Макс Бор и Зеленая Борода

Дмитрий Кириллов, 2022

«Звонок с урока, длинный и протяжный, звонким металлом тысячи бубенцов пронёсся по тихим и пустым коридорам школы. Ещё мгновение, и тишина исчезнет, будто и не бывало. Затопают бесчисленные ноги – совсем крошечные и большущие, аж сорок пятого размера, ножищи. И грянет хор голосов, самых разных: от тонких, пронзительных дискантов до густых, хоть и ломких ещё, басов. Максим Бор швырнул школьный рюкзак, набитый учебниками, в угол напротив кабинета биологии и плюхнулся сверху сам. Прижавшись спиной к прохладной стене и скрестив ноги по-турецки, Максим перекидывал с ладони на ладонь теннисный мячик, чтобы занять руки и хоть как-то отвлечься от собственных невесёлых мыслей. Отвлечься от мыслей не получалось…»

© Кириллов Д., текст, 2022

© «Геликон Плюс», макет, 2022

* * *

Посвящается моим ученикам, очень разным, но неизменно замечательным. Молодым и совсем-совсем юным людям, с которыми мне никогда не было скучно.

Часть первая. Зелёная Борода

Глава первая

Звонок с урока, длинный и протяжный, звонким металлом тысячи бубенцов пронёсся по тихим и пустым коридорам школы. Ещё мгновение, и тишина исчезнет, будто и не бывало. Затопают бесчисленные ноги — совсем крошечные и большущие, аж сорок пятого размера, ножищи. И грянет хор голосов, самых разных: от тонких, пронзительных дискантов до густых, хоть и ломких ещё, басов. Максим Бор швырнул школьный рюкзак, набитый учебниками, в угол напротив кабинета биологии и плюхнулся сверху сам. Прижавшись спиной к прохладной стене и скрестив ноги по-турецки, Максим перекидывал с ладони на ладонь теннисный мячик, чтобы занять руки и хоть как-то отвлечься от собственных невесёлых мыслей. Отвлечься от мыслей не получалось.

— Класс! Двойка за итоговую контрольную по биологии в 2002 году! Два-ноль, ноль-два, и — два. Как в кино, волшебная, блин, магия чисел! Теперь на осень оставят… Просто класс!

Две тысячи второй год резво мчался по планете Земля, по бескрайней России. Не миновал он, конечно же, и ничем особо не примечательный посёлок Иванов Мох, что под Тверью. В посёлке этом и жил наш герой, тринадцатилетний подросток с редкой фамилией Бор. Две тысячи второй…

«Зеркальный» год с уникально красивым сочетанием цифр, восхищались романтичные оптимисты. Судьба нам дважды двоечку поставила, да ещё два нуля умудрилась меж ними впихнуть, ответствовали им желчные пессимисты. Две тысячи второй… Былой страх перед неотвратимым миллениумом успел позабыться, и люди проживают каждый день нового, третьего тысячелетия так просто и обыденно, будто это — не то самое загадочное, таинственное будущее, о котором так много писали фантасты в XX веке. Мобильные телефоны успели стать вполне обыкновенным явлением, но пока ещё не звонят на все лады из каждой старушечьей авоськи и из каждого школьного ранца. Его величество Интернет шагает по просторам нашей необъятной Родины семимильными шагами, проникая в жизнь каждого человека, медленно и неумолимо тесня своими широкими виртуальными плечами телевидение, радио и простое человеческое общение. В крупных городах уже не принято, как в 90-е, надевать спортивный костюм, собираясь в кафе или на дискотеку. В городах малых же синий «Адидас» с белыми полосками — пока вполне себе выходная, вечерняя одежда. В такой и в кафе можно, и в гости, и на дискотеку. Зато уже не каждая танцевальная вечеринка непременно заканчивается дракой. Пиво не считается алкогольным напитком и посему круглосуточно продаётся в каждом ларьке. Легкомысленная, праздно шатающаяся молодёжь, как студенты и совсем зелёные ещё школяры, активно приобщается к пенному хмельному напитку, пользуясь его доступностью и дешевизной. Читающая же молодёжь уже оценила по достоинству миры Толкина и даже успела немного охладеть к ним. Достаточно, чтобы начать с головой погружаться в пучину «поттеромании». После школы многие мечтают пойти в топ-менеджеры и очень немногие — топать в солдатских берцах. Две тысячи второй год…

Максим, устав подпирать стену, встал и прошёлся по коридору взад-вперёд, разминая затёкшие ноги, продолжая перекидывать с ладони на ладонь теннисный мячик. Максиму тринадцать лет от роду. Среднего роста, худощавый. Круглое, добродушное лицо. Непослушная светлая чёлка спадает на крутой, упрямый лоб. Небольшие серо-голубые глаза с хитринкой глядят весело и задорно, а в самой их глубине лихо отплясывают развесёлый танец два солнечных зайчика. Максим — мальчик очень неглупый и с богатой фантазией, но при этом убеждённый лентяй и прогульщик.

— Сущий ангел! — скажет о нём один человек, глядя на простоватую улыбку на румяном, совершенно детском лице.

— Плут и мелкий хулиган! — скажет другой, посмотрев внимательно мальчишке в глаза и рассмотрев тех самых непоседливых солнечных зайцев.

И оба этих человека, что интересно, будут по-своему правы. Вот лучший друг Максима, Денис Фомин, никаких двойственных ощущений у окружающих не вызывал.

— Сущий разбойник! — твердили в один голос учителя и соседи. Было и правда в смугловатом, вечно чуть насупленном лице Фомина что-то эдакое разбойничье, разудалое. Что-то из времён Разина или Пугачёва. Интересно, что все самые отменные каверзы друзья вытворяли вместе. Причём идейным вдохновителем, как правило, выступал Бор. Влетало же чаще одному Денису. Марина Семёновна, классная руководительница 7-го «А» класса, в котором учились Бор и Фомин, была убеждена, что во всём и всегда виноват Денис.

— Максим — мальчик ленивый, конечно, но не хулиган, — говорила она. — Всё же из интеллигентной семьи! Вот Фомин — другое дело! Он и Бора сбивает.

Денис в ответ на все обвинения в свой адрес отнекивался, огрызался, но Максима никогда не сдавал. Как истинный друг и настоящий мужчина. Впрочем, о Денисе Фомине — несколько позже. Мы ещё не раз встретимся с ним на страницах этой книги.

В детстве Максим очень не любил свою фамилию. Она казалась ему нелепой, глупой. Более того, напоминала об отце, которого мальчик не любил вспоминать. Максим даже подумывал взять, когда вырастет, девичью фамилию матери и стать Ивашовым. Простая русская фамилия. К тому же мама у него — Ивашова, бабушка тоже… Но со временем мальчику начала нравится его странная, иностранная фамилия. Было в ней что-то загадочное, шпионское, даже супергеройское. Макс Бор. Звучит? Максим даже попросил близких называть себя теперь именно «Макс». Мама и Денис послушно приняли его правила игры, а вот старозаветная бабушка решительно отказалась и продолжала называть, как и раньше, Максимкой.

В школе же фамилия «Бор» многим не давала покоя. Как только Максима не дразнили! Наиболее оригинальное прозвище, пожалуй, придумала языкастая всезнайка из девятого класса Яна Плавская: Нильс Бор. Не то чтобы Максима особенно обижало сравнение со знаменитым физиком… Но кто эта долговязая каланча такая, чтобы его подкалывать! Поэтому, заслышав ехидное: «О! Сам Нильс Бор идёт, надо же… Какие люди — и без охраны!» — Бор вопил в ответ: «Привет, Поплавская! Вали в “Красной шапочке” сниматься!. А так как «охрана» обычно оказывалась поблизости, вопил Бор не соло, а дуэтом. С Фоминым. Очень громко и весьма немузыкально. На всю школу. Красной Шапочкой Плавскую в школе дразнили с первого класса, чем изрядно ей надоели. Прозвище упорно не хотело отлипать: старую советскую киносказку, как назло, показывали по телевизору каждые летние каникулы. Так что, услышав дружный ответный рёв мальчишеских глоток, девушка сразу переставала весело хихикать, становилась пунцовой, будто головной убор героини той самой сказки, и начинала злобно шипеть в ответ что-то совсем уже не остроумное. Но Макс с Фомой, как правило, шипения этого уже не слышали. Ибо завуч Нонна Филипповна, женщина могучая и суровая, уже волокла друзей за шиворот в свой кабинет. Для очередной беседы о дисциплине на переменах.

На лестничной клетке послышались шаги и позвякивание ключей. Даниил Алексеевич Коршунков, учитель биологии, высокий широкоплечий мужчина лет двадцати пяти, с зачёсанными назад длинными русыми волосами, держа под мышкой толстую стопку тетрадей, подошёл к кабинету. Удерживая одной рукой рассыпающиеся тетрадки, он принялся отпирать дверь. Открываться дверь никак не хотела, ключ проворачивался в замке. Максим подошёл, поздоровался и предложил:

— Давайте лучше я, Даниил Алексеевич!

У Бора, знавшего один хитрый секрет, справиться с личиной замка получилось практически мгновенно, и учитель с учеником вошли в класс.

— Ты, видимо, насчёт той контрольной, Максим? — спросил Даниил Алексеевич. — Что же ты так поздно опомнился-то? Честное слово, даже обидно за тебя!

Макс молча сопел, глядя в пол и ковыряя носком правой ноги выщербину на линолеуме. Ему было стыдно. Конечно, был бы на месте Коршункова любой другой педагог, пусть даже сам директор школы, всё было бы иначе. Макс по своей привычке корчил из себя скомороха с воскресной ярмарки: шутил да зубоскалил. А выйдя из кабинета, уже через три секунды забыл о какой-то контрольной и о том, что его кто-то там отчитывал за лень и разгильдяйство. Коршунков же — дело другое. Даниила Алексеевича Макс слишком уважал. Как, впрочем, уважали его и большинство ребят в школе. Даже самые отпетые обормоты из 9-го «Б», которых давно уже взяли «на карандаш» и директор школы, и местный участковый, соглашались с тем, что «Данила — чувак нормальный, с понятием». Опустим нелепое «чувак». А вот слово «нормальный» было слишком скучным, чтобы описать учителя Коршункова. Пыльным это слово каким-то было, словно извлечённым из ветхого сундука. Неинтересным.

Чем же был так примечателен учитель средней школы Д. А. Коршунков? Приехал в Иванов Мох Даниил Алексеевич год назад. Все поселковые считали, что он быстро одумается и уедет: культурный молодой человек, сугубо городской, университет закончил. Лето, может, и поживёт, конечно… Ягоды, грибы, рыба. Девчата опять же поселковые, не избалованные культурным обхождением. А потом, как зарядят осенние дожди, сбежит, никуда не денется! Но учитель не сбежал. В клуб, в котором и возле которого коротала вечера поселковая молодёжь, практически не ходил. Подолгу просиживал в школьной библиотеке, либо дома, в квартире, что ему выделили от школы. И опять же с книгой. Не пил!!! Бегал по утрам. Со всеми был приветлив и подчёркнуто вежлив. К коллегам и соседям обращался исключительно на «вы». В общем, делал всё, чтобы вызывать у местных раздражение пополам с любопытством. А спустя полтора месяца, на линейке, посвящённой Дню знаний, директор школы Нина Григорьевна после традиционной речи, содержание которой было известно от первого до последнего слова всем ученикам, объявила:

— Ребята, познакомьтесь с нашим новым учителем! Его зовут Даниил Алексеевич. Он будет вести у вас не только уроки биологии и краеведения, но и тренировки по карате! Даниил Алексеевич — спортсмен, начал заниматься ещё тогда, когда был таким же школьником, как вы сейчас. Он неоднократно принимал участие в соревнованиях, завоёвывал награды. Теперь он всему научит вас. Принимать в секцию он будет, конечно же, только тех, кто хорошо учится и у кого хорошая дисциплина!

Принимал в секцию Коршунков всех желающих, даже самых отпетых. И — о чудо! — отпетые эти начинали на глазах меняться. Не с руки ведь как-то пытаться «держать хулиганскую стойку» перед человеком, который настолько сильнее и быстрее тебя, что просто уму непостижимо. И при этом вежлив, спокоен, уверен в себе. Поневоле задумаешься: а не должен ли по-настоящему сильный и уверенный в себе человек всегда быть вежливым и спокойным? Задумаешься — и сам того не заметишь, как станешь чуточку другим. Но, даже изменившись, не перестанешь удивляться тому, какой же всё-таки странный и неожиданный человек учитель и тренер Д. А. Коршунков: легко может сломать кирпич ребром ладони, но всегда говорит, что интеллект и нравственные принципы важнее грубой силы. Настаивает на том, чтобы ребята больше читали книги, старается заразить учеников любовью не только к спорту, но и к науке, культуре.

Очень скоро Даниил Алексеевич стал неимоверно популярен не только в школе, но и за её пределами. За глаза его все, от мала до велика, называли Данила-мастер. Кто впервые так назвал учителя и тренера Коршункова, никто уже и не помнил, но приклеилось это гордое прозвище к нему намертво. Все были рады переезду в Иванов Мох Коршункова, но более всех — школьный физрук Виктор Николаевич Попойников. Виктор Николаевич был человеком пьющим. В той мере пьющим, что его «говорящая фамилия» давно перестала кого-то забавлять. На работу физрук, как правило, приходил уже изрядно нетрезвым. Затем дополнительно «поднимал градус» у себя в закутке, гордо именующемся «тренерской». С учениками у Попойникова установились отношения, при которых никто друг другу не мешал. Опираясь в большей мере на собственное настроение (которое во многом зависело от типа напитка, употреблённого внутрь), чем на учебный план, физрук кидал детям футбольный мяч, либо выдавал ракетки и шарики для настольного тенниса. После он тихо дремал в углу на стуле весь урок напролёт.

— Опять дрыхнет наш Попойников! — смеялись пацаны да девчонки.

— Какой там Попойников? Тут уж вообще полный Покойников! — блистал остроумием кто-нибудь из самых бедовых. — Бухой в нуль, только бы на пол не напрудил!

— А ты тряпку подложи, коль такой заботливый! — кричали остряку в ответ. — Или банку поставь какую.

— Да не вопрос! Только, чтоб всё по чесноку было, давайте кто-нибудь со мной в «камень-ножницы» вначале. Кто продует — летит за тряпкой.

В общем, когда Попойников выходил к концу урока из своего анабиоза, под стулом у себя обнаруживал половую тряпку. Или некую ёмкость вроде пустой консервной банки. Физрук не обижался. Он давно разучился это делать. Директор терпела Попойникова за былые заслуги, а также за то, что помимо «проведения» уроков физкультуры и труда, он совершенно бесплатно выполнял роль рабочего по зданию. С появлением секции Коршункова на уроках физкультуры стало исключительно малолюдно и тихо. Члены секции получали у тренера специальные справки, и к физруку могли являться лишь на зачёты. Довольный жизнью и энтузиастом-каратистом Попойников теперь мог преспокойно уходить дремать в тренерскую, оставляя двоих-троих не охваченных эпидемией карате вяло пинать мяч в зале.

Занимались в секции у Коршункова и неразлучные Макс Бор с Денисом Фоминым.

— Я бы хотел сделать тебе одно предложение, Максим… — интригующим тоном проговорил Даниил Алексеевич.

Максим удивлённо посмотрел на своего педагога. Другой бы учитель на его месте распекать начал, грозить вторым годом, а тут на тебе — предложение. Впрочем, чему удивляться? Это же Кор-шун-ков!

— Какое предложение, Даниил Алексеевич? — спросил Бор.

— Видишь ли, Максим… Как ты относишься к науке? А точнее, к биологии как к науке? Открывать новые вещи, которые до тебя не были никому известны, исследовать природу, наблюдать за животными… Биология ведь, как ты знаешь, изучает живой мир планеты. Человек — всего лишь часть живого мира, хоть и частенько забывает об этом, нахлобучив себе на голову когда-то корону царя природы. Но ведь не станет животных и растений — не станет жизни на планете. А значит, не станет и нас, людей!

Максиму стало скучно.

— Ну, это… Природу надо защищать… — рассеянно пробормотал он. Максим очень уважал своего тренера и учителя, но биология была ему глубоко не интересна. Впрочем, как и география, химия, физика и любая другая наука. Мальчик стоял, заложив руки за спину, кусал нижнюю губу и рассеянно глядел мимо учителя. Там за его спиной, за настежь распахнутым окном, начиналась настоящая жизнь. Там начиналось ЛЕТО…

Даниил Алексеевич внимательно посмотрел на Макса, затем, проследив за его взглядом, взглянул в окно, чуть заметно улыбнулся и произнёс, чуть понизив голос:

— На самом деле, Макс, с заданием, которое я хочу тебе дать, справится не каждый. Это задание для сильного, смелого и внимательного человека.

Бор перестал скучать. Он посмотрел на учителя с неподдельным интересом.

— А что надо будет делать?

— Ты хорошо знаешь речку нашу, Бобриху?

— На пять баллов! — хвастливо заявил Макс, но потом вспомнил про другие свои «два балла» и добавил уже гораздо скромнее: — Прилично знаю, Даниил Алексеич, мы же с пацанами с детства постоянно на реке. Зимой даже по льду на лыжах бегаем.

— Ну, до зимы далеко, а вот лето это ты точно проведёшь на реке. Если, конечно, готов стать… агентом-исследователем.

Словосочетание «агент-исследователь» Максу понравилось. Было в нём что-то такое… Сразу вспомнились любимые «Секретные материалы» и агент Фокс Малдер.

— Всегда готов! — быстро, чётко, совершенно по-пионерски отчеканил Бор, рождённый в самом конце 80-х годов XX века и, разумеется, не бывавший не только в пионерах, но даже в октябрятах.

