Стеклянный страж

Дмитрий Емец, 2009

Только у Мефодия наладилась обычная жизнь, без магии и службы в Канцелярии мрака, как он попал в переделку, подстроенную влюбленной в него Прасковьей. Тело Буслаева само вспомнило все, чему его так нещадно учил на тренировках Арей. Память вернулась к Мефу, а значит, пора отдавать долги – ведь силы Кводнона еще у него, и Лигул не успокоится, пока не заберет их тем или иным способом. Тем более что скоро состоится Коронация, на которой Прасковья станет законной повелительницей Мрака и… послушной марионеткой в руках злобного горбуна. Осталось лишь выбрать способ, каким Буслаева лишат его темных сил.

Глава 3

Король, из-под которого выбили трон

— Послушай, — друзья говорят мне на ухо. — Все будет отлично, не падай лишь духом!

— Все будет отлично, — киваю им сухо.

И падаю, падаю, падаю духом…

Татьяна Шубина

Улита сидела на табуретке и, пыхтя, заштопывала носок Эссиорха, который вообще-то проще было выбросить. Время от времени, по неопытности, Улита всаживала иголку в палец, и тогда либо шторы вспыхивали лиловым пламенем, либо на кухне что-нибудь лопалось и взрывалось, либо с грохотом обрушивался мольберт.

Вернувшись, Эссиорх обнаружил, что картина упала как бутерброд — маслом вниз.

— Слушай! Почему бы тебе немного не отдохнуть? — горестно спросил он.

— А носок? — спросила Улита, вгоняя в носок иглу движением, которым гладиатор добивает поверженного врага.

— Ну вообще-то это не последние мои носки.

— Вам, мужикам, только бы все вышвыривать! Кастрюля пригорела — в помойку! Ботинки порвались — в помойку! Крутые какие!.. А вот и не дождешься: мы теперь экономим! — заявила Улита.

В качестве точки (или скорее восклицательного знака) она воткнула себе иголку в палец и взвизгнула так, что в комнате осыпалась форточка.

Эссиорх вздохнул и, сопоставляя стоимость старых носков со стоимостью стекла, штор и картины, отправился за веником. Последние две недели он только и делал, что устранял за Улитой разрушения.

— Не смотри мне в затылок! Меня это нервирует! — велела ведьма, когда он вернулся.

— Я не смотрю!

— Нет, смотришь! Тебе, между прочим, штопаю! Не себе! — огрызнулась Улита.

Когда она делала доброе дело, нужно было, чтобы со всего района собирались люди, садились вокруг и смотрели.

— Да-да, я понял! — успокаивающе признал Эссиорх.

Последнее время Улита его сильно тревожила. Она сделалась агрессивной, нервной, мнительной. Все у нее подгорало, ломалось, вылетало из рук. По магазинам она проносилась опустошающим ураганом, скупая детские коляски, соски, бутылочки и кулинарные книги.

Мышление у нее, и прежде немужское, стало теперь сугубо женское: бережливое, но с большими провалами. Экономя на поваренной соли, она вполне могла купить безумную вертящуюся погремушку, стоившую столько, что на эти деньги можно было просолить средних размеров пресное озеро.

Все эти вещи заваливали комнату и захламляли балкон. Корнелий советовал Эссиорху показать Улиту психиатру, но советовал шепотом, потому что хотя и умел летать, но не из окна и не кувырком.

— Занимай меня! Не молчи! — капризно потребовала Улита, когда Эссиорх вернулся с веником. — Будешь молчать — влюблю тебя в себя, выйду за тебя замуж и рожу тебе двоих сыновей. Одного назову Сигизмундик, а другого Альфонсик.

— Я не молчу! — поспешно откликнулся Эссиорх, представляя себе двух баскетболистов Улитиных пропорций, которые, стискивая ему ладонь, представляются: «Сигизмунд Эссиорхович… Альфонс Эссиорхович!»

— Нет, молчишь! Ты не говоришь, ты только отвечаешь на мои вопросы!

— А это не одно и то же? — усомнился Эссиорх.

