Выход 493

Дмитрий Матяш

Долгие годы они считали, что после ядерной войны уцелели, не утратив человеческий облик, только они – те, кто оказался в Укрытии. Но вдруг странный… очень странный гонец доставляет послание из другого города. Отправившие послание люди утверждают, что знают, как оживить мир. Но им самим не хватит на это сил – их осталось слишком мало. Что делать? Покидать Укрытие или нет? Поверить в призрачный шанс на спасение верхнего мира? Неужели и в самом деле еще есть выжившие? Или к ним попало послание мертвых? Или это чья-то хитрость и их пытаются заманить в ловушку? Узнать правду можно лишь одним способом – преодолеть 493 километра, разделяющие города. 493 километра по аду. По зараженным землям, через разрушенные населенные пункты, по территориям, заселенным неизвестно кем. И поисковая группа, в которую вошли лучшие из лучших, отправляется в путь. Однако знай они, что ждет их на этом пути, еще сто тысяч раз подумали бы, стоило ли покидать убежище…

Глава 4

Андрей вышел из машины и зажмурился от больно резанувшего по глазам яркого света. Он слышал, что солнце — мощный источник энергии, в одночасье накрывающий светом большую часть планеты, но что будет так ярко, так ослепительно больно глазам и не упасет даже темный материал криокупола с вшитыми в него пластинами из огнеупорных сплавов, предположить никак не мог. После стольких лет пребывания во тьме глаза, никогда не видевшие иного освещения, кроме лампового, не могли привыкнуть к естественному, природному свету.

И зачем только в нем окон еще понаделали, недоумевал Андрей, ведь и так просвечивается, как марля?

Он стоял, держась за поручни трапа, минут пять, рассматривая за закрытыми веками разноцветную мозаику и почему-то вспоминая безразличное выражение лица Крысолова, когда тот стоял за спиной Тюремщика.

— Сейчас привыкнешь, — услышал он знакомый голос. — Я тоже долго привыкал.

Сашка.

— Где все? — уловив лишь отзвуки шипящего пылью ветра, спросил Андрей. Он опустил голову и часто-часто захлопал ресницами, словно от попавшей в глаза мыльной воды.

— Старшаки на совещании у Кирилла Валерьевича. Другие отсыпаются. Я вот тоже иду — заступаю через три часа, сразу после тебя.

— Слышь, — прекратив моргать и чуть приоткрыв глаза, несмело позвал Андрей, когда Саша уже собрался уходить, — а как эти мерзлые… ну, в общем, когда они покинули нас?

— Не знаю, я ведь тоже вырубился, — понизил голос Саша, будто поведал о чем-то крайне постыдном. Андрею даже показалось, что щеки у того зарумянились, как у смущенной непристойным вопросом девицы. — Эта бредятина прикоснулась ко мне. Почти прошла сквозь меня, представляешь? Просто очнулся я на минуту раньше тебя, вот и не засек меня Бешеный.

Андрей осторожно, но в то же время с некой решимостью приоткрыл глаза еще и посмотрел на своего нового друга. Совсем как на кровного брата, отхватившего у отца таких же люлей за вместе содеянное прегрешение.

Андрей всегда знал его как шалопутного, хвастливого раздолбая и хулигана. Подчас ему даже сложно было понять, как так получилось, что этого абсолютно не поддающегося воспитанию заядлого спорщика, доводящего некоторых педагогов в школе до бешенства, вообще приняли на военную службу. А уж то, каким чудом Саша умудрился пройти отборочные тесты, озадачивало не только Андрея — ведь не скрывай он присущей малолетним хулиганам дерзости, излишней самоуверенности и храбрости, ни один Учитель не поставил бы штамп одобрения в графе «военная служба». Было много случаев, когда юноши с помощью напускной крутости и смелости уверяли Учителей в своей готовности к строевой службе, а потом в панике покидали заставу, бросив оружие и оставив товарищей на растерзание прорвавшихся в шлюз тварей. А на поверхности? Туда же выходят в основном малыми группами — два, три, четыре человека. И если один из них окажется психически нестойким в условиях постоянной и явной угрозы — что тогда? Что делать, когда он с перепугу начнет палить во что попало и бежать куда глаза глядят?

