Николай Ленин. Сто лет после революции. 2331 отрывок из произведений и писем с комментариями

Дмитрий Галковский, 1997

Несмотря на назойливую советскую пропаганду, Ленин наименее известный политический лидер XX века. В этой книге собраны подлинные цитаты из обширного ленинского наследия, впервые дающие адекватное представление о его мировоззрении, способе мышления и аргументации, а также о его человеческих качествах. Книги, статьи и письма Ленина никогда не были для него способом самовыражения, но всегда преследовали определенную политическую цель. Читать их подряд трудно даже специалистам. Настоящее издание является подробным хронологическим конспектом, позволяющим соединить ленинскую мысль в единое целое. Книга снабжена подробным именным указателем.

1. Инкубация

(1889 — 07.1900)

От автора

Известие об аресте и казни Александра Ульянова — члена уважаемой в городе фамилии — произвело на жителей Симбирска (небольшого городка с 30-тысячным населением) впечатление разорвавшейся бомбы. Ульяновым объявили бойкот, они были вынуждены спешно, в течение месяца, уехать от позора. Местом жительства была выбрана Казань. Выбор объяснялся несколькими обстоятельствами. В Казани находился университет, в котором предполагал учиться Ленин, в Казани жили близкие родственники. Кроме того, 150-тысячная Казань по тем временам была крупным городом, в нём гораздо легче было сохранить анонимность.

В конце 1889 года Ульяновы переехали в Самару, а осенью 1893 года в Москву. Ленин в Москву не поехал и поселился в Петербурге. Там Николай устроился в качестве помощника к присяжному поверенному Волкенштейну, но заниматься адвокатской практикой не собирался. Переезд в столицу знаменовал выбор карьеры радикального публициста. В этот момент Ленин ещё не планировал заниматься нелегальной деятельностью. Скорее его прельщала роль Михайловского: человека, страдающего пассивно из-за декларируемых убеждений, но не занимающегося подрывной деятельностью непосредственно. Именно по этому пути пошёл его сверстник и в определённой степени позитивное альтер эго Пётр Струве. Однако Ленин по обстоятельствам темперамента быстро втянулся в нелегальную деятельность. Эволюция была неизбежной, но вряд ли вполне сознательной.

Его первые литературные опыты оказались малоудачными. В общем, до конца жизни он так и не научился писать, хотя писал много, постоянно и на различные темы. Как литератор Ленин значительно уступает Бронштейну, Собельсону, Цедербауму и другим социал-демократическим публицистам. Однако он нашёл своего конька в нападках на народников, обратив на себя внимание безапелляционностью суждений, напористостью и даже руганью. Содержания в ленинской критике было ни на грош — по тому времени это было политкорректное ломление в открытую дверь, — но именно эта заурядность облегчила его вхождение в среду радикальной социал-демократической молодёжи.

В мае 1895 года Ленин впервые в жизни отправляется за границу. Поездка длилась свыше четырёх месяцев. Кроме посещения курортов, приятного времяпровождения в Швейцарии, Германии и Франции, Ленин встречается с лидерами русской социал-демократической эмиграции Плехановым и Аксельродом. Молодой человек производит самое благоприятное впечатление, ему даются пароли и «домашние задания». Ленин воспринимает удачную аудиенцию как головокружительный успех и с азартом окунается в революционное подполье. Смысл его усилий заключается в попытках направить зарождающееся профсоюзное движение во вредительское антигосударственное русло. На этом этапе он лишь исполнитель воли Плеханова и Аксельрода. В дальнейшем забастовки планировалось использовать для оказания давления на русское правительство.

Через несколько месяцев крайне неумелой подпольной деятельности Ленина арестовывают, год содержат в предварительном заключении и весной 1897 года высылают на три года в Восточную Сибирь.

В антиленинской литературе всячески принижают выпавшие на его долю испытания. Год в тюрьме изображается чуть ли не оздоровительным курсом санатория, а сибирская ссылка — средиземноморским курортом. Тон тогдашней переписки Ленина, неизменно бодрый и шутливый, казалось бы, подкрепляет подобные спекуляции. Между тем и тюрьма, и ссылка в Сибирь — тогда далёкую колонию — были серьёзными испытаниями. Некоторые соратники Ленина сошли с ума, умерли, застрелились. Бодрое настроение ссыльного Ленина объясняется не лёгкостью обстановки, а эйфорией от всеобщего внимания и благожелательных протекций. Ленин впервые приобрёл некоторую популярность. Даже свои сердечные дела он довёл до счастливой развязки благодаря тюрьме и ссылке. Сосланная в Уфимскую губернию Крупская поехала отбывать наказание в Сибирь, чтобы стать супругой пламенного революционера (в Сибирь поехала и мать Крупской). А главное, Ленин прекрасно понимал, что правительственные репрессии — неизбежный этап карьеры профессионального революционера. Сравнительно небольшой срок по нашумевшему делу, при образцовом поведении во время следствия, да ещё учитывая повешенного брата-террориста, обеспечивал ему прочное положение в эмиграции.

Не следует переоценивать политический радикализм Ленина этого периода. По своим взглядам он был молодым левым интеллигентом, вроде Потресова, Цедербаума, даже Струве или Туган-Барановского.

В период ленинской ссылки разгорелась полемика с «экономизмом», неким течением в марксизме, якобы стремящимся сконцентрировать борьбу рабочих на узкопрофессиональных интересах. Это был ярлык, навешенный стариками из заграничной группы «Освобождение труда», боявшимся конкуренции со стороны русской молодёжи. Реально термин ничего не обозначал, например, Ленина можно упрекнуть в том же самом. Мастером навешивать талмудические ярлыки был Аксельрод, через несколько лет он подведёт такой же «идеологический базис» под политическую грызню между большевиками и меньшевиками. Ленин и Цедербаум, отрезанные ссылкой от партийной жизни, яростно поддержали Плеханова и Аксельрода. Им было важно сохранить связь со старой эмиграцией и закрепить именно за собой имидж представителей нового революционного поколения. Благодаря этому была скомкана партийная карьера многих социал-демократических сверстников Ленина и Цедербаума. Часть из них, подобно Струве, была оттеснена к более терпимым кадетам, другие были допущены в ряды социал-демократии заведомо на вторых ролях и после предварительных покаянных процедур (Гольдендах, Пиккер). Третьи, подобно Тахтарёву, зареклись впредь ступать ногой на идеологическое поле чудес. Благодаря этому никакого «ревизионизма» в русской социал-демократии не возникло. И большевики, и меньшевики всегда были ортодоксальными «каутскианцами» плехановско-аксельродовского типа, то есть германскими социалистами образца 80-х годов ХIX века.

Что было бы, если бы Ленин и Цедербаум не были насильственно изъяты из столичного процесса кристаллизации отечественной социал-демократии? Скорее всего, они бы поддержали сверстников против Плеханова и Аксельрода, постаравшись их возглавить. Но такой вариант развития событий указывает тот факт, что даже после возвращения из Сибири Ленин рекомендовал для работы в «Искре» Струве, чем вызвал раздражение Плеханова.

