Мент. Оперативный простор

Дмитрий Дашко, 2022

Водоворот событий захлестывает Григория Быстрова и выносит его из тихой провинциальной гавани на оперативный простор – в северную столицу. Петроград двадцатых годов. Жизнь бурлит в эпоху НЭПа: энтузиазм народных масс, показная нэпманская роскошь, комсомольцы, чекисты, трактиры, налетчики, извозчики, бывшие офицеры, контрреволюционные заговоры. Где-то тут гуляет Ленька Пантелеев, шалят другие банды и уголовники-одиночки. Милиции есть чем заняться, и Григорий Быстров оказывается во всё это вовлечен. Но главное, что он должен сделать – спасти мужа сестры от ложного обвинения в убийстве. Если оно, конечно, ложное… Книга рекомендована для чтения лицам старше 16 лет.

Глава 7

— Сам ты контра! — разозлился я. — Ствол убери, а то ненароком застрелишь.

— Кто такой?

— Документы в кармане — я же предупреждал, что свой, из губрозыска.

— Поднимите его на ноги, — скомандовал кто-то.

— Сам встану, — буркнул я.

— Вставай, но чтобы без глупостей.

— Да понял я, понял! — ответил я. — Не хватало ещё, чтобы от своих пулю схлопотать.

Мои бумаги уже извлекли на божий свет.

— С документами всё в порядке, — проговорил молодой кудлатый парнишка в будёновке, лихо сдвинутой набекрень. — Товарищ Быстров действительно из губрозыска. Находится в отпуску по ранению. Печать, подпись — всё на месте.

— Что случилось, товарищ Быстров? — спросил второй чекист, мужчина лет сорока. — Вы можете объяснить, кто стрелял, и как вы, а главное — почему, оказались на насыпи?

У него был лёгкий прибалтийский акцент — наверное, латыш. В первые послереволюционные годы их было много в армии — о знаменитых латышских стрелках не слышал разве только ленивый — и в ЧК.

— Сотрудники ГПУ во время проверки документов обнаружили в вагоне первого класса преступника. Скорее всего, это беглый Фёдор Капустин. Он застрелил их и подвернувшуюся под руку женщину. Я находился в этом же вагоне, в другом купе — услышал выстрелы, выскочил в коридор. Завязалась перестрелка. Преступник был не один, у него оказался помощник. Я его убил, но вот Капустину удалось скрыться. Он наверняка ушёл в лес.

Латыш поморщился, выругался на своём языке.

— Надо проверить у других пассажиров, возможно, они видели, куда убежал преступник, и могут описать его внешность, — приказал он парню в будёновке. — А вы, товарищ Быстров, успели разглядеть беглеца?

— К сожалению, нет, — вздохнул я. — Будете искать Капустина?

Чекист огляделся:

— Боюсь, это напрасная трата времени. Считаю, что в данной ситуации организация погони не имеет смысла. Ничего, Капустин от нас никуда не денется. Не он первый, не он последний — найдём субчика!

Немного подумав, он таки высказал мучивший его вопрос:

— А наши товарищи — точно убиты или есть надежда, что кого-то лишь ранило?

— Не успел проверить. — признался я.

— Ковин, — подозвал латыш к себе ещё одного сотрудника ГПУ. — Найди в составе среди пассажиров врача, пусть срочно идёт в этот вагон.

Ковин оказался расторопным сотрудником. Через пару минут появился доктор — полный мужчина с румяным лицом добряка.

Одному из чекистов повезло, его ранило, однако само ранение вызывало у врача серьёзное беспокойство.

— Я, конечно, сделаю всё, что в моих силах, но раненого необходимо срочно отправить в госпиталь, — засуетился доктор.

— Мы высадим его на ближайшей станции. Ковин, скажи машинистам, пусть трогаются, — распорядился латыш.

— Удалось опознать пособника? — спросил я.

— Документы у него, скорее всего, липовые. Когда приедем — сделаем фотографию и разошлём для опознания. Вам, товарищ Быстров, огромное спасибо от лица ГПУ, — Латыш протянул руку для пожатия.

— Одно дело делаем, — улыбнулся я.

Похвала чекиста была мне приятна.

— Может, перейдёте к нам из губрозыска?

— хитро прищурился чекист. — Понимаю, что ваше начальство вряд ли отпустит столь ценного сотрудника, но мы что-нибудь придумаем.

Я невольно улыбнулся, вспомнив, как совсем недавно меня «сватал» Кравченко. Правда, если тогда это был явный развод, рассчитанный, что я, будучи окрылённым такой перспективой, плюну на принципы и сдам своего начальника. Этот чекист, в отличие от Кравченко, говорил на полном серьёзе.

— Спасибо за доверие, товарищ…

— Маркус, — представился чекист.

— Большое спасибо за доверие, товарищ Маркус, но пока, к сожалению, не могу принять ваше предложение. Я чувствую себя на своём месте в уголовном розыске и пока не планирую ничего менять.

— Жаль, — разочарованно протянул латыш.

— Но я всё-таки буду иметь вас в виду. Возвращайтесь к себе в купе, товарищ Быстров. Вас уже наверняка заждались ваши спутники. Дальше мы справимся сами.

В купе меня встретила встревоженная донельзя Катя. У неё были заплаканные глаза.

— Не сердись на меня, сестрёнка, — кающимся тоном проговорил я. — Иначе было нельзя.

— Ну почему?! Почему?! — простонала она.

— Помнишь, ты говорила про своего мужа, что он — человек чести?

Катя кивнула.

— Так вот, — продолжил я, — для меня тоже честь — не пустой звук.

— Боже мой! — воскликнула она. — Как всё-таки сложно с вами, мужчинами!

— Твоя правда, сестрёнка, — я поцеловал её в лоб.

