Пегас, лев и кентавр

Дмитрий Емец, 2010

ШНыр – не имя, не фамилия, не прозвище. Это место, где собираются шныры и которое можно найти на карте. Внешне это самый обычный дом, каждые сто лет его сносят и строят заново, чтобы не привлекать внимания. Шныры не маги, хотя их способности намного превосходят всякое человеческое разумение, – если где-то в мире происходит что-то значительное или необъяснимое, значит, дело не обошлось без шныров. Постороннему человеку попасть на территорию ШНыра невозможно. А тому, кто хоть раз предал его законы, вернуться назад нельзя. Шныром не рождаются. Никакие сверхъестественные дарования или родство с волшебником для этого не нужны. Выбирают шныров золотые пчелы, единственный улей которых находится на территории ШНыра. Никто не знает, кого пчела выберет в следующий раз и, главное, почему.

Глава 3

«Гоморра» принимает гостей

Пять месяцев спустя

Чем тверже орех души, тем сильнее надо стучать им о камень, чтобы добраться до мякоти.

Анри Альфонс Бабу, кенийский мыслитель

Скатываться вверх нельзя.

Закон всемирного тяготения

В апрельский вечер 201* г. известный плавучий ресторан с заигрывающим названием «Гоморра», расположенный в тихом парке у Москвы-реки, не принимал посторонних с пяти вечера.

Обширная автостоянка перед «Гоморрой» была оцеплена. Крепкие мужчины в строгих, не сковывающих движения костюмах подходили к подъезжающим машинам и вежливо просили их не парковаться.

Автомобили разворачивались. Кое-кто успевал заметить, что центр площадки занимает грузовичок с опущенными бортами. В кузове помещается нечто громоздкое, зачехленное.

Прогоняли, однако, не все автомобили. Некоторые пропускали, причем те, кто сидел внутри, не показывали пропуска, только приоткрывали стекло.

Далеко не все «одобренные» охраной машины были представительского класса. Среди них попадались и старые иномарки, и мятые «Жигули», и нейтральные микроавтобусы. Ближе к семи вечера единой группой подъехало восемь мотоциклов.

Другая любопытная деталь состояла в том, что и из лихих праворульных «Тойот» с трещинами на лобовом стекле, и из безумно дорогих «Порше», и из глухо тонированных внедорожников, и из микроавтобусов всегда выходило строго по четыре человека. Каждая четверка держалась слаженно и по грохочущим металлическим мосткам, ведущим в «Гоморру», поднималась как единый организм.

Четверки были разномастными. Мускулистые здоровяки попадались не так уж часто. Хватало и женщин, и стариков, и девушек, и молодых людей, по виду студентов.

На стоянке — вытянутом асфальтовом поле, разбитом на блоки круглыми клубами-близнецами — прибывавшие машины вставали большими группами. В каждой по тридцать автомобилей и еще один впереди. В средней группе две машины заменялись восемью мотоциклами.

Нарушив четкую геометрию, могучий «Хаммер» промчался мимо удивленного охранника, указывающего ему место для парковки во главе центрального стада автомобилей, и, пролетев метров сто, протаранил бок новенького «Бентли». От удара «Бентли» дважды прокрутился на месте. Передние колеса слетели с берега, но машина не свалилась, а крепко повисла на днище.

Из водительской двери «Хаммера» выбралась девушка лет шестнадцати, бойкая и хорошенькая. Чем больше ты в нее всматривался, тем больше недоумевал, хотя, казалось, вся она на виду. Чтобы составить о мужчине начальное и вполне прочное впечатление, нужно десять минут. Чтобы о девушке — две секунды. И еще две, потому что обязательно окажется, что ты понял все неправильно. И еще две… И еще… Причем последние две секунды обязательно упрутся в бесконечность.

Девушка подошла к «Бентли», оценивающе толкнула его ногой, а затем снова вернулась в «Хаммер» и начала сдавать задом, намереваясь опрокинуть «Бентли» в реку.

— Аня, перестань! — потребовал недовольный голос из «Хаммера».

— Но пап!.. — запротестовала девушка. — Это же машина Тиллей! А они ко мне, между прочим, приставали!

— Все равно прекрати! Я запрещаю!

— Но пап! Я ее только добью и сразу прекращу!

