Ночь. Рассказы

Дмитрий Александрович Давыдов, 2019

В сборник вошли рассказы, написанные в период 2015-2018 годов. Среди монотонных будней, бытовых забот и неурядиц отыщется то самое, что отличает нас от других. Но в героях книг мы не ищем отличия с собой, мы ищем сходство. Мы понимаем внутренний разлад героя и сопереживаем ему, поэтому нам так нравится читать рассказы. В оформлении обложки использована картина Винсента ван Гога "Ночная терраса кафе". 1888

Котлеты из хлеба

1

В ту пору, когда яркие лучи солнца обжигают белоснежные сугробы, а птицы поедают вяжущие ягоды черноплодной рябины, из детского сада провинции Санкт-Петербурга вышла на прогулку вторая младшая группа «Зайчики». Вся гамма красок пестрела в их одежках: розовые комбинезоны и синие курточки, желтые штанишки и фиолетовые вязаные шапочки. Все это смешивалось, точно палитра художника на заснеженной земле. Из детских ртов вырывались визгливые и бессловесные крики, безудержная радость, озорство и беззаботность — все то, что так знакомо каждому ребенку, и давно забыто взрослым.

Группа разбрелась на прогулочной площадке и слилась с другими детьми, на щеках которых уже горели румяные яблочки. Воспитатель присоединилась к беседе коллег, которые уводили группы с прогулки. Каждый из них украдкой поглядывал на своих «пташек», «солнышек», «зайчиков», пересчитывал и сравнивал с числом детей на текущий день.

— Пташки! — пропел женский голос воспитателя, — строимся, идем в группу.

— Солнышки! — зазвучал голос другого воспитателя, — идите сюда, уходим в группу.

Каждый малыш нашел себе пару и взялся за руку. Неуклюжими шажками они отправились в теплые стены детского сада, чтобы пообедать манной кашей и вздремнуть. Но тихий час нередко проходил иначе: дети будоражились и пропитывались приливом шалости.

— Аня, Аня, — с укоризной говорил воспитатель второй младшей группы, — не ломай лопатку.

— Нафтафья Валелена! — дергая за нижний край куртки, просил внимания малыш, — а там фидят и кулят!

Взор воспитателя впился в беседку, где сидели три щеголеватых подростка. Она задумалась на мгновение, затем улыбнулась и сказала малышу: «Иди, Миша, прогони их!»

Приободренный малыш помчался к неприятелям. Он подбежал, потупился и робко протянул: «Идите отфюда!» Подростки не прислушались. Один из них, щурясь от дыма сигареты, ехидно улыбнулся и жестом руки велел малышу уйти. Миша присел, зачерпнул лопаткой смесь грязи, песка и растаявшего снега и метнул на голубые джинсы обидчика. Подростки попрыгали с мест и выругались. Шматок грязи сполз и упал на белые кроссовки. Теперь двое из этой компании заливались смехом, а третий стал пуще сквернословить. На мгновение водрузилась тишина: они наблюдали, как малыш нагнулся и зачерпнул следующий снаряд. Но когда Миша поднялся, в беседке опустело.

От воспитателя раздался громкий и пронзительный смех, который подхватили дети. Наблюдая, как подростки недовольно уходили, Настасья Валерьевна умилялась храбрости Миши и хохотала. А группа смеялась от заразительно смеха любимого воспитателя младшей второй группы «Зайчики».

— Ну вот, Аня, — сказала воспитатель, — сломала лопатку.

2

За оградой сада, вдоль деревянного зеленого забора, припарковался представительский автомобиль. Наполированный кузов авто никак не вписывался в окружение: монолитные пятиэтажки, деревянные домики и сельские магазины. Из салона вышла стройная и подтянутая девушка. Она накинула на себя меховой жилет, взяла кожаную сумку и пошла в сторону сада, впиваясь каблуками в присыпанные дорожки. Походка грациозна, а осанка горделива.

— Это же не вторая младшая группа? — спросила она у воспитателя и сняла солнцезащитные очки, оголив мелкие морщины на молодом лице.

— Здравствуйте, Ольга Петровна, — ответила воспитатель, — это мы. А вам заведующая не говорила, что занятие перенесли?

— И что? Мне теперь менять весь распорядок? Так, пускай дети идут переодеваться, через десять минут начинаем, — сказала Ольга Петровна.

— А как же? — опешила воспитатель, — у нас же по расписанию…

— Десять минут, — сказала Ольга Петровна, подняла указательный палец и поднесла к лицу воспитателя.

— Зайчики, зайчики! — воспевала Настасья Валерьевна, — собираемся в группу! Четыре, шесть, восемь, десять, двенадцать и тринадцать, все.

Внутри детского сада Ольга Петровна прошла по узкому коридору мимо кухонных цехов, откуда доносился запах вареной капусты и жареных котлет из хлеба. Она поднялась по кафельным ступеням на второй этаж, отворила белую деревянную дверь и зашла в комнату отдыха воспитателей. Там было пусто. Никого. Она повесила на плечики меховой жилет, тяжело выдохнула и села на детский стульчик. Пока расстегивала молнию на кожаных сапогах, лицо ее напрягалось и корчилось от боли. Сняв один сапог, она переводила дыхание и собиралась с мыслями, чтобы приступить ко второму. Закончив и с этим, она надела балетки и прыжком соскочила со стула. Вытянула ногу назад, медленно всплеснула руками и закружилась. Но внезапно вскрикнула и упала на колени, опустив голову вниз. Вспышка боли сверкнула в ноге. Она всхлипнула, поднялась и пошла в группу проводить занятие по хореографии.