Ему смутно казалось, что с такой тараторкой, как Улита, это самый правильный метод. Болтун в основном говорит сам с собой, а собеседник ему сгодится и нарисованный на обоях.

— Ну знаешь, милый, это как в тупом анекдоте! «Вы что, с братом совсем не разговариваете?» — «Как не разговариваем? Позавчера разговаривали!»

— Хорошо, — согласился Эссиорх. — Буду с тобой разговаривать всякий раз, как смогу вставить в твой монолог хотя бы слово! Но вообще-то от многоречивости наступает опустошение. Я когда час поболтаю, чувствую себя так, словно у меня выпили мозги, вставив в ухо трубочку!

Улита обернулась и, скрипнув табуретом, подозрительно воззрилась на него:

— Ты на кого-то конкретно намекаешь? Э?

— Нет.

— Так я и поверила! Какой-то ты сегодня слишком послушный! Уже сорок минут я не могу вывести тебя из себя, хотя стараюсь изо всех сил!

— Сорок? Последний рекорд был пятьдесят две… — отозвался Эссиорх.

— Что пятьдесят две?

— За пятьдесят две минуты мы ни разу не поссорились. Сегодня надо добить хотя бы до круглого часа, а завтра можно идти и на рекорд.

— Чихать я хотела на рекорды! Лучше скажи: красивая я или нет? — сказала Улита.

Эссиорх перестал сметать стекла.

— Честно? Мне не нравится это слово. Оно не емкое.

— Чего-о???

— Когда-то я млел от слова «красивый» и часто его употреблял. Теперь же мне ясно, что всякий человек может пять раз в день быть красивым и пять раз в день хуже крокодила. Это на фотографиях особенно заметно: есть порыв души — лицо прекрасно. Нет его — мертво. И губы сразу тряпочкой, и щечки узелками, и нос картошкой.

Улита выслушала Эссиорха без сочувствия.

— Слушай, ты не темни! Ты ясно скажи! Я, именно Я, красивая или хуже крокодила??? Конкретно для тебя???

Мебель в комнате начала вести себя беспокойно. Заплясали в серванте чашки. Закачалась люстра. Муха, так и не успевшая на нее присесть, умерла от разрыва сердца и упала на пол, задрав лапки. Эссиорх поймал мотоциклетный шлем, собравшийся скатиться с подоконника.

— Конкретно для меня ты красивая! — сказал он.

Улита недоверчиво ковырнула иголкой носок.

— Сколько раз в день? Пять? Десять? Давай уж все переводить в числа, если ты такой математический!

— Девять-тире-одиннадцать, — осторожно признал Эссиорх, прикидывая, что так до часа можно не дотянуть.

— Во-во! Именно это от вас и требовалось, товарищ Сократ! А всякое прочее это уже для ваших, философских! — сказала Улита удовлетворенно.

— Ну наконец ты улыбнулась! — обрадовался Эссиорх.

— Я не улыбнулась! Я оскалилась!

— А похоже было на улыбку!

— Ты обманулся! Ты меня опять не за ту принял!.. Я не могу быть хорошей! Я могу лишь притворяться хорошей!

Эссиорха это не смутило.

— Значит, притворяйся. Только учти, что и притворяться продолжительное время будет непросто. Мрак станет тебя сильно колбасить. Иной раз притворишься, что не обиделась, а иной раз и притвориться не успеешь: так и вцепишься кому-нибудь в волосы.

Улита хмыкнула. Это было прямо в точку и про нее.

— И какой выход?

— Терпеть, терпеть и еще раз терпеть! Сбили с ног — вскочил! Сорвался — взял себя в руки, вытер нос и снова терпи! И ждать, пока привычка станет второй натурой.

— Не занудствуй! Ненавижу! — поморщилась ведьма.

— Меня или когда я занудствую?

— Тебя! У тебя на глазках прям очки какие-то розовые! Уж я-то знаю, поверь мне! Мир во зле лежит!

— Свинья тоже в грязи лежит, но ноздрями-то все-таки воздухом дышит, — спокойно отвечал Эссиорх.

