Разведёнка

Дмитрий Каннуников, 2022

Кто-то верит в судьбу, считает, что случайностей не бывает, кто-то уверен, что является хозяином своей жизни, а то и жизни других людей… Истории, изложенные в этой книге, просты, как будто знакомы и в то же время удивительны и интересны. Перед читателем разворачивается панорама жизни столицы и российской глубинки, галерея ярких образов и характеров. Автор раскрывает читателю огромное разнообразие черт души через своих персонажей, используя призму современности и прошлого девяностых. Герои неоднозначны: наивные, даже простодушные; подчас способные и унизить, и оскорбить; алчные, подлые; упавшие на самое дно, но осознающие это и страдающие; смелые и добросердечные, умные и не особо. Человеческие отношения, их разные грани, случайности и судьбы – вот канва книги, которую вы держите в руках. На протяжении всего повествования автор дарит читателю искренние эмоции, некоторые сцены вызывают буквально гомерический хохот. Однако следует обратить внимание, что изредка присутствует жаргонная лексика и эротика, в связи с этим ограничение для читателя 16+.

© Дмитрий Каннуников, 2022

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2022

* * *

Дмитрий Каннуников, поэт, писатель, музыкант, родился в городе Железногорске Курской области в 1974 году, в 98-м году окончил МГТУ «Станкин», сейчас живёт и работает в Москве. С 2015 года член РСП (Российский Союз писателей), в 2020 году как поэт награждён медалью «Сергей Есенин 125 лет».

Стихотворения начал писать рано, в четырнадцать лет попробовал на свои стихи наложить музыку, получилось, песни пошли в народ. В студенчестве был фронтменом рок-группы «Диверсия», автор и исполнитель всех песен группы, позже, уже в зрелом возрасте записал несколько альбомов в стиле шансон и стал известен в этом направлении. Песни Дмитрия до сих пор крутят на разных радиостанциях, некоторые стали «народными» хитами. Прозу стал писать недавно, в 2012 году, до этого самиздатом выпустил книгу стихов «Rock-n-Roll в крови», в 2021 году книга была издана уже официально, туда вошли и стихи, написанные после 2012 года. Помимо юмористической повести «Разведёнка» и рассказа «Офис», представленных в этой книге, Дмитрий является автором серии эротических рассказов «Город разведённых женщин», сборника мистических рассказов «Чёрный дачник», да и просто рассказов про жизнь — «Президент», «Мужья Антонины Виталиновны» и других. В настоящее время Дмитрием написано более пятисот стихов, песен и порядка двадцати повестей и рассказов. Произведения размещены на разных писательских сайтах, за девять лет их прочитали более сорока тысяч читателей.

Разведёнка

Часть 1. Кастинг

Зазвонил телефон. Номер не определялся. Пять утра, кому приспичило? Сказать, что он был раздражён, — это промолчать.

— Васисуарий, — ответил он на звонок.

Короткое молчание.

— Ты, Васька, это брось там, жопа с ручками, Васисуарий — писуарий, мля, давай, вставай и на работу, — услышал он в трубке знакомый голос патрона.

— Да, Леонид Парфёныч, — он подобрался, сон как рукой сняло, — слушаю.

— Я в Тае сейчас, таю… ха-ха, каламбур. Так вот, канал твой думаю закрывать, денег совсем не приносит, поднимай своих дармоедов, думайте: или через месяц у вас рейтинги зашкаливают, или грузчиками на овощебазу, нет, на вокзал, уголь разгружать лопатами, — в трубке весело заржали, — дерзай.

Васисуарий резко сел в кровати; слева, раскинув длинные светлые волосы по подушке, лежал и спал его друг и любовник Серж. Почему-то это очень разозлило Васисуария, он сбросил Сержа пинком на пол и высоким, писклявым голосом закричал:

— Чего спишь, быстро мне кофе и омлет с беконом, надо срочно на работу.

Обиженный Серж поднялся с пола и побрёл на кухню, тряся головой, как будто стряхивал остатки сна, через несколько минут там хлопнула дверь холодильника, громыхнула сковородка, зашипела газовая плита. Васисуарий встал, надел халат и направился в ванную. Горькие думы легли на чело.

Васисуарий — по паспорту Василий Иванович Катышкин, с ударением на первый слог — уроженец города Сливска, очень не любил своё имя, фамилию, а особенно отчество — банально, по-быдляцки. С детства он считал себя особенным, папы у него не было, его воспитывала мама, которая говорила, что её Васенька далеко пойдёт. Так как мужским воспитанием он был обделён, то женское воспитание накрывало его с головой. Он носил колготки до лета, у него была фиолетовая меховая шапка и розовый шарфик. Пальто было бордового цвета. Мама очень хотела девочку и не скрывала этого. Пацаны во дворе с ним не играли, часто били. Он жаловался маме, мама шла к родителям ребят, жаловалась на них, они получали от отцов люлей, выходили на улицу и снова наказывали ябеду. Кличку ему дали Гнус. Он любил играть с девчонками, но пока девочки были маленькими, они разрешали ему играть с их куклами, а когда подросли, стали сторониться этого непонятного мальчика. Вася решил, что, когда подрастёт, станет знаменитым актёром, будет получать много денег, вернётся в родной город и отомстит всем, они будут ему завидовать, бежать за его красивой открытой машиной, как у Юрия Гагарина, все будут бросать ему цветы и говорить: «Это же он, Василий Катышкин, наш любимый актёр!».

Все мамины переживания и эмоции валились на голову ребёнка. Мама работала помощником бухгалтера на швейной фабрике и всю жизнь искала себе мужа. Все эпитеты по поводу новых её кавалеров — алкаш, алиментщик, кобель, урод — передавались мальчику, потом мама плакала, а он уже не хотел быть мужчиной, так как они обижают маму.

Она обнимала его и говорила: «Только ты у меня мужчина».

В семнадцать лет замаячила армия, школа для настоящих мужчин, но мама решила, что в армии над сыночком будут издеваться, и, заняв денег, отвезла его в областной Замутинск, в театральное училище. С горем пополам отучился первый курс, и тут в дверь общежития постучался военком с повесткой. Оказывается, учёба в театральном училище не даёт отсрочку от великого и нужного дела в возмужании подростка. Василий собрал вещи, занял у сокурсников, сколько мог, купил билет в Москву.

Сутки в прокуренном, воняющем туалетом и потом общем вагоне, в обществе непонятно куда и откуда едущих людей, и он в Москве. Златоглавая встретила его теплом уходящего лета. Оставив вещи в камере хранения, пару дней переночевав на лавочке возле театра «Современник», он был замечен неким молодым человеком, который пригласил его к себе в гости. Представился Маратом Заволокицким, артистом театра, какого, не сказал, угощал водкой со шпротами. Опьянев, Василий рассказал ему о своей мечте стать великим артистом.

— Всё сделаем, Василий, только не просто вот так, нужны годы труда, начинать с малого, чтобы тебя заметили, роли ведь так не даются… Но… я сведу тебя с нужными людьми, ты парень красивый, им понравишься, всё у тебя будет хорошо, — он погладил Василия по голове и поцеловал в губы.

Кто такие эти «нужные люди», Василий понял очень скоро. Он был любовником то одного «нужного человека», то второго. Ему снимали жильё, шили дорогие костюмы, он отпустил длинные волосы. Несколько раз даже был статистом на известных спектаклях, выносил на сцену стул. Спектакль сняли для телевидения. Он попросил эпизод с выносом стула вырезать отдельно и показывал друзьям и знакомым — вот, мол, я, видите, по телевидению показывали. Он даже придумал себе псевдоним — Васисуарий Аполлонович Катышанский, чтобы быть поближе к бомонду. Но годы шли, он обрюзг, потолстел, начал лысеть. Конечно, в бомонде его знали, но последний любовник выгнал его на улицу, сменив на смазливого мальчишку. Он караулил его, устраивал сцены в общественных местах, пока тот не познакомил его с одним «телемагнатом», который оказался земляком из Сливска, Леонидом Парфёнычем Соломкиным, который владел в Сливске местным кабельным каналом. При первой встрече он сказал:

— Извини, заднеприводным руки не подаю, неправильно поймут. Но говорят, что вы везде, в телевизоре, там, театрах разбираетесь. Мне похер, кто ты такой, будешь директором моего канала, зарплата — пятьдесят тысяч, рублей, естественно, губы не раскатывай, да чтобы в Сливске не знали, что ты нетрадиционный, а то меня мои партнёры не поймут.