1889 год

(№ отрывка: 1)

1

В течение двух лет, прошедших по окончании мною курса гимназии, я имел полную возможность убедиться в громадной трудности, если не в невозможности, найти занятие человеку, не получившему специального образования.

(Прошение на имя министра народного просвещения от 10 ноября)

1893 год

(№ отрывка: 2)

2

Насчёт критики Н. К. Михайловского — думаю тоже, что редакция никакая не поместит — не столько по цензурным условиям, сколько по несогласию с Вами и трусости перед нахальной и зазнавшийся «шишкой».

(письмо Маслову, декабрь)

1894 год

(№№ отрывков: 3−23)

Что такое друзья народа и как они воюют против социал-демократов

3

Можно судить, какие остроумные, серьёзные и приличные приёмы полемики употребляет г. Михайловский, когда он сначала перевирает Маркса, приписывая материализму в истории вздорные претензии «всё объяснить», найти «ключ ко всем историческим замкам» (претензии, сразу же, конечно, и в очень ядовитой форме отвергнутые Марксом в его «письме» по поводу статей Михайловского), затем ломается над этими, им же самим сочинёнными претензиями и, наконец, приводя точные мысли Энгельса, — точные потому, что на этот раз даётся цитата, а не пересказ, — что политическая экономия, как её понимают материалисты, «подлежит ещё созданию», что «всё, что мы от неё получили, ограничивается» историей капиталистического общества», — делает такой вывод, что «словами этими весьма суживается поле действия экономического материализма»! Какой безграничной наивностью или каким безграничным самомнением должен обладать человек, чтобы рассчитывать на то, что такие фокусы пройдут незамеченными! Сначала переврал Маркса, затем поломался над своим враньём, потом привёл точные мысли — и теперь имеет нахальство объявлять, что ими суживается поле действия экономического материализма!

Какого сорта и качества это ломанье г. Михайловского, можно видеть из следующего примера:

«Маркс нигде не обосновывает их» — т. е. основании теории экономического материализма, — говорит г. Михайловский. «Правда, Маркс вместе с Энгельсом задумал написать сочинение философско-исторического и историко-философского характера и даже написал (в 1845—1846 гг.), но оно никогда не было напечатано. Энгельс говорит: „первую часть этого сочинения составляет изложение материалистического понимания истории, которое показывает только, как недостаточны были наши познания в области экономической истории“. Таким образом — заключает г. Михайловский — основные пункты „научного социализма“ и теории экономического материализма были открыты, а вслед за тем и изложены в „Манифесте“ в такое время, когда, по собственному признанию одного ив авторов, нужные для такого дела познания были у них слабы».

Не правда ли, как мила такая критика! <…> Решение Маркса и Энгельса не публиковать работы историко-философской и сосредоточить все силы на научном анализе одной общественной организации характеризует только высшую степень научной добросовестности. Решение г. Михайловского поломаться над этим добавленьицем, что, дескать, Маркс и Энгельс излагали свои воззрения, сами сознаваясь в недостаточности своих познаний для выработки их, характеризует только приемы полемики, не свидетельствующие ни об уме, ни о чувстве приличия.

4

Характерно тут в высшей степени то, что как только наш субъективный философ¹ попробовал перейти от фраз к конкретным фактическим указаниям, — так и сел в лужу. И он прекрасно, по-видимому, чувствует себя в этой, не особенно чистой, позиции: сидит себе, охорашивается и брызжет кругом грязью.

5

Что особенно возмутительно во всей этой полемике г. Михайловского, так это именно его приёмы. <…> Ведь никаких определённых, ясных возражений не делается, и только рассыпаются там и сям, среди разливанного моря фраз, бессмысленные издёвки. Как же не назвать этого грязью? особенно если принять во внимание, что защита идей и тактики Интернационала легально в России не допускается?

6

Мы не станем, конечно, следить за этим ломаньем, потому что достаточно уже познакомились с этой вещью. Пускай себе кувыркается на потеху и удовольствие г. Буренина (который недаром погладил по головке г. Михайловского в «Новом Времени»), пускай себе, раскланявшись с Марксом, тявкает на него исподтишка: «полемика-де его с утопистами и идеалистами и без того односторонняя», т. е. и без повторения её доводов марксистами. Мы никак не можем иначе назвать этих выходок, как тявканьем, потому что НИ ОДНОГО буквально фактического, определённого, проверимого возражения им не приведено против этой полемики, так что, — как ни охотно бы вступили мы в разговор на эту тему, считая эту полемику крайне важной для разрешения русских социалистических вопросов, — мы прямо-таки не в состоянии отвечать на тявканье и можем только пожать плечами: «Ай, моська, знать она сильна, коль лает на слона!»

7

Михайловский говорит о «конфликте между идеей исторической необходимости и значением личной деятельности»: общественные деятели заблуждаются, считая себя деятелями, тогда как они «деемые», «марионетки, подергиваемые из таинственного подполья имманентными законами исторической необходимости» — такой вывод следует, дескать, из этой идеи, которая посему и именуется «бесплодной» и «расплывающейся». Не всякому читателю, пожалуй, понятно, откуда взял всю эту чепуху — марионеток и т. п. — г. Михайловский. Дело в том, что это один из любимых коньков субъективного философа — идея о конфликте между детерминизмом и нравственностью, между исторической необходимостью и значением личности. Он исписал об этом груду бумаги и наговорил бездну сентиментально-мещанского вздора, чтобы разрешить этот конфликт в пользу нравственности и роли личности. На самом деле, никакого тут конфликта нет: он выдуман г. Михайловским, опасавшимся (и не без основания), что детерминизм отнимет почву у столь любимой им мещанской морали. Идея детерминизма, устанавливая необходимость человеческих поступков, отвергая вздорную побасенку о свободе воли, нимало не уничтожает ни разума, ни совести человека, ни оценки его действий. Совсем напротив, только при детерминистическом взгляде и возможна строгая и правильная оценка, а не сваливание чего угодно на свободную волю.

8

Следует понять нелепость обвинения марксизма в гегелевской диалектике.

9

Всякий знает, что никаких собственно перспектив будущего никогда научный социализм не рисовал: он ограничивался тем, что давал анализ современного буржуазного режима, изучал тенденции развития капиталистической общественной организации — и только.

10

Г-н Михайловский виляет и вертится, как уличённый гимназист: Я тут совершенно ни при чём — силится доказать он читателю — я «собственными ушами слышал и собственными глазами видел». Да, прекрасно! Мы охотно верим, что у вас под глазами нет никого, кроме пошляков и негодяев, но при чём же тут мы-то, социал-демократы? Кто же не знает, что «в настоящее время, когда» не только социалистическая, но и всякая мало-мальски самостоятельная и честная общественная деятельность вызывает политическое преследование, — на одного, действительно работающего под тем или другим знаменем — народовольчества, марксизма или, хоть скажем, конституционализма — приходится несколько десятков фразёров, прикрывающих этим именем свою либеральную трусость, и ещё, может быть, несколько прямых уже подлецов, обстраивающих свои собственные делишки? Не ясно ли, что только самая низменная пошлость способна бы была ставить в упрёк какому бы то ни было из этих направлении тот факт, что его знамя пачкает (и притом непублично и негласно) всякая шваль? Всё изложение г. Михайловского — сплошная цепь искажений, извращений и подтасовок. Выше мы видели, что те «истины», из которых исходят социал-демократы, он совершенно переврал, изложил так, как никто из марксистов нигде и никогда их не излагал и не мог излагать.