В комнату ввалился Корнелий и со стоном рухнул на диван. На это никто не обратил внимания. Связной встал, застонал вдвое печальнее и рухнул на кресло. На него снова не обратили внимания. Тогда Корнелий перестал обрушиваться на мебель, переполз к Улите и уронил голову ей на колени.

— У меня совершенно нету сил! — пожаловался он.

— Чтобы так назойливо страдать — сил должно быть как у кабана. Чего стряслось?

— Варвара меня отшила! Я спросил: «Как выглядит мужчина твоей мечты?», а она: «Посмотри на себя. Посмотрел? А теперь представь нечто абсолютно противоположное!»

— И все? — засмеялась Улита. — Ну это пока что не смертельно. Хочешь узнать, кто больше всего нравится девушке, посчитай, кого она больше всех за год назовет тупой гориллой или бесчувственной чурбашкой. А дальше?

— А дальше ничего, — тоскливо признал Корнелий. — Даже рта открыть не успел. Появился Арей, и я подумал, что не стоит посвящать его во все тонкости наших взаимоотношений.

— В переводе на русский ты сделал ноги! А как же на шесть и по хлопку? Упустил отличный случай стать героем на глазах у любимой девушки! — коварно заметила Улита.

— Арею повезло, что я маленьких не обижаю! И вообще мне надо было отнести срочную депешу, — принялся оправдываться Корнелий.

Эссиорх с удовольствием погладил ладонью новую, в гибких пупырышках резины, шину, купленную на прошлой неделе. Шина так нравилась ему самому, что он держал ее подальше от мотоцикла. Проедешься один раз — и все, новизны как не бывало.

— Слушай, а если тебе правда поискать кого-нибудь попроще? Варвара — девушка серьезная. Ты для нее слишком порхающий, — предложил он.

Корнелий с обидой шмыгнул носом.

— Она-то серьезная? С тесаком и в военных ботинках?

— Тесак и военные ботинки — вполне надежный признак серьезности. Во всяком случае, для меня, — заверил его хранитель.

— Намекаешь, что я дурак? — надулся связной.

— Ну с этим фактом твоей биографии еще можно смириться, — утешил его Эссиорх. — Ум — это так, комнатка над сердцем, где хранятся всякие лопаты. С одной стороны, нужная комнатка, а с другой — жить там все равно не будешь.

Корнелий поправил очки.

— Не усложняй, старичок! Ты мне без морали объясни, чем я ей не пара?

Улита отпихнула Корнелия и встала, уронив с колен злополучный носок. Широкая, грузная, она заполняла собой комнату настолько, что хотелось прижиматься к стенам.

— Щаз-з я тебе просто объясню! Без образов! — нетерпеливо вызвалась она, толкая связного в грудь.

— Только не руками! — сказал Корнелий, торопливо извлекая флейту. — И вообще спрячь их за спину! Они у тебя распускаются сами собой! Вот так! А теперь можешь говорить, чего мне не хватает.

— Ответственности! Ты до сих пор считаешь, что причина твоих неудач — в неправильном подборе фразочек. Ты их выписываешь как осел, по карточкам сортируешь. А при чем тут фразочки? Если ты сам себе не веришь, то кто тебе поверит? Девушка пытается подарить тебе ни много ни мало, а свою жизнь. Ты же хихикаешь как дурачок, а в глазках у тебя парение! Девушки, может, и ценят остроумных, но серьезным они больше доверяют.

В эту секунду в дверь постучали и сразу после стука позвонили. И то, и другое крайне назойливо.

— Кто это еще балует? — Эссиорх дернулся к двери, но тут постучали в стекло. Стал поворачивать голову к стеклу, но и здесь не успел, потому что стук перенесся в шкаф.

Корнелий, не размышляя, выпустил в шкаф маголодию. Маголодия ввинтилась в дверцу одновременно с горестным воплем Улиты, сообразившей, что маголодия была прожигающей, а в шкафу, между прочим, вещи.

Назойливый стук прекратился. Пробитая дверца недовольно скрипнула, открылась, и вместе с черным дымом из шкафа выплыл пожилой, изрядно закопченный джинн. Подобно большинству джиннов, ног он не имел и начинался сразу от пояса. По комнате же перемещался галсами. У джинна были бугристый нос и бородка, как у французского императора Наполеона III. Хитрые глазки плавали где-то в районе уха, но и оттуда зорко отслеживали все, что происходило в комнате.