Конечно, слова Соломкина задели за живое Васисуария. Он иногда в мечтах, в розовой меховой будёновке, на обитой розовым плюшем тачанке, которую несут вдаль резвые белые скакуны, под развевающимися радужными знамёнами гнал всех этих гомофобов до Охотского моря, расстреливая из покрытого стразами маузера, но… согласился сразу. Взяв десять тысяч, брошенных на стол его новым патроном, собрав костюмы и вещи, оставшиеся от «прошлой» жизни, он поехал на вокзал за билетом. Там он и встретил Сержа, пока ещё совсем не опустившегося недобомжа, с длинными волосами, трёхдневной щетиной, но в мятом, явно дорогом костюме. Парень сидел на лавочке, Васисуарий подсел к нему. Оказалось, что Сержа, как и его когда-то, бросил любовник, парень приехал из Устьперепихорска где его никто не ждёт. Василий предложил ему ехать с ним в Сливск, описав радужные перспективы. Тот согласился, и через четыре часа они ехали в купе с двумя командировочными, которые с опаской смотрели на эту пару. Всю дорогу Васисуарий гундел, что в этом поезде нету даже СВ, приходится ехать с мужланами.

Мама уже пару лет как умерла, оставив ему однокомнатную квартиру в «сталинке», в центре Сливска. Сначала он звонил из Москвы почти каждый день, рассказывая о своих театральных успехах, мама даже порывалась приехать и посмотреть, как сын «блистает на подмостках», но каждый раз приезд откладывался, потом стал звонить реже, раз в месяц, потом раз в полгода, потом иногда на Новый год; однажды она сказала ему, что её кладут в больницу, и оставила номер телефона, он перезвонил через три месяца, но сказали, что она давно умерла. Похоронили её на кладбище за счёт города, никто из родственников не приехал. Он рванул на неделю, оформить наследство, ходил по инстанциям, стоял в очередях, ругал бюрократическую систему, хотел даже продать квартиру, но, поняв, что ничего на эти деньги в Москве не купит, решил оставить до лучших времён. Теперь квартира пригодилась.

Не буду рассказывать, как он входил в должность. На тот момент директором канала была бывшая любовница патрона Илона, нынешняя любовница — владельца меховых салонов дагестанца Мурада. Она каждые пять минут истерично звонила Леониду Парфёнычу, кричала в трубку, требовала убрать «этого пидораса» обратно в Москву, в итоге патрон поставил её в чёрный список, и дозвониться она ему больше не могла. Он же спокойно и деловито давал хозяину все отчёты, рисовал перспективы на будущее. Быстро уволил подружек бывшего директора, которые наводнили канал своими сериалами и бабскими программами. Серж стал его секретарём и помощником за пятнадцать тысяч рублей. Приезжал даже этот Мурад, раздувал щёки, но, поговорив с Парфёнычем по телефону, извинился и больше в редакции не появлялся.

Нужна была «бомба». Тут, к несчастью, загорелась одна из лесопилок, недалеко от города, и канал вёл прямой репортаж, а потом провёл независимое расследование. Весь город ждал обещанного расследования, но там оказался замешан сын мэра, и в обмен на то, что это не покажут, канал получил дотацию от города «на развитие» и заказ на рекламу сети магазинов, которыми владела жена мэра. Патрон был доволен. Как сказал по пьяни единственный оператор, он же монтажёр Гоша Скалозуб: «Как всегда, пидоры победили».

Назревал очередной кризис, деньги текли как вода сквозь пальцы, на проценты от рекламы и дотаций Васисуарий купил в единственном в городе салоне «Ладу Калину» цвета «металлик». Правда, из-за этого поругался с Сержем, и они два дня не разговаривали — любовник хотел ярко-красную. Хоть связь свою они не афишировали, но все и так знали, что живут они в одной квартире, и ни один, ни второй за три месяца даже не завели роман ни с одной красавицей города, а Серж вёл себя, по мнению обывателей, «как педик». Многие мужи города старались не здороваться за руку с Васисуарием или демонстративно после рукопожатия шли в туалет мыть с мылом руки, чтобы «не заразиться».

Надо сказать, что досуг в Сливске был не на высоте. В старой, ещё совдеповской гостинице «Жемчужина Сливска», или «Сливе», как её называли жители города, цены были высокие, туда ходили только местные «богатеи» и коммерсанты. Было в городе четыре кафешки, которые держали приезжие армяне, они же были владельцами небольших круглосуточных магазинчиков, которые как на дрожжах росли на первых этажах домов. Там цены были пониже, но еда и пиво похуже. Кинотеатр давно закрыли, здание выкупила азербайджанская община и быстро переделала в торговый центр. Полиция туда не совалась, там жили по своим законам, торговали всем, чем только можно, по слухам, были там и наркопритоны, и публичный дом, и ломбарды. По вечерам возле чёрного входа в бывший кинотеатр ошивались тёмные личности, явно бандитской наружности. Добропорядочные граждане обходили это здание стороной. Был ещё молодёжный клуб с незамысловатым названием «Молодёжный», славившийся своими драками. Вот и всё, не считая городского парка с колесом обозрения и автодромом, помнившим счастливые времена застоя. Да, забыл про местный Дом культуры, полупустое, требующее ремонта здание, где детей учили музыке, танцам и пению, по субботам там была дискотека «кому за сорок», а по воскресеньям «кому за шестьдесят», где собирались одинокие дамочки и мужички, помнившие эпоху исторического материализма. Говорят, иногда там кипели страсти почище, чем в «Молодёжном», особенно если к кому-то приезжали деревенские родственники.

В городе была швейная фабрика, две рабочие лесопилки, одна фабрика по производству ДСП, вторая делала деревянные паллеты и катушки для кабеля, не считая несколько частных шиномонтажей и автомастерских. Зарплаты невысокие, не разгуляешься, рабочих мест мало, поэтому после каждого выпуска молодёжь собиралась в шараги и уезжала в Москву на заработки, редко кому удавалось там жениться или выйти замуж и остаться, в основном через месяц-два возвращались назад, ругая Путина, Медведева и зажратых москвичей. Приезжали и садились на шеи родителям, работать за копейки никто не спешил, все ждали, что вот сейчас что-то изменится и им свалится с неба по миллиону «зелёных», на которые можно будет модно одеваться и тусоваться целый день, попивая пиво. А пока все ходили в том, что шила местная фабрика, то есть в одинаковом. Когда местный класс поехал на экскурсию в Москву, их приняли за футбольную команду, все были одеты в красные пуховики, синие вязаные шапочки, зелёные спортивные костюмы, только обувь у всех была разная.

Одна только Валька Шутейкина уже седьмой год подряд приезжала на недельку из Москвы, собирала подруг в кафешке у Армена, угощала всех шашлыком, пиво только бутылочное, а то наразливают тут. И рассказывала, что работает менеджером в «Газпроме», все ей завидовали, подруги потом месяц портили жизнь мужьям, собираясь разводиться и уезжать в Москву, где хорошо. Но потом Генка Старицкий, который вахтой мотался туда на стройку, всем сообщил, что видел её в Химках, на трассе, среди проституток, когда его везли на работу. В очередной приезд Вальке всё рассказали, она обиделась, ушла, не заплатив, и больше в городе её не видели.

Но местные реалии мало волновали Васисуария, ему нужна была очередная «бомба». Он вышел из ванной в распахнутом халате, из которого торчало пузо:

— Так, срочно обзвони всех, совещание через полчаса.

— Но, пусик, сейчас полшестого утра, — надул губы Серж, который стоял в переднике на голое тело и раскладывал по тарелкам омлет с колбасой. В белоснежных чашках дымился растворимый кофе.