Дети наспех переодеты в спортивные костюмчики и чешки. Они еще не отошли от прогулочной беготни, не могли устоять на месте. Кто брался за руки и пританцовывал, кто кружился, а кто просто метался от стены к стене. Когда показалась Ольга Петровна, дети притихли и построились в неровные полосы рядов. Выделялась одна девочка. Глазам окружающих казалось, что с ней что-то не так. Непонятно, что именно, но точно что-то не то. Лицо не такое, как у всех детей, и поведение тоже. Девочка стояла в стороне с широко раскрытыми глазами и наблюдала за уроком.

— А это что? — спросила Ольга Петровна у воспитателя, — я не детский корректор, я работаю только с нормальными детьми.

Слово «нормальными» она произнесла по слогам.

— Ольга Петровна, пожалуйста, пускай она тоже побудет, — сказала Настасья Валерьевна.

Ольга Петровна ничего не ответила, взмахнула руками, приподнялась на цыпочки и громко произнесла: «И раз, и два-а… и раз, и два-а… теперь развороты! и раз, и два-а…»

Приглушенно звучала фортепианная мелодия. Не для ритма, но лишь овеять романтикой. Маленькие девочки и мальчики незатейливо танцевали, кто как мог. Никто не ощущал стеснения и робости, все поглощены волшебным миром телодвижений. Хореограф отвлеклась на девочку, которая мялась в сторонке, подошла к ней и повелительно взмахнула руками. У девочки захватило дух. Захлестнуло порывом вдохновения. Вмиг она стала серьезной, повторила движение рук, поднялась на носочки и изо всех сил старалась удержаться. Ничего подобного девочка не переживала. Глаза заискрились, сердечко затрепетало.

Ольга Петровна надменно улыбнулась. Она упивалась в мыслях талантом преподавать.

— А как зовут эту, недоразвитую? — спросила она у воспитателя, — у нее не все так плохо, хотя настоящим искусством она все равно заниматься не сможет.

— Это Аня, — ответила Настасья Валерьевна.

3

Небесная синева сгустилась до вязкого и плотного цвета переспелой сливы. Детей вывели на вторую прогулку. Холодный ветер завывал, впечатления у младшей второй группы лучшего дня постепенно угасали. Но радость в нежных личиках загоралась вновь, когда приходили родители. Со сладостным звоном каждое дитя бросалось в объятия долгожданных и близких. И чем меньше становилось малышей из группы, тем сильнее обострялось ожидание. Каждый ребенок, наблюдающий картину воссоединения, мечтал о том же. Кто бы ни приходил: старая бабушка в дряхлой шубенке, усталый отец после работы, молодая мать, озабоченная бытом — у всех лица озарялись улыбкой. У родителей теплело на душе, стоит увидеть раскинутые в сторону руки бегущего к ним ребенка.

— Аня, время уже шесть, — сказала воспитатель, — кто придет за тобой?

Девочка подняла голову и с зубастой улыбкой крикнула единственное слово, которое знала: «Мама!»

— Пойдем, Аня, в группу. Холодно на улице.

В прихожей Настасья Валерьевна посмотрела на девочку, которая всхлипывала носом. Раздевать ли? Вдруг сейчас за ней придут. Со вздохом воспитатель принялась расстегивать разболтанные пуговицы на поношенном пуховике девочки. Аня пока не научилась раздеваться своими неуклюжими ручками. Когда сняли топорные зимние башмаки, девочка взглянула в глаза воспитателю и сказала: «А мама?»

Аню отвели за ручку в игровую комнату, и девочка бросилась к полке с куклами. Сначала воспитатели, а потом и дети, не позволяли ей брать игрушки: по своей неосторожности она их ломала. Но сейчас в группе никого, и девочка всласть тешилась ими, только она. Воспитатель с грустью смотрела, как Аня встает перед куклой и «учит» ее танцевать, а потом берет в руки и, как марионеткой, выполняет танцевальные движения.

Оставив девочку с куклами, воспитатель убежала к заведующей.

— Эльвира Эдуардовна, — сказала она, — у меня Анечка осталась. За ней никто не пришел.

— Родителям звонили? — спросила заведующая.

— Так у нее же только мамочка. И нет у нее ни домашнего телефона, ни мобильного.

— Бумажкина что ли?

— Да.

— Ах, точно, кто-то мне жаловался, — нахмурилась заведующая. — Так вызывайте полицию, пускай ребенка забирают, а вы заканчивайте.

Настасья Валерьевна переменилась в лице. В груди неприятно защемило.

— Нет, я еще подожду, — сказала она.

Но не успела отойти, как в дверях показался неряшливый дворник. Он смущенно переглядывался то с воспитателем, то с заведующей.

— Что такое, Михал Кириллович? — выглядывая, спросила заведующая.

— Там это… — замямлил он, — женщина пришла.

На улице Настасья Валерьевна увидела женщину, которая стояла и раскачивалась на месте. Воспитатель вышла к ней. Лицо женщины перекошено, а волосы растрепаны. По щекам размазана губная помада, а ресницы жирно намалеваны тушью. Несмотря на холод, куртка женщины распахнута, под ней белая полупрозрачная блузка, заляпанная пятнами, а на груди просвечивал пестрый бюстгальтер. Из открытого рта оголены ряды желтых прогнивших зубов. Женщина дыхнула на воспитателя дешевым алкоголем и с хрипотой сказала: «Я за Аней».