Хотя, если говорить начистоту, Андрей, вспоминая крайний наряд на «северке» и аномальные облака, себя считал тоже не особо стойким, а потому сомнения относительно Рыжего как-то затерялись средь его собственных.

— Я это… — выдавил он из себя, наконец раскрыв веки полностью и почувствовав, что свет уже не так больно режет по глазам. — А где мы сейчас?

— Березань. — Саша потоптался на месте и уселся на железную ступень, многозначительно цокнув языком.

Андрей последовал его примеру и также опустился рядом, обняв гудящую голову руками:

— Далеко от Киева?

— Да не-е-ет, — отмахнулся Саша. Пошарив свободной рукой у себя за пазухой, он достал сложенную в несколько раз карту. Старую, затертую, обкусанную по краям, выпачканную грязью и местами сбрызнутую мелкими коричневыми пятнышками. Словно не карту Киевской области, а карту, на которой отмечено месторождение золота и за которую люди готовы резать друг другу глотки. — Смотри, вот здесь мы. — Он ткнул пальцем в неправильной формы оранжевый овал, изрезанный белыми полосами вдоль и поперек. — Вообще ерунду проехали.

— А Харьков где? — пошарив взглядом по карте, спросил Андрей.

— Поди узнай. У меня ж только такая карта есть.

Андрей не спрашивал, откуда тот ее вообще взял, ведь довольно дефицитная вещица. Зная природу такого типа людей, об этом несложно догадаться. Любивший забиваться на спор, играть на деньги в «земли», заранее зная, что так кидать нож, как он, никто не умеет, любивший одурачивать нерасторопных одноклассников в «трыньку». Быть может, поэтому он прошел все тесты и сумел обвести вокруг пальца самого Крысолова, уж чей проницательный взгляд, казалось, похлеще рентгеноскопа просматривал насквозь каждую душонку, заглядывая даже в самые темные уголки. Или, возможно, наоборот — как раз и разглядел в нем Крысолов того шулера, который сможет обмануть смерть, подобно некоторым легендарным сталкерам, годами разыгрывающим с ней одну и ту же партию в покер?

Так это или нет, узнать, конечно же, вряд ли когда-нибудь удастся, да и не об этом сейчас думал Андрей. Больше его интересовало другое.

— Как думаешь, за сколько дней мы до него доберемся?

— Не знаю, говорят, все зависит от погодных условий и от того, какой путь выберут.

— А что, их много?

— Вроде как два, я от Тюремщика слышал. Один типа магистраль через Полтаву, по ней будет быстро, а другой — проселочными дорогами, будет дольше, но вроде бы не так опасно.

— Не так опасно? — рассматривая свои изношенные, припавшие пылью рантовые сапоги, переспросил Андрей. — А разве бывают неопасные дороги?

— Не знаю, — повел плечом Саша, — может, и бывают, раз говорят. Они ведь сталкеры, им виднее.

— Сталкеры? — механически переспросил Андрей и вдруг сменил тему: — Ты бы тоже хотел быть как они?

— Спрашиваешь еще, — горделиво вскинул подбородок тот. — Зачем же я вообще здесь?

— Думаешь, будет тебе так фартить, как им? — кивнул на кабину «Монстра» Андрей.

— Может, и будет, а нет так нет. Все равно это лучше, чем всю жизнь грести коровий навоз, тягать пропашник или горбатиться в цеху.

— Знаешь, мой друг Олег…

— Я знаю, — перебил его Саша. — Он не прошел отбор, провалился еще на втором экзамене. Куда его определили? Хоть не в коровник?

— В литейный, — не подымая головы, ответил Андрей. И хотя ему не понравилось то, как небрежно отозвался о его товарище Саша, он старался сохранять хладнокровие, лишь плотно сжал губы. Прежнее желание броситься Сашке в объятия, как к кровному брату, сменилось внезапным желанием врезать ему по лицу.

— Значит, горбатится в цеху, — так же бесчувственно констатировал он. — Хотя это еще ничего. Вон брат мой, Сенька, подрастет, так ему одна дорога — на коровник. Зрения тридцать процентов и с руками нелады: недоразвиты суставы. В общем, даже на нижние уровни, на комбинат никакой не возьмут. А ведь он неплохой парень, забавный, петь хорошо умеет, сам песни сочиняет.