— АНЯ!

«Хаммер» сердито остановился. Раздосадованная девушка выскочила и повернулась к машине спиной, показывая, что крайне обижена. Вслед за ней из «Хаммера» выбралась вторая девушка, года на три постарше. Она подошла сзади и, опустив первой руку на плечо, что-то негромко сказала. Аня дернула плечом. Не обращая на это внимания, старшая продолжала говорить. Немного погодя Аня засмеялась, схватила ее за запястье и нетерпеливо потянула к «Гоморре».

— Бежим! Тебе будет весело! — пообещала она.

— Посмотрим, — ответила та, что старше.

Заметно было, что она сомневается.

Из задних дверей «Хаммера» вылез суховатый, высокий и сутулый мужчина в черном костюме, держащий большой старомодный зонт с загнутой ручкой. Выпиравшие лопатки мужчины и форма ручки зонта удивительно повторяли контуры друг друга. До такой степени, что в неверном вечернем свете могло показаться, что это зонт несет человека или два зонта несут друг друга… В общем, мало ли что померещится в неверном вечернем свете?

К нему подскочил начальник охраны, плотный мужчина с кошачьими повадками и глазами бульдога.

— Альберт Федорович! — бульдожеглазый попытался улыбнуться, но потерял улыбку в щеках: — Все на месте! И Белдо и (смущенный взгляд на «Бентли»)… э-э… Тилли. Ждут только вас!

Мужчина с зонтом остановился. Повернулся. Бесцветные и плоские рыбьи глаза встретились с собачьими. Бульдогу стало не по себе. Трусливых пираний не бывает. Трусливые бульдоги изредка, но встречаются.

— И Гай ждет только меня? — спросил он недоверчиво.

— Гая еще нет.

— С этого и надо было начинать! Работайте, Второв! Проявлять дружелюбие не входит в ваши непосредственные обязанности!.. Аня, идем!

Мужчина с зонтом оглянулся на девушек и направился к теплоходу. Зачавкал опирающийся на высокие буйки железный мостик. Из-под мостика выплыла пустая пластиковая бутылка и медленно повлеклась течением, ударяясь о борта.

Раздвижные двери «Гоморры» открылись и закрылись. К бульдожеглазому подскочил молодой охранник из нового набора.

— А кто это на «Хаммере»? Сам Долбушин? — возбужденно спросил он.

Начальник охраны подозрительно посмотрел на него, проверяя, не слышал ли тот, как на него прикрикнули. Нет, не слышал. Или притворяется, что не слышал.

— Долбушин, глава второго форта! — сказал он неохотно.

— А машину Тиллей кто протаранил? Его дочь?

— Он редко ее привозит. — Второв поморщился, точно у него разом заболели все зубы. Он представил, что ему придется объяснять Тиллю-старшему, чем занимался он сам, пока «Хаммер» вбивал в реку его автомобиль.

— А-а… — протянул молодой. — А девчонка ничего себе. Я бы не отказался.

— Ее отец тоже не отказался бы тебя пристрелить, — уточнил Второв.

Молодой задиристо хмыкнул.

— А вторая кто?

— Первый раз вижу, — сухо сказал Второв. — Может, подруга дочери. Может, кто из нового набора.

— А-а… — снова протянул молодой. — А чего Долбушин с зонтом? Намокнуть боится?

— А ты встреться с ним как-нибудь в переулке. Ты с арбалетом, а он с зонтом, — раздраженно посоветовал бульдожеглазый и, в знак того, что разговор закончен, сделал шаг к реке.

Долбушин с дочерью скрылись в «Гоморре» где-то в семь тридцать. Без четверти восемь Второв с беспокойством прижал наушник пальцем, отрывисто ответил кому-то и подал своим знак. Охрана засуетилась. Двое подбежали к джипу и, запрыгнув в кузов, сдернули брезент. Под брезентом оказался устрашающих размеров боевой арбалет.

Один из вскочивших в джип мужчин — смуглый, с крепкой, похожей на арбузную корку лысиной — припал к прицелу и неотрывно смотрел на красную светящуюся точку. Кончик его высунутого, с синеватой изнанкой вен языка напряженно скользил по губам.

