Глава 5
Итак, дорогие читатели, если Вы можете сказать, что произошло дальше, то, Вы удивитесь, а может, нет. Впрочем, проверти себя, догадливы Вы или нет. Я знаю, что произошло в эту ночь, и сейчас расскажу об этом. Итак, начнем.
Ночь стояла над Москвой, тихо и мирно желтая луна озаряла мрачную землю России. В поселке все спали. Казалось, что ничто не предвещало беды. Но неожиданно этот покой нарушил рев автомобиля. Мотор затих так внезапно, как и возник. Затем скрипнула калитка и, через несколько минут тяжелые шаги подошли к двери. Опрели ее, и вошли в дом. Это было не кто иная, как Прасковья. Она ежа в машине Лагужиной, каким то образом поправила свое здоровья, и, придя в чувства, приехала домой. Это было неожиданным и скверным поступком. Она прошла в дом, осмотрев несколько комнат и не найдя мужа, оно разделась и легла в кровать, где почивали Григорий и Марфа. Она была уверенна, что в доме никого нет, но она ошибалась. Ей что-то мешало уснуть, что-то большое и огромное. Два объекта, что лежали возле нее. Она испугалась, и запаниковала. Она вспрыгнула с кровати, напугав при этом спящих, подбежала к выключателю, и включила свет.
Она сразу отрезвилась, видя в постели своего мужа, с какой-то женщиной. Но через секунду она сумела различить женские контуры Марфы. Она узнала б ее из тысячи других женщин. Она ее узнала.
Марфа сидела нагой в кровати и, тряслась от ужаса испытанно только что. Григорий же спокойно надел халат, вытащил из портсигара папиросу, со стола спички и закурил.
— М-м-мне-е-е… то-ж-же. — Заикаясь, попросила она.
Тот дал ей, что она просит, и сказал, обращаясь к Прасковьи:
— Так до смерти напугать можно. — Он выдержал паузу и холодно добавил. — Тебя стучаться не учили?
— Отстань от нее. — Сказала Марфа. Она уже пришла в себя и, могла здраво мыслить.
Придя в себя, Прасковья жестко спросила:
— Что здесь происходит?
— Ничего не происходит. Ответил спокойно Григорий. — Мы тут спим.
— Вижу, что спите. — Оскалилась Прасковья. — С кем? — Строго спросила она, и указав рукой на Марфу строго воскликнула. — Что с ней?! С этой сукой?
— Я не сука! — Возразила Марфа. И на ее лице появилась недовольство. Она затянулась сигаретой.
— А кто же ты? — И она вы ругнулась. — СУКА!!!
Этого Григорий не смог стерпеть. Он не привык, чтобы в его доме ругались, тем более, он не мог позволить, чтобы дело дошло до драки. Он подошел к Прасковьи, и, взяв ее за руку, попросил успокоиться, и пообещал ей все объяснить. В частности он сказал:
— Знаешь, я понимаю твои чувство ко мне, и, — он указал рекой на Марфе, — этой женщине.
Прасковья неиствовала.
— Марфе, ты хотел сказать?!
Григорий не был удивлен, что она знает это имя, он продолжал.
— Да, Марфы.
Заметив, что Григорий не удивился, Прасковья потребовала с него ответ:
— Сколько времени это продолжается?
Тот с насмешкой, или иронической улыбкой посмотрел на нее, затем на Марфу, сказал:
— Вряд ли ты мне поверишь.
— ГОВОРИ.
— Сегодня первый раз.
Прасковья ехидно улыбнулась. Сказала, глядя ему прямо в лицо:
— НЕ ВЕРЮ!!! Я тебе не верю. А с тобой сука. — Обращалась она к Марфе. Я с тобой разберусь. — Затем она повернулась и выйдя из комнаты, закрыла за собой дверь. И Марфа бросила с иронией вслед:
— Конечною.
— Заткнись.
