Чемпион

Дмитрий Ермаков, 2023

«Чемпион» – новая книга Дмитрия Ермакова, в которую включены две повести и рассказ. Они будут интересны как подросткам, так и взрослым читателям. На примерах судеб подростков автор поднимает важные жизненные вопросы. Что есть добро, а что – зло? Кто он – настоящий друг? Что есть семья? Герои книги дружат, ссорятся, влюбляются, решают свои проблемы с помощью взрослых или вопреки взрослым… Живут, познают жизнь. Первые взрослые сложности и испытания, первая любовь и первые разочарования… Кто, как не подростки, острее чувствуют этот мир, переживая все впервые? Эта книга по-настоящему увлечет читателя и легким словом расскажет о главных вещах в жизни каждого человека! Неслучайно повесть «Чемпион» рекомендована для внеклассного чтения в школах Вологодской области.

© Ермаков Д. А., 2023

© Издательство «Родники», 2023

© Оформление. Издательство «Родники», 2023

Чемпион

Повесть

1

— Мороженое, мороженое, мороженое берём… — Пальцы застыли от холода, но Колька крепко держит большую картонную коробку, деловито идёт по вагонам электрички, ловко, не выпуская коробку, сдвигает двери…

— Пацан, сколько?

— Двадцать.

Правой держит коробку, прижав к груди, левой принимает деньги, ссыпает в карман куртки и подаёт мороженое.

Пройдя последний вагон, Колька как раз продал всё, спрыгнул на перрон, бросил пустую картонку под поезд на шпалы, хлопнул по карману и в ответ звякнуло.

И тут увидел двух мальчишек, один из них нёс точно такую же коробку. Шли они к сто тридцать четвёртому поезду, он только что прибыл и будет стоять пятнадцать минут.

Парней этих Колька не знал.

— Э! Орлы! — развязным хриплым голосом окликнул он их.

Они остановились. Один из них был ростом и комплекцией примерно с Кольку (он и нёс коробку), второй чуть крупнее. Ну, и возраст, примерно, такой же — лет четырнадцать.

— Кто такие? — Колька спросил. Так, будто он имел право командовать тут.

Колька — коренаст, на голове небрежная, торчащая вихрами светлая шевелюра, глаза серые, иногда, как вот сейчас — холодные, колющие. Тонкая джинсовая курточка, джинсы, изрядно поношенные кроссовки. Смотрит на парней зло, вызывающе, ждёт ответа.

— А тебе-то чего?

В голосе ответившего, того, что крупнее, чувствовалась неуверенность, хоть он и старался держаться независимо. А второй, вообще, явно боялся, уже оглядывался — куда бы драпануть. И Колька попёр буром.

— А ну живо отсюда! — он шагнул к ним вплотную. — Ща свистну — только коробка от вас и останется. — И он выхватил коробку с мороженым и поставил на асфальт. — Живо слиняли отсюда! — Колька сделал жест, будто хотел ударить старшего. Тот отпрыгнул в сторону и побежал, второй сперва даже присел от страха, а потом тоже сиганул с перрона.

— Лихо ты, — сказал Кольке стоявший неподалёку знакомый грузчик.

— А-а… — Колька пренебрежительно махнул рукой, подхватил отнятую коробку и побежал к сто тридцать четвёртому.

Он был рад — целая коробка! И всё, что заработает на ней — его, не надо делиться с Зубой.

Коробки эти берёт Колька и другие мальчишки (все друг друга знают и каждый в «своих» поездах работает) прямо из подъезжающей хладокомбинатовской машины, всё под контролем Зубы или кого-то из его «заместителей». Им же и заработанные деньги (большую часть) отдают…

Колька успел к сто тридцать четвёртому. Это была не электричка, проходящий поезд с купе и плацкартом. Идти по поезду не так удобно, как по электричке, но зато покупают лучше. Не пройдя и половины состава, Колька распродал и эту коробку, выпрыгнул на перрон, огляделся и торопливо пошёл к выходу с вокзала.

«Чего-то Зубы сегодня нет. Сразу бы с ним рассчитаться…» Только подумал…

— Коля-я-я! — навстречу Кольке шёл Борька Зубарев — Зуба, а с ним ещё двое. Все в потёртых джинсах, коротких куртках и футболках, с короткими стрижками. Сегодня их почему-то не было на выдаче у машины. Водитель один коробки выдавал.

— Как дела? — Зуба спросил, кривя губы в ухмылочку, с прищуром глядя.

— Нормально. Три коробки, — спокойно ответил Колька. «Не должны они знать про четвёртую коробку. Те пацаны — точняком — левые какие-то были», — про себя подумал.

— Ну? — Зуба требовательно сказал. Дружки его тоже ухмылочки кривят, презрительно щурятся — во всём Борьке подражают.

Колька достал из кармана деньги и подал Зубе, как всегда — большую часть из того, что заработал. И это было справедливо.

— Завтра как? — опять Зуба спросил.

— Приду к московскому поезду, — ответил Колька.

— Ну, давай, — и Зуба даже хлопнул его по плечу.

2

Дверь Кольке открыла мать. От неё опять пахло спиртным. Мятый халат запахнут небрежно…

— А-а, сынок… — она попыталась приобнять его, но Колька увернулся, оттолкнув её руку.

— Что? Мать толкать?.. А!.. — она махнула рукой и ушла в комнату, плотно закрыв за собой дверь. Но Колька успел заметить лежавшего на диване мужика.

На столе в кухне громоздились грязные тарелки, стаканы, бутылки. Табачная вонь — по всей квартире… Всё это уже привычно — и всё равно противно.

Колька отрезал от буханки горбушку. Сжевал хлеб, запивая кипячёной водой прямо из чайника.

Из материной комнаты послышались невнятные голоса. Колька тихонько вышел в прихожую, натянул кроссовки, куртку, бесшумно открыл и закрыл за собой входную дверь. Щёлкнул замок. Колька торопливо сбежал по лестнице, вышел из подъезда во двор с кривым детским грибком, убогой песочницей и ломаными качелями на островке посреди асфальта и машин.