— Что ж, твой энтузиазм мне нравится. Итак. Я подготовил для тебя темы научно-исследовательских работ. Повторю: научно-исследовательских. Забудь на время, что ты ученик седьмого класса. На это лето ты становишься человеком науки. Так что прошу тебя отнестись к работе со всей серьёзностью! Ты можешь изучать водные растения, можешь — видовое разнообразие рыб Бобрихи. А можешь взять экологическую тему — обследовать берега и дно реки. Выявить места, которые наиболее загрязнены. Попытаться выявить причину: что это — безответственность рядовых граждан, наших с тобой соседей, или же тех, кто руководит предприятиями нашего района. Нужно будет проанализировать, порассуждать. Да, места наибольшего экологического бедствия необходимо будет нанести на карту. В конце лета мы проведём большой школьный субботник, полечим немного нашу Бобриху.

— А можно я про рыб тему возьму. И экологическую тоже, — загорелся Бор.

— А потянешь две темы, Максим? — усомнился Коршунков.

— Да потяну, не волнуйтесь! — убеждённо заявил Макс. — Только, Даниил Алексеевич, а можно я не один буду работать, а с Фомой? Ну с Фоминым то есть.

Глава вторая

— Делать тебе нечего! — категорично выпалил Денис Фомин и выразительно покрутил пальцем у виска. — Дурила! Меня ещё припряг… Лучше бы осенью всё пересдал, и всё! Ты что думаешь, охота педагогам с тобой возиться? Сдал бы, как миленький, и перешёл в восьмой. А теперь будешь по реке целыми днями шастать, как заведённый. Тоже мне исследователь… Академик!

Фомин удивительно не похож на своего лучшего друга Макса: невысокий крепыш, темноволосый и кареглазый, с сильными мозолистыми руками настоящего мужика, привыкшего с малолетства к простому и грубому физическому труду. В отличие от Бора, Денис — не большой любитель читать, да и к современной музыке относится с некоторой прохладцей. Фомин из тех людей, кому в этой жизни всегда и всё ясно. Жизнь для Дениса — прямая, основательно укатанная дорога, хорошо освещённая фонарями. После школы — в армию. Желательно, конечно, попасть в десантуру, как его отец когда-то. Или, скажем, в морпехи. Потом — на сверхсрочную. А не выйдет — можно после армии в менты податься, в район или в область. Нормальный мужик — это мужик в форме. Все остальные — так, «буратины», заготовки под человека. Добрый и даже мягкий от природы Денис выбрал для себя эту установку раз и навсегда и всячески старался ей соответствовать даже в мелочах: говорил рублеными фразами, был несколько грубоват в общении с друзьями, соседями и даже — с девчонками. Макс слишком хорошо знал своего друга, поэтому только усмехнулся, когда тот «включил солдафона».

— Ну, завёл старую песню. Слушай, я вообще не знаю пока, что моё, а что — не моё. В поиске я, понимаешь? Вначале же может казаться: фигня фигнёй, потом распробуешь — так и не фигня ни разу, а наоборот, вполне прикольное дело, интересное. Может, и наука эта, биология разная — не муть вовсе. Ты лучше скажи, со мной ходить по реке будешь? Тебе, кстати, можно и не ходить. У тебя же оценка стоит уже. Тебе — так, по желанию.

— Ага… Одного тебя брошу, ходи-гуляй. Знамо дело, буду!

Ночью Максиму приснился очень странный сон, интересный и захватывающий, будто хороший фантастический фильм. Он, Макс Бор, бредёт по берегу реки. Вернее, реку он ещё не видит, но точно знает, что там, за камышами, небывало высокими и густыми, будто бамбуковые заросли горного Китая, течёт Бобриха. Именно Бобриха, а не Нил, Амазонка, и даже не Волга. На небе играет лучами солнце, ярко-оранжевое и какое-то ненастоящее, будто нарисованное. Громогласно стрекочут кузнечики, и песня их звучит не как обычное стрекотание, а будто целый струнный оркестр: скрипки, виолончели. По обочинам тропинки, по которой идёт, осторожно ступая, Макс, сидят лягушки. Или жабы? Он не может разобрать. Здоровенные, с большое блюдце, ярких, кричащих цветов. Будто живая радуга. Одна красная, другая — оранжевая. И так далее, вплоть до фиолетовой.

— Каждый охотник желает знать, — бормочет Максим про себя слова детской запоминалки, — где сидит фазан.

Жабы сидят молча, не двигаясь с места, только хлопают удивлённо глазами, глядя на Макса. Так, будто никогда в жизни не видели человека. Затем самая первая из жаб, красная, запевает. Густо, басовито, но очень музыкально. Голос её… Он просто ни на что не похож. Так хочется описать его как-то, этот голос, чтобы запомнить, а потом, возможно, даже рассказать кому-то, но подходящие слова решительно не хотят находиться. Максим раздражённо пинает, не просыпаясь, скомканное одеяло. Меж тем запела и вторая жаба, тоном выше, третья. И так — все семь. Самая маленькая, фиолетовая, поёт самым высоким тоном, тоненько, даже немного пискляво. Голоса жаб сливаются воедино со звуком скрипок и виолончелей кузнечиков, и начинает выстраиваться мелодия. Прекрасная мелодия. Удивительно. Вот бы записать её на кассету или на «болванку»! Но как? Максим снова пинает многострадальное одеяло. И в этот самый момент сквозь жабий хор и звуки музыкальных инструментов он слышит голос. Звучный, властный, но при этом очень спокойный. Голос этот идёт не снаружи, а будто бы изнутри, рождаясь в голове Максима, в самых глубоких недрах его мозга.

— Приветствую тебя в моём мире, маленький человек! Спускайся сюда, на берег, я буду рад познакомиться с тобой! Ступай по тропинке, налево.

Следуя указанию голоса незнакомца, Бор повернул налево, прошёл ещё совсем немного и, раздвинув высоченные камыши, вышел на берег. Под ногами заскрипел песок. Крупный, жёлтый, чистый. Он устилал всё вокруг пополам с белыми и коричневыми ракушками. Это был пляж, и он был огромен. Тянулся, насколько хватало глаз. Столько песка и ракушек за раз Максим не видел даже на Чёрном море, в Туапсе, где отдыхал однажды с мамой. Самое удивительное было даже не то, что тут, возле его родного посёлка Иванов Мох, раскинулся черноморский пляж, а то, что его чистые пески омывали воды речки Бобрихи.

— Маленький человек! — услышал Макс снова. И опять не ушами, а будто бы внутри себя, но отчего-то точно зная, что тот, кто произнёс эти слова, находится совсем рядом. Макс обернулся.

Прямо за его спиной возвышалось невесть откуда взявшееся сооружение. Несколько огромных раковин, принадлежавших когда-то совершенно невероятным, исполинским моллюскам, окружали одну, самую крупную, не менее двух метров в диаметре. В раковине этой вальяжно, будто на троне, расположилось существо столь странное, что Максим от удивления даже приоткрыл рот. У существа была крупная, несколько приплюснутая голова со спутанной шевелюрой зелёных волос и такой же зелёной длинной бородой. Умные глаза существа смотрели столь проницательно, что казалось, будто заглядывали в самую душу. В их странной золотисто-синей глубине играли весёлые искорки. Тёмно-зелёное трёхметровое тело незнакомца, длинное и обтекаемое, заканчивалось широким раздвоенным хвостовым плавником. Вдоль всей спины создания тянулся кожистый гребень, подобный тому, какой бывает по весне у тритонов. Только тёмно-малинового цвета. Того же цвета была кайма на хвостовом плавнике существа. Мощные перепончатые лапы с силой упирались в края раковины, слегка приподнимая переднюю часть тела незнакомца, что делало его осанку по-царски гордой и величественной…

— Здравствуй, маленький человек. Я рад тебе.

— Здравствуйте! — ответил Максим.

— Не бойся меня.

— А я и не боюсь… — слегка пожал плечами Бор.

Он и правда совершенно не боялся. Может быть, потому, что это всего лишь сон.

— Ведь это сон. Правда? Вас ведь нет на самом деле? — спросил он незнакомца.

— Это сон, правда, — улыбнулся незнакомец. Рта он так ни разу и не открыл, продолжая общаться с Максимом исключительно телепатически. — Но я существую, и ты скоро, очень скоро в этом убедишься. Можешь называть меня Зелёная Борода. Я — король этого мира, мира реки. Люди называют мой народ водяными.

— Очень приятно. А я Максим. Лучше — Макс.

— И мне приятно, Макс. Тебе понравился мой мир?

— Да, очень!

— То, что ты видишь вокруг, раскрасила и дорисовала удивительными красками твоя мальчишеская фантазия. Наверное, именно поэтому я и выбрал тебя. Ты очень юн, ты искренен и добр и ты — настоящий фантазёр. А только для такого человека открыта дверь в мой мир. Тебе тут всегда будут рады. Но знай ещё, что твой настоящий, такой привычный мир на самом деле прекрасней и удивительнее любых, самых смелых фантазий. До свидания, Макс!

И Зелёная Борода начал таять, таять. А вместе с ним таяли пески сказочного пляжа, поющие жабы, кузнечики…

— А когда? Когда мы увидимся? — крикнул Максим — и проснулся.

На следующее утро Макс чуть свет вышел из дома. На нём была потёртая джинсовая куртка с эмблемами всех любимых рок-групп и ещё более потёртые джинсы, на ногах — резиновые сапоги. В рюкзаке за плечами помимо сухого пайка, ножа и спичек он нёс фотоаппарат, карту местности, ручку, несколько цветных карандашей и блокнот. В руках Бор держал большой сачок. Денис жил на соседней улице, возле магазина. Подойдя к дому Фоминых, Макс осторожно постучал в окошко. Окошко распахнулось, из него выглянула взъерошенная голова Фомы.

— Щас иду! — прошипела голова и скрылась.

Не прошло и пяти минут, как Денис в камуфляжном костюме цвета «лес», резиновых сапогах и сложенным спиннингом в руках, уже десантировался через окно. Спрыгнув на землю, Фомин аккуратно прикрыл окошко и коротко скомандовал:

— Ноги!

Шумно грохоча сапогами, парни пронеслись по посёлку, и остановились только на самой его окраине, у бетонного моста через Бобриху. Макс стащил с головы чёрную бандану, вытер раскрасневшееся после неожиданного утреннего кросса лицо и вопросительно посмотрел на своего друга.

— Да… Сеструха узнала, что мы с тобой на реку с утра идём, и просить начала, чтобы и её взяли. Ну ты ж её знаешь! Упрямая, как чёрт! Чупакабра мелкая… Возьми да возьми. Я говорю: «В другой раз». Ты же понимаешь, с ней — какие там исследования природы! Везде лезет, постоянно болтает. А через час бы устала и ныть начала, обратно проситься. Мелкая, как услыхала про «другой раз», пищать начала: «Я всё маме про тебя скажу!. А мне мать велела сегодня дома быть, сделать там надо кое-что. В общем, наплёл чупакабре, что возьму её с нами. А сам — камуфляж и сапоги с вечера к себе в комнату унёс и под кровать спрятал. Военная хитрость. А что делать?

«Мелкая чупакабра» — младшая сестра Дениса, шестилетняя Варька, любопытная, словно мартышка, и болтливая, как попугай. Младший брат Дениса, Ванька, вёл себя куда приличнее: не ябедничал, в путешествия не напрашивался. Когда человеку всего год, в этом есть определённые плюсы!

Помимо матери, Варьки с Ванькой и самого Дениса в шумном и нескучном доме Фоминых проживали ещё отец, как было выше сказано — бывший десантник, а ныне шофёр, и дед-пенсионер. Тоже, кстати, бывший десантник.

— Да уж… — сочувственно протянул Макс. — Не позавидуешь тебе. Вот у меня хорошо, все дома взрослые, самостоятельные. И мама, и бабушка… Даже кот — и тот взрослый, самостоятельный. Гуляет, где задумается. Меня, кстати, мать с бабулей тоже особо не контролируют в этом смысле. Доверяют. Мама вообще считает, что запрещать бесполезно. Говорит, нужно человека убеждать. Хотя… Когда она попросит, тихо так, вежливо, всегда сделаешь. Про летнюю научную работу я дома рассказал — мама только «за». Сказала только, чтобы в омуты не лезли. И возвращались всякий раз до темноты.

— Ну, твои родичи — народ особый. Культурный. Мама — врач, бабушка — библиотекарь. И кот знатный, кота с таким именем на всей Земле не найдёшь! Сразу видно — культурные люди коту имя придумали, образованные.

Кота, что проживал дома у Максима, звали Пифагор, сокращённо — Пиф. Назвала его так мама Максима. Будучи ещё крошечным котёнком, Пифик на протяжении целой недели аккуратно, в одно и то же время делал кучу на коврике в прихожей. Причём кучка располагалась всегда строго на одном и том же месте, прямо-таки с геометрической точностью. Потом котёнок вырос в роскошного пушистого зверя. Безобразий никаких Пифагор дома уже не творил. Кот стал полноправным членом семьи: умным, ненавязчивым, нежно любящим всех домашних.

— У нас дома всё проще, — продолжал Денис. — Провинился — получай. Лучше, если сам отец разберётся. Ну выпорет и выпорет. Задница поболит день-два, и ладно. Хуже, если мать возьмётся: и пилит, и пилит… Отец сейчас в отъезде, так что, если чупакабра меня сдаст — всё, я попал!

— Да ладно! Мы же недолго сегодня! Пробный шар, так сказать. Небольшая разведка. Дойдём до излучины Бобрихи, это всего километра полтора. Сделаем несколько отметок на плане местности, а время останется — на обратном пути щурят подёргаем. Я первый рюкзак тащу, потом — ты. В пути будем меняться.

Бор проверил лямки на рюкзаке. Попрыгал немного, как учил Данила-мастер, дабы убедиться, что все вещи уложены правильно и ничего не будет мешать в пути. Рюкзак сидел ладно, удобно, словно у бывалого туриста.

— Двинули! — махнул рукой Макс, и первый зашагал через мост, гулко топча сапогами его серую бетонную спину. Денис поспешил за другом, вполголоса напевая: «Хорошо живёт на свете Винни Пух!» — словно заправский киношный десантник на марш-броске.

Перейдя через мост, мальчишки спустились вниз. Теперь путь их проходил по берегу реки. Бобриха петляла, извиваясь, будто уж, среди сочных июньских трав, щедро раскрашенных синью незабудок и луговой герани среди зарослей козьей ивы. В кустах неустанно распевали камышевки. Кулички-перевозчики, тоненько посвистывая, перелетали с берега на берег. Тихо журчала, булькала, переливаясь на солнце, вода в реке. Всё это наполняло сердце, душу, всё тело какой-то тихой радостью, спокойствием, безмерной любовью к этим родным местам. Рюкзак казался невесомым, а дорога — лёгкой. Макс шагал по узкой тропке, любуясь рекой, ивами, цветами в траве. Вдыхал полной грудью чистый речной воздух, слушал птичьи трели. Он шагал и удивлялся, как мог не замечать раньше всей этой красоты.

— Слушай, Фомич, а классно у нас на Бобрихе, скажи? — Максиму захотелось, чтобы кто-то ещё разделил радость от нового взгляда на окружающий мир.

— Ну да… Да и день нормальный такой… — пробурчал в ответ лучший друг немного неуверенно. Денису была чужда лирика. Не лириком он был в душе, а практиком.

— А мы с тобой — словно Фродо с Сэмом. А кругом — дикие земли Средиземья. — Мечтательно проговорил романтик и фантазёр Бор.

— Ну да, похоже немного, — ответил Фомин. Денис поленился прочитать толстенную книгу Толкина, а вот фильм «Властелин колец» смотрел уже два раза. Фомина мало занимали хоббиты и эльфы, а вот масштабные батальные сцены — даже очень и очень.

— Ладно, Фродо, давай немного перекурим и ещё раз сегодняшние планы обсудим.

Ребята уселись на две кочки, поросшие травой, мягкие, словно пуфики в холле кинотеатра, в который они недавно ездили всем классом. Макс достал из рюкзака хлеб, пару сваренных вкрутую яиц, холодную картошку в мундире и бутылку минералки. Перекусив, друзья расстелили на траве план местности. Словно два генерала над военной картой, принялись шумно обсуждать, что должны сделать за день. После непродолжительных споров решили так: сегодня пройдут участок не до излучины, как предполагали, а дальше, до цепочки островков, что протянулись посередине реки на добрых три сотни метров. Там можно будет и порыбачить, и искупаться, и за местной фауной понаблюдать. По пути надо будет отмечать на карте участки, подвергнувшиеся особенно жёсткому антропогенному влиянию. Проще говоря, те, где размер куч мусора на берегу и количество плавающих на мелководье полиэтиленовых пакетов и бутылок будет самым кошмарным.

Аккуратно убрав за собой все остатки трапезы, мальчики продолжили свой путь. Рюкзак теперь тащил Денис. Бор же нёс фотоаппарат, карту и блокнот. В последнем Макс решил делать небольшие пометки об увиденном за день.