Марфа встала с кровати, оделась. Она уже жалела, что переспала с ним. Но с другой стороны никто из них не знал, что она придет сегодня. Хотя она забыла, что это ее дом, и прийти могла в любой момент. Она спросила:
— Что с нами произошло?
Тот к ней повернулся, подошел твердо сказал:
— Стерва.
Та залепила ему горячую пощечину.
— Я НЕ СТЕРВА. — Заявила она и вышла из комнаты.
Григорий подошел к окну, теряя ладонью щеку, и о чем-то размышлял. О чем он нам поведает позже. А сейчас мы оставим его наедине с собой, и вернемся к женщинам.
Итак, Марфа вошла в кухню, и увидела Прасковью, сидящую за столом, с начатой откупоренной бутылкой самогонки. Увидев Марфу, та недовольно фыркнула:
— Ты, чего надо?
— Поговорить.
— О чем?
— О нас.
— И? — Пристально глядя на Марфу, Прасковья прошипела. — Незачем, все и так ясно.
Марфа подошла к столу, налила себе стакан полной до краев самогонки, выпила ее, села рядом, сказала:
— Ты меня все-таки выслушаешь.
— Зачем. — Бросила та. — Все и так ясно.
— И что тебе ясно?
— Он мне. — Снова говорила она. — Я это ему никогда не прощу.
Марфа понимала ее чувство, может она также себя вела, если б застала своего мужа в пастели в объятиях другой сволочи-женщины, если застала ее в постели со своим мужем. Впрочем, каждая из женщин повела бы себя по-разному. Кто знает, как бы повела б себя Прасковья, будь она трезва? Это нам не известно.
— Хорошо. — Согласилась Марфа с Прасковьей. — Будь по-твоему. Он тебе изменил. Но скажи сама себе, ответь на простой вопрос; — почему, он изменил тебе, в ком причина? Может не в нем, а в тебе? — Задала Марфа вопрос Прасковьи, на которой она не смогла ответить. — Что, не можешь ответить?
— Согласна. — После некоторого раздумья согласилась она. — Я плохая жена, и женщина в том числе. — Она снова налила стакан самогонки и залпом выпила ее. — И? — Задала Прасковья вопрос Марфе.
— Что и? — Не поняла та, что Прасковья имеет в виду.
— А он сам виноват! — Как бы оправдываясь перед самой собой, говорила Прасковья.
Марфа осторожно спросила:
— Что ты имеешь в виду?
Прасковья жестоко рассмеялась, как будто, да впрочем может и в заправду, она впала в истерику. Она дико рассмеялась, она говорила:
— Ты, сука. Какая ты сука. Мало того, ты переспала с моим мужем, ты еще говоришь, нет, утверждаешь, убеждаешь меня, что я же в этой измене виновата. Ну ни сука же ты после этого?
Марфе нечего было возразить, ведь она знала, что Прасковья права. Она хотела лишь поговорить с ней о происшедшем, а вышло действительно так, как будто она убеждала ее в своей непричастности к произошедшему в спальне, хотя разговаривала она с ней там так, как будто она была женой Григория, а Прасковья Филипповна влезла в постель в качестве любовнице ее мужа. Да, ситуация.
–…Это дело я так не оставлю. — Продолжала неиствовать Прасковья. — Ты узнаешь меня, узнаешь, на что я способна…
Марфа с интересом спросила:
— И что же ты мне сделаешь?
Прасковья на секунду задумалась. Она не знала что она сделает, или просто исчерпала свой словарный запас, а может приступ гнева прошел, она не понимала, и не найдя что ответить сказала:
–…Не знаю, еще не решила. — Тут она успокоилась, пришла в себя, и мотнув головой сказала. — Что это со мной? Она не понимала, что с ней сейчас было. Она не помнила ничего из того что с ней произошло. Она спросила. — Что я говорила? Не помню.
