Тайная магия Депресняка

Дмитрий Емец, 2006

Черная Дюжина – лучшие бойцы Тартара – нападает на ворота Эдема. Крупный отряд стражей света, усиленный грифоном, заставляет темных отступить. Пытаясь скрыться, стражи мрака натыкаются на валькирий. Предводитель Черной Дюжины Тарлантур гибнет в схватке. И Мистический Скелет Воблы – загадочный артефакт-пересмешник, хранителем которого он являлся, оказывается в человеческом мире. Теперь артефакт ищут и светлые, и темные. А Даф и Мефодий пытаются отыскать Депресняка. Ведь какой вечноголодный адский котик с крыльями откажется от рыбьего скелета?..

Глава 3

Краше красной краски нет

На почве, зноем опаленной, проживал один верблюд. Он был личностью презрительной и плюющей на что попало. Камень увидит — плюнет в камень, увидит черепаху — плюнет в черепаху.

Как-то верблюд гулял и увидел червяка. Червяк сидел на ветке высохшего саксаула у него над головой. Верблюд плюнул в червяка, но не попал. Он плюнул еще раз и опять не попал. Так он плевал до глубокого вечера, пока наконец не понял, что червяк слишком высоко…

— Эй, червяк, слазь! — заорал верблюд.

— Не-а, — сказал червяк. — Не слезу!

— Что ты там делаешь?

— Посмотри на себя!

Верблюд посмотрел.

— Я плюю на верблюдов, — сказал червяк.

Притча о верблюде, который на всех плевал

В тот день и час, когда начался этот невероятный снегопад, Ирка сидела за столом в «Приюте валькирий» и грустно смотрела в окно. Снаружи все было белым. Снежная завеса, расчерченная вертикальными линиями стволов, закрывала все небо.

С другой стороны стола на лавке сидел Антигон и нетерпеливо подпрыгивал. Когда его подпрыгивание и, главным образом, повторявшийся стук ударявшейся об пол лавки вконец надоели Ирке, она неожиданно вспомнила, что они играют с Антигоном в шашки. Ситуация на доске была вполне стабильной, даже, пожалуй, в пользу Ирки, но шашки ей вдруг опротивели. Даже одна мысль, что нужно передвигать их пальцем по доске и слушать щелчки, с которыми белые и черные кругляши перепрыгивают, пожирая друг друга, вызывала тоску.

— Мерзкая хозяйка, вы будете ходить или как? — нетерпеливо подал голос Антигон.

— Нет. Считай, что ты выиграл… Сдаюсь! — сказала Ирка, смахивая шашки с доски.

Задыхаясь от гнева, потомок домового и кикиморы замахал руками и вскочил на стол. Его бугристый лимонный нос полыхал от негодования.

— Валькирия не может говорить: сдаюсь! Это слово не для валькирий! — воскликнул он.

— Веселая история! А какие слова для валькирий? — удивилась Ирка.

— Валькирия может говорить: «Я должна! Я обязана! Мне нужно!» Если, конечно, она достаточно мерзкая и достаточно безответственная! — назидательно сказал Антигон.

— А если валькирия устала? Или отчаялась? Или обессилела? Или в тоске? — спросила Ирка.

Антигон с досадой дернул себя за бакенбарды, казавшиеся карикатурными на розовом, гладком, как у младенца, лице.

— Валькирия обязана это скрывать! Все чувства: слезы, досаду, боль — она имеет право проявлять только наедине с собой. И никак иначе.

— А если она не может? Если она совсем без сил? — поинтересовалась Ирка.

— Выход один: залечь на дно и попытаться переждать это состояние. День, два дня, неделю… Столько, сколько нужно, но не слишком долго.

— А если не получится?

Ответ Антигона был пугающе прост:

— Если не получится, тогда она должна найти другую, достойную, и передать ей копье и шлем. Навеки!

— Разве копье и шлем можно передать? — удивилась Ирка.

— Да, можно, если произнести формулу отречения… — заверил ее кикимор.

Ирка провела по столу пальцем. Палец перечеркнул натекшую с потолка лужицу и оставил длинный тонкий след.

— А что будет со мной, если я произнесу эту клятву? — спросила она.