11

Масса мелких деревенских эксплуататоров представляет страшную силу, страшную особенно тем, что они давят на трудящегося враздробь, поодиночке, что они приковывают его к себе и отнимают всякую надежду на избавление, страшную тем, что эта эксплуатация при дикости деревни, порождаемой свойственными описываемой системе низкою производительностью труда и отсутствием сношений, представляет из себя не один грабёж труда, а ещё и азиатское надругательство над личностью, которое постоянно встречается в деревне. Вот если вы станете сравнивать эту ДЕЙСТВИТЕЛЬНУЮ деревню с нашим капитализмом, — вы поймёте тогда, почему социал-демократы считают прогрессивной работу нашего капитализма, когда он стягивает эти мелкие раздробленные рынки в один всероссийский рынок, когда он создаёт на место бездны мелких благонамеренных живоглотов кучку крупных «столпов отечества», когда он обобществляет труд и повышает его производительность, когда он разрывает это подчинение трудящегося местным кровопийцам и создает подчинение крупному КАПИТАЛУ. Это подчинение является прогрессивным по сравнению с тем — несмотря на все ужасы угнетения труда, вымирания, одичания, калечения женских и детских организмов и т. п., — потому, что оно БУДИТ МЫСЛЬ РАБОЧЕГО.

12

Русские социал-демократы срывают с нашей деревни украшающие её воображаемые цветы, воюют против идеализаций и фантазий, производят ту разрушительную работу, за которую их так смертельно ненавидят «друзья народа», — не для того, чтобы масса крестьянства оставалась в положении теперешнего угнетения, вымирания и порабощения, а для того, чтобы пролетариат понял, каковы те цепи, которые сковывают повсюду трудящегося, понял, как куются эти цепи, и сумел подняться против них, чтобы сбросить их и протянуть руку за настоящим цветком.

13

Топырщатся же подобные слизняки толковать о безыдеальности социал-демократов!

14

Г-н Карышев с упоением либерального кретина рассказывает случай «усовершенствований и улучшений» в крестьянском хозяйстве — «распространения в крестьянском хозяйстве улучшенных сортов семян».

15

«Друзей народа» надо изучать не тогда, когда они воюют с социал-демократами, потому что они для такого случая надевают мундир, сшитый из лохмотьев «отцовских идеалов», а в их будничной одежде, когда они обсуждают детально вопросы повседневной жизни. И тогда вы можете наблюдать этих идеологов мещанства со всем их цветом и запахом.

16

«Друзья народа» являются злейшими реакционерами, когда говорят, что естественная задача государства — охранять экономически слабого (так ДОЛЖНО БЫТЬ дело по их пошлой старушечьей морали), тогда как вся русская история и внутренняя политика свидетельствуют о том, что задача нашего государства — охранять только помещиков-крепостников и крупную буржуазию и самым зверским способом расправляться со всякой попыткой «ЭКОНОМИЧЕСКИ СЛАБЫХ» постоять за себя. И это, конечно, его ЕСТЕСТВЕННАЯ задача.

17

Хроникёр внутренней жизни в № 2 «Русского Богатства», толкуя о том, что Россия «к счастью» (sic!) отсталая страна, «сохраняющая элементы для обоснования своего экономического строя на принципе солидарности», — говорит, что поэтому она в состоянии выступить «в международных отношениях проводником экономической солидарности» и что шансы на это увеличивает для России её неоспоримое «политическое могущество»!!

Это европейский-то жандарм, постоянный и вернейший оплот всякой реакции, доведший русский народ до такого позора, что, будучи забит у себя дома, он служил орудием для забивания народов на Западе, — этот жандарм определяется в проводники экономической солидарности! Это уже выше всякой меры! Гг. «друзья народа» за пояс заткнут всех либералов. Они не только просят правительство, не только славословят, они прямо-таки молятся на это правительство, молятся с земными поклонами, молятся с таким усердием, что вчуже жутко становится, когда слышишь, как трещат их верноподданнические лбы.

18

Г-н Кривенко заявляет, что Маркс «признавал для России возможным при желании (?!!) и соответственной деятельности избежать капиталистических перипетий и идти по другому, более целесообразному пути (sic!)».

Итак, ПО МАРКСУ, эволюция общественно-экономических отношений зависит от воли и сознания людей?? Что это такое — невежество ли безмерное, нахальство ли беспримерное?!

19

Та пора общественного развития России, когда демократизм и социализм сливались в одно неразрывное, неразъединимое целое (как это было, например, в эпоху Чернышевского), безвозвратно канула в вечность. Теперь нет уже решительно никакой почвы для той идеи, — которая и до сих пор продолжает ещё кое-где держаться среди русских социалистов, крайне вредно отзываясь и на их теориях и на их практике, — будто в России нет глубокого, качественного различия между идеями демократов и социалистов. Совсем напротив: между этими идеями лежит целая пропасть, и русским социалистам давно бы пора понять это, понять НЕИЗБЕЖНОСТЬ и НАСТОЯТЕЛЬНУЮ НЕОБХОДИМОСТЬ ПОЛНОГО и ОКОНЧАТЕЛЬНОГО РАЗРЫВА с идеями демократов.

20

Вообще, русским коммунистам, последователям марксизма, более чем каким-нибудь другим, следует именовать себя СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТАМИ и никогда не забывать в своей деятельности громадной важности ДЕМОКРАТИЗМА <…> борьба рядом с радикальной демократией против абсолютизма и реакционных сословий и учреждений — прямая обязанность рабочего класса, которую и должны внушить ему социал-демократы, не упуская ни на минуту в то же время внушить ему, что борьба против всех этих учреждений необходима лишь как средство для облегчения борьбы против буржуазии, что осуществление общедемократических требований необходимо рабочему лишь как расчистка дороги, ведущей к победе над главным врагом трудящихся — чисто демократическим по своей природе учреждением, КАПИТАЛОМ, который у нас в России особенно склонен жертвовать своим демократизмом, вступать в союз с реакционерами для того, чтобы придавить рабочих, чтобы сильнее затормозить появление рабочего движения.

Изложенное достаточно определяет, кажется, отношение социал-демократов к абсолютизму и политической свободе…

21

Осуществление общедемократических требований необходимо рабочему лишь как расчистка дороги, ведущей к победе над главным врагом трудящихся — чисто демократическим по своей природе учреждением, КАПИТАЛОМ, который у нас в России особенно склонен жертвовать своим демократизмом, вступать в союз с реакционерами для того, чтобы придавить рабочих, чтобы сильнее затормозить появление рабочего движения.

Изложенное достаточно определяет, кажется, отношение социал-демократов к абсолютизму и политической свободе, а также отношение их к особенно усиливающемуся в последнее время течению, направленному к «объединению» и «союзу» всех фракций революционеров для завоевания политической свободы.

