Долор. История принца-инвалида

Дина Мьюлок, 1880

Дина-Мария Мьюлок (Mulock, по мужу Lillie-Craik, 1826–1887) – английская писательница, автор романов, талантливо рисующих характеры и нравы современного ей общества; отличительная их черта – большая простота и отсутствие погони за сенсационным. Наиболее популярны её повести: «Olive», «John Halifax», «Christian’s mistake», «A life for a Life». Она писала также рассказы для детей и проповеди.

Глава III

А нам как быть с маленьким увечным принцем, про которого все так легко забыли?

Не все. Было несколько добрых душ, матерей семейств, которые слышали его печальную историю, и несколько слуг во дворце, которые были знакомы с малюткой-инвалидом — они много раз вздыхали и говорили: «Бедный принц Долор!» Или, глядя на прекрасные Кудыкины горы, которые были видны со всей территории Глухомандии, хотя мало кто их когда-либо посещал, «Ну, возможно, его королевскому высочеству даже лучше там, где он сейчас, чем здесь».

Они не знали — и действительно, почти никто не знал, — что за горами, между ними и морем, лежал участок земли, бесплодный, ровный, голый, если не считать короткой низкорослой травы, да кое-где пробивался клочок крошечных цветов. На этой унылой равнине не было ни куста, ни дерева, ни места упокоения птиц или зверей. Летом солнечный свет падал на него час за часом ослепляющим светом; зимой ветры и дожди беспрепятственно обрушивались на него, и снег падал ровно, бесшумно, покрывая его от одного края до другого в одну большую белую простыню, которая лежала дни и недели без единого следа.

«Одна большая круглая башня возвышалась посреди равнины».

Неприятное место для жизни — и, по-видимому, там никто не жил. Единственным признаком того, что человеческие существа когда-то бывали рядом с этим местом, была одна большая круглая башня, которая возвышалась в центре равнины и могла быть видна отовсюду — если бы нашёлся кто-нибудь, пожелавший увидеть то, чего никогда не было. Она росла прямо из земли, как будто выросла сама по себе, как гриб. Но это было совсем не грибное создание; напротив, башня была построена очень прочно. По форме она напоминала ирландские круглые башни, которые так долго вызывали у людей недоумение. Не было никакой возможности узнать, когда, кем и для какой цели они были созданы; казалось бы, совершенно бесполезные, как и эта башня. Она была круглой, из очень прочной кирпичной кладки, без дверей и окон, до тех пор, пока ближе к верху не становилось видно щелей в стене, через которые можно было пролезть внутрь или выглянуть наружу. Её высота была почти сто футов, и у неё был зубчатый парапет, резко выделявшийся на фоне неба.

Поскольку равнина была совершенно безлюдной — почти как пустыня, только без песка, и вела в никуда, кроме ещё более пустынного морского побережья, — никто никогда не переходил её. Какой бы тайной ни была окружена башня, она, небо и равнина держали свою тайну при себе.

Это действительно была великая тайна — государственная тайна, о которой никогда бы не подумал никто, кроме столь умного человека, как нынешний король Глухомандии. Я не могу сказать, как он это осуществил, так никаких фактов или улик не обнаружив. Спустя долгое время люди говорили, что это было проделано с помощью банды осужденных преступников, которых заставляли там работать и казнили сразу после того, как они это сделали, так что никто ничего не знал или, по крайней мере, не подозревал о реальных фактах.

А что же было на самом деле? Да ведь эта башня, которая казалась простой массой каменной кладки, совершенно заброшенной и необитаемой, вовсе не была таковой. В пределах двадцати футов от вершины какой-то гениальный архитектор спроектировал идеальные апартаменты, разделённые на четыре комнаты — как вы можете легко нарисовать крест внутри круга. Сделав световые люки и несколько прорезей в стенах для окон, и подняв остроконечную крышу, которая была скрыта парапетом, мы получили жилище полностью; восемьдесят футов от земли и недоступное, как гнездо грача на вершине дерева.

Очаровательное место для жизни! Если ты однажды поднялся туда и больше никогда не хотел спускаться.

Внутри — хотя никто не мог заглянуть внутрь, кроме птиц, и вряд ли даже птица пролетала мимо этой одинокой башни — внутри она была обставлена со всем возможным комфортом и элегантностью, какие только можно вообразить; с множеством книг и игрушек, и всем, что может пожелать сердце ребёнка. Единственным его обитателем, кроме нянечки, был, конечно, бедный одинокий ребёнок.