Антигон перевернул доску и ссыпал в нее шашки. Затем демонстративно громко захлопнул доску и небрежно убрал ее в ящик.

— Ты не ответил, что будет!

— Это и был ответ, отвратительная хозяйка!.. И чтобы я больше не слышал слова «Сдаюсь!» Никогда! — предупредил оруженосец.

Ирка встала. Ее макушка почти касалась потолка. За семь месяцев, минувших с последней встречи, она выросла и ощутимо похорошела. Взрослые мужчины на улице порой оглядывались на нее с рассеянной задумчивостью.

Ирка материализовала копье и, чтобы взбодриться, сделала около сотни выпадов, метя в горло и в живот воображаемому противнику. Каждая серия начиналась ложным ударом, продолжалась коротким, резким и завершалась глубоким и сильным.

Внезапно Ирка поняла, что удары она наносит не кому-то, а Мефодию Буслаеву. Это в него направлены выпады ее копья.

— Я… тебя… ненавижу… Меф… Понял?.. Ты… мне… неинтересен… со… своей крылатой… блондинкой. Я… тебя… забыла… ясно… тебе? — восклицала она, после каждого слова ставя троеточие серией ударов.

Разгоряченная Ирка едва замечала, что произносит это вслух. Антигон наблюдал за упражнениями Ирки с одобрением. Под конец он даже закудахтал от удовольствия, как курица.

— Вот это я понимаю: ненависть! Когда такая ненависть, так и любви никакой не надо! — ободряюще трещал кикимор, оттягивая свои чешуйчатые уши.

Опомнившись, Ирка остановилась и мысленным приказом заставила копье исчезнуть.

— Вот это дело! А то «устала», «сдаюсь»! — торжествовал Антигон.

— Ты ничего не слышал и не видел! — веско сказала она кикимору.

Повторять не пришлось. Кикимор понимающе зевнул.

— Да? А что произошло-то? Я только что проснулся.

— Спи дальше!

Внутри деревянного вагончика было тепло, но не столько стараниями железной печки, в которую Ирка, имитируя трудовую деятельность, порой подбрасывала полено-другое, сколько заботами Багрова. Как-то, еще в первые декабрьские морозы, он явился и с таинственным видом промазал щели в рассохшихся досках белой жижей из банки.

— Теперь не замерзнешь! — сказал Матвей.

— Только не спрашивай меня, что это было, а то у тебя на всю жизнь пропадет аппетит! — подражая его голосу, передразнила Ирка.

Багров ухмыльнулся и посмотрел на нее так серьезно и одновременно так лукаво, что Ирка поняла, что недалека от истины.

— Что да, то да. Лучше не спрашивай, — подтвердил он.

Не успела Ирка подумать о Багрове, как скелет летучей мыши, подвешенный к потолку и используемый в качестве датчика некромагии, внезапно запрыгал всеми сочленениями.

— О, вот и он — наш дорогой и единственный! Не к ночи помянуть, а ко дню! — сказал Антигон. Он всегда так отзывался о некромагах.

И действительно, не прошло и минуты, как кто-то очень знакомо постучал в люк, — дверь в обычном представлении в «Приюте валькирий» отсутствовала. Лишь деревянный люк, в который можно было подняться по канату.

Ирка открыла. В «Приют валькирий» забрался Багров. Он всегда вскальзывал легко, точно уж, хотя Ирка ни разу не видела, чтобы он тренировался. Если, конечно, не считать тренировками ежедневные упражнения в фехтовании и возню со всякого рода снадобьями.

— Привет! — сказала Ирка.

Матвей вскинул на Ирку темные, без блеска глаза, и с замедлением моргнул, удержав внизу пушистые ресницы. Только он один умел так здороваться глазами. Ирка пыталась как-то научиться перед зеркалом, но осталась недовольна. Чего-то главного не хватало. Может, непоколебимого спокойствия и неподражаемого внутреннего достоинства, которого в Багрове было столько, что хватило бы на троих?

— У тебя там тоже идет снег? — спросила Ирка.

— Теперь везде снег, — коротко ответил Матвей.