— Я тебе просто хотел сказать, что не всем, кто хочет быть сталкером, выпадает такая возможность, и не все, кому она выпала, смогут ими стать, — отчеканил Андрей.

— Это ты на что намекаешь? — прищурился Саша, пряча обратно разложенную на коленях карту и сгребая в руку выпавшие на ступень бусы.

— Да чего ты напрягся-то так? Ни на что я не намекаю, я говорю, что думаю. Многие, кто, как ты сказал, тягают пропашник, могли бы тоже быть неплохими сталкерами. Просто не повезло им на отборе. А те, кто поступил на службу, могут так никогда ими не стать.

— Что ты имеешь в виду? — сдвинув брови, наморщил лоб Саша.

— А ты не понимаешь? Вспомни хотя бы мерзлых. Знаешь, они же могли так сновать через наш фургон, сколько им вздумается. Обволокли бы машины своими облаками на полдня, и пиши пропало. Хотя каких там полдня — часок с головой хватило бы, чтоб окочуриться. И где был бы твой сталкинг? Что на твоей надгробной плите написать: этого парня не зря отобрали, он был доблестным сталкером на протяжении пяти часов экспедиции?

— А на твоей — что? — В его голосе зазвучали недружелюбные ноты. — Он умничал на протяжении пяти часов?

— Так я ж просто рядовой, — словно невзначай скользнул он рукой по правому лацкану, к которому был приколот значок с изображением двух перекрещенных винтовок на фоне щита — необязательный атрибут военных в Укрытии. — А ты же ста-а-алкер…

Некоторое время тишину нарушал только заунывный свист сквозняка, проносящего внутрь «коробки» песчинки пыли. Тягостный, нудный мотив…

— Значит, за друга все-таки обиделся? — понимающе покивал Саша и отвернулся. — Я так и думал. Зря, я же не со зла. А относительно мерзлых… по-моему, ты бредишь. Тебе бы отдохнуть не мешало. Хочешь, я вместо тебя подежурю сейчас?

— Да нет, спасибо, — ошарашенный таким неожиданным поворотом событий, очнулся Андрей. — Я в норме.

— Ладно. — Саша поднялся на ноги, расправил плечи, похрустел шеей. — Тогда я пойду, как говорил Бешеный, костыли отброшу. Через три часа на смену. Не скучай здесь.

— Постараюсь, — прозвучало ему в ответ.

Становилось жарче. Стрелки на древних Андреевых часах — бабушкином подарке — указывали только на полдесятого, но снаружи уже здорово поджаривало, воздух становился спертым, влажным, с привкусом плавящейся канифоли — включился в работу криокупол.

Криокупол имел удачную конструкцию, он полностью накрывал и сами машины, выстраиваемые в форме прямоугольной коробки, и пространство внутри нее, предназначенное для людей. Эдакий зонт посреди пустыни, защищающий от немилосердно палящего солнца.

Снаружи машины обкладывались дополнительными металлоасбестовыми щитами, ко всему прочему, они не позволяли спасающимся от дневного пекла существам прорваться внутрь коробки под днищами машин и прицепов.

Стопроцентной защиты криокупол не гарантировал, мог в каком-то месте и прорваться, как сказали бы ученые, не выдержав сумасшедшего потока частиц энергии, что ниспосылало на него небесное светило. К тому же все зависело от места для стоянки. Если июльским утром вовремя не отыскать какой-нибудь тенистый уголок, до трех пополудни можно было задохнуться и под куполом…

Андрей расстегнул две верхние пуговицы и поднялся со ступени трапа, когда дверь «Форта» в дальнем конце отворилась и в проеме показалась знакомая лысая голова. Стахов Илья Никитич. Покачиваясь, он спустился по трапу на землю, достал из кармана очередную самокрутку и чиркнул спичкой об воротник. Не спеша раскурил ее, смакуя первые, самые лакомые затяжки. За ним из базы вышли еще несколько человек, спустились вниз, сгруппировались возле Тюремщика, продолжая о чем-то тихо беседовать. Предпоследним совещание покинул Крысолов, а за ним — о боже, у Андрея чуть челюсть не отвисла — грациозно выпорхнула девушка. Невысокая, но до одурения красивая, на вид лет восемнадцати-двадцати, с короткой черной стрижкой и непривычно темным оттенком кожи, как у тех девушек в купальниках на обложке календаря, нежащихся в солнечных лучах на фоне набегающих морских волн. Возможно, оттого ей так шел этот черный комбинезон, подчеркивающий налитые упругостью полушария груди и стройную фигуру? А возможно, и потому, что расстегнутые верхние пуговицы и закатанные до колен штанины придавали ее образу такую бурлящую сексуальность, что Андрей едва удержался на месте, чтобы не подойти и не посмотреть на нее вблизи, а при возможности и прикоснуться к этому необыкновенного цвета телу.