Марфа недоуменно смотрела на нее. Она, то же не понимала, что сейчас было с Прасковьей. Ей было одно объяснение, ее поведению, (БЕЛАЯ ГОРЯЧКА). Да, она. Больше нечего. Марфа спросила:
— Ты хорошо себя чувствуешь?
Прасковья ответила:
— Хренова.
Марфа понимала, что с Прасковьей что-то не так. Она конечно понимала, что без больницы здесь не обойтись. — «Но не сейчас решила Марфа. Сейчас образумить, я ни в чем не виновата. Я просто… — Она запнулась, ей нечего было сказать в свое оправдание. — Что делать, когда просто хочется мужика?! Это больно, когда видя этого мужчину, видишь, что он страдает. Женское сердце ранимо, и оно не может безучастно смотреть, как мужчина страдает, и она решает спасти его. Такая и я, как все женщины, или их большинство, не может устоять перед мужчиной. Красивым и несчастным. Ох, как нам женщинам это знакомо. Чувство сострадание. Только как не мы можем понять их, мужчин, жаль, что они нас не понимают, так как понимаем их мы, женщины. Жаль». — Она спросила:
— У тебя это раньше бывало?
— Что? — Не поняла Прасковья.
— Твои приступы. — Пояснила Марфа. — Приступы, после которых ты ничего не помнишь?
Прасковья сказала совершенно уверенно.
— Нет.
— Ты уверенна?
— Абсолютно.
— Хорошо. — Успокоилась Марфа. — А то я бы, то подумала что…
— Что? — Перебила Марфу испуганная Прасковья. — Что подумала?
— Что у тебя белая горячка. — Сказала Марфа и пояснила. — Ее первоначальная стадия.
От этих слов Прасковья сделалась бледной как смерть. Дело в том, что она знала, что такое чума, чахотка, белая горячка, тиф, и многие другие заболевания свирепевшие в то время. Она спросила с чувством глубокого беспокойство:
— Ты уверена в своих словах???
Марфе было что сказать, но она задала один вопрос:
— Ты давно пьешь горькую?
Та задумалась.
— Около двух лет. — Сказала она и тут же поняла.
— Ты думаешь что???
— Совершенно верно. — Подтвердила Марфа и утвердила. — Я уверена. Это алкоголь.
Прасковья неиствовала.
— Какая сука эта Лагужина!!! — Кричала она. — Я к ней со всей душой, а она… — Злилась на себя Прасковья. — Эта сука…
И тут Марфа неожиданно спросила у Прасковьи:
— А откуда ты сейчас приехала?
Прасковья на секунду задумалась и машинально сказала:
— Не помню.
Она действительно не знала, откуда она приехала, она не знала ничего из того, что она должна была помнить. Она помнила лишь то, что после пивнушки, она села в машину Лагужиной. На этом ее воспоминания обрывались. Дальше пустота. Прасковья испугалась, испугалась того, что за все это время она никогда не слушала своего мужа. А он был прав, когда говорил, что Лагужина ей не компания. Она встала со стула и побежала в спальню, в спальню, просить у Григория прощенье, прощенье за все то горе, которое она ему причинила. Но ее труды были тщетны. Вбежав в спальню, она не обнаружила никого, лишь записку оставленном Григорием, лежащею на той же, но уже застеленной кровати. Я напишу ее полное содержание, без сокращений. Вот ее содержание.
Записка.
Прасковья, моя жена. Я устал от твоих споик и дружбы с этой Лагужиной. Я оставляю тебя, Надеюсь, что с ней ты будешь счастлива. Что касается нашей дочери, то я ее забираю. Я не хочу, чтобы она росла в обстановке никак не востребованном ее детской психикой. Досвидание, Григорий.