Мимо одинаковых серых кирпично-стеклянных домов, мимо машин, мусорных баков, и снова машин, и стаи бездомных собак, и собак на поводках равнодушных хозяев, шёл мальчишка… Ко всему равнодушный. Так сам думал. Хотел думать…

Колька шёл к бабушке Зине.

Она — мать отца. А отец уже четвёртый год в тюрьме. Сначала мать говорила, что отец уехал в командировку. Колька был маленьким и верил. А сейчас знает точно — отец в тюрьме. Вернее, в лагере. Ещё Колька знает, что когда отец вернётся, он прибьёт мать и всех её дружков. Поэтому, хотя он и ждёт отца, но и боится его возвращения.

А бабушка Зина, как про отца Колькиного, сына своего вспомнит — плачет. Обычно молчит, но однажды прорвалось у неё:

— Из-за этой стервы всё…

Колька съёжился, когда услышал такое о матери.

Никакой он, конечно, не равнодушный: ему жалко мать, жалко отца, жалко бабушку. И в то же время он злится на них всех… Потому что… Из-за них всё… Всё из-за них… Лучше бы и не рожали его…

Бабушка живёт в старом пятиэтажном доме — «хрущёвке». Двор дома оторочен мягкой кудрявой зеленью кустов, но тоже весь уставлен машинами…

Бабушка уже собиралась спать, когда Колька пришёл.

— Внучек! Проходи, милый, — обрадовалась она.

Колька подал ей деньги, оставив себе совсем немного. Бабушка поохала, но откуда деньги не спросила, знала, что он не скажет. («Отстань, баб, не ворую», — ответил ей Колька, когда впервые протянул деньги). Она положила деньги в сервант, в старинную железную коробочку из-под чая. Собрала на стол поесть.

— Как в школе-то дела? — поинтересовалась.

— Нормально.

— Что мать? — с неприязнью в голосе спросила.

— Пьёт, — небрежно ответил Колька.

Бабушка завздыхала слезливо. Колька отвернулся, включил телевизор — трескучий, чёрно-белый, из каких-то совсем давних времён, уплетая за обе щеки рожки с колбасой, стал смотреть фильм «про братву».

Как у них здорово всё получается — тоже сорванцы были, а потом разбогатели. Особенно этот, главный у них — крутой, всех на разборках мочит. А «обувают» они только козлов всяких, которым — так и надо. Классное кино!

И вдруг, главный герой фильма показался ему похожим на Зубу. Глазами пустыми, ухмылкой, притворной улыбкой…

Потом он лёг спать на диване. Накрылся одеялом с головой по совсем ещё детской своей привычке…

Первое, что он помнил о себе: он с головой под одеялом, а мама спрашивает:

— А кто это у нас в норке?

— Мышонок!

— А кто у мышонка мама?

— Мышка!

— Мышонок пустит маму? — и мама не ложится, просто садится на пол рядом с его кроваткой, и обнимает его под одеялом, и он прижимается к ней.

— А медведей принимаете?! — кричал папа и обнимал их обоих.

Ему уже четырнадцать лет — он никого не обнимает, его никто не обнимает…

Колька стал подсчитывать, сколько накопилось денег в чайной коробке (бабушке сказал, что копит на мобильник) — приличная сумма получалась.

Скоро он поедет к отцу. Взял бы и бабушку, да она сама как-то призналась: «Не могу туда ехать. Боюсь — сердце не выдержит».

Сейчас, Колька знает, бабушка молится перед иконой в своей комнатке. Она верующая. Поэтому и он, Колька, крещён ещё во младенчестве. И крестик, простой алюминиевый на прочной нитке — всегда при нём… А вот дед его, бабушкин муж, «не верил ни в Бога, ни в чёрта», как бабушка Зина говорила. «Но честный был и совестливый — не чета многим нынешним, что в церкви-то со свечкой стоят, а совести не имеют. Настоящий дед твой коммунист был. Жалко рано помер-то…», — говорила бабушка про деда Ивана, который ещё даже и воевал, но не с немцами, а с японцами… Колька видел деда только на фотографиях.

И подумалось вдруг, что будь дед Иван жив, то его отец, наверное, не попал бы ни в какой лагерь…

И опять Колька думал о том, как поедет к нему. О многом ему нужно поговорить с отцом, по-мужски…

С этими мыслями он и уснул.

3

На следующее утро в девять часов Колька был на вокзале — работа есть работа. В школу он уже неделю не ходит. И ещё не решил — пойдёт ли.

— Иди сюда, — грубо окликнул один из дружков Зубы, как из-под земли вырос из-за угла.

Колька даже не знает, как зовут его, но подчиняется, подходит, предчувствуя недоброе.

— Вчера продал лишнюю коробку? — сразу спросил парень.

— Да, — и не пытаясь скрывать (всё равно знает, раз спрашивает), ответил Колька.

— Деньги не отдал? — угрожающе ухмыляясь, продолжал уже ненужный допрос сподручный Зубы.

— Да, — сохраняя спокойствие и тоже кривя губы в презрительной усмешке, отвечает Колька.

Удар откинул его к стене здания вокзала. Колька стукнулся затылком, еле поднялся.

— Деньги с собой?

— Нет.

— Принесёшь деньги за ту коробку, все, сегодня. И больше ты здесь не работаешь.

Колька отёр кровь с разбитой губы, сплюнул под ноги и вдруг сказал:

— А пошёл ты! — И дал дёру. Никто его и не догонял, конечно.

…Так он лишился работы на вокзале.

День только начался. Что делать? Не в школу же идти. Нечего там делать.

И Колька пошёл к знакомым пацанам, обитавшим в подвале дома неподалёку от дома бабушки Зины.

Замок на двери в подвал, как всегда, сорван. Вся «братва» на месте. В дальнем углу подвала, у труб отопления — пустые ящики, старый диван, пластиковые бутылки из-под пива повсюду. Четверо валялись прямо на грязном подвальном полу, пятый на диване. Рядом пакет. Колька потянул воздух и понял — клей нюхали. Серёга, тот что на диване лежал, приподнял голову, глянул на Кольку ошалелыми глазами, икнул и проговорил:

— Нюхни, Колян.