Однажды зимней ночью, когда вся равнина была белым бела от лунного света, её пересекал большой высокий черный конь, на котором ехал мужчина, такой же большой и такой же черный, который нёс перед собой на седле женщину и ребенка. Женщина — у нее был грустный, сумрачный вид, и это неудивительно, потому что она была преступницей, приговоренной к смертной казни, но её приговор был заменён на почти столь же суровое наказание. Ей предстояло жить в одинокой башне с ребенком, и ей было позволено жить там до тех пор, пока жив был этот ребенок — но не дольше. Это было придумано для того, чтобы она могла проявить максимальную осторожность при уходе за ним; ибо те, кто поместил его туда, одинаково боялись как его смерти, так и его жизни. И всё же он был всего лишь кротким мальчиком, со сладкой, сонной улыбкой — он очень устал за время долгого путешествия — и своими цепкими ручонками крепко сжимал шею мужчины-всадника. Он был довольно сильно напуган, и избегал смотреть на чёрное лицо всадника. И ещё он был совершенно беспомощен, со своими тощими маленькими сморщенными ножками, которые совершено не могли ни стоять, ни бегать — потому что этим маленьким несчастным мальчиком был принц Долор.

«Он был довольно сильно напуган…».

Да, так уж случилось, что он вовсе не был мертв — или похоронен. Его грандиозные похороны были всего лишь притворством: вместо него поместили восковую фигуру, а самого принца-калеку увезли под надзором этих двоих, осужденной женщины и черного мужчины. Последний был глухонемым, поэтому ничего не мог ни сказать, ни повторить.

Когда они достигли подножия башни, было достаточно света, чтобы увидеть огромную цепь, свисающую с парапета, но свисающую только до половины пути. Глухонемой достал из сумки своего рода лестницу, сложенную из частей, как паззл, соединил ее вместе и поднял, чтобы она встретилась с цепью. Затем он взобрался на вершину башни и скинул с нее что-то вроде стула, на котором женщина и ребенок уселись и были приподняты так, чтобы никогда больше не спуститься, покуда они были живы. Оставив их на этаже, человек спустился по лестнице, снова разобрал ее, сложил в свой рюкзак, сел на лошадь и исчез на равнине.

Каждый месяц они наблюдали за ним, который издали казался пятнышком. Он привязывал свою лошадь к подножию башни и, как прежде, взбирался на неё с провизией и многим другим. Он всегда прежде всего осматривал принца, чтобы убедиться, что ребенок жив и здоров, а затем уезжал до следующего месяца.

Пока длился первый период его детства, принц Долор был достаточно счастлив. У него были все роскошные вещи, которые могли понадобиться даже принцу, и единственное, чего он хотел — любовь, чувство, так никогда и не познанное им. Его няня была очень добра к нему, хотя вообще-то она не была злой женщиной. Но либо она не была такой злой, как говорили люди, либо она исправилась, постоянно находясь взаперти с маленьким невинным калекой, и от неё зависели все утешения и радости в его жизни.

Это не была несчастная жизнь. Некому было дразнить его или плохо обращаться с ним, и он никогда не болел. Он играл, перебираясь из комнаты в комнату — а в его распоряжении было целых четыре комнаты — гостиная, кухня, спальня няни и его собственная; и он научился ползать по ним, как муха, и прыгать, как лягушка, и бегать по на четвереньках почти так же быстро, как щенок. Фактически он был очень похож на щенка или котёнка, такой же легкомысленный и весёлый — почти никогда не сердился, хотя иногда был немного утомителен. По мере того, как он становился старше, ему иногда нравилось какое-то время помолчать, а затем он садился у прорезей окон, которые, однако, были намного больше, чем выглядели, если смотреть с нижней части башни, — и смотрел на небо над головой и на землю внизу, и на море (справа) с надвигающимися штормами, приходом и уходом солнечного света, и с бегущими по безлюдной равнине (слева) тенями облаков.

Постепенно он начал усваивать уроки — не потому, что его няне приказали учить его, но она делала это отчасти для собственного развлечения. Она не была глупой женщиной, и принц Долор отнюдь не был глупым мальчиком; так что они очень хорошо ладили, и его постоянные мольбы: «Что я могу сделать? Что вы можете найти мне сделать?» — бывали остановлены; хотя бы час или два в день.

Это была, без сомнения, скучная жизнь, но он никогда и не знал другой; во всяком случае, он не помнил никого другого; и он совсем не жалел себя. Такое состояние продолжалось недолго, пока он не вырос довольно большим мальчиком и уже легко мог читать. Затем он внезапно обратился к книгам, которые глухонемой приносил ему время от времени, — к книгам, которые, не будучи знакомой с литературой Глухомандии, я не могу описать, но, несомненно, они были очень интересны; и они рассказали ему обо всём, что ни есть во внешнем мире, и наполнили его сильным желанием увидеть всё это.

