Возвращение

Дмитрий Зурков, 2018

Они вернулись. Они прошли по германским тылам, оставляя за собой трупы германских солдат и неодолимый панический страх, прочно поселившийся в глазах тех, кому повезло остаться в живых. Как нож сквозь масло они прошли через линию фронта и оказались у своих. Но свои тоже бывают разные… Психиатры утверждают, что обостренное чувство справедливости является признаком душевного расстройства. Но когда ты видишь какую-то тварь, издевающуюся над маленьким и слабым, и вступаешься, ты – псих? Или всё-таки весь этот мир сошел с ума, позволяя такое?..

Глава 8

Гауптман, сидя в кресле, уже в который раз перебирал в памяти разговор с майором. Гложущее недоумение было единственным чувством, терзавшим измученную голову. Безрезультатные поиски неуловимых русских партизан, беспомощность в тщетных попытках помешать их замыслам, предугадать следующий шаг противника… И та несоразмерная цена, которую пришлось заплатить за две русские могилы…

В такой обстановке единственной наградой, на которую он мог рассчитывать, было отсутствие наказания. А вместо всего этого столь ясно высказанное обещание ордена!

Но приятные сюрпризы на этом еще не закончились. За окном раздался шум приближающегося автомобиля, и, когда он остановился в поле зрения, из него вышел офицер в сопровождении унтера. Этого не могло быть, но это были… Его егеря!..

— Здравствуйте, герр гауптман! — зайдя в комнату, обер-лёйтнант Майер вначале официально его поприветствовал, а затем тише добавил: — Рад видеть вас, Генрих.

Фон Штайнберг, еще не веря собственным глазам, вскочил с кресла и, забыв о ранении, попытался протянуть руку для приветствия, но контузия опять напомнила о себе, и он, пошатнувшись, задел раненой рукой о спинку кресла, что вызвало очередную вспышку боли. Так что обер-лёйтнанту пришлось подхватить своего командира и бережно усадить обратно.

В первые минуты встречи гауптман буквально не давал Майеру открыть рот. Короткий монолог свелся к нескольким фразам, повторяющимся в различной вариации: «Как? Какими судьбами? Что с ротой? И куда делись эти русские головорезы?»

Иоганн с улыбкой выдержал этот шквал вопросов, и, не спеша, ответил:

— Начну с конца: после вашей воздушной атаки, Генрих, эти русские исчезли, просто испарились. В районе нашей ответственности установилась тишина, а еще через несколько дней пришел приказ из Берлина о передислокации роты. Причем конечный пункт не был указан. Мы ожидали всего, что угодно, вплоть до перевода на Западный фронт или расформирования. Но вместо этого нас разместили в бывшем поместье под Шпандау и начали муштровать. Мы бегаем, скачем на лошадях, стреляем из всего огнестрельного, пожалуй, кроме только гаубиц, лазаем по канатам, метаем ножи. Нас учат какой-то японской борьбе. Ребята, если остаются на то силы, смеются и говорят, что из нас делают то ли циркачей, то ли олимпийцев.

В это время раздался клаксон автомобиля. Майер встрепенулся и с явным огорчением начал прощаться:

— Скорее выздоравливайте, Генрих. Вся рота ждет возвращения «нашего гауптмана», тем более, что, как я слышал, вы остаетесь нашим командиром. А вот это егеря просили передать лично вам в руки. — И обер-лёйтнант крикнул в сторону двери: — Йозеф, зайдите!

По этой команде в палату зашел унтер-офицер Кранц с большой плетеной корзинкой, прикрытой крышкой. А из неё, как из сказочного рога изобилия, появились соблазнительно пахнувшие пряностями копченые окорока и шпиг.

— Угощайтесь, герр гауптман, — негромко проговорил он, улыбаясь. — Нам, дабы не забывали егерское искусство, разрешили поохотиться, вот ребята и постарались для вас.

Несмотря на прусскую выдержку, фон Штайнберг ощутил, что у него слегка защипало в глазах, и он снова почувствовал себя дома, среди своих офицеров и солдат, с которыми сможет пройти сквозь любой огонь. Но его невольно выручил повторный и более продолжительный сигнал, который позволил в некотором роде сохранить лицо. Майер и Кранц четко отдали честь и вышли.

Наступил вечер, Штайнберг мгновенно заснул, едва добравшись до кровати. Слишком много хороших известий опьянили барона, он вновь ощутил себя совсем молодым юнкером, когда на пари залпом осушал бутылку шампанского. Восемь часов сна вернули ему силу, тело и душа наполнились энергией, и даже раненая рука не так сильно напоминала о себе. Исчезли раздражительность и угрюмость. Первым столь благоприятные изменения в характере гауптмана заметил парикмахер, который подобно своему великому «предку» Фигаро отличался некоторой болтливостью, вызывавшей у его титулованного клиента гримасу неудовольствия, иногда сопровождаемую коротким: «Нalt die Klappe (заткнись)». Теперь же в процессе бритья барон со снисходительной улыбкой выслушал все местные новости и даже соизволил рассмеяться над немудреным анекдотом.

Врач, за которым был закреплен гауптман, также был в восторге от «такого покладистого и дисциплинированного пациента», готового идти на любые процедуры, только бы приблизить долгожданный день исцеления и выписки в строй. Вершиной жертвенности стало безропотное употребление кефира. Доктор, считающий себя сторонником школы знаменитого профессора Мечникова, искренне верил, что этот напиток способен исцелить все человеческие заболевания. А посему с нескольких близко расположенных ферм на кухню госпиталя регулярно поступал этот «напиток здоровья». Штайнберг, которого в далеком детстве заботливая няня наряду со сказками Андерсена перекормила еще и вышеупомянутой кислятиной, его ненавидел. И утверждал, что с тех пор единственный продукт, производимый коровой, который ему по вкусу, это хорошо прожаренный бифштекс. Но цель оправдывает средства, и единственное, что мог себе позволить барон, выпивая ежедневную порцию кефира, несколько передразнивать доктора и бурчать: «Ad usum externum (для наружного применения)».

Но зато вечера были прекрасны. Фройляйн Грета, заручившись согласием врача, регулярно читала вслух своему подопечному разнообразную литературу, аккуратно обновляемую майором. Частые встречи сдружили двух офицеров. Майор, будучи старшим и по возрасту, и по званию, относился к гауптману как к своему протеже и, заручившись его согласием, перешел на обращение по имени, естественно, без посторонних лиц. Да и его добротный прусский юмор всё чаще звучал в разговоре.

Сочинения Дениса Давыдова сменила «Партизанская война» Гершельмана, а «Войну и мир» Толстого — книга «Преступление и наказание» Достоевского.

Попав в этот конвейер исцеления и самообразования, гауптман даже не обратил внимания, как во время очередного планового медицинского осмотра с него сняли мерку и в одно прекрасное утро майор фон Тельхейм вместо очередной порции книг привез великолепно пошитый и отлично выглаженный офицерский мундир. Не был забыт и Железный крест 2-го класса, аккуратно приколотый к кителю.

Конец ознакомительного фрагмента.