Игла бессмертия

Дмитрий Владимирович Бовичев, 2021

Тайная экспедиция Сената занимается не только бунтовщиками, заговорщиками и просто сомнительными дворянами, но и делами особыми, тёмными, отдающими откровенной чертовщиной, и для таких дел у неё есть особые же агенты. Содержит нецензурную брань.

Глава 5

Дорога в Сухую Берёзовку всё так же бежала по полям, но воспринималась теперь совсем иначе. Недавний жар пропал, травы колыхались от свежего ветра, стрекотали кузнечики, сновали стрекозы, а слепни бесстрашно бросались на путников. Солнце, ещё недавно застывшее в зените, казалось, скакнуло сразу на четверть пути к закату, и до темноты оставалось часа четыре. Четверо мужчин ехали в телеге молча, все так или иначе подавленные историей полудницы.

Первым прервал молчание Демид:

— Да, кхм… Да… а вот мы, помнится, с нечистой силой повстречались годика четыре тому назад, а, Федька?

— Три, три года назад.

— Как же три? Как сейчас помню, я ещё проигрался вдрызг одному мошеннику-суконщику.

— Ну, а где это было? Ещё в Дмитриеве.

— Верно… ну пусть три года. Тогда токмо начиналась война с турками, и полк наш шел в подкрепление. Да не дошёл — осень, все дороги развезло, — вот мы в молдавских землях и остановились, у реки Днестр. Башибузуки и прочее хищное до чужого добра отребье шалили повсюду и захаживали на нашу сторону. Вот господа и раскидали наш полк гарнизонами вдоль берега. Наша полурота встала в деревеньке Слободзея. Как разместились, так я первым делом нашел себе кумушку. Подкрутил ус и айда солдатского счастья добывать. Ох, и красивая баба попалась — пышная, белозубая, бойкая и до того на меня ненасытная, что…

— Эк куда тебя опять поволокло-то, — перебил его Фёдор. — О чём речь, ты хоть не забыл?

— Что ты мне слова не даёшь сказать?! Я от истока иду!

— У тебя бабы — исток любой истории.

— Если так сама жизнь рассудила, так что же?

На это Фёдор не нашёлся с ответом.

— Вот завсегда ты мне палки в колёса суёшь, ну да бог с тобой. Так значит, обосновались мы с Федькой у одной кумушки в хате. Не баба — сон, одно слово — краля. Звать Ярмилкой. Жили поначалу ладно — лишь однажды румынские воры попытались недалече перейти реку, но караул нас упредил, и мы их так встретили, что уж больше они к нам в гости не захаживали. Но вскоре после этого кумушка моя заболела, да так, что за три дня слегла. Лежит в кровати — еле шевелится, с лица спала, говорит шёпотом. Ну, я поразузнал по селу и бабку-знахарку к ней привёл.

— Не ты, а я ту старуху сыскал, ты-то, пожалуй, очнулся бы только когда зазноба твоя остывать уж начала б.

— Ей-ей, Федька, умолкни, не ровен час…

— Не пужай, не пужай, а раз уж от истока, так рассказывай толком.

Демид насупился и какое-то время только ворчал что-то себе под нос, но потом продолжил:

— Стало быть, захворала Ярмилка, ну что ж, бывает. Федька её лечить начал. — Демид глянул на друга из-под бровей, признавая и его роль. — Травку заварил, мясным отваром с чесноком её потчевал. Показалось, что к вечеру сделалось ей полегче — вставала, ходила, — но наутро опять пластом легла. И так три дня, а на четвёртый Федька где-то раздобыл эту старуху.

— Да, пришлось побегать. Уж больно местные не хотели про неё сказывать, поговаривали — ведьма.

— Так вот, бабка та рассказала, что мертвец к Ярмилке ночами ходит и кровь её пьёт — пытается, поганец, снова к жизни вернуться.

— Что за мертвец? — спросил Николай.

— Про то эта дряхлая язва тогда не сказала.

— Мы поначалу решили, что она из ума выжила, — добавил Фёдор, — но старая простой способ указала как проверить. Ночью, говорит, спящими прикиньтесь, а сами глаз не смыкайте, следите за Ярмилкой.

— Дело для нас простое, не раз уж мы в караулах-то стояли, вот и решили попробовать, — снова продолжил Демид. — Так вот, лежим мы тихо, я на лавке — с Ярмилкой-то уже не баловал, чтоб не мешать выздоровлению, — Федька на сеннике у окна. Далеко уж за полночь слышу шорохи в огороде. Пёс хозяйский поначалу взрыкнул, а потом тявкнул радостно и затих. Когда же тень окно застила — ночь тогда была светлая, лунная, — так я сразу бабкиным сказкам поверил. Чётко, как днём, увидел распухшую рожу, что к стеклу привалилась и красным глазом вращать стала.

— А я тогда только тень заметил, потому как спал спиной к окну, — вставил Федор.

— Да, и до того меня страх взял, — продолжил Демид взволнованно, приложив руку к сердцу, — что ни рукой, ни ногой пошевелить мочи не стало. Никогда со мной такого не бывало! А страхолюд точно на меня глядит и шипит себе что-то, а с меня уж пот потёк. Ну, думаю, конец нам пришёл. Молитву вспоминаю какую-никакую, хоть про себя прочесть, да ничего на ум нейдёт.

— Постоял этот кто-то, постоял и к крыльцу пошёл, — подхватил Фёдор, — а я за рукоять тесака взялся поухватистей. Страха у меня тогда не было, любопытно было узнать, что ж это с Ярмилкой такое делают. И вот, значит, входит в хату мужик, в лунном свете, да в тёмном углу не особо разберешь его обличье, и к полатям, где баба спит, тишком пробирается. А Ярмилка-то уж пробудилась и навстречу ему приподнимается.

— А я так и лежу, будто параличом разбитый, — уныло добавил Демид.

— Да, — продолжил Фёдор, — и вот пришлый начал ей шёпотом с присвистом и хрипом выговаривать: «Что ж ты, гульня непотребная, убийцу моего в моём же доме приветила, для кого ж ты, титёшница бесстыжая, ноги-то свои раздвинула?» А она оправдывается и прощенья просит, а он вроде соглашается и говорит: «Дашь напиться — прощу». И к шее уж пристраивается. Ну тут я подскочил и тесак ему к горлу приставил. Говорю: «Отойди от бабы, выродок, иль попрощаешься с жизнью». А скот этот на меня ощерился и зашипел, тут-то и я рожу его разглядел: один глаз только цел — красным светится, из чёрного гнилого рта клыки торчат, лицо всё в грязи, в тёмных пятнах и воняет от него дохляком. Конечно, и меня пробрало — стою столбом, не могу даже шею ему разрезать. А чёртов сын лапы растопырил, ко мне тянется, горлом своим о лезвие трется, но не дохнет!

— Тут как раз я вроде как отмер, — подхватил Демид. — Понимаю, что Федьку сейчас убивать станут, и через это сила ко мне вернулась. Подхватился я с лавки и кистеньком своим точно в висок нечистого приголубил. Башка мотнулась, но на ногах он устоял. Невиданное дело! Тогда я тесак выхватил и давай его кромсать — по голове, по рукам, по шее! Вот тут только он забеспокоился, лапами прикрылся и вон из хаты вымелся. — Демид ненадолго замолчал, вспоминая памятную ночь. — До утра мы просидели, не смыкая глаз. Ярмилка рассказала, что муженёк её за речку, к румынам, подался, чтоб денег награбить, но далеко не уходил и даже наведывался пару раз в деревню, когда мы уже на постой встали. Тогда-то он про жёнушку свою всё вызнал и меня заприметил. Он же присоветовал своему атаману вылазку, да просчитался — наша взяла. После этих её слов я его в бою припомнил — прыгал вокруг меня один с кривой саблей и что-то орал, да я не разобрал что — на штык его принял. А с тех пор как тот умер… или не умер, а пёс его знает, что с ним случилось, короче, уже три ночи ходит и пьёт из жены кровь, а она, дура, всё думала, что так откупится.

— А почему же он в миру остался? — спросил Николай. — Иль черти отпустили?

— А про то нам бабка рассказала, — ответил Федор. — Как рассвело, мы сразу за ней отправились. Карга сухая только ухмылялась, слушая наши речи, и столько денег за избавление запросила, что хоть стой, хоть падай — пришлось у ротного расходчика* одалживаться.

А поведала она нам вот что. Тварь эта зовётся у них мортцем, и получается она от ревности. Ежели муж жену взревнует и взревнует за дело, а потом помрёт, не отходив её перед этим хорошенько дрыном, то может стать мортцем. Тогда будет он ходить к жёнке и пить её кровь пока всю не выпьет, а как выпьет — в вампира переродится. Тогда сможет обернуться нетопырём и улететь куда-то в Валахию, где этих вампиров тьма, больше чем крестьян. Уберечься от него можно просто — бабе надобно покаяться в церкви, тогда мортец не сможет пить её кровь и сам околеет, потому как чужой кровью он до обращения в вампира питаться неспособен.

— Но в Слободзее церкви не было, — продолжил Демид, — и мы поехали в соседнюю деревню. Положили Ярмилку на телегу и отправились. Часа четыре добирались и впустую — поп уехал на похороны за двадцать вёрст, до ночи не догонишь. Возвернулись — уж день пополам согнулся, вечер подбирается. Снова к бабке, та говорит, мол, неладно. На вторую ночь мортец оголодавши будет и от того злобен и силён сделается. А справиться с ним можно, только если на его могиле посадить осину или одолень-траву. Осин у них в округе от века не рождалось, а одолень-трава растёт на воде, вдоль берега, у речных омутов. И вот что хошь, то и делай.

— Тут я дал маху, — вступил Фёдор, — побежал к унтеру за подмогой. Всё обсказал ему подробно, про румын, про Ярмилку, про мертвяка, а он в ответ: «Узнаю, что опять с Дёмкой пьёте — заставлю траншею вокруг всего села выкопать».

— Да, ославил ты нас тогда — на весь полк, — усмехнулся Демид. — Что ж, делать нечего, отправились мы к Днестру и с помощью сельских мальцов набрали той одолень-травы — по виду обычных кувшинок. Пока ходили — стемнело, но до ночи ещё далеко. Запалили факелы, на плечи закинули фузеи и двинули к той яме, где мы ватажников румынских схоронили, а было это у переправы — с полверсты от села.

Добрались — мать честная, земля в пяти местах рыхлая! То ли Ярмилкин муженёк каждый раз с нового хода вылазил, то ли ещё четверо ревнивцев не успокоились. Разложили мы на дурной случай траву везде где хоть чуток вспахано, да только зазря старались. Видно, не привязались кувшинки к земле — через пару часов полезли мортцы отовсюду. Но тут уж мы не убоялись, начали рубить их в капусту: руки, головы начисто смахивали. Мертвяки сонные были какие-то, видно, кровушки напившись. А кум мой последним шёл, да не в пример первым таким шустрым оказался — из-под тесака вывернулся и на меня кинулся. Повалил, душит, мордой своей к шее тянется — сильный, гад. Я хриплю, Федьку недобрым словом поминаю, а тот, вишь, примерялся, как сподручней его решить.

— А как мне было его бить, коли вы спутались, точно букли перед выходом на плац? Вот я и решил его на штык насадить: с размаху коротким его приколол, да толканул с Демидки прочь, завалил — к земле прижал. Дёмка со своим ружьём подоспел, стоим, придерживаем, а что делать — не знаем.

— Тут я смекнул, что до воды с кувшинками рукой подать, — снова заговорил Демид, — и можно бы ему там новую могилу состряпать. На том и порешили. Отпустили его, а как он на ноги начал утверждаться, снова в штыки взяли и над собой подняли. Тяжёленек оказался, и ногами сучил, и руками тянулся, и материл нас между хрипами нещадно. А как к реке подходить стали, завопил пуще прежнего, но уже просительно. Что только ни сулил, поганец: и хату, и жену, и место обещал показать, где он кубышку с награбленным схоронил. Так поняли, что верно всё делаем и, зайдя по пояс в реку, прямо в кувшинки его окунули — топором на дно пошёл, даже не барахтался. Потом вернулись к могиле и всех порубленных таким же манером в реку уложили. Вот такая история.

— А что же Ярмилка? — спросил Николай.