С этого времени в мальчике произошла перемена. Он стал выглядеть печальным и худым и часами замыкался в себе, не говоря ни слова. Его няня почти с ним не разговаривала, и какие бы вопросы он ей ни задавал, выходящие за рамки их повседневной жизни, она никогда на них не отвечала. Ей действительно было запрещено под страхом смерти рассказывать ему что-либо о нём самом, о том, кем он был или кем он мог быть. Он знал, что его зовут принц Долор, потому что она всегда обращалась к нему как «мой принц» и «ваше королевское высочество», но, что он за принц, он не имел ни малейшего представления. Он понятия не имел ни о чём на свете, кроме того, что нашёл в своих книгах.

Однажды он сидел в окружении их, выстроив книги вокруг себя, как небольшую стену замка. Он читал их полдня, но всё это время чувствовал, что читать о вещах, которые никогда не видишь, все равно, что слышать о прекрасном обеде, когда ты голоден. Впервые в жизни он стал меланхоличным: руки упали ему на колени; он сидел и смотрел в оконную щель на вид, расстилавшийся снаружи — ландшафт, на который он смотрел каждый день своей жизни и на который мог бы смотреть ещё бесконечное количество дней.

Не очень радостный пейзаж — одна только равнина и небо, — но они ему нравились. Раньше он думал, если бы он мог только вылететь из этого окна в небо или вниз на равнину, как это было бы хорошо! Возможно, когда он умрёт, — его няня однажды в гневе сказала ему, что он никогда не покинет башню, пока не умрёт, — он сможет это сделать. Не то, чтобы он много понимал, что означает смерть, но это должна быть перемена, а любая перемена в теперешних обстоятельствах казалась ему благословением.

«И я бы хотел, чтобы у меня был кто-нибудь, кто рассказал бы мне всё об этом; об этом и многом другом; кто-то, кто любил бы меня, как мой бедный белый котёнок».

Тут на глаза ему наворачивались слезы, потому что единственным другом мальчика, который интересовал его всю жизнь, был маленький белый котёнок, которого глухонемой, ласково улыбаясь, однажды вынул из кармана и отдал ему — единственное живое существо, которое принц Долор когда-либо видел. Четыре недели он был его постоянной игрушкой и спутником, пока в одну лунную ночь он не увлекся блужданием, взобрался на парапет башни, упал и исчез. Он надеялся, что малыш не убился, потому что у кошек, говорят, девять жизней; на самом деле, однажды ему показалось, что он видел, будто малыш поднялся и ускользнул прочь, но больше принц никогда не замечал его.

«Да, я хотел бы иметь что-то получше котенка — человека, настоящего живого человека, который любил бы меня и был добр ко мне. О, как я хочу увидеть ещё кого-то — ужасно, ужасно!»

Пока он говорил, позади него раздалось легкое постукивание, словно палка или трость, и, повернувшись, он увидел — как вы думаете, что он увидел?

Ничего страшного или уродливого, но все же нечто чрезвычайно любопытное. Маленькая женщина, ростом не больше, чем мог бы быть он сам, имей она его ноги, как у других детей, но она не была ребенком — она была старухой. Ее волосы были седыми, и ее платье было серым, и серая тень покрывала ее, куда бы она ни шла. Но у неё была самая милая улыбка, самые красивые руки, и когда она говорила, это был самый мягкий голос, который только можно было себе вообразить.

— Мой дорогой маленький мальчик, — и, уронив свою трость, единственную яркую и богатую вещь в комнате, она положила эти две крошечные ручки ему на плечи, — ты — мой единственный маленький мальчик, но я не могла прийти к тебе, пока ты не сказал, что хочешь. Но теперь ты действительно хочешь видеть меня, и вот я…

«Она положила эти две крошечные руки ему на плечи…»

— Добро пожаловать, мадам, — ответил принц, стараясь говорить вежливо, как это всегда делали рыцари в книгах; — и я чрезвычайно вам обязан. Могу я спросить, кто вы? Может быть, вы — моя мать? — Он знал, что у маленьких мальчиков обычно есть мать, и иногда задавался вопросом, что сталось с его матерью?

— Нет, — сказала гостья с нежной, грустной улыбкой, убирая волосы со лба и глядя ему прямо в глаза. — Нет, я не твоя мать, хотя она была моей дорогой подругой; и ты похож на неё, как никогда.

— Тогда вы скажете ей, чтобы она приехала ко мне?

— Она не может; но я смею сказать, что она знает о тебе всё. И она очень тебя любит — и я тоже; и я хочу помочь тебе всём, что смогу, мой бедный маленький мальчик.

Конец ознакомительного фрагмента.