— Никаких «пусик», кто у нас секретарь, я за что вам зарплату плачу? Кто опоздает, тот уволен, иди, одевайся, повезёшь меня, мухой, я сказал, — и хлопнул по голому заду пробегающему секретарю, — совсем распустился.

Он сел за стол, стал, не прожёвывая, глотать омлет, запивая кофе, тяжкие думы роились в голове:

— Что делать? Шоу провести, антикоррупционное расследование? Было, не прокатит. Пожар? Наводнение? Хоть самому что-нибудь поджигай. Фильм снять? Сейчас соберу дармоедов, пусть думают. За что им деньги платят?

— Да, срочно… сам только узнал… уволит, всем собраться… — услышал он разговор из прихожей, Серж обзванивал штат канала.

Когда в полседьмого он зашёл в переговорную комнату (начальство не опаздывает, начальство задерживается), там уже были все работники канала.

На столе, свесив ноги, сидела креативный директор, она же выпускающий редактор Ираида Варфоломеевна Шдырь, в отличие от Васисуария Аполлоновича, так у неё было прописано в паспорте. Ираида была лесбиянкой, вернее, хотела ею быть, но не находила себе подобных среди жительниц города. Мужеподобная баба с лошадиным лицом в очках, плоская, в застиранных джинсах и неизменной рубашке-ковбойке в красную клетку. Мужская половина канала называла её Варфоломеич. Она решала, какую передачу выпускать, какую — нет, а также отвечала за креативность в этих передачах, вернее в рекламах, которые были похожи одна на другую, — фото магазина, ателье или автомастерской и занудный голос самой Ираиды за кадром.

Возле кулера оператор-монтажёр Гоша Скалозуб и его помощник Гена Мухтаров наперебой наполняли пластиковые стаканчики ледяной водой, залпом выпивали и снова наливали. У обоих красовались фингалы, только у маленького и щуплого Гоши под правым глазом, а у маленького, но толстого Генки — под левым.

— Ты эту шмару запомнил, из-за которой мы вчера в «Молодёжном» звездюлей получили? — спрашивал Гоша.

— Ну да, Ленка Берёзкина, из восьмого дома, мы с ней в одном классе учились.

Гоше было сорок три, Генке двадцать пять, но они были не разлей вода, учитель и ученик, их часто видели в кафешках и на дискотеках. Морщинистое, узкое лицо Гоши всегда лучилось добротой, как, в общем, и круглое, по-детски наивное лицо Генки. Гоша мечтал снять у себя дома самую крутую порнуху со своим участием, Генка тоже хотел участвовать. Они ходили каждую субботу на дискотеку в «Молодёжный», приглашали на кастинг всех мало-мальски красивых девчонок, но, кроме звездюлей, пока ничего не могли снять.

В углу скромно сидела Тоня, курьер, страшненькая угловатая женщина с серым лицом и острым маленьким носиком. Она ходила вечно сгорбленная, когда разговаривала с кем-нибудь, то смотрела в пол. На канале её замечали, только когда надо было что-то отправить или отнести по адресу, а так она могла весь день незаметно просидеть в уголке.

Два щуплых сисадмина Лёлик и Болик, чем-то друг на друга похожие, хотя один был блондин, а второй рыжий, разговаривали на непонятном языке в другом углу, иногда переходя на шёпот.

И, наконец, местная знаменитость, светский, так сказать, лев, в которого были влюблены все женщины города от сорока или даже от сорока пяти лет. Диктор местного телевидения, единственный, кто остался на канале после того, как разогнали женский коллектив подружек, — Лев Давыдович Пудин. Пятидесятипятилетний, высокий, седовласый, представительный с красивым, глубоким голосом, Лев Давыдович всегда носил костюмы и рубашки, вместо галстука на шею повязывал шёлковый платок. Ещё у него была шляпа и трость с набалдашником в виде пуделя. Говорят, в молодости он покорил много женских сердец, был женат третий раз, даже распускал сам про себя слухи, что жеребец он ещё тот, но… злые женские языки в кулуарах поговаривали… что не тот уже Лев, не тот…

Сначала Васисуарий даже подумал, что Лев «их» человек, но после намёков понял, что нет, совсем «не их», но на канале его оставил как человека из богемы.

Сейчас Лев Давыдович прямо сидел на отодвинутом от стола стуле, положив руки на голову пуделя, шляпа лежала на столе.

Все поздоровались с директором и секретарём.

— Ну-с, молодой человек, зачем вы нас собрали в столь ранний час? — спросил Лев Давыдович после «здрасьте».

— У меня для вас пренеприятнейшая новость, — сказал Васисуарий Аполлонович.

— Знаем, к нам едет ревизор, — прервал его Лев Давыдович.

— Попрошу не прерывать, — взвизгнул директор, — моду взяли, совсем распоясались.

Все изумлённо замолчали.

— Хотят закрыть канал, у нас срок месяц что-нибудь придумать, что выстрелит. Давайте думать сейчас, мне к вечеру нужна концепция, с которой я выйду на владельца канала, или, может, сейчас все напишем заявления? Что замолчали? Я жду. Ираида Варфоломеевна, вы, кажется, креативный директор?

— А давайте свой «Дом-2» снимем, наберём молодёжь, снимем домик на озере, будем их снимать круглосуточно…

— Ага, на две штатные камеры, — подал голос Гоша, — круглосуточно — как это у вас, интересно, получится?

— И мы потом десять лет будем кормить малолетних дармоедов, — возопил Васисуарий, — нет уж, бюджет у нас небольшой, могу подтянуть в качестве рекламы местные кафешки, магазины, тысяч сто, ну, может, двести.

— А давайте устроим рэп-фест или стэнд ап-фест, соберём рэперов или комиков по району, снимем, лучших растянем на три-четыре тура, или танцы, батл, — сказал Лёлик или Болик, их тут все путали.

При слове «стэнд ап» Васисуарий поморщился, не любил он Руслана Белого, ярого гомофоба, человека, на всю страну призвавшего открыться ЛГБТ-активистам, выйти из подполья, показать, так сказать, лицо, да и среди рэперов заднеприводных не особо, хотя не понаслышке зная, как входят в шоу-бизнес, его всегда это удивляло.

— Нет, не пойдёт, муторно, с полицией согласовывать надо.

— А если шоу типа «холостяк»? Я бы снялся, наберём нимфеток, штук двадцать, пусть бьются за сердце мужчины, готовят, убирают, ублажают, — подал голос Лев Давыдович.

— Ну, во-первых, вы женаты, Лев Давыдович, а, во-вторых, выдержите ли вы двадцать нимфеток? — парировала Ираида.

— А мы бы в постельных сценах помогли, — заржал Гоша. — Правда, Ген?

— А то, — поддержал учителя ученик, — к тому же мы не женаты.

Лев Давыдович посмотрел на них, как его полный тёзка на врагов революции.

— Вам, молодые люди, да простят меня сидящие здесь дамы, даже портовые шлюхи не дадут с вашими, извините за выражение, рожами.

— Что, слышь, ты, попугай, это тебе не дадут… — подскочил к нему Гоша.

— А если не холостяк, а холостячка? — тихо сказала сидящая в углу Тоня, глядя в пол.

Казалось, что на фоне разгорающегося скандала никто её не услышал, но Васисуарий услышал:

— Что? Холостячка? Молодец, девочка, премию тебе, тысяча рублей! Нет, пятьсот, а, да ладно, семьсот, не обеднеем. Только холостячка как-то не комильфо, ну да ладно, Ираида, слышала?

— Да, Васисуарий Аполлонович, слышала.

