Сын боярский

Дмитрий Ежов, 2023

История знает достаточно много воспоминаний ратных людей в России в XVII веке. Один Патрик Гордон и его дневники чего только стоят. Однако, XVI столетие практически не имеет таких памятников истории, позволивших бы нам взглянуть на жизнь предков их глазами. Эта книга является попыткой описать жизнь обычного дворянина времен царствования Ивана IV Васильевича Грозного и показать мир, в котором он жил.

Глава 1

Всего месяц назад я, молодой отрок шестнадцати лет от роду, поехал впервые верстаться на службу государеву, как и положено дворянину, иначе говоря, сыну боярскому, служилому по отечеству. Хоть и звучит мой титул достаточно длинно, но род наш был низкого происхождения. Еще мой отец, Дмитрий Иванович, был боевым холопом и состоял на службе у своего хозяина в Новгородском полку, и если бы он не отличился в бою на Арском поле во время Казанского взятия и не получил за это от нашего царя Ивана Васильевича (тогда еще просто Великого князя) поместье на Псковской земле в Дубковском уезде, то и я, и мой старший брат были бы холопами. Но долго радоваться не пришлось: на следующий год, не успев толком обосноваться в своих землях, родитель мой погиб от черемисской стрелы при подавлении восстания этого храброго народа. Матушка же моя, узнав о смерти своего мужа, погоревав полгода, приняла постриг в женской обители при Снетогорском монастыре.

В тот 1553 год, когда мой отец безвременно оставил эту грешную землю, мой старший брат Иван, названный так в честь нашего деда, сам верстался на службу, тем самым сумел сохранить отцовское наследство без ущерба. А спустя четыре года брат напутствовал уже меня:

— Служи честно, будь ко всем одинаков и добр ко всякому человеку, друзьям — верен, и они тем же ответят, но и за спиной своей поглядывать не забывай, не все люди поступают сообразно чести.

А к словам своим добавил деревеньку в пять дворов из отцовского наследства да тридцать четей² земли, ну и снаряжение, которое смог выделить. Честно говоря, без его помощи я вообще бы собраться на службу не смог, но, с другой стороны, обратное повлияло бы и на его продвижение в звании, а он в то время уже в десятники метил. Однако он сделал все возможное, чтобы обучить меня ратному делу, дабы не посрамил я нашего имени, а, наоборот, возвеличил его. Ко всему прочему брат настоял на том, чтобы я выучился грамоте и счету, чем и занялся по его просьбе местный поп Симеон из ближайшей к нам Михайловской церкви.

В общем, собрался я в Дубков (наш уездный центр), как полагается «Конно, людно, оружно», что в моем случае означало: я, Иванко, два боевых коня и мерин для поклажи всякой. Выехали рано утром, второго мая, сразу после Пасхи, и к вечеру того же дня добрались до места, а там уже собралось порядочное количество дворян с уезда: кого-то я знал из-за близости поместий, но большей частью видел всех впервые. В основном, такие же, как я, молодые, в первый раз верставшиеся на службу, но были и опытные, верставшиеся повторно.

Подъехали мы к крепости, стоящей на высоком холме с крутым склоном, так что подняться к ней можно только по окружной дороге, стены же были деревянными на каменном основании, а из наряду, то есть артиллерии, несколько затинных пищалей. У подножия холма посад небольшой расположился: домов на тридцать, может, чуть больше и маленькой церковью. Преодолевая подъем, подошли мы к воротам Дубковским, дабы на ночь определиться, а начальник сторожи сказал, чтобы мы ночлег в другом месте поискали, ибо у него не постоялый двор, а оплот местной обороны, и пускать в него без надобности никого нельзя. Спустившись в посад, мы подошли к колодцу рядом с церковью, и я послал Иванко искать постой на ночь, а сам при конях остался, и тут заметил невдалеке знакомую личность и крикнул:

— Ждан, ты, что ли?

— Васька, ты? Уже приехал, жердь ты трехаршинная?! — крикнул Ждан Борисович, дворянин из соседнего с нашим, то есть брата, поместьем. Подошел ко мне и обнял по-свойски.

Признаться, мой товарищ немного преувеличил: ростом я был два аршина с двумя пядями — выше среднего, но и не великан. Ждан же был ниже меня, но шире в плечах, черен волосами и карь глазами, и имел короткую, но густую бороду, из-за чего выглядел старше своих шестнадцати лет. С ним мы уже несколько лет были дружны: вместе упражнялись в верховой езде, стрельбе из лука, а особенно совмещению этих дел, то есть стрельбе на скаку, как-никак будущие воины, и это несмотря на то, что он вотчинник³, а я — безродный сын боярский.

— Ты уже слышал, — сказал Ждан, — разборщик, который должен был нас по службе расписать, прислал бумагу, что к нам не поедет, и роспись будет во Пскове проводить. Видите ли не с руки ему к нам в уезд ехать, а нам, значит, сто верст не крюк.

— А ты бы на месте разборщика в наш медвежий угол захотел приезжать?

— Хотел — не хотел, но это была бы моя работа, доверенная не кем-нибудь, а государем, да и честь моя велит служить верно и неукоснительно.

— Честный ты, Ждан. Все бы такими были, мы бы уже Царьград от турок освободили.

Тут подошел к нам Иванко и шепнул мне на ухо, что нашел место для постоя, но запросили за это цельную новгородку, то есть, копейку. Надо ли говорить о моем негодовании — за такие деньги можно неделю прожить, включая обеспечение жильем и прокорм для меня с Иванко, а тут за одну ночь требуют. Честно сказать, денег у меня было немного: десять копеек да шесть полушек — все, что ссудил мне брат на дорогу. Предполагалось, что я поступлю на службу и буду обеспечен хотя бы жильем и хлебом насущным. Понятно, что мне с этим надо было разобраться и следовало срочно распрощаться со Жданом:

— Ждан, прости, мне нужно идти, — быстро проговорил я, — встретимся позднее.

— Конечно, встретимся, — ответил он, улыбнувшись — нам еще вместе во Псков ехать. Я, кстати, в том доме остановился, — и указал на второй от нас.

Мы пожали друг другу руки, и мы с Иванко пошли к дому, который он нашел. Идти пришлось через весь посад; я держал за узду своего боевого коня, к седлу которого за поводья был привязан заводной, а Иванко шел впереди и вел груженого нашим немногочисленным скарбом мула. Дом показался мне обычным: деревянный сруб с сараем и двором между ними да огорожено это все было забором. Забор-то и привлек мое внимание: в отличие от других он был резным, так же были украшены и ставни. Стало ясно, что дом принадлежит не простому крестьянину, а скорее всего местному плотнику, и это делало его важной персоной — единственный такой работник в районе крепости наверняка пользуется защитой начальства. «Понятно, — подумал я, — разговор легким не будет».

Я постучался и вошел во двор. Хозяин, немолодой с перевязанными, чтобы не мешали работе, волосами, действительно оказался плотником и работал за своим станком, похоже, над люлькой для ребенка. Увидев меня, он оторвался от работы и первым, своим зычным голосом, обратился ко мне:

— Здравствуйте, господин, — поклонившись, сказал он. — Вы, видимо, насчет ночлега? Но у меня место есть только в сарае за одну новгородку, могу еще стол накрыть.