4

Эта дорога казалась в новинку для Ани. Начало дня протекало привычно: вспышка желтого света — это мама включила светильник, неприятный холод в местах, где одеяло коротко, слипшиеся глаза и легкий голод, который заглушился несладким чаем. Затем умывание, колючие щипки, когда заплетали волосы в косичку, утомительное надевание одежды и темная неосвещенная улица. А дальше все не то. Нет ни высокого дома номер пять, ни стоящего автомобиля без колес, ни зеленого забора вдоль детского сада. Только уличная остановка, где люди стояли штабелями и выдыхали кто пар, а кто дым. Шумный автобус и много людей внутри. И долгая поездка в неизведанные для девочки края.

Вошли в дом напоминающий сад, но вместо привычной улыбки воспитателя — заспанное и неприветливое лицо женщины в белом халате. Мама уйдет. Она всегда уходит, когда появлялась другая женщина, но всегда возвращается.

— Клава! — крикнула женщина в белом халате, — там малышку принесли, я пока оформлю, а ты прими ее.

Клавдия отложила книжку в мягком переплете, сняла очки и бережно положила в футляр. Она накинула голубой халат и пошла за девочкой. В приемной стояла нетрезвая женщина и малышка, которая пряталась за ногами. Клава нагнулась и постаралась улыбнуться, но вышло натянуто и даже наигранно, поэтому девочка пуще зарылась в ноги к маме. С неприязнью Клавдия взяла маленькую и мокрую от слюней ручку Ани и повела за собой.

— Надо подписать документы, — сказала женщина в белом халате, — и хорошо бы вещи какие оставить.

— Я все принесла, — ответила мать.

Девочку ввели в просторный зал, где свисали обшарпанные обои, а поперек стен громоздились шкафы. Посреди зала растянут широкий вольер из сетки, в котором ползали дети. Такие же маленькие и напуганные, но и совсем другие — крепкие и бойкие. Девочку подняли за подмышки и перенесли в этот огороженный мирок. Все вокруг вызывало смятение: непривычные женщины, незнакомые дети, неуютная обстановка. На Аню с любопытством поглядывали. Она зажалась. Сидевшая неподалеку девочка поднялась, неловкими шагами приблизилась и ударила новенькую в лицо.

Клавдия вернулась к себе, в комнату для нянечек. Она схватила книгу и пролистала до закладки. Буквы расплывались. Она сощурилась и поняла, что на ней нет очков. Надев их, она выискивала то место, где оборвалось повествование. Улеглась на твердый диван, накрытый шерстяным пледом, и с жаром зачитала роман. Ей настолько нравилось забывать об окружении, что она с легкостью забывала и о себе. Фантазия писателя — единственное место, где она по-настоящему жива. А реальность — лишь дурной сон. Каждый герой повести — она сама. Вне романа ее нет. Вне романа только девушка без личной жизни, с испорченным зрением и проблемной кожей на лице.

5

— Зайчики! — воспевала Настасья Валерьевна, — строимся на прогулку, идем одеваться. Четыре, шесть, восемь, десять, двенадцать…

Она нахмурила брови и задумалась.

Однообразие дней приедалось. Измени какую-либо деталь в монотонных делах, то засвербит, словно в мозаике не хватало детали, и картинка не собиралась. Перед тем как одеться, воспитатель зашла в раздевалку проверить все ли дети готовы. Она по привычке сказала: «Выходите пока, а мы сейчас…» — но оборвала себя на полуслове. Одевать некого.

День казался приятным и походил на те мимолетные будни садика, в которых воспитатели находили счастье. Однако для Настасьи Валерьевны что-то не то. Тот же детский смех, те же детские обиды, капризы и шалости. Все как прежде, но что-то еще. Нечто за пределами обычных дней. Она догадывалась о причине волнения, но не понимала, почему это так тревожит. Остаток дня она провела угрюмо и задумчиво.

Полчаса минуло, как забрали последнего ребенка, а Настасья Валерьевна все маялась и ходила по группе. Она прибрала вещи, накинула куртку, но тут же сбросила и пошла в соседний корпус. Спустилась, прошла по узкому и темному коридору, затем поднялась и трижды постучала в деревянную дверь заведующей.

— Настасья Валерьевна? — сказала заведующая, — что такое, снова за кем-то не пришли?

— Нет, Эльвира Эдуардовна, всех забрали, но вот Анечка…

— Это Бумажкина что ли?

— Да. Понимаете, сегодня третий день, как ее нет. И мамочка ничего не сообщила, и с ней никак не связаться.

— Так что же, позвоните участковому, скажите адрес, пускай сходит. Ведь у нас есть адрес?

Настасья Валерьевна отшагнула назад и пыталась нащупать что-нибудь рукой, чтобы опереться или ухватиться, но ничего не попадалось. Она отшагнула еще и прислонилась ладонью к стене.

— Да, есть адрес, — сказала она, — до свидания, Эльвира Эдуардовна.

— До свидания, Настасья Валерьевна, — сказала в след уходящему воспитателю заведующая. — Вот чудная.

Издали разрывался звонок телефона. Телефон беспокойно подергивался на тумбочке и вот-вот свалится, но Настасья Валерьевна бросилась к нему. Так странно, кто звонит в такой час?

— Вторая младшая, — подняла трубку и сказала воспитатель, — слушаю.

На том конце линии доносились беспорядочные звуки: пьяные крики мужчин, истерический смех женщин и приглушенная музыка. Шум заставил отнести трубку телефона подальше от уха.

— Алло! — повторила Настасья Валерьевна, — слушаю!

Ответа не было, только лился безобразный гул. Захотелось бросить к черту трубку, пойти прочь с работы и забыть об этом дне и об этих пустых бессмысленных переживаниях. Но Настасья Валерьевна собрала волю в кулак и подавила в себе приступ гнева.