Его напарник — коротко стриженный, со сложной паучьей татуировкой от запястий и до локтей — привел в действие пневматический ворот и вложил в желоб стрелу с трехгранным наконечником. По форме это была именно стрела, а не более короткий и массивный болт.

— Расчетное время: тридцать… двадцать пять… двадцать… — бубнил он, неотрывно глядя на запястье. Часы не вплетались в татуировку, нарушая ее замысловатый рисунок.

Красная точка коллиматорного прицела тыкалась в разрывы бесконечной, фиолетовой ватой накрошенной тучи, неспешно ползущей в направлении Печатников. Указательный палец с сизой от усилия фалангой застыл на спуске. Бульонные капли пота на арбузной лысине сливались в острова и континенты.

Внезапно в наушнике стрелка задребезжал голос, точно склеенный из множества осколков. Голос втискивался в уши, резал мозг.

— Да, Гай!.. — не отрываясь от прицела, доложил арбалетчик. — Наблюдатель в Строгине засек его пятьдесят секунд назад. Летит предположительно в нашу сторону. Да, похоже, тот самый чокнутый, который… Ауф!!! Вот он!

Стальные «плечи» арбалета распрямились. Татуированный парень работал как робот. Не успела пневматика взвести тетиву, как новая стрела уже лежала в желобе.

К джипу подлетел кошачепесый начальник охраны:

— Ну как? Попал?

— Мелькнуло что-то… Вроде как не должен был промазать! — с сомнением ответил арбалетчик и внезапно пригнулся, спасая голову.

В Москве-реке метрах в пятидесяти от «Гоморры» взметнулся столб воды. Страшный, беззвучный, стеклянно-черный. Казалось, из реки вырос грозный палец, пронзивший тучи.

В тучах стеклянный палец остановился и, раздробившись, обрушился на вздрогнувшую от удара «Гоморру». Охрану разметало по стоянке. Стрелка и его помощника сорвало с джипа, закружило и едва не утопило в мелкой, яростно бурлящей воде, сбегавшей в реку.

Начальник охраны поднялся, держась за борт джипа. С него стекала вода. На правой щеке кровь. Выла сирена. У десятка крайних машин, на которые обрушилась основная тяжесть воды, смяло крыши.

Против ожидания «Гоморра» пострадала мало. Несколько выбитых люков, продавленный купол зимнего сада, сорванный трап. Москва-река уже зализала рану и бежала как ни в чем не бывало.

Татуированный парень, прихрамывая, подошел к Второву.

— Что-то плеснуло! — сказал он неуверенно.

Под бульдожьими глазами отвисли мешки. Верхняя губа задрожала, как у скалящейся собаки.

— Плеснуло?!

— Уже после взрыва, — торопливо добавил татуированный и провел пальцем сверху вниз, точно отслеживая чей-то путь.

Второв прищурился.

— Проверь! — приказал он.

Татуированному не хотелось лезть в воду.

— Так там же течение! Если и упало чего — уже снесло!

— Проверь, тебе говорят!

Парень пошел, боязливо оглядываясь. Вскоре стало слышно, как он орет и требует лодку. Где-то за «Гоморрой» затарахтел мотор.

Второв для храбрости кашлянул и включил микрофон:

— На нас сбросили атакующую закладку… Мимо. Можете ехать, Гай! Новой закладки им сегодня не достать! — сказал Второв в микрофон.

— Уверен?

— Ручаюсь! Арбалетчики считают, что могли его сбить.

— Какой рукой ручаешься? — звякнул голос в наушнике.

Начальник охраны сглотнул. Кадык прокатился как маленькое яблоко и вновь вынырнул над воротником.

Минут через десять из парка, петляя по извилистой дороге, выползли два автомобиля. Массивный внедорожник с голубой, бесшумно всплескивающей мигалкой и сразу за ним, прилипнув к его бамперу, бронированный длинный «Мерседес».

Обе машины легко разорвали цепь охраны и подъехали к трапу «Гоморры». Двери внедорожника открылись еще на ходу. На асфальт пружинисто соскочили четверо мужчин с китайскими магазинными арбалетами армейского образца. Чем-то они напоминали деревянные ящики и вызывали вопросительную улыбку, но только у тех, кто не видел их в бою. Болты с утопленным оперением скатывались в желоб под собственным весом. Взводился арбалет движением рычага.

