Рыбацкая удача Ивана Ильича

Дмитрий Вержуцкий

В сборник включены ранее не публиковавшиеся рассказы, разные по объему и тематике. Здесь можно найти приключения и обычные зарисовки каких-то бытовых событий, очерки об исторических персонажах, сцены из военного лихолетья и многое другое. Все произведения объединяет неравнодушный взгляд автора, колоритность сюжетов и неожиданные изгибы людских судеб. Здесь никого не осуждают и не приводят в пример, а просто показывают картину событий, которые уходят в прошлое, и, возможно, никогда не повторятся.

ТУВИНСКИЕ РАССКАЗЫ

Яловые сапожки

Склоны гор и приречные террасы уже почти везде освободились от снега. Лиственницы и тополя в пойме стояли голые, распустив в стороны безжизненные ветви. У багульника, вытянутыми куртинами прижавшегося к нависающим скалам, только начали набухать почки. В начале мая они дружно раскроются розовым великолепием, и вся долина превратится в нереально яркий волшебный сад. До этого оставалось не слишком и долго — всего только месяц.

Лагерь стационара они успели за два дня полностью развернуть. Пять армейских палаток-десятиместок, вцепившись в каменистую землю проволочными растяжками и ребристыми железными колышками из арматуры, выстроились в ряд на высокой приречной террасе. Самая верхняя использовалась начальником и специалистами, за ней шли склад и кухня-столовая. В последней, за загородкой из пары простыней, устроилась пожилая повариха Таисия Ивановна. Дальше стояли еще две палатки — первая для бичей (сезонных рабочих), которых нынче насчитывалось целых восемь душ; последняя служила обителью для техника Валеры и шофера Василия Степановича. Валера учился заочно в институте, где как раз шла сессия, он обещал появиться через неделю. Там же временно устроились и водители двух грузовиков, задействованных для заброски имущества стационара. Завтра утром они должны были возвращаться обратно в город, на противоэпидемическую станцию.

Еще ниже, метрах в двадцати, огороженный невысоким заборчиком с тремя натянутыми рядами колючей проволоки, располагался лабораторный блок из двух палаток. К калитке у входа уже прибили прямоугольник фанеры, на нем виднелся художественно выжженный череп с костями, а также присутствовала надпись, гласившая, что заходить внутрь запрещено. В дополнение картины развернутого экспедиционного лагеря, на высоком берегу у самой реки белела выцветшим брезентом баня.

В окружающих горах пока еще мирно сосуществовал с приезжими и местными жителями природный очаг чумы — самой страшной болезни, с которой только сталкивалось человечество за всю историю своего существования. Возбудитель этой напасти жил в глубоких норах в мелких насекомых — блохах, время от времени вызывая заболевания среди сусликов, пищух и сурков. Главной задачей стационара и было слежение за этим очагом для того, чтобы вовремя заметить опасные признаки его повышенной активности. Если случится такое, выставят сюда большой отряд, проведут все нужные работы, чтобы не заболели люди, и инфекция не начала своего очередного победного шествия по странам и континентам.

До отъезда машин и начала основных работ Сергею, как начальнику стационара, следовало провести еще одно стратегически важное мероприятие — общую пьянку. Полезность организации этого действия, на взгляд дилетанта, незнакомого с длительной экспедиционной жизнью, естественно, кажется сомнительной. Тем не менее, опыт однозначно говорил о целесообразности и даже необходимости совместного распития алкоголя в отряде именно в первые дни перед полугодовым полевым сезоном. И хорошо напоить следовало всех.

Смысл этого действа заключался в том, чтобы сразу выявить отъявленных хулиганов и просто «гнилых» по жизни бичей. Таким на следующий день выдавался расчет за проработанные дни, с уходящими машинами их отправляли в город. Как правило, в каждый сезон находились одна-две личности, с которыми, чтобы в дальнейшем не возникало неожиданных проблем, приходилось как можно быстрее расставаться.

Состав рабочих на этот раз оказался довольно пестрым. Только двое приезжали сюда раньше: Очур Ховалыг, хозяйственный парень-тувинец, родом откуда-то из-под Чадана, и Лешка Звягинцев, спокойный, тертый жизнью бич, пятый год кочующий по полевым отрядам противоэпидемической станции. Остальные появились здесь впервые.

Двое молодых ребят, бывших студентов, Мишка и Женька, отчисленных по результатам сдачи первой же зимней сессии, прибыли из Барнаула, заранее списавшись со станцией. Мишка, большой и неторопливый хлопец, оказался родом из-под Чернигова, Женька был алтайский, мелкий по сложению, но более шустрый и гораздый на затеи. К этой парочке сразу же прилипла кличка «Камаз с Прицепом». Они надеялись откосить в экспедиции от призыва до осени, а там попробовать восстановиться в своем институте.

Следующие двое невысоких, средних лет бичей, блондинистый Витек и чернявый Генка, оба в колоритных наколках, явились, отсидев один меньше, другой больше. Впрочем, у каждого отбытый по лагерям срок был далеко не первый. У Витька во рту желтела благородным металлом фикса, у Генки два передних зуба отсутствовали, и он заметно шепелявил. Эти парни освободились из мест лишения свободы лишь две недели назад и еще не пришли в себя от навалившегося счастья вольной жизни.

Кроме перечисленных, в этом году на стационар завербовались два пожилых мужичка-пенсионера — Иван Маркелыч и Василий Данилыч. Оба оказались призваны по возрасту в сорок четвертом и повоевать успели, имели и ранения и медали-ордена. Маркелыч приехал из Красноярска заранее, узнав через знакомых о наборе в полевую партию. Был он молчалив, невелик ростом, сух, но довольно еще крепок. До выезда отряда неплохо помог со сборами, да и на самой станции проявил себя хорошо с разными хозяйственными делами. Соображал он во всем, умел и по дереву, и по электрике, да и в кузне что-то понадобившееся тоже отковал в легкую.

Данилыч появился на станции и устроился в последний день перед выездом. Видно было, что до пенсии служил он в каких-то начальниках и не перетрудился. Статью не обделен, гладок, вальяжен, сразу предупредил, что внештатным корреспондентом республиканской газеты подрабатывает. Знакомый, трудившийся раньше на станции, посоветовал ему в горах сезончик провести, чистым воздухом подышать, здоровья набраться. Ну и денежку кое-какую подзаработать, чтобы осенью в Крым скататься. В прошлом году Данилычу, как ветерану, путевку бесплатную дали, и уж очень сильно ему там понравилось. Решил он осенью предстоящей уже самоходом на море съездить, да и отдохнуть можно будет от души, если денег в кармане в достатке окажется.

Гулянка шла по накатанной. Среди разномастного народа явных проблемных личностей на этот раз не оказалось. Лешка и Очур блаженно улыбались, больше слушая, чем говоря. Генка с Витьком развлекали всех блатными историями про легендарные побеги из лагерей, про умного зека и глупого опера, про смазливую и покладистую врачиху в санчасти. Бывшие студенты тоже расслабились и принялись вспоминать девчонок-сокурсниц и разгульную жизнь в общежитии. Данилыч не отставал, заливая про свои многочисленные, судя по некоторым деталям, по большей части выдуманные, курортные романы. Таисия Ивановна тоже немного выпила и бдительно следила, чтобы никто не забывал закусывать. Периодически она пыталась сподвигнуть всех на исполнение народных песен, но отклика пока не находила. Водители сидели отдельной группкой в конце стола и серьезно обсуждали — как правильно скрутить показания одометра для экономии бензина, столь нужного их личным «москвичам» и «жигулям». Маркелыч, погруженный в себя, сосредоточенно думал о чем-то, разглядывая дно эмалированной кружки и молча пил.

Убедившись, что все идет спокойно, Сергей вышел за дверь. За окнами палатки уже стояла темнота. До восхода луны оставалось с полчаса, не больше. Ветер почти стих. С разных склонов долины, перекрывая шум речного потока, перекликались две совы. Истосковавшийся за зиму по природе и измученный городской суетой, Сергей с наслаждением втянул в себя такой знакомый и волнующий запах ночного леса. «Ладно, кипиша сегодня, похоже, не будет. Еще часок посидим и спать!», — заключил он, сходил в свою палатку и развел водой еще одну порцию спирта.

— Все здесь лечатся, не пьют, разливай, пока дают! — Сергей выставил бутылку на стол и сел сбоку на лавку. Выпить они не успели.

Маркелыч, ни слова не говоря, спокойно поднялся, вытряхнул оставшийся кусок хлеба из большой эмалированной миски на стол и резко, с нахлестом от себя, рубанул ее краем сидевшего напротив Данилыча. Тот заорал, схватившись за лицо и разбрызгивая кровь, вскочил, споткнулся об лавку и упал возле железной печки. За какое-то мгновение Маркелыч перелетел через стол и принялся с остервенением бить лежащего Данилыча подхваченным с пола поленом по голове, периодически добавляя к экзекуции яростные пинки и что-то нечленораздельное крича. Избиваемый тонко визжал от ужаса, ужом отползая в сторону и заслоняясь руками от града ударов. Студент Женька сориентировался быстрее всех, подскочил, обхватил сзади зачинщика драки и, сделав подкат, свалился с ним на землю. Подоспевшие Сергей со Степанычем помогли скрутить и утихомирить возмутителя спокойствия.

Данилыч, утерев рукавом с лица кровь, приподнялся, встал на четвереньки и таким способом спрятался в углу за сундуком. По пути он жалобно подвывал и всхлипывал:

— Да не я это… Да я же разве мог, Иван? Да никогда! Это же кто-то из второй роты!

Народ столпился вокруг. Никто ничего не понимал. Таисия Ивановна охала и ахала, причитая: «Да как же так-то? Да что же это такое? Убил же, совсем убил!» Маркелыч рычал от ярости, пытаясь вырваться и окончательно добить Данилыча. Все его некрупное тело переполняла настоящая злоба. Глаза были бешеными. С трудом удалось утащить Маркелыча в другую палатку, к техникам.

— Да я же ж, тоже не сразу Ваську-то, эту гниду, узнал! Столько лет прошло… Вот тварь!! И живет ведь — как ни в чем не бывало! Да такую мразь к стенке сразу надо ставить!!

— Так, спокойно, Иван Маркелыч! Остынь! Ты что завелся-то? Тебя какая муха укусила? Что случилось-то? — такой расклад для Сергея оказался полной неожиданностью. От кого угодно из нынешнего своего контингента разборок и драки сегодня ожидал, но никак не от пенсионеров. Маркелыча натурально трясло от ярости. Говорить внятно он поначалу почти ничего не мог. Постепенно, после двух кружек чая со спиртом и десятка выкуренных папирос, картина прояснилась.

Как оказалось, воевать они оба с Данилычем закончили под Кенигсбергом. Последние месяцы боев крепко сдружились — однажды, выйдя из госпиталей, в одну роту попали. Тут и выяснили, что земляки, с соседних районов на Енисее. С одного котелка хлебали, одной шинелью прикрывались, не раз друг друга от верной смерти спасали. В июле сорок пятого началась у них в полку частичная демобилизация. Слухи уже давно ходили, и все заранее готовились к этим радостным событиям.

Маркелычу удалось разжился замечательными, из офицерского сукна, галифе и гимнастеркой. Узнав, что в соседнем городке при госпитале один санитар отлично шьет сапоги, воспользовавшись подвернувшимся случаем он сумел туда попасть и сделать заказ. Умелец драл за свою работу не по-божески, пришлось отдать практически все ценное, что у него было. Остался только красивый платок в подарок матери. Сапожки из яловой кожи вышли, и правда, знатные. Думал, когда вернется домой, все обзавидуются, да и сносу таким обувкам точно не будет. И девки в деревне с ума сойдут, как пить дать…

В мечтах о родной сторонке, о такой желанной встрече с родными, медленно тянулось время. Надежды быстро отбыть домой и не было — поначалу стали отпускать только тех, кто долго повоевал. Использовав свое знакомство с кем-то из штабной обслуги, друг Вася сумел подсуетиться и быстрее всех в их роте получил все нужные бумаги. Проводины ему устроили на широкую ногу, выпили крепко. А утром, когда Иван проснулся, сапог у него в мешке уже не было. И платка для матери тоже…

Ни про сапоги, ни про платок, он никому, кроме своего закадычного друга, не рассказывал. Шофер, отвозивший рано утром демобилизованных на станцию, когда вернулся, сказал, что, мол, «приятель-то твой в таких классных сапогах домой поехал, даже завидно! Не знаешь — у кого это он пошил?»

Через несколько лет после войны съездил Маркелыч в то село, откуда друган его родом был. Да не застал никого — соседи сказали, выправил каким-то способом Василий паспорт и завербовался на север. На обратном пути, в буфете на вокзале, сцепился злой и крепко выпивший Маркелыч с местной шпаной, да и милиционера подскочившего ножом сгоряча пырнул… Отсидел полностью. Да много чего еще в жизни у него потом было. И топтала его судьба и ласкала, по-всякому случалось. И вот такая встреча с «лучшим другом» через сорок с лишним лет…

Утром, съежившийся и испуганный, Данилыч уехал с машинами в город. Больше про него ничего никто не слышал. Маркелыч же после всего неожиданно преобразился. Чувствовалось, что сбросил он с себя какой-то давний давящий душу груз. Работал с удовольствием, весь инструмент в отряде привел в порядок — топоры-лопаты наточил, ломы оттянул, капканы все отремонтировал. С людьми ладил, да и отдыхать умел с душой. Все очень удивились, когда из рюкзака достал он однажды настоящую гармонь. Владел этим инструментом Маркелыч виртуозно, знал много старых песен, голос и слух у него имелись. С Таисией Ивановной удивительно красиво выводили они в два голоса самые сложные напевы. Проведя на стационаре все шесть месяцев, появился он и на следующий год. И снова честно отработал весь сезон. Потом его следы тоже потерялись.

Кто знает — жив ли он, или нет уже на свете старого фронтовика. Мало их совсем уже осталось, последние покидают этот мир. Уходят из жизни, унося с собой все свои воспоминания, все встречи и события, и добрые и не очень…

Ночью в горах

Часть первая. Обрыв

Надежда, что на самом перевале станет хоть немного светлее от открывшегося неба, оказалась напрасной. Облачность сгустилась, четвертушка луны должна была появиться только ближе к рассвету. Что называется — «видимость — ноль». Сергей, стараясь не делать резких движений, очень медленно шел вперед, протянув перед собой руки, чтобы не врезаться лицом в какой-нибудь ольховый куст или в сухую ветку лиственницы. Он аккуратно обстукивал сапогом щебнистый грунт, прежде чем сделать очередной шаг и перенести вперед тяжесть тела. Двигался по гребню, стараясь не уклоняться от прямого направления. По его прикидкам, идти оставалось еще метров двадцать-тридцать, не больше, потом следовало повернуть влево на тропу и начать спуск по лесу. Ничего необычного — он уже не раз здесь ходил ночью, правда, с такой непроглядной теменью на перевале еще никогда не сталкивался. И тут, при очередном шаге, его правая ступня не нашла никакой опоры и провалилась…

Сергей тут же присел на левой ноге, привычно опустился на землю и, уже полулежа, еще раз пошарил сапогом впереди, но снова безрезультатно — прямо перед ним склон резко обрывался вниз. «Нет, ну, надо же, блин, какая темнотища! Так ведь, правда, ступишь неловко и — прощай, Вася!» Он достал из нагрудного кармана «энцефалитки» коробок, чиркнул спичкой и попытался при колеблющемся слабом свете рассмотреть — что там впереди. Во тьме удалось различить только узкую линию обрыва, на самом краю которого он, собственно, и оказался. Дальше ничего, кроме завораживающе бездонной тьмы, не было видно. Упираясь руками и пяткой одной ноги в щебенку с острыми камнями, Сергей ползком на спине плавно переместился немного назад. Затем так же осторожно повторил движение, отодвигаясь от края опасной пропасти. Пошарив вокруг, поднял небольшой камень и кинул вперед. «Двадцать один, двадцать два… двадцать пять» и снизу послышался удар камня о камень. «Ничего себе обрывчик — прямо тут, у самого края, сразу на полтораста метров! И куда же это меня, спрашивается, занесло?» Еще несколько камней брошенных дальше и в стороны показали, что скальные отвесы идут далеко и влево и вправо от него, обрываясь на полкилометра вниз. Сергей посмотрел на часы — светящиеся стрелки показывали ровно полночь…