— Да ты в своем уме ли?! — возмутился я. — Такой постой и полушки не стоит!

— Я все понимаю, господин, но, насколько я знаю, мой двор остался последним свободным, и просить постоя больше не у кого, — сказал учтиво плотник с ехидной улыбкой на губах.

— Ты и верно без ума, да что бы я, сын боярский, что-то просил у мужика?! — в гневе выкрикнул я, и моя рука сама легла на рукоять сабли.

Не знаю, что было бы дальше, если бы Иванко, видевший все это, не схватил меня за руку и не оттащил за ворота, шепча на ухо:

— Не совершайте ошибку, Василий Дмитриевич, — это единственный здесь плотник, за вред ему воевода вас в холодную посадит, и тогда закончится ваша служба, не успев начаться.

Может, и не послушал бы я слова холопа, но Иванко со мной с малого детства, и имел я к нему уважение и любовь, сродни сыновней. Когда-то в молодости он был, как и мой отец, боевым холопом, и вместе они сражались не в одной битве. Но в одной из стычек Иванко был сильно ранен в ногу и чуть не умер, но Бог милостив — сохранил ему жизнь, но на коне с тех пор он скакать не может, только шагом и ездит. И вот когда мой батюшка, государевой милостью, получил волю и землю, то есть стал дворянином, друга не забыл и забрал его к себе; говорят, заплатил при этом много денег отступных. Иванко этого не забыл и был верен отцу, и свою верность перенес на его детей, а конкретно на меня. Кроме того, он обучал меня боевому искусству, ведь брат мой большую часть года находился на службе. Так что я внял его доводам и, успокоившись, решил переночевать у ближнего леса — в конце концов, как говорит брат, служилый человек в походе редко спит в тепле, надо — и в снегу ночевать будешь.

Напоив лошадей у колодца, мы выдвинулись к опушке леса. На месте оказалось, что мы не единственные, кто выбрал приют под кронами деревьев для ночного отдыха — там уже было достаточно много людей, преимущественно дворяне, повторно верставшиеся на службу. Они-то и поделились мудростью, что в теплое время года лучше на природе спать: так для кошеля не обременительно и к службе привыкаешь быстрее. После этого мы нашли свободное место в округе, расседлали и стреножили лошадей, дали им корма, да и сами поесть не забыли. Поскольку дождя, судя по всему, не ожидалось, мы с Иванко решили скинию⁴ не ставить, а легли спать прямо на земле, предварительно постелив запасную попону и укрывшись тегиляями.

Ночь прошла спокойно, правда, пришлось померзнуть, но это только закаляет тело. Проснувшись рано утром, быстро позавтракав хлебом и запив его водой, мы пошли к Дубковскому посаду, дабы встретиться со Жданом и вместе отправиться в путь к Пскову, ведь, так сказать, с другом и дорога веселее. Войдя во двор дома, где остановился мой друг, мы увидели женщину средних лет, видимо, хозяйку.

— Здравствуйте! Вы, наверное, к господам пришли, которые у нас остановились, — сказала, поклонившись, она.

— Да, — ответил я, — где я их могу увидеть?

— В доме, господин, — они завтракают.

Зайдя в дом, я увидел Ждана, сына Борисова, со своими людьми, сидящими за столом, уставленным кашей с маслом у каждого в тарелке, курицей, уже частично употребленной, кружками с пивом, квашеной капустой и десятком вареных яиц. Взглянув на все это, я невольно вспомнил про свою скромную походную трапезу, и мне чуть не стало плохо, но, взяв себя в руки и ничем не выказывая своего состояния, обратился к Ждану:

— Здравствуй, друг дорогой, доброго утра тебе и ангела за трапезой.

— И тебе доброго. Присядешь с нами за стол? — предложил он.

— Спасибо за приглашение, но я уже поел и думал, что ты тоже, — сделав ударение на слове «тоже», сказал я.

— Василий, не будь так строг, мы же не на войне, куда торопиться?

— Во Псков, если ты не забыл. Хотелось бы оказаться там завтра вечером, что бы послезавтра с утра явиться к разборщику и записаться на службу. — Ждан хотел что-то сказать, но я, приподняв руку, не дал ему этого сделать и продолжил: — Кроме того, как говорят опытные воины, с которыми я пообщался вчера и сегодня, кто раньше является на службу, получает хорошее место, а кто позже — направляется в дальние остроги, затерянные в лесах. Ты же не хочешь провести ближайший год в одном таком месте?

— Твоя правда, — подумав немного, сказал мой друг детства, — надо бы поспешать. Сейчас быстро доедим и двинемся в путь. Путят, — обратился он к одному из своих холопов, — ты вроде бы уже достаточно поел, иди, запрягай лошадей да побыстрее.

Путят, низкорослый с жиденькой бородой мужичок, встал из-за стола и вышел в сени и далее во двор.

— Ну и хорошо, — обратился я к Ждану, — я тебя во дворе подожду, не буду мешать твоей трапезе.

— Ладно, иди, я скоро выйду.

Во дворе я подошел к своим лошадям, которых держал Иванко, и начал поправлять упряжь: не то чтобы кони были плохо оседланы, просто надо же как-то время занять. Вот мой боевой скакун Гром — гнедой, ногайской породы, доставшийся мне от отца, а он его взял с боя во время казанского похода. Гром был немолод, но еще и не стар, так что его сил хватит на несколько лет, а затем придется искать замену. В связи с чем я его сильно не нагружаю, разве что для упражнений использую, а так стараюсь ездить на заводном коне, Яшке — хорошем, но небыстром сером иноходце. Основную же тяжесть на себе таскал Воробей — саврасый мерин, груженный всем нашим скарбом, кроме разве что моего защитного одеяния, то есть доспеха, который в седельных сумках носил на себе Гром.

В это время слуга Ждана седлал коней, и ему помогал какой-то мужик, видимо, хозяин дома. Вдвоем у них получалось это споро, и вскорости четыре лошади были оседланы, а одна запряжена в телегу, и как раз вовремя. Широко распахнув дверь, из сеней вышел Ждан — ни слова не говоря, подошел к мужику и дал ему денег. После чего обратился ко мне:

— Ну что, в путь, — сказал он и сел на коня.

Вскоре мы выехали со двора и направились во Псков. В начале нашего пути мне пришлось потратить немало усилий на то, чтобы убедить своих спутников отказаться от дневного привала в виде компенсации за утреннее промедление. Ждан после долгих уговоров согласился с моими доводами, решив потуже затянуть пояс ради быстрейшего достижения цели. Кроме того, все время мы двигались шагом, что не могло привести к сильной усталости лошадей, особенно учитывая, что через два дня они смогут получить полноценный отдых хотя бы на несколько дней.

