Затемнение

Дмитрий Ардшин

Старшеклассница однажды ночью сбивает на машине странную старуху-странницу и подхватывает от неё черную магию, всё усложняющую… затемняющую. Книга содержит нецензурную брань.

9—2

Мягкие кресла, свет, взгляд, голос… «Мягко стелет», — подумалось Лукьяновой, напряженно ожидавшей приговора… На большом столе пасьянсом были разложены бумажные полоски с психиатрическими терминами. Ссутулившийся в кресле, кое-как выбритый Сморыго перекладывал полоски рассеянной рукой и уставшими, покрасневшими глазами поглядывал на Лукьянову, которая, сидя напротив, теребила и комкала носовой платок.

— Маша сама не своя, — сказала Наталья Анатольевна. — Больно уж заторможенная.

— Это нейролептики, — успокоил Сморыго.

— А отчего ее лечат? Чем же она больна?

— Это прояснится после тестов и анализов.

Из приоткрывшейся двери высунулся встрепанный, с мокрым от пота лицом тот самый Дали. Усач громко дышал носом, словно бежал-бежал и, наконец, добежал. Сверкая выпученными глазами, он прогремел:

— Есть разговор.

Сморыго досадливо поморщился:

— Позже, позже…

Дернув головой, усач втянулся в дверь и прикрыл ее.

— Все это в голове не укладывается, — вырвалось у Натальи Анатольевны. — Конечно, Маша не подарок. Но чтобы так…

— Она рассказывала о черной птице, о старухе? — Сморыго открыл желтый перекидной блокнот и щелкнул авторучкой.

— Старуха? Черная птица? — обескураженная Лукьянова уставилась на Сморыго.

— У кого-нибудь из родственников были психические расстройства?

Наталья Анатольевна неуверенно покачала головой:

— Неужели…

Появившийся в двери усач, перебил ее:

— Долго еще? Мне надо кое о чем…

— Закрой дверь, — в свою очередь оборвал его Сморыго.

Дали сверкнул выпученными глазами и хлопнул дверью.

— Значит, ничего такого у родственников не было. И по отцовской линии? — стараясь скрыть досаду на Дали, Сморыго с напускным спокойствием что-то записал в желтом блокноте.

Глядя на Сморыго, у которого подергивалось нижнее левое веко, Лукьянова вдруг поняла: он чего-то не договаривает, — и стены стали сжиматься, а свет меркнуть

— Скажите мне, что с ней, — подавшись к Сморыго, Наталья Анатольевна впилась в него глазами, то ли умоляя, то ли требуя.

Сморыго посмотрел сквозь нее и отчеканил:

— Ничего. Еще. Не ясно.

— Эта неясность и убивает, — пробормотала она и, вздохнув, закрыла лицо ладонями. — Ничего нет хуже, чем…

В кабинет ворвался усач.

— Не верьте ему! — закричал он, выкатывая глаза. — Он такой же целитель душ, как я живописец! Все что он умеет, это жонглировать бессмысленными терминами.

— Васнецов! — прогремел раскатистый низкий голос, и взгляд исподлобья врезался в баламута. Тот вздрогнул и застыл, точно в трансе. Тут же в кабинет влетела медсестра и со словами:

— Сейчас мы тебя утихомирим, — вытолкнула усатого больного в коридор. Дверь закрылась. Наталья Анатольевна уставилась на Сморыго.

— Маниакальный приступ, что с него возьмешь, — Сморыго уперся лбом в козырек ладони и стиснул пальцами виски. Наступившее молчание смахивало на бикфордов шнур. Из коридора долетал затихающий клекот усача. Лукьянова стала настаивать:

— Вы должны…

— Шизофрения! — взорвался Сморыго. — Вот что у нее!

Наталья Анатольевна вздрогнула и сжалась, словно ее ударили. По лицу женщины пробежала судорога.

— Почему? За что? — всхлипнула Наталья Анатольевна. Лучше бы она осталась в неведении! — Но ведь это не окончательный диагноз? Ведь так?

— Конечно же, это не окончательный, — опомнился и вернулся прежний Сморыго. — Будут тесты, будет томография. И только тогда можно о чем-то говорить.

Слезы душили, стояли поперек горла. Кое-как совладав с собой, Наталья Анатольевна с молчаливой поспешностью поднялась с кресла и направилась к двери, на ходу сморкаясь в бумажный платок, вытирая тем же платком глаза.