— С другой стороны, будь мы другими, ты бы не любила ни Александра, ни меня, — добавил я. — И не переживай, я под пули подставляться не собираюсь. У меня ещё слишком много дел…..Поезд медленно подходил к конечной станции — Петрограду.

«Не изменяя весёлой традиции, дождиком встретил меня Ленинград». Мама очень любила эту песню: она родилась в Питере и передала мне свою любовь к городу на Неве.

«Только там я чувствую себя дома», — порой говорила она, особенно после того, как папы не стало.

В шестидесятых — начале семидесятых мамина семья жила в старинном доме на улице, которая в советское время носила имя британского социалиста Джона Маклина. Потом проспекту вернули дореволюционное название, теперь это Английский проспект. В те дни, когда мне удавалось посетить Питер, я приходил к этому дому и пытался представить себе их жизнь: как они собирались возле огромной печи, как мама ходила в школу, как случайно встретилась на улице с папой. Потом были институт, переезд в другой город, рождение меня… Мама всю жизнь мечтала вернуться в Питер и навсегда. К сожалению, ей было не суждено умереть на родине. После того, как её не стало, я часто с тоской думал о том, что не смог выполнить желание дорогого мне человека, мамы…

И вот я подъезжаю к городу её мечты. Правда, до появления на свет моих родителей ещё целых тридцать лет, и это не тот Ленинград, где они росли. Не тот город, по улицам которого бродили мы с дедушкой, любуясь шедеврами архитектуры, лакомясь вкуснейшим ленинградским эскимо на ходу или жадно поедая шарики мороженного, политого сиропом, в подвальных питерских кафе на центральных проспектах.

Прежним осталось одно — погода. И в полном соответствии с той песней, Ленинград, то есть сейчас Петроград, встречал прибытие нашего поезда сильным дождём. Небо было затянуто тучами, отчего всё вокруг красилось в серый и потому мрачноватый цвет. Ветер грохотал на крышах, норовя оторвать водосточные трубы. Повсюду, куда ни кинь взгляд, была вода. Она стояла на булыжных мостовых, громко переливалась в канализационных колодцах.

Люди пересекали улицы короткими перебежками. Зонты были бесполезны — ветер мял и ломал их как пластилиновые.

И тем не менее у меня на душе было хорошо. Я тоже ощутил, что нахожусь дома, почувствовал незримое присутствие мамы, отца, бабушки и дедушки, тех моих родных, что когда-то не пережили страшную блокаду, что рыли окопы и траншеи, сражались, чтобы прорвать немецкое кольцо. Они сделали всё, чтобы страна победила, чтобы родилось поколение наших пап и мам, чтобы появились на свет мы.

Я вдруг ощутил себя пигмеем на фоне их подвига. Слёзы едва не выступили у меня из глаз.

— Ты чего застыл как столб? — толкнула меня в спину Катя.

— Просто задумался. Давно не был тут, будто целую жизнь, — сказал я правду.

— Не зевай! Побежали к вокзалу, переждём дождь там, — сказала сестра.

Основной поток пассажиров тёк в направлении красивого здания вокзала. Под его крышей действительно можно было пересидеть, покуда капризная питерская погода сменит свой гнев на милость.

Ноги и одежда промокли, покуда мы попали с перрона внутрь роскошного строения, ещё не успевшего растерять дореволюционный лоск.

Тут было темно и шумно. Звуки голосов сотен людей сливались в монотонный гул.

— Я замёрзла, — пожаловалась Катя.

— Навестим буфет, — предложил я.

Полцарства за чашечку кофе и эклер!

Людей здесь было намного меньше, чем в коридорах и залах ожидания вокзала. Мы без особого труда разыскали свободный столик. Когда я пошёл делать заказ, стало ясно — почему. Цены были заломлены просто безбожно.

Но мне слишком хотелось выпить чего-нибудь горячего, и скрепя сердце я всё же купил нам и кофе, и пирожных. Гулять так гулять!

— Жора, ты наверное сошёл с ума! — покачала головой Катя. — Здесь ведь так дорого!

— Ничего, — сделав вид, что мне всё «по барабану», отмахнулся я. — Могу себе позволить.

Она фыркнула.

— Видела я, как ты живёшь — костюм и тот с чужого плеча! А туда же… гусар! — насмешливо добавила она.

Мне тоже стало смешно после её слов. Я даже пропустил мимо ушей старорежимного «гусара», хотя прежний Быстров вполне мог на него среагировать.

Мы допили кофе. Покидать тёплое помещение буфета и выходить на холодную сырую улицу не хотелось.

Внезапно в помещении заплясали солнечные зайчики. Я выглянул в окно. Дождь прекратился, привокзальная площадь начала оживать и заполняться народом.

— Кажется, нам пора, — произнёс я.

Катя вздохнула.

— Знаешь, если бы не тот кошмар, что творится с Сашей, я бы сидела тут с тобой целую вечность, — призналась она.

— Мне тоже хорошо с тобой, сестрёнка. Однако труба зовёт. Каков план действий?

— Сначала едем ко мне. Я переодену тебя во всё сухое — у тебя такое же телосложение, как у мужа. Думаю, кое-что из его вещей тебе подойдёт. Как поступать дальше — тебе видней.

— Поговорю со следователем, а там будет видно, — сказал я.

Козырь в виде рекомендательного письма, я хотел использовать только на крайний случай.

— Будет непросто, — предупредила Катя.

— Он упёртый как баран. Видит во всех врагов народа и руководствуется исключительно революционной целесообразностью так, как её понимает. Сама себе удивляюсь, как не убила его вот этими руками!

— Правильно сделала, что не убила, — усмехнулся я. — Тогда мне бы пришлось выручать из тюрьмы сразу двоих родственников.