Часть вторая. Шестью часами раньше

Шла вторая половина дня. Узкие тени от лиственниц, растущих разреженными неровными полосами на приречных террасах, постепенно становились длиннее. Августовское солнце, и без того не сильно жаркое, светило, но почти не грело, находясь еще высоко, но собираясь через пару часов скрыться за зубчатыми вершинами Монгулека. Еще стояло лето, а листья дикого крыжовника, чьи редкие невысокие кусты прижимались к скалам у склонов гор, нависающих немыслимыми теснинами над узкой долиной Барлыка, уже начали желтеть, предупреждая о скором приходе северных холодных ветров и близости осени. Тропа нырнула в заросшую осокой промоину и круто поднялась по старой морене на десяток метров. Отсюда открылся вид на лагерь. Выцветшие пятна стоящих в ряд палаток светлели на фоне еще зеленого цвета поляны и прилегающих склонов гор, тоже покрытых неплотным, с большими скальными проплешинами, лиственничным лесом. Над банькой, стоявшей отдельно, ближе к реке, вился дымок.

Сергей подтянул ослабшую лямку рюкзака и ускорил шаг в предвкушении простых, но таких приятных удовольствий после дальних выходов: понежиться в тепле на банной полке, похлестать себя веничком, мохнатой вехоткой и горячей водой отшоркать с себя грязь, переодеться в чистое. Потом поесть разных вкусностей, наготовленных к их приходу поварихой, попить крепкого сладкого чаю, вытянуться на раскладной кровати и, наконец-то, выспаться на нормальной постели. «А материал? Что материал, до завтра, что ли, лаборатория не подождет?» Четверо сезонных рабочих, называемых «бичами», двигавшиеся следом за ним, тоже прибавили темп, стараясь не отставать.

Дня три назад по верховьям Барлыка прошел дождь, и пешеходный мостик, который они не так давно на скорую руку соорудили из трех длинных бревен в сужении русла, унесло поднявшейся рекой. Сейчас вода опять спала, и они свободно перебрели на другой берег. Залаяла Чмара — худая и мелкая черно-белая лайка, родившая полмесяца назад щенков под камнем на окраине лагеря. Из кухонной палатки выскочила повариха Наташка, пригляделась и, узнав, радостно кинулась обратно ставить чайник и что-то на скорую руку готовить. Через час, уже по-быстрому отмывшись в банной палатке, надев чистые носки и бельишко, набив желудок, Сергей с удовольствием прихлебывал крепкий чай из эмалированной кружки. Бичи гоготали у речки. Банька располагалась в небольшой брезентовой палатке, париться или мыться там получалось только по одному. Оттуда слышались радостные матерки и хлесткие звуки ударов березового веника по чьей-то мокрой спине. Остальные ждали своей очереди, обсуждая сегодняшний день и предвкушая предстоящую вечернюю выпивку.

Часть третья. Традиции стационара

Работа стационара заключалась в систематическом сборе материала с нескольких удаленных участков и его исследовании на зараженность разными инфекциями, главной из которых являлась чума. Основной трудовой силой были бичи, народ в большинстве не по разу отсидевший, со своеобразными понятиями в общении и жизни. Требовалось каким-то образом разбудить у них интерес к работе, а сделать это, понятно, не так-то просто. Надо придумать что-то, что компенсировало бы изматывающую ежедневную «пахоту», таскание тяжелых рюкзаков по горам или пересечение вброд по пояс рек с ледяной водой. Нужен был какой-то «пряник» или «свет в конце пути».

За несколько сезонов Сергей выработал оптимальную, с его точки зрения, схему распорядка жизни стационара. Две недели народ вкалывал без выходных, с утра до вечера, чаще на значительном удалении от базового лагеря. По возвращении, на середину кухни выставлялась большая (если точно, то тридцать восемь литров) молочная фляга бражки — напитка, пользующегося популярностью у бичей. Бражка к этому сроку получалась отгулявшей, крепкой и прозрачной, даже с легкой кислинкой. Рабочие с вечера пускались в загул, и пили большую часть следующего дня, пока не иссякал источник их удовольствия. Второй выходной день они отлеживались, отпаривались в бане, стирались и приходили в себя. А вечером заправлялась новая фляга браги, куда засыпали восемь килограмм сахару, добавляли сухие дрожжи, и все это заливали подогретой водой.