Дорогу же мы выбрали, проходящую через Выборский и Вревский уезды, весьма похожие на наш, Дубковский, но стоящие на пути к крепости Остров. Как следствие, большую часть времени нам почти не встречались деревни, и дорога пролегала через леса, изредка прерываемые водными преградами в виде ручьев. Нам удалось проехать оба острога, Выбор и Врев, представлявшие собой несколько больший вариант Дубкова, но с более низкими крепостями. Нигде не останавливаясь в дороге, мы, не дойдя двух верст до Острова, расположились на ночлег, и я был очень рад этому обстоятельству, так как нам удалось проделать больше половины пути за один день. Чего не скажешь о Ждане, который был раздосадован тем, что рядом с нами находится город, стоящий на большаке, а значит, в нем есть постоялые дворы и кабаки, а ему приходится спать на земле и ужинать только хлебом и водой. Оставшаяся часть пути прошла веселее — мы вышли на Смоленскую дорогу, где было более интенсивное движение, купцы с южных земель стремились к Пскову, да и деревни попадаться стали гораздо чаще. Кроме того, в отличие от предыдущего дня, мы остановились на дневной отдых в одной из харчевен, стоящих на большаке, где всего за две полушки удалось неплохо подкрепиться. Таким образом, к вечеру мы добрались до южной окраины Пскова.

Когда мы выехали из леса, нашему взору открылся обширный псковский посад: больше тысячи домов, тянущихся полукругом вдоль крепостной стены с юга на север, упирающейся своими концами в реку Великую и огражденной от всего остального мира частоколом. Это средоточие жизни, зажатое в лабиринт улиц, прерывалось лишь в одном месте Псковой, речкой, давшей свое имя городу. Вдоль правого берега Великой у причалов располагалось множество кораблей, а на левом находилась соединенная с крепостью мостом Немецкая слобода — место жительства иностранных гостей, разительно отличавшееся своими зданиями. Я просто был впечатлен открывшимся мне видом, никогда мне еще не приходилось видеть столь большого и красивого города, который сложно окинуть одним взглядом. До этого, четыре года назад, когда отец перевозил нас в поместье, мне приходилось бывать только в маленьких городках в несколько сотен домов с одной или двумя церквями. Здесь же меня поразило обилие домов Господних, деревянных и каменных, стоящих как перед крепостной стеной, так и за ней.

И не успел я свыкнуться со своими ощущениями, как город показал голос: все, как потом выяснилось, сорок церквей, одна за другой начали созывать колокольным перезвоном на вечернюю молитву. От такого действия у меня перехватило дух, рука сама принялась осенять крестным знамением и сложно было представить, что в мире есть что-то более прекрасное. И все это происходило в обычный день, трудно было вообразить, что бывает в праздники. Мои переживания накладывались на то, что, переступив шестнадцатилетний порог, кроме деревенской жизни, изнуряющих тело тренировок, полагающихся для будущего воина, да чтения немногих книг, благо был обучен этому полезнейшему навыку, не видел ничего. Мне, человеку, обученному с малых лет искусству войны, не боящемуся крови и, если потребуется, принять смерть с честью, было сложно совладать с чувствами, которые я испытывал при встрече с прекрасным. И кажется, что после увиденного и услышанного этим вечером я начал учиться любить жизнь и не отбирать ее напрасно.

Не знаю, сколько бы я провел времени в своем исступленно-вдохновенном состоянии, если бы не Иванко, подошедший и тронувший меня за левую руку.

— Красиво звучит, Василий Дмитриевич, — сказал он, понимающе улыбнувшись, — прямо дух захватывает, но нам надо поспешать в город, пока не стемнело.

— Да, действительно, — возвращаясь свой дух на грешную землю, сказал я. — Едем!

Ждан, находившийся в задумчивом состоянии, от моего возгласа немного вздрогнул и, посмотрев на меня, а потом на своих спутников, сказал:

— Едем.

Мы двинулись по большаку, ведущему к высокой башне с воротами, как я потом узнал, носившей имя Великая, — главному входу в Псков с юга. На окраине посада у дороги стояла изба с частоколом, то есть сторожа, служившая местом досмотра въезжающих в город, где служилые люди, видимо, как и мы из детей боярских, взимали плату за проезд, судя по всему, с телег. Ввиду того что у Ждана имелся вышеупомянутый транспорт, нам пришлось встать в очередь, которая, к счастью, продвигалась довольно быстро. Через некоторое время, когда мы достигли сторожи, к нам обратился дюжий воин, судя по всему, здесь старший, с черными как смоль волосами и такого же цвета глазами, одетый в желтый кафтан, поверх которого была короткая кольчуга, опоясанная ремнем с висящей на нем саблей и кинжалом. Довершали облик светлая шапка, темно-зеленые штаны и красные сапоги.

— Доброго вечера, мóлодцы, я здесь десятник. По какой надобности в город едете? — осматривая нас, спросил он, задержав взгляд на телеге.

— Добрый вечер. Мы едем из Дубковского уезда верстаться на службу, — ответил я, — а то разборщик к нам не приехал, сказали, здесь, во Пскове, записывать будут.

— Да-а, знаю, — ответил он, — из других мест тоже едут, разборщики направлены только в береговые уезды, на границу, а на остальные людей не хватило. В таком разе вам надо к Петровской башне — это третья налево от Великой, там рядом большой двор стоит, где сейчас разборщики сидят. Сегодня работу они уже закончили, но на постой определить вас могут.

— Два дня ехали, как на войну торопились, а выходит, все одно опоздали! — возмутился Ждан, однако, глубоко вздохнув, примирился с действительностью. — Ну ладно, делать нечего, поехали.

— Прошу немного обождать. Молодой человек, а кому принадлежит телега? — спросил начальник поста.

— Мне, — ответил мой друг, — а что?

— Надо бы пошлину заплатить — одна копейка за повозку, таков местный указ.

— Но я не купец, товаров для продажи у меня нет, а в телеге только мои личные вещи!

— За товар и его продажу пошлины и подати взимаются за крепостной стеной, а здесь только за проезд. И не надо, пожалуйста, возмущаться, не я это придумал, так что заплатите и езжайте с Богом, — сказал десятник и как бы невзначай опустил руку на рукоять своей сабли.

Ждан аж покраснел от злобы, я даже испугался, не совершит ли он роковую ошибку, но все обошлось. Долго и пристально посмотрев на десятника, он расстегнул свой кафтан и достал из-за пазухи кошель, выудив из него требуемую копейку. Тут же к нему подошел доселе невидимый писец, одетый во все серое, взял монету и протянул Ждану бумагу, чтобы тот расписался за оплату. Это вызвало затруднение, ведь мой друг, в отличие от меня, писать не умел, но оказалось достаточно поставить крестик, что и было сделано, после чего мы наконец-то продолжили свой путь.

Проехав несколько домов, мы свернули на дорогу, пересекающую весь посад до реки Псковы, решив по ней доехать до Петровских ворот. Улица оказалась абсолютно безлюдной, что, наверное, объясняется вечерней молитвой — большая часть народа сейчас находилась в церквях. Пользуясь этим обстоятельством, Ждан дал волю своим чувствам, сравнив начальника сторожи с оскопленным козлом, чьей матерью была приблудная собака женского рода, и пожелал ему подавиться деньгами, заплаченными за проезд.

— Это же надо додуматься: деньги брать просто за проезд и с кого? С детей боярских, — возмущался Ждан. — Они бы еще плату взимали за то, чтобы нужду справить.

— Вообще-то, — отозвался мой Иванко, — на Большом рынке действительно за это дело деньги берут, иначе могут в холодную посадить на денек или подать заплатить потребуют десятикратную. За чистотой там следят, как-никак крупнейший рынок на севере, даже больше Новгородского, говорят.

— А ты откуда это знаешь? — спросил Ждан.

— Бывал я во Пскове пару раз, последний восемь лет назад, но тогда посад был меньше. Да-а, растет город, — со вздохом сказал Иванко.

— А ты не мог раньше сказать, что за проезд телег здесь деньги берут?

— Восемь лет назад не было там никакой сторожи, и деньги не взимали. Платили только когда в крепость въезжали, но тогда пошлина была и за телегу, и за лошадь, и за товар.

— Крохоборы за все готовы деньги содрать.

— Но если бы не это, думаю, не было бы такого красивого города, — сказал я, за такое денег не жалко.

А город действительно был красив: дома все добротные, крепкие, многие покрыты черепицей, ставни изукрашены рисунками и резьбой, такими же были и заборы. Еще одной отличительной особенностью псковского посада было наличие большого количества амбаров: сразу видно, здесь живет много торговцев и ремесленников. А ведь это только окраина! Трудно представить, что скрывается за крепостной стеной, где проживает большое количество купцов и бояр.

Улица, по которой мы ехали, была широкая, длинная и мощенная деревом: к ней, как ручейки к реке, стекались переулки, лишь в одном месте она пресекалась площадью у церкви, где находилось достаточно много псковичей. Церковь, как мы узнали у ближайшего горожанина, была посвящена Алексею, человеку Божьему. Я предложил остановиться и помолиться, как-никак вечерня, все со мной согласились, после чего продолжили наш путь. Добравшись же до Новгородской дороги, мы свернули налево и, не доезжая пятидесяти шагов до крепостного рва, увидели забор, огораживающий несколько больших домов с конюшней и амбарами, и решили, что здесь, видимо, и есть приказная изба, где работают разборщики. Все наши сомнения улетучились, когда мы приблизились к воротам, перед которыми стояла пара стрельцов.

Надо признаться, что стрельцов — представителей государева воинства, служащих постоянно, то есть регулярно, — я видел впервые. Сия новая военная сила появилась в нашем славном государстве всего семь лет назад, а в Псковской земле и двух лет не прошло с формирования первых стрелецких сотен, так что и для псковичей они были в новинку, что же говорить обо мне. Вид у этих воинов был отличный от того, что я когда-либо видел. Они не походили на дворян, казаков и пищальщиков: одинаково одетые в синие кафтаны и того же цвета шапки, красные штаны и черные сапоги. У всех — пищали одного образца, за пояса заткнуты боевые топоры и даже бороды подстрижены на один манер. Обликом своим они были грозны, хоть и не агрессивны, и внушали уважение к государственной власти, частью которой они и были. Увидев нас, один из них повернулся к воротам и кого-то позвал, назвав, кажется, по имени Михаем. Навстречу к нам вышел, видимо, десятник, одетый, как и его подчиненные, с одной лишь разницей — на боку у него висела добротная сабля, а шапка явно имела железное нутро. Подбоченившись одной рукой, он посмотрел в нашу сторону и стал ждать, когда мы подъедем.

— Добрый вечер, судари, — обратился он к нам, когда мы оказались у ворот. — Судя по всему, верстаться на службу приехали?

— И вам добрый, — ответил я. — Все верно, из Дубковского уезда к вам добирались, два дня почти без отдыха ехали.

— Бы-ыстро, а мы из ваших мест только завтра или послезавтра ждали, да и разборщики уже по домам разошлись. Но ничего, нам на такой случай велено, что кто на службу верстается, должен быть накормлен и на постой определен. Так что, добро пожаловать, как говорится, гостями будете, — сказав это, десятник отошел в сторону и рукой пригласил войти во двор.

— Спасибо, — радостно сказал Ждан, — хоть не придется место на ночь искать. Сразу видно, здесь о сынах боярских заботятся.

— А вы не сильно радуйтесь, — сказал один из стрельцов, тот, который слева стоял, — это все сделано не доброты ради, а из-за спокойствия посадских. Сейчас вас пятеро приехало, а завтра вашего брата будет десятки, и если всех на постой не определить, вы же местных жителей заколебете.

— Ну это не важно, — сказал я, — главное, что нам есть что есть и пить и куда голову преклонить.

Сказав это, я первым слез с коня, так как ворота были низковаты, моему примеру последовали все остальные, кроме Иванко, который и так шел пехом. После чего мы прошли во двор, и десятник проводил нас к конюшне, где конюх выдал сено лошадям. Расседлав коней и мулов, мы проследовали к ближней избе, на которую нам указали. Внутри были четыре больших комнаты и, пользуясь тем, что кроме нас здесь никого нет, вселились в две из них и занялись переносом своих пожитков в дом. Не успели мы закончить, как к нам подошел стрелец и позвал трапезничать, после чего сопроводил к столам недалеко от входа, где уже стояли миски с кашей да кружки с квасом.

Мы, оголодавшие с дороги мужики, быстро покончили с ужином. Тут к нам подошел десятник и наконец все представились друг другу:

— Меня зовут Василий Дмитриевич, — представился я. — А это мой друг Ждан Борисович и наши послужильцы — Иванко, Василько и Путят.

— А меня зовут Михаил Петрович из Кабановых, — ответил десятник, — но все меня Михаем кличут.

— Дак ты из детей боярских? — спросил Ждан. — А что в стрельцах делаешь?

— Я младший сын у отца, и на меня наследства не хватило, окромя сабли, железной шапки и коня захудалого. При таких делах дорога одна — в послужильцы к богатым дворянам или боярам наниматься, но мне повезло записаться в стрельцы, как раз во Пскове набор шел, и теперь я государев человек, а не холоп какой-нибудь.

— Да-а, при таких делах и я бы записался, — сказал я.

Поговорив еще немного, мы разошлись — Михаю надо было меняться на ночь, а нам рано вставать, ведь разборщики приходили к шести часам. Около восьми часов пришла смена стрельцам — десяток Михая строем вышел из ворот в сторону крепости, а навстречу, тоже строем, вошел новый, после чего ворота были заперты до утра. Мы, посмотрев на это действо, вошли в дом и расположились на ночлег, заснув богатырским сном, пока голоса церковных колоколов не разбудили нас к утрене.

Утро выдалось ясным, свежий воздух наполнял силой, а восходящее солнце сделало город просто сказочным, окрасив стены и башни городских укреплений в золотой цвет. Выйдя во двор, я увидел стрельцов, облик которых говорил о том, что долг они свой выполняют честно — выглядели заспанными и уставшими, то есть ночь провели на постах. Перекрестившись в сторону ближайшей церкви и прочитав по-быстрому молитву, я прошел в конюшню, дабы проверить лошадей, и был удовлетворен работой конюха, который как раз давал воды, а сено уже было положено. День, похоже, начинался хорошо: в подтверждение этому нас позвали завтракать. Кушанье было небогатое, но сытное: краюха горячего хлеба с квасом. По окончании трапезы мы с Жданом начали делиться своими ожиданиями по службе и параллельно наблюдали, как один за другим на работу приходили разборщики в сопровождении охраны и своих слуг в приказную избу. Последним пришел поп с Евангелием и большим серебряным крестом, которые нес служка в руках, очевидно, для крестоцелования при принятии на службу.