Миновало десять утра. Солнце припекало плечи, щипало за щёки, заставляло постоянно щуриться. Макс жалел, что не взял свои чёрные, «терминаторские» очки. Он сделал пару десятков снимков, в основном — речных пейзажей. Пытался он фотографировать и птиц. Оказалось, для того чтобы снять какого-нибудь кулика так, дабы на фото можно было различить, что это именно кулик, а не нечто непонятное, надо быть настоящим «профи». Поняв это, Бор проникся большим уважением к фотохудожникам-анималистам, чьи работы он неоднократно видел в Интернете. Пройдя низину, густо заросшую сабельником и осокой, ребята начали подъём по крутому склону, глинистому и скользкому настолько, что казалось, будто ступали они не по земле, а по спинам бесчисленных лягушек. И вот, после трёх минут карабканья и натужного сопения Максим и Денис оказались наконец на вершине небольшого холма. Шумно переводя дух и утирая пот со лба, они посмотрели вниз. В этот момент пацаны ощущали себя настоящими путешественниками, покорителями горных вершин. Вид, что открылся перед ними, и правда не уступал красоте самых диких ущелий и скал. Вершина холма, плоская, будто стол, и густо поросшая сочной травой, внезапно заканчивалась с южной стороны вертикальным обрывом. Внизу ослепительно сверкала, будто всё золото пиратских кладов на земле, излучина Бобрихи. Ласточки-береговушки, десятки, а может и сотни, со звонким щебетом проносились над рекой вдоль и поперёк, преследуя комаров и мошек, а затем, совершив крутой вираж, скрывались в невидимых с вершины холма норках, которыми был испещрён, словно дырочками от дроби, глинистый вертикальный склон. Денис сбросил с натруженных плеч рюкзак, и друзья, не сговариваясь, одновременно плюхнулись на пружинистый травяной матрас, мягкий и ароматный. Макс лежал на животе, у самого края обрыва. Болтая в воздухе ногами, он наблюдал за ласточками, проносящимися взад и вперёд и, казалось, не обращавшими на мальчиков никакого внимания. Денис же, лёжа на спине, подложив руки под голову, любовался облаками. Другие бы, всякие там «буратины», конечно же, увидели на небе летящего лебедя или, скажем, спящего льва. Ну или в крайнем случае слона. Фомин же, глядя в голубую, безграничную бездну, на медленно плывущие облака, видел истребителей, совершающих боевой вылет, и ракетные крейсеры. Или танки, к примеру. Скажем, Т-34. Денис вздохнул. Ему вспомнились домашние субботние вечера у телевизора. Уютные вечера, проникнутые духом старой, доброй дедовщины. Так уж повелось, что слабая, она же прекрасная, половина человечества в доме Фоминых могла распоряжаться пультом от телевизора все дни недели подряд. Мать с чупакаброй вечера напролёт смотрели, серию за серией, какую-то слезоточивую гадость. Когда заканчивался один сериал, они включали другой. Все вечера. Кроме вечера субботы. Это было время мужчин, суровых и настоящих. Как правило, первым успевал перехватить пульт представитель младшего поколения. Отчаянно перебирая каналы, Денис пытался найти боевичок посвежее. Лучше — если с его любимым актёром, Вином Дизелем. Вин казался Денису воплощением настоящей, концентрированной мужественности. Посмотреть на Дизеля удавалось в лучшем случае минут десять. Потом приходил отец, лениво отвешивал сыну и наследнику подзатыльник и отбирал пульт. Снова начинались поиски боевика, но уже иного. Отец предпочитал картины этого жанра, проверенные временем. Желательно — со стариной Арни. Или, скажем, с Сильвестрычем… Если нужный боевик обнаруживался, в комнате воцарялась атмосфера незабвенных девяностых. Ненадолго. Минут примерно на двадцать. Потом приходил дед. И дальше весь оставшийся вечер три поколения суровых и настоящих мужчин смотрели какую-нибудь советскую картину о войне. Денис очень уважал старые фильмы на военную тему и сам с удовольствием иногда смотрел их. Но он, в конце концов, родился не в сороковом. И даже не в шестидесятом. Мальчик снова вздохнул. Кстати, а вот то облако немного похоже на Вина Дизеля. В профиль, если очень присмотреться.

— Макс! — окликнул друга Денис. — Знаешь, чем небо лучше телевизора? Никто пульт не отберёт.

— Ага… — отозвался Бор. — А сны, сны ещё лучше. И пульт не нужен, и увидеть можно не только наше небо, но и другие планеты, инопланетян. Монстров можно. Главное только, чтобы не очень мерзких. И не злобных. Больших, мудрых, говорящих. Мне, Фома, тут сон приснился…

Максим хотел рассказать лучшему другу про свой странный, но такой реальный сон о Зелёной Бороде, но почувствовал, что веки его тяжелеют всё больше, а он сам начинает медленно падать, падать, падать куда-то. Медленно и плавно, словно птичье пёрышко, летящее вниз, на землю, из-под самых облаков. Солнце играло на ресницах Максима. Щебетали на все лады неугомонные береговушки. Далеко за рекой, в лесу, осторожно и несмело брал первые протяжные ноты певчий дрозд.

— Мир и правда прекрасен, Зелёная Борода… — пробормотал Макс сквозь сон, безмятежно улыбнулся и уснул.

Глава третья

Проснулся Бор от того, что у него щипало, будто от крапивы, шею и левую щёку. Солнце жгло нещадно, совершенно по-полуденному. Максим с трудом разлепил слипшиеся припухшие веки, медленно поднялся и сел, счищая с правой щеки приставшие травинки.

— Вот будет на моей улице потеха, — пробормотал он, отгоняя от себя остатки тягучего дневного сна, У Бора спецзагар — в полморды лица!

Макс осторожно потрогал левую щёку. Щека болела. Шея тоже.

— Надо же, так заспали… Фома! — позвал он сиплым ото сна голосом. — Фома, вставай, хва дрыхнуть!

Фомин продолжал спать, вытянувшись во всю длину и разбросав руки. Или старательно притворялся спящим. Даже рот для достоверности приоткрыл и похрапывал с присвистом. Макс выдрал изрядный пучок травы, скомкал поплотнее и, хорошенько прицелившись, швырнул в открытый рот лучшего друга. Словно мяч в баскетбольную корзину. Денис моментально закрыл рот, зато — широко открыл глаза, скорее даже выпучил.

— Чо, дебил, что ли… — яростно отплёвываясь, прорычал Фомин. Продолжая плеваться, он вскочил на ноги с явным мстительным желанием учинить над Бором скорую расправу. Но тут же отчего-то передумал. Вместо этого, пронзительно и нелепо взвизгнув, Фома начал стаскивать свой камуфляж. Оказывается, трава во рту была совсем незначительной проблемой. Чего не скажешь о набежавших под одежду во время сна муравьях. Пока Денис лежал, не шевелясь, муравьи вели себя смирно. Стоило же Фомину встать, коварные насекомые немедленно атаковали свою жертву, безжалостно жаля его ноги и пятую точку.

Макс умирал со смеху, наблюдая за прыгающим в одних плавках на вершине холма другом. Он даже успел несколько раз щёлкнуть фотоаппаратом. Для альбома, на память.

— Если кто эти фотки увидит — я тебя урою! — вопил Фома, натягивая камуфляж со скоростью, бьющей любые мыслимые нормативы.

— Ладно-ладно… Только пацанам нашим покажу. Ну и Таньке, может быть.

Таня Осипенко, первая красавица класса, высокая, стройная девушка с осанкой балерины из труппы Большого театра и большими, словно у оленёнка, тёмно-карими глазами. Один взгляд этих удивительных глаз заставлял трепетать, будто овечий хвост, мужественное сердце Дениса Фомина. Денис был влюблён в Таню аж со второго класса и всегда отчаянно стеснялся своих чувств. Бледнел при ней, краснел, говорил невпопад, иногда даже немного заикался. Как-то, в третьем классе, Денис набрался-таки смелости и попытался продемонстрировать Тане своё к ней особенное отношение: подкравшись на перемене, робко подёргал Осипенко за косу, толстую, тяжёлую, огненно-рыжую, словно лисий хвост. Девочка быстро повернулась, смерила несмелого ухажёра взглядом, полным презрения и внутреннего негодования, а потом взяла со стола учебник русского языка и, размахнувшись, громко треснула им Фомина по голове. Некоторые умники утверждают, что, если сильно ударить человека по голове, скажем, орфографическим словарём, грамотность этого человека может значительно повыситься. Враки! Денис после того нокаутирующего удара чуть было не позабыл даже устный «великий и могучий». С тех пор открыто чувств к Татьяне Фомин не проявлял, ограничивался незаметными взглядами издалека. Впрочем, незаметными эти взгляды казались, наверное, только самому Денису. О его пылкой влюблённости знал, конечно же, весь класс. И конечно же, только самый ленивый не смеялся над нежными фоминскими чувствами. Денис пыхтел, сопел, зверел, а зачастую и пускал в ход свои крепкие кулаки. Последний аргумент, как правило, оказывался весьма убедительным, и шутник надолго замолкал. По крайней мере до той поры, пока не пройдёт фонарь под глазом. Бор всё это, конечно, прекрасно знал. Но даже предчувствие грядущей бури не могло заставить его отказаться от привычки временами добродушно подтрунивать над влюблённым Фомой.

Медленно багровея, сжав кулаки, Денис глядел на своего лучшего друга исподлобья.

— Не, всё же ты сегодня допросишься… — угрожающе проговорил он.

— Денис, чувство юмора необходимо укреплять. Подумай об этом на досуге, — издевательски вежливым голосом проговорил Бор, пряча в чехол фотоаппарат. — Всё, нам пора! О, кстати, моя очередь… — и, закинув рюкзак на спину, Максим начал спускаться по восточному, куда более пологому склону холма вниз, к реке. Следом едва не кубарем помчался всё ещё пышущий гневом Фомин, размышлявший на бегу, не стоит ли влепить Бору крепкого дружеского пинка под зад. За несанкционированную фотосъёмку и длинный язык.

У реки солнце жгло ещё сильнее. Отражаясь в воде, распадаясь на тысячи ярких бликов, оно слепило глаза, делая предметы вокруг нечёткими, расплывчатыми. По песчаной отмели, забавно семеня перепончатыми лапами, бегали озёрные чайки. Стоило мальчишкам спуститься на берег, птицы быстро и согласованно, словно по команде «равняйсь», повернули в их сторону свои тёмно-шоколадные головки. Видя, что двуногие детёныши подходят всё ближе и ближе, чайки медленно поднялись на крыло и, сделав над песчаной отмелью круг, улетели восвояси. Максим, подойдя к самой кромке воды, присел на корточки и начал умываться, то и дело громко фыркая — то ли от удовольствия, то ли от того, что холодная вода попадала на обгоревшую на солнце кожу. Денис же медленно побрёл вверх по течению Бобрихи, время от времени подбирая с влажного песка обкатанные водой камушки. Швыряя окатыши в реку, он «пёк блины».

— Пять блинчиков! Со сметаной и с маслом! — громко огласил Фомин очередной свой спортивный рекорд.

— Тебе медаль или сразу орден? — съязвил в ответ Бор.

Снисходительно пропустив мимо ушей Максову колкость, Денис продолжил камнеметание.

— Шесть! — озвучил он следующее достижение, когда ловко пущенный плоский камень, прежде чем нырнуть в речную глубину, оставил на поверхности воды полдюжины расходящихся кругов. Нагнувшись, чтобы поднять очередной снаряд, Денис замер на мгновение, что-то пристально рассматривая на песке, а затем громко позвал: — Макс, хорош морду полоскать! Чеши сюда. И фотик прихвати.

Бор не заставил себя ждать. На ходу вытаскивая фотоаппарат из чехла, он подбежал к другу. По песку протянулась цепочка небольших аккуратных следов. Повсюду валялись остатки чьего-то обильного пиршества: рыбьи кости, головы, серебристая чешуя.

— Норка рыбачила, — с видом опытного следопыта объяснил Денис. — Штатовская.

— Штатовская? — удивлённо переспросил Макс.

— Америкосовская. Ну американская, в смысле! Мы с отцом, когда рыбачили, не раз такие следы видели. И кости с чешуёй. Раз даже лягушку разодранную. Батя мне рассказывал, что читал в одном охотничьем журнале: американская норка-то у нас всюду европейскую теснит. Сильнее она, крупнее вроде. Эта, наверное, тоже из этих. Из захватчиков.

— Слушай, Фомич, — внимательно выслушав друга, протянул задумчиво Бор, — Ты вот говоришь, что я профессором стать собрался. А сам, гляжу, в академики метишь. Про зверей столько знаешь…

— Тебе мать до темноты вернуться велела? — грамотно перевёл разговор в другое русло Денис. — Так пошли быстрее! Нам до островов ещё час топать, не меньше. Да там часа два-три. Рюкзак хватай, двигать надо в темпе!

Не прошли они и полсотни метров, как Максим вдруг резко остановился и, ткнув пальцем в нечто под ногами, спросил: — Фомич, а это чьи следы?

По направлению к реке протянулась широкая борозда, будто по песку волокли нечто тяжёлое. По обе стороны от борозды виднелись странные отпечатки: глубокие царапины, словно от каких-то крючьев. Следы располагались симметрично и повторялись каждые тридцать-сорок сантиметров.

— Крокодила! — хохотнул Фома. — Да не, если серьёзно, и правда немного похоже. Мы тут недавно фильм с батей и дедом смотрели, «Данди-крокодил». Прикольный. В третий раз уже пересматривали.

— А что же дед? Не бунтовал? Или про войну в этот вечер ничего по ящику не было? — спросил Бор.

— Да было, наверное. Просто деду этот фильм тоже нравится, вот он и не возражал. Говорит, ему этот Данди русского напоминает. Нормальный мужик, с таким хоть в разведку. И простой, будто из деревни. Наш человек, в общем.

— Так следы-то чьи?

— Да откуда я знаю?! Лодку кто-то тащил до воды.

— А царапины?

— Ну от снаряжения какого туристического… Не знаю! Сфоткай на память. Только в темпе, время не резиновое. Ходу, ходу…

Дорога до намеченной цели заняла добрых полтора часа.

— Мало нас Данила-мастер гоняет, вот что я тебе скажу… — пыхтя, проговорил Денис, когда вдали замаячили наконец долгожданные острова. Макс молча кивнул. Он устал ещё больше Дениса. Футболка прилипла к телу. Бандана взмокла, хоть выжимай. Ребята переглянулись.

— Слушай, а классно всё равно, а? — сказали оба почти одновременно. И весело расхохотались, радуясь такому совпадению. Наверное, так же чувствовали себя великие моряки прошлого, открывая новые острова в Атлантическом, Индийском или Тихом океане. И хотя перед ними высились, омываемые речными струями, всего лишь три маленьких, безымянных островка посреди речки Бобрихи, мальчишки почувствовали себя настоящими путешественниками.

Жара немного спала. По небу бродили задумчиво облачные барашки, собираясь в небольшие стада-кучки, которые всё чаще и всё плотнее закрывали собой беспощадное светило. Зато появились комары. Голодные, июньские, очень кусачие.

Временный лагерь решили разбить на берегу напротив второго, самого крупного островка.

— Давай так, — предложил Бор, — вначале попробуем наловить рыбы на уху.

И правда, обоим мальчишкам неимоверно хотелось есть. Животы их наперебой распевали урчащие голодные песни. Бутерброды и шоколад подобного зверского аппетита утолить определённо не могли.

— Потом, — продолжал Максим, — Ты переплывёшь на большой остров, посмотришь, что там. А я тут по берегу поброжу. Поищу другие следы пребывания штатовской норки, а может быть, и каких ещё зверей. Сфотографирую всё, что найду, и зарисую. Только… — мальчик ненадолго замолчал. — Сделать-то я сделаю. Зарисую, сфотографирую. А дальше? Ну следы норки ты знал, мне рассказал. А другие следы найду? Тёмные мы с тобой всё же.

— Да не тёмные, а просто… Просто раньше не надо было, вот и всё! — возмутился Фомин, первый спорщик и борец за правду седьмого «А» класса. — А со следами всякими там разберёмся. Наберём побольше данных, сходим к Даниле-мастеру. Книг у него попросим разных. И ты их все прочитаешь.

— Я?!

— Ты, ты, — энергично закивал Денис. — С меня рыба для ухи и сегодняшнее плавание на островок. А с тебя — чтение. Будешь нашим мозговым центром.

Максим решительно не был уверен, что годится на роль мозгового центра. Но зато был абсолютно уверен, что те несколько метров, что отделяют островок от берега, ему не проплыть. Ну никак! Потому Бору ничего больше не оставалось делать, как кивнуть. Вооружившись фотоаппаратом, блокнотом и карандашом, Максим отправился исследовать берег, заросли ивы и молодой берёзы, а также мелководье, усеянное пустыми раковинами беззубок и поросшее различными водными растениями. Денис же прошёл дальше вверх по течению, подальше от островов, и начал медленно двигаться назад, периодически останавливаясь, чтобы несколько раз забросить спиннинг. Метил он поближе к зарослям камыша, что частоколом высился на мелководье вдоль противоположного берега Бобрихи. При этом старался забрасывать так, чтобы блесна не зацепилась за растительность. Вскоре он радостно крикнул:

— Есть одна!

Но несколько секунд спустя добавил несколько разочарованно:

— «Карандаш». Ладно, без труда…

За час с небольшим Денис надёргал из воды и поместил в полиэтиленовый пакет с вкусной надписью «Минимаркет “Плюшка”» трёх небольших щучек и одного довольно крупного окуня, который видимо, вообразил, что он — щука и, накинувшись хищно на блесну, заглотил так глубоко, что Фомин с трудом извлёк её потом из живых рыбьих недр.

— Вот это — травянка, — с гордостью демонстрировал свой улов Денис Максу. — Так отец щучек зовёт, что в траве живут и охотятся на мелких рыб. А это — «карандаши», — на траву рядом с травянкой шлёпнулись два щурёнка, совсем маленьких. И вот окунь ещё.

— Щас сварим. Есть идея: давай рыбный суп варить, а не уху. У меня две картофелины есть и луковица. Не против?

— Только за! Супец-то посытнее будет. Только это… Побыстрее бы. В животе уже урчит так, будто там медведь завёлся.

Вскоре, подвешенный над костром на крепкой сосновой жерди, перекинутой через две ивовые рогульки, шипел, словно дикий кот, и говорливо побулькивал котелок. Ароматный дымок поднимался вверх, медленно растворяясь где-то там, в недосягаемой синеве. Комары, почуяв дым, с обиженным писком улетали восвояси, за реку. Там, притаившись в густых травах, кровососы будут ждать появления новых жертв. Желательно таких, которые имели неосторожность забыть дома спички, а заодно — крем от укусов насекомых. Максим, взявшийся исполнять роль походного кашевара, а вернее — суповара, с сосредоточенностью начинающего колдуна помешивал содержимое котелка деревянной ложкой. Этот импровизированный столовый прибор Фомин только что выстругал ножом из толстой ивовой ветки. Теперь же, высунув от усердия кончик языка, Денис вырезал вторую ложку.

— Так. Рыба варится, посолить посолил… — бормотал Максим себе под нос. — Теперь пора кидать картошку. Ещё немного — и супешник готовченко!

Нарезанная картошка плюхнулась в жаркие недра котелка. Продолжая помешивать суп, Максим подумал, как бы, наверное, удивилась мама, увидев его в такой роли. Дома из блюд он, как правило, готовил яйца вкрутую. Хлеб нарезал, колбасу. А ещё чайник на плиту ставил.

Скоро друзья уже уписывали за обе щеки бутерброды и жадно хлебали обжигающий, густой суп из котелка. При этом они так стучали ложками, что напугали трясогузку, которая сновала неподалёку, охотясь на мух. Маленькая изящная птичка унеслась прочь с отчаянным писком, проклиная по-своему, по-трясогузочьи, двух голодных тринадцатилетних дикарей.

Дожёвывая бутерброд с краковской колбасой, что захватил из дома Бор, Денис пробубнил с набитым ртом:

— Вкусно. А ещё я с ветчиной люблю. С ветчиной мне даже лучше нравятся.

«Лучше нравятся» — одно из «фирменных» фоминских словосочетаний, не всегда грамотных, но всегда забавных и весьма колоритных.

— Ну извини, с ветчиной не было, — промычал в ответ Макс, отправляя «в топку» последний кусок краковской, свободной рукой отмахиваясь от притерпевшихся к дыму комаров.

Котелок опустел, а от бутербродов остались только крошки. Макс извлёк из недр рюкзака остатки их провизии — два батончика «Сникерс» и налил в кружки чай из термоса. Звенели комары, медленно и величаво несла свои воды Бобриха, дымились головешки костра. Максим и Денис сидели молча, прихлёбывая чай из старых советских кружек с отбитой эмалью, и смотрели на реку. Три острова возвышались из воды посреди реки, и казалось, будто не вода, огибая их берега, бежит куда-то, а они сами плывут по реке. Вереницей, один за другим. Будто три корабля, три легендарные каравеллы Колумба: «Нинья», «Пинта» и «Санта-Мария».

Первым нарушил тишину Максим:

— Фомич, а ты не знаешь, у этих островов есть названия?

— Да кому надо было их как-то называть… Три острова да три острова! Скажи: «три острова» — про какие ты ещё тут у нас, на Бобрихе, подумаешь?

— Слушай, а давай им названия сочиним. И в карту занесём. Нашу, что мы делать будем. Так, для себя. Ты как, не против?

— Ой, да зачем это… Охота тебе голову забивать?

— Да ладно, Фомич! Интересно же! — Не унимался Бор.

— Мне, в общем-то, фиолетово. Называй, коль есть охота. У тебя фантазия богатая, — лениво отмахнулся Фомин.

— Ладно. Тогда первый, тот, что более высокий, будет остров Короля. А второй, над ним ещё птицы постоянно летают, будто смеются, будет — остров Шута. Третий…

— Погоди! Чего разошёлся-то? — нахмурился Фома. — Ты не один тут такой умный.

— Так тебе же фиолетово! — напомнил Макс.

— Так, ладно, моё дело! Ты два назвал, теперь моя очередь!

— Ладно, не вопрос, — великодушно отдал инициативу в руки друга Бор. — Давай твоё название.

— Остров Татьяны, — буркнул Денис, не глядя на Максима, стараясь не показать смущения.

На реке было так хорошо, так спокойно. Это настраивало на какой-то особенный лад. Совсем не хотелось колко шутить, а наоборот, простоты хотелось какой-то, душевности.

— Остров Татьяны — классно звучит, — просто ответил Макс Бор. — Только у нас уже есть король, есть шут. Как в сказке какой-то. Давай лучше — Принцессы Татьяны!

— Принцесса — это подходит, это классно, — краснея от удовольствия, расплылся в широкой улыбке Денис.

— Ага. Ну что… Так и запишем — остров Принцессы Татьяны.

Глава четвёртая

Прошло уже полчаса, как Фомин отправился исследовать самый крупный из трёх островов, остров Шута. Переплыв энергичным кролем протоку, отделявшую остров от берега, Денис углубился в заросли камыша. Треск при этом стоял такой, будто средних размеров носорог продирается через тропические джунгли. Периодически треск прерывался, и с той стороны протоки до ушей Макса долетали громогласные комментарии. К примеру: «Ни фига себе, просто Вьетнам какой-то! Нехоженые дебри!» Или: «Макс, я тут дохлую лягушку нашёл. Тебе захватить? Заспиртуешь, приложишь осенью к докладу».

Иногда комментарии приобретали совершенно непечатную форму. Это происходило, когда Фомин ударялся босой ногой о невидимый в высокой траве камень или наступал на что-нибудь острое. И вот наконец в центральной части острова Шута Денис набрёл на кое-что поинтереснее дохлой лягушки.

— Макс! — крикнул он, — Тут птицы какие-то. Мы их, кажись, с берега и видели. Много, целая стая. У них тут яйца на земле прямо…

Меж тем, «какие-то птицы», напоминающие миниатюрных чаек, белым облаком поднялись над зарослями, а затем пошли в атаку на нарушителя границы их колонии. Словно крошечные истребители, одна за другой, в стремительном пике кидались они вниз, метя в неприятеля.

— Ай! Ой! — завопил Фомин. — Бор, чтоб тебя! Меня сейчас заклюют с твоим летним заданием!

И ломая камыши, Денис бросился наутёк. В начале его совсем не было видно, зато очень хорошо слышно. Птицы же не отставали, кружась над ним. Преследование нарушителя продолжалось до тех пор, пока он с разбегу не влетел в реку, с ходу нырнув под воду с головой. Только тогда пернатые истребители улетели, вернувшись к своим гнёздам.

Через минуту Денис вынырнул метрах в пяти от места своего погружения, осторожно посмотрел наверх, в небо, и только тогда, поминутно поскальзываясь на подводных корневищах кубышек, вышел на мелководье у острова.

— Спасибо тебе, братан! — прокричал он в сторону берега и погрозил кулаком. — Ты мне теперь всё лето огород полоть будешь. И поливать!

Максим не ответил. Он корчился на земле от беззвучного хохота. Слёзы лились из его глаз, а лицо покраснело, будто спелый помидор.

— Я… Я… — задыхаясь от смеха, пытался выговорить он. Наконец, собравшись, он крикнул Денису: — Вспомнил, как эти птицы называются. Речные крачки. Нам о них Данила-мастер на зоологии рассказывал. Что живут они колониями и что защищают колонию всем колхозом.

— Да хоть квачки, блин! — прорычал в ответ Фомин. — Сейчас вот ту бухточку огляжу ещё, и хватит на сегодня с меня твоей зоологии!

— Окай, окай… — на свой манер коверкая международное «о’кей» крикнул в ответ Бор, всё ещё периодически взбулькивая от смеха.

Бухточка и правда была интересная. Крошечная, всего метров пять-шесть в поперечнике, неправильным овалом врезалась она в береговую линию острова Шута. Густые заросли так плотно обступили бухту со всех сторон, что оказаться в ней можно было, только если подойти со стороны воды. Что сделать было чрезвычайно трудно. Дно представляло собой смесь из зыбкого, скользкого ила и корней жёлтой кубышки, чьи кожистые зелёные листья покрывали воду плотным ковром. Цветы кубышки привлекали бесчисленных насекомых, от крошечных мушек до массивных жуков. Последние были весьма не рады появлению непрошеного гостя. Стоило Денису сделать шаг, с трудом удерживая равновесие на скользком дне, из недр лимонно-жёлтых цветков выбиралось одновременно с полдюжины здоровенных жуков. Басовито гудя, тяжеловесные насекомые поднимались в воздух и разлетались во все стороны. Один был так неосторожен (или, напротив, настолько меток), что угодил прямиком Фомину в лоб.

— Чёрт! — уже в который раз выругался Денис, потирая ушибленный лоб и из последних сил пытаясь удержать равновесие, чтобы не упасть в воду. А падать очень не хотелось: под полуметровым слоем воды из вязкой каши ила торчали там и сям небольшие, но очень острые отростки корней кубышки. Твёрдые, словно железо, и острые, будто колышки в дне ловчей ямы для кабана. В роли наколотого на колья поросёнка Фоме оказаться не хотелось абсолютно, поэтому он размахивал руками во все стороны, бешено вертя ими, словно лопастями вертолётного винта. После недолгого сражения с силой тяжести победила всё же молодость. Денис принял вертикальное положение и бегло осмотрел берег бухточки. От увиденного у мальчика перехватило дыхание, а кровь отхлынула от лица. На берегу, на крошечном песчаном пляжике шириной не более двух метров, лежало огромное, покрытое зелёной чешуёй чудовище.

«Крокодил!!!» — электрической молнией сверкнула в мозгу Дениса страшная мысль. Во рту моментально стало сухо, язык прилип к нёбу, словно его клеем намазали, а колени затряслись, будто у глубокого старика. Фомин инстинктивно отступил назад. Тут чудовище тоже увидело мальчика. Быстро перебирая когтистыми лапами, оно бросилось к воде. То есть прямиком в сторону Дениса.

— Мама!!! — завопил Фомин отчаянно и в ту же секунду, споткнувшись под водой о корень кубышки, плюхнулся в воду. На несколько мгновений река поглотила его с головой. И тут он услышал ещё один всплеск, гораздо мощнее того, что произвёл сам своим падением. Мальчик не видел, а скорее почувствовал, как под водой, метрах в двух-трёх от него, пронеслось нечто огромное. Странное, какое-то неуместное для их знакомой с раннего детства и такой обычной Бобрихи. Но такое осязаемое. И такое страшное! Пробкой вылетев на поверхность, отчаянно отплёвываясь, Денис завопил не своим голосом: — Помогите!!! Крокодил!!! — и бросился к спасительному берегу. Прочь от проклятого острова. Именно бросился, ибо так быстро он не плавал никогда в жизни. Все чемпионы мира рыдали бы, если бы подсчитали, с какой скоростью неизвестный никому мальчишка из посёлка Иванов Мох проплыл эту короткую дистанцию на открытой воде. Но сейчас ему было не до рекордов, не до чемпионов и даже не до мира.

«Не может быть, не может быть… Это же не кино, это взаправду, это же не кино, это взаправду…» — молоточками стучали в висках мысли, отчаянно пытающиеся удержать Фомина в нормальном мире, где всё — как положено, где всё путём. И крокодилы в Бобрихе не водятся, чёрт побери! При этом мозг параллельно посылал другой сигнал, инстинктивный, древний: не пытайся понять, не задумывайся, просто спасайся. К берегу, к берегу… Быстрей, ещё быстрей… Сигнал этот — словно тревожная кнопка. Сработал — и закрутился некий механизм вроде шестерёнки внутри часов. И этот механизм гнал его вперёд и только вперёд, заставляя мышцы рук и ног сокращаться с невиданной доселе силой.

Максим метался по берегу, словно заведённый. Он слышал отчаянный вопль друга о крокодиле. Можно было подумать, что это обычная, немного плосковатая шутка Фомина, если бы не неподдельный ужас в голосе Дениса. Умей Макс плавать — немедленно бросился бы в воду, не думая о риске для собственной жизни, и попытался помочь другу. Умей Макс плавать. К тому же…

Там крокодил. В воде. Крокодил… Бор внезапно вспомнил один из выпусков «В мире животных», что смотрел пару лет назад. В нём огромный нильский крокодил хватал и утаскивал под воду антилоп гну, которые пытались переправиться через реку. В передаче говорилось ещё, что крокодил не ел своих жертв сразу. Утопив, он прятал мёртвых антилоп под берегом, чтобы сожрать потом.

От этих воспоминаний у Бора закружилась голова и тошнота подступила к горлу. Захотелось спрятаться куда-то, затеряться, раствориться. Будто его, Макса Бора, никогда вообще и не было. Но это же был Фо-ма! Лучший друг. На все времена.

— Денис, держись! — отчаянно закричал Максим.

Схватив нож, которым не так давно чистил рыбу для супа, мальчик бросился к воде. Если бы он мог в эту секунду рассуждать здраво, подумал бы, что ножик с лезвием не более десяти сантиметров длиной — не самое подходящее оружие против крокодила. А еще подумал бы о том, что доплыть со своим ножиком до крокодила всё равно не сможет по причине своей полной неплавучести. Но о каком «здраво» можно говорить, если лучший друг погибает! Не раздеваясь, как был, Максим вбежал в реку. Когда вода поднялась до пояса, он пошёл медленнее. Кожу обжигал непривычный холод, дыхание перехватывало. Войдя в реку по шею, Макс высоко поднял правую руку, в которой было зажато «грозное оружие», готовое, если надо, поразить коварную рептилию. Левую же руку подросток протягивал вперёд, чтобы помочь другу быстрее выбраться на берег.

— Фома, я здесь. Я помогу тебе, Фома! — хрипло, сдавленно прокричал Бор. Речная волна плеснула в лицо, вода попала в рот, и мальчик закашлялся. Задыхаясь и отплёвываясь, он всё же не отступил и не вернулся на берег. Денис меж тем плыл стремительно, словно дельфин. Вот ребят разделяет три метра. Вот — два. И вот наконец Максим крепко ухватил под водой руку друга и тут же начал быстро отступать назад, увлекая Дениса за собой. Ещё мгновение, и они оба, совершенно обессиленные, рухнули на берег возле потухшего костра, где ещё недавно весело и безмятежно шутили, прихлёбывая рыбный супчик.

— Я это… — спустя пару минут смог с трудом вымолвить Фомин, — Ну его всё на фиг! Такие задания!

Бор ничего не ответил. Его трясло мелкой, противной дрожью. Мокрая насквозь одежда прилипла к телу. На зубах скрипел речной песок.

— Знаешь, Макс… — продолжил Денис. Подняв голову, он пристально смотрел на реку так, словно хотел увидеть что-то сквозь толщу воды. — Знаешь, Макс, — повторил он, — давай-ка ходу отсюда!

Несколько секунд назад, казалось, Денис был готов умереть. Теперь же откуда только взялись силы? Одним прыжком он вскочил на ноги, сгрёб в кучу свою одежду и обувь, крепко прижал эту кучу к груди и скомандовал:

— Бор, подъём! Подъём, кому сказал!

Максим, покачиваясь, с трудом поднялся на ноги. Перед глазами у него всё плыло, медленно вращаясь, словно он находился внутри некоей карусели: река, берег, полная военной решимости физиономия Дениса… Снова река, снова берег, снова физиономия…

— Ноги! Ноги отсюда! — крикнул Денис и, не одеваясь, звонко шлёпая по земле босыми ногами, помчался вверх по косогору. Подальше от реки, от островов и от жуткого чудовища, словно явившегося из фильма про «Крокодила Данди». Следом, громыхая и хлюпая на бегу мокрыми сапогами, поспешил Макс. Блокнот, ручку и фотоаппарат он засунул в рюкзак уже на бегу. Миновав крутой подъём вверх по косогору, пацаны понеслись дальше. Мелькали деревья, полянки, небольшие лужки. Вскоре ребята выскочили на большую утоптанную дорогу, что вела прямиком к посёлку. Они пробежали ещё не менее километра, когда Денис медленно перешёл на шаг и наконец остановился. Остановился и Максим. Вернее, с размаху врезался в спину друга на второй космической скорости, пыхтя, словно паровоз «кукушка».

— Стоп, машина! — отчеканил Фомин. — Отдохнём малёх.

Максим кивнул и плюхнулся на придорожную траву.

— Ты, ты… — хватая воздух открытым ртом, с трудом выговорил Максим. — Ты крикнул там, ну… у острова… Ты «крокодил» крикнул. Или мне почудилось?

— Не почудилось, — буркнул в ответ Фомин. Сердце у него колотилось так, что стучало не только в висках, но даже в затылке. — Чёрт! Да я его видел-то пару секунд! Но видел же, ну… Здоровый, зараза! Метров пять. Зелёный, чешуя… Да кто ещё-то? Ты мне не веришь, что ли? Крокодил!!! Гена…

После «Гена» Фомин добавил ещё пару слов, сугубо непечатных.

— Да верю я тебе, верю.

Стащив левый сапог, Максим шумно выплеснул из него на землю пару-тройку стаканов речной воды. Затем надел сапог на ногу, постучал пяткой о землю, недовольно морщась, и начал стаскивать правый.

— Ноги сбил, зараза, в кровь. И котелок забыл на берегу.

— А я — спиннинг… — грустно прогудел в ответ Фомин, натягивая измятый камуфляж. — Отец прибьёт теперь. Хорошо, если дед заступится. Ты, это… Спасибо тебе. Сам плаваешь, словно утюг, а полез меня выручать. Уважаю. Мужчина.

И Денис крепко пожал другу руку.

— Да ладно. Нормально всё, — Максим смутился и покраснел. И чтобы скрыть смущение, пошутил: — Получается, Фома, это не я, а ты мне теперь огород должен! Всё, в выходные следующие придёшь со своим инструментом. С тяпкой, с граблями… Слушай, а классно ты орал там на острове! — рассмеялся Бор. — Спасите, помогите… Вот бы записать и Танюхе дать послушать.

— Да пошёл ты… — беззлобно огрызнулся Фомин. — Ладно, потопали домой.

И они зашагали по дороге, освещённой лучами неяркого предвечернего солнца. Свет лучей этих, мягкий и нежный, окрашивал в золотистые тона всё вокруг: дорогу, траву на обочине, пушистые головки одуванчиков. Друзья шли по этой сказочной золотистой дороге, весело болтая о том о сём, будто и не было пережитого только что кошмара. Не было чудища в реке. Мальчишки… Дети, не успевшие ещё стать мужчинами, взрослыми и серьёзными людьми, способными из малейшей проблемы в жизни вырастить глубокие внутренние переживания и даже депрессию. Мальчишки… Несерьёзный народ.

Глава пятая

Вдали замаячили водонапорная башня и самое высокое сооружение на много километров вокруг — вышка МТС. Мягкую дорожную пыль под ногами сменил асфальт, положенный тут лет за двадцать до рождения Максима и Дениса. Асфальт был разбит так, будто подвергся мощнейшей бомбардировке, и покрыт сетью глубоких трещин. Ребята поминутно спотыкались, когда носок или каблук сапога попадал в такую трещину. Они пытались поднимать ноги повыше, но сапоги вдруг стали весом в пуд, не меньше. Только сейчас мальчишки почувствовали, насколько же они устали за этот, такой полный событиями день. Меж тем посёлок был всё ближе. На смену запаху реки и луговых цветов пришли совсем иные ароматы. Со стороны гаражей, что располагались прямо на задах, как в Ивановом Мхе издавна называли окраину, пахло бензином и жжёной резиной, с фермы — навозом и утренним молоком. Когда же ветер, будто повинуясь чьему-то не слишком доброму чувству юмора, резко менял направление, жуткая вонь с городской свалки, что находилась в шести километрах к северу от посёлка, моментально перебивала все прочие запахи. Сегодня свалка пахла как-то уж особенно отвратительно: видимо, там что-то горело.

— Пойдём побыстрее, Макс, — закрыв нос рукой, проговорил Фомин. — За домами ветра не будет, и вонизм сразу кончится.

Миновав небольшой пустырь, путники вышли на зады посёлка. Дорога же потянулась дальше, в обход Иванова Мха. Ветер и правда стих, и «аромат» горящей свалки почти не чувствовался. Сразу стало легче дышать, а усталость, давившая на плечи, будто немного ослабила свою тяжёлую, беспощадную хватку.

— Пойдём вначале ко мне, Макс, ага? — попросил Денис. — Может, при тебе меня за спиннинг сразу не прибьют? Блин. Я и рыбу забыл там!

— Пойдём, не вопрос. Спиннинг и правда реальная проблема. С рыбой — проще. Тут в трёх минутах ходьбы дом Митрофанова, дяди Вани. Он рыбой на рынке по выходным торгует. Сегодня же базарный день был. Если не всё распродал, уступит нам за полцены. У меня денег есть немного…

— Ты — голова, Макс. У меня тоже тугрики имеются, мало-мало…

— Бабки, говоришь, имеются? — громом грянул насмешливый голос. Неприятный голос и очень знакомый. Мальчишки остановились. По спине у обоих пробежал нехороший холодок. Из-за кустов сирени, росших неподалёку, вышли трое парней. Двое держали руки, глубоко засунув их в карманы спортивных штанов, третий допивал пиво из банки.

— Блин… прошептал Денис. — Минька Мальков с корешами. Гоблины долбаные! Забыл совсем про этих, это же их место!

— Ничего, отобьёмся! Отобьёмся, брат… — тихо, но уверенно, с выражением суровой решимости на лице ответил Бор. По спине Максима меж тем полз уже не холодок, а прямо-таки арктический холод. На самом деле Макс вовсе не был уверен в таком исходе.

«Гоблины» в это время обступили семиклассников, отрезав им всякие пути к отступлению. Во всех действиях троицы чувствовалась привычность, отработанность движений и поз. При этом — некая небрежность: уж больно несолидная попалась добыча сегодня. Одинаковые кепки, надвинутые на глаза, одинаковые спортивные штаны с белыми полосами по бокам. Трое из ларца. Двое из «гоблинов» — невысокий, но жилистый Минька Мальков, явный лидер сего «преступного сообщества», и Лёха Горшков, весьма напоминающий гориллу, классический громила, с могучими ручищами, свисающими едва не до коленей, — были лет на пять старше Бора с Фоминым. Третий же, самозабвенный Минькин подпевала и лизоблюд Сёма Зеленский, учился с Бором и Фоминым в одной школе, на класс старше.

Минька одним долгим глотком допил пиво, не глядя, швырнул пустую банку в сторону и повторил:

— Бабки, говоришь, имеются?

Глаза у Миньки маленькие, близко посаженные. Не глядит, а словно целится. Лицо же — узкое и неприятно подвижное, словно резиновое. В богатой мимике Малькова, а также во всей манере постоянно кривляться, есть что-то обезьянье. Мерзко осклабясь, Минька потянул с плеча Максима рюкзак. Горшков меж тем подошёл поближе к Фомину, чтобы проверить карманы.

Рядом с невысоким Денисом Горшков выглядел настоящим гигантом: большой, широкоплечий, но при этом — мешковатый и весь какой-то нескладный. Квадратное грубое лицо с низким лбом и широкой, тяжёлой нижней челюстью. Нос картошкой, могучие кулаки — размером с кочан капусты. При взгляде же на бритый Лёхин череп, поблёскивающий на солнце, невольно вспомнишь дыню или арбуз. Не человек, а овощной ларёк просто!

Зеленский всё ещё переминался с ноги на ногу, не решаясь открыто принять участие в гоп-стопе. Сёму определённо разрывали внутренние противоречия: с одной стороны, очень хотелось показать себя крутым перед старшими, с другой — он опасался мести парней из седьмого класса. В своём, восьмом, классе Сёма большой популярностью не пользовался, скорее, наоборот, слыл трусом и подхалимом. Так что, если бы семиклассники потом решили с ним посчитаться, «впрягаться» за Зеленского никто не стал бы.

Мальков заметил эту нерешимость.

— Эй, молодой! Чо встал? Ты нормальный пацан или чмо? Пиво пил вроде как большой, а тут что, обделался? Иди, глянь, что у этого белобрысого в рюкзаке!

Сёма послушно кивнул и неуверенной, шаткой походкой подошёл поближе. Минька сунул ему в руки рюкзак.

— На, прошмонай, как надо.

Сёма с услужливой старательностью принялся исполнять приказание главаря. Недолго думая, Зеленский вывернул всё содержимое рюкзака прямо на землю, плюхнулся на колени и начал копаться в вещах Максима, как в своём кармане. Бегло взглянул и отшвырнул в сторону блокнот с записями. Затем в сторону отлетел пакет из-под бутербродов и две самодельные деревянные ложки, что Бор автоматически сунул в рюкзак, когда они спешно покидали берег реки. И тут наконец Сёме удалось обнаружить в куче никчёмного барахла предмет, достойный внимания.

— Фотик! — радостно взвизгнул Зеленский и, крепко зажав в руке находку, вскочил на ноги, приплясывая от удовольствия. В этот момент Сёма весьма походил на храмовую индийскую обезьяну, стянувшую фотоаппарат у невнимательного туриста. Не хватало только хвоста.

Бор почувствовал, как кровь хлынула к голове. Его лицо пошло красными пятнами, как всегда, когда он сильно волновался. Фотоаппарат ему подарила мама. На прошлый день рождения.

— Дай сюда, — произнёс он угрожающе. — Дай сюда, сказал, урод!

Максим оттолкнул стоящего на пути Малькова и с силой вырвал фотоаппарат из рук Зеленского. Сёма от неожиданности часто-часто захлопал глазами и скривил рот. Так всегда делал сын соседа Макса, Серёги Ибрагимова, Васёк, карапуз четырёх лет от роду, когда готовился зареветь. Поминутно оглядываясь на Миньку, будто ища поддержки, Сёма злобно забормотал, то и дело сбиваясь на истерично-визгливые интонации:

— Ты чо… Ты чо… Ты чо, охренел, мелкий?

В этот момент Семён решительно забыл, видимо, что сам был всего на год старше этого «мелкого». Высосав во дворе бутылку пива в компании старших, восьмиклассник почувствовал себя «солёным», бывалым, крутым мужиком. А тут какая-то мелочь пузатая смеет кобениться! Сёма был прямо-таки зелен от злости. Зелёный Зеленский. Минька же, напротив, не разозлился вовсе, а даже как-то неожиданно и странно повеселел.

— Опаньки. А пацанчик-то крутой у нас, как я погляжу… — насмешливо хохотнул Мальков. — Зелень! — обратился он к Зеленскому. — Разберись-ка. Да не порть воздух, сынка… Пацанчик даже помладше тебя будет. Устроим бойцовский клуб. А, Лёх?

Горшков уставился на Миньку, словно соображая. Скорость мозговых процессов никогда не была его сильной стороной. Он даже отпустил отчаянно отбрыкивающегося Дениса, которого держал за шиворот, словно котёнка.

— Ну кино такое, в натуре, не помнишь, что ли? По телеку, ну? — с некоторым раздражением в голосе принялся объяснять приятелю Мальков.

— А… — просиял всем своим квадратным ликом Горшков. — С актёром-то с этим… Ну с этим…

— Точно! Гений! — похвалил за сообразительность Горшкова Минька. — Держи второго. Только крепко. А потом, — негромко добавил, обращаясь к Бору, — ты же не бросишь кореша, не убежишь один, как последняя падла? Так?

Максиму ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

— Пацанчик, пацанчик… Уважаю. Знаешь, если выиграешь бой, в смысле, Зелень если положишь, я те лично… Вот, при Лёхе говорю! Лично отдам все ваши «бабки» и фотик.

Максим снова молча кивнул. Он поднял повыше крепко сжатые кулаки, став вполоборота и выставив левую ногу вперёд. Принял боевую стойку.

«Если придётся драться на улице, — вспомнились ему слова тренера, — помните, это не учебный спарринг. Не изображайте из себя героев, но и не теряйтесь. Нет правил, нет весовых категорий, а есть необходимость победить. Играйте на слабостях противника. Используйте всё для победы!»

Зеленский выставил вперёд сжатые кулаки, недобро прищурил глаза и, грозно сопя, будто рассерженный кот, двинулся на Максима. Пытаясь использовать превосходство в росте и длинные руки, а может быть, просто опасаясь подойти ближе к противнику, Зеленский ударил издалека, наотмашь, правой рукой. Затем левой, затем снова правой. Бил он неумело, «по-деревенски». Максим легко уклонился от двух ударов, под третий же поставил жёсткий блок и, резко сократив дистанцию, с силой влепил правым кулаком Сёме прямиком в солнечное сплетение. Зеленский ойкнул, натужно всхлипнул и начал оседать на землю, держась за живот, посекундно открывая и закрывая рот, будто выброшенная на берег рыба. Коленки его подогнулись, и Сёма был готов вот-вот рухнуть на дорожку, прямо к ногам своего победителя.

Но «старший товарищ и командир» Минька Мальков не дал упасть своему подопечному. Схватив Зеленского за грудки, Минька сильно встряхнул его и заставил вновь принять вертикальное положение. Потом, обернувшись к Бору, сказал громко и нарочито весело:

— Ща, погодь, пацанчик, перерыв. Погодь децел. И не расслабляйся! Ща второй раунд будет!

Затем Минька посмотрел в глаза Семёну. От показной весёлости не осталось и следа. Физиономию Малькова перекосила гримаса злобы и презрения. Он рванул Зеленского за грудки на себя и прошипел ему прямо в лицо, зловонно душа вчерашним перегаром:

— Видать, ты всё же чмо, Зелёненький… Короче, так, сучий потрох, завтра всё бабло вернёшь за пиво. Мне и Лёхе. Понял?!

— Я же тоже давал деньги, когда пиво брали. Я же тоже давал… — заскулил в ответ жалобно, по-щенячьи, Сёма.

— Что ты там вякнул?! — у Миньки даже глаза побелели от злости, словно у переваренной рыбы. — Ты завтра вдвое больше принесёшь, понял?. А потом чтобы духу твоего в нашем дворе не было. А щас иди и бейся, а то сам урою!

И он швырнул Зеленского так, что тот упал и покатился по земле. С трудом поднявшись, всхлипывая и размазывая грязными руками по лицу слёзы, Сёма затравленно посмотрел сначала на Миньку, потом на Максима, а затем с совершенно немыслимым, нечеловеческим воплем кинулся на Бора. Руки при этом выставил вперёд так, будто хотел вцепиться Максу пальцами прямиком в лицо. Бор быстро нырнул вниз, подхватил Зеленского сразу под две ноги и, перевернув в воздухе, бросил на землю. И снова незадачливый восьмиклассник покатился по земле. На сей раз он даже не попытался встать, а так и остался лежать, молча, лишь вздрагивая время от времени всем телом, будто от икоты. Голову Зеленский закрыл руками. Так, будто боялся, что его будут бить, беспомощно лежащего, ногами. Но Максиму уже не хотелось бить Зеленского ни ногами, ни руками. Напротив, ему стало отчаянно жаль Сёму. Почти до слёз. В носу защипало. Стараясь больше не смотреть на своего лежащего противника, Макс обратился к Миньке:

— Фому отпустите. И фотоаппарат верните. Обещали.

Но Минька Мальков не был бы Минькой Мальковым, известным всему посёлку подонком, если бы вот так просто вернул вещи и отпустил ребят.

— Слышь, Горшенеггер, — обратился Минька к громиле Горшкову, что всё ещё крепко-накрепко сжимал свои руки-клешни на плечах Дениса, — отпусти ребёнка, что ты, в самом деле!

Говоря это, Мальков чуть заметно подмигнул приятелю. Горшков в первую секунду удивился, не поняв знака, но затем, просияв, будто медный грош, пробасил:

— Да в натуре, братан, и правда, чо мы, звери какие?

И убрав руки, легонько подтолкнул Фомина в спину. Гуляй, мол, мальчик.

Мальков же со своей обычной блуждающей, нехорошей ухмылочкой подошёл к Бору, держа в руках «фотик». Не чуя неладное, Максим потянулся за фотоаппаратом и тут же получил жестокий удар под дых. От боли мальчик согнулся пополам и налетел лицом на умело подставленное Минькино колено.

— Ты что творишь, гад!!! — дико завопил Фомин, кидаясь на выручку другу, но Горшков, который лишь сделал вид, что отпустил Дениса, ухватив его за шиворот, с такой силой рванул назад, что даже видавший виды камуфляж затрещал по швам. Не удержавшись на ногах, Денис упал на спину, а верзила Горшков тут же поставил ему на грудь колено, всем своим весом придавив семиклассника к земле.

— Пусти, сволочь… — прохрипел Фомин, задыхаясь.

— Чо ты там пискнул, мелкий? Не слышу тебя, извини… — растянул губищи в широкой ухмылке Горшенеггер.

В этот момент послышался звук шагов. Тяжёлых, уверенных. Шаги приближались.

— Развлекаемся, парни? — громко произнёс чей-то низкий, звучный голос.

Глава шестая

Голос прогремел, будто гром с ясного неба. Будто выстрел в пустом, предзимнем лесу. Горшков медленно и неохотно разжал руки-клешни и отпустил свою сопротивляющуюся добычу. Денис сразу же вскочил, чуть пошатываясь, подошёл к Максиму, помог подняться с земли и ему. Мерзкая улыбка сползла с физиономии Малькова, он раздражённо сплюнул себе под ноги.

— А тебе какое дело? — процедил Минька сквозь зубы, даже не оборачиваясь. — Шёл бы ты своей дорогой, Некрасов.

Но тот, кого Минька назвал Некрасовым, своей дорогой идти определённо не собирался. Как раз напротив — определённо собирался вмешаться. Медленно и неохотно Минька обернулся. Обладатель низкого, звучного голоса был примерно их с Горшковым лет, но казался немного старше благодаря богатырскому телосложению и двухметровому росту. У парня было открытое, простое лицо. Светлая чёлка спадала на крутой лоб непослушной волной. Серые глаза смотрели прямо и решительно. А при взгляде на его плечи невольно вспоминалась старинная поговорка о косой сажени. Одним словом, богатырь. Русский богатырь в китайском тренировочном костюме и кроссовках 46-го размера.

— Ты, я гляжу, Михаил, в своём репертуаре… Снова спарринг-партнёров среди детей ищешь?

— Мы не дети! — проворчал Фомин. — Дети ему тут, понимаешь…

Вырвавшись из горшковских лап и приняв вертикальное положение, Денис снова стал Денисом, грубоватым и самоуверенным. Старшие парни будто и не заметили этой «реплики из зала».

— Каких спарринг-партнёров в натуре, ты чо? — Мальков заметно нервничал. Маска наглой самоуверенности, что он носил уже много лет, таяла на глазах. — Ну поучили сопляков немного. И этих двух, и Зелёного, чтоб в штаны не делал при первом шухере. А эти… Эти мелкие, двое, они вообще старших ни в хрен не ставят!

Некрасов выслушал Миньку до конца. Ни один мускул не дрогнул на его богатырском лике. Выслушал, а потом просто и коротко сказал:

— Молодые уходят со мной.

Тут нам придётся ненадолго отвлечься от нашего повествования, чтобы вернуться в недалёкое прошлое. Всего какой-то год назад Минька Мальков, Лёха Горшков и Лёха Некрасов были лучшими друзьями. Верховодил всегда Минька — самый малорослый и слабосильный из троицы, но при этом злой, мстительный и крайне изобретательный на всевозможные каверзы. А ещё Мальков был из тех, кто всегда и во всём искал свою выгоду. В том числе и в отношениях с людьми. Потому из всех способов правления главарь Минька избрал самый хитрый и лицемерный — демократичный. Вернее, внешне демократичный. Не подлый Наполеончик и свита из двух амбалов, нет! Просто трое закадычных друзей. Тройственный союз. Равенство и братство. Минька так и говорил: «Я да Лёхи — три корня-корешка». Житья от этих «корней» не было всему посёлку. Да и не только посёлку. Доставалось и приезжим. Повод для конфликта Минька выдумывал на ходу. Как уже говорилось выше, он был весьма изобретателен. Бил Мальков всегда первым. Жестоко, зло, от всей своей неглубокой желчной души. Бил, не колеблясь, зная, что за его плечами высятся две единицы бронетехники, два танка, готовых включиться в процесс по первому знаку. Два Лёхи. Долгое время хулиганы вытворяли, что хотели. То ли никто в посёлке не мог дать троице должного отпора, то ли им просто везло… Но мир устроен так, что всё имеет свойство заканчиваться, в том числе везение. И на пути каждого распоясавшегося наглеца рано или поздно встретится тот, кто окажется сильнее.

Случилось это прошлым летом. Как-то душным августовским вечером Минькина «банда», как водится, болталась по посёлку. Программа вечера была вполне традиционна. Пункт первый: повышение посредством водки и пива собственного градуса настроения до нужного уровня. Пункт второй: посещение клуба. Пункт третий: весёлое времяпрепровождение. Последний пункт был сугубо импровизационен. Как карта ляжет. Можно было, сидючи на стульях в дальнем, тёмном углу клуба (нормальные пацаны ведь не танцуют), забавляться над пляшущими «лошками». Можно было попытаться «подкатить к тёлкам». Именно попытаться, потому что поселковые девчонки троицу сторонились и даже побаивались. Ну и наконец, самый оптимальный вариант — затеять ссору с последующим мордобоем. Но до клуба в этот вечер Миньке и двум Лёхам дойти было не суждено.

После пары часов праздных шатаний троица оказалась у дома Коршункова. Учитель жил в Ивановом Мхе около двух недель. Городской парень с приятными манерами, несколько замкнутый. Не пил и не бывал в клубе, зато каждый день совершал утренние пробежки. У местных жителей молодой педагог вызывал самые разнообразные чувства. Ребятишки смотрели на странного чужака, разинув рот. Не избалованным галантным обращением представительницам слабого пола нравились вежливость и предупредительность молодого учителя. У поселковых мужиков и парней Коршунков вызывал скорее недоумение, а зачастую и раздражение. Так раздражает порой всё странное и непонятное. Минька же, увидев как-то поутру бегущего по улице в сторону реки Коршункова в ярко-красной толстовке с капюшоном, сплюнул сквозь зубы и злобно прошипел:

— Спортсмен хренов. Вот мы с пацанами встретим тебя как-нибудь вечерочком, посмотрим, какой ты спортсмен!

Угрозу свою Минька не забыл. Он вообще был по-своему последователен. «Корням» своим, двум Лёхам, он всегда говорил:

— Надо, чтобы уважали нас. Боялись. А значит, спускать ничего нельзя. И всегда уметь силу свою показать.

В тот вечер, оказавшись после часа бесцельного блуждания по посёлку в компании «корешков» у дома Коршункова, Минька вспомнил о своей угрозе. Долго уговаривать Некрасова с Горшковым не пришлось. Они и сами были весьма не против поразмяться. Одержать очередную победу, славную и, как обычно, лёгкую. Потешить своё пацанское самолюбие. К немалому удивлению поселковых хулиганов, на их нестройный вопль: «Эй, лох поганый, выходи! Поговорить надо!» учитель отреагировал практически сразу. Он не стал прятаться в квартире. Напротив, он тут же вышел во двор. А дальше… Бой был коротким. Победа — сокрушительной. Но одержал победу эту странный городской парень. Много позже один из непосредственных участников событий Минька Мальков рассказывал: «Такую “вертушку” я только в кино видел. Да он Ван Дамм, в натуре!» Проспавшись к полудню следующего дня, обнаружив на своих физиономиях красочные следы вечернего приключения, трое «крутых» парней начали звонить друг другу. Встретившись на улице, они снова отправились к дому учителя. Извиняться. Коршунков выслушал их извинения несколько прохладно, но вежливо. На прощание пожал всем руки. А спустя два дня Минька с приятелями вновь пришли к Коршункову, но на сей раз — на тренировку. Первым в зал, постучав, вошёл Мальков. На правах парламентария.

— Тренер, примите нас. Заниматься у вас хотим, — уверенно и громко выпалил Минька.

— Да, очень хотим! — подтвердил Горшков, просунув в приоткрытую дверь порозовевшую от смущения физиономию. Некрасов, самый молчаливый и замкнутый из троицы, остался ждать на улице.

— У меня занимаются только школьники, ребята, — улыбнулся Коршунков, взглянув на Миньку поверх очков. Даниил Алексеевич сидел на деревянном школьном стульчике, второй поставив перед собой в качестве стола, и что-то писал в толстой тетрадке. Из соседней раздевалки доносился гул голосов. Тренировка только что закончилась, ученики переодевались, чтобы идти домой. Одевшись, каждый из них заглядывал в дверь, аккуратно отодвинув верзилу Горшкова, и говорил сэнсэю:

— Спасибо за тренировку, Даниил Алексеевич! До свидания!

— Ну, мы же это… Тоже школьники. Только бывшие… — пробубнил Мальков немного растерянно. Он совершенно не знал, как вести себя с Коршунковым. Уверенность молодого педагога в себе в сочетании с его спокойной вежливостью вгоняла Миньку в некий ступор. Наглая, циничная маска, которую он носил так давно, что она уже почти приросла к коже, спадала с него, открывая истинное лицо — лицо предельно неуверенного в себе, даже несколько трусоватого человека с крайне ограниченным кругозором и микроскопическим жизненным опытом.

— Возьмите, тренер, а? — поддержал приятеля Лёха гнусаво, почти жалобно. — Всё нормально будет. Мы стараться будем. В натуре! — добавил он в конце для пущей убедительности.

Коршунков засмеялся. Он закрыл тетрадку и поглядел на своих недавних «обидчиков» дружелюбно и весело.

— Ну если «в натуре»… Так. Тренировки — два раза в неделю, по вторникам и четвергам. В шесть. Не опаздывать. Форма спортивная — обязательно. В зале ходим исключительно босиком. Разуваться при входе — обязательно! Увижу, что шастает кто по залу в уличной обуви, — заставлю мыть пол. Плюс сто штрафных отжиманий. Да, про мытьё полов! Пол ученики моют по очереди. Следующий в очереди — ты!

И тренер уверенно ткнул пальцем в Малькова.

— Гы-гы-гы… — довольно загоготал за спиной Миньки Горшков.

— Чо ты ржёшь?! — злобно огрызнулся Мальков на приятеля. — Тренер, а чо я-то?

— Меня зовут Даниил Алексеевич. Тебя что-то не устраивает? — в голосе Коршункова почувствовались металлические нотки.

— Помою, — буркнул «главарь банды», опустив глаза в пол.

— Тогда до вторника. До свидания!

И вот четыре дня спустя ровно в шесть трое хулиганов уже стояли перед строем, привычно пряча внутреннюю неуверенность за нагловатыми улыбками. А Коршунков говорил, обращаясь ко всем своим ученикам:

— Ребята, у нас трое новеньких. Они вам, наверное, уже хорошо известны…

По лицам доброй половины учеников проползла серая тень недовольства. Троица была им всем слишком хорошо известна. Хорошо, да не по-хорошему.

— Новенькие — люди взрослые, но их путь в карате только начинается. Многого они могут не уметь и не знать. Вы, ребята, должны поддержать новичков, помочь им…

Говорил Даниил Алексеевич тихо, но каждое его слово отчётливо слышалось даже в самом отдалённом уголке спортзала. Если бы какой мухе пришла в её мушиную голову неумная мысль пролететь над строем, жужжание, наверное, показалось бы всем подобным гудению самолёта, такая в зале стояла тишина.

— Ну что же, — подытожил Коршунков, — добро пожаловать в клуб!

И все захлопали в ладоши. Вначале — нестройно и будто нехотя, а потом громче, громче…

— Блин, серьёзно у них тут всё, в натуре! — шепнул Горшков на ухо Миньке. Тот ухмыльнулся в ответ. С какой-то затаённой издёвкой ухмыльнулся.

— Романтики ряженые… — процедил Мальков сквозь зубы чуть слышно.

— Чо, думаешь, хрень, да? — тут же засомневался Горшков.

Некрасов не проронил ни слова, как обычно, оставив мнение при себе. Однако на его хмуром лице при определённых навыках психолога можно было прочесть, что Алексею очень нравится всё происходящее в зале. Некрасов всегда «болел» техникой, машинами. Ему нравились точность, надёжность, предсказуемость механизмов. Их внутренняя сложность в сочетании с простотой, практичностью. И ему отчего-то очень захотелось остаться здесь, стать частью этой живой, организованной, одухотворённой машины, так умело налаженной мудрым механиком — тренером.

На первой же тренировке не только Коршункову, но и всем «стареньким» ученикам стало ясно, что двое из трёх новичков — «случайные пассажиры» и долго на секции не задержатся. Минька постоянно спорил с тренером и отпускал нелепые шутки. А здоровенный с виду, будто бурый медведь, Горшков плаксиво ныл, что у него болят кулаки от отжиманий, пресс — от сгибаний тела, а ноги — от растяжки. Некрасов же оказался на проверку парнем совсем из другого теста. Он был, как обычно, молчалив, но исключительно вежлив с Коршунковым и учениками. Не задирал нос даже перед самыми младшими, из начальной школы. Внимательно выслушивал всё, что объяснял тренер, стараясь не упустить ни одного слова. И трудился, трудился изо всех сил.

На третью тренировку Мальков с Горшковым заявились пьяными. Коршунков даже голоса не повысил. Только сказал тихо и спокойно, чтобы вышли вон. И что отныне карате для них закончено. А Некрасов… Некрасов повёл себя неожиданно. Он стоял, неловко потупившись, пока тренер выпроваживал его приятелей. Не поддакивал Коршункову, но и не выгораживал Миньку и Горшкова. Когда же несостоявшиеся каратисты, нарочито громко хохоча и выкрикивая нечто нелепое, вывалились наконец из зала, громко хлопнув дверью, Некрасов повернулся к тренеру и проговорил:

— Даниил Алексеевич, можно выйти. Я недолго.

— Ну выйди, — ответил Коршунков, внимательно, даже изучающе посмотрев на Алексея.

Некрасов обулся и выскочил вслед за своими приятелями.

Тренировка шла своим ходом. Коршунков громко считал по-японски:

— Ич, ни, сан, си…

Ученики же, приняв упор лёжа, отжимались на кулаках. На счёт «си», четыре, плавно опускались вниз, а на счёт «ич», один, так же плавно поднимались. Лишь японский счёт да натужное сопение. А ещё — громкая ругань за окном. Слов было почти не разобрать, только было слышно, как Некрасов громко рявкнул, словно ставя точку в затянувшемся разговоре:

— Всё! Домой валите, я сказал.

Спустя минуту дверь тихо отворилась, и Алексей спросил с порога:

— Даниил Алексеевич, разрешите войти и продолжить тренировку?

Так Алексей Некрасов стал учеником Даниила Алексеевича Коршункова, впоследствии — одним из лучших. А спустя примерно месяц на секцию записались и неразлучные Бор с Фоминым.

Глава седьмая

— Молодые уходят со мной!

Низкий голос Алексея Некрасова чем-то напоминал гром, рокочущий в небесах. Сходство только усиливало присутствие некоего электричества в воздухе, какое ощущается обычно перед грозой. Или перед грядущей дракой. Минька взглянул на своего громилу-адъютанта, словно невольно ища поддержки. Горшков растерянно пожал могучими плечами.

— Да ладно, чо ты, чо ты, Лёх, в натуре. Ты хоть и откололся от нас, но всё ж бывший кореш, — голос у Малькова предательски дрожал. Главарь Минька откровенно трусил. Ненавидел себя за это люто, материл в душе последними словами, но ничего не мог поделать. Минька боялся Некрасова.

Когда Алексей Некрасов совершил своё «вероломное предательство» и бросил закадычных корешков ради какого-то дурацкого японского спорта, бывшие друзья поначалу ему проходу не давали. Встретив на улице, в посёлке, непременно загораживали дорогу. Горшков старался зацепить плечом, а языкастый Мальков орал гадости в спину. Но Некрасова и до занятий карате отличали независимость и терпение. Тренировки же будто раз от разу усиливали эти врождённые качества. Холодная (по крайней мере, со стороны Некрасова) война продолжалась всю осень и зиму, а потом… Потом случились областные соревнования по кёкусинкай карате, на которых никому не известный новичок А. Некрасов из посёлка Иванов Мох одержал уверенную победу в своей весовой категории. Вася Бубнов, известный болтун и балагур, сам второй год занимающийся у Коршункова, рассказывал, что преимущество Некрасова в финальном спарринге над противником, чемпионом города Игорем Аветисяном, было столь очевидным, что бой могли прервать ещё на середине.

— Прикиньте! Лёха — зверь просто! На обе ноги армянину подковал! Так ляжки ему отбил своими мавашами, что тот еле ходить потом мог. А как на среднем уровне ему пробил? Пяткой, с разворота. Точняк в печень! Не… Лёха у нас точно будущая звезда спорта!

Приятелей у общительного без всякой меры Васьки было полпосёлка, и скоро о сокрушительной победе Алексея говорили все от мала до велика. Даже старушки, что сидели рядками на лавочках. Правда, бабушки были плохо знакомы с названиями движений в карате, посему хорошо известный любителям единоборств удар ногой «маваши гери» они перекрестили в «малашу». До Малькова с Горшковым слухи докатились ещё раньше, чем до старушек. И надлежащие оргвыводы, конечно же, были сделаны. Так что при следующей случайной встрече на улице Минька с Горшковым просто быстро прошли мимо Некрасова. Горшков даже буркнул что-то вроде «привет!».

И вот теперь бывший закадычный друг, а ныне чемпион области по карате стоял и в упор, не по-доброму, смотрел на Миньку. Именно на Миньку. Горшков для него был малоинтересен, как любой другой неодушевлённый предмет.

— Ты мелких с собой забрать хочешь? — Мальков произнёс это таким радостно-изумлённым тоном, будто только сейчас догадался о желании Некрасова. — Так забирай, нужны они кому!

— Пошли, ребята, — тихо сказал Алексей. Обыденно сказал. Скучновато. Словно просто приглашал пройтись вечерком, подышать свежим воздухом, а не спас только что пацанов от неминуемой расправы.

— Здорово, кстати! — он по очереди крепко пожал руки Бору и Фомину.

Пропустив семиклассников вперёд, Алексей зашагал вслед за ними, даже не посмотрев на своих бывших друзей.

— Лёх… — вдруг жалобно пискнул Зеленский. — Можно я с вами?

Некрасов, Бор и Фомин остановились на минуту и переглянулись между собой.

— Пацаны, вы как? Что скажете? — спросил Некрасов.

— Хрен с ним, пускай идёт… — поморщившись, махнул рукой Максим. У него всё ещё сильно болел живот после Минькиного удара.

— Пусть, пусть, — кивнул Фома. — Не гнать же пинками придурка этого!

— Сыпь за нами. Пацаны не против. Только в темпе! — огласил «приговор» Алексей. Сёме не надо было повторять дважды. Опасливо косясь на недавнего «авторитета» Малькова и на могучего Горшенеггера, Зеленский осторожно, бочком, обошёл их и припустил по тропинке вслед за удаляющейся внушительной фигурой Некрасова.

— Вот сука… — процедил сквозь зубы главарь Минька, имея в виду то ли бывшего друга Некрасова, то ли неблагодарного сопляка Зелёного, то ли саму жизнь, которая устроена вот так, а не иначе. Затем Минька повернулся и быстро пошёл в сторону, противоположную той, куда ушли его недруги. Вслед за ним послушно потопал Лёха Горшков.

Смеркалось. Приятная вечерняя прохлада, освежающая, будто холодный лимонад, заполнила собой все улицы, улочки и закоулки Иванова Мха. Коты и кошки, ночные хозяева посёлка, что ещё недавно нежились в сонной истоме на нагретых солнцем подоконниках, скамейках и крытых черепицей и шифером крышах, прогуливались там и сям, задрав хвосты и распушив усы-антенны. Галки и вороны, шумно галдя, устраивались на ночлег в кронах старых лип.

Ребята шли по улице молча. Бору и Фомину не хотелось ничего говорить при перебежчике Зеленском, которому они не доверяли. А Некрасов был неразговорчив по самой природе своей. Первым нарушил тишину Сёма:

— Мой дом. Я пойду, да?

— Чеши. И давай компанию себе поаккуратнее выбирай, — сказал Некрасов.

Сёма не ответил. Серым крысёнком он юркнул в свою подворотню.

— Говнюк, — хмуро буркнул Денис.

— Не то слово! — согласился Макс.

— Молодой ещё… — примиряюще прогудел Некрасов. — Ладно, парни. Давайте я вас сегодня до дома провожу. Мальков обид не прощает. А завтра… Завтра — поглядим.

И они зашагали дальше уже втроём. На улице зажглись немногочисленные фонари. Свет их большими жёлтыми кругами ложился на дорогу, освещая каждый, даже самый маленький камушек. За пределами же этого круга темнота казалась ещё чернее. Ребята шли по вечерней дороге, а когда на пути случался очередной фонарь, они словно ненадолго, буквально на пару мгновений, снова попадали в белый день. Шаг, другой — и темнота накрывала их с головой своим чёрным плащом.

— Ну вот я и пришёл, — сказал Денис. Его дом был первым. — Спасибо, Лёха!

Фомин широко улыбнулся Некрасову и крепко пожал его могучую, великанскую руку. Затем звонко хлопнул по правой ладони Бора и, немузыкально насвистывая, зашагал к дому. У самой калитки Фома некстати вспомнил о спиннинге. Улыбка сползла с его лица, а железная скрипучая дверь отворилась с таким трудом, будто к ней на цепях были подвешены пудовые гири.

— Навешает ему отец за спиннинг… — тихо проговорил Макс, глядя вслед ушедшему Фоме.

— Ничего! Шкура крепче будет, — ухмыльнулся Лёха. — Ладно, пойдём до тебя побыстрее, а то у меня дела сегодня ещё.

— Погнали, погнали, — ответил Бор, и они быстрым шагом, переходящим на лёгкую рысь, заспешили к дому Максима.

— Лёх, — спросил на бегу Макс, — а ты завтра к Даниле-мастеру идёшь? Завтра же суббота. Чаепитие.

