Вероника Стейнбридж покидает Зону Безопасности

Дин Лейпек, 2020

Героиня живёт в Зоне безопасности. Это мир под куполом для людей, которые не выносят ультрафиолетовое излучение солнца. Чтобы не было конфликтов, все проживают только с людьми того же пола, что и они, а регулярный приём специальных препаратов подавляет половое влечение. От депрессии тоже предусмотрены таблетки, а ещё – группы поддержки, которые всегда помогут, да и у каждого есть свой куратор. А что же находится за пределами Зоны безопасности? Возможно, живой лес, который так настойчиво рисует героиня на своих картинах.

II

1

Сквозь высокие окна в офис вливается молоко — солнце скрыто за плотной пеленой облаков, и свет растворяется в воздухе вместе с тенями, очищая огромное пространство офиса, делая его серым и стерильным. Но Веруника видит не просто серый свет — для нее он переливается перламутром тончайших оттенков, в нюансах которых скрывается деликатная эстетика полутонов. Даже в сером она может видеть цвет. И теперь это совсем не опасно.

«Мидониум» творил чудеса. Там, где раньше Веронике приходилось балансировать на грани, выплескивая на холст избыток энергии, пока возможности полотна не иссякали, и оно не отторгало калейдоскоп смущенного сознания, теперь удавалось увидеть гармонию, услышать тишину, почувствовать равновесие. Вероника стала больше заниматься графикой — лаконичная и при этом живая история линии стала занимать ее сильнее спонтанного буйства красок. Да, конечно, точно так же, как и раньше, иногда что-то подкрадывалось, сдавливало изнутри и выворачивало наизнанку хрупкий порядок ее души, гнало Веронику прочь от людей, в тихий полумрак ее студии — но вместо ядовитых оранжевых таблеток она могла выпить одну розовую, и приступ проходил тихо и бесследно. Картины из «Спаркла» стояли у стены, стыдливо отвернувшись, и Вероника не жалела о том, что не продолжает цикл. Он слишком дорого ей обходился.

«Супрессив» доставал Тим — он мог заказывать его у себя дома, за границей Зоны, и получать по почте. По вторникам вместе с доверительной беседой Вероника получала маленький пакетик, обещавший, что равновесие и впредь не будет нарушено. Что она больше не будет сходить с ума.

По правилам группы Вероника должна была бы задавать вопросы, а Тим — отвечать, но чаще всего все происходило наоборот. Любые ее попытки действовать по алгоритмам «Узнай себя» оканчивались ничем, а каждый его вопрос заставлял ее говорить о том, о чем никогда не узнали бы ни Эмили, ни Софи.

— Как ваше самочувствие, Ника? — спрашивал он.

Очки смотрели внимательно и при этом оставались совершенно непроницаемыми.

И Вероника, вместо того чтобы ограничиться вежливым ответом, зачем-то начинала рассказывать, объяснять, описывать — а он слушал, как будто это и впрямь было ему интересно.

— Почему я всегда отвечаю на ваши вопросы? — спросила она как-то раз после очередного долгого рассказа, во время которого Тим кивал и уточнял с вниманием профессионального психотерапевта.

— Я — журналист, — усмехнулся он — стекла очков блеснули. — Должен уметь правильно задавать вопросы.

«Интересно, если я — художник, — думала потом Вероника, идя рядом с молчаливой Софи, — то что я должна уметь?»

Она почти ничего не знала о нем самом. Это были отдельные мазки, разрозненные фрагменты картины, и Вероника дописывала ее на свой страх и риск, не зная наверняка, угадает ли она истинный цвет и композицию полотна. Она пыталась разложить его на палитру, линию и свет, как делала это всегда, когда пыталась с чем-то разобраться: если ей удавалось запечатлеть «Спаркл», должно было получиться и с Тимом, освободившим ее от наркотика — и в конце концов она обнаружила себя напротив полотна с недописанным лесом.

— Как самочувствие? — спросил Тим на следующей встрече.

— Я начала писать лес, — осторожно ответила Вероника, слегка ссутулившись.

Тим поднял брови:

— Вы когда-нибудь видели его?

— Только на экране. А вы?

— Я вырос в лесу, — блеснул он стеклами.

— И какой он?

— Бесконечный.

На следующий день Вероника пришла после работы в студию и оставалась там допоздна — она, наконец, поняла, что делать с задним планом, который никак не давался ей раньше. Дописав картину, она поставила ее у стены, открыла бутылку вина, порезала солнечные помидоры и жирные шарики «моцареллы», села на пол напротив «Леса» и долго смотрела на него.

Две недели спустя Вероника пришла на встречу группы чуть раньше, заранее загрузила на смартфоне «Узнай себя» и стала ждать.

— Как самочувствие? — Тим отодвинул стул и вытянул под столом ноги. Вероника улыбнулась и покачала головой:

— Здесь моя задача — задавать вопросы.

Стекла очков потемнели, и Тим бросил:

— Хорошо.

Пятнадцать не отвеченных вопросов и еще один поддельный отчет спустя Вероника закрыла приложение, посмотрела на Тима и заглянула сквозь стекла прямо в глаза:

— Вы ведь работаете не в компании?