Не дожидаясь, когда нам прикажут, мы пошли готовиться к осмотру, то есть доставать свое боевое имущество. Вскоре пришел разборщицкий слуга и передал повеление подойти к приказной избе и быть готовыми к осмотру. И тут мне стало тревожно на душе, ведь сейчас решалась моя судьба на ближайшие годы и, стараясь успокоиться, я начал при помощи Иванко быстро сносить свои пожитки к месту осмотра, а потом пошел за лошадьми, и уже через несколько минут мы с Жданом стояли готовые к смотру — конно, людно, оружно и цветно. Долго ждать не пришлось, к нам вышли писец и разборщик — худощавый дворянин с клиновидной бородой, немолодой, в черном кафтане, расшитом серебром, — и приступил, как следует из его должности, разбирать на службу.

— Здравствуй, мóлодец, как тебя зовут и какого рода будешь? — обратился он ко мне, внимательно разглядывая.

— Василий, сын Дмитриев из Щукиных Дубковского уезда, — четко и громко ответил я.

— Ну поглядим, что на тебя есть в окладной грамоте, — сказав это, разборщик посмотрел на одного из своих слуг, который тут же начал рыться стопке бумаг, находящихся в его суме, и спустя несколько томительных мгновений нужная была найдена. А надо сказать, что окладная грамота — это записанное мнение о каждом дворянине самых уважаемых детей боярских с уезда, и их суждение значило очень много при назначении на службу.

— Та-ак, что тут у нас, — начал изучать бумагу разборщик. — Первое: «собою молод и силен» — это я и сам вижу. Второе: «хозяйство небольшое: одна деревня и пятьдесят четей земли» — маловато будет. Третье: «рода худого, но отец отмечен государевым жалованием» — кажется, брат твой замечен воеводой был, а здесь не написано, странно. Четвертое: «на службе не состоял» — значит, верстаешься впервые. Все верно?

— Да, — ответил я, — только действительно непонятно, почему про брата не указано.

— Ну да ничего, я вашим уездом несколько лет занимаюсь, так что воеводскую грамоту лично в руках держал, да и было это недавно. Хорошо, — меняя тему, сказал он, — теперь посмотрим на твое добро.

Имущество мое было, может, и не лучшее, но добротное: два новых льняных тегиляя в двадцать слоев светло-зеленого цвета; три кафтана того же цвета; кольчуга залатанная, среднего размера; новая железная шапка; кожаные наручи и поножи; из оружия две сабли турецкого типа, боевой топор, кинжал и сагайдак; два седла и соответствующее количество коней и мул. Разборщик был удовлетворен увиденным:

— Ты неплохо снаряжен для мелкопоместного дворянина, так что от казны получишь два рубля, а службу тебе определяю городскую, с окладом два с половиной рубля.

— А какой город? — спросил писец, скрупулезно заносивший вышесказанное на бумагу.

— Дак этот самый, — разводя руками, сказал разборщик. — Псков, в Дубковскую сотню, что у Толокняных ворот. Людей не хватает, всех, кого можно было, отправили по царскому указу на строительство крепости в устье Наровы. Кстати, — обратился он ко мне, — твой брат тоже там.

Закончив со мной, разборщик перешел к Ждану. У моего друга окладная грамота была лучше, чем у меня: и род познатнее, и земли больше в четыре раза, и оружием побогаче, не говоря уже о наличии боевого холопа, но его тоже записали в городскую службу, видимо, людей действительно не хватает. Вслед за этим подошел священник с Евангелием, дабы мы принесли присягу царю нашему Иоану Васильевичу. После чего нам показали грамоты, и я сразу заметил, что оклад оказался меньше на пятьдесят копеек.

— Извините, но здесь написано, что годовой оклад два рубля, а вы сказали два с полтиной, — обратился я к разборщику.

— А ты читать умеешь, как я погляжу. Это хорошо — грамотные государю нужны, — ответил он мне. — А ты переписывай, да поживее, — приказал он писцу.

— Хорошо себя показали, теперь он вас запомнит, — шепотом сказал мне Иванко.

Ждан после этого показал мне свою грамоту, дабы узнать, верно ли написано в ней, но оказалось, что все в порядке. Таким образом, грамотность моя пригодилась, что называется, на практике, а ведь если бы не мой брат, который буквально силком заставил меня учиться, пришлось бы мне, как и Ждану, прибегать к помощи других людей, честность коих может быть под вопросом. Отдельное спасибо надо сказать отцу Симеону из Михайловской церкви, который привил мне любовь к чтению путем выделения текстов из Библии касающихся сражений, что мне как воину было интересней. И вот сейчас младший сын моего отца может без проблем узнать место своей службы и имя сотника, которому теперь подчиняется. Вооружившись этими знаниями, я с товарищами, заседлав лошадей и собрав вещи, выдвинулся в сторону Толокняной башни, где располагалась наша сотня. Но не успели мы выйти со двора, как к нам подошел приказной слуга и обратился к нам:

— Здравствуйте, я Микола, мне приказали проводить вас до сотни.

— Спасибо, но мы вроде как знаем куда идти, — ответил Ждан.

— Извините, не хотел вас обидеть. Вы, конечно же, знаете куда идти, но насколько я понимаю, вы в городе впервые, и дороги не знаете, а мне как раз нужно в воеводскую казну бумаги о ваших окладах отнести.

— Ну в таком разе в наших интересах проводить тебя, чтоб бумаги не потерялись, — с улыбкой сказал я. — Веди.

Не ожидая более ни минуты, Микола повел нас в город. Мы прошли ров по подъемному мосту, а затем через ворота Петровской башни, предъявив свои грамоты, беспошлинно вошли в окольный город. Сразу бросилась в глаза красота зданий, многие из которых, в отличие от посада, были каменными, а по улицам шло много народу, но практически все двигались в западном направлении поперек нашему.

— Микола, а куда это все идут? — спросил я.

— Известное дело, на Большой торг, самый великий на всем севере Руси, — без ложной скромности ответил он. — Почитай весь город ради него работает, туда привозят товары со всех стран и, соответственно, вывозят наши. Деньги там буквально сундуками таскают, что приводит к богатству горожан. Вот, к примеру, церковь Николы Явленного, — указал он на ближнюю к нам, — на постройку которой потратили две тысячи рублей пять окрестных купцов и ни один из них не обеднел.

— Это все впечатляет, и понятно, что город живет ради торга, но, судя по всему, нам придется идти против движения людей, а это может привести к задержке.

— Да, и именно поэтому мы пойдем по окольному пути между стеной Среднего города и рекой Псковой, сейчас там народу поменьше.

Преодолевая встречный поток людей, мы достигли реки, откуда открылся вид на Запсковье — отрезанный район города со своими церквями, храмами, монастырями и затянутыми дымом домами. Это вызвало у меня беспокойство, не начался ли где-то пожар, и с этим вопросом я обратился к Миколе. Но он поспешил меня успокоить, сказав, что ничего удивительного здесь нет, ведь за рекой работают практически все кузни города — так безопасней для остального Пскова. После объяснения я взглянул на город под другим углом: большая часть его занималась торговлей, тогда как меньшая ежеминутно глядела в жерла кузнецких печей и подчиняла воле своей металл, изгибая, искривляя, меняя его существо ради нужд и блага людей. И если торг был сердцем города, то Запсковье — его силой, признаком несгибаемости псковичей.