— Выздоровела совсем, ещё краше стала, только меня уже не привечала и вскоре переехала в другое село, к брату.

Впереди, правее от спешащего к горизонту солнца, показалась деревня.

— После местные говорили, что она специально муженька под наши штыки пристроила, и что ведьма она не хуже той старухи. Только я не верю — истово всё было, не напоказ.

Помолчали.

— Я так мыслю, — начал Николай, — что не напрасно, ты, Фёдор, к унтеру бегал — по глупой славе вас господин капитан приметил.

— Да? Может, и так.

— А как вы с Георгием Петровичем первый раз встретились?

— Вскоре после этого, весной. Прямо из траншеи вызвали нас…

— Смотрите, кажись, лежит кто-то, — перебил друга Демид и стегнул лохматыми верёвочными вожжами по лошадиным бокам.

Кляча и не подумала бежать быстрее, но и без того седоки вскоре увидели, что на дороге лежит Евсей. Фёдор и Олег спрыгнули с телеги и поспешили к нему.

Возница раскинул руки и ноги в стороны и храпел, как говорится, во всю ивановскую. Лицо его покрывала пыль, борода была всклокочена, рубаха и штаны порваны в нескольких местах, лапти истёрты и размётаны так, что в дырах виднелись онучи. В остальном он на вид был вполне здоров.

— Евсей батькович! Евсейка! — затряс мужика Фёдор.

— Ась?!

— Очухался?

— Аааа! Уби-и-ила! — сразу же завопил тот на одной ноте.

— Что? Кто убил? Кого?

— Меня-а-а-а! А-а-а! — тянул «убитый». — Баба с серпом! — скороговоркой выпалил он. — А-а-а! Совсем уби-и-ила!

Фёдор отвесил мужику смачную оплеуху.

— А-а-а! Ой.

— Ну? Видишь? Жив ты, жив, руки-ноги целы, а я вовсе не ангел божий.

— А?

Евсей стал спешно ощупывать сам себя, не забыв проверить и содержимое штанов, а когда убедился, что всё нужное на месте, то подскочил к своей кобыле.

— А ну-кось, место-то уступи, — обратился он к Демиду. — Дёрнул же меня чёрт поехать сегодня в эту проклятущую Берёзовку!

Сев на козлы и взяв вожжи, возница поуспокоился, но к деревне все равно подъехали под его неумолчное ворчание.

Сначала встретился колодец — он был вырыт при въезде и несколько в стороне от дороги. После пошли дома, сложенные из потемневших от времени брёвен, с маленькими окошками в резных рамах, они сидели каждый в своём огороде и отгораживались от улицы плетнями. То тут, то там слышен был голос всякой скотины: коз, кур, гусей да хрюшек. А вот людей было мало. Немногие бабы, встречавшиеся на пути, спешили скрыться в домах или ещё где, лишь бы не попадаться на глаза приезжим.

— Да, не любят здесь военных, — сказал Николай.

— Куда вас? — спросил Евсей.

— Вези к старосте. Как его звать?

— Антип Осипович.

Дом главы деревни оказался таким же, как и все прочие, разве что побольше. Сам местный начальник уже каким-то образом знал о их прибытии и встречал приезжих у калитки. Это был бородатый дородный мужик с косматыми бровями и быстрыми глазами.

— Здравствуйте, здравствуйте! — радушно сказал он.

— И ты здравствуй, Антип Осипович! — кивнул Николай.

— С чем пожаловали, гости дорогие? Проходите в дом. Евсей, погоди-ка уезжать, ты мне тридцать копеек должен аль позабыл?

— Какие долги, какие копейки? Меня только что чуть в полях чудище не убило!

Солдаты и Олег прошли в дом и окончания разговора не слышали. Внутри широкая, как и сам хозяин, жёнка ставила на стол квас, хлеб, мисочку с головками редьки.

— Доброго здоровья! — нестройно поприветствовали ее вошедшие.

— Доброго, доброго, служивые. Садитесь, попейте кваску с дороги. А ты откуда, такой пригожий? — обратилась она к Олегу. — С ними разве?

— С нами он, с нами. Поснедать, хозяйка, не худо бы, — сказал Демид.

— А поесть найдётся, если есть на что, — отозвалась баба.

— Как тебя звать-величать? — спросил Николай.

— Авдотьей.

— Покорми нас, Авдотьюшка, серебром заплатим.

Хозяйка улыбнулась ласковому голосу и немудрящей попытке подластиться.

— Добро, гостюшки, — кивнула она и вышла куда-то во вторую дверь.

Солдаты и Олег покидали сидоры в угол, стащили сапоги, расселись вдоль стола и принялись за квас.

— А как ты бабе-то глянулся? С порога! — беззлобно улыбнулся Демид и ткнул Олега в бок. — Не сегодня — завтра жди пирогов!

— Про полудницу Евсейка всё уж растрепал, потому и нам запираться нет резона, — промолвил Николай, отирая усы, — но про остальное — молчок.

— Добро, — сказал Фёдор, а Демид только кивнул, он уже подумывал пройтись вдоль дворов, поглядеть, выполнить рекогносцировку** насчет девок или пригожих баб.

Вернулся староста, на лице его застыла несколько изумлённая улыбка.

— Господа служивые, а вот скажите, о чём это мне там Евсей плёл? Неужто и впрямь вы по дороге к нам нечисть увидали?

— Видели, как тебя.

— А ничем вас этот непутёвый не угощал? Может, помстилось вам? — спросил хозяин, усаживаясь у двери.

— Нет, не пили мы, как есть полудницу встретили. Не хотела она нас пущать.

— А как же вы прошли тогда?

— Попросили.

— И что же, так и позволила?

— Да.

— Ой, темните вы что-то. А зачем? Я тут староста, мне знать надо, что в округе делается.

Демид с Фёдором переглянулись и на Николая посмотрели, давая понять, что слово за ним. А бывший гренадёр и сам не знал, как быть — инкогнито хранить надо и про полудницу рассказать не худо, хоть бы за-ради сговорчивости местных.

— Твоя правда, Антип Осипович, знать тебе надо. Повстречали мы полевую хозяйку и мирно дело решили: угостил я её хлебом, поклонился, попросил добром — она и пропустила.

— А как же ты не испугался? Как знал, что делать?

— Чего мне пугаться? Я на картечь, на штыки двадцать пять лет грудью ходил, там пострашнее бывало. А как узнал? Да никак — были бабушкины слушал мальцом, а вишь, как пригодилось.

— Да, чудные дела, чудные… — сказал хозяин, покачивая головой. — Не иначе конец света скоро.

— Отчего же?

— Отчего? Будто не знаешь иль трепач Евсейка не сказывал? Мужиков всех ваши братья позабирали — работать некому. Церковь наша, которую ещё мой дед строил, сгорела вместе с батюшкой. А теперь нечисть на дорогах. Истинно бают — конец света близок. Спаси нас, Господи! — Антип перекрестился на икону.

— Может, ещё обойдётся, пришлют к вам нового попа, церковь всем миром отстроите…

— И мужики из солдат вернутся? Нет, у кого есть глаза, тот видит — это кара Господня. Только вот за какие такие грехи — ума не приложу.

— Да… дела у вас и впрямь невесёлые.

Послышался скрип, отворилась вторая дверь, и в неё задом вперёд вошла жена старосты. В руках она несла не менее дюжины всяких горшков и плошек со всякой-разной снедью.

— Угощайтесь, гости, чем бог послал, — проговорила она. — Печь уж топить не буду, потому горячего нет. Но кой-чего другое для согрева есть.

Демид тут же подскочил на помощь, а хозяин удивлённо посмотрел на супругу.

— А вы с чем же пожаловали? — оторопело спросил он, глядя на большой кувшин браги, появившийся в центре стола. — Я уже говорил, забирать у нас некого: или огольцы малые, или старики дряхлые остались.

— Нет, мы не рекрутская команда — при господине капитане состоим, — ответил Николай, уже хрустя огурцом.

— Где ж ваш начальник?

— Прибудет позже — в Боброцск завернул.

— Вот как, значит, ага. А он сюда зачем едет?

— А то не нашего ума дело.

— Ага… — протянул староста. — Стало быть, вы тута, у нас, его ждать будете?