Арбалетчики сместились к «Мерседесу» и оцепили его. Двое присели на колено. Те, что остались стоять, выцеливали небо. Другие двое — кустарник. Второв, сизый от усердия, предупредительно открыл заднюю дверь.

Из автомобиля скорее выскользнул, чем вышел, жилистый, гибкий, невысокого роста мужчина. Поднял над головой руки. Хрустнул пальцами.

Прыгающий отблеск мигалки выхватывал из полумрака его лицо. Оно было похоже на приспущенный шар, пролежавший ночь в комнате. В мешочках, в бугорках. В одном месте вздувается — в другом непредсказуемо опадает. Рот маленький, капризный, женственный. Губы пухлые. Кажется, и чайную ложку не протолкнуть, но при улыбке рот внезапно расширяется, растягивается. И становится ясно — не только яблоко, но и весь собеседник может нырнуть туда ласточкой и исчезнуть без следа. Зубы синеватые, тесные. Волосы вьющиеся, до плеч. Глаз не видно: круглые блюдца темных очков.

Это и был Гай.

* * *

«Гоморра» (бывший трехпалубный круизный теплоход «Дмитрий Ульянов», списанный Волжским пароходством в конце прошлого века) была поставлена на вечный прикол в одном из живописных мест Москвы-реки. С тех пор она поменяла множество хозяев. Побывала и казино, и ночным клубом, и плавучей гостиницей, пока очередной владелец с фамилией Жора не открыл тут ресторан. Дела у него пошли неплохо, но потом он стал мрачен и нервозен. То смеялся по четыре часа подряд, так что к нему боялись зайти в каюту, то рыдал, то у всех на глазах резал вены и кричал, чтобы его спасли, потому что это сделал не он.

Закончилось все тем, что Жора споткнулся здесь же, на палубе, ударился головой и умер, говорят, даже до того, как упал в реку. Вскоре после похорон Жоры (крест почему-то все смутились поставить, а на камне так и написали кратко «Жора» без фамилий и дат) оказалось, что у «Гоморры» есть новый владелец, купивший ее едва ли не в день смерти старого хозяина.

Новый владелец был надушенный, с приятным голосом человек, носивший тесные костюмчики, смешные галстуки и непрерывно улыбающийся. Фамилия у него была в своем роде похлеще Жоры — Некалаев, через «е». На могилку Жоры он принес очень красивые хризантемы и долго стоял, вытирая глаза платком. Несмотря на то что он никогда ни на кого не кричал и даже безмолвную семнадцатилетнюю уборщицу называл крайне вежливо: Фариде Аязовна, официанты и повара боялись его до дрожи.

Тогда «Гоморра» и стала «Гоморрой». До этого же она называлась как-то по-итальянски, с намеком на южное солнце и томных женщин в шляпах с широкими полями.

Отмахнувшись от Некалаева, полезшего было к нему с рукопожатием, Гай быстро прошел к лифту. Со времен своего псевдоитальянства «Гоморра» сильно переменилась внутри. Теперь на нижней палубе располагались кухня, две-три каюты для персонала и технические помещения. На второй был, собственно, сам ресторан. Третью же, верхнюю, переоборудовали для проведения VIP-презентаций и закрытых вечеринок.

Туда, на третий, Гай и направился. Некалаев, не пропущенный арбалетчиками даже в лифт, остался снаружи. В остекленных дверях закрывшегося подъемника отражалось его вежливое, ни на секунду не устающее улыбаться лицо.

Третья палуба гудела как осиный рой. Наполнял ее самый разномастный люд. Рядом с умопомрачительными костюмами от сэра Залмона Батрушки и вечерними платьями от Лауры Бзыкко соседствовали рыжие куртки дорожных рабочих, сетчатые кофты, прокуренные свитера…

В дальнем от лифта углу, отгороженном от остального зала кокетливой полустенкой с зубцами, из которых били подсвеченные струйки фонтанчиков, толпились совсем странные люди. Одни, бледные, с запавшими щеками, замедленно танцевали на одном месте. Поднимут руку и опустят, поднимут и опустят. На лицах — застывшее резиновое блаженство.