— Само собой! — ответил Некрасов. — Мне ещё книжку тренеру отдать надо.

— Всё про Японию читаешь, Лёх?

— Читаю. Интересно.

За последние полгода Алексей перетаскал из библиотеки Коршункова все книги о Японии. Вначале он читал только книжки, посвящённые карате и другим воинским искусствам. Потом, увлёкшись, начал читать об истории средневековья Страны восходящего солнца. Об искусстве, традициях. Даниил Алексеевич всячески приветствовал тягу Некрасова к чтению. Сперва учитель ненавязчиво подсовывал Лёше книги. Позже Алексей начал просить их сам.

В окнах Максима горел свет. Мама и бабушка ждали его и, видимо, уже волновались. Обменявшись рукопожатиями с Алексеем, Бор поспешил домой. Некрасов же отправился дальше. Неподалёку от Максима, всего через два дома, проживал дядя Алексея, двоюродный брат его отца. Что примечательно, дядя был полным тёзкой своего племянника. Алексей Некрасов-старший в юности подавал большие надежды как боксёр-полутяж, но потом попал в аварию и уже лет двадцать был прикован к креслу-каталке. Лёхин отец, Виталий, не раз предлагал брату переехать к нему, но дядя Лёша решительно отказывался. Видимо, боялся стеснить. Некрасов-младший бывал у дяди почти каждый день: приносил продукты, помогал по дому. Сегодня они договорились вместе посмотреть футбол. На завтра же у Алексея был запланирован кросс, а после — чаепитие у тренера.

Традицию таких чаепитий Коршунков ввёл уже давно, предложив каждую последнюю субботу месяца собираться у него дома, чтобы подвести некие итоги и просто поговорить. Вначале ребята отнеслись к предложению сэнсэя без особого энтузиазма. Какой, в общем-то, интерес сидеть за одним столом с взрослым человеком и обсуждать какие-то там проблемы? Не поприкалываться нормально, не «оторваться» как следует… Но уже через пару месяцев традиция эта так полюбилась юным каратистам, что они сами дня за три до заветной субботы по десять раз подходили к тренеру, чтобы спросить: «А у нас всё в силе? Собираемся в этот раз?»

Приходили все обычно заранее, ещё за полчаса. Потом сообща дожидались во дворе, пока часы покажут шесть. Каждый приносил из дома что мог. Но особенно все ждали прихода Толи Шмелёва. Его мама пекла совершенно изумительные пироги. С яблоками, с вишней, с картошкой… Анатолий традиционно опаздывал. Коршунков как-то, отчитывая после тренировки Шмелёва за нерасторопность, сказал: «Копается, копается… Таких любителей копаться среди остального человечества не сыщешь! Только среди сусликов, кроликов и отдельных видов тушканчиков». С тех пор к Шмелёву, которого доселе сокращённо именовали Шмель, намертво приклеилась кличка «Суслик», или коротко — «Сусл». На чаепитие Сусл умудрялся опаздывать тоже, но пироги Сусловой мамы компенсировали все неудобства и гасили любые «народные возмущения».

Как правило, за чаем происходили оживлённые дискуссии, перераставшие порой в ожесточённые споры. Предметом дискуссий могло быть что угодно — от возможности существования жизни на других планетах до рок-музыки, от теории Дарвина до научной фантастики. Надо заметить, что Даниил Алексеевич вёл себя во время горячих споров весьма дипломатично. Учитель никому не навязывал своё мнение, но всегда просил не переходить в спорах на личности и учиться грамотно аргументировать свою точку зрения. Он был подобен мудрому дирижёру, который мягкими, деликатными движениями превращал нестройное и порывистое звучание мыслей учеников в нечто более организованное, но от этого не менее самобытное и оригинальное. Некрасов во время дискуссий обычно помалкивал, тихо сидя в углу. Он не был настолько начитан, как многие из старших учеников Коршункова. Не был он и заядлым спорщиком вроде Бора или его закадычного друга Фомы. Последний, кстати, прочёл в жизни книг определённо не более Лёхи Некрасова. В спорах Фомин брал скорее громкостью аргументов, чем их обоснованностью. Некрасову просто нравилось в этой простой и между тем интересной атмосфере. И ему было странно вспоминать, что ещё не так давно мог в компании себе подобных, прихлёбывая пиво, часами хохотать над дурацкими анекдотами и ещё более дурацкими «историями из жизни».

На следующее утро Максим проснулся очень рано. Не было ещё и пяти. Мама и бабушка спали. Макс быстро оделся и выскользнул из дома. К завтраку он планировал вернуться.

Вчера, когда он пришёл домой, его не ругали. Мама молча поставила ужин на стол и ушла в свою комнату. Макс заметил, что глаза у мамы красные, заплаканные.

— Мам, ну, не получилось у меня вовремя прийти… Ну, извини! Не утонул же я, правда! — принялся оправдываться Бор. Как всегда в таких случаях, ему было одновременно неловко и отчаянно стыдно — Да, и что бы там могло случиться? Ну что, съели бы меня там кроко… Макс хотел сказать «крокодилы», но осёкся, вспомнив недавнее происшествие на реке. — В общем, больше — не повторится! Буду в следующий раз вовремя, как штык! Обещаю! Торжественно клянусь! А, мам… — Максим тихонько постучал в дверь маминой комнаты. — Ты уже спишь? Ладно, спокойной ночи тогда! Бабушка красноречиво шуршала газетами, сидя в любимом своём, старинном кресле. На проштрафившегося внука она даже не смотрела. Подчёркнуто. Помахивая хвостом, на кухню явился Пифагор. Кажется, только он был готов общаться с Максом в этот вечер. Коротко мякнув, кот запрыгнул к юному хозяину на колени и, устроившись поудобнее, громко замурлыкал.

— Что они дуются-то на меня, Пиф? — спросил Макс у кота. — Вроде и опоздал всего на час. Ну на полтора! Догадались по моему виду, наверное, что я влип во что-то… Опекают меня, будто я ребёнок!

Пифагор внимательно посмотрел на Максима своими зелёными глазищами, потом спрыгнул на пол и удалился из кухни столь же чинно, как и пришёл. Кажется, кот тоже не одобрял поведение Максима. А самое противное, что сам Бор в глубине души решительно своего поведения не одобрял. Надо было ещё извиниться, конечно. Перед мамой, да и перед бабушкой, конечно. Не «для галочки», а нормально извиниться. Не выпендриваться и не строить из себя шибко взрослого. Коршунков говорил, что искренне извиняться и признавать свои ошибки способны только по-настоящему сильные люди. Максим твёрдо решил, что попросит прощения у мамы и бабушки сразу же, как увидит их утром. И обязательно ещё до того, как все сядут за стол. Чтобы всё стало, как всегда. Чтобы мама шутила и расспрашивала Максима о его делах, а бабушка ворчала и ругала цены и политиков. Чтобы непременно стало всё, как всегда!

Но это произойдёт несколько позже. Сейчас же Бор спешил туда, откуда они с Фомой сломя голову бежали вчера. На тот самый берег напротив трёх островов, Короля, Шута и Принцессы Татьяны. Бору было очень страшно возвращаться туда. До дрожи в коленях и замирания в животе страшно. Но желание вернуть другу его драгоценный спиннинг было сильнее этого страха.

То ли утренний холодок подгонял Максима, заставляя двигаться быстрее, то ли по знакомой дороге идти проще, но расстояние до трёх островов показалось мальчику гораздо короче. Уже через два с лишком часа он был на месте. Вот и три острова… Макс глубоко вздохнул, зажмурился, сосчитал про себя до пяти и уверенным, твёрдым шагом спустился на берег. Вот и вчерашнее кострище. Вот брошенный впопыхах котелок. Но где же спиннинг? Максим пошёл вдоль по течению реки, внимательно глядя под ноги. Через некоторое время занятие это так увлекло его, что он совершенно забыл о своих недавних страхах. Солнце поднималось всё выше. Камышевки распевали в зелёных зарослях. Макс принялся насвистывать развесёлую мелодию, вторя птицам. А вот и… Наконец-то! Спиннинг лежал совершенно открыто на песке. Бор внутренне похвалил себя, что вышел из дома так рано. Случись бы тут какой прохожий рыбачок, быстро бы приделал фамильной драгоценности семейства Фоминых ноги. Макс наклонился, поднял спиннинг с песка и в этот момент увидел его. Крокодил! Тот самый! Колени у Бора задрожали, а сердце провалилось так глубоко, что, казалось, достигло пяток.

Крокодил лежал у самой кромки воды, метрах в пятнадцати от остолбеневшего от ужаса подростка. Водяное чудище было всё опутано какой-то водной растительностью и совершенно не шевелилось. Максим немного осмелел. Поборов ватную слабость в ногах, он осторожно повернулся и, стараясь ступать бесшумно, пошёл прочь с проклятого берега.

— Макс? — Бора будто током ударило: голос родился из ниоткуда, словно возник сам по себе в его голове. К тому же голос этот был очень знакомым.

— Подойди ко мне, не бойся! Это я, Зелёная Борода.

Глава восьмая

Макс повернулся и медленно, словно сомнамбула, пошёл туда, где лежало огромное, покрытое чешуёй тело. Дрожь в ногах постепенно прекратилась, а сознание снова стало ясным и прозрачным. Бор опять мог трезво оценивать ситуацию, видеть вещи такими, как они есть. Прежде всего, подойдя ближе к существу, лежащему на мелководье, он понял, что это вовсе не крокодил.

Как только Фома мог принять его за крокодила? Хотя… Немудрено, конечно. Со страху что не привидится! Мальчик подошёл к чудищу совсем близко, остановился метрах в двух от него и принялся с опасливым любопытством разглядывать речного монстра. Чудище же, в свою очередь, смотрело на мальчика. И во взгляде его не было ни капли животной злобы. Напротив, взгляд его лучистых, синих глаз казался спокойным и совершенно разумным. Голова у существа была крупная, слегка приплюснутая сверху. Голову украшали длинная, спутанная шевелюра насыщенного зелёного цвета и такая же борода. На спине возвышался малиновый гребень, безвольно упавший на одну сторону, словно сломанный парус. Всё, всё было точь-в-точь таким же, как у существа из того странного сна.

— Зелёная Борода?! — произнёс Максим вслух, вытаращив от изумления глаза.

— Здравствуй, Макс… — ответил мальчику знакомый звучный голос. Так же, как и во сне, голос звучал прямо у Максима в голове. Внезапно Зелёная Борода с силой ударил по воде хвостом и заворочался так, будто пыталось от чего-то освободиться. Только теперь Бор увидел, что могучее трёхметровое тело водяного опутывает толстая леска. Крупные крючки-«девятки» впились в кожу Зелёной Бороды, причиняя жестокую, нестерпимую боль.

— Погодите, король реки… Вернее, повелитель воды. В общем, я сейчас!

Максим бегом бросился туда, где, по его расчётам, в траве должен был валяться его нож. Тот самый, с которым он бросился защищать Фомина от «крокодила». И о радость! Нож действительно нашёлся. Причём на том самом месте, где Бор и ожидал.

— Только вы потерпите, ваше величество… — руки у Максима тряслись, а глаза слезились. Разрезав и сняв леску, он начал осторожно, стараясь не причинить ещё бо́льшую боль, вытаскивать один за другим крупные крючки с зазубренными жалами. — Это Архипыч, наверное, тут донки поставил. Только вы не обижайтесь на него, хорошо? Не сердитесь. Он же не на вас донки ставил, а на щук…

Мальчик выдернул уже все крючки, кроме одного, который никак не хотел поддаваться. Слишком глубоко он вошёл под кожу, лишь самый кончик торчал на поверхности да кусок лески.

— Тяни смелее, не бойся! — подбодрил своего спасителя Зелёная Борода.

Максим закусил губу, намотал на палец кусок лески, привязанный к злосчастному крючку, и, зажмурившись, рванул изо всех сил.

Раздался противный чпокающий звук, и крючок вылетел на поверхность. Максим швырнул его в кучу, где уже лежали разрезанная леска и другие крючки. Струйка крови — тёмно-красной, совершенно человеческой — брызнула из раны и потекла по коже водяного.

— Я сейчас. Я быстро!

Максима обычно мутило от вида крови, но в этот момент он и думать об этом забыл. Подорожник Бор видел совсем неподалёку, возле тропинки. Нарвав побольше, подросток едва не кубарем вновь спустился к реке. Быстро, но тщательно помыв листья в воде, он приложил их к ране. Кожа у водяного была тёплая, эластичная, на ощупь немного напоминающая мокрую резину. Максим припомнил это давно забытое ощущение: точно такой же была кожа у дельфина, которого он, ещё совсем маленький, замирая от восторга, погладил в дельфинарии на Чёрном море.

— Не волнуйся так, маленький человек! Мы отличаемся от вас, нас лечит природа, лечит речная вода. Очень скоро от моих ран останутся лишь воспоминания. Я отдохну у себя на глубине, посплю день или два, и всё пройдёт. Спасибо тебе, Макс!

И водяной растянул в добродушной улыбке свой широкий, как у лягушки, рот. Максим осторожно отлепил от раны листья подорожника: кровь и правда перестала идти. Поверхность раны же затянулась тонкой, прозрачной плёночкой.

— И, кстати, не называй меня королём. Ты не мой подданный. Ты — человек, ты из другого мира. И ты теперь мой друг. Для тебя я просто: Зелёная Борода. Приходи сюда на восходе солнца через три дня. Я буду ждать тебя!

И водяной, опираясь на мощные когтистые передние лапы, повернулся и пополз по мелководью. Тело его извивалось, словно у угря. Хвост, заканчивающийся широким плавником, поднимался и опускался вверх-вниз. Максим невольно обратил внимание на эти движения. Ему снова вспомнился дельфин из черноморского дельфинария. У него, когда он плыл, точно так же двигался хвостовой плавник. А не как у рыб вправо-влево.

Достигнув достаточной глубины, водяной беззвучно нырнул, оставив на воде след в виде небольшой вращающейся воронки.

Максим ещё некоторое время постоял на берегу, глядя на реку, на острова. На мир, который для него теперь стал совсем иным, ибо мир этот принадлежал странному, могущественному созданию. Его другу. Затем мальчик спокойно собрал все вещи, что они с Денисом побросали на берегу, удирая, включая злополучный спиннинг, и побрёл домой.

Бывают в жизни ситуации, когда твоя возможность удивляться не выдерживает напора странных, даже невероятных событий, происходящих в жизни. Тебе вроде бы следует испугаться до ночных кошмариков. Или, наоборот, ликовать и радоваться, словно дошколёнку на цирковом представлении. А ты — словно сдувшийся воздушный шарик. Вялый, дряблый. И не просто сдувшийся шарик, а шарик, что улетел, подхваченный весенним быстрым ветром, и теперь плавает где-нибудь посреди пруда. Или посреди самой обычной лужи, большой и грязной. Плавает, подчиняясь воле малейшего движения воздуха. Вялый, дряблый… Безвольный. Чувствуя себя именно таким шариком, Макс брёл домой по берегу Бобрихи, путаясь в высокой траве и поминутно спотыкаясь о кочки и камни. Драгоценное достояние семьи Филатовых — импортный спиннинг Бор бездумно сунул под мышку. Поднимаясь по склону холма, того самого, на вершине которого они с Фомой дрыхли без задних ног под жарким солнышком, Максим умудрился выронить злополучный спиннинг. Да так «удачно», что насилу отыскал его потом в высокой траве. И лишь когда ноги ощутили вместо мягкой земли луговины щербатый асфальт дорожки, ведущей прямиком к задам посёлка, Максим вдруг почувствовал, что вся вялость и отстранённость испарились куда-то. Он — снова он, тринадцатилетний мальчишка, шустрый и любопытный, а не некая странная, дряблая субстанция. Словно Макс спал наяву, а потом вдруг проснулся. Спал? Максим посмотрел на спиннинг. На свою левую ладонь, которую порезал об осоку, когда рвал подорожник для водяного. Нет! Это был не сон. И не гипноз какой-то. Это всё было на самом деле. И спасение водяного, хозяина здешних вод. И то, что водяной разговаривал с ним мысленно, как телепат из одной научно-популярной передачи. И то, что существо, с виду диковиннее любого марсианина, назвало его, Макса Бора, своим другом. Максим ощупал себя с ног до головы: вроде всё как обычно. Худощавые руки, плечи, на голове вихры торчат и уши лопушатся. Затем он посмотрел по сторонам: мир, кажется, тоже, был точно таким же, как и с утра. Нет! Мир изменился. И не сегодня. Он изменился в ту ночь, когда Максим увидел тот странный сон. Теперь Бор понял это. От пронзительного осознания данного факта, а ещё больше — от предвкушения новых, возможно — даже более удивительных чудес у мальчика закружилась голова. На Земле было только два человека, с которыми Макс мог делиться любыми своими мыслями, сомнениями, секретами. Это лучший друг Денис и мама, конечно же. Нет, три! Данила-мастер ещё. Он тоже умеет выслушать, задать именно те вопросы, что нужно, и не задать лишних. Умеет хранить тайны. Но этой тайной, речной тайной, тайной водяного, Максим решил всё же сперва поделиться с Фоминым. Человек одних лет с Максом. С ним, пожалуй, будет проще всего.

— Пусть будет Фома! — решил Бор. И резво подпрыгнув, будто юный жеребёнок, со всех ног помчался к дому Фомина. Через пустырь, мимо сараев. Коварный закоулок, где их с Денисом остановила Минькина банда, Бор пролетел на первой космической скорости, стараясь не смотреть по сторонам. Миновав два двора, Максим едва не кубарем вылетел на улицу. По прямой он побежал ещё быстрее. Альбина Августовна, соседка Дениса, маленькая, сухонькая и безмерно вредная старушка, погрозила вслед «паразиту оглашенному» костлявым кулачком и быстро перекрестилась. Чёрная, словно сажа, кошка Муська, принадлежащая другой соседке Дениса, Ларисе Перфильевой, в ужасе вытаращив зелёные глазищи, шарахнулась из-под ног. Ещё одно небольшое ускорение и… Бор забарабанил в окно Фомина:

— Фома! Фома, открывай быстрее!