— Так, будет одна девушка, нет, это плагиат, пусть будет разведённая или даже лучше вдова. Хотя, нет, подумают, что чёрная вдова, пусть разведённая, мужичков её возраста человек пять, ну, чуть постарше, каждый со своими достоинствами, неженатый или разведённый. Записывай, Серж, — Васисуария несло. — Так, если разведена, то уже не холостячка, а разведёнка, отличное название. Так, все слушаем и начинаем работать. Объявление на кастинг. Нужна разведённая женщина, лучше без детей, и пятеро мужчин примерно того же возраста. С армянами насчёт кафешки и кормёжки договоримся, может, насчёт шопинга в магазине жены мэра, романтическое свидание у неё дома. Отметь, чтобы не в бараке жила и не в коммуналке, а то с камерами не поместимся; так, мужиков давайте четверых, а то в бюджет не уложимся, платим за съёмку сто рублей в час. Ираида, с тебя сценарий к вечеру. Серж, договорись с мэром о встрече, узнай, где он обедает сегодня. Поеду выбивать деньги. Всё, работаем.

Все разошлись по рабочим местам. Васисуарий зашёл к себе в кабинет, открыл сейф, достал две бумажки по пятьсот рублей, руки дрожали, не просить же сдачи, он положил одну купюру в конверт, вторую сунул в карман. Конверт отдал Тоне, так и сидевшей в углу.

В обед он уже сидел в «Сливе», попивал сок из трубочки, мэр приехал ровно в час дня, сел за отдельный столик. Как только мэр сделал заказ и начал есть, Васисуарий поднялся и пошёл к его столику, очень удобный момент, уже не убежит:

— Ба, Александр Ефимович, какая встреча! — воскликнул он, разводя руками.

— Добрый день, Васьси-си-суарий, кажется, Аполлонович, извините, трудно выговорить ваше имя, — по лицу мэра было видно, что он не особо рад встрече.

— Ничего страшного, как говорится, называйте, как хотите, только в печь не суйте, ха-ха.

— Ну и юморок у вас, — сказал мэр, пряча руки под стол.

— Разрешите?

— Присаживайтесь, — по лицу мэра видно, что он хотел сказать, во всяком случае, подумал совсем другое.

— Александр Ефимович, мы решили поменять формат нашего канала.

— Интересно, надеюсь, не начнёте страдать ерундой и искать коррупцию, где её нет, — натянуто улыбнулся мэр, семье которого принадлежали контрольные пакеты акций всех предприятий города.

— Ну что вы, наоборот, хотим шоу снять, так сказать, в тему о браке, семье, рождаемости.

— Это хорошо, рождаемость упала в районе.

— Будет шоу и ток-шоу с дебатами, — идея с токшоу только что пришла в голову.

— Что от нас надо?

— У вашей жены сеть магазинов электроники, ну, подарок небольшой молодожёнам, они прорекламируют магазин, с Арменом поговорите, чтобы в своём кафе романтическое свидание сделал участникам. Денег, если можно, тысяч триста, рекламой отработаем. Конечно, вашу фамилию в титрах, на благое дело же, зал в ДК для съёмки ток-шоу и ещё тысяч пятьдесят на декорации.

— Ладно-ладно, предоставьте смету, посмотрю.

— Завтра же пришлю курьера, на ток-шоу можем повесить рекламу швейной фабрики, фабрики ДСП, тысяч за пятьдесят всего, с каждого, копейки.

— Ага, копейки, зачем реклама, если на этих фабриках полгорода работает.

— А если мы шоу в Москву продадим, на телевидение, «ТНТ» или даже «Первый», может, наш Малахов лучше ихнего окажется.

— Любого уговорите, Вась-си… блин, извини.

— Участникам бы неплохо на «швейке» костюмы пошить безвозмездно, тоже реклама.

— Ладно, позвоню Людмиле, директору. Подъедете, поговорите.

— Золотой вы человек, Александр Ефимович, временно вас обнимаю.

Он, пританцовывая, удалился.

Через час он уже сидел в кафешке «У Армена». Надо сказать, что армяне — владельцы кафешек — не отличались интеллектом, и поэтические таланты у них отсутствовали напрочь. Поэтому остальные три кафешки назывались «У Сурена», «У Карена» и «У Гагика» по именам владельцев, магазины у всех назывались «24 часа». Армен, Карен и Сурен были родные братья, а Гагик — их двоюродный дядя. При этом они были самыми злейшими конкурентами, а в такой борьбе все средства хороши.

— Армен, друг мой, — вещал Васисуарий, сидя напротив носатого, как грач, армянина, — всё только для тебя, я к тебе и пришёл, потому что у тебя самое лучшее кафе и самый вкусный шашлык.

— Вай, дарагой, харашо гаваришь, — кивал головой армянин, — что хочешь, всё сделаю…

— Новое шоу, надо будет четыре вечера подряд накрыть стол на двоих, ну там лучшее блюдо, шашлык, вино лучшее, на стол белую скатерть, парень с девушкой посидят, похвалят твой шашлык, вино, мы всё снимем и покажем. Чтобы вообще круто было, ты вывеску замени на ресторан «Арагви» или «Арарат».

— Хорошо бы, да твоя передача закончится, налоговая придёт, скажет: «Плати как за ресторан», за кафе один налог, за ресторан — другой.

— Ну ладно, пусть будет кафе, надо потом ещё съёмочную группу накормить.

— Дорого четыре дня кормить.

— Ну, стол, там сыр-мыр, шашлык-машлык, вина не надо, трезвые нужны. В Москву поедет шоу, все про тебя узнают. Если не хочешь, пойду к Карену или Сурену.

— Ладно, дарагой, фильм будешь показывать. Боевик, рекламу кафе вставишь в середину.

— Договорились, как раз третьего «Терминатора» будем в следующем месяце показывать.

Ещё через час он уже ходил по Дому культуры с директором и присматривал помещения под кастинг и ток-шоу. Под ток-шоу в итоге выбрали концертный зал с большой сценой, а под кастинг комнату, где занимался народный ансамбль «Коноплянка», лауреаты больших и малых конкурсов. Он попросил снять название, но директор упёрся и ни в какую — мол, очень известные артисты. В итоге договорились поставить ширму и снимать на неё.

— Алло, Ираида, пришли оператора в ДК, пусть поставят ширму и завозят аппаратуру, и давайте объявление о кастинге, завтра с девяти утра. Какая помощница, а хлопушкой щёлкать возьмите Тоню, пусть поработает, это телевидение или где? Объявление обязательно, в завтрашний номер «Вестника», обязательно, сто рублей час. Да, скоро буду, смету мне давайте на пятьсот тысяч, а там как подпишут, думаю, что двести максимум, реклама обязательно, само собой. Пусть грузят в мою машину и в ДК, да, буду ждать.

Через полчаса (как раз с директором успели выпить по чашечке чая и поговорить о новом проекте) приехал Серж на машине, привёз друзей операторов. Они стали вытаскивать из машины камеры, кофры, какие-то палки, треноги, непонятно, как они туда поместились вместе с этим барахлом, поистине наш автопром умеет удивлять.

— Так, всё, поехали в офис, заберём смету и сценарий, потом ужинать к Армену и домой, завтра тяжёлый день. Пока они ехали к офису, везде — на столбах, тумбах, стенах, заборах и даже на стенде «Их разыскивает полиция» — белели листовки, распечатанные на принтере:

«Внимание, на новое шоу “Разведёнка” требуются актёры: женщина 30–40 лет, разведённая, ухоженная, без мп и жп. Также 4 мужчины 30–40 лет, опрятной наружности, желательно без вп. Тому, кто дойдёт до финала, будет выплачен приз 25000 рублей и подарена стиральная машина в сети магазинов “Барс+”, кто дойдёт до полуфинала — получит приз 10000 рублей.

Кастинг будет проходить в ДК “ДСП” с 9:00 утра и до 18:00 вечера. За съёмки оплата почасовая, 100 р/ч».

Наутро по фойе ДК бродили пять женщин и семь мужчин, причём двое из них братья Сурен и Карен. Когда они увидели входящего Васисуария, бросились к нему:

— Ты почему с братом разговаривал, а с нами нет? Дядя Гагик сказал, что, если ты к нему в кафе придёшь, выгонит тебя, — стал кричать Карен.

— Да не пойду я к вашему дяде, у него на кухне тараканы бегают, вот такие, — и он показал на ладони таракана размером в большого карася, — как будто он их с Мадагаскара привёз.

— Какой Мадагаскар, мы к тебе всегда как к брату, а ты… — обиделся самый младший, Сурен.

— Про Армена в Москве узнают, а про нас нет, — кипятился Карен, — всё, иду к тебе в передачу, давай, куда идти?

— Ты же женат, нельзя тебе в передачу.

— Всё, развожусь. Давай, куда говорить?

— Подожди, брат, не кипятись. Зачем разводиться? У тебя дети, давай я пойду на передачу, всё им скажу, — сказал младший.

— Тебе тоже нельзя, тебе тридцати нет.

— Э, мне двадцать девять с хвостиком, скоро тридцать.

— Вот будет тридцать, приходи, — вывернулся Васисуарий.

— Тогда я, — сказал Карен. — Куда идти?

— Ну, ладно, пойдём, только если тебя выберем, бумажку принесёшь, что разведён.

— Хорошо, принесу.

Они вошли в помещение, где съёмочная группа готовилась проводить кастинг.

Посередине комнаты стоял стул, за которым был натянут экран. Одна камера стояла на штативе, должна снимать статично, со второй на плече бегал Гоша, приноравливаясь снимать с разных точек. За штативом стояло старое кресло, на спинке висела табличка «Режиссёр». В углу сидела Тоня с колотушкой в руках, ей что-то объяснял Гена. Рядом с креслом стояла Ираида в неизменном своём ковбойском наряде и листала какие-то страницы, скреплённые скрепкой.

— Так, с женщинами у нас побогаче — бывшая любовница мэра, нынешняя любовница мэра, домохозяйка, учительница и безработная. Так, с неё и начнём.

— Куда садиться, что говорить? — кричал Карен.

— Вот сюда, на стул. Гена, свет и камеру включи. Давай, Карен, говори.

— Что говорить?

— Про себя, про твой развод. Камера!

— Я Карен Вазильянц, — начал армянин, — мне тридцать восемь лет, я развёлся со своей женой, чтобы участвовать в этой передаче. Приходите в моё кафе «У Карена», самый вкусный шашлык гарантирую, самый лучший вино достану. У меня лучше, чем у Армена и Сурена. Я закончил. Ну как, красиво я сказал?

— Стоп, снято, — вдруг крикнула с места Тоня.

— Всё, иди, разводись, если кастинг пройдёшь, то мы тебе позвоним, — сказал Васисуарий.

Карен гордо открыл дверь, а там, в фойе, его ждала маленькая толстая усатая жена и трое ребятишек, которая сразу набросилась на него с кулаками и стала визгливо кричать по-армянски, Карен ей ответил тоже по-армянски. Она повернулась, что-то сказала детям, те бросились к отцу, маленькие схватили его за ноги, старший обхватил за талию, и повисли, как гири. Он взял самого маленького на руки, и они, ругаясь, направились на улицу.

Съёмочная группа молча наблюдала эту сцену через открытую дверь. Когда шумная армянская семья вывалилась на улицу, Васисуарий сказал:

— Так, с этим ясно, братья отвалились, давайте чередовать — сначала женщина, потом мужчина. Кто первый?

— Элеонора Станиславовна, сорок три года, была замужем два раза, на данный момент разведена, — сказала Ираида.

— Бывшая любовница мэра, — прокомментировал Гоша.

— Заходите.

В комнату вошла миловидная, в прошлом красивая, но потерявшая формы женщина в чёрном платье с кружевами, на голове чёрная шапка с вуалью, которая чуть скрывала правильные черты лица.

— Здравствуйте, у вас можно курить? — спросила она томным низким голосом и, не дождавшись ответа, достала из чёрной же сумочки длинный мундштук и пачку тонких сигарет «Винстон», вставила сигарету и прикурила от элегантной позолоченной зажигалки. — Куда садиться?

— Сюда, присядьте, — указала на стул перед белым экраном Ираида, — сейчас включим камеры, расскажите о себе.

Дама села на стул, элегантно закинув ногу на ногу, красиво откинув локоть, поднесла к губам мундштук. Со стула вскочила Тоня, хлопнула у неё перед носом хлопушкой:

— Кандидатка на шоу «Разведёнка» номер один, — прокричала она.

Гена включил камеру на треноге и стал поправлять свет, чтобы выгоднее подчеркнуть лицо.

— Рассказывайте о себе, — сказал Васисуарий.

— Ой, ну что тут рассказывать? Зовут меня Элеонора Станиславовна Райх, мне сорок три года, два раза была замужем, первый муж оказался алкашом… Ой, извините, пьяницей. Уносил из дома вещи, нигде не работал, я его выгнала, второй не мог иметь детей, а я очень хотела, на этой почве у нас были скандалы, мы развелись, он уехал из города. Теперь живу одна.

— С мэром, — тихо хихикнул Гоша.

— Что вы хотите найти в нашем шоу? — спросил за кадром режиссёр.

— Ой, ну хочу мужа найти, приличного человека, родить ему ребёнка.

— А не поздновато?

— Нет, ну что вы, я была у врача, ещё есть шанс, только надо, чтобы человек был надёжный, обеспеченный, мог содержать меня и ребёнка, с квартирой, а то будет в моей жить, а если вдруг что не так, это ж надо будет делить, а я не люблю суды, вот, — она замолчала, поднесла красиво мундштук к губам и эротично выпустила колечко дыма.

При свете софита лицо вспотело и макияж поплыл:

— Ой, извините, не снимайте, пожалуйста, я сейчас, — она суетливо вскочила, закрывая ладонью лицо, и выскочила из комнаты.

— Так, ну это на полчаса, не меньше, — сказал Гоша, — она со мной в одном классе училась, ей в туалет сходить перемены не хватало.

— Хорошо, давайте мужчину, — сказал Васисуарий. — Кстати, мне идея пришла в голову, шоу и ток-шоу будут вести Лев и Серж. А что, оденем их элегантно, думаю, будет хорошо.

— Авоськин, заходите, — крикнула в фойе Ираида.

В комнату ввалился здоровый мужик в костюме, брюки были заправлены почему-то в кирзовые сапоги, начищенные до блеска, если можно так начистить кирзу. Конечно, под пиджаком явно не глаженная рубашка. Телосложением мужик был похож на медведя. Большая голова с рыжими, колечками волосами, густая борода и усы, тоже мелкими колечками, крупный мясистый нос на широком веснушчатом лице, при этом большие зелёные глаза. Если бы не цвет волос и глаз, то мужик был бы похож на цыгана.

— Куды садиться? — спросил он густым басом. — А-а-а, вот куды.

Он сел на стул. К нему подбежала Тоня и хлопнула перед носом хлопушкой:

— Кандидат на шоу «Разведёнка» номер один, — прокричала она.

— Ты это, девка, не балуй тут, — прогудел рыжий медведь.

— Представьтесь, пожалуйста, — сказал Васисуарий.

— А, ну это, зовут меня Фёдор Авоськин, по батюшке, значит, Иваныч. Живу в Сосновке, кто не знает, километров пятнадцать от города. Хочу найти жену, хозяйку в дом, маму детишкам, у меня их двое. Мне, давеча, кум Федот бумажку привёз, ездил, значица, он в город по делам, а там, говорит, везде эти бумажки поклеены, что, мол, жену можно найти. Ну, я в пять утра встал, детей на хозяйстве оставил, у меня корова, телят семь штук, куры, гуси, за всем пригляд нужен, понимаешь. Вот, значица, я трактор свой завёл и в город, по адресу. Мне сорок лет, жена умерла пять лет как, вот и живу бобылём, а без хозяйки-то никак, да и детей поднимать надо, учить. Я баб-то посмотрел, там, в коридоре. Так это, фифы все, а вот та, которая в маках вся, хороша. Бюст, фигура, всё при ней. Мне ведь такая нужна, чтоб пошла по селу, а мужики чтоб слюни пускали, говорили б: «Вот Фёдора Авоськина жена пошла!». Так, правду говорят, что вы ещё и приоденете, а то я костюм у кума взял. Он у нас один на двоих, мы, если в город надо ехать, надеваем его, а так у нас у каждого свой будет, чтоб было в чём в старости в гроб положить, а то ведь кто ещё из нас первый загнётся, второго что, голого похоронят, да и денег неплохо было бы подзаработать, а то у нас на селе с деньгами туго…

— Правду, правду, приоденем, если кастинг пройдёте, на «швейке».