Он поселился в сарае лодочной станции в Серебряном Бору. Ирка была у него дважды. Багров ночевал в старой лодке. Пол в сарае был густо посыпан опилками, в которые нога проваливалась до середины голени. Над лодкой мерцал вечерами загадочный фонарь с разноцветными стеклами, подвешенный к потолку на веревке.

— Снег будет идти каждый день, с короткими перерывами, пока город совсем не заметет. Думаю, через неделю все одноэтажные дома вообще исчезнут, — продолжал Багров.

Он говорил спокойно, не придавая большого значения словам. Заметно было, что не это занимает сейчас его мысли.

— Откуда ты знаешь? — подозревая шутку, спросила Ирка.

С Багровым никогда нельзя было сказать наверняка: шутит он или серьезен.

— Я рассмотрел одну из снежинок. Она необычной формы. Если вглядеться, заметно, что кристалл имеет совсем другое строение. Это магический снег.

— Но снегопад послан светом? — спросила Ирка.

Ей не верилось, что такой радостный, такой до сказочности пушистый снег может иметь отношение к мраку. Багров медленно покачал головой:

— Не совсем… Снег вызван каким-то артефактом, вероятнее всего.

— Каким?

— Не знаю. Я лишь предположил, — сказал Багров, неотрывно и одновременно точно с легким опасением глядя на Ирку.

Какое-то время Ирка недоумевала, что же такое с Багровым, как вдруг память ее выдала мгновенную вспышку. В прошлый раз, перед тем как уйти, Матвей сказал вскользь:

— Ты должна ответить: любишь меня или нет. Подумай хорошо, все взвесь и скажи в следующий раз, когда я появлюсь… Я не буду торопить!

И хотя «скажи в следующий раз» и «не буду торопить» явно противоречили друг другу, Ирка тогда уже почувствовала две вещи: что некромаг волнуется, хотя и скрывает это, и что все-таки придется дать ответ, хотя она предпочла бы не спешить.

Умный Антигон, что-то унюхав, быстро выскользнул из «Приюта валькирий».

— Бедный, старый и больной, я иду на мороз сгребать снег!.. Нет, нет, не надо меня провожать и рыдать тоже не надо! Я знаю, что никому не нужен! Когда я замерзну, не забудьте пнуть мой хладный труп! — напомнил он, просунув в люк голову.

— Договорились! — сказала Ирка.

Кикимор разочарованно скрылся. Он обожал, когда его отговаривают, упрашивают, жалеют, а тут «договорились!» и все дела. Никакой зеленки для уязвленного самолюбия! Было слышно, как Антигон забрался на крышу и топчется там, за отсутствием лопаты сгребая снег ластами. И не факт, что это было хуже.

Багров молчал, ковыряя ногтем каплю смолы на деревянной стене.

— Ты ждешь? — тихо спросила Ирка.

Ирка не смотрела на Багрова, но почувствовала, что он кивнул.

— Моего ответа?

— Твоего положительного ответа! — поправил Матвей. Порой он становился настойчивым, как Буслаев.

Ирка вспылила:

— Багров, тебе надо чаще читать словарь на букву «С»!

— Почему на «С»?

— Потому что слово «совесть» начинается с «с».

— «Сволочь» тоже начинается не с «у»… А сейчас, если не сложно, давай ближе к теме! «Да» или «да-да?» Я бы предпочел «да-да-да-да!».

— Не спеши бодаться с асфальтоукладчиком. Тебе известно, что такое валентность? — спросила Ирка.

Матвей задумался. С химией он дружил очень дистанционно. В те годы, когда он получал общее образование, великий Менделеев еще не принял стратегического решения родиться.

— Нет, неизвестно, — сказал он.

— Тогда я объясню совсем просто, как сама понимаю. Валентность — это когда химическое соединение нуждается в каком-то атоме, например, в атоме водорода. Оно как магнит притягивает его к себе, оно в поиске, оно жить не может без водорода и готово зацапать первый же атом водорода, который попадется на пути. Но когда элемент найден, валентность закрывается, и другой атом водорода — даже будь он в пять раз лучше — может сто лет стучаться в запертую дверь. Он не нужен, потому что пришел слишком поздно. ВАЛЕНТНОСТЬ УЖЕ ЗАКРЫТА. Понимаешь?

Багров внимательно посмотрел на Ирку.