— Алло! — повторила она, — кто это?

— Алё, — раздался хриплый женский голос, — это мама Ани Бумажкиной, мы не будем ходить в садик, я отдала дочку в приют…

После короткого молчания звуки прервались — в трубке запищали гудки.

Настасья Валерьевна плохо различила слова, которые доносились сквозь шум, но смысл понятен. Она медленно опустила трубку телефона, оделась и ушла.

6

«Что это?» — нехотя отрываясь от книги, подумала Клавдия. Она приучила себя не отвлекаться на плач, грохот от игр и стычек детей, но сейчас что-то застало ее врасплох. Среди бетонного эха безобразных криков детей крайне удивительно услышать нечто музыкальное. Клава отложила беллетристику, небрежно накинула рабочий халат и нечаянно сбила стопку бумаг на столе. Она принялась собирать, но бросила и пошла выискивать источник этой выразительной мелодии.

Серый лист плавно раскачивался из стороны в сторону, падая на пол. Он шаркнул по раскоряченному паркету и приземлился. На листке выделялись темные пятна, круглые следы кружки и потертые края. На нем напечатана фотография малышки с редкими темными волосами, с карими глазами и пухлыми щечками. Под фото шли ряды напечатанного текста, строки которого иногда дописаны синими чернилами от руки.

Клава проходила по коридору мимо дверей и прислушивалась. Где играет музыка? Она прошла дверь яслей, младшей группы, средней и задержалась у группы пятилеток. Повременила минутку и медленно отворила дверь, чтобы остаться незамеченной. Чем шире открывалась дверь, тем отчетливей просачивалась мелодия, словно лился поток родниковой воды через желоб. Клавдия легонько зашла и удивленно замерла. По центру комнаты взмахивала и медленно опускала руки, кружилась в танце девочка, развевая коротко остриженные черные волосы. Вокруг нее столпились детки. Они будто зачарованные наблюдали за выступлением. Танец с медленной музыкой и завораживал, и притягивал. Когда мелодия достигла кульминации, девочка подпрыгнула, вспорхнула ногами и мягко приземлилась на колени. Дети восторженно вскрикнули и тут же прижали руки ко рту.

Щелк! Музыка оборвалась.

Дети оглянулись в сторону проигрывателя, там стояла Клавдия и с любопытством рассматривала затрепанную аудиокассету. Девочка растолкала детей и подбежала к нянечке с криками: «Отдай! Отдай!» Но Клава отстранила ее в сторону и прикрикнула, чтобы она не забывалась.

— Ты хорошо танцуешь, Аня, — сказала Клавдия, — но ты не станешь балериной. И еще магнитофон трогать нельзя!

Няня ушла, а девочка все стояла и со злобой в глазах смотрела на деревянную дверь с жухлой краской. Ноздри раздулись от глубокого и напряженного дыхания, а руки сжались в кулаки. Никто из детей ее не тревожил. В ней кипела затаенная ярость, которая обрушится на любого. Несмотря на худощавость, она стала крепкой девочкой. Жизнь в приюте заставляла бороться за себя. Она получила должную закалку, и с ней рисковали связываться даже мальчики. Гнев прорывался наружу. Аня подошла к магнитофону, швырнула на пол и с остервенением молотила его ногами.

Клава вернулась в кабинет. Она надменно посмотрела на кассету, прочитала: «Классика. Чайковский», — и положила на полку. Под ногами лежали разлетевшиеся листы. Клава нагнулась и принялась подбирать. Она подняла один, засмотрелась на фотографию и забегала глазами по графам печатных столбцов.

ФИО: Бумажкина Анна

Дата рождения: 28.04.1999

Пол: Ж

Мать: Бумажкина Е. И.

Отец: «прочерк»

Психодиагностическое заключение: Мать всячески избегала отвечать на вопросы. Говорила невразумительно и уклончиво. Призналась, что нечаянно уронила ребенка, когда та была совсем маленькой. С тех пор наблюдалось отставание в развитии. Отца ребенка не знает. Искать не решилась. До детского сада ребенок жил изолировано: гулять не ходил, ни с кем не общался кроме матери, все время проводил дома. Выявлены проблемы с социализацией: в детском саду ребенок ни с кем не игрался, шел на контакт исключительно с воспитателем. Наблюдается гиперактивность. При тестировании выявилось слабое развитие мелкой моторики…

Клава хмыкнула и положила лист в стопку.

7

— Тебе уже тридцать семь лет, а ты без мужа, без детей, гниешь в своем интернате для умалишенных! — слушала Клава в телефонную трубку и тяжело дышала, — и чего тебе не сиделось? Так хорошо было. Нет, тебе надо попробовать себя в литературе. Никогда ты меня не слушаешь, а я ведь ради тебя стараюсь!

— Мама, — прошипела Клава.

— Что мама?! Говорила я тебе ничего у тебя не получиться, никогда ты не станешь литератором, так и останешься старухой ненужной на попечении у мамки своей. А как я умру, так и ты сразу с голоду подохнешь!

— Ма… — сказала Клава, чувствуя, как прыснули слезы.

— Что ма? Я тебя и на работу пристроила, и мужика тебе нашла, и деньгами обеспечила, а ты?! Что сделала ты?! Унизила меня, осрамила, сказала, что хочешь все сама! И вот, когда у тебя не вышло, я простила тебя и принимаю обратно, а ты мне так отвечаешь! Ты мне так отвечаешь!