Другие, напротив, пятнисто румяные, возбужденные. Эти двигались столь стремительно, что было непонятно, как человек выдерживает такой темп. Смеялись, непрерывно касались друг друга, что-то горячо говорили. Один парень смеялся-смеялся, а потом вдруг через равные промежутки времени стал коротко и страшно вскрикивать. По знаку Долбушина его увели, крепко и ловко приняв под локти.

Сам Долбушин прохаживался с зонтиком, с кем-то здоровался, кому-то оскаливался в подобии улыбки, а кого-то просто награждал плоским взглядом. Обычно в глазах у человека, как в зеркалах, что-то отражается. Глаза же Долбушина не отражали ровным счетом ничего. Они были как черные дыры. Свет втягивался в них и куда-то исчезал.

В сторону «загончика» он взглянул только однажды и процедил сквозь зубы:

— Быдло! Совсем не умеют себя держать! И зачем им только дают псиос? Не понимаю я Гая!

Аня непрерывно щебетала. Ей приятно было находиться рядом со старшей подругой. Она искренно гордилась ею, как гордятся дорогим украшением или дружбой со знаменитостью. Хотя подруга и знаменитостью не была, и одета была в вещи из гардероба самой Ани. Правда, тут, на «Гоморре», на одежду никто особо и не смотрел. Здесь спокойно отнеслись бы даже к голому человеку в пожарной каске.

О своей подруге Аня знала немного. Только то, что зовут ее Полина и что некоторое время назад ее привел домой отец. Худую, слабую, жалующуюся на головную боль, с ожогом на правой щеке. В себя Полина приходила медленно, но вела себя независимо и просто. Ухитрялась оставаться собой в окружении, где все хотят выглядеть кем-то. С детства привыкшая к одиночеству, обучавшаяся дома и редко видевшая сверстников, Аня сразу к ней потянулась.

Долбушину это не слишком нравилось, но, в конце концов, он почти не бывал дома.

— В форте моего папы — сплошные чудаки, — щебетала Аня, дергая Полину за рукав. — Посмотри туда! Видишь того скромно одетого старичка, который рассовывает по карманам пирожные и думает, что этого никто не видит? Ему принадлежит самый большой в мире алмаз!

— Разве он не у английской королевы? — удивилась Полина.

— Нет, у нее второй или третий. Папа говорит, самый большой у этого старика. И еще папа говорит, что он не видел своего алмаза лет пятнадцать. Боится, выследят. Интересно, где он его прячет?

Полина задумчиво посмотрела на старичка, который выпачкал карман кремом и теперь поспешно стирал его рукой.

— Но если он такой богатый, почему такой обтрепанный? — спросила она.

— Кто тебе сказал, что он богатый? — удивилась Аня. — Он почти нищий. Вечно таскается по гостям. Да, у него самый большой алмаз, но денег-то нет.

— Но если он даже увидеть не может своего алмаза, почему он его не продаст? Хотя бы твоему отцу? — не поняла Полина.

— Разве непонятно?.. Тогда у него не будет самого большого алмаза в мире! — засмеялась Аня, протаскивая Полину дальше.

— А вон тот дядечка с бокалом… — зашептала она, толкая ее в бок, — слышит запах денег. Рубля, доллара, евро, любой шуршащей бумажки. Отличит запах сотни от запаха тысячи. Одного железного рубля от двух железных рублей! И все это, заметь, через бетонную стену! Но только денег! А вот рыбу от розы по запаху не отличит! Ну не пахнут они для него!

Полина с интересом посмотрела на человека, который не отличает запаха розы от рыбы. Тот улыбнулся ей и лихо, как гусар, выпил шампанское. По его шее прокатилось адамово яблоко. Бокал опустел.

— Двести два рубля четыре копейки! Одна из купюр надорвана. Аккуратнее надо, девушка! — крикнул он Полине, кивнув на правый ее карман.

Аня засмеялась и потащила Полину дальше.

— А вот ту длинную женщину видишь? — продолжала щебетать она. — Спроси у нее, какой будет курс любых акций в следующую пятницу, и, если она ошибется хоть на копейку, я подарю тебе свои туфли со стразами. Ну, которые ты назвала «турецкими тапками».

Лавируя среди гостей, подруги случайно оказались у «загончика».

— Аня!!! Здравствуй!!! Иди к нам! — крикнул кто-то.

Конец ознакомительного фрагмента.