Большая охота

Дмитрий Зурков, 2017

Великое отступление Российской армии весной одна тысяча девятьсот пятнадцатого года интеллигенты-либералы, палец о палец не стукнувшие для победы, пренебрежительно окрестили Великим драпом. Нет винтовок, нет патронов, нет снарядов, командиры батарей дают подписки о том, что их орудия не сделают больше десятка выстрелов в сутки. Частные заводчики, пользуясь моментом, взвинчивают цены на боеприпасы вдвое-втрое, союзники тормозят и срывают поставки. Кто-то сдается в плен, поверив агитаторам, что там будет лучше, кто-то действительно драпает, кто-то срывается в самоубийственные штыковые атаки, чтобы хоть как-то задержать превосходящего противника. А кое-кто, имея под рукой неполную роту, уйдет в германский тыл, поработать ручным тормозом – и станет камушком в сапоге для хваленых кайзеровских солдат!

Глава 6

В шесть вечера, как и было определено, выбритый, вымытый и отчищенный, сидел в кабинете в узком кругу и усердно выполнял ритуал обмывания ордена. Термин «клюква» мне как-то сразу не понравился. Зато теперь у моей шашки есть имя — «Аннушка»! Через час времени и две бутылки «Гданьской вудки» под жареную говядинку мы остались втроем — Бойко, Дольский и виновник торжества. Разговор шел ни о чем, то есть о фронтовой жизни. Анатоль притащил откуда-то гитару, исполнил несколько романсов, потом протянул инструмент мне.

— Господин подпоручик, ваша очередь!

— Да, Денис Анатольевич, сыграйте что-нибудь ОТТУДА, — пристально глядя на меня, произносит Валерий Антонович, да еще и голосом выделяет… Вот ни… ж себе!.. Немая сцена!.. Вопросительно смотрю на капитана, он медленно утвердительно кивает в ответ. Это что, будет еще один посвященный в тайну?.. Ну-ну, вы этого сами захотели!.. Перебираю струны, думаю, что ж вам, господа, преподнесть. А давайте-ка начнем с чего-нибудь бодренького, в духе времени. О, придумал! Одна из песен Булата Окуджавы была любимой строевой нашего курса в Можайке.

Отшумели песни нашего полка,

Отзвенели звонкие копыта,

Пулею пробито днище котелка,

Маркитантка юная убита.

Нас осталось мало — мы, да наша боль.

Нас — немного и врагов — немного.

Живы мы, покуда — фронтовая голь,

А погибнем — райская дорога.

Услышав первые строчки, Анатоль удивленно и немного даже ревниво смотрит на меня, мол, почему не слышал до сих пор этой песни, потом внимает, улыбаясь, даже пытается аккомпанировать, барабаня пальцами по столу, за которым сидит. Вот что хорошая музыка с человеком делает!..

Руки — на затворе, голова в тоске,

А душа уже взлетела, вроде,

Для чего мы пишем кровью на песке?

Наши письма не нужны природе.

Спите себе, братцы, все придет опять.

Новые родятся командиры,

Новые солдаты будут получать

Вечные казенные квартиры.

Спите себе, братцы, все вернется вновь,

Все должно в природе повториться,

И слова, и пули, и любовь, и кровь,

Времени не будет помириться.

Дольский едва дожидается, пока закончу песню:

— Денис Анатольевич, откуда этот шедевр? Никогда не слышал ничего подобного! Не откажите в любезности, потом напишите мне текст и напойте мотив! Очень вас прошу!

— Конечно, Анатолий Иванович, всенепременно! — Ага, сейчас тебе не до песен будет. Смотрю на Бойко, он еще раз кивает, подтверждая свои предыдущие слова. Ну, что ж, господин капитан, насколько я его узнал, ничего просто так не делает. «Клиент» созрел, то бишь настроился. Хорошо, что теперь петь будем? Что-нибудь белогвардейское из Жанны Бичевской?..

Все теперь против нас, будто мы креста не носили!

Словно аспиды мы бусурманской крови!

Даже места нам нет в ошалевшей от горя России!

И Господь нас не слышит — зови, не зови!

Дольский, поначалу настроенный на аналогичную песню, сжимает руками столешницу и впивается в меня горящими глазами. Ну да, это — как вместо марша Мендельсона услышать похоронный… Бойко неотрывно смотрит на меня…

Вот уж год мы не спим, под мундирами прячем обиду,

Ждем холопскую пулю пониже петлиц!

Вот уж год, как Тобольск отзвонил по царю панихиду!

И предали анафеме души убийц!..

— Что?!!.. Панихиду?!!.. — Анатоль вскакивает с места, стул отлетает к стене, кулаки сжаты аж до посинения.

— Анатолий Иванович!!! Возьми себя в руки! — Капитан чуть ли не силой усаживает Дольского на поднятый стул. — Дослушай до конца, потом поговорим!