— Стало быть, так. Да ты продохни, староста, деньги на постой нам отведены и с собой имеются.

— А я что же, на то и поставлен, чтоб приезжих встречать, — и впрямь выдохнул Антип.

Пока обедали, уж вечереть стало, животы приятно отяжелели, а бражка разогнала по телу ленивую негу. Хозяин от гостей не отставал и потому вскоре уже неспешно рассказывал о своём здешнем житье-бытье, о ценах на зерно, о выпасах и заготовке сена, о том, что старая его корова уже вовсе перестала доиться и надо бы её забить, да умельца в деревне нет.

— А сам ты что же? — спросил Демид.

— Самому несподручно, привязался к ней за двенадцать-то годов.

— Коли есть нужда, то могу помочь — знаю, как делать.

— О! Вот спасибо, одолжусь у тебя! А то мочи уж нет ждать — и кормить её надо, и молока нет. А как напасть эта на нас свалилась, так и не позовешь никакого знатока.

— Какая напасть?

— Ну, та самая, с которой вы в поле повстречались. Ведь никто до нас уже два месяца дойти не может. Как сгорела церковь с отцом Феофанием, упокой, Господи, его душу, так и нет к нам больше хода. Бабы в другие деревни ходят и обратно возвращаются, а к нам никого — как отрезало. Мужиков-то надо, ведь покос, вот они в Шешовку к помещичьим и ходили, это вёрст с дюжину отсюда. А обратно всё одно сами вертаются. Сказывали, мол, идут вместе, песни поют от страху, а как к селу приближаются, так и всё — тишина рты застит, глядь вокруг, а нет никого. А по ночам волчий вой с полей слышен и какой! Будто сонмы несчитанные серых вокруг бегают. Очень страшно.

— В хлева лезут, задрали кого? — спросил Николай.

— Нет, даже куры все на месте. И оттого ещё хуже. Уж думаем, что не волки это, а нечистая сила. Я как Евсейку-то увидал — обрадовался! Думал, оставило нас лихо это, а вы говорите, нечисть только вас и пропустила.

— Да, нас пропустила, — кивнул Демид. — И я пойду пройдусь, пока еще не совсем стемнело. Благодарствуй, хозяюшка. — Он поправил пояс, обулся и вышел вон.

— Куда это он? — спросил староста.

— Людей посмотреть, себя показать, — ответил Фёдор.

— А, хех, понятно. Ох и трепло же Евсейка. Но нынче напрасно прогуляется… — От выпитого и рассказанного Антип раскраснелся, глаза его заблестели, а на лице появилась довольная улыбка. — А вот завтра, когда я расскажу всем, что да как… — многозначительно добавил он.

— Что, что ты расскажешь? И кому? А? — вступила жена, о которой муж, похоже, позабыл. — Не думайте, и бабы, и девки у нас все пристойные, гулящих нету!

— Цыц! Куда лезешь в мужской разговор? — беззлобно возмутился хозяин.

— Верим, верим, Авдотья… Как по батюшке?

— Егоровна.

— Верим, Авдотья Егоровна, — повторил Николай. — Покажи-ка нам лучше, где у вас в хозяйстве банька. Хоть и в холодной, а помыться требуется.

Пока собирались, пока мылись, уже и стемнело совсем. Вернулся не солоно хлебавши Демид — никого на улице не повстречал, только Евсееву телегу заприметил. Фёдор сделал перевязку Николаю — рана перестала кровоточить, но опухоль вокруг стала только больше.

Олег же, помывшись, присел у стены амбара поглядеть на небо. Луна давала мало света, и оттого звёзды казались ярче. Они вроде были теми же, что дома, в монастыре, но чем-то неуловимо отличались. Мысли его текли неспешно, вечерний прохладный воздух щекотал ноздри и забирался под рубаху. Вдруг он с удивлением заметил, что некоторые звёзды подмигивают, а точнее, их что-то закрывает. Приглядевшись, он понял, что это какая-то большая птица, даже огромная, и, скорее, не птица вовсе… Расслабленное умиротворение как ветром сдуло, и парень поспешил за Николаем.

* Расходчик — выборный солдат, распоряжавшийся общей солдатской казной роты.

** Рекогносцировка — военная разведка.