— Ну мамочка…

— Она будет продолжать, будет пробовать еще. Я тебе говорю, ничего у тебя не получится. Никогда ты не станешь литератором!

Голос на проводе затих. Связь прервалась. Клавдия разразилась рыданием. Переживания настолько захлестнули, что стало безразлично, услышит ли кто ее или нет. Она скрывала распухшее лицо в неженственных грубых руках и беспрерывно плакала, не чувствуя, как стекают слезы и капают на халат. Разрывала безумная жалость к себе. Она пыталась воскресить, вспомнить какой-нибудь отрывок из книжного романа, чтобы отвлечься, но тщетно. Она схватилась за волосы и попробовала выдернуть клок волос. С криком от боли она посмотрела на копну блекло-рыжих волос в руке, вскочила с места и вышла в коридор.

Жажда доставить кому-нибудь страдание душила Клаву. Неважно, какая жертва попадется, но хотелось отыграться на слабеньких. Она зашла в младшую группу, опрокинула на пол корзину с поношенными игрушками и с истерикой закричала на детей, указывая на устроенный беспорядок. Она хватала за шкирку попадавшихся под руку детей и швыряла их по сторонам, продолжая визгливо драть глотку. Шум привлек внимание детей других групп. На потасовку сбежались и подростки.

— Не трогай их! — сказала Аня.

— Убирайся к черту! — ответила Клава.

Аня вскипела от грубости, рванулась навстречу обидчице и толкнула ее в живот. Клавдия чуть не шлепнулась на пол. Она схватила юную защитницу одной рукой за ворот, а другой наносила удары ладонью по лицу. С каждым ударом Клава сквозь зубы цедила: «Никогда! Никогда! Никогда!»

8

Когда синяки на лице отошли, а царапины от ногтей затянулись, Аня смотрела из окна второго этажа, как распухшую от частых истерик Клаву уводили под руку из детского приюта №58. Никто не жалел. Никто не интересовался, что с ней случилось и что послужило поводом для нервного срыва и увольнения, ни дети, ни сотрудники.

— Зачем ты это сделала? — спросил Аркаша.

— Она убивала, — сказала Аня.

— Кого убивала? Тебя что ли?

— Ты все равно не поймешь, — Аня сомкнула руки на груди. — Не кого, а что. Она убивала мечты.

— Когда это ты стала такой умной?

— Уж поумнее некоторых!

Аня спрыгнула с подоконника и взяла подмышку книгу, которую стащила из кабинета Клавы. Она выходила из комнаты и ощущала теплый взгляд на себе. Это он, «тупица», как она называла его про себя. Он, как младший брат, которому нужно все разъяснять, когда он не понимал, жалеть — когда ударится, или наказывать — когда провинится. Хотя он и старше Ани.

Аня бежала по коридору и плавно прыгала с прямыми ногами, прямиком в библиотеку.

— Я книжку принесла, — сказала она, — вот, возьмите.

— Книжку? — сказала пожилая женщина в очках с толстыми линзами, — а где ты ее взяла?

— Нашла.

— Нашла, значит. Ну хорошо. Положи туда на полку.

Аня отыскала свободное место в рядах книг и втиснула туда. Эти запыленные письмена не вызывали любопытство. Казалось, есть занятия поинтересней, нежели чтение. Зачем придумывать какой-то мир, если вокруг столько неизведанного, столько необъяснимого, завораживающего и манящего? Девочка скользнула взглядом по корешкам книг и собралась уйти, как внимание привлек яркий переплет маленькой книжечки. Она достала ее и прочитала заглавие: «ДОБЕЙСЯ ВСЕГО САМ». Она открыла книгу и прищурилась: форзац исписан мелким почерком. Текст не разобрать, лишь отдельные слова и фразы: «изменило мою жизнь», «стал тем», «счастье», «не сдаваться», «вплотную к мечте». Аня исподлобья взглянула на старую женщину, которая копошилась в бумажках, засунула книгу под растянутую кофту и убежала.

Аркаша посмотрел в зеркало, почесал раздражение на щеке и пошел искать. Когда Ани нет поблизости, возникала зудящая тревога. Он по-детски привязался к ней. Аркаша тихо шагал по коридору и осторожно заглядывал за каждый поворот. Хотя он и желал находиться с ней рядом, но боялся столкнуться лицом к лицу и тем более остаться наедине. Он аккуратно открывал дверь в группу, окидывал всех взглядом и, если не находил ее, продолжал искать. Наконец он увидел Аню на лестнице. Она сидела на ступеньках и читала книгу.

9

— Ты что? не понимаешь? — восторженно говорила Аня, — я стану танцовщицей!

— А ты умеешь танцевать? — сказал Аркаша.

— Да что ты знаешь обо мне, туп… — оборвала себя Аня, — если я решила, значит так и будет!

— У тебя нет образования, а со справкой детдома не поступишь.

— Это все неважно.

— И денег у тебя нет, а если устроишься на работу, то и времени не будет.

— Да это все неважно! Эти трудности ничего не значат.

Аня так порывисто говорила, что ее коротко остриженные волосы подпрыгивали и развевались, точно на ветру. Ее слова захлестывали и смывали унылые и серые тона приюта, за которыми таилась радужная мечта. В черных глазах искрилось воодушевление. Она не могла усидеть на месте, ею двигала жажда действовать. Аня хватала Аркашу за плечи и трясла, словно хотела выбить неправильный взгляд на жизнь. Хотела, чтобы он проникся этой силой, этим жизнеутверждающим настроем.

— А что тогда важно? — спросил Аркаша.

— Важно верить в себя! Верить в мечту.