— Чего уставился? — знакомый голос мгновенно вывел его из состояния нирваны.

— Илья Никитич, извините, я…

— Я вижу. Попроще лицо сделай и не пялься на нее так, будто призрак увидел, она этого не любит.

— А кто это?

Стахов помолчал, безразлично окинул взглядом продолжающий спор военный ареопаг и снова затянулся. Он курил постоянно, был закоренелым курильщиком, наверное, лет с семи, но, как ни странно, никогда не кашлял, хотя пальцы и ногти на руках уже из пожелтевших давно превратились в коричневые, а были бы на голове волосы — независимо от цвета к сему времени стали бы как стог сена.

— Юля, — ответил он, спустя длившуюся для Андрея вечность минуту.

— Юля, — повторил Андрей, не замечая, как его лицо расползается в глупой улыбке. — А кто она?

— Девушка, не видишь, что ли?

— Я понял, что девушка. Но откуда она взялась здесь? Я никогда раньше ее не видел.

Минуту спустя пространство внутри «коробки» опустело. Люди, словно испугавшиеся солнечного света насекомые, скрылись внутри машин, а вместе с ними, будто растаяв в воздухе, исчезла и потрясшая Андрея девушка. Он не знал, в какой именно отсек «Форта» она вошла, ему достаточно было смотреть на то место, где она только что стояла, поглощая глазами вылепленный воображением ее силуэт.

— Ты многого еще не видел. Но это же не означает, что этого не было. — Стахов прошелся взад-вперед, то приседая, то, наоборот, вытягивая шею, как жираф, и крутя головой во все стороны. Андрей понимал, что ему следует заняться тем же, а именно проверкой герметизации купола в местах его крепления к машинам, но его взгляд словно расфокусировался, стал каким-то отвлеченным, мечтательным и настолько влюбленным, что даже Стахов не стал ничего говорить.

Кто знает, возможно, он вспомнил себя в таком же возрасте, когда впервые увидел в школе чудесную девушку по имени Ольга, после сыгравшую в его жизни важнейшую роль и не давшую ему умереть в то время, когда он желал этого превыше всего. А возможно, знал, что больше такой возможности у парня не будет, так пускай помечтает вдоволь хоть сейчас.

И определенно в чем-то был прав.

— Товарищ командир батальона, — поднял на Стахова глаза Андрей, лениво перемешивая ложкой в армейском котелке пахнущее размокшей древесиной варево, — можно вам задать вопрос?

— Андрей, кончай ты паясничать, — скорчил кислую гримасу Стахов. — Какой я тебе командир батальона? Где ты его видишь, батальон этот?

— Простите, — втянул шею тот и извинительно улыбнулся, — по старой привычке.

— Здесь мы все на одной должности, Андрей, — напомнил Стахов, облизнув губы. — Сборище смертничков.

Он отложил в сторону пустой котелок, затем, немного повозившись, достал из своего вещмешка алюминиевую кружку, бросил туда щепотку сушеной травы из бумажного свертка, похожего на тот, в котором он хранил табак для своих самокруток, и залил в нее кипятка.

— Чай пить будешь?

Андрей покачал головой. В такую жару о горячем чае ему думать совсем не хотелось.

— И напрасно. — Илья Никитич поднес кружку к губам и легонько подул на парящую жидкость. — Это специальный сбор трав, помогает лучше перенести жару. Таки не хочешь?

— Нет, спасибо.