Тут нам на встречу прошел вооруженный отряд, очевидно, как и мы, детей боярских, выполняющих функцию стражи, и у меня возник вопрос:

— А как тут служится нашему брату?

— Хорошо служится, но работы много: патрули в городе, служба на стене и в заставах на посаде, а также вы первыми являться должны на пожар да воров ловить тоже ваша задача. Но в общем-то, когда привыкнешь, работается спокойно, но сейчас половины людей не хватает, так что трудно приходится.

— А по службе продвижение как, быстро идет? — спросил Ждан.

— Медленно, но это даже хорошо, скорые повышения бывают только во время войны, а это вредит торговле, но, с другой стороны, ливонцы ставят препоны, запрещают ввоз важных товаров.

— Значит, надо торговать мимо них и пусть запрещают, что хотят, — сказал я, а Микола усмехнулся.

— Вы молоды и ничего не знаете — все порты в руках у ливонцев, мимо них никак нельзя. Но государь наш выход нашел: рядом с крепостью, которую сейчас строят в устье Наровы, порт обустраивают, и если все удастся, мы торговать мимо Ругодива⁵ сможем, и тогда действительно наплевать на ливонцев будет, но это, скорее всего, приведет к войне.

— А зачем они вообще торговлю запрещают, им-то это тоже выгоды не несет?

— Они нас боятся, поэтому оружие ввозить запрещают и даже мастеров не пропускают из немцев, которые к царю едут. Но у страха ихнего есть основание: один Псков может пять тысяч сабель выставить да Великий Новгород еще десять, я уж не говорю об остальной Руси, а ливонцы и четырех тыщ не наберут.

Тем временем мы достигли моста через Пскову и, подождав, когда нас пропустят встречные люди, перешли на другой берег. Вообще, проблем с дорогой было бы меньше, если бы не Жданова телега, но бросить ее нельзя. В Запсковье Микола привел нас к площади, на которой стоял красивый храм с высокой звонницей имени Козьмы и Дамиана, что неудивительно: оба святых почитаются кузнецами. Здесь наш спутник решил с нами попрощаться:

— Отсюда дороги во все стороны расходятся. Вам нужно идти направо, — махнув рукой, сказал Микола, — к Гремячей башне, а от нее налево вдоль стены, следующей как раз и будет Толокнянка, вон ее отсель видно. Мне же надо в приказ поспешать, а вам я желаю хорошо устроиться и удачи в службе. До свидания, надеюсь, еще увидимся.

— До свидания! Спасибо, что проводил, — сказал я, а вслед за мной и все мои спутники.

Назначенного места мы достигли быстро, людей и телег стало меньше, а как следствие, и препон на пути. Толокняная башня предстала перед нами своей громадой — высотой примерно три сажени и шириной четыре, с толстыми стенами и бойницами, предназначенными как для прямого боя, так и для бокового. Своими размерами сей городской страж подтверждал наименование, даже ворота здесь были узкими — толоконными. И мне подумалось, что сложно будет держать здесь оборону, но, с другой стороны, как гласит народная мудрость, «крепость сильна не стенами, а ее защитниками». С такими мыслями я и товарищи мои подошли к воротам и обратились к стоящим рядом нашим будущим сослуживцам.

— Доброго утра храбрым войнам, — обратился я, — как бы нам к сотнику пройти?

— И вам доброго. А для какого интереса он вам понадобился? — ответил самый старший из стражников, видимо, десятник.

— Нас разрядный приказ приписал к вам, вот мы и прибыли, — ответил я.

— Фрол, я пойду с ними разберусь, а мы потом договорим, — обратился десятник к одному из воинов, а затем обратил свои голубые глаза к нам и сказал: — А вы пойдемте со мной, только холопы пусть здесь останутся.

Десятник, дородный мужик среднего роста с прореженными сединой русыми волосами, одетый в кафтан из лазоревого сукна и шапку, отороченную чернобуркой, повел нас в башню, на второй уровень. Внутри было темно, лестница никак не освещалась, и нам пришлось приложить немало усилий, чтобы не споткнуться, но, несмотря на все предосторожности, Ждан все же запнулся и, чертыхаясь, припал на колено.

— А как обращаться к сотнику по имени-отчеству? — помогая другу подняться, спросил я.

— Макарий Владимирович, — сверкнув в темноте глазами, ответил десятник.

Поднявшись на второй уровень, мы оказались в сумрачном боевом ходе, скудно освещенном бойницами, после чего проследовали к восточной стене, где в это время дня было очевидно светлее. Подойдя к одной из бойниц, десятник повернулся и стал оценивающе оглядывать нас; лицо его при этом не выражало ни каких эмоций, и сложно было понять, что он думает.

— Ты хотел обратиться к сотнику? — спросил он. — Можешь сделать это.

Внимательно оглядев все вокруг и не найдя больше никого, я понял, что этот десятник и есть сотник, от этого мне стало не по себе. Но сыну боярскому не пристало тушеваться, и, собрав все душевные силы, я сделал вид, что не обратил на это внимания и отчеканил:

— Василий Дмитриевич из Щукиных, разрядным приказом направлен в вашу сотню, прошу назначить мне службу!

— Хорошо, назначим…

— А я чего-то не понял, вы, что ли, сотник Макарий Владимирович? — недоуменно спросил Ждан.

— Да, — строго смотря, ответил наш командир, — но можно звать меня Макаром, а тебе, отрок, неплохо было бы представиться как полагается.

— Ждан Борисович из Дубовых, — смутясь сказал он, — тоже прошу назначить мне службу.

— Та-ак, ясно. Можно увидеть ваши грамоты из приказа?

— Конечно, одно мгновение, — сказал я, доставая из-за пазухи приказную бумагу, то же действие проделал и Ждан. Сотник, взяв бумаги и прислонившись к стене рядом с бойницей, видимо, чтобы было лучше видно, начал внимательно изучать написанное в них, периодически поглядывая на нас. Закончив изучение наших подноготных, слегка поправил ремень и вынес вердикт:

— Понятно, два ничего не знающих новика⁶, ну да делать нечего, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Ты, — обратился он к Ждану, — пойдешь в десяток Фомы Никитьевича, это тот который внизу стоял, он тебе и место для жилья укажет. А ты, — посмотрел он на меня, — в десятке Сергея Петровича, он сейчас на заставе у въезда в посад стоит, прямо по дороге. Да, чуть не забыл, оклад вам должны выдать на днях, как придет, я вас вызову. Ну в общем-то, все, можете идти.

Слегка поклонившись, мы пошли к выходу, но не успели дойти до двери, как Макарий Владимирович окликнул меня:

— Василий, задержись-ка еще немного.