— Нет, в жизни так не бывает.

— Много ты знаешь о жизни-то?

Аня бросила книгу и убежала. Потянуло в комнату в конце корпуса, которая пустовала. Она скрывалась от посторонних и тесноты, чтобы насладиться одиночеством и потанцевать. Нет чуждого интерната, нет тяжелого детства, нет прошлого, где остался лишь образ женского лица и чувство беззаботности, нет будущего, где только угнетающая неизвестность. Девочка забежала в комнату, закрыла глаза, мысленно включила музыку и окунулась в грезы. Гул в концертном зале затихает, люди перестают шептаться и поглядывают на сцену. Ансамбль заиграл вступление, занавес поднялся. Она выходит с сольным выступлением, рывком вздымает руки, плавно опускает и свершает множественные пируэты. Зал охвачен волшебством искусства. В минуту кульминации сердце зрителей замирает, а трагическое заключение сопровождает взрывной инструментальный аккорд. Занавес опускается под оглушительные рукоплескания. У женщин безмолвно стекают слезы по щекам. «Браво!» — кричат мужчины. Зрители повставали с мест и требуют вернуть на сцену ее, исполнительницу танца. И вот долгожданная минута увековечения в зале славы. Ее одаривают цветами. Она не смыкает красных губ, улыбается жемчужными зубами и кланяется.

— Аня! Ты где? — послышался голос извне, — тебя директор зовет.

Музыка перестала звучать, ликующие овации испарились. Аня вернулась обратно, в приют.

10

Аня робко приоткрыла лакированную дверь кабинета, которая выделялась среди закоптелых стен. Никогда прежде она не была здесь. Каждый, кто проходил через этот кабинет, выходил либо радостный, либо несчастный. Это настораживало. Девочка осмотрела обстановку, представился директор: человек солидный и строгий. В комнате возвышались ансамбли сияющих шкафов, набитые книгами в жестких переплетах, рядом стоял огромный деревянный глобус, а стены увешаны пестрыми грамотами.

— Аня? Заходи, не бойся, — сказал старенький мужчина в затертом пиджаке с седой головой и жидкими усами.

Он сидел за письменным дубовым столом с резными рисунками. Его вид не вписывался в роскошное окружение кабинета, поэтому Аня замешкалась. Может это не директор?

— Проходи, садись, — сказал он, — не стесняйся, не съем я тебя.

Девочка запрыгнула на стул и сложила руки на коленях.

— Видишь ли, — сказал он, принимая серьезный вид, — надо поговорить о твоем будущем. Я понимаю, кажется, что до этого так далеко. Но не успеешь и глазом моргнуть, как тебе исполнится восемнадцать и придется покинуть наш дом.

Аня смущенно слушала и не прерывала. Временами хотелось что-то сказать, но, когда слова хотели сорваться с губ, она впивалась ногтями в ладони.

— Не переживай, — сказал директор, — я просто хочу поговорить. Понять, чего ты хочешь, и направить тебя. Кем ты хочешь стать?

— Я хочу стать… танцовщицей!

Директор сощурил впалые глаза и усмехнулся. Но только увидел сердитую гримасу девочки, стянул улыбку и сказал:

— Господи, чего только не выдумают. Карьера в хореографии начинается с самого детства. Надо заниматься всю школу, а потом учиться в университете, а после выпуска не каждый пробьется на это поприще. Не сердись на меня. Я ведь о тебе думаю. Послушай, уже через два года ты сможешь работать на полставки. Пристроим тебя, куда скажешь. Можно к нам либо няней, либо поваром. Можно на швейную фабрику. Можно… Аня, куда ты!

Девочка выбежала, оставив распахнутую дверь. Она переполнялась жгучей злобой. Хотелось выплеснуть это чувство, навредить кому-нибудь или себе самой. Аня забежала обратно в отдаленную комнату, пала ничком и яростно замолотила кулаками по холодному полу. Нарастающая боль в пальцах плавно остужала пыл.

В комнату зашел Аркаша и сел рядом с ней. Она крикнула: «Убирайся!» Но он не сдвинулся. Аня шмыгнула носом и заплакала.

11

— Аня пропала! — дрожащим голосом сказала молоденькая няня, которая недавно заменила Клавдию.

— Беги к директору, — сказала заведующая, — я позвоню в полицию.

Мысли девочки путались. Когда интернат скрылся за густыми деревьями и бревенчатыми домами, она решила, что никогда по своей воле не вернется обратно. Теперь она идет навстречу мечте.

На железнодорожной станции Аня села в пригородную электричку. В пути не раз приходилось ухищряться и уходить из-под надзора контролеров. Она доехала до конечной и вышла на оживленном городском вокзале. Её подталкивало манящее чувство непредсказуемости. Девочка влилась в течение и предоставила вести себя толпе.

В сладком одиночестве Аня проходила по центральному проспекту и впитывала глазами окружение. Она любовалась на рекламные вывески, на тесные магазинчики вдоль дороги, на беспрерывный поток автомобилей и на озабоченные лица прохожих. Аня замерла. Перед ней пестрела афиша: «Балетное Шоу! Премьера!» Подхватил восторг. Окрыленная она мнила, что это судьба. Провидение. Это уготовано свыше. Это то, чего она хотела и к чему стремилась. «Одним глазком увидеть, лишь одним глазком…» — думала она. Но как туда попасть и где вообще выступление? Но это мелочи!

Аня вычитала адрес и без стеснения расспросила у прохожих, как туда добраться. И ей доходчиво объяснили. Удобнее всего на метро. На вопрос: «Можно ли дойди пешком?» — ей ответили, что можно, но будет долго. Что же делать? Денег на жетон нет. Ничего не придумав, Аня пошла к входу в метро с надеждой, что решение придет спонтанно.