Прасковья, дочитав записку, ничего не сказав, обернулась к двери. Она даже не заметила, как записка выскочила из ее рук, и плавно опустилась на кровать. В эту минуту, она никого ничего не хотела слушать и видеть. Она только знала одно, ее бросили, бросили за то, что ей изменили. Она, конечно, знала, что она не подарок, и все-таки? Она не понимала, почему произошло так и не как иначе. Она видела перед собой зашедшую в спальню Лагужину. Прасковья не понимала, откуда она взялась. Она видела перед собой лягушачью морду, насмешливою и надменную улыбку. Все то, что можно увидеть, всю мерзость в человеке, особенно когда он пьян, она видела сейчас в Лагужине. Она со злобой, скоробившись прошипела:
— Ну что, довольно?
Но та лишь дико смеялась. У Лагужиной не было ни чувство жалости, ни чувство сострадание, ничего, что присуще человеку.
— Пропусти. — Потребовала Прасковья. — Пропусти, а не то пожалеешь!
Лагужина стояла у входной двери и массой своего тело затмевала проход. Она с превосходством заявила:
— И что ты сделаешь? — И она пуще прежнего, дико рассмеялась.
И тут произошло то, что Лагужина не могла никак ожидать. Да и Прасковья то же была в недоумении. Чья-то неведомая сила схватила Прасковью, и бросила в сторону двери, где стояла Лагужина. Прасковья не зная как, пролетела сквозь Евдокию Жаловскую и, вылетев в дверь, она очутилась в каком-то пространстве, пространстве, невесомом состоянии своего тело. Ее мозг отяжелел, будто что-то неведомо сильное и тяжелое сдавило ее мозги. Клаустрофобия, подумала Прасковья, и решила, сама, и удивилась, откуда она знает это слово; клаустрофобия? — Что это со мной? — В ужасе думала Прасковья. — Что со мной произошло? Я мертва?
«НЕТ, НЕ МЕРТВА». — Сказал чей-то голос в ее подсознании.
— Кто ты? — Испугано спросила Прасковья. — Я сплю?
«НЕТ, ЭТО НЕ СОН».
Прасковья настороженно спросила:
— Кто ты? — И услышала неожиданный ответ.
«Я, ЭТО ТЫ, ТЫ, ЭТО Я».
Прасковья не понимала смысла этих слов. Ей казалось, что она в иной ром реальности, измерение «Х2Z124». Так называли это измерение люди, которые верили в лучшей мир, чем этот.
— Не понимаю?
«ПОЙМЕШЬ. — Сказал кто-то. — ГОТОВА?»
— Готова к чему? — Не понимала Прасковья. Но голос лишь сказал:
«ПОЕХАЛИ».
И в эту самую секунду Прасковья почувствовала, что невесомость исчезла, и она с огромной, неведомой скоростью, полетела вниз. Ее голова стала еще тяжелей, и она почувствовала нестерпимое головокружение. Она в эту минуту стала вспоминать все то, хорошее и плохое, что она сделала в жизни. И оказалась, что она не могла похвастаться ничем, кроме похождения с Лагужиной по злачным местам. И тут, вдруг, головокружение исчезло, в голове появилась прохлада, а затем полная пустота обоих полушарий. И к удивлению Прасковьи, вся эта пустота и головокружение исчезло. В голове появились мерцающие картинки, которые соединялись меж собой, и Прасковья увидела что-то, что было присуще лишь ей одной. Она блаженствовала. И ужасалась. Ужасалась оттого, что ей было велено.
Это был полет, да это был полет. Он показал Прасковьи, что такое есть страх. Что она видела тогда, я не знаю, на этот вопрос она мне всегда отвечала. — То, что я там видела это лично для меня. Одно скажу; жизнь, это крупица нашего сущего. — Эти слова я тогда не понимала, но, в зрелом возрасте, когда уже я прожила свою жизнь, я стала понимать, что она имела в виду. — Итак, в какую-то секунду, Прасковья почувствовала, что она упала в пустоту, и приземлилась, в страшном головокружении, и потере ориентации. Она слышала чьи-то голоса, и тут, откуда ни возьмись она услышала до боле знакомый голос Григория, своего мужа:
— Очнулась? Что за жена? — Злился он. — Не жена, а сплошное наказание.