Ждан, остановившись в дверях, повернулся ко мне с немым вопросом в глазах, на что в ответ я пожал плечами, недоумевая, в чем причина моей задержки. Но делать нечего: быстро и безмолвно мы попрощались, после чего я вернулся к сотнику. Макар Владимирович ожидал меня на том же месте у бойницы. Дождавшись, когда я подойду, он проводил меня в маленькую комнатку над воротами, которая, видимо, использовалась как склад оружия, так как в ней находились две затинные пищали с готовыми зарядами пороха и пулями, а также с десяток бердышей. Подойдя к столу, сотник зажег свечу и протянул мне какую-то бумагу, приказав прочитать вслух, что я и сделал:

— «Дубковской сотне на корм лошадям за май месяц отпустить сто восемь пудов овса, тридцать стогов сена, пять рублей и три алтына на прочие расходы». Немало, — закончив чтение, сказал я.

— Нет, мало — этого хватит, только чтобы прокормить сто лошадей, а с вновь прибывающими сынами боярскими у нас будет не меньше ста тридцати. Ну да ладно, не об этом сейчас разговор будет. В твоей грамоте написано, что ты читать умеешь, а это редкий навык среди детей боярских, но весьма полезный. Большую часть грамотных людей в сотне на строительство крепости приказали направить, так что сейчас у меня только четыре человека с бумагами работать могут, и это включая тебя. Ты удивишься, но во Пскове без умения читать на страже города стоять нельзя. К примеру, сейчас внизу, в воротах работает целовальник, мыто с въезжающих собирает и учет ведет в специальной книге, а правильно ли он это делает, не крадет ли, проверить можно, только сверив написанное с оплаченным, и работа эта возложена на нас. Так что хоть ты и будешь служить в десятке Сергея, но я постоянно буду направлять тебя в другие по необходимости. Понятно?

— Да. Теперь ясно, почему мой брат так настаивал на моем обучении чтению.

— Это хорошо. Главное помни: нечистые на руку люди будут тебя пытаться купить или запугать, но ты чести своей не урони и если служить будешь без огрехов, через год-два станешь десятником, а там, может, и до сотника доберешься.

Я, конечно, был еще молод, но все же не вчера родился и прекрасно понимал, что начальник мой, как говорится, «мягко стелит да жестко спать придется». Десятником, может, он меня еще и сделает, но сотником или хотя бы пятидесятником мне не стать, так же как не взойти солнцу на западе — худородные на такое претендовать никак не могут. Стараясь не выдавать своих мыслей, я одобрительно кивнул: в конце-то концов, получить в подчинение десяток дворян тоже очень хорошо при моем происхождении. Сотник посмотрел на меня и, удовлетворившись моей реакцией, сказал:

— Вот и замечательно. Теперь можешь идти в десяток, Сергей Петрович найдет тебе место для жилья, а заодно расскажет все подробности службы.

Поклонившись Макару Владимировичу, я повернулся и направился к выходу, не без труда преодолел спуск по темной лестнице и вышел на освещенную утренним солнцем улицу, где меня ждал Иванко с нашими лошадьми. Подойдя к нему, я вкратце поведал о нашем с сотником разговоре, и мой товарищ, по совместительству холоп и учитель, оказался удовлетворен услышанным и похвалил меня, как водится у него, немногословно. Закончив делиться впечатлениями, я оглянулся вокруг и увидел, как Ждан, стоя у ворот, разговаривает с десятником (кажется, его звали Фома), который давал последние наставления:

–…значит завтра, после утрени придешь сюда вместе с боевым холопом, и я подробнее посвящу тебя в работу, а пока иди с Игнатом, и он покажет дом.

— Хорошо, до завтра.

— До завтра. И не опаздывай.

Закончив разговор, Ждан пошел через ворота в сопровождении одного из стражников на посад, и я, недолго думая, поспешил за ними. Проходя через арку ворот, я кивком головы поприветствовал десятника, заметив стоявшего немного в стороне целовальника: упитанного и хорошо одетого мужика с бумагой и чернилами, человека, который вряд ли знает, что такое бедствовать при его-то работе. Не задерживая более внимания на сих достойных людях, я проследовал своей дорогой, нагнав друга в конце моста, перекинутого через ров.

— Ну как тебе начальство, Ждан? — спросил я.

— Сотник какой-то странный. Почему он сразу не представился? Выставил нас какими-то шутами. А вот десятник ничего, веселый дядька — рассказал, как на днях крестьянин пытался рыбу в портках пронести без уплаты мыта. Этот недоумок привязал ее к ногам и думал, что никто не заметит, а когда все выяснилось, около получаса стоял у ворот с голой задницей, веселя проходящих мимо людей.

— Да-а, действительно глупо поступил. Ясно же, что рыба будет вонять так, что только безносый не учует, хотя, возможно, он сам таким и был! — рассмеявшись, сказал я.

— Можно тише говорить? — отозвался провожавший Ждана служивый, если не ошибаюсь, по имени Игнат.

— Извини, не думал, что тебе это неприятно, — ответил я.

— Да при чем здесь это? Просто я вчера был на свадьбе брата, а сегодня голова болит, ну сами понимаете.

— Понятно. А что, на службе выходные бывают? — спросил Ждан.

— Вообще-то нет, но сотник отпускает, если событие важное, он человек строгий, но понимающий.

— Кстати, насчет свадьбы, — обратился Ждан ко мне. — Совсем забыл: я же летом женюсь.

— Да? А когда и на ком? — удивился я.

— Сам пока еще не знаю. Батя сейчас с будущим тестем договариваются. Слышал только, что семья не бедная, кажется, деревень двадцать под Изборском имеют.

— И как твой отец этот брак устроил? Вы же вдвое беднее?

— Все просто: род у них худой, дворяне только в третьем колене, так что получается с нас родовое имя, а от них — серебро в приданное.

— Ну что ж, поздравляю заранее и завидую — мне-то такое и не светит.

— Не завидуй — может, невеста дурна собой. Если так, то мне никакого приданого не надо.

— Не бахвалься. Я отца твоего знаю — как он решит, так и будет, и ничего ты с этим не сделаешь.

В это время Игнат повернул в переулок, и мы последовали за ним. Через два дома он остановился и показал Ждану на третий, сказав, что это и есть теперь его жилище. Изба, сарай и двор были хорошими, но по всем признакам видно, что здесь уже долго никто не живет (двор стал зарастать травой). Так что Ждану, видимо, придется потратить весь день на приборку. Понимая это обстоятельство, я не стал задерживать друга, а попрощавшись с ним, пошел на встречу к своему десятнику. Выйдя на основную дорогу, я быстро добрался до заставы, выглядевшей так же, как и та, через которую въезжал в город, а потом увидел своих новых товарищей. Признать десятника среди служилых людей оказалось легко — это был высокий, чуть больше меня ростом, широкоплечий воин средних лет (настоящий богатырь из сказок), чернобородый, со светлыми глазами, одетый в черный кафтан, вышитый серебряной нитью и с медными пуговицами и красной шапке на лисьем меху; ноги его были облачены в черные сапоги на среднем каблуке и повязаны желтой шелковой лентой поверх голенища; сабля, висевшая на ремне с медной пряжкой, отличалась серебряным навершием, а кинжал был украшен рукоятью из кости. Таким внешним видом мог обладать только человек из небедного рода, а значит, он и не был простым служилым, из чего мной был сделан простой вывод, что это и есть Сергей Петрович, мой непосредственный командир.