— Не хочу.

Серёга, снова икнув, уронил голову на загаженный диван и застонал. Остальные четверо не подавали признаков жизни вообще…

И хотя Колька уже видел такое, и даже однажды сам нюхал (не понравилось) — сейчас ему стало страшно, он поспешил из вонючего подвала, а у выхода чуть не попался. Толстый дядька ухватил его за ворот джинсовки:

— Опять замок сорвали, пойдёшь в милицию, гадёныш…

Колька извернулся, толкнул дядьку головой в брюхо, тот от неожиданности сел и выпустил ворот. Колька побежал. Никто и не догонял его.

К бабушке он не пошёл, а двинул домой, надеясь, что мать ушла куда-нибудь. Купил в ларьке пачку сигарет.

С сигаретами повезло, не всегда ему продавали, бывало, отвечали, что мал ещё… Зажигалки не было, и денег на неё уже не хватало, спички покупать постеснялся («не круто») — решил, что дома найдёт.

Открыл дверь своим ключом. А мать уже встречает его:

— Почему в школу не ходишь? Учителка приходила…

Колька не стал дожидаться подзатыльника и выскользнул обратно за дверь, поскакал вниз по лестнице.

— Куда? — крикнула вдогонку мать.

— В школу!

Он брёл по улице, сунув руки в карманы, лениво приволакивая ноги, не сторонясь, не уступая дорогу, готовый огрызнуться и дать сдачи любому. И только так и нужно держаться, чтобы тебя уважали — он твёрдо знал это.

Хотелось курить, зажигалки не было.

— Огонька не найдётся? — спросил у очкастого мужика с кожаным портфелем в руке, стоявшего на автобусной остановке.

— Маловат ещё курить-то, — ответил тот незлобливо.

— Да пошёл ты! — огрызнулся Колька и вразвалочку двинул дальше.

Мужчина встрепенулся, но ничего не сказал, только воинственно поправил очки, глядя мальчишке вслед.

Колька прикурил от сигареты таксиста, ожидавшего, видимо, пассажиров на краю дороги, тут же и машина его, «девятка», стояла.

Таксист, молодой и улыбчивый, вдруг потрепал его по голове, когда Колька тянул в себя первый дымок:

— Оголец…

Колька недовольно тряхнул головой, буркнул: «Спасибо», — и пошёл дальше, сам не зная куда…

Он частенько проходил мимо этого здания с высокими зарешёченными окнами. Изнутри окна были закрашены. Но сейчас, случайно глянув на окно, Колька увидел, что в углу стекла у рамы краска облезла, и полюбопытствовал — что же там за высокими окнами…

И прилип к стеклу завороженно.

Там тренировались боксёры — мальчишки примерно, его, возраста.

В трусах и в майках, в высоких зашнурованных (каких-то, видимо, специальных) ботинках, с упругими круглыми перчатками на руках, они легко прыгали на носочках в боевых стойках. Один бил в голову, другой уворачивался и тоже бил… Двое молотили по большущим кожаным мешкам… Некоторые прыгали через скакалки…

А с одним парнишкой тренер занимался отдельно.

Тренер — невысокий крепкий мужчина в синем спортивном костюме, на руках у него не перчатки, а какие-то подушки. Парень бил по этим подушкам, которые подставлял ему тренер, и уклонялся, когда тренер тыкал «подушкой» ему в голову или в туловище…

Вдруг тренер обернулся к окну, и Кольке показалось, что подмигнул и даже махнул рукой с этой странной «подушкой».

Тренер не мог разглядеть его, точно… Но ведь подмигнул…

«Зайти, что ли?» — подумал. Через высокую металлическую калитку вошёл во двор здания. Потоптался ещё у входа. Решился всё же зайти.

Сначала его остановил вахтёр — строгий дедушка, сидевший за перегородкой у входа.

— Ты к кому?

— На бокс хочу записаться, — ответил Колька, стараясь держаться непринуждённо, но даже сам услышал, как у него почему-то дрогнул голос. К тому же, он был уверен, что ещё минуту назад, он и не думал записываться никуда. Ну, просто, интересно посмотреть…

— Подожди. Тренировка уже идёт, — сказал вахтёр и взглянул на большие круглые часы на стене. — Через полчаса кончится. Игорь Степанович с тобой поговорит.

Колька кивнул и стал рассматривать красивые спортивные кубки, грамоты в рамочках и фотографии на полках за стеклом вдоль стены. «Значит, этого, который вроде бы подмигнул, Игорь Степанович зовут», — подумал.

На одной из фотографий он узнал тренера. Только на фотографии он совсем молодой, в трусах, майке и на руках боксёрские перчатки. Он стоит в боевой стойке, подняв кулаки к подбородку. И подпись: «Мастер спорта Игорь Быстров».

Хлопнула дверь и оттуда, где шла тренировка, откуда доносились обрывки команд, звуки ударов, оттуда, из недоступного пока, почти волшебного мира, выскочил мальчишка в боксёрской форме, но без перчаток, только какие-то странные, «не больничные» бинты на его запястьях и ладонях намотаны. На Кольку глянул будто бы свысока, хотя сам ростика небольшого, обратился к вахтёру:

— Дядя Ваня, водички дай, пожалуйста.

— Нельзя. — Строго ответил дедок. — Игорь Степаныч запрещает вам. Ты в туалет отпросился, ну и дуй!

— Да я чуть-чуть, горло прополощу только, — заканючил парень.

— Ну, давай быстро, — смягчился старик. — Ишь, тебе под глаз-то сунули, будешь с фингалом ходить.

— Ничего, я тоже сунул, — ответил мальчишка, выпив полстакана кипячёной воды. — И в зал пошёл, имитируя при этом удары, краем глаза на Кольку поглядывая.