— Послушай, — Илья Никитич отставил кружку на круглый раскладной столик, — я уже говорил, мы здесь все наравне, между нами теперь нет старшего и младшего по званию, окромя, естественно, Кирилла и старших по борту… хотя эти так, для галочки. То есть я хочу тебе сказать, что не обязательно каждый раз спрашивать, можно ли задать вопрос, потому что — конечно, в чем проблема? Валяй, но ты ведь умный парень, Андрюша, и должен знать, что есть много вещей, о которых мы с тобой никогда не сможем поговорить по душам. Как друг с другом. Ты меня понимаешь?

Пялясь в котелок с остывающей жижей, Андрей все не мог переварить услышанное. Неужели Стахов умеет говорить? Ведь на заставе тот всегда словно играл в молчанку, только необходимые команды изредка слетали с его уст. Такая открытость не могла не радовать Андрея, враз почувствовавшего себя на короткой ноге с бывшим комбатом.

— Так что ты хотел спросить-то?

— А… так какой дорогой решили ехать? Узкой или мастиралью? — наконец определился с вопросом Андрей.

— Магистралью, — поправил Стахов. — Решили, что магистралью, хотя мне эта затея не очень-то по душе. — Он поднес кружку к губам и немного отпил своего чудотворного чая. — Они думают, что так будет быстрее. А по мне, куда ни поедешь, везде весело будет. Хоть по магистрали, хоть по проселочной.

Наступила пауза. Стахов хлебал свой чай, а Андрей в уме материл себя за то, что из множества вопросов, что одолевали его почти всю сознательную жизнь, он не может вспомнить ничего достойного. О чем же спросить? Об Укрытии? Что именно? Ворошить историю? Так наслышан вроде бы. Слухов предостаточно, причем в желании приврать многие рассказчики преуспевали настолько, что иногда невозможно было отделить правду от выдумки. Так о чем же спросить? Может, о нем самом, о Стахове? Да, есть несколько интересных моментов, но спрашивать о них сразу в лоб как-то тупо. О других сталкерах? О ком, например? О Крысолове?

Черт, как же он мог забыть — о Юлии!

Но едва Андрей открыл рот, чтобы поинтересоваться личностью поразившей его девушки, как эту мысль решительно смела другая.

— Илья Никитич, а вы отца моего знали? Юрий Иванович Чекан его звали.

— Чекан? — Лоб Стахова рассек глубокий вертикальный ров. — Так ты сын Юры Чеки?

— Да… — пожал плечами Андрей.

— Занятно. — Стахов отставил осушенную кружку, заглянул молодому бойцу в глаза, пытаясь, наверное, отыскать общие черты с давно пропавшим биологом, удивленно хмыкнул. — Так ты, стало быть, Чека-младший? Занятно, занятно. Вот уж не думал, что повстречаю его потомка столько лет спустя.

— Так знали?

— Знали, — вздохнул Стахов и, пошарив в кармане штанов, вынул другой сверток, в котором хранилась махорка, — отчего же не знать? Не вплотную сотрудничали, конечно, профили, сам понимаешь, у нас разные: я на заставе, он — в лаборатории. Но общаться приходилось, и стрелять в тире его я учил. Бездарный из него был стрелок, скажу тебе. — Стахов улыбнулся, Андрею показалось, что эта улыбка хоть и длилась жалкую долю секунды, но все же была непритворной, искренней. — Мог три рожка высадить, и все мимо. Меткости в глазу, как и у Бешеного, — ноль. А вот человек был душевный, умный, пообщаться можно было.

— А о том, что с ним случилось, вы что-нибудь знаете?

Некоторое время Илья Никитич сосредоточенно мастерил себе самокрутку. Андрей даже успел подумать, что тот не расслышал вопрос, и хотел было уже его повторить, как Стахов, проделав снова фокус с поджиганием спички от воротника, раскурил самокрутку и сказал:

— Поверь мне, парень, не больше, чем ты. Гребешков, тот сталкер, что сопровождал группу твоего отца, пробыл больше недели на поверхности. Он вернулся практически без одежды, обгоревший весь, израненный. Голова раздута, — Илья Никитич выставил руки, будто держа в них невидимый огромный мяч, — что твой глобус, череп просмотреть насквозь можно, мозги — как мутная вода. Что он мог рассказать? Не укрылись от солнца, все умерли, он один выжил. Вот и все, о чем мы узнали перед тем, как он скончался на заставе. Поисковых групп никто не высылал, к тому же, пойми правильно, куда высылать, в каком направлении? В общем, давно это было. Сколько ж лет уже прошло?