22

Социал-демократами на первое место непременно становится всегда практическая работа пропаганды и агитации по той причине, что теоретическая работа даёт только ответы на те запросы, которые предъявляет практическая работа.

23

Не может быть догматизма там, где верховным и единственным критерием доктрины ставится — соответствие её с действительным процессом общественно-экономического развития; не может быть сектаторства, когда задача сводится к содействию организации пролетариата, когда, следовательно, роль «интеллигенции» сводится к тому, чтобы сделать ненужными особых, интеллигентных руководителей.

(не позднее августа)

1895 год

(№№ отрывков: 24−35)

Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве

24

Взгляды социал-демократов не раз уже излагались с целью критики на страницах либерально-народнической печати, и это изложение до безобразия затемнило их, — даже более того: исказило, припутав не имеющее никакого отношения к ним гегельянство, «веру в обязательность для каждой страны пройти через фазу капитализма» и много другого чисто уже нововременского вздора.

25

С точки зрения Маркса и Энгельса, философия не имеет никакого права на отдельное самостоятельное существование, и её материал распадается между разными отраслями положительной науки.

26

Всякая бюрократия и по своему историческому происхождению, и по своему современному источнику, и по своему назначению представляет из себя чисто и исключительно буржуазное учреждение, обращаться к которому с точки зрения интересов производителя только и в состоянии идеологи мелкой буржуазии.

27

Нельзя не признать справедливости утверждения Зомбарта, что «в самом марксизме от начала до конца нет ни грана этики»: в отношении теоретическом — «этическую точку зрения» он подчиняет «принципу причинности»; в отношении практическом — он сводит её к классовой борьбе.

28

Конкуренция повысивших культуру хозяев неминуемо и немедленно экспроприирует крестьянина до конца, обратит из пролетария, прикреплённого к земле, в пролетария, свободного как птица.

(начало года)

***

29

По «загранице» путешествую уже вторые сутки и упражняюсь в языке: я оказался совсем швах, понимаю немцев с величайшим трудом, лучше сказать, НЕ ПОНИМАЮ ВОВСЕ. (Не понимаю даже самых простых слов, — до того необычно их произношение, и до того они быстро говорят.) Пристаёшь к кондуктору с каким-нибудь вопросом, — он отвечает; я не понимаю. Он повторяет громче. Я всё-таки не понимаю, и тот сердится и уходит. Несмотря на такое позорное фиаско, духом не падаю и довольно усердно коверкаю немецкий язык.

(письмо матери, 14 мая)

30

Плохую только очень по части языка: разговорную немецкую речь понимаю несравненно хуже французской. Немцы произносят так непривычно, что я не разбираю слов даже в публичной речи, тогда как во Франции я понимал почти всё в таких речах с первого же раза. Третьего дня был в театре; давали «Ткачей» Гауптмана. Несмотря на то, что я перед представлением перечитал всю драму, чтобы следить за игрой, — я не мог уловить всех фраз.

(письмо матери, 10 августа)

31

Берлинские Sehenswurdigkeiten² посещаю очень лениво: я вообще к ним довольно равнодушен и большей частью попадаю случайно. Да мне вообще шлянье по разным народным вечерам и увеселениям нравится больше, чем посещение музеев, театров, пассажей и т. п. Насчёт того, чтобы надолго остаться здесь, — я не думаю: «в гостях хорошо, а дома лучше».

(письмо матери, 29 августа)

32

Дальнейшее — самая скучная, невероятно придирчивая критика «Литературной Газеты», какой-то подстрочный комментарий «разносящего» типа. Ровно ничего интересного. <…> Вся VII глава, кроме приведённых <выше> мест, содержит только самые невероятные придирки, передразниванье, ловлю противоречий самого мелкого свойства, высмеивание всяких глупостей в «Литературной Газете» и пр. <…> В главе VIII мы имеем параграф с <…> некоторыми «радикальными», но безынтересными замечаньицами Маркса.

(Конспект книги Маркса и Энгельса «Святое семейство», август)

33

В 1870 г. Энгельс перебрался в Лондон и до 1883 г., когда скончался Маркс, продолжалась их совместная духовная жизнь, полная напряжённой работы. Плодом её были — со стороны Маркса — «Капитал», величайшее политико-экономическое произведение нашего века, со стороны Энгельса — целый ряд крупных и мелких сочинений. Маркс работал над разбором сложных явлений капиталистического хозяйства. Энгельс в весьма легко написанных, нередко полемических работах освещал самые общие научные вопросы и разные явления прошлого и настоящего — в духе материалистического понимания истории и экономической теории Маркса. Из этих работ Энгельса назовём: полемическое сочинение против Дюринга (здесь разобраны величайшие вопросы из области философии, естествознания и общественных наук. Это удивительно содержательная и поучительная книга), «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и т. д. <…> Старинные предания рассказывают о разных трогательных примерах дружбы. Европейский пролетариат может сказать, что его наука создана двумя учёными и бойцами, отношения которых превосходят все самые трогательные сказания древних о человеческой дружбе. Энгельс всегда — и, в общем, совершенно справедливо — ставил себя позади Маркса. «При Марксе, — писал он одному старому приятелю, — я играл вторую скрипку». Его любовь к живому Марксу и благоговение перед памятью умершего были беспредельны. Этот суровый борец и строгий мыслитель имел глубоко любящую душу.

(«Фридрих Энгельс»)

34

Маркс и Энгельс сделались социалистами из ДЕМОКРАТОВ, и демократическое чувство НЕНАВИСТИ к политическому произволу было в них чрезвычайно сильно.

(то же)

35

Комнатой не очень доволен — во-первых, из-за придирчивости хозяйки; во-вторых, оказалось, что соседняя комната отделяется тоненькой перегородкой, так что всё слышно и приходится иногда убегать от балалайки, которой над ухом забавляется сосед. К счастью, это бывало до сих пор не часто. Большей частью его не бывает дома, и тогда в квартире очень тихо.

(письмо сестре Марии, 18 декабря)

1896 год

(№№ отрывков: 36−38)

36

Получил вчера припасы от тебя, и как раз перед тобой ещё кто-то принёс мне всяких снедей, так что у меня собираются целые запасы: чаем, например, с успехом мог бы открыть торговлю, но думаю, что не разрешили бы, потому что при конкуренции с здешней лавочкой победа осталась бы несомненно за мной. Хлеба я ем очень мало, стараясь соблюдать некоторую диету, — а ты принесла такое необъятное количество, что его хватит, я думаю, чуть не на неделю, и он достигнет, вероятно, не меньшей крепости, чем воскресный пирог достигал в Обломовке.

Всё необходимое у меня теперь имеется, и даже сверх необходимого. (Например, кто-то принёс сюртук, жилет и платок. Всё это, как лишнее, прямо «проследовало» в цейхгауз.) Здоровье вполне удовлетворительно. Свою минеральную воду я получаю и здесь: мне приносят её из аптеки в тот же день, как закажу. Сплю я часов по девять в сутки и вижу во сне различные главы будущей своей книги. Здорова ли мама и остальные у нас дома? Передай всем поклон.

Если случится быть ещё как-нибудь здесь, — принеси мне, пожалуйста, карандаш с графитом, вставляемым в жестяную ручку. Обыкновенные карандаши, обделанные в дерево, здесь неудобны: ножа не полагается. Надо просить надзирателя починить, а они исполняют такие поручения не очень охотно и не без проволочек. Хорошо бы также получить стоящую (может быть, вернее: стоявшую?) у меня в ящике платяного шкафа овальную коробку с клистирной трубкой. Казалось бы, это не невозможно и без доверенности: дать хозяйке четвертак в зубы, пускай съездит на извозчике сюда и сдаст ПОД РАСПИСКУ. Но, к сожалению, ведь эта почтеннейшая матрона упряма, как Коробочка. Настоятельной пока надобности нет, так что покупать не стоит.

(письмо сестре Анне, 25 января)

37

Русская социал-демократическая партия требует прежде всего:

1. Созвания Земского собора из представителей всех граждан для выработки конституции <…>

7. Предоставления каждому гражданину права преследовать всякого чиновника пред судом, без жалобы по начальству.

8. Отмены паспортов, полной свободы передвижений и переселений.

9. Свободы промыслов и занятий и уничтожения цехов <…>

Для рабочих русская социал-демократическая партия требует: <…>

3. Законодательного запрещения ночной работы и смен.

(Проект и объяснение программы социал-демократической партии, июль)

38

В России (и только в одной России из всех европейских государств) сохраняется до сих пор неограниченная власть самодержавного правительства. <…> Граждане лишены всякого права требовать отчета от чиновников, проверять их действия, обвинять пред судом. Граждане лишены даже права обсуждать государственные дела: они не смеют устраивать собрания или союзы без разрешения тех же чиновников. Чиновники являются, таким образом, в полном смысле слова безответственными; они составляют как бы особую касту, поставленную над гражданами. Безответственность и произвол чиновников и полная безгласность самого населения порождают такие вопиющие злоупотребления власти чиновников и такое нарушение прав простого народа, какое едва ли возможно в любой европейской стране.

(то же)

1897 год

(№№ отрывков: 39−46)

39

Читая Сисмонди, невольно вспоминаешь страстно-гневные выходки Прудона, доказывавшего, что мальтузианство есть проповедь супружеской практики… некоторого противоестественного порока.

(К характеристике экономического романтизма, июль)

40

Село Шушенское большое, в несколько улиц, довольно грязных, пыльных — всё как быть следует. Стоит в степи — садов и вообще растительности нет. Окружено село… навозом, который здесь на поля не вывозят, а бросают прямо за селом, так что для того, чтобы выйти из села, надо всегда почти пройти через некоторое количество навоза.

(письмо матери и сестре Марии, 2 августа)

Новый фабричный закон

41

Обязательных праздников новый закон установил 66 в году, 52 воскресенья, 8 праздников в числах (1 и 6 января, 25 марта, 6 и 15 августа, 8 сентября, 25 и 26 декабря) и 6 праздников передвижных (пятница и суббота Страстной недели, понедельник и вторник Пасхи, Вознесение и Сошествие Святого Духа). А сколько было до сих пор на наших фабриках ОБЫЧНЫХ праздничных дней в году? <…> По Московской губернии сведения собраны были о 47 крупных фабриках, имеющих вместе свыше 20 тысяч рабочих. Оказалось, что для ручных фабрик обычное число праздников в году 97, а для механических 98. Самое меньшее число праздников в году оказалось 78: эти 78 дней празднуются во всех БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ исследованных фабриках. <…> Cамое меньшее число праздников найдено было на одной фабрике с 75 праздниками. Этому ОБЫЧНОМУ на русских фабриках числу праздничных дней в году соответствовало и число праздников, установленных в заводах, подчинённых военному ведомству; именно там установлено 88 праздников в году. Почти столько же дней признается по нашим законам неприсутственными (87 дней в году). Следовательно, обычное число праздников в году было до сих пор у рабочих такое же, как и у остальных граждан. Наше «христианское правительство», заботясь о здоровье рабочих, выкинуло из этих обычных праздников четвертую часть, целых 22 дня, оставив только 66 обязательных праздников. Перечислим эти откинутые правительством в новом законе обычные праздники. Из праздников в числах откинуты: 2 февраля — Сретение; 9 мая — Николин день; 29 июня — Петров день; 8 июля — Казанской <Божьей Матери>; 20 июля — Ильин день; 29 августа — Ивана Крестителя; 14 сентября — Воздвижение; 1 октября — Покров (даже этот праздник правительство сочло излишним и необязательным. Можно быть уверенным, что из фабрикантов не найдётся ни одного, который бы решился заставить рабочих работать в этот день. Правительство и здесь опять-таки защищает интересы и прижимки худших фабрикантов); 21 ноября — Введение во храм; 6 декабря — Николин день. Итого откинуто 10 праздников в числах. (Мы перечислили только те праздники, которые праздновались до сих пор на ВСЕХ фабриках. Есть и ещё много праздников, общих ДЛЯ ГРОМАДНОГО БОЛЬШИНСТВА фабрик, напр., запусты, пятница масленой недели, четверг, пятница и суббота пасхальной недели и многие другие.) Далее из передвижных праздников откинуты суббота масленой недели и среда последней недели, т. е. два праздника. Всего, значит, откинуто 12 праздников из САМОГО МЕНЬШЕГО числа праздников, которые давались до сих пор на отдых рабочим по господствовавшему обычаю. Правительство так любит называть себя «христианским» правительством; обращаясь к рабочим, министры и другие чиновники услащают свою речь фразами о «христианской любви» и «христианских чувствах» фабрикантов к рабочим, правительства к рабочим и т. д. Но как только вместо фраз начинается дело, так все эти лицемерные и ханжеские слова летят к чёрту. <…>

Закон указывает только обязательные праздники; но рабочие имеют право требовать кроме них и других праздников. Необходимо только добиваться, чтобы все праздники были внесены в правила внутреннего распорядка.

42

Императорское правительство очень любит писать хорошие слова в законах, а затем позволять обходить эти законы, заменяя их ИНСТРУКЦИЯМИ.

43

О перерывах постановлены такие правила: во-первых, что перерывы не входят в число рабочих часов, что рабочий свободен на время перерыва; перерывы должны быть указаны в правилах внутреннего распорядка; во-вторых, что перерыв должен быть обязательно установлен только в том случае, когда рабочее время более 10 часов в сутки и что перерыв должен быть не менее одного часа. Это правило нисколько не улучшает положения рабочих. Скорее напротив. Часовой перерыв крайне мал: на большинстве фабрик установлен полуторачасовой перерыв на обед и иногда ещё полчаса перерыва на завтрак.

***

44

Только на гнилом Западе вещи прямо и называют их именем, а у нас понижение заработка, понижение жизненного уровня трудящихся, задержку введения машин, укрепление всяческой кабалы называют «преимуществом» «народного производства».

(Кустарная перепись в Пермской губернии, сентябрь)

45

Здесь тоже все нашли, что я растолстел за лето, загорел и высмотрю совсем сибиряком. Вот что значит охота и деревенская жизнь! Сразу все питерские болести побоку!