И Колька, не то чтобы испугался, но подумал так, примерно: конечно, Быстров не звал его. Да и нужен ли он, Колька, этому Быстрову? Там вон и так полный зал. А если возьмёт его Быстров — побьют Кольку на первой же тренировке, он же ещё ничего не умеет, а там вон уже какие…

Он и сам не заметил, что уже не просто поглядеть хотел, а совершенно точно — хотел заниматься у этого Мастера спорта Игоря Быстрова, учиться боксу, быть своим в том, пока загадочном и закрытом для него мире. Ну, и пусть — побьют сначала! Не так-то это и просто его, Кольку Журавлёва, побить. Ещё посмотрим кто кого… И он уже представлял, что драться ему предстоит именно с тем парнем, что выходил из зала пить и так «борзо» смотрел на него…

— Хочешь боксом заниматься? — на плечо Кольке легла тяжёлая ладонь. Он обернулся и увидел Быстрова, опустил глаза и буркнул:

— Угу. Хочу.

В Быстрове Колька почувствовал силу. Но не пугающую, как у Зубы. И хоть он ещё совсем не знал этого человека, но знал уже, что Быстров, конечно, сильнее Зубы, хотя тот вроде бы тоже какой-то чемпион по каратэ.

Теперь Колька боялся лишь одного, что Быстров по какой-то причине не возьмёт его тренироваться.

Тренер взглянул на часы и спросил:

— Ты во вторую смену учишься?

— Ага, — не моргнув, соврал Колька.

— Значит, с утра будешь заниматься?

Колька замешкался с ответом, и тренер усмехнулся:

— Что-то ты, брат, темнишь.

— У нас на следующей неделе смена в школе меняется, — нашёлся Колька.

— Ясно. Тогда с семнадцати часов будешь тренироваться. Приходи в понедельник.

Под мышкой Быстров держал те «подушки». Они были толстые, плоские, обтянутые коричневой кожей, формой походили на след какого-то большого зверя.

— А это что? — набрался смелости Колька.

— Лапы, — ответил тренер и улыбнулся, — зовут-то тебя как?

— Колька.

— А меня Игорь Степанович.

— А я знаю!

— Хорошо, что знаешь, — Быстров усмехнулся. — Ну, будь здоров, Колька, жду в понедельник.

И уже отходя от мальчишки, обернулся:

— Да, справку от врача возьми обязательно. От участкового или хотя бы от школьного, что тебе можно заниматься боксом.

— Ладно, — ответил Колька.

Из раздевалки выходили переодевшиеся боксёры, и все они были чем-то похожи на своего тренера. И Колька, окрылённый тем, что Быстров взял его, позвал на тренировку, решил, что обязательно станет настоящим боксёром, может, даже Мастером спорта и смотрел на этих парней-боксёров смело и даже вызывающе…

4

В понедельник на тренировку! Легко сказать — была-то ещё пятница. А уже хотелось боксёром быть.

Колька поболтался ещё по городу, и когда уроки в школе закончились, пошёл к своему приятелю-однокласснику Олегу Окуневу.

Тот как раз только из школы пришёл. Родителей дома не было. Окунев не очень обрадовался приходу Кольки, но впустил в квартиру.

— Чего в школу-то не ходишь? — спросил Олежка, жуя булку и запивая молоком прямо из пакета.

— А! — Колька махнул рукой. — Я на бокс хожу.

— Ври давай, — отмахнулся Окунев.

— Чего? Смотри! — Колька прижал кулаки к подбородку и запрыгал с ноги на ногу, замахал руками. — Я правой сбоку — наповал бью!

— Да ладно, хватит тебе. Верю, — сказал Олег, но в голосе чувствовалось недоверие. — Хочешь молока?

— Давай!

Потом они слушали музыку, любимый их реп, смотрели телик, валяясь прямо на ковре. Олег показал журнал про культуристов с фотографиями накачанных красавцев, и сказал, что будет заниматься культуризмом, что отец пообещал купить ему разборные гантели.

— Боксёр любого культуриста отметелит, — гордо заявил Колька.

— Тебе бы только отметелить кого. Это от культурной ограниченности, — ввернул Окунев умную фразу.

— Сам-то понял, чего сказал? — Колька презрительно скривил рот.

— Чего-чего… Родичи скоро придут, вот чего, — ответил Олег. И Колька стал собираться уходить.

— В школу-то придёшь завтра? — Окунев спросил.

— Наверное, приду, — не очень уверенно ответил Колька.

А уже потом и действительно решил сходить в школу — к врачу зайти, взять справку, да и время до понедельника, до первой тренировки, глядишь, быстрее пролетит.

Хотелось курить, но Колька решил, что больше не будет. А то — что же это за спортсмен? Не стал курить. Дал себе команду: «Не хочу курить!» И хотя курить всё равно хотелось, безжалостно выбросил початую пачку сигарет в урну.

Мать была дома. Трезвая и злая.

— Где шляешься-то? Из школы звонили опять… Пороть некому…

Колька не слушал её ругань, а сказал:

— Мам, а давай генеральную уборку сделаем, вымоем всё.

Он помнил, как раньше по выходным мать устраивала «генеральную уборку», а он ей помогал, и отец помогал, было интересно и весело.

Мать вдруг села на диван и заревела. Колька стоял и не знал, что делать. Было жалко её и обидно, что диван без покрывала и с прожженной утюгом спинкой. И мать в нечистом халате на этом диване…

До позднего вечера они скребли полы, протирали мебель, мыли посуду.

Пустые бутылки мать собрала в старую коробку из-под телевизора.

— Сдам.

— Нет, мама, давай я выкину…

И мать положила руку ему на голову, прижала к груди лицо его. Колька смутился, отклонился, повторил:

— Выкину бутылки.

— Выкидывай, конечно.

Колька уложил бутылки в два больших непрозрачных пакета, старался нести их так, чтобы не звенели… Аккуратно, без шума положил их в мусорный контейнер.

Два бомжа, будто ждали, тут же откуда-то появились. И когда Колька быстро шёл к подъезду, за спиной слышалось позвякивание бутылок.