— Нет, — согласился он.

— Тогда зачем сюда приходите?

— Вам же нужен мидониум? — то ли ответил, то ли спросил Тим.

Вероника снова покачала головой и выпрямила спину.

— Нет, спасибо. Я обойдусь.

— Как? — он вскинул брови. — Снова подсев на «Спаркл»? Он не поможет.

Вероника встала.

— Моя сессия через неделю с Эмили, и у меня есть Софи. Мы разберемся с тем, что мне поможет, спасибо.

— Как? — повторил Тим, поморщившись. — Вы же не…

Он не договорил.

— Не что?

— Не важно, — Тим тоже поднялся. — Может быть, я и ошибаюсь.

Он ушел сразу же — что было очень кстати. После окончания группы Вероника подошла к Кэтрин и попросила больше не ставить ее слушателем к Тиму.

Но тот больше не приходил. Две недели спустя Вероника сидела напротив Альберта, слушала его долгие подробные ответы, задавала уточняющие вопросы и чувствовала, что наконец-то делает то, что должна.

2

— Я рада, что ты снова слушаешь Альберта, — сказала Софи между первым и вторым глотком кофе, продолжая просматривать новости в очках. — Мне не нравился тот тип из штатов.

Вероника подняла голову и уставилась в темные стекла.

— Почему?

Очки посветлели, и Софи встретилась с ней взглядом.

— Потому что из штатов, потому что не из «чистых». Потому что мужчина, в конце концов!

— Альберт тоже мужчина, — возразила Вероника и тоже глотнула кофе. Он горчил.

— Ты ведь понимаешь разницу, — нос Софи слегка сморщился — так она обычно делала, убирая на кухне последствия кулинарных изысков Вероники. — Тот тип…

— Тим.

— Окей, Тим — он мужчина мужчина.

Вероника подняла брови.

— И что это должно означать?

— Ох, Вероника, — Софи вздохнула и снова наморщила нос. — Ты хоть что-нибудь знаешь о том, как живут люди за пределами Зоны?

— Что-то слышала, — тихо ответила Вероника, глотнув еще горького кофе. Обычно ей нравилось, когда Софи немного воспитывала ее — но не сейчас.

— Там почти никто не принимает супрессивы. Там женщины до сих пор сами рожают детей. И там мужчины с женщинами живут вместе!

— У меня тоже есть друзья, которые… — мягко начала Вероника, но Софи перебила ее:

— Твои богемные друзья — не показатель, Вероника. И они хотя бы выросли в Зоне и понимают, что это — варварство!

— Но ведь… — Вероника осмотрела стол — то ли в поисках сахара, то ли в поисках нужных слов. — Люди раньше везде так жили. Это естественно.

Софи фыркнула.

— Естественно! Естественно для человека жить в пещере и выбирать друг у друга из шерсти паразитов. Ты бы хотела жить так?

— Нет, — слабо улыбнулась Вероника, на мгновение представив, как Софи в идеально чистой пещере инспектирует ее волосяной покров и отчитывает за то, что она так себя запустила.

— Человечество развивается, эволюционирует, Вероника. То, что было естественно когда-то — ненормально сейчас. То, что у нас, «чистых», есть Зона — невероятное благо. Потому что мы, наконец, можем жить в обществе, полностью свободном от всех животных инстинктов.

— Ты все еще ешь, — напомнила Вероника на всякий случай.

Софи опять фыркнула — но уже не так ехидно.

— Значит, есть к чему стремиться. Налить тебе еще кофе?

Вероника протянула кружку. Она по-прежнему пыталась найти слова, которые могли бы объяснить Софи, почему даже еда — не примитивный атавизм, а очень важная вещь, — но не могла. Вместо этого она положила сахар в кофе и долго размешивала его, глядя, как крутится коричневый водоворот внутри белоснежного стеклопластика, покрывая стенки кружки тонкой пленкой темного налета.

3

Молочный свет заливает студию — идеальное освещение, в котором краски обретают свои истинные цвета, избавляясь от обманчивой жизнерадостности солнца и мертвенной бледности ламп. Такие мгновения очень ценны, их обязательно нужно использовать, но Вероника вот уже почти целый час стоит у стенного шкафа, глядя на деревянную шкатулку. В ней лежат две таблетки «Спаркла» — Джейкоб оставил их месяц назад, несмотря на все протесты Вероники. Просто положил на банкетке у входной двери, не взяв денег, и у нее не хватило духу их выкинуть. «Спаркл» стоил недешево.

И вот теперь она смотрит на шкатулку, пока дышать становится все труднее, и проклинает себя за то, что поссорилась с Тимом. У нее было решение, был «мидониум», который снимал приступы — почему она отказалась от него?

С другой стороны — почему она решила, что «мидониум» лучше «Спаркла»? Чем одна розовая таблетка лучше двух оранжевых? Тем, что она одна? И то, и другое влияет на организм, меняет естественные процессы в нем…

Вероника резко захлопывает дверцу шкафