3
…пытается избежать опасности…
А вот и — о проклятие! — анатомированные органы, части скелета, почернелые беззубые черепа, отвратительные своей замогильной гримасой, подвешенные человеческие утробные плоды, сухие и скрюченные, выставленные напоказ несчастные крошечные тельца с пергаментным лицом и бессмысленной жалкой улыбкой. А эти круглые стеклянные золотистые глаза — глаза совы с выцветшим оперением, которая соседствует с аллигатором, гигантской саламандрой, ещё одним важным герметическим символом. Страшная рептилия как бы выплывает из темноты — цепь позвонков на низких толстых лапах, тянущая вверх костистую пасть с жуткими челюстями.
♂ Край мира
Здесь очень красиво. Закаты. Кофейный вечер подбрасывает теплыми ладонями пригоршни алмазных звезд. Восходы. Песня утреннего ветра с запахом ультрамарина: соль, йод, морская тайна. Жаркие ослепительные дни, а после вечерние облака снимают апельсиновую кожуру с солнца, и оно падает за горизонт. Здесь белыми черточками в небе — чайки, и белыми треугольниками — паруса в заливе. А ночью всё заполняется шепотами и страстью, в кафе зажигают свечи, и мы на дне огромного водоема, в котором отразились звезды. Край Мира.
Единственное, что напоминает о континентальной жизни — всё те же новости. Привычные, навязчивые, всепроникающие.
— Здравствуйте, — говорит улыбчивый телеведущий, а потом добавляет тревоги в голос, — в префектуре Канагава тайфун повредил энергоблок атомной станции Хаконе-1. Экологи ООН оценивают размеры катастрофы.
Потом идет заставка. Минута подарена вам фирмой Ролекс. Затем новости из мира искусства и премиальных лауреатов. И снова кадры разрушенного энергоблока, вереница беженцев, вперемешку с рекламой шоколада. И кое-что ещё.
— Специальное средство, уменьшающее воздействие радиации на организм! Безопасно для всех возрастов! Если вы сделаете заказ сейчас, мы подарим абсолютно бесплатно набор респираторов и индивидуальных дозиметров! Спешите…
Наверное, кто-то спешил. Тот, кому это казалось нужным.
— Провинция Канагава… Радиация… Зачем же такое рекламировать на весь мир? — спросил кто-то из посетителей бара, совершенно разомлевших от жары.
— Реклама — потому что вещание со спутника. Переключите на спортивный канал, — ответил такой же умиротворенный голос.
— Но эта провинция далеко? — спрашивает Леди с белыми, будто шелковыми, волосами.
— Очень далеко, — отвечает её мужчина, — пожалуй, можно выпить текилы…
Девушка в накидке из тончайшей ткани разносит лимонад и алкоголь. Покачивает бедрами. Маленькими айсбергами бьются о стенки бокалов кусочки льда. Пить алкоголь в жару — чистое безумие. Но жара делает всех безумцами. Со стороны бархатных пляжей — детский смех и жужжание водных скутеров. В перерыве между раундами боксерского поединка идет реклама. Снова что-то необходимое. Важные вещи, о существовании которых мы не догадывались всю предыдущую жизнь.
Потом экскурсия на яхте. Паруса глотнули ветер и помчали кораблик к сердцу Океана. Ловля рыб. Фотографии. Улыбки топлес. Шампанское под шоколад и кусочки пармезана. Кофе-шейк с тропическими сладостями: авокадо, манго, бананы в кокосовом кляре. А ночью — прикосновения к вечности. Млечный путь подобен сияющей ленте, опоясывающей небо. Звезды падают неслышно и неожиданно. Никому не успеть загадать желание.
Третий день прогулки. Капитан взволнованно спорит с кем-то по рации. В волнах тело мертвого дельфина. Потом сразу десяток мертвых дельфинов. В вечерние краски вплелся странный отзвук колышущегося сиреневого цвета. Будто северное сияние у самого горизонта. Капитан сказал, что нужно возвращаться, и долго пил виски. Ночью было много падающих звезд. Наверное, дюжина в секунду, как праздничный фейерверк.
Когда яхта подошла к причалу, её никто не встречал. Побережье оказалось пустым. Лишь в кафе у самого пляжа бармен вглядывался в телеэкран, и путешественники с яхты перебрались к нему за столики.
— Здравствуйте, — диктор не улыбался. — Разрушениям подверглось большинство стран. Растет уверенность, что все виновные в развязывании конфликта в скором времени получат по заслугам. Через две минуты прямой репортаж из Лондона, а пока мы прерываемся на рекламу…
Бармен тряс головой и на все вопросы говорил одно:
— Край Мира. Это Край…
Он наливал всё подряд, без разбора: коньяк, текилу и виски. Он смешивал с мятным ликером джин и горький абсент. Бездумно подкидывал шейкер, в котором плескались водка и другая водка. На большом подносе высилась горка чипсов и крекеров. Всё, что можно было наскрести из закусок.