— Ты давай, Колька, завтра в школу иди. А я с понедельника на работу выхожу, устроилась… — сказала мать, когда он, сняв в прихожей кроссовки, по непривычно уже чистому полу прошёл в комнату. — Да, — вспомнила она, — заходил парень какой-то, нагловатый такой, чернявый, лет восемнадцати, тебя спрашивал.

По спине Кольки холодок пробежал. «Зуба это. Точно. Узнал, где живу. Отдать деньги?.. Подожду пока, может, выкручусь…»

Потом они смотрели старые фотографии. Их было немного, они хранились в потрепанном альбоме без верхнего листа: мама со своими, уже умершими, родителями у деревенского дома; она же — учащаяся техникума; отец в солдатской форме; мама и отец с бокалами в руках, улыбаясь, смотрят друг на друга (фата с искусственными цветочками поверху до сих пор хранится в шкафу); а вот и Колька — крохотный и безволосый на руках отца… И не верится Кольке, что был он когда-то такой… А эта фотография… Он с матерью в деревне. Ему лет восемь, вихор торчит из-под белой матерчатой кепчонки, улыбка от уха до уха. У мамы на голове белая косынка, она тоже улыбается. У обоих в руках корзинки.

Колька вспомнил: ездили все вместе — отец, мама, он — в деревню. В тот дом, в котором выросла и жила, до того, как уехать в город, мама. Дом был пустой, большой, интересный. Колька лазал на чердак, на поветь, в погреб — везде было пусто и таинственно. Посреди единственной большой комнаты стояла печка. Её долго не могли растопить. Отец потом залезал на крышу, чистил трубу — только тогда растопили… А на следующее утро пошли в лес, за грибами. Отец и сфотографировал их с мамой. Какое это было счастье — первый гриб! А был потом и второй, и третий. По полной корзине набрали тогда. Не часто, но ездили в деревню и позже, но те поездки Колька почему-то забыл. Когда отца забрали, через год, кажется, мать продала тот дом…

Мать вдруг нахмурилась, захлопнула альбом, убрала.

— Давай спать, — сказала.

Колька пошёл спать. Умываясь в ванной, он смотрел на себя в зеркало, щупал бицепсы. Парень он, вообще-то, не хилый, но у тех парней, что в зале занимались, такие мускулы… Курить хотелось. И он яростно чистил зубы (остатки пасты выдавил из старого измятого тюбика), будто хотел разом вычистить из себя табачную гадость…

В комнате до изнеможения наотжимался от пола, а потом долго не мог уснуть. То представлял, какой он будет смешной и слабый на первой тренировке, а то видел себя уже великим чемпионом, победно вскидывал руки, стоя над поверженным противником. Ещё переживал — получится ли у него так ловко, легко и быстро прыгать через скакалку (кажется, с детского сада этим не занимался!).

Матери про бокс он пока не сказал.

«И что за бинты на руках у того парня?.. Наверное, и мне надо такие…» — уже во сне думал. «И перчатки надо… И ботинки эти…» И отцу говорил: «Папа, я на бокс записался!»

5

В школе его, кажется, и не ждали.

— Журавлёв? — удивилась Зоя Михайловна, классный руководитель и преподаватель русского языка и литературы, когда Колька, с опозданием вошёл в класс.

— Ну, теперь будет цирк, — громко и довольно сказал Козлов, сидевший, небрежно развалясь, за последней партой, у окна.

— Чё я тебе, клоун, что ли? — ответил грубо Колька.

Они говорили так, будто никого кроме них и не было в классе.

А Зоя Михайловна менялась на глазах — краснела, за это свойство и прозвище у неё «Свёкла».

— Жура-а-авлёв!.. Вон! Козлов! Вон!

Кольке того и надо. Развернулся и вышел из класса. Что-то ещё кричит Свёкла за дверью, на Козлова, видать, орёт, но Колька не слушает.

Он пошёл в медицинский кабинет на первом этаже.

Безымянная бабулька гардеробщица, сидевшая на стуле в раздевалке, очнулась, когда Колька проходил мимо:

— Чего шляешься-то?

Колька не ответил.

— И ходят и бродят. И чего ходят-бродят… — бормотала недовольно вахтёрша.

Колька дёрнул дверь медкабинета. А она заперта. Суббота ведь сегодня… Не взять справку. Чего делать-то? «Ну, как есть, так и скажу тренеру, что врача не было, может, пустит на одну-то тренировку без справки… Да ведь ещё можно в понедельник с утра взять эту справку!..»

Колька увидел спускавшуюся по лестнице директоршу школы, напоминавшую своим холодным строгим лицом, строгим костюмом, строгими движениями Снежную Королеву из мультфильма, и, не дожидаясь лишних для него вопросов, поспешил на улицу. Дверь с тугой пружиной вырвалась из руки и громко хлопнула за спиной.

На спортивной площадке почему-то бегала малышня, наверное, первоклашки, в догонялки играли, видимо, первого урока у них не было.

И Колька, глядя на них, вспомнил, как впервые в жизни поднимался вот по этим ступеням к высокой двери с ранцем за спиной, с букетом цветов в руках, как сказал тогда бабушке и отцу (мамы не было почему-то): «Я лучше всех буду учиться!» И как старался он на первом в своей жизни уроке, тянул руку, когда первая учительница, замечательная Наталья Сергеевна, спросила: «Кто уже умеет читать?» Будто и не с ним всё это было.

И ему нестерпимо захотелось поехать к отцу прямо сейчас, увидеть его… Но это невозможно. И Колька просто сел в первый же подъехавший автобус на ближайшей остановке и даже не стал прятаться от кондуктора, купил билет.

Вылез из автобуса у реки. Здесь они и с отцом выходили…

По берегу растут высокие толстые тополя, под ними всегда тень, и звуки города сюда почти не доносятся, у самой воды ивы — зелёные подушки уже с жёлтыми подпалинами. Это место, конечно, пристанище выпивающих компаний, но днём не страшно. И рыбаки у каждой прогалины в ивовых зарослях.

