свои общественно-экономические отношения рудименты всех предыдущих общественно-экономических формаций. Это тот самый отложенный опыт, от которого любому живому организму — читай: народу — никуда не деться. Этот опыт всегда с ним, что особенно проявляется в переходные смутные времена).

Таким образом, историческое движение со стороны определённой части чеченского общества в определённый (современный) период вызвано необходимостью роста, связано с взрослением чеченского этноса и поэтому носит неизбежный характер. Разговоры же о том, что всё могло быть по-другому — откровенно досужие разговоры. В чеченском обществе сегодня происходит то, что всегда происходило в любом обществе на завершающей стадии перехода от родоплеменных отношений к отношениям ранней государственности, когда острейшие внутренние противоречия разрешаются в результате жестокой борьбы (в том числе и в первую очередь — вооружённой) старых отношений с новыми.

С другой стороны, действия (военные, в том числе) Российского государства на Северном Кавказе сегодня — безусловная необходимость, связанная с удержанием страны от развала, без преувеличения чреватого третьей мировой войной (ядерной), прелюдией к которой может быть дичайший этносоциальный хаос на огромной территории, напичканной тысячами ядерных боеголовок. Следовательно, эти действия — неизбежность. Неизбежность, обусловленная необходимостью защитить от гибели тот суперэтнос, каким является Россия.

Отсюда выходит, что, с точки зрения исторической правды, в этом столкновении — чеченского этноса с российским суперэтносом — правых и виноватых нет (хотя они, конечно, есть с точки зрения конкретных писаных законов сегодняшнего дня, то есть, юридических норм в рамках Российского государства, в состав которого входит Чечня, и в рамках мирового сообщества, куда входит Российская Федерация). По этому поводу блестящий этнолог Л. Н. Гумилёв писал:

«…динамика и статика этногенеза равно закономерны, и в них отсутствуют категории вины и ответственности. Нет! Этот тезис не влечёт за собою всепрощения! Но этнические закономерности стоят на порядок выше…» [11, с.240].

Лев Николаевич не мог сказать, что эти закономерности даны нам Господом. Время было другое. Но подразумевал он именно это. А в нашем случае мы наблюдаем как раз ярчайший пример динамики этногенеза.

Можно ли говорить, что в столкновении российского суперэтноса и чеченского этноса кто-то проиграл, а кто-то выиграл? С одной стороны, российский суперэтнос сумел защитить себя от вероятной цепной реакции распада и, подавив стремление части чеченского этноса к полной политической самостоятельности, решил на данном этапе задачу сохранения своей целостности, ибо это отрезвило многие горячие головы в национальных (и не только) субъектах Российской Федерации. С другой стороны, та часть чеченского этноса, которая с максимальной активностью воевала за полную политическую независимость Ичкерии (и, видимо, ещё долго будет продолжать это делать всеми доступными способами и средствами) своей политической задачи не решила, казалось, проиграв на данном этапе в этой борьбе. Но, как это не парадоксально, чеченские пассионарии, не осуществив всех своих политических намерений в схватке с российским суперэтносом, способствовали этнической победе чеченцев (как части российского суперэтноса) над русскими в границах сегодняшней Чечни. Произошло очередное ЕСТЕСТВЕННОЕ (этнические категории — суть категории природы) вытеснение русского этноса с территорий, где он обитал столетиями, и где в обозримом историческом прошлом чеченцы массово никогда не проживали. Поэтому можно уверенно говорить об успехе чеченской этнической экспансии с одной стороны, при сохранении целостности российского суперэтноса с другой. Кто этого не понимает, тот не понимает ничего. И здесь нет ни малейшего повода, ни для сетования, ни для ликования с какой бы то ни было стороны. И если государство — это субъект политической географии, то этнос (как и суперэтнос) — это явление живой природы, и любые политические устремления в нём проявляющиеся — всего лишь один из явственных компонентов этногенеза, процесс, катализирующий взросление этноса в рамках общих законов естественного развития.

Конец ознакомительного фрагмента.