Им не Бог и не Царь, им не боль и не совесть!

Все им тюрьмы долой да пожар до небес!

И судьба нам читать эту страшную повесть

В воспаленных глазах матерей да невест.

И глядят нам вослед они долго в безмолвном укоре,

Как покинутый дом на дорогу из тьмы.

Отступать дальше некуда, сзади Японское море.

Здесь кончается наша Россия и мы.

В красном Питере кружится, бесится белая вьюга,

Белый иней на стенах московских церквей!

В сером небе ни радости нет, ни испуга,

Только скорбь Божьей Матери по России моей…

— Что это?! О ком эта песня?! — Дольский, будто задыхаясь, рвет воротник кителя так, что пуговица чудом остается на месте, затем снова вскакивает со стула. — Вашу…!!!.. Японское море!.. Про кого ты пел, Денис?!

Валерий Антонович наливает полный стакан, силой впихивает ему в руку.

— Выпей! — Фраза звучит как приказ. Капитан дожидается, пока водка не исчезнет в поручике, закуривает, предлагает нам сделать то же самое. — Сейчас разговаривать будем!

— Господа, объяснитесь! Что все это значит?

— А это значит, поручик Дольский, что сейчас будет серьезный разговор. Так что приведи мысли и чувства в порядок и выслушай подпоручика Гурова. Он тебе расскажет невероятную историю.

Ну, что ж, начинаем по новой. Я скоро свою исповедь на бумаге напишу и издам крупным тиражом, чтобы язык не мозолить.

— Я — Журов Денис Анатольевич, 1977 года рождения. Старший лейтенант Военно-космических сил Российской Федерации…

По ходу моего рассказа Анатоль быстро трезвеет и немного успокаивается, только дрожащая в руке папироса выдает его взвинченное состояние. Когда я заканчиваю свою очень краткую историю, он затягивается аж до гильзы, мнет окурок в пепельнице и очень внимательно смотрит сначала на Бойко, потом на меня.

— Судя по серьезному выражению лица господина капитана — это не розыгрыш… Значит — правда. Я, признаться, задумывался иногда над вашим, Денис Анатольевич, поведением. Но относил все странности за счет особенностей характера и контузии. М-да-с… Картину вы описали ужасную… Неужели Россия-матушка до такого докатиться может? Не могу поверить. Точнее, верю, но принять не могу… И что теперь прикажете делать?

Анатоль тянется за очередной папиросой, Валерий Антонович подходит к двери, открыв ее, осматривает коридор. Затем возвращается на свое место.

— Анатоль, ты вправе задавать любые вопросы. Но сначала подумай, хочешь ли ты услышать ответы на них именно сегодня. И еще, я слышу эту историю не впервые, но до конца поверил только сейчас. Можно выдумать легенду, подтасовать факты, но придумать песни — это невозможно для одного человека.

— Да, черт возьми, у меня очень много вопросов к Денису… Анатольевичу!.. Вы назвали эту песню белоэмигрантской… Белое движение — это, по-вашему, стремление российского офицерского корпуса восстановить статус-кво в стране… Если вы — посланник… Посланец…

— Попаданец, блин!

— Да… попаданец из будущего, то должны знать и какие-то песни этих… как их… большевиков! Можете исполнить?

— Да, пожалуйста! — Срочно вспоминаем «Собачье сердце» и куплеты Шарикова:

Эх, яблочко

Да с голубикою,

Подходи, буржуй,

Глазик выколю!

Глазик выколю,

Другой останется,

Чтоб видал, г…но,

Кому кланяться!

Нравится? Ага, аж желваки по скулам гуляют… А есть и другое…

Белая армия, черный барон

Снова готовят нам царский трон!

Но от тайги до британских морей

Красная армия всех сильней…

А есть еще гимн, называется — «Интернационал»:

Вставай, проклятьем заклеймённый,

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущённый

И в смертный бой вести готов.

Никто не даст нам избавленья:

Ни бог, ни царь и ни герой.

Добьёмся мы освобожденья

Своею собственной рукой…

— Гимн рабов!..

— Если так рассуждать, Анатолий Иванович, то перед вами — правнук тех рабов. И что, чем я отличаюсь от других? Может, вы укажете мне, как рабу и быдлу, мое место?..

Дольский замирает с открытым ртом. Вот так! Клин клином вышибают. А то, что-то он слишком эмоционален. Пусть охолонет.

— Анатоль, прекрати истерить! То, что ты — потомственный дворянин и кадровый офицер, не дает тебе права так себя вести! — Валерий Антонович вновь усаживает поручика на место и наливает еще один стакан «успокоительного». Потом поворачивается ко мне. — Денис Анатольевич, вы к нам не присоединитесь?..