Тянет искупаться в такой солнечный денёк, но уже конец сентября… Колька присел на огромный пень и наблюдал, как меняет червя на крючке и закидывает леску пожилой мужчина. Поплавок застыл на воде, не клюёт. Рыбак закуривает, оглядывается недовольно на Кольку, но молчит.

А на верху, на крутизне берега — церковь и от неё сбегает сюда, к этому рыболовному пятачку тропка. И Колька увидел, как сбегает по тропке человек, бородатый мужчина, в чёрной длиннополой одежде и с блестящим крестом на груди.

А рыбак встаёт, улыбается, сложил ладони лодочкой, склонил голову. Священник вкладывает в его ладони руку, а тот целует её, а священник быстро крестит его голову и что-то, кажется, говорит негромко. И всё это так необычно для Кольки — будто кино смотрит.

Его хотя и крестили, когда-то, но в церковь родители, кажется, не ходили, и он-то раза два только с бабушкой захаживал, но долго не мог там быть — непонятное заунывное пение, и всё время на одном месте стой… Скучно…

— Ну, как? Клюёт? — нетерпеливо спрашивает священник.

— Нет, батюшка.

— Ну-ка, испробую.

Рыбак из-под куста достал вторую удочку, священник размотал леску, стал червя наживлять и, видно, почувствовал взгляд со стороны, на Кольку глаза поднял. Улыбнулся:

— Хочешь попробовать?

— Не-а…

— А чего, давай…

И Кольке так захотелось вдруг закинуть удочку, когда-то ведь вот здесь, на этом месте, с отцом рыбачили. Он подошёл, и священник протянул ему удилище.

— На. Смотри, за куст не зацепи.

И рыбак сказал поощрительно (куда-то исчезла его недовольная угрюмость):

— Ну-ка, давай…

Колька забросил. Поплавок нырнул и выскочил из воды, застыл.

И минуты три все молчали, напряжённо глядели на поплавки.

— Да, не клюёт, — сказал священник. И спросил вдруг у Кольки: — А ты чего не в школе?

Он, священник этот, хоть и бородатый, но видно, что молодой, глаза у него весёлые, а волосы рыжеватые и пахнет от него чем-то вкусным. И Колька ответил весело:

— Выгнали!

— О! Меня тоже, бывало, выгоняли. Да, брат ты мой…

И вот тут Кольке подумалось, что сейчас нравоучение начнётся: что такое хорошо и что такое плохо…

— Пошёл я домой, — сказал он грубовато и отдал удилище.

— Ну, давай. Как зовут тебя? — священник спросил.

— Колька.

— Давай, Колька, счастливо тебе. Если опять выгонят из школы, приходи сюда, мы тут каждый день рыбачим. А если что, так я в храме, — он кивнул на церковь, — отец Илья меня зовут.

— Ладно. — И Колька полез в крутизну берега.

Вообще-то, он никуда не торопился и порыбачить и даже поболтать с этим весёлым попом он был не прочь, но, с другой стороны, жизнь уже научила — не доверять, вот так сразу, никому. С чего бы он, поп этот, такой добрый? А ведь он добрый… Колька обернулся и увидел ещё раз священника, тот говорил что-то рыболову, и видно было, что он улыбается и рыжеватая борода его на солнце — золотая, и крест блестит.

Пешком шёл домой. А дома весь остаток дня смотрел телевизор. Матери не было, она пришла только поздно вечером. Одна, трезвая. Колька сделал вид, что уже спит. И мать долго тихонько возилась в кухне, в комнате…

А Колька думал — о себе, о боксе, ещё о всяком…

…Был у него друг — Васька Овсянников. Он-то и притащил год назад Кольку на вокзал, научил «работать». Настоящий друган был и шпана уже отпетая. Теперь в специнтернате «срок тянет». А больше у Кольки по настоящему-то и нет друзей. Окунев — это так, поболтать. Другие одноклассники — ну, тоже так… Не дружил Колька особо ни с кем. Парни из подвала?

Сначала интересно было, а потом как-то надоело: ну, в карты дуются, клей нюхают, подворовывают, дома неделями не бывают… Нет, не хотелось Кольке так жить.

А был ли Васька-то другом?.. Жили они в соседних дворах, учились в одном классе. А подружились, когда отца забрали уже. Их вместе выгоняли с уроков, они вместе болтались на улице. Васька уже курил, пиво пил, матерился как взрослый мужик, всё знал про девок, рассказывал похабные, смешные анекдоты. С ним было интересно. Поначалу — страшно. От Васьки всегда можно было чего-то ожидать — то возьмёт, да и бросит камень в любое окно, и тогда улепётывай во все лопатки, слыша звон стекла за спиной; то наберёт номер телефона Свёклы (знал откуда-то) и, зажав нос, хрипя неестественно, такое ей загнёт… Васька и с парнями из подвала познакомил. В общем, не соскучишься с ним… Но теперь Васьки рядом нет. И, Колька только сейчас это понял: нет — и не жалко, что нет. На самом деле никогда ему эти Васькины «подвиги» и не нравились, просто, так уж получилось, что Васька стал его другом. Да разве это дружба?.. А в классе его уже все и воспринимали, как друга Васьки Овсянникова, такого же отпетого хулигана. И во дворе. И Колька жил один, без друзей. А дружбы хотелось. И верилось, что на секции бокса — всё хорошо будет, и друзья появятся. Настоящие.

«Меня, Колька, зовут», — говорит он тому парню, похожему сразу на всех боксёров, которых видел вчера, и протягивает руку, и тот тоже руку протягивает. И рукопожатие их крепкое… Они же боксёры, боксёры… Колька, наконец-то, уснул.

6

Воскресенье тянулось бесконечно долго. Хотел Колька пойти погулять, но, выглянув в окно, тут же присел. Во дворе на скамейке сидел парень из Зубиной «команды», глядел на дверь подъезда. Вскоре он, правда, ушёл. Конечно, может, он просто так тут сидел, случайно, живут-то все в этом же районе…

Но гулять Кольке уже расхотелось.