Эссиорх предупреждающе положил руку на плечо Корнелию, приготовившемуся пальнуть в джинна новой маголодией. На этот раз, разумеется, более специализированной и джиннобойной.

— О почтеннейшие! Не имею чести знать вас лично, но замечаю по вашим лицам, что вы мудры и справедливы! Позволительно ли мне будет испытать терпение ваше, вопросив: не здесь ли находится черноокая ведьма Улита? Свет очей моих, радость сердца моего, услада древности моей! Где она? Прошу: укажите мне ее! — непрерывно кланяясь и поднося руку к груди, произнес джинн.

— Привет, Рахман! И давно ты перестал меня узнавать? А если и перестал, то уж одну черноокую тетеньку от двух лупоглазых дяденек можно отличить? — насмешливо спросила Улита, стоявшая от него в двух шагах.

— О, дражайшая! Как мог я не узнать тебя, когда только о тебе стучит сердце мое? Я просто пожелал убедиться, что и ты захочешь узнать недостойного Рахмана! — стал оправдываться джинн.

— Узнала-узнала! — мрачно заверила его Улита. — Что ты там приволок? Письмо? Давай его сюда! Все, теперь можешь топать!

Однако джинн сгинул не сразу. Прежде он достал пухлую растрепанную тетрадь и, открыв, протянул ее Улите:

— Молю тебя, добрейшая! Порадуй меня начертанием имени твоего в сей скрижали строгой отчетности!

Ведьма со вздохом расписалась, и джинн, еще раз поклонившись, сгинул.

— Плохо ты с ним обошлась! Невежливо, — заметил Эссиорх.

— Невежливо? Да я его как облупленного!.. Документы на мотоцикл не пропали? Проверь карманы! — распорядилась Улита.

Эссиорх метнулся к шкафу.

— Ты что, свет очей, не веришь усладе древности твоей? — насмешливо начал Корнелий, но тотчас пугливо замолчал, потому что Эссиорх извлек из шкафа красный жакет Улиты, насквозь прожженный его маголодией.

Ведьма зарычала.

Проверив карманы, Эссиорх обнаружил, что визит дражайшего джинна стоил ему кнопочного ножа (очень неплохого) и двух горстей мелочи. Корнелий же лишился запасного мундштука от флейты, который по неопытности тоже хранил в шкафу.

— А такой приятный! Слова такие правильные говорил! — сказал Эссиорх с сожалением.

— У нас там все приятные! У нас неприятных нету! — заметила Улита. — А с этим Рахманом вечно так. Совсем болящий! Как-то стал Нате ножки целовать, так шнурки зубами вытащил! И ловко так, в одну секунду! И зачем ему шнурки, а?

— Ясно: джинн, — сказал Корнелий.

— Ясно-то ясно! А вот в официальных документах мрака нельзя «джинн» писать. С прошлого года. Приказ Лигула. Кто нарушит, голову снимут, по ушам надают и обратно наденут, — сказала Улита.

— Как же вы выкручиваетесь?

Ведьма хихикнула:

— Мы пишем: «лицо, субъективно напоминающее старика Хоттабыча». Конечно, длинно, но все равно короче, чем писать объяснительные, чем ты руководствовался, когда назвал джинна джинном. Вот только никак не врублюсь: зачем это Лигулу?

Корнелий авторитетно надул щеки.

— Ну как же! Помнишь, я к пересдаче готовился? — спросил он у Эссиорха.

— Ты вечно все пересдаешь.

— Короче, приказ Лигула, что у мрака не должно быть «стражей», «комиссионеров», «суккубов», «джиннов», а только сотрудник такой-то. То есть стражи-то отлично знают, что они стражи, но для них важно, чтобы все остальные были в куче.

Внезапно Улита вскрикнула. Корнелий повернулся и увидел, что Улита стоит с надорванным конвертом и читает. Большое лицо ее зрело, набухало. Связной резво подскочил сзади и заглянул ведьме через плечо.