— Двенадцать, — твердо ответил Андрей.

— Двенадцать, — задумчиво повторил Стахов. — Твой отец был славным парнем, и это самое главное. Мне он лично как человек нравился, а тебя, не сомневайся, больше жизни любил. Да вся биолаборатория тебя тогда на руках носила — одного из первых младенцев, родившихся без патологий. Но что случилось, то случилось. Твой отец был слишком предан работе, она его и погубила. Много людей, Андрей, вышли на поверхность и не вернулись. Слишком много.

— Знаю, — рассеянно сказал Андрей, свесив голову. — Я его и не помню совсем. Мать лишь иногда расскажет что-то, а фотографий так и вовсе никаких не сохранилось. Был отец, и как будто и не было его никогда.

— Мои родители были членами Военного совета, — вдруг сказал Стахов, выпустив дым через ноздри. — Полгода уже как в Укрытии жили, мне было тогда десять лет. Творилось в Укрытии черт-те что! Повстанческие движения, бунты, а свободный доступ к оружию делал свое дело. Стреляли, как в тридцатых годах. Там, в зале Совета, где проводятся совещания, краска уже в двадцать слоев, наверное, нанесена, а пятна крови все равно проглядывают. Хотя уже три десятилетия прошло.

— Ваших родителей убили?

— Знаешь, кого называли толпой? — задал встречный вопрос Стахов.

— Знаю, — кивнул Андрей, — это те, кто вначале попал в Укрытие незапланированно.

— Да, тогда вместо шести тысяч человек в него натолкалось почти восемнадцать. Случайные граждане, оказавшиеся в нужное время и в нужном месте. Это было неуправляемое стадо, озверевшее, полное отчаяния. Попав в Укрытие, они убивали всех без разбору, начиная с тучных олигархов, вырезая их целыми семьями, и заканчивая мелкими политиками, выкупившими так называемые докторские квартиры для своих огромных семей.

С другой стороны, их можно было понять: у них под домами строили убежище, а их самих хотели бортануть, мол, извините, ребятки, для вас здесь мест нет. Вот они и мстили… В тот день, так уж получилось, ранили только нашего старейшину и уважаемого всеми нами Василия Андреевича, всех остальных убили, в том числе и моих родителей. Иногда мне кажется, что лучше бы они ушли на поверхность и не вернулись. Хоть умерли бы за дело. А так… постреляли, как уток на воскресной охоте.

Стахов вздохнул, погладил рукой щетину на подбородке, сплюнул.

— Могу с уверенностью сказать, что тебе повезло, парень, родиться не в те времена. Мало того что радиация проникает внутрь — Укрытие ведь изначально задумывалось для длительной консервации, то есть все входы-выходы были опечатаны и открывать их следовало не раньше как через двадцать лет! — так еще и эти каждый день укорачивали жизни сотням людей.

— А для чего же их открыли, эти выходы?

— Так это они и открыли. Придурки! — Стахов поморщился и снова сплюнул. Самокрутка дотлела до середины, но он о ней напрочь забыл, погрузившись в пучину воспоминаний. — Ломанулись за своими родственниками и вещами, что забыли! Дурачье. Оно же все светилось, барахло это, «гейгер» трещал как сумасшедший, а они все тащили, тащили… Деньги, украшения, провиант, одежду, даже кошек, с которых шерсть слезала, как парик, мать его! Каждый хотел взять самое ценное из дому в надежде, что оно еще пригодится.

— Зачем же вы их впускали?! — округлил глаза Андрей.

— Нас, — Илья Никитич ткнул себя в грудь большим пальцем, — еще не было. Я же говорил: никаких застав, никаких патрулей. Каждый сам за себя, к тому же их было больше.

— А как все закончилось? Ну, потом же все улеглось, ведь так? Куда делась эта «толпа»?

Стахов пожал плечами, сунул в зубы самокрутку и сделал последнюю затяжку, прежде чем бесшумным щелчком отправить окурок под машину.

— Естественный отбор, наверное. Большинство смирилось с предложенным военными порядком, кто-то не вернулся из города, кто-то, получив приличную дозу облучения, умер в изоляционных камерах, а самых яростных бунтарей со временем удалось обезвредить…

— Убить?