И он опять смотрел телевизор. Устроил для себя тренировку. Попрыгал перед зеркалом с ноги на ногу, помахал руками. Но одному тренироваться не интересно.

Мать уходила куда-то, возвращалась, кажется, действительно, собиралась завтра на работу.

— Чего гулять не идёшь? — спросила.

— Не охота.

…В понедельник он ещё высидел три урока и сорвался из школы. Забыл и к школьному врачу за справкой сходить.

Наскоро пообедав, сунул в сумку спортивные штаны, футболку, кеды и уже за два часа до тренировки топтался у спортзала.

Стали приходить ребята на тренировку. Разговаривали между собой, посматривали на Кольку. Двое устроили возню, и вахтёр дядя Ваня строго прикрикнул на них.

Вот и тренер, Быстров. Он приехал на спортивном велосипеде и завёл его в здание, держа за сиденье. Поздоровался с вахтёром, с парнями, подал им ключ от раздевалки. Увидел Кольку.

— А, пришёл. Форму взял?

— Да.

— Ну, иди в раздевалку и в зал с ребятами.

И пошёл к двери, на которой висела табличка: «Тренерская», ведя велосипед одной рукой. В синем спортивном костюме, спина прямая и, как сейчас заметил Колька, необыкновенно широкая в плечах. Не хуже, чем и у культуриста какого-нибудь…

Колька вошёл в раздевалку.

— Новенький? — спросил у него крепкий белобрысый мальчишка, натягивая красную, облегающую мускулистое тело майку.

— Ага.

— Не боись. Главное — первую тренировку выдержать. — И протянул руку: — Костя.

— Колька.

Крепко пожали руки.

Сначала была разминка: бегали, прыгали на одной ноге, делали разные упражнения: наклоны к ногам, рывки руками, повороты туловища и ещё много-много всяких… Колька так устал, что не представлял, что он ещё сможет что-то делать на этой тренировке.

По команде тренера ребята разбились на пары и стали наносить друг другу несильные удары и уклоняться от них, и передвигались при этом так, будто у них в ногах пружинки…

— Иди-ка сюда, — позвал Кольку Быстров.

Он показал Кольке стойку — левая нога впереди, правая сзади, чуть согнута; руки его согнул и поджал к подбородку, будто Колька не мог сам этого сделать, будто он резиновый… И Колька чуть опустил правую руку — приготовил для удара.

— Руку на место! — строго прикрикнул Быстров. Натянул «лапы»: — Бей!

Колька со всей силы ударил в правую «лапу», прямо в середину её, отмеченную белым кружком.

— Руку на место!

Колька отдёрнул руку, но не поднял на указанную тренером высоту. И тут же получил чувствительный тычок в нос.

— Посиди, — сказал Быстров, — погляди на парней.

И Колька с радостью на скамейку сел — устал очень. Но ведь не сам попросил отдыха, а тренер усадил… «Конечно, легко по носу бить, если я в первый раз пришёл», — подумал в обиде на Быстрова. Но обида скоро прошла.

Он завороженно смотрел, как слаженно двигались мальчишки; как Быстров поправлял то одному, то другому руки, стойку; как слушались ребята его. А он ходил между ними, смотрел, говорил что-то негромко. Потом вышел из зала. Мальчишки продолжали выполнять задание, но не все, кое-кто, как только тренер вышел, забаловали, забегали, один на скамейку присел… Быстров вошёл неожиданно. Тех, что бегали, сразу отжиматься отправил, а того, что присел, спросил:

— Устал, Саша? Так отдохни недельку, не приходи на тренировки.

— Да я, Игорь Степанович, так… я не устал.

— А-а, «так», говоришь. Ну, вставай со мной.

И стал работать на лапах с этим парнем.

Кольке надоело сидеть. Он подошёл к большому настенному зеркалу и стал прыгать перед ним, как остальные, «в челноке».

— Хорошо, — услышал голос Быстрова. — Хорошо. Смотри-ка, почти правильно. Научись ещё слушать, что тренер говорит и боксёр из тебя получится… Может быть… Справку-то принёс?

— Забыл.

— В следующий раз без справки не пущу.

— Я принесу.

Тренировка закончилась.

В раздевалке Костя спросил:

— Ну, как?

— Нормально, — еле разжимая спёкшиеся губы, ответил Колька. — А что это за бинты у вас? — спросил. Костя как раз снял бинты с рук, сматывал.

— Эластичный бинт, чтобы кисть при ударе не повредить, — пояснил Костя. — В спорттоварах продаются, и в аптеках бывают…

Колька не стал спрашивать — дорого ли. Деньги есть, у бабушки, в коробке из-под чая хранятся. Он купит и эти бинты, и такую же майку, как у Кости… Да, деньги он копит на поездку к отцу. Он придумает, как заработать, он вернёт эти деньги. Но и на бокс ходить надо, и быть не хуже других. Чтобы, приехав к отцу, сказать: «Папа, я теперь боксом занимаюсь».

7

Колька потихоньку втягивался в тренировки, уже не так уставал и кое-чему научился. Курить не хотелось. В школу каждый день ходил, потому что Быстров не часто, но зато всегда неожиданно просил принести дневник и без дневника в назначенный день на тренировку не пускал, если же видел у кого-то в дневнике двойку, говорил обидно: «Тебе голова зачем? Чтобы есть в неё? И так боксёров все недоумками с отбитыми мозгами считают, а ты ещё и подтвердить это хочешь…» Вот так, примерно, говорил, вроде бы шутил, а стыдно было…

Мать теперь работала, и никакие её приятели не заявлялись к ним домой. И Кольке казалось, что, наконец-то, он живёт не хуже других, даже в чём-то лучше — не каждый ведь может похвастать, что занимается боксом…

Отца не хватало, конечно. Мысль о поездке к нему не пропала совсем, но как-то отодвинулась. Иногда от отца приходили письма. Мать читала из них то, что касалось Кольки — мол, учись хорошо, скоро приеду (а сидеть ему ещё два года)… «Напиши хоть и ты чего-нибудь отцу-то», — говорила мать. А Колька, хотя скучал по отцу, писать ленился…

А два дня назад остановил его по дороге из школы домой один из дружков Зубы, сказал:

— Пятница — крайний срок. И проценты набежали. Две штуки с тебя.