Он обнаружил, что текст напечатан жирным шрифтом на типографском бланке и только некоторые подчеркнутые слова вписаны от руки.

ПОВЕСТКА

Согласно П.4.1.7. Трудового кодекса мрака, состоящей на договоре ведьме Улите предписывается не позднее полуночи прибыть в резиденцию мрака по адресу: Большая Дмитровка, д.13, и вернуться к выполнению своих обязанностей в качестве секретаря.

В случае неявки мрак оставляет за собой право на расторжение договора, которое, согласно пункту 1.6.7., наступает в момент биологической смерти лица, указанного в графе № 1.

С уважением,

руководитель подразделения мрака

З. Пуфс (подпись)

советник руководителя подразделения

Арей (подпись)

Следующие полчаса ушли на то, чтобы привести Улиту в чувство.

Ведьма заверяла, что она абсолютно спокойна, но при этом вела себя неадекватно. На вопросы отвечала бессвязно, взгляда не фокусировала, налетала на стулья. Плакала, ругалась, размахивала руками. Вцеплялась в Эссиорха, заявляла, что их никогда не разлучат, и тотчас кричала, чтобы Эссиорх немедленно убирался на все четыре стороны и что это он во всем виноват. Ей нельзя было дать даже воды, потому что вода то превращалась в лед, то вскипала.

Наконец Улита успокоилась настолько, что смогла сидеть, а не бегать по комнате. Она то всхлипывала, то икала. Тут она вновь вспомнила о повестке и потребовала ее у Эссиорха.

— А рвать ты ее не будешь? — обеспокоенно спросил хранитель.

Он знал, что мрак имеет привычку накладывать на свои документы суточные смертельные сглазы и тем страховать их от уничтожения.

— Ты что, не видишь, что я успокоилась? — спросила Улита голосом, от которого в кухне холодильник покрылся снаружи тридцатисантиметровым слоем льда.

Взяв повестку, ведьма уставилась на нее опухшими глазами.

— Думала: подделка. Нет, настоящая, — убито сказала она.

— Что «настоящая»?

— Подпись Арея.

— Может, все-таки подделка? — огорчаясь вместе с ней, спросил Эссиорх.

— Нет, — сказала ведьма. — Я слишком долго с ним работала. Я знаю все его подписи — точнее, как они изменяются в зависимости от настроения. Есть обычная деловая подпись. Когда вот тут нервная закорючка — это значит, что он раздражен. Если первая буква вытянута — он отмахивается. Отстаньте, мол, все от меня. Надоели.

— А эта?

— Это подпись Арея, который себя ненавидит, — сказала Улита. — А когда он ненавидит себя, то ненавидит всех. У него иначе не бывает.

— Не позднее полуночи! Ишь чего захотели! Пусть тебя заставят! — брякнул Корнелий.

Улита посмотрела сквозь него и всхлипнула:

— Не хочу показаться грубой, но ты упрямое животное с длинными ушами! Как я могу не пойти, когда подписала договор?

— Так нарушь! — посоветовал связной.

Эссиорх подошел к Корнелию сбоку и, приподняв ему пальцем волосы, посмотрел.

— Чего ты делаешь?

— Смотрю на твои уши. Ошибается Улита или нет.

— И как? Длинные?

— Лучше не спрашивай, а то случайно узнаешь правду. Если бы договор так легко нарушался, мрак не устраивал бы такой возни с бумажками. Они действительно имеют власть уничтожить тело Улиты, если договор будет нарушен.

— Во-во! Взял слово — забрал обратно. Перетащил совесть к свету, затем от света — снова к мраку. Так и бегай с чемоданчиком, где больше заплотют, — сказала ведьма озлобленно.

— А если мрак кого-то обманул? — возмутился Корнелий.

— Обманул — дело другое. Но меня-то не обманывали! Я в своем уме была, когда всю эту муть подписывала!!! Знала, от чего отрекаюсь! И эйдос мой хоть теперь и у света хранится, да мне вот его не дают даже!!! Оберегают! Вроде как пьянчужке говорят: «Не обижайся, Петровна, но денег мы тебе не дадим, и в магазин за зеленым горошком не ходи! А то сама знаешь, чем все эти горошки заканчиваются!» — сказала ведьма звенящим голосом.