— Сейфы для хранения ценностей! Ни взлом, ни кража! — доносились рекламные слоганы. — Выдерживают температуру свыше тысячи градусов! Даже находясь неподалеку от эпицентра…
Пошли кадры с лондонских окраин. Подобраться ближе, чем на десять миль, к останкам мегаполиса было невозможно. В кадр попало гигантское облако-гриб. Оно завораживало и вселяло чувство безысходности. Оно было красиво, как осенняя листва, которой никогда уже не стать живой.
— Боже! Что это? — вопрос без ответа. Бармен трясет шейкер. Микстура для конца света. Принимать по две рюмки до полного исчезновения иллюзий.
— Эту минуту вам дарит Ролекс!
Интервью с представителем ООН не даёт никакой ясности. Снова картинка взрыва над Лондоном. А потом над другой столицей.
Кто-то кинулся к отелю. Паковать вещи. Звонить. Заказывать билеты. Делать кучу ненужных дел. Вечер уже не был кофейным. Багряный горизонт, рябь по зеркалу залива, будто где-то топнул ногой великан. В телестудии на карте гасли огоньки, обозначавшие уцелевшие города.
— Мы прерываемся на рекламу, не переключайте канал! — и после нам советовали приобретать консервы, что хранятся едва ли не вечность. — Если вы сделаете заказ сейчас, мы подарим абсолютно бесплатно набор респираторов и индивидуальных дозиметров. Спешите! Резервуары для питьевой воды… Остерегайтесь подделок… — по экрану тоже прошла рябь. Неведомые великаны добрались до спутниковой связи. И вскоре остался только голос. — Прослушайте эксклюзивное интервью с представителем ООН при штаб-квартире НАТО…
— Кто правит миром? — недоумевала Леди с шелковыми волосами.
— Террористы, вот кто! — резонно отвечал не успевший как следует загореть мужчина. — Из-за них все беды. Мы просто ответили ударом на удар, иначе и быть не могло. Или нанесли превентивный удар. А потом кто-то ещё ответил своим ударом. Там подключились другие. Чёртовы ублюдки!
Утром в заливе не оказалось океана. Только грязный карьер с заваленными на бок беспомощными яхтами среди груды водорослей. Мёртвые яхты и мёртвые чайки. С неба сыпался пепел. Диктор сказал, нетронутыми остались десять процентов обитаемого пространства.
— Десять процентов? Так мало? — заплакала Леди с шелковыми волосами.
Диктор сказал, последние города ждут удара, система оповещения передала, что ракеты вышли на цель, а мы прерываемся на рекламу, не переключайте канал.
В прибрежном отеле с отчаянным звоном вылетели стекла, выбитые горячим воздухом, и пролился нестерпимо яркий свет.
♀ Бремя автора
«На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стена осталась стоять среди развалин. Из этой стены говорил последний одинокий голос, солнце уже осветило дымящиеся обломки, а он все твердил:
— Сегодня 5 августа 2026 года, сегодня 5 августа 2026 года, сегодня…»[16] — внезапно громко продекламировал он и захлопнул книгу.
— Опять? — она подняла голову от вязания.
— Опять, опять, опять, снова, снова, снова! — раздраженно выкрикнул он, вскочил и стал мерить шагами комнату. Старые половицы жалобно заскрипели.
— Ну и что в этом такого… — миролюбиво пожала плечами она.
— Что? А то, что как только я что-то придумываю, как только придумываю что-то хорошее, красивое, замечательное, как уже оказывается, что это не только придумано, но и написано, и хуже того, опубликовано!
— Все уже украдено… до нас… — рассеянно сказала она, пересчитывая петли.
— Да, до нас! Точнее, до меня!
— Но насколько я помню, когда-то это мало кого останавливало. Вспомни, сколько исков было по поводу плагиата, судов, скандалов…
— Мало кого, но не меня. Я никогда так не мог — и не могу сейчас. Тем более, сейчас!
— Почему тем более? Почему тем более — сейчас?
— Не знаю. Не знаю, не знаю, не знаю… — он схватился за голову. — Просто не могу. Просто знаю, что так сейчас нельзя. Нельзя.
— Но кто об этом говорит? Кто сказал, что нельзя?
— Я сказал.
— Никто не узнает, даже если ты напишешь «Одиссею»!
— Ты плохо меня знаешь. «Одиссея» никогда не была моим любимым произведением.
— Ну, не ее, так что угодно, — она снова пожала плечами. — Хоть перескажи сказку о Спящей Красавице! Причем теми же самыми словами. Никто, никто, никто ничего не узнает!