Она топталась у турникетов и набиралась смелости, чтобы выклянчить у какой-нибудь незнакомой женщины мелочь на жетон. Аня боялась, что ее сдадут в полицию. От мысли, что придется вернуться в приют, пробегала дрожь. Тут она увидела, как подростки постарше перешептываются и суетливо поглядывают на сотрудника метрополитена. Когда он ушел на пост, молодняк кучей ринулся к турникету и разом перескочил. Никто не заметил, только Аня вспыхнула. Позже она вспоминала об этом и укоряла себя за бестолковость.

Сделав пару глубоких вдохов, Аня уличила подходящую минуту и рванула. Она подбежала и поняла, что не обязательно перепрыгивать: можно подлезть снизу. В сумятице она неуклюже и грохоча перепрыгнула железную балку турникета, чуть не упала и галопом побежала по ступеням эскалатора. Девочка убедилась, что за ней не гонятся, и оголтело засмеялась.

Добраться до нужной станции оказалось нетрудно. Вопреки ожиданиям на улице у входа в концертный зал никто не толпился. Видимо, уже началось. Аня побежала внутрь и мысленно отмахивалась от вопроса: «Как туда попасть?» Она залетела в холл, увидела кассовую будку и смутилась: никого кроме нее здесь нет. С зала заиграла музыка. Она заволновалась и не знала куда деться. Может, с улицы проникнуть легче? Найти окно и пролезть.

Не глядя, куда бегут ноги, девочка выбежала и воткнулась в служителя правопорядка. И он, и его напарник ничего бы не подумали, не поведи себя Аня так глупо. Она закричала и в испуге бросилась наутек в арку дома, где уперлась в тупик. В полицию поступило сообщение о беглом ребенке с приюта. Полицейские задавали самые простые вопросы: как ее зовут, где она живет, почему закричала, — но девочка перепугалась и не выдержала. Призналась, что она та самая Аня Бумажкина.

Сотрудники отделения составили протокол и не задерживали девочку: отвезли обратно в приют. Зареванная Аня машинально выполняла все, что ей твердили. Полное безразличие к окружающему миру читалось в ее глазах, виделось в каждом движении. Она зашла к себе в группу, с ненавистью посмотрела на Аркашу и сквозь зубы процедила: «Предатель!»

12

Приютские дети не хотели взрослеть. Когда пройдет рубеж совершеннолетия, придется войти в пугающий мир, возложить ответственность за себя на неокрепшие плечи. Обычно выхода два. Одни дрейфовали в городской суете, а затем захлебывались и тонули в алкоголизме и наркомании, тушили судьбы, как окурки в плевательницу. Другие мирились с участью бесконечной кабалы трудовых будней и выходных, которые проводили в десяти квадратах с телевизором.

Он знал, что эту возможность нельзя упускать. Свое будущее Аркаша оценивал как худшее в сравнении с будущим других ребят. И когда директор предложил вакантное место в приюте, он согласился не раздумывая. Работа подмастерьем слесаря с перспективой на полноценную занятость с хорошим окладом и льготами.

Аркаша совершал ежедневный обход помещений в интернате. Со стремянкой в руках он высматривал перегоревшие лампочки, течь крыши и разбитые стекла, как почувствовал теплое прикосновение руки.

— Ты сделаешь это для меня? — сказала Аня, — без твоей помощи мне никуда.

Засунув руку во внутренний карман рабочей куртки, Аркаша вытащил небольшой сверток в целлофановом пакете. Девочка с жадностью посмотрела на пакет и аккуратно вытянула его из рук Аркаши. Аня развернулась и хотела было убежать, но прильнула к нему и оставила мокрый след поцелуя на шершавой щеке.

В руках Ани лежал билет в мечту. Теперь она все тщательно спланирует и не допустит оплошностей. Теперь она старше и смелее. «Теперь все будет иначе», — мечтала она, держа в руках паспорт.

В темноте ночи Аня взглянула на ненавистные корпуса детского дома и презрительно плюнула в их сторону. Она поклялась, что лучше наложит на себя руки, чем вернется в эту богадельню. Но мысли о смерти не посещали, напротив, девочка рвалась увлеченно жить. Мысль о смирении отвратительна. Она не позволяла себе отступиться от надежд, от мечты. Обстоятельства показывали: придется ждать своего часа, но не было и толики сомнения в его наступлении. Твердости ее веры мог бы позавидовать любой духовный наставник. Все трудности и невзгоды она проглатывала вместе с желчью укоров и двигалась дальше.

В холодную осеннюю ночь не хотелось гулять по городу и любоваться живописными набережными. Хотелось скорее дождаться утра и разрешить вопросы с жильем и работой. По слухам Аня узнала о заведении, в котором могут пристроить бездомного: дадут нетрудную работу и выделят койку. Она пренебрежительно отмахнулась, когда впервые услышала об этом. И вправду, с чего такое благородство? Только если заставят продавать свое тело, но рассказывали обратное. Делать нечего, оставалось разузнать самой. Ведь всегда можно сбежать, если что-то пойдет не так.

Укрываясь от леденящего ветра, девочка забежала в парадную монолитной многоэтажки. Она поднялась на последний этаж, залезла на подоконник в лестничном пролете, прижалась к еле теплой батарее и мерно задремала. В последнее время сны редко ее посещали. Сейчас же она заснула с щекотливым волнением и увидела в размытых красках сцену, зрительный зал, много людей, которые с жаром раскупают билеты на входе и с нетерпением ждут появление звезды, ее появление.