(письмо матери, 13 октября)

46

Если известное учение требует от каждого общественного деятеля неумолимо объективного анализа действительности и складывающихся на почве той действительности отношений между различными классами, то каким чудом можно отсюда сделать вывод, что общественный деятель не должен симпатизировать тому или другому классу, что ему это «не полагается»? Смешно даже и говорить тут о долге, ибо ни один живой человек НЕ МОЖЕТ НЕ СТАНОВИТЬСЯ НА СТОРОНУ того или другого класса (раз он понял их взаимоотношения), не может не радоваться успеху данного класса, не может не огорчаться его неудачами, не может не негодовать на тех, кто враждебен этому классу, на тех, кто мешает его развитию распространением отсталых воззрений и т. д. и т. д.

(«От какого наследства мы отказываемся?», конец года)

1898 год

(№№ отрывков: 47−54)

47

Кстати, Кржижановский стал теперь великим охотником до пения, так что мои молчаливые комнаты сильно повеселели с его приездом и опять затихли с отъездом. Но у него не имеется нот и песен. У нас ведь немало было, кажись, этой дряни (от тех времен, когда мы, бывало, тоже «кричали»). Если они теперь никому не нужны, то хорошо бы их послать ему: он был бы рад.

(Письмо матери и М. Елизарову, 17 января)

48

Об «истории» в Верхоленске я слыхал: отвратительный нашёлся какой-то скандалист, напавший на Федосеева. Нет, уже лучше не желай мне товарищей в Шушу из интеллигентов! С приездом Надежды Константиновны и то целая колония будет.

(Письмо матери, 20 февраля)

49

Нехорошо это, что у Мити³ уже за два с половиной месяца одутловатость какая-то успела появиться. Во-первых, соблюдает ли он диету в тюрьме? Поди, нет. А там, по-моему, это необходимо. А во-вторых, занимается ли гимнастикой? Тоже, вероятно, нет. Тоже необходимо. Я по крайней мере по своему опыту скажу, что с большим удовольствием и пользой занимался КАЖДЫЙ ДЕНЬ на сон грядущий гимнастикой. Разомнёшься, бывало, так, что согреешься даже в самые сильные холода, когда камера выстыла вся, и спишь после того куда лучше. Могу порекомендовать ему и довольно удобный гимнастический приём (хотя и смехотворный) — 50 земных поклонов. Я себе как раз такой урок назначал — и не смущался тем, что надзиратель, подсматривая в окошечко, диву даётся, откуда это вдруг такая набожность в человеке, который ни разу не пожелал побывать в предварилкинской церкви! Но только чтобы не меньше 50-ти подряд и чтобы не сгибая ног доставать рукой каждый раз об пол — так ему и написать. А то ведь эти врачи большей частью рассуждать только умеют о гигиене. <…>

Если цела моя соломенная шляпа (парижская ведь, чёрт возьми!), то пусть её привезёт. Проминский, правда, начал уже здесь делать шляпы (иногда смахивающие на… валенки!), но это для весны и осени, а не для лета. Ещё разве вот что — лайковые перчатки, если можно их купить без мерки (в этом я сомневаюсь). Никогда я их не носил, ни в Питере, ни в Париже, а в Шушушу хочу попробовать — летом от комаров.

(То же)

50

А ведь скверный город Москва, а? Сидеть там скверно, книги издавать скверно, — и почему это вы за неё держитесь? Я, право, изумился, когда Марк⁴ сообщил мне, что ты против переселения в С.-Петербург.

(Письмо матери и сестре Анне, 21 марта)

51

Новостей мало, да и то дурные. В Теси сошел с ума товарищ Ефимов (рабочий из Екатеринослава, — мания преследования), и Кржижановский отвез его в больницу. У Цедербаума в Туруханске вышла крайне грустная «история»: один из ссыльных (скандалист) поднял против него нелепо-дикие обвинения, последовал разрыв, пришлось разъехаться, Юлий живет теперь один, расхворался, развинтились нервы, не может работать. Упаси, господи, от «ссыльных колоний»! и ссыльных «историй»! Цедербаум просит отца хлопотать о его переводе куда бы то ни было в другое место.

(Письмо матери, 27 июня)

52

О Федосееве получил вчера письмо доктора. Федосеев покончил с собой выстрелом из револьвера. 6 июля его похоронили. Оставил письмо Глебу и ему же рукописи, а мне, дескать, велел передать, что умирает «с полной беззаветной верой в жизнь, а не от разочарования». Не ожидал я, что он так грустно кончит. Должно быть, ссыльная «история», поднятая против него одним скандалистом, страшно на него повлияла.

(Письмо сестре Анне, 28 июля)

53

Вместе с твоим письмом получил известие из Архангельска, что Гопфенгауз⁵ тоже застрелилась (31 июля), получив 29 июля известие о кончине Федосеева. Ужасно это трагическая история! И дикие клеветы какого-то негодяя Юхоцкого (ПОЛИТИЧЕСКИЙ!! ссыльный в Верхоленске) сыграли в этом финале одну из главных ролей. Федосеев был страшно поражён этим и удручён. Из-за этого он решил не брать НИ ОТ КОГО помощи и терпел страшные лишения. Говорят, дня за 2−3 до смерти он получил письмо, в котором повторяли эти клеветы. Чёрт знает что такое! Хуже всего в ссылке эти «ссыльные истории», но я никогда не думал, чтобы они могли доходить до таких размеров! Клеветник давно был открыто и решительно осуждён всеми товарищами, и я никак не думал, что Федосеев (обладавший некоторым опытом по части ссыльных историй) берёт все это так ужасно близко к сердцу.

(письмо сестре Анне, 29 августа)

54

Обратили ли Вы внимание в «Русском Богатстве» на статьи Житловского (в 2-х последних книжках) против «материализма и диалектической логики»? Преинтересны ведь — с отрицательной стороны. Я должен сознаться, что некомпетентен в поднятых автором вопросах, и меня крайне удивляет, почему это автор «Очерков по истории материализма»⁶ не высказывался в русской литературе и не высказывается решительно против неокантианства, предоставляя Струве и Булгакову полемизировать о частных вопросах этой философии, как будто бы она уже вошла в состав воззрений русских марксистов.

(Письмо Потресову, 15 сентября)

1899 год

(№№ отрывков: 55−66)

55

Насчет «Наследства <народников>» я должен был согласиться с Вашим мнением, что считать его за нечто единое — плохая традиция плохих (80-х) годов. Действительно, мне, пожалуй, за историко-литературные темы браться бы не следовало…

(Письмо Потресову, 8 февраля)

56

Насчёт резкостей я теперь вообще стою за смягчение их и уменьшение их числа. Я убедился, что в печати резкости выходят неизмеримо сильнее, чем на словах или в письме, так что надо быть поумереннее в этом отношении.