Форточку распахнул не Фома, а его мама, Елена Николаевна.

— Здравствуй, Максим! Вот скажи мне: вы с моим балбесом-сыном когда-нибудь будете, как все люди, пользоваться дверью, а?

— Извините, Елена Николавовна… То есть Елена Николаевна… То есть… Здрасте! Дениса можно? — скороговоркой выпалил Максим. Он с трудом переводил дух после бешеной гонки.

— Не можно! — сурово ответила «Елена Николавовна», насупив брови. Максиму стало не по себе. Он как-то некстати вспомнил одно давнишнее родительское собрание, с которого его мама, Марина Максимовна, человек обычно солнечный и неунывающий, вернулась в очень плохом настроении. Некоторое время она молча звенела на кухне посудой, а потом сказала:

— Знаешь, Максим, о тебе на этом собрании речи не было. Зато очень ругали твоего друга Дениса. За то разбитое окно. А ведь ты мне признался, что вы его вместе расколотили. Почему ты честно не рассказал об этом в школе. А твой друг — молодец, не выдал тебя. Ты удивишься, наверное, но я немного завидую сейчас его маме. Она, кстати, сидела рядом со мной на этом собрании, за первой партой. И очень расстроена была, конечно. А я… Я сидела и краснела. За тебя краснела, Максим!

Максим открыл было рот, чтобы попытаться оправдаться, но посмотрел на маму, и слова застряли у него в горле. Тогда он быстро оделся и выбежал на улицу. До дома лучшего друга он бежал тогда почти так же быстро, как сегодня.

— Фома, ты прости, ладно? Понимаешь, учителя почему-то всегда на меня в последнюю очередь думают, что ни случись. Не знаю я почему, хоть убей. Тоже ангелочка нашли, блин. А у тебя… Как это… Имидж хулигана. Я правда завтра же расскажу всё в школе. И классной, и завучу, если хочешь!

— На фига? — искренне удивился Денис. — Делать, что ли, нечего? — а потом хлопнул Бора по плечу и добавил: — Мне дома за то окно уже прилетело. Отец выдрал так, что еле сижу теперь. Ну выдрал и выдрал! Шкура крепче будет! Прикинь, смогу без проблем задницей вперёд сквозь самые колючие кусты проскакивать. Шкура-то — как у носорога, хрен порвёшь!

Потом они ещё поболтали немного, и Макс вернулся домой. Со временем эта история забылась. А сейчас вот вдруг вспомнилась.

«Она догадалась, наверное, что Денис тогда за нас двоих отдувался. Чёрт! Стыдобина жуткая… Надо рассказать всё. Лучше поздно, чем никогда!»

Но Елена Николаевна вдруг весело, заразительно засмеялась. Совсем как девчонка. И сказала:

— Да пошутила я, Максим! Проходи, проходи. Чай мои мужики пьют, с пирогами. Проходи и присоединяйся. Только через дверь!

В доме Фоминых, вернее, в половине дома, ибо вторую половину дома занимало не менее многочисленное семейство Игнатьевых, сегодня правил царь-пирог. Волшебный, тёплый, густой аромат обволакивал гостя ещё в прихожей и вёл его за собой туда, где на трёх огромных блюдах высились курганы из пирогов. Были тут пироги с мясом, с капустой, с яблоками, с вишней и ещё бог знает с чем. Максим, решив не сопротивляться могучей, увлекающей силе сдобного аромата, быстро стащил кроссовки, сунул ноги в дежурные гостевые тапочки и прошлёпал в комнату. За покрытым клетчатой скатертью круглым столом, стоящим в центре комнаты, под большим плетёным абажуром восседало всё семейство Фоминых. Дед, Денис Иванович, сухой, подтянутый старик с молодыми, ясными глазами стального цвета, попивал чай из блюдца, хрустя вприкуску большим куском сахара. Отец, Иван Денисович, крепкий, загорелый мужчина лет сорока, с роскошными гусарскими усами, помешивал ложечкой чай в большой железной кружке. Шестилетняя Варька, та самая чупакабра, на которую жаловался Бору Денис, смешливая и черноглазая, с аппетитом уплетала пирог с вишней, время от времени поглядывая на старшего брата. Денис же на Варьку не смотрел, он «работал на массу»: медленно и методично пережёвывал пирог с мясом. Определённо не первый и, видимо, не последний. Даже маленький Ваня, годовалый румяный карапуз, сидевший на своём детском стульчике, держал в пухлой ручонке маленький кусочек пирога. Не было только Елены Николаевны: на кухне пронзительно присвистнул чайник, и она отправилась заваривать свежий чай. Когда Максим вошёл в комнату, мужчины сразу шумно задвигали стулья, освобождая гостю лучшее место. Бор по очереди пожал руку деду, отцу, Денису, протянул указательный палец в качестве приветствия Ваньке. Фомин — самый младший сразу прекрепко ухватил палец: в семье определённо подрастал ещё один потенциальный десантник. Поздоровавшись со всеми от мала до велика, Бор приземлился на предложенное место. Меж тем вернулась Елена Николаевна.

— Так. А почему Максим без чашки? Денис, ну-ка быстренько принеси с кухни чашку, с зайцем которая. Она самая новая.

— Ну, мам… — заныла чупакабра. — Это же моя чашка, мне её купили…

— Варька! Цыц! — погрозила пальцем мать. — Из двух чашек сразу хлебать будешь, что ли?

Прикончив три пирога с капустой (своих любимых), два — с яблоком и выпив две чашки чаю, Максим осторожно наклонился к Денису и шепнул: — Фома, поговорить нужно. Тут случилось кое-что… Выскочим во двор часа на пол?

Денис кивнул, и они встали из-за стола.

— Спасибо, мам! — громко сказал Денис и погладил себя по животу. — Классные пироги!

— Спасибо, Елена Николавна! Не то слово какие классные… — закивал Бор.

— Неужто наелись уже? Может, лучше дома побудете, телевизор вон поглядите. А то снова влезете куда! Плёл мне ещё тогда: с дерева, мол, упал… Воротник тебе тоже дерево оторвало, что ли?! А, Денис? Сильное, видать, дерево было, рукастое!

Бор закашлялся, пытаясь скрыть желание рассмеяться. Врать Фома никогда не умел. Макс же решил в самое ближайшее время рассказать маме всю правду: о Миньке и его «банде», о Некрасове, о том, как он их с Денисом спас. А, возможно, сразу и о том, что случилось на реке, про водяного… Но его мама — это его мама. Лучший друг. Как Фомин. Или даже ещё лучше.

— Да пускай идут, проветрятся! — сказал дед, аккуратно ставя пустую чашку на блюдце и отодвигая в сторонку. — Глядишь, ещё аппетит нагуляют.

Глава девятая

Бор и Фомин вышли на крыльцо. На улице было тихо. Лишь иногда со стороны дороги доносился тяжеловесный грохот проезжающего грузовика или истеричный, визгливый рёв мотоциклетного мотора. Стайка воробьёв деловито копошилась в траве, склёвывая незрелые ещё семена. Кошка Муська с самым невинным видом прогуливалась неподалёку, будто бы и не глядя в сторону чирикающих комочков, меж тем незаметно приближаясь всё ближе и ближе.

— Давай не попрёмся далеко, во всякие кушаля? — предложил Денис, приземляясь прямо на деревянную скрипучую ступеньку крыльца. Макс сел рядом. Фомин достал из кармана два пирога, предусмотрительно прихваченных со стола, один протянул Максиму, а второй надкусил сам. — Сегодня же к Даниле-мастеру ещё… — с набитым ртом пробубнил Фомин и, помахав недоеденным пирогом, добавил: — Мамка напекла видишь сколько… Сегодня целый мешок пирогов с собой возьму. Главное, чтобы чупакабра все не сточила, пока мы тут болтаем. Я при родаках спрашивать не стал: у тебя случилось что? Видок был такой, когда ты вошёл, будто за тобой черти гнались!

Максим рассеянно вертел в руках пирожок с яблоками, будто не знал, с чего же начать. Вертел, вертел да и уронил на землю. Воробьи будто только того и ждали. С восторженным писком сразу несколько пернатых атаковали пирог. После непродолжительного и очень шумного боя один воробьишка, самый нахальный, завладел вожделенным хлебобулочным изделием и улетел, с трудом оторвав от земли непосильную, казалось бы, ношу.

— Отожрётся воробей до размера страуса, с наших-то пирогов, — задумчиво произнёс Фомин, глядя вслед удаляющемуся крылатому счастливчику.

— Я тебе спиннинг принёс. Нашёл его на берегу. Положил там, в коридоре.

— Спасибо, Макс! Ты настоящий друг. А то батя, сам понимаешь, расстроился сильно. Выдрал меня, конечно. Но потом расстроился. Или наоборот: сначала расстроился…

— Фома, я его видел! — собравшись с духом, выпалил Максим громко. — Он настоящий, и он не крокодил вовсе! Он — водяной. Тот, которого я и во сне видел тоже. Вот!

— Чего? Какой водяной? — Фомин уставился на друга с выражением, с каким обычно смотрят на буйных помешанных. Потом маска изумления постепенно сползла с его лица, уступив место насмешливо-недоверчивой. — Да ты гонишь…

— Я не гоню! — нахмурился Максим и с жаром стукнул себя кулаком в грудь: — Не гоню я, понял?!

— Ну тогда мультиков насмотрелся. Или книжек начитался на ночь, как обычно. Розыгрыш не проканал! Иди придумай ещё чего…

Максиму стало обидно до слёз. Захотелось встать и уйти. Он так мчался, не разбирая дороги, чтобы Фомину, как лучшему другу, рассказать всё! Спиннинг его дурацкий принёс, а он… Но уйти было бы слабостью. И Максим это понимал. Поэтому он начал говорить. Говорил долго и эмоционально. Рассказал Денису про свой сон, про царя реки. Про то, что у них какая-то странная связь: Максим слышит мысли водяного, а водяной — его, и они могут общаться на расстоянии. Рассказал, что спас водяного и тот назвал его своим другом. И про то, что через три дня, на заре, повелитель вод будет ждать его на том самом месте, возле трёх островов.

Макс говорил, говорил… Потом вдруг резко замолчал и перевёл дух. Бор почувствовал странное облегчение. Ещё бы, ведь хранить такую тайну внутри себя одному человеку очень трудно. А вдвоём… Вдвоём куда легче!

Фомин не обладал красноречием Бора. Зато был, как уже говорилось выше, весьма склонен к точным и ясным формулировкам.

— Охренеть! — сказал Фомин.

Воробей-счастливчик, всё ещё сгибаясь под непосильной ношей, промчался в обратном направлении, отчаянно маша крыльями, словно лопастями вентилятора. За ним тесной группой, с очень решительным видом, плечо к плечу гналось не менее дюжины воробьёв. Видимо, они тоже очень любили пироги и тоже надеялись вырасти до размеров страуса.

Денис вскочил с места и быстро заходил по двору взад-вперёд, подхваченный бурей лихорадочных, быстрых мыслей. Будто начальник космической экспедиции, которому только что сообщили, что планета, на которую приземлился корабль, населена странными и, возможно, опасными существами. Потом Фомин снова плюхнулся на крыльцо рядом со своим лучшим другом и, глядя на него в упор, спросил:

— Когда снова к островам пойдёшь? — и тут же добавил, вспомнив: — А… Ну, да… Через три дня. А пойдём сегодня, а? Нет, сегодня нельзя, сегодня — к Даниле-мастеру… Завтра? Давай завтра?!

— Погоди ты! Чего ты разошёлся? — попытался охладить Дениса Бор. Будто холодной водой на горячий металл плеснул. — Мне нужно вначале с Зелёной Бородой поговорить. Может, он не захочет ещё с кем-то встречаться! Кажется, он не очень людям доверяет.

— Да. А чего это он тебе доверился? Чем ты меня лучше? — моментально надулся Фомин. — Или ты, может, сам мне не доверяешь? Хорош лучший друг, ничего не скажешь. А, ну да. У тебя ж теперь другой лучший друг… Водяной. С зелёной бородой!

И Денис состроил страшную рожу, пытаясь изобразить водяного, каким он себе его представлял. Рожа получилась скорее смешная, чем страшная, и Максим расхохотался так, что чуть было не свалился с крыльца.

— Ладно, ладно… — давясь от смеха, проговорил Бор. — Я попрошу его, как пойду в следующий раз. Попрошу, чтобы и с тобой встретился.

— Вот и ладно! Тогда замётано! Крепко, железно, железобетонно. — просиял Фомин и дружески хлопнул Макса по плечу. Он был парнем отходчивым и незлопамятным. — Зайдёшь за мной вечером?

— Да, зайду. В половине шестого. А потом давай за Некрасовым зайдём? Ему, думаю, приятно будет. Да и сэнсэю тоже. Помнишь как он говорил: «Настоящая спортивная секция — это друзья, практически семья, а не просто люди, которые вместе татами топчут».

— Зайдём. Некрасов — классный мужик. До вечера?

— До вечера!

И, крепко пожав Максу руку, Денис поднялся с крыльца и ушёл в дом. Максим же отправился к себе домой. Всю недолгую дорогу до дома и потом, когда помогал маме вешать бельё и когда валялся на диване, механически перелистывая страницы учебника биологии, он думал о Зелёной Бороде. Как он там? Дремлет ли, развалившись на солнышке, на том самом маленьком пляже на острове Шута? Или же, напротив, нырнув в самый глубокий омут, отдыхает на дне Бобрихи? Максиму отчаянно хотелось бежать туда, на берег. Хотелось вновь прикоснуться к неведомому, странному миру водяного. Но… Мальчик не мог пропустить чаепитие у Данилы-мастера. Ни разу не пропустил ещё за всё время. И не только потому, что очень уважал тренера. Максу было по-настоящему интересно там, на этих встречах. Пожалуй, даже больше, чем на самих тренировках. А ещё — легко, как бывает только среди своих. Такую лёгкость он ощущал не часто: когда болтал с лучшим другом Фомой, когда подолгу разговаривал на кухне с мамой, рассказывая, как прошёл день. Теперь же… Теперь, кажется, у Максима появилось ещё одно место, где ему будет легко. Легко и интересно. Место, куда его всегда будет тянуть. Его место. Берег, река, острова. Мир, принадлежащий его новому, удивительному другу — водяному.

Отшумел день, наступил вечер. У Коршункова было, как всегда, шумно и весело. Но сегодня Макс был словно не со всеми, сам по себе. Рассеян, отвечал невпопад. И лишь когда за столом заговорили о книгах, написанных в жанре «фэнтези», о странных существах, населяющих выдуманные миры, Максим будто проснулся. Он жадно слушал рассказ Тани Осипенко о прочитанной недавно книге Толкина про путешествие отважного хоббита. Слушал её рассказ и Дэн Симхаев, чернявый, долговязый восьмиклассник с подвижным, немного угреватым лицом. Слушал, слушал, а потом насмешливо заявил:

— Удивляюсь я, дорогие мои ребята, как вас могут увлекать сказочки всякие. Пора уже как-то взрослеть, честное слово! — в голосе Дэна слышались снисходительные, где-то даже покровительственные интонации. — Дурь же это всё! Дурь непаханая! Хоббиты какие-то, лешие, водяные, домовые… Проснитесь уже, мы живём в практичное, рациональное время! Техника, прогресс и умение делать деньги — вот что важно. А не дурь ваша… сказочная! Не перестанете сказочки читать — честное слово, каждому по пустышке подарю.

Бор не на шутку разозлился. Размахивая недоеденным пирогом с мясом, Максим закричал:

— Ты вначале себе самому пустышку купи, Симпсон! Ты, наверное, себя очень взрослым считаешь, да? Весь мир эти книги читает! Для всего мира — интересно, а для Симхаева — дурь! Весь мир не вырос ещё, а Симпсон один у нас вырос!

Бор кричал ещё долго. Покраснел, будто рак. Жестикулировал так отчаянно, словно от стаи разъярённых шершней отбивался. Судя по выражениям лиц ребят, многие в душе разделяли его позицию. Дэн же смотрел на распалившегося Бора насмешливо, скрестив руки на груди, словно киношный злой гений. По глазам было видно, что он готов разразиться длинной, издевательской тирадой, после которой ничтожный противник падёт ниц и запросит пощады. С Дэном спорить трудно. Язык у Симхаева — воистину без костей. При этом в свои четырнадцать он был не по годам умён, а его «фирменная» ядовитая ирония весьма отдавала цинизмом. Вероятно, за цинизм свой, а также за отчаянную любовь ко всему американскому Симхаев заслужил прозвище «Симпсон» — в честь Симпсона Барда, героя популярного мультипликационного сериала. Прозвище приросло к Симхаеву намертво, чему он сам был, кажется, даже рад. Звали его Симпсоном все от мала до велика. Частенько ещё — Дэн, иногда по фамилии, а вот Денисом — практически никогда. Коршунков как-то сказал, что Симхаева с его интеллектуальными и ораторскими способностями ждет когда-нибудь большое адвокатское будущее. Бор знал всё это. Понимал, что они с Симпсоном в разных «весовых категориях». Но, как говорится, Остапа понесло. Фомин уставился на друга, яростно жуя пирог, чтобы чем-то заткнуть рот. Он-то хорошо понимал, в чем причина такой горячности Макса. Фомину отчаянно хотелось поддержать Бора. Но он боялся в горячке ляпнуть лишнее и потому продолжал лишь яростно вгрызаться в румяный бок пирога с капустой. Когда пирог перекочевал в желудок Фомина полностью, он тут же схватил с тарелки следующий. Даниил Алексеевич же, напротив, не промолчал, а поддержал Бора.

Конец ознакомительного фрагмента.