— Зато об этом буду знать я. Я! Я буду знать это! Я — самый привередливый свой читатель. Я буду знать и не смогу простить себя за это!
— Тяжелое бремя автора, — усмехнулась она, начиная новый ряд.
— Именно так, — кивнул он. — Именно так.
— Но когда же автор разрешится от бремени?
— Когда он поймет, что ребенок не родится мертвым.
Она покачала головой, думая о чем-то своем:
— Не «поймет», не «поймет»… а «начнет надеяться»… Но эта надежда… эта надежда…
Она резко замолчала и склонилась над вязанием, пряча лицо.
— А у меня нет даже надежды! — он стоял к ней спиной и ничего не заметил. — Я вижу, вижу, вижу… Все дети уже родились, но у других. У других!
Она помолчала. Затем глубоко вздохнула.
— Но зачем тогда все это? Зачем тогда тебе писать? Зачем тогда пытаться найти что-то новое?
— А вот ты? — повернулся он. — Зачем ты вяжешь? Я же знаю, я же видел, что ты распускаешь петли, как только приближаешься к окончанию.
— Вот потому, что «Одиссея» никогда не была твоим любимым произведением, поэтому и не понимаешь.
— Я не настолько темен, чтобы не знать ее, даже если и не люблю. Пенелопа распускала ткань, чтобы оттянуть время до появления Одиссея. Она ждала его. И не хотела уступать женихам. А ты?
— Я тоже жду.
— Кого?
— Людей.
— Зачем?
— А зачем Пенелопа ждала Одиссея?
— А кому ты не хочешь уступать?
Он не ответил.
— Призраки, призраки, призраки… — тихо сказала она. — Даже сейчас все эти призраки авторов. Даже сейчас…
Он не ответил.
— Никто не узнает, — сказала она. — Они не узнают. Другие не узнают. Никто. Ничего. Не узнает.
— Я знаю, — печально сказал он. — Я знаю. Я знаю, что просто не успел это придумать. Они — успели. А я нет. Я опоздал придумать. Просто опоздал.
— Придумай заново. Придумай чуть по-другому. По-другому.
— По-другому я не могу. Я придумал именно так. Тоже — так.
— Но почему не хочешь попробовать иначе?
— Потому что иначе — это не так, как я хочу. Не так, как я хотел с самого начала. Не так, как я придумал в первый раз. Это будет мертвое, мертвое с самого начала.
— Но даже если ребенок… мертв… его же все равно нужно… извлечь, — с трудом, запинаясь, сказала она.
— Мне негде хоронить своих мертвецов, — ответил он.
— К твоим услугам весь мир.
— Я не могу, — покачал головой он. — Может быть, раньше… Но сейчас — не могу. Сейчас — нельзя.
Она промолчала.
Он вышел на балкон.
С высоты двадцатого этажа город казался игрушечным макетом, позабытым заигравшимся неряшливым ребенком. Где-то там, в деревьях, нервно щебетали птицы, кто-то, — ему не было видно, наверное, собака, — мелкой вальяжной трусцой перебегал дорогу, а с севера, заслонив собой уже почти все небо, шла огромная черная туча.
— Будет ласковый дождь, будет запах земли.
Щебет юрких стрижей от зари до зари, —
медленно произнес он.
Туча надвинулась над головой, вплотную, кажется, еще чуть-чуть, и она расплющит здание, сомнет его, вдавит в землю.
— И ни птица, ни ива слезы не прольет… —
тише сказал он, спрятав за вздохом следующую строчку.
Крупные капли ударились о перила перед ним, забарабанили по мостовой внизу. Он скорее понял это, чем услышал или увидел. А потом весь мир вокруг исчез за плотной и грубой занавесью ливня.
Он стоял еще долго.
И молчал.
Потом шепнул совсем тихо, словно боясь разбудить кого-то:
— И весна… и Весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет…[17]
И ушел обратно в дом.
* * *
Ливень шел всю ночь.
Грунтовые воды поднялись, и без того дышавшая на ладан арматура не выдержала. Фундамент лопнул, разорвавшись на десятки частей, словно что-то, доселе спящее в его недрах, проснулось и растерзало его.
Миллионы трещин покрыли странно прекрасной сеткой бетонные панели. А потом расцвели гигантскими черными цветами.
И дом, в одной из сотен пустых квартир которого уже сорок лет жили двое последних оставшихся на Земле людей, рухнул.
* * *
На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стена осталась стоять среди развалин. Из этой стены торчал одинокий, обугленный до клочка, листок бумаги, и когда его осветило солнце, то можно было прочесть, — если бы остался кто-то, кто мог прочесть! — одно-единственное слово:
«сегодня…».