(Письмо сестре Анне, 26 февраля)

57

Обычное народническое воззрение, по которому «кулак» и «хозяйственный мужик» представляют из себя не две формы одного и того же экономического явления, а ничем между собою не связанные и противоположные типы явления, — это воззрение решительно ни на чём не основано. Это — один из тех предрассудков народничества, которые никто даже и не пытался никогда доказать анализом точных экономических данных. Данные говорят обратное. Нанимает ли крестьянин рабочих для расширения производства, торгует ли крестьянин землей или бакалейным товаром, торгует ли он коноплёй, сеном, скотом и пр. или деньгами (ростовщик), — он представляет из себя один экономический тип, операции его сводятся, в своей основе, к одному и тому же экономическому отношению.

(«Развитие капитализма в России», март)

58

«Очерки из жизни дикой Башкирии» Ремизова — живое описание того, как «колонизаторы» сводили корабельные леса и превращали «очищенные» от «диких» башкир поля в «пшеничные фабрики». Это — такой кусочек колониальной политики, который выдержит сравнение с какими угодно подвигами немцев в какой-нибудь Африке.

(То же)

59

Булгаков меня просто взбесил: такой вздор, сплошной вздор и такая бесконечная профессорская претенциозность, что это чёрт знает что такое! Недаром его уже похвалили в «Сыне Отечества»! Посмотрим, как он кончит.

(Письмо сестре Анне, 17 апреля)

60

Начну с того, что меня теперь наиболее интересует и волнует, — со статей Булгакова в 1−2 и 3 книжках «Начала». Прочитав Ваш отзыв о нём, я несказанно обрадовался, что встретил сочувствие в самом существенном, — тем более обрадовался, что со стороны редакции, видимо, не очень-то доводится рассчитывать на сочувствие… Если на Вас статья Булгакова произвела «отталкивающее» впечатление и «жалкое», то меня она привела прямо-таки в исступление. До сих пор, сколько я ни читал и перечитывал Булгакова, я решительно не могу понять, как мог он написать такую сплошь вздорную и до невозможности неприличную по тону статью и как редакция сочла возможным не оградить себя хоть единым замечанием от солидарности с таким «разносом» Каутского. Я так же, как и Вы, «уверен, что публика совершенно (именно!) сбита с толку и недоумевает». Да и как же ей не недоумевать в самом деле, когда он объявляет — от лица «современной науки», что у Каутского всё неверно, произвольно, социальное чудо, «одинаково мало настоящей агрономии и настоящей экономии» и проч., причём Каутский не излагается, А ПРЯМО ИЗВРАЩАЕТСЯ, а собственных воззрений Булгакова, как сколько-нибудь связной системы, совершенно не видно. Будь у человека сколько-нибудь чувство партийности, сознание ответственности перед всеми Genossen и перед всей их программой и практической деятельностью, — он бы не решился так наезднически «наскакивать» (по верному Вашему выражению), ничего сам не давая, а лишь обещая… учёный труд об «Остэльбии»!! Он чувствует себя, очевидно, свободным от всяких товарищеских обязанностей и ответственности, «свободным» и индивидуальным представителем профессорской науки. Я не забываю, конечно, что при российских условиях нельзя требовать от журнала допущения одних Genossen и исключения остальных — но ведь такой журнал, как «Начало», всё же не альманах, допускающий марксизм собственно из моды (a la «Мир божий», «Научное Обозрение» и проч.), а орган направления. Поэтому для такого журнала обязательно бы налагать некоторую узду на учёных наездников и на всех «посторонних» вообще. <…>

Вообще вся эта «новая критическая струя» в марксизме, которой увлекаются Струве и Булгаков (Струве наверное ЗА Булгакова), мне кажется крайне подозрительной: громкие фразы о «критике» против «догмы» и проч. — и ровно никаких положительных результатов критики. Впрочем, для составления статьи a la булгаковская требовалась кроме «критицизма» и симпатий к профессорской «современной науке» ещё бестактность до nec plus ultra.

(Письмо Потресову, 10 мая)

61

Кстати о неокантианстве. На чью сторону Вы становитесь? Я прочитал и перечитал с великим удовольствием «Очерки по истории материализма», прочитал статьи Плеханова же в «Neue Zeit»⁷ против Бернштейна и Конрада Шмидта, прочитал восхваленного нашими кантианцами (П.Струве и Булгаков) Штаммлера («Хозяйство и право») и решительно встал на сторону мониста. Особенно меня возмутил Штаммлер, у которого я отказываюсь видеть хоть намек на что-либо свежее, содержательное… Сплошная erkenntnistheoretische Scholastik!⁸ Глупые «определения» самого дюжинного юриста, в самом худом смысле этого последнего слова, и из них не менее глупые «выводы». Перечитал я, после Штаммлера, статьи Струве и Булгакова в «Новом Слове» и нашел, что с неокантианством действительно необходимо посчитаться серьёзно. Я уже не утерпел и вклеил замечания и вылазки против него и в ответ Струве (на его статью в «Научном Обозрении». Почему и кем задерживается печатание этого ответа, — недоумеваю. Говорили, что будет в № 6 «Научного Обозрения». И там нет.) <…> Говорю: «не утерпел», ибо очень хорошо сознаю свою философскую необразованность и не намерен писать на эти темы, пока не подучусь. Теперь именно этим и занимаюсь, начавши с Гольбаха и Гельвеция и собираясь перейти к Канту. Главнейшие сочинения главнейших классиков философии я достал, но неокантианских книг не имею (выписал только Ланге). <…> По тому же вопросу крайне заинтересовала меня рецензия в № 5 «Начала» на книгу Малиновского. Не понимаю, как мог я пропустить объявление о выходе этой книги. Выписал её только теперь. Я уже по первой книге Малиновского заподозрил мониста, а заглавие и содержание второй книги усиливают мои подозрения. И как же неприлично-бессодержательна и неприлично-надменна эта рецензия! Ни слова по существу и… выговор за игнорирование кантианства, хотя из слов самого рецензента видно, что Малиновский не ИГНОРИРУЕТ кантианства, а ОТВЕРГАЕТ его, стоя на иной точке зрения в философии… <…>

Что «критики»⁹ только путают публику, НЕ ДАВАЯ РОВНО НИЧЕГО, с этим я вполне согласен, а равно и с тем, что с ними (особенно по поводу Бернштейна) необходима будет серьёзная война (только будет ли, где воевать..?) Если Струве «совершенно перестанет быть Genosse», — тем хуже для него. Это будет, конечно, громадной потерей для всех Genossen, ибо он человек очень талантливый и знающий, но, разумеется, «дружба — дружбой, а служба — службой» и от этого необходимость войны не исчезнет. Вполне понимаю и разделяю Ваше «бешенство» (вызванное эпитетом «омерзительный» (sic!!!) по отношению к Плеханову <…> и очень интересуюсь его ответом на Ваше письмо, изливающее это бешенство. Grundliche Auseinandersetzung¹⁰ конечно нужна <…> Только тогда, наконец, Genossen будут размежёваны с «посторонними» «наездниками» и только тогда никакие личные причуды и теоретические «сногсшибательные открытия» не будут создавать смуты и анархии. Виной всё тут проклятая российская дезорганизация!