— Прекрасная лекция! Но меня больше умиляет смысл. Когда тебе нужен был водород, пришел Мефодий, да? А я явился вторым и сейчас бодаю лбом дверь? — спросил он.

— Какое это теперь имеет значение? Валентность моей любви закрылась раз и навсегда… Любовь — это вообще не для валькирий. Ты же знаешь наши законы.

Лицо Багрова потемнело. Некромаги не признают препятствий. Они их просто не видят. Есть некромаг и есть цель. А все то, что между некромагом и целью — не более чем пять метров плохо проваренных макарон, которыми попытались связать спящего тигра.

— Чушь какая! «Сердце занято — сердце свободно». Тоже мне: магазин закрывается, приходите завтра! — сказал он с досадой.

— Ты не понял, Багров, я валькирия, — повторила Ирка.

Насмешливый выдох через нос. Победительный прищур. Нет, этот тип явно не остановится на полпути.

— Да что ты говоришь? Приятно познакомиться! Любовь не для тебя? Демагогический бред! На свете полно старых клятв, которые произносятся просто как дань традиции! Все плевать на них хотели! — заявил Багров.

— У валькирий нет клятв. У них есть законы, — напомнила Ирка.

— Думаешь, я не знаю законов валькирий? Про любовь там сказано так, на всякий случай… В духе: первым делом — самолеты, а любовь это так — фоновый рисунок рабочего стола. Пока не уберешь помойку в своей комнате, свадьбы не будет.

— Очень смешно, — сказала Ирка нервно.

— Смешно — смейся. Ты сама не знаешь себя так, как я тебя знаю!

— Очень мило. И что же ты обо мне знаешь?

— У меня нюх на людей… Даже не нюх: я просто их вижу. Все порывы, все движения души. Ты не просто банальная валькирия, которая получила копье и шлем, как новобранец автомат. Ты девушка с даром любви. Ты можешь творить чудеса, когда полюбишь. Любовь удесятерит твои силы. Тебя никто не остановит: ни свет, ни тьма. Такие, как ты, рождаются крайне редко. Одна на миллиард, быть может.

— Одна на миллиард? Что-то как-то многовато нас, — сказала Ирка, пытаясь вспомнить, какова сейчас численность населения планеты. Каждая девушка хочет быть единственной. Одна на миллиард — это уже не штучный товар.

Багров ковырнул ногтем смолистую каплю. Ирка вспомнила, что она тоже любит отдирать смолу от свежих досок и жевать ее, ощущая, как крошечная капля касается языка, зубов… Интересно, с Мефом у нее тоже такая же общность привычек?

— У всех валькирий есть оруженосцы. И не надо говорить, что они нужны только для того, чтобы таскать деревянные палки с острыми концами, которыми протыкаются стражи мрака. Это объяснения для обывателей. «Застегни мне на спинке доспехи, милый юноша! Там застежка, как на том розовом купальнике, который я купила прошлым летом!» — Багров явно передразнивал кого-то из двенадцати валькирий. Вот только кого?

— Что-то я не поняла, чего ты добиваешься? Хочешь устроиться ко мне пажом? У меня уже есть один, — сказала Ирка.

— А… да, паж… Этот, что ли?

Багров насмешливо вскинул глаза. На крыше кто-то охнул, споткнулся, а затем мимо окна ласточкой пролетел Антигон и воткнулся макушкой в сугроб.

— МАТВЕЙ! Не смей трогать моего пажа!

Багров пожал плечами:

— Я не виноват. Это досадное совпадение. Предупреждаю на всякий случай, чтобы избежать недоразумений.

Ирка решилась наконец поднять глаза на Багрова. Тот смотрел на нее спокойно, с завораживающим упрямством. На миг Ирке захотелось шагнуть к нему и бросить все усложнять. Что за привычка, в конце концов, превращать жизнь в запутанный лабиринт условностей? Есть валькирия-одиночка, есть человек, который ее любит… Зачем ей Буслаев, которому никогда не узнать в валькирии девчонку на коляске, к которой он порой забегал? Чего она мудрит, чего добивается? Может, ей просто хочется быть несчастной и она неосознанно ищет для этого повод?

Конец ознакомительного фрагмента.