Три месяца назад Колька заработал на той злополучной коробке мороженого пятьсот рублей, и деньги эти у него оставались в целости, всё там же у бабушки хранились, да и ещё рублей триста у него было… Но две тысячи! «Надо было сразу тогда отдать…»

А думалось Кольке, что уже забыл про него Зуба. Уже подумывал купить на эти деньги боксёрские перчатки. Пока что, он занимался в стареньких, разбитых и хлябающих на руке, выданных тренером…

Он шёл на тренировку, но радости обычной в душе не было. Сегодня среда. Послезавтра крайний срок.

— Привет! — его догнал Костя, ткнул в плечо. — Молодец, на прошлой тренировке здорово дрался с Поповым. По очкам ты выиграл.

Колька вспомнил тот спарринг…

Вовка Попов — занозистый, ехидный парень. С первой же тренировки он подкалывал Кольку, мол, и бегает он не так, и прыгает, и вообще: «Боксом заниматься, это тебе не мелочь по карманам тырить». Колька делал вид, что не обижается. «На обиженных воду возят», — так отец ему говорил. И Колька не обижался, но ждал случая поквитаться с Поповым. И вот позавчера такой случай представился.

В центре зала стоит ринг. На помосте, с высокими ступеньками, с упругими канатами и мягкими кожаными подушками по углам — настоящий ринг.

Обычно, в конце тренировки Быстров вызывал в ринг одну пару, засекал время, начинался настоящий бой. Уже без поддавков, по правилам соревнований.

На такие бои тренер вызывал лишь самых лучших. Колька и не мечтал в ближайшее время оказаться в ринге и когда услышал: «Попов, Журавлёв — в ринг!», — не поверил, подумал, что ослышался.

— Журавлёв! — ещё раз крикнул Быстров. И добавил тихо, когда Колька проходил мимо него: — Смелее, Коля.

А Попов уже ждал его в своём углу, с кривой улыбочкой на Кольку глядел. Колька подлез под канат, выпрямился, подпрыгнул ощущая упругость настила ринга… Потом он ничего не помнил — «челнок», удары, уклоны, удары, удары… «Стоп! Всё, свободны на сегодня. Молодцы». И больше ничего не сказал Быстров. А Колька так устал, что ещё долго сидел в зале один на гимнастической скамейке, в себя приходил. «А ведь Попов-то уже третий год занимается!.. А я не уступил…»

— Отлично отспарринговал, — повторил Костя. — А ты чего такой хмурый? Двоек, что ли, нахватал? — спросил.

— Нет, — досадливо ответил Колька. — Нет, — повторил.

Костя нравился Кольке — спокойный, рассудительный и, между прочим, уже чемпион города среди юношей. И Колька взял, да и рассказал ему про Зубу, про долг.

— Да, влип ты крепко. Ничего, придумаем что-нибудь. Давай-ка прибавим, через двадцать минут тренировка.

И они быстро пошли к спортзалу. И Колька уже привычно здоровался с вахтёром Иваном Сергеевичем и в раздевалке с пацанами. И слушал команды тренера: «Побежали!.. В стоечку! Руки на место!.. Резче!..»; и его объяснения: «нога, корпус, рука — как пружина разжимается…»; и просто слова: «Как дела-то?.. А в школе? Чего-то смурной?..».

И вот для каждого у Быстрова слово найдётся. Ничего вроде и особенного — а приятно, что и тебе, лично тебе, одному тебе из всей в двадцать с лишним человек группы, тренер что-то сказал…

Тренировался Колька неистово, словно хотел довести себя до полного изнеможения и таким образом забыть про этот проклятый долг. Но и двигаясь «в челноке», выбрасывая руки в ударе с гантелями и без гантелей, раскручивая скакалку и ритмично прыгая через неё, работая в паре, отрабатывая удары на лёгкой груше и тяжёлом мешке, он всё время думал о долге и о Зубе. «Ладно, Костя сказал, что поможет. А как он поможет-то? Драться, что ли нам с Зубой? Так он нас обоих уделает… А, может и мы его… Да у него ж ещё дружки… Нет, ни чем Костя помочь не сможет… А плевать! Подойду и дам Зубе этому в морду и будь, что будет! Вот так, вот так…» И он со всей силы молотил по мешку, вымещая в ударах всю злость и обиду…

— Спокойнее, Коля, спокойнее… Следи за ногами, кулак не доворачиваешь, — Быстров подошёл. — Да ты слышишь меня?! Всё, стоп. Иди-ка, отдохни.

Колька сел на скамейку, тренер, подсел к нему, когда дал задание остальным парням.

— Чего случилось-то у тебя?

— Да так, ничего…

— Ну, смотри. Вообще-то проблемы надо сразу решать, не держать долго в себе.

— Я решу. Сам, — резко ответил Колька.

— Да?.. Хорошо. Вставай-ка со мной… — И Быстров надел на руки лапы. И Колька уклонялся от его тычков и хлопков и сам бил изо всей силы в белые кружки по середине лап. Быстров больше ничего не говорил ему.

8

После тренировки Костя опять шёл с Колькой.

— Деньги отдать придётся всё равно, иначе они не отвяжутся.

— Да я знаю. — «Ну, вот и Костя на попятную пошёл», — подумалось.

— Только самому этому Зубе, лично. Знаешь, где его найти?

— На вокзале. Но двух тысяч у меня нет.

— Попробуй без процентов договориться… Сколько должен-то?

— Пятьсот.

— Есть пятьсот-то у тебя?

— Есть.

— Ну, вот и отдашь. Завтра сходим.

— И ты со мной пойдёшь? — Колька уже был уверен, что Костя не хочет идти с ним, потому и разговор этот завёл.

Конец ознакомительного фрагмента.