— Да, Андрей, убить. Никто не играл в милицию и судей. — Стахов поднялся, достал из нагрудного кармана платок и протер им лоб.

— А почему для них не было убежища, для простых граждан? Ведь все бы обошлось, если бы они знали, что у них есть свое убежище.

— Почему ж не было? — Стахов будто бы удивился. — Было.

Он отошел в сторону, присел на ступень трапа «Монстра», где еще недавно сидели Андрей с Сашей, и принялся расшнуровывать свои ботинки. В его поведении больше ничего не напоминало того Стахова, что был начальником на своей заставе. Господи, да ведь он даже не разрешал расстегнуть верхние пуговицы на кителе!

— Можешь тоже разуться. В это время суток, — словно прочитав мысли Андрея, сказал он, для уверенности еще раз взглянув на часы, — ничто не будет нас беспокоить. Вся тварь по закуткам, сейчас слишком жарко.

Это было как нельзя кстати. Сапоги стали горячими, будто вот-вот собирались расплавиться, а портянки уже давно сползли, натерев раны на ногах, и поэтому большего удовольствия, чем сбросить эту надоевшую кирзу, нельзя было и придумать.

Стахов бережно отставил свои ботинки в сторону, с неким наслаждением пошевелил набрякшими пальцами, после чего его лицо приняло выражение глубокого удивления.

— Ты что, ничего не слышал про Укрытие-1? — Андрей отрицательно покачал головой. — Ну, в принципе, это и понятно. До твоего рождения там уже никого не осталось, хотя о нем предпочитали помалкивать и раньше. Гражданским знать о его существовании не нужно было, а кто знал, тот особо не распространялся на эту тему. Это как раз для них, простых смертных, и строилось то убежище. Только ты ж ведь сам понимаешь: сроки строительства, качество материалов и прочее, что имело отношение к выживанию после ядерного удара, — фильтры, генераторы, склады провизии, одежда, медикаменты, — все было для них совсем другим. Да и место расположения… За городом, в поле, почти под Васильковом. Кто туда успел бы добежать? Хотя по размерам оно было гораздо больше нашего, которое строилось исключительно для ВИП-персон и «нужных» людей, вот вроде твоих родителей.

— И что?

— А то, что это Укрытие-1 до момента начала военных действий… — Илья Никитич внезапно прыснул со смеху, словно психопат, вспомнивший забавный момент из прошлой жизни. — До момента военных действий… — смеясь, повторил он, оскалив пожелтевшие зубы. — Ну и слово придумали! Какие же, на хрен, действия? Летящая ракета — это разве действия?

Угомонился он не сразу. И даже взгляд Андрея, в котором читались смешанный испуг и смятение, не мог вывести его из этого припадочного состояния.

— Так что до начала войны? — напомнил ему Андрей, заменив «смешное» слово на более, как ему показалось, уместное.

— Ладно, Андрюха. — Стахов прекратил смеяться, поднялся со ступеней, потянулся, широко раскинув руки. — Хорош трендеть, а то уже голова от всего этого болит.

— С чего это? Сказал «А», говори «Б», — прозвучал сзади чей-то мягкий, но в то же время властный голос, не подчиниться которому было просто невозможно.

Стахов с Андреем оглянулись одновременно. На ступенях «Форта» сидел, горделиво расправив старческие плечи и вытянув тощую гусиную шею с натянутыми, словно мачтовые тросы, жилами, Василий Андреевич. На его лице играла улыбка. Когда он там появился и как много успел услышать из рассказанного Стаховым, ни один из дежуривших представления не имел, и это обстоятельство, без сомнений, не могло не тешить старика. Андрея во внимание он не брал — молод тот еще совсем, — а вот Никитича он знал достаточно хорошо. Знал, старый волк, что тот небось уже проклинает себя в уме за то, что, во-первых, не сумел вовремя заметить постороннего движения, ведь старик не призрак, вошел, стало быть, через дверь; а во-вторых, и это хуже всего, за то, что поймали его с поличным за распространением секретной информации. И главное, перед кем распространялся-то? Перед мальцом, у которого еще молоко на губах не обсохло?

Конец ознакомительного фрагмента.