— А может, что и детишкам пошить?

— Губу-то не раскатывайте, — сказал Ираида, — вы сначала кастинг пройдите.

— А кастин — это что? Лекарство?

— Идите уж, телефон у вас есть?

— Да, в сельсовете, если что, там секретарша или председатель, так вы им скажите, они передадут.

— Всё, идите, вас дети ждут.

Фёдор вышел в фойе, но домой не поехал, а стал ходить кругами, потихоньку приближаясь к плотной, ненакрашенной женщине в плохо сидящем чёрном платье с огромными, аляповатыми, безвкусными маками.

— Так, перекур, — возопил Васисуарий, — окна открываются, если нет, то идите на улицу. Гена, на тебе двести рублей, метнись в палатку, принеси упаковку воды, что-то жарко сегодня. Да, если остальные кандидаты такие же, то шоу можно закрывать сейчас, не начиная.

— Да нет, есть там пара приличных мужичков и тёток, — сказал Ираида. — В конце концов, нам нужна одна женщина и четыре мужика, из пятерых уж четырёх выберем.

После перекура продолжили работу:

— Светлякова, заходите, — крикнула в дверь Ираида.

В дверь влетела статная, высокая блондинка с ярким макияжем, каким-то кукольным личиком, с силиконовыми губами. На ней была короткая красная юбка и белая блузка с глубоким декольте, из которого торчали аппетитно налитые дыньки и кружева лифчика. Волосы были убраны в высокую причёску. Из юбки торчали длинные, чуть полноватые загорелые ноги.

— Здравствуйте, здравствуйте, — защебетала она приторно-ласковым голоском.

Гоша и Гена шумно сглотнули слюну. Каждый из них в мечтах видел её голую на кружевном белье, но ни у того, ни у другого не было кружевного постельного белья, да и кровати такой не было, чтобы можно было такое бельё постелить, разве что продавленный диван или узкая тахта, а такое тело требует другого подхода.

— Садитесь сюда, — сказал Васисуарий, которого совсем не взволновали прелести девушки.

Она села на стул, закинула ногу за ногу, отчего юбка задралась и стали видны кружевные трусики. Гоша сразу же сделал увеличение и снял ноги и трусики. Потом вырежет себе на память.

Вскочила Тоня, громко хлопнула перед носом девушки хлопушкой:

— Кандидатка в шоу «Разведёнка» номер два, — и отбежала на своё место.

— Что привело вас в наш проект? — спросил режиссёр.

— Ну, если честно, то хочу найти мужа, чтобы был порядочным и обеспеченным. Я уже была замужем за турком, когда мне исполнилось шестнадцать лет, он так красиво ухаживал, дарил цветы, возил кушать в ресторан, правда, один раз, но там так вкусно готовят, а потом сделал предложение. Сказал, что кольцо подарит, когда мы приедем в его замок в Анталии. Мама с папой были против, поэтому я убежала с ним, а там, представляете, этот мерзавец хотел продать меня в бордель. Я вырвалась, убежала, прибежала в посольство, и мне оформили развод, а через два года вернулась на родину и вот живу в Сливске. А мне ведь уже тридцать пять, и я хочу детей, нормальную семью, мужа, с которым можно ездить отдыхать за границу… — затараторила она.

— Понятно, представьтесь, пожалуйста, — прервал её Васисуарий.

— Ой, извините, Светлякова Светлана Николаевна.

— Хорошо, Светлана Николаевна, по результатам мы вам позвоним.

— Спасибо, — она выпорхнула за дверь.

— Ну вот, ничего себе типажик, — сказал Васисуарий, когда за ней захлопнулась дверь.

— Ага, нынешняя любовница мэра знает, что он со своей женой не разведётся никогда, решила его позлить.

— Давайте посмотрим мужчину.

— Сакин, заходите.

В дверь ввалился невысокий, плечистый пацан в малиновом пиджаке, чёрной водолазке, с толстой золотой цепью на бычьей шее, в чёрных брюках и туфлях с такими длинными носами, что, казалось, у него на ногах лыжи. Короткостриженая голова, похожая на бультерьера. Он оглядел всех маленькими глазками из складок на толстом лице. Вздёрнутый нос, еле видный из-за толстых щёк, и вывернутые губы — казалось, что он тебя укусит сразу, если скажешь что-то не так, короче, пацан.

— Здорова, братва, здесь на шоу записывают?

— Да, проходите, садитесь на стул, — сказал Васисуарий, мысленно поёжившись.

— Я лучше присяду, сесть всегда успеем, — засмеялся «бультерьер» давно избитой шутке.

К нему подскочила Тоня и хлопнула хлопушкой:

— Кандидат в шоу «Разведёнка» номер два.

— Здорова, братва, — он оскалился в камеру, наверное, улыбнулся, — меня зовут Слава Сакин. Хочу сразу предупредить, что если кто, не дай Бог, даже подумает, типа Ссакин или Сракин, приду и зубы выбью, вы меня знаете. Короче, типа, я решил найти себе жену. А чё, хата у меня есть, три киоска с газетами и журналами, типа, печатный магнат, я газетами не только жопу вытираю, но и читаю их перед этим, так что шуры-муры разводить умею. Там в коридоре тёлки ничего, я б, конечно, Светку выбрал, но куда мне с мэром тягаться, хотя у меня тачка покруче, «бэха-трёшка», с наворотами, а он всё на «Хонде» ездит. Хотя с его сыном и женой не потягаешься, куда моей «бэхе» против «Ягуара» и «Кайена». Но я так скажу, братва, моя тачка тоже ничего, двести идёт по трассе свободно. Короче, пацаны, если чё, там, голосование или чё, выбирайте меня. Гы-ы-ы.

— Стоп, снято, — покривился режиссёр.

— Ну, чё, типа, круто сказал?

— Нормально, идите, вам позвоним, если пройдёте.

— Э, чё значит «если»? Буду ждать звонка, — он громко хлопнул дверью.

— Да, с этим дурачком шутки плохи, он в ресторане на начальника полиции кинулся, за руку зубами схватил, так укол пришлось делать, чтобы разжать зубы, намертво, — прокомментировал Сакина Гоша.

Настроение у Васисуария испортилось, он посмотрел на Сержа, тот стоял и отрешённо смотрел в окно.

«Эх, приголубить бы его, — подумал он, — но нет, нельзя, вечером, дома».

Он даже вспотел от таких мыслей, взял бутылку минералки, открыл и пару раз прихлебнул из неё, передал Сержу:

— На, попей, — сказал он ласково.

— Благодарю, — ответил Серж и тоже отхлебнул из бутылки, с благодарностью посмотрев на любовника.

— Ты смотри, к этой бутылке не прикасайся, — услышал он сзади Гошин шёпот, — мало ли что он этим ртом делает, заразишься ещё.

Настроение испортилось ещё больше.

— Так, давайте посмотрим ещё пару человек, остальных на завтра.

— Наливайко, заходи, — крикнула в дверь Ираида.

В комнату нетвёрдо вошла женщина, источая запах свежего перегара. На ней были свежепостиранные джинсы и белая футболка. Она была плоская, как вобла, на груди через майку топорщились соски, толстый слой штукатурки должен был скрыть фингал недельной давности на худом лице, но только подчёркивал его.

— Вы что, пьяны? — вскочил с места Васисуарий, в гневе он был страшен. — Да как вы смеете?

— Не-не, начальник, не пьяна, я пока ждала, полбутылочки пивка… — язык заплетался.

— Пошла вон отсюда.

— Э-э-э, начальник, в объяве сказано, что платите сто рублей в час, так я два часа уже жду, гони двести, — голос окреп, стал противно-визгливым, — или я вам, бля, щас здесь устрою.

— На двести рублей и пошла отсюда, — он достал из кармана мелочь и бросил к двери.

— Спасибо, начальник, а то трубы горят, — голос снова потух и охрип, она собрала мелочь и, покачиваясь, удалилась.