(Письмо Потресову, 10 июля)

62

Очень я обрадовался, Маняша, прочитав, что ты получила, наконец, для меня Бернштейна, которого я ждал И ЖДУ С ВЕЛИКИМ НЕТЕРПЕНИЕМ. Мне уже из Якутска писали, что читают Бернштейна, а здесь всё ещё нет!! И чем больше кричат о нём, пользуются им разные тупоголовые буржуи и «молодые» (во всех смыслах) не буржуи, тем необходимее скорее ознакомиться с этим «новейшим» героем оппортунизма.

(Письмо сестре Марии, 4 сентября)

63

Мы не видим, правда, в этом пункте ничего устарелого или неправильного: напротив, мы полагаем, что средства должны быть именно те, которые указаны группой «Освобождение труда» (агитация, — революционная организация, — переход «в удобный момент» к решительному нападению, не отказывающемуся, В ПРИНЦИПЕ, и от террора), но мы думаем, что в программе РАБОЧЕЙ ПАРТИИ не место указаниям на средства деятельности, которые были необходимы в программе заграничной группы революционеров в 1885 году. Программа должна оставить вопрос о средствах открытым, предоставив выбор средств борющимся организациям и съездам партии, устанавливающим ТАКТИКУ партии. Но вопросы ТАКТИКИ вряд ли могут быть вводимы в программу (за исключением наиболее существенных и ПРИНЦИПИАЛЬНЫХ вопросов, вроде вопроса об отношении к другим борцам против абсолютизма). Вопросы тактики будут, по мере их возникновения, обсуждаться в газете партии и окончательно разрешаться на её съездах. Сюда же относится, по нашему мнению, и вопрос о терроре: обсуждение этого вопроса — и, конечно, обсуждение не с принципиальной, а с тактической стороны — непременно должны поднять социал-демократы, ибо рост движения сам собой, стихийно приводит к учащающимся случаям убийства шпионов, к усилению страстного возмущения в рядах рабочих и социалистов, которые видят, что всё большая и большая часть их товарищей замучивается насмерть в одиночных тюрьмах и в местах ссылки. Чтобы не оставлять места недомолвкам, оговоримся теперь же, что, по нашему лично мнению, террор является В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ НЕцелесообразным средством борьбы, что партия (КАК ПАРТИЯ) должна отвергнуть его (впредь до изменения условий, которое могло бы вызвать и перемену тактики) и сосредоточить ВСЕ СВОИ СИЛЫ на укреплении организации и правильной поставки литературы. Подробнее об этом говорить здесь не место.

(«Проект программы нашей партии»)

64

Рабочий класс предпочел бы, конечно, МИРНО взять в свои руки власть, но ОТКАЗЫВАТЬСЯ от революционного захвата власти было бы со стороны пролетариата, и с теоретической и с практической-политической точки зрения, БЕЗРАССУДСТВОМ и означало бы лишь позорную уступку пред буржуазией и всеми имущими классами. Очень вероятно — даже наиболее вероятно — что буржуазия не сделает мирной уступки пролетариату, а прибегнет в решительный момент к защите своих привилегий насилием. Тогда рабочему классу не останется другого пути для осуществления своей цели, кроме революции. Вот почему программа «рабочего социализма» и говорит вообще о завоевании политической власти, НЕ ОПРЕДЕЛЯЯ способа этого завоевания, ибо выбор этого способа зависит от будущего, которое с точностью мы определять не можем. Но ограничивать деятельность пролетариата во всяком случае одной только мирной «демократизацией», повторяем, значит совершенно произвольно суживать и опошлять понятие рабочего социализма.

(«Попятное направление в русской социал-демократии»)

65

В либеральных и радикальных салонах буржуазного «общества» социал-демократы могли слышать нередко сожаления о том, что революционеры оставили террор: люди, дрожавшие больше всего за свою шкуру и не оказавшие в решительный момент поддержки тем героям, которые наносили удары самодержавию, эти люди лицемерно обвиняли социал-демократов в политическом индифферентизме и жаждали возрождения партии, которая бы таскала для них каштаны из огня. Естественно, что социал-демократы проникались ненавистью к подобным людям и их фразам и уходили в более мелкую, но зато и более серьёзную работу пропаганды среди фабрично-заводского пролетариата.

(То же)

66

Взгляните на те промыслы, в которых рабочие ещё не добились себе защиты закона и в которых рабочие не могут оказывать сопротивления капиталистам, — и вы увидите безмерно длинный рабочий день, доходящий до 17−19 часов, вы увидите надрывающихся за работой детей с 5−6-летнего возраста, вы увидите поколение постоянно голодающих и вымирающих мало-помалу с голоду рабочих. Пример: те рабочие, которые работают у себя по домам на капиталистов; да всякий рабочий припомнит ещё много и много других примеров!

(О стачках)

1900 год

(№ отрывка: 67)

67

Окончив в настоящем году срок гласного надзора, я вынужден был избрать себе для жительства из немногих разрешённых мне городов город Псков, ибо только там я нашёл возможным продолжить свой стаж, числясь в сословии присяжных поверенных, подведомственных С.-Петербургскому совету присяжных поверенных. В других городах я бы не имел никакой возможности приписаться к какому-либо присяжному поверенному и быть принятым в сословие местным окружным судом, а это равнялось бы для меня потере всякой надежды на адвокатскую карьеру. Будучи вынужденным поселиться в городе Пскове, я позволяю себе повторить ходатайство моей жены и моей тёщи о разрешении моей жене, Надежде Константиновне Ульяновой (урождённой Крупской), отбывать оставшуюся ещё ей треть назначенного ей срока гласного надзора не в Уфимской губернии, а в городе Пскове. В настоящее время жена моя поселилась уже в Уфимской губернии, куда я не имею даже права въезда, ибо эта губерния принадлежит к числу изъятых; далее, в этой губернии пособия лицам, отбывающим гласный надзор, не выдаются, а профессиональная (педагогическая) деятельность для моей жены теперь закрыта, — следовательно, мне придётся содержать её из своего заработка, а я могу рассчитывать теперь на самый скудный заработок (да и то не сразу, а через некоторое время) вследствие почти полной потери мною всех прежних связей и трудности начать самостоятельную юридическую практику. Поэтому необходимость содержать в другом городе жену и тёщу (здоровье которой, вследствие её престарелого возраста, сильно пострадало от жизни в Сибири, куда ей пришлось ехать вместе с дочерью) ставит меня в безвыходное положение и заставляет заключать неоплатные долги. Наконец, в течение уже многих лет я страдаю катаром кишок, который ещё усилился вследствие жизни в Сибири, и теперь я крайне нуждаюсь в правильной семейной жизни.

(подпись: Потомственный дворянин Владимир Ульянов)

(Прошение директору департамента полиции, 23 марта)

Примечания

1

Михайловский.

2

«Достопримечательности» (нем.).

3

Дмитрий Ульянов.

4

Елизаров.

5

Сожительница Федосеева.

6

Плеханов.

7

«Новое время» (нем.)

8

«Теоретико-познавательная схоластика» (нем.).

9

Здесь под словом «критики» подразумеваются «ревизионисты» (Бернштейн и пр.). В дальнейшем Ленин часто использует термин «критики» в подобном значении.

10

«Коренное размежевание» (нем.)