— Доброго утра, Сергей Петрович и всему честному воинству, — слегка поклонившись, поздоровался я. — Меня Макар Владимирович направил на службу в ваш десяток.

— Ну здравствуй, сударь молодой. А как тебя по имени величать и слугу твоего? — оглядывая нас, спросил десятник.

— Василий Дмитриевич и мой кошевой Иванко.

— Понятно. Это хорошо, что в мой десяток записали, а то людей маловато, всего шесть детей боярских да два послужильца. Нас здесь четверо на заставе да еще четверо напротив Гремячей башни стоят. Кстати, надо тебе всех представить, — начал поочередно перечислять своих подчиненных Сергей Петрович: — Влад, Алексей со своим послужильцем Акимкой здесь со мной стоят; на втором посту есть Олег, Виктор, Демид с боевым холопом Данилкой; ну и меня для пользы дела можешь звать просто Сергеем. Тут еще целовальник в заставе спит, но его тревожить не будем, все равно их брат каждый день меняется.

После чего десятник подошел и пожал мне руку, то же самое сделали остальные. При этом я постарался лучше рассмотреть своих новых товарищей: Влад был темно-рыжим, с серыми глазами, почти с меня ростом, одетым в простой кафтан слегка выцветшего красного света и серую шапку с собачьим мехом, вооруженный простой саблей и кинжалом; Алексей — русый, с темными глазами, среднего роста, одетый в хороший синий кафтан и того же цвета шапку, обитую беличьим мехом, да носил на боку добротную саблю турецкого типа; Акимка был черен волосами и карь глазами, в простом сером кафтане из шерсти и шапке без меха, а за поясом у него висел боевой топор. После завершения приветствия Сергей начал вкратце рассказывать условия службы:

— Работа несложная, если привыкнуть, — неделю на заставе в посаде сидишь, затем столько же на стенах и в воротах караул держишь, еще седмицу в городе за порядком следишь, а затем упражняемся в боевом умении на поле за городом. Все ясно?

— Да.

— Ну раз ясно, тогда завтра поутру после утренней службы заступаешь на службу сюда. Вроде все пока, можешь идти.

— Извините, мне Макар Владимирович сказал, что вы меня на постой определите.

— Да, чуть не забыл. У нас есть пустые дома или можно с кем-то объединиться, второе дешевле выходит. Чего выбираешь?

— Второе по деньгам предпочтительнее, и у меня есть друг, который в другом десятке служит, могу к нему подселиться.

— Не пойдет. Сотня занимает часть посада, а внутри он делится между десятками — так проще поднимать людей по тревоге, поэтому тебе следует подселиться к кому-нибудь из своих.

— Но я не знаю, с кем я могу объединиться?

— Со мной можешь, — отозвался Влад, — у тебя холоп и у меня один, всего четыре человека. Дом большой, так что места хватит, да еще и конюшня просторная — все лошади вместятся. Ну как, Василий, согласен?

— Буду рад делить жильё с хорошим человеком, — ответил я, заметив одобрительный кивок Иванко.

— Вот и ладно. Сергей, — обратился Влад к десятнику, — я провожу новика до дому, а затем вернусь. Хорошо?

— Иди. Все равно пока делать нечего, люди только днем в город пойдут.

Посад, который занимала сотня, находился между Толокняной и Гремячей башнями. Собственно туда я уже проводил Ждана, но если ему дали дом недалеко от ворот, то наш десяток располагался в середине, именно туда и повел нас Влад. Дом, в котором мне предстояло жить, находился прямо на окружной дороге, ведущей через весь посад рядом с церковью святого Георгия с расположенным рядом небольшим торгом. Купцы здесь торговали в основном хлебом, зерном, кормом для лошадей и дровами, а дабы город не нес убытков, с них регулярно собирали мыто целовальники при поддержке стрельцов. Влад сказал, что так было сделано специально, чтобы мы, дети боярские, не могли пользоваться привилегиями у купцов; в противовес этому дворяне занимаются тем же самым в городе на различных тóргах. Мне показалось, что жить рядом с таким местом весьма удобно: не надо далеко ходить за нужным товаром. А дом оказался, как и сказал Влад, большим: когда-то в нем жил небогатый купец, так что имелся даже просторный погреб, который, видимо, использовался раньше как склад, а также банька, располагавшаяся между избой и конюшней. Влад проводил нас во двор и позвал своего слугу:

— Никитка, иди сюда!

— Уже бегу господин, — сказал выбежавший во двор молодой холоп невысокого роста. — Вы рано вернулись. Что-нибудь случилось?

— Нет, все в порядке. Вот соседей к нам привел — Василия Дмитриевича и его слугу. Вместе жить будем, так что помоги им тут обустроиться.

— Не беспокойтесь, все сделаю. А какую комнату отвести для молодого господина?

— Правую, конечно, в левой-то мы живем. Ну ладно, мне на заставу пора, располагайся, — обратился ко мне Влад. — Вечером еще увидимся, тогда и поговорим.

— До вечера, — ответил я и попрощался со своим обретенным соседом.

После ухода Влада мы прошли в избу, которая была разделена надвое сенями и кухней с одной большой на весь дом печью. Пройдя в правую дверь, я оказался в помещении, освещенном светом, идущим из двух окон, которое теперь было моим, и сразу же увидел стол, стоящий напротив входа, покрытый пылью, скамьи, притороченные вдоль всех стен, изукрашенных узорами паутин, а в ближнем углу располагались какие-то мешки и седло, видимо, принадлежавшее моему соседу. Вошедший за мной Никитка извинился за беспорядок в комнате, сославшись на то, что использовалась она как склад, и начал выносить вещи. Я быстро понял, что оставшийся день пройдет в хлопотах: надо навести чистоту, разложить свои вещи, купить овса для лошадей, а то того, что мы с собой взяли, хватит только дня на два, и, конечно же, не забыть о собственном пропитании, хотя, судя по находящемуся поблизости торгу, это не должно стать проблемой. Смахнув пыль с ближней скамьи, я сел и еще раз оглядел наше новое жилище, подумав о том, что детство мое вольное кончилось, и теперь начинается взрослая жизнь, посвященная, согласно моему происхождению, ратной службе государю нашему. Никому не дано знать, что уготовила судьба, и вот я сидел и думал, куда заведет меня жизненная дорога: к славе или же к скорой смерти, к богатству или разорению (последнее мне виделось более вероятным). Встряхнув головой, я заставил себя отринуть дурные мысли и сосредоточиться на делах, которые мне сегодня предстоят. В конце-то концов, как говорит брат, главное честь свою не уронить, а все остальное прибудет. С этими мыслями я встал и пошел по дороге, которую уготовил мне Бог.

Примечания

2

Четь земельная — приблизительно 0,50 га.

3

Вотчинник — владелец вотчины, т. е. неотчуждаемой земельной собственности. Как правило, вотчинники были родовитыми семействами, владеющими землей многие поколения, что отличало их от большинства помещиков, получавших землю за службу и, как правило, родовитостью они не отличались, однако вотчинники и помещики юридически были приравнены друг к другу.

4

Скиния — палатка, небольшой шатер.

5

Ругодив — Нарва.

6

Новик — в первый раз призванный на службу воин.