— Ты опять кричишь! — тихо напомнил Эссиорх.

— Не смей разговаривать со мной как с больной!!! — прошипела Улита.

Она была не просто раздражена. Когда чайник ставят на огонь, он кипит. Когда же в плавильную печь — исчезает бесследно.

— Все-все-все! — сказал Корнелий, поспешно вставая между ними. — Хватит про твой эйдос! Лучше давай про Арея. Может, ты нужна ему, а он уговорил Пуфса? Зачем ты Пуфсу-то? У него своих чиновников завались.

— Нет, — сказала Улита уверенно. — Это Пуфс сделал. А Арея заставил расписаться, чтобы я видела, что Арей меня предал! И он предал!!! Удовольствия он, конечно, от этого не получил, ну да плевать!!!

— Откуда ты знаешь? — спросил Эссиорх.

— Знаю! Я сто раз об Арее размышляла в последнее время! Он в тупике.

— Почему?

— Потому. Допустим, я воин-наемник. Немного трусоватый, немного глуповатый, немного староватый, но все же сойдет. Если мое войско разбито — есть неплохой шанс поступить на службу в другую армию. Простые солдаты везде нужны. А вот если я оставшийся без царства король? Кому нужен трусоватый, глуповатый, староватый и вдобавок абсолютно неудачливый король?.. Ему только и остается, что жить где-нибудь в приживалах и смеяться чужим шуткам. Вот пусть и смеется шуткам этого урода Пуфса! — передразнила ведьма.

— А почему Арей не может уйти, как Меф? — наивно спросил Корнелий. — Ему же плохо у мрака!

Эссиорх многозначительно коснулся виска пальцем, а Улита фыркнула.

— Ты можешь себе представить Арея без меча и эйдосов? Без всемогущества? Для этого ему пришлось бы вывернуться наизнанку, а он на это не способен. Попроси у него отсыпать из дарха даже не все эйдосы, а хотя бы две штуки, самых тусклых — просто на спор попроси, и будешь крайне удивлен. Он триста метров проползет на животе, чтобы перегрызть тебе горло! Без шуток проползет, — уверенно заявила ведьма, — хотя надеюсь, его дарх заставляет.

Эссиорх покачал головой.

— Не все так просто. Дарх дархом, но ведь дарх — жалкое паразитирующее существо. Он грызет, но только того, кого есть за что укусить. Я долго пытался объяснить для себя природу зла и понимал, что я ее не вмещаю. Зло казалось мне бунтарским, сложным, ищущим, нравственно изломанным. Даже где-то привлекательнее света.

Корнелий нервно хихикнул. Услышать такое от Эссиорха!

— А потом я однажды подумал, что палачи в концлагерях, убивавшие газом десятки тысяч людей, тоже не были, в сущности, абсолютно негодяйскими существами. Они тоже болели ангиной, ругались с женами, им жали ботинки, их не слушались собственные дети. Где же тогда зло? В ком? И вообще, могу ли я честно сказать, что во мне самом нет зла? Зло — если на то пошло, это мы сами в те минуты, когда не являемся добром. А сложно представить, что мы свет, например, когда ковыряем в носу или передаем сплетни. Мы свет, только когда смотрим на солнце и оно в нас отражается. И тут мне стало ясно, что нечего сложничать и играть в романтику. Просто один раз реши, с кем ты, — вставай в строй и сражайся! — сказал Эссиорх.

Улита, забывшись, скомкала повестку, но рвать не стала, а осторожно положила на стол и разгладила руками. Глаза у нее блестели сухо и зло.

Корнелий быстрым взглядом окинул комнату, прикидывая, что еще может упасть или лопнуть, и отодвинулся в дальний угол, который показался ему самым безопасным.