13

Аня проснулась с первыми лучами, которые прорезали стекло и слепили полузакрытые глаза. Голова затуманена, а на устах улыбка. Так блаженно провести ночь вдали от угнетающей обстановки детдома, хоть и на лестничном пролете. Она достала из саквояжа бутылочку воды, смочила ватный тампон и протерла лицо. Достала косметичку и разложила на подоконнике украденные у воспитателей огрызки косметики. Надо привести себя в порядок, чтобы показаться в полной красе будущему работодателю.

На улице вместе с морозным утренним воздухом Аня вдохнула влечение к жизни. До заведения идти прилично, деньги на проезд были. Но девочка предпочла прогулку по закуткам города, нежели будничную тесноту метрополитена. Она медленно шагала по проспектам, изредка сворачивала в переулки и рассматривала затейливые композиции архитектурных виртуозов, которые сотворили неповторимый город Санкт-Петербург.

Она дошла до нужной улицы, названной в честь именитого композитора, дошла и до нужного дома с номером «13». У входа висела вывеска: «Караоке-бар ПойДзен. Работаем с 12:00 до 06:00». Стрелки наручных часов показывали без четверти девять.

С той стороны улицы доносился приятный запах заварного кофе и свежей ванильной выпечки. Аня сглотнула набежавшую слюну и подошла к распахнутому окошечку придорожной кофейни. Подсчитала, во сколько обойдется удовольствие легкого завтрака, вздохнула и отошла, чтобы не травить себе душу.

— Деточка, — сказал мужчина за прилавком, — возьми, я вижу, ты голодная.

Аня робко постояла в сторонке, не понимая, как отреагировать. Убежать? Как-то глупо. Стесненными движениями она приняла из рук незнакомца теплую булочку, завернутую трубочкой, и стаканчик с чаем, который клубился паром и пах малиной.

— Спасибо, — потупив взгляд, сказала она, — большое спасибо!

Аня перешла дорогу обратно, уселась на скамейку рядом с заведением, на которое возложены все надежды, и принялась растягивать удовольствие от еды. Ждать еще долго. Девочка увлеклась фантазией, так и время пролетело незаметно.

Немолодая женщина заскочила на ступеньки входа в бар и суетливо открыла входную дверь. У Ани заколотилось сердце. Уверенность в успешном собеседовании вдруг выветрилась. Перед глазами всплывали жуткие картинки, как ей откажут и придется бродяжничать по улицам, попрошайничать и воровать, в конечном счете угодит в полицию, откуда ее вышлют не в приют, а в колонию для малолетних. Аня встала со скамейки — ноги задрожали. Сделав шаг, она пошатнулась и чуть не свалилась. «Возьми себя в руки, черт тебя дери!» — ругалась Аня. Она сделала пару глубоких вдохов, сжала руки в кулак и зашла.

Прозвенел колокольчик, подвешенный над входной дверью. Перед взором растянулась барная стойка, а за ней возвышались стеллажи, полки которого уставлены бутылками с цветными этикетками. Посреди зала сколочены подмостки, вокруг которых черные стулья, расставленные амфитеатром. Женщина ходила и поправляла мебель. Она обернулась на звон и сказала:

— Мы еще закрыты, открываемся в двенадцать.

— Здравствуйте, — тихо сказала Аня, — я по поводу работы.

— Что? Работаем с двенадцати, говорю!

— Я пришла по поводу работы! — чуть не крикнула Аня, — мне бы очень хотелось у вас работать.

— Так чего ты сразу не сказала! Сколько тебе?

— Чего сколько мне?

— Лет тебе сколько?

— А, мне… — и тут Аня запнулась.

Соврать? Сказать, будто восемнадцать. Ане говорили, что она выглядит старше. Но попросят паспорт, а его обязательно попросят, и ложь мгновенно раскроется. Девочка сказала:

— Мне четырнадцать, но через месяц будет пятнадцать!

— О нет, нет, дорогая, — замахала руками женщина, — столько проблем с тобой будет! Нет.

Аня побледнела. Внутри что-то оборвалось. Из глаз брызнули слезы. Она кинулась к ногам женщины, обхватила их, зарылась в них лицом и умоляла сжалиться над ней.

— Ох, ну что прикажешь с тобой делать! — сказала женщина, — жилье-то есть у тебя?

Не поднимая взора, девочка помотала головой.

— Ох, за какие грехи вы мне на голову! Ладно, пойдем наверх, покажу тебе комнату. Полчаса тебе на все про все, а потом спускайся убирать зал.

— Спасибо вам! — Аня схватила большие руки женщины и судорожно поцеловала их.

14

Никогда еще Аня так не уставала. Целый день она металась по залу на неудобных туфлях с каблуком и в туго затянутом вокруг пояса фартуке. Она представляла, как первый заработок потратит на пару удобной обуви. За окном смеркалось, и это придавало сил, словно перед последним рывком. Еще чуть-чуть и на отдых! Спросить, когда наконец закончится рабочий день, Аня постеснялась и решила терпеть до конца, пока хозяйка не объявит об этом.

Стрелка часов перевалила за полночь. Аня заклевала носом. Сон одолевает. Девочка собралась с духом и спросила, когда можно пойти отдыхать. И чуть не свалилась, когда услышала, что придется работать всю ночь до закрытия. В глазах помутилось, а во рту появилось неприятное послевкусие. Бедняжка пропустила и обед, и ужин, рассчитывая наесться после смены.

Конец ознакомительного фрагмента.