Наутро народ отправлялся на очередной тур обследования в одну из ближних или дальних долин, где время от времени находили чумной микроб. Примерно пять дней брага «играла», стоя в палатке возле печки. Потом появлялся Сергей, которому приходилось периодически спускаться с гор в лагерь для определения собранных блох и прочих кровососов, снятых с сусликов и выбранных из их гнезд. Прежде чем отнести клеенчатый мешок с материалом на исследование в лабораторию, находившуюся в трех километрах от них, он спускал флягу в погреб, где она и дозревала, доходя до нужной кондиции к следующему этапу отдыха сезонных рабочих. Такой режим работы устраивал всех. Сергея радовало безотказное трудолюбие бичей; а те готовы были вкалывать, сколько надо и по-полной, зная, что впереди их ждет два выходных, выпивка и расслабуха. Сначала были большие опасения насчет поварихи, но она, тоже разок отсидевшая, оказалась, на редкость стойкой дамой, не позволяющей себе ни глотка без компании.

Часть четвертая. Пропажа

Бичи гомонили в своей десятиместной палатке, расположенной по соседству. Фляга уже стояла в торце длинного деревянного стола, грубо сколоченного из строганных досок и толстых ошкуренных жердей. На газовой плите томился ведерный казан картошки с мясом. На краю стола теснились сдвинутые эмалированные кружки, в одной большой миске находился крупно нарезанный хлеб, только вчера испеченный поварихой, в другой — нарубленные кусками соленые огурцы, засыпанные кольцами ядреного горного лука. Две открытых банки с кабачковой икрой дополняли гастрономические изыски сегодняшнего вечера. К предстоящему празднику души все было подготовлено как надо.

Сергей обошел лагерь — после длительного отсутствия полагалось осмотреть территорию, проверить палатку-склад, лабораторный блок, целость и сохранность подотчетного имущества. Учитывая простоту нравов и традиционный уклад местного населения, совсем не считавшего Восьмую Заповедь обязательной для исполнения, в противочумных отрядах приходилось соблюдать особую бдительность в этом деле.

Вроде, все оказалось на месте и в порядке, но Сергею, тем не менее, было, почему-то, не по себе. Непонятная тревога, время от времени, выползала из глубин подсознания и напоминала о своем существовании. Неожиданно он понял, в чем дело. «Блин, как же я мог забыть-то про это? Память совсем дырявая стала!» Сергей сполоснул под умывальником кружку от чаинок и, поставив ее на стол к остальным. Наталья с нетерпением дожидалась начала торжества, оттого маялась, и то сидела, ерзая на лавке в углу, то неприкаянно, без ясной цели, моталась по кухне.

— Наташ, а где Генка-то? Не вижу его, он что, куда-то ушел? — поинтересовался Сергей.

Она ответила, что, мол, ничего не знает, и техник за все прошедшее время у них в базовом лагере ни разу не появлялся. Это, конечно, была совершенно нежелательная новость. И она сильно меняла весь расклад сегодняшнего вечера.

Часть пятая. Провинившийся Гена

Шесть дней назад Сергей забрал людей с зимовья на Кара-Суге. Все намеченное в долине Эльды-Хема они сделали, но из трех гнезд суслика, которые требовалось выкопать, добыли только одно. План надо выполнять и, поразмыслив, Сергей оставил на зимнике Геннадия, поставив ему задачу без двух хороших гнезд в лагерь не возвращаться. Техник недавно провинился.

Как-то вечерком после трудового дня Сергей за ужином сообщил, что у них закончился лук и надо бы, когда будет время, подкопать немного на еду. Дикий лук, удивительно горький на вкус, в изобилии рос здесь повсюду в верхних частях почти всех горных распадков. Гена тут же добровольно вызвался исправить положение и, взяв большой рюкзак, кайлу, весело насвистывая, бодро пошагал в гору. Как потом выяснилось, он, еще в прошлый сюда выход, тайно замесил и зарыл в землю две трехлитровых банки с бражкой. За месяц на солнечном, хорошо прогреваемом склоне бражка отбродила, выстоялась и набралась нужной крепости.

Конец ознакомительного фрагмента.