Эссиорх присел рядом с Улитой на корточки и заглянул ей в лицо. Когда Улита просто переживала или злилась, она, в зависимости от степени, краснела, бурела или багровела. Когда же чувства достигали полного накала, то лицо краснело выборочно и среди алых участков попадались белые островки. Обычно на щеках и на лбу. Окруженные со всех сторон красной кожей, они походили на льдины в неизвестном географии Алом море.

Вот и теперь на щеках Улиты было по одной большой льдине. Еще одна курсировала по лбу, и две маленьких грозили столкнуться на подбородке.

— Слушай! — сказал Эссиорх, взяв ее за руку. — Давай начистоту: ты потому так злишься, что любишь его и переживаешь! Для тебя Арей вроде отца, да?

Ладонь Улиты, которую он держал, сжалась. Белые льдины стали рыхлеть и тонуть.

— Повестку подписал! Зачем? Может, у него план есть, а? — всхлипнула она с надеждой.

В наличие у Арея какого-либо плана Эссиорх не верил.

— Хорошо, возвращайся. И оставайся там хотя бы до тех пор, пока не изживешь иллюзию, что Арея можно изменить или спасти. Если ты предашь его сейчас, то вместе с ним предашь и сама себя. Только помни: мраку мы тебя не отдаем! Я узнаю, что можно сделать с этим договором.

— А вы? — спросила ведьма.

— Насчет прочих не в курсе. А я вот лягу на твой диванчик! — с готовностью заявил Корнелий.

Когда Улита ушла собираться, Эссиорх занялся кистями. Он стоял и, низко наклонив голову, ковырял широким ногтем засохшее масло.

Корнелий оглянулся на дверь, осторожно прикрыл и, вернувшись к Эссиорху, трижды молча ткнул его пальцем в грудь. Очень больно ткнул.

— Это что, азбука Морзе такая? Я не понимаю! — сказал хранитель.

Корнелий взорвался.

— Извини, старичок, но у меня понималка заклинивает! Как ты можешь ее отпустить? Надо драться за нее! Разнести резиденцию мрака! — негодующе зашипел он.

Эссиорх продолжал ковырять масло. Казалось, его теперь волнует только то, что кисть может не отмыться.

— Алло, прием! Нальчик вызывает Таймыр! Ты меня слышишь ваще? Мы не должны ее отпускать! Мы столько времени ее вытаскиваем, а она все еще ведьма! Орет по ночам, буйствует, о стены бьется! Изгрызла у наволочки все углы! А как чуток подживать стало, тут нате вам — снова к мраку!

Эссиорх поднял на него глаза. Корнелий увидел на его левой скуле такую же каплю, как на кисти, только прозрачную. Сами глаза при этом казались сухими.

— Они действительно способны уничтожить ее тело, если она не придет.

— Подумаешь! Эйдос-то у нас! Можно уговорить Троила, и он даст ей другое. Ты же тоже не родился в теле мотоциклиста, — легкомысленно заявил Корнелий.

— Нет. Они уничтожат уже не одно тело… — тихо сказал Эссиорх. — Да и крючок мрака сидит глубже, чем просто в теле. Не отпусти мы ее, ночью она выпрыгнула бы из окна. Это пока что сильнее ее. Ты же видел: Арей позвал, и вот она бежит как собачка. Нельзя столько времени быть ведьмой, а потом чудесным образом передумать и в три секунды стать пушистой. Зло — это рак души, мерзость хуже всех наркоманий. Внезапное исцеление от зла невозможно. Если бы так: чего проще? Дал таблетку от зла, и ты новенький!

— И ты ее отпускаешь???

Теперь уже Эссиорх ткнул Корнелия пальцем. И даже очень больно. Глаза его по-прежнему выглядели сухими, но светлых крапин на скулах стало уже шесть. Похоже было, что они выходят изнутри, как сквозь промокашку.

— А как я могу не отпустить? Представь, что по палубе корабля бегает сорвавшаяся с привязи, запаниковавшая лошадь и рвется в ледяное февральское море. Веревки нет, уздечки нет. Боюсь, все, что остается, — прыгнуть за ней следом, дать лошади в ледяной воде проплыть сотню метров, успокоить ее, а потом мало-помалу заворачивать к кораблю. Главное — быть все время рядом.