— Смотри, даже Наливка пришла мужа искать, не удивлюсь, если завтра Чикин пожалует, жену себе искать, — прокомментировал появление Наливайко Гоша.

— Давайте ещё пару человек отсмотрим, остальных на завтра, мне надо на «швейку» доехать, договориться, чтобы костюмы пошили и платья для ведущих и участников.

— Головина, — крикнула Ираида.

В дверь вошла плотненькая девушка, не толстая, но и не худая, обычная, с довольно милым курносым лицом, обрамлённым соломенными волосами. Большие голубые глаза. Красивая простой, неяркой красотой. На ней было чёрное платье с нелепо-большими красными маками, которое ужасно на ней сидело.

— Здравствуйте, — голос музыкальный, приятный.

— Присаживайтесь на стул, — сказала Ираида.

— Спасибо.

Тут вскочила Тоня и щёлкнула хлопушкой:

— Кандидатка на шоу «Разведёнка» номер три.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Головина Татьяна Алексеевна, тридцать лет, учитель географии в школе № 3.

— Вы были замужем?

— Да, я училась в педагогическом в Москве, вышла замуж за такого же студента, но потом он встретил другую женщину, я поняла и отпустила. Вернулась в Сливск, устроилась работать в школу, по специальности.

— Что вы хотите найти в нашей передаче?

— Любовь.

— Как коротко и ёмко, спасибо.

Когда она вышла, Гоша простонал:

— Вот это женщина, я бы больше ни на кого не смотрел.

— Посмотрим, что будет завтра, — ответила Ираида.

— Варфоломеич, давай последнего, устал уже бегать, — взмолился оператор.

— Чикин, заходи.

— Мля, накаркал.

В дверь вошёл интересный субъект. Высокий, худой, с длинным хрящеватым носом на худом морщинистом лице. Он был одет в полосатые штаны, из-под пиджака горчичного цвета был виден ворот рубашки в бело-синюю клеточку и чёрный галстук-бабочка в красный горошек. На голове была клетчатая шахматная кепка. Этого гражданина знал весь город. Он работал то слесарем-сантехником, то почтальоном на почте — разносил письма, то курьером в газете, то механиком в автомастерской. И везде его выгоняли за пьянку. Он уходил в запой на пару месяцев, потом брат его кодировал, устраивал на новую работу, где всё повторялось с завидным постоянством. Его часто видели в городском парке в компании Наливки и ещё пары прожигателей жизни, где они приставали к прохожим и просили денег.

— Позвольте представиться, Илья Соломонович Чикин, единственный интеллигент в этом городе, — отрапортовался он, приподняв большим и указательным пальцами козырёк кепки, но кепку не снял.

— Очень приятно, присаживайтесь на стул, — сказал Васисуарий.

Вскочила со своего места Тоня:

— Кандидат на шоу «Разведёнка» номер три, — щёлкнула она хлопушкой.

— Позвольте, номер один и не иначе, можно я не буду снимать кепи, — слово «кепи» он произнёс с английским прононсом.

— Интеллигентные люди обычно снимают головные уборы.

— Ах, извините великодушно, — он снял кепку, и все увидели огромную плешь, обрамлённую кустиками волос серого цвета.

Он достал из кармана пластиковую расчёску, подул на неё и стал расчёсывать свои «кудри» то в одну, то в другую сторону, наконец зачесал направо.

Надо сказать, что в каждом российском городе, да что говорить, почти в каждой деревне есть такие интеллигентные пьяницы. Они найдут вас в любой толпе, подойдут, вежливо попросят закурить, поинтересуются «за погоду», вежливо предложат их угостить, покажут самое достойное, на их взгляд, и очень недорогое питейное заведение. Через полчаса общения вы уже будете знать о них всё, как будто с детства дружили, расскажете всё о себе, и, пока у вас есть деньги, они будут рядом, «отмажут» от милиции, накроют в парке своим пиджаком или курткой, когда вы уснёте пьяный на скамейке, но как только таковые закончатся, они откланяются и испарятся в поисках другого человека с деньгами.

Илья Соломонович был таким человеком в городе Сливске. Все местные алкаши неформально признавали за ним лидерство, и как только появлялись деньги и выпивка, неизменно появлялся и он, человек в полосатых брюках, горчичном пиджаке и неизменной шахматной кепке. Он прикольно острил насчёт городоуправления, рассказывал свежие анекдоты, ругал тарифы на ЖКХ и маленькие зарплаты на предприятиях, читал похабные стишки, говорил длинные, кавказские тосты, и всё это, пока было, что выпить, но как только всё заканчивалось, он быстро прощался и исчезал вместе со своей подругой Наливкой, по паспорту гражданкой Наливайко. Хотя нет, иногда он её забывал, и утром хозяева квартиры находили её на полу уборной в луже мочи и блевотины. Хозяева, естественно, били ей морду, заставляли убирать за собой и выгоняли вон до того момента, когда снова появятся деньги на выпивку.

Надо сказать, что Наташа Наливайко когда-то была очень молодой и хорошей девочкой, училась без троек. Родители: мама — местный библиотекарь, а папа — инженер на фабрике — были по местным меркам очень интеллигентными, пророчили ей поступление в институт. Но тут на горизонте появился местный молодой повеса Чикин, которого все местные жители кроме как Чика и не звали. Он покорил её своими умными речами, интеллигентным видом, неизменной бабочкой и «португальским» портвейном, каковой на самом деле был «777», или в простонародье «три топора», но алкаш-интеллигент смывал после покупки этикетку и выдавал за португальский, загадочно говоря, что знакомый дипломат ящик «оттуда» передал. Мол, зовут его «туда» книгу писать, большой роман, как «Война и мир», но он пока думает, потому что патриот своей Родины.

Историю Ильи Соломоновича Чикина знали в городе все. Дед его Давид Израилевич Цукерман, спасаясь от репрессий, приехал то ли из Питера, то ли из Москвы и женился на заведующей заводской столовой Ирине Климовне Чикиной, которая сразу запала на молодого статного еврейчика из столицы. Чтобы запутать ЧК, он взял фамилию жены. Благодаря связям своей молодой жены в администрации, он получение разрешение на частную торговлю и открыл возле железнодорожного вокзала будочку, где торговал шнурками, ваксой и всякой мелочью, заодно выправил справочку о плохом здоровье, поэтому в войну его и не призвали на фронт. В городе все знали, что если что-то надо дефицитное, например иголку для патефона или камеру на велосипед, то можно спросить у Давида Израилевича: он повздыхает-повздыхает и предложит прийти завтра, а завтра скажет, когда подойти и сколько это будет стоить. Он так и просидел всю жизнь до восьмидесяти семи лет в своей будочке, в ней и умер. Жена родила ему сына, который хоть и не считался евреем, так как мать его еврейкой не была, но назвали его Соломоном, в честь дедушки. Соломон окончил школу и поступил в ПТУ, где его научили ремонтировать обувь. Он тоже открыл своё дело — ремонтную мастерскую в Доме быта, где чинил не только обувь, но и приёмники, часы и другую аппаратуру. У него можно было подпольно купить заграничные журналы мод, или с фривольным содержанием, или пластинки для проигрывателей с популярными на западе исполнителями. Правда, за очень большие деньги. Он, как и отец, тоже женился на русской, вернее на хохлушке Оксане, которая приехала по распределению из Харькова на фабрику ДСП, тогда ещё фанерную, и была на пятнадцать лет моложе. Она пришла чинить к нему босоножки, он влюбился в юную красавицу, и через месяц они поженились. Давид Израилевич повздыхал и купил молодожёнам большую двухкомнатную квартиру в центре. Оксана родила сына, назвали Борисом, который полностью оправдал ожидания отца и деда: открыл в городе ещё одну мастерскую обуви, где якобы разработал вечный клей, который будет держать подошву пожизненно, и брал за свои услуги очень дорого. Надо сказать, что клей он использовал обычный и, когда люди снова приносили отклеившуюся подошву, он ругался, что носят неправильно, бегают по лужам, а новый клей этого не любит, тут же предлагал новейший клей из Европы (друг дипломат привёз из Франции) и брал ещё дороже. Илюша же был поздним ребёнком, Оксана родила его, когда ей самой уже было сорок лет. Отцовство Соломона Давидовича было под сомнением, так как соседи видели несколько раз, как из их квартиры выходил известный в городе поэт Олег Зисский, пьяница и дебошир, известный своим стихотворением на день ставосьмидесятилетия города:

«Ты мой Сливск, золотой, словно слива,

Будто яблок медовых налива».

Но у Соломона Давидовича сомнений не было, он записал Илью на себя и растил его как собственного сына. Соседские мужики уважительно говорили:

— Ишь ты, здоров ещё Соломошка, прямо бык-осеменитель, — и продолжали играть на скамейке в домино.

Илюша рос избалованным ребёнком. Баловали его все — мама, дедушка, бабушка, отец, старший брат. Он даже на улице носил костюм, белую рубашку и бабочку, когда подрос, то его отдали в музыкальную школу по классу скрипки, но он не преуспел, потому что был ленивым до ужаса. Всё, что он начинал делать, ему надоедало сразу же, он всё бросал и начинал что-нибудь ещё. Ему дарили игрушки, которые через два-три дня валялись сломанные или разобранные под кроватью, потому что он хотел посмотреть, что там внутри, а собрать обратно было лень. Мама считала его особенным, и он оправдал её надежды, когда на её пятидесятичетырёхлетие прочитал стихотворение собственного сочинения:

«Мама-мамочка-мамуля,

Ты такая красотуля,

Ветер в парус кораблю,

Всё равно тебя люблю».

Мама расплакалась и весь вечер говорила, что сын её — гений.

Никто в тот вечер так и не заметил, как со стола пропали две бутылки портвейна, который, в общем-то, никто и не пил, но поставили для гостей. А Илья с друзьями выпили вино в подъезде, опьянели, ругались матом, пели похабные песни под гитару, пока сосед дядя Гриша не разогнал их по домам. С этого знаменательного дня жизнь Ильи Соломоновича Чикина понеслась по наклонной. Надо сказать, что точные науки ему давались плохо, а вот в гуманитарных науках он преуспел. Был весьма начитан. Когда в школу все ходили в одинаковых синих «школьных» костюмах, его мама одевала в чёрный двубортный, всегда в белую накрахмаленную рубашечку и неизменную бабочку:

— Ты должен отличаться от остальных, ты же другой, — говорила всегда она.

Это, наверное, и повлияло на всю его дальнейшую жизнь. Парень был не лишён талантов. На заре горбачёвской перестройки он написал стишок на злобу дня:

«Здравствуйте, дяденька Горбачёв,

Пишет вам маленький мальчик Вова,

Главное, чтобы у вас хорошо,

Ну, и у нас чтоб не очень хреново».

Дальше там было про колбасу, сахар и макароны по талонам, водку, которая пропала, и все пьют самогон. Короче, про бытность. Песню пару раз в «Сливе» исполнил местный бард и музыкант Заноза, даже хотел ехать с этой песней в Москву, на телевидение, потому что «перестройка — плюрализм — гласность», но ему вежливые люди в костюмах объяснили, что не надо. Но во дворах эту песню пели под гитару ещё долго, наливая самогону её автору. Потом он написал пару рассказов, которые задумывались как романы, но из-за лени автора сокращались до нескольких страниц. Слезливый рассказ про бедную дворняжку под дождём даже напечатали в областном ежегодном альманахе и даже заплатили автору небольшой гонорар, который был тут же пропит с друзьями.

В шестнадцать лет, посмотрев пару кассет с порнухой, которую дома сутками переписывали два видеомагнитофона на продажу (кассеты продавали папа и брат через ларьки, которые они открыли по всему городу и в которых продавали алкоголь и сигареты, несмотря на запрет), он успешно опробовал новые знания на сорокапятилетней толстой продавщице тёте Клаве, которая после этого стала продавать ему так горячо любимый им портвейн. Тётя Клава молчать не умела, и он, поочерёдно, стал любовником многих женщин «бальзаковского возраста» города Сливска.

— Понимаете, — говорил он друзьям поучительным тоном, — баба после сорока ягодка, уже всё попробовала, хочет чего-то новенького, жара в постели.

— Извращенец, вон девок сколько помоложе, — говорили друзья.

— Да что они понимают, ваши девки, сунул-вынул, и ни она удовольствия не получила, ни ты. Женщины, как вино, — тут он обычно щурился как кот, обожравшийся сметаны, и шёл дальше по женским истосковавшимся рукам.

Ему везде наливали, везде были рады, каждый день превращался в пьянку. Похмеляться он не умел, поэтому каждое неправильное похмелье приводило его к затяжному запою. Брат Борис его кодировал несколько раз, но кодировка на него действовала ровно месяц, ему зашили «торпеду», но друзья-алкаши вырезали её ржавыми ножницами, отчего он чуть не умер от заражения крови. После месяца в больнице он ходил героем и сравнивал себя с Высоцким, который, по слухам, сам себе выгрызал «торпеды», чтобы бухать дальше.

В двадцать пять лет с ним случилось несчастье: вдруг начали вылезать роскошные русые волосы, он бросился к врачам, но те только разводили руками, стал пробовать народные средства, включая помазание головы на ночь свежим конским навозом, как посоветовал старый пройдоха-алкаш Митрич, который видел, что так делали у них в деревне. Но волосы выпадали и выпадали, а от навоза вообще стали серыми. Тогда он купил в магазине кепку в черно-белую клеточку и стал вводить новую моду среди жителей Сливска. Моду, правда, никто не поддержал, тогда он стал считать себя эстетом и всегда просил разрешения в компании не снимать головной убор, что ему, конечно же, разрешали.

Примерно в этот период он и встретил Наташу Наливайко — фею, нимфу. После прогулки с ним по вечернему парку она собрала вещи и переехала к нему в квартиру, где из мебели был только матрац, стоящий посередине комнаты на четырёх кирпичах, и стол на кухне. Сидеть приходилось на пластиковых ящиках, которые принесли друзья, стащив возле магазина.

— Ничего-ничего, — вещал он, — нам не нужен этот мещанский быт, мы люди простые, за хлам не держимся. Я, если хочешь знать, только свистну с балкона, и мне всё принесут — и мебель, и выпить, и покушать.

— Хорошо бы, — сказала тогда Наташа, офигевшая от скудности меблировки.

Но в дальнейшем история показала, что, сколько он с балкона ни свистел, никто не спешил принести ему стулья, кресла, шкаф для одежды, комод или хотя бы телевизор. Был, правда, старый переносной приёмник на батарейках, который они иногда слушали, чтобы не отстать от жизни.

— Мещанство, оно выламывает мне руки, поэт должен быть свободный от этого быта, как Маяковский, как Есенин, ничего не надо, — кричал он, когда они ругались.

— И пьян? Да, и пьян? — кричала она, не находя других аргументов.

— И пьян, — соглашался он, увлекая её на матрац, где они громко начинали заниматься сексом.

В тяжёлые времена, когда совсем не было денег, он отводил Наташу, которую все называли Наливкой, не иначе на вокзальную площадь к гостинице, где сдавал её на час приезжим командировочным. Но потом она потеряла вид, лицо опухло, руки стали дрожать, мылась она редко, пованивала, да что уж скрывать, воняла перегаром. И командировочные стали в шутку просить денег, чтобы с ней переспать, возле гостиницы уже толпилось много молоденьких девчонок, готовых заработать на приезжих.

Тогда он стал появляться на свадьбах, заходил, когда гости начинали выбегать покурить, садился за стол, говорил тост молодым, выпивал, снова наливал, выпивал, брал пару бутылок и испарялся, пока не сообразили, что ни родственники жениха, ни родственники невесты его не приглашали. Потом, правда, на свадьбах ставили «дежурного», и, когда он заходил, его вежливо просили удалиться, а когда он настаивал остаться, то выпроваживали уже невежливо.

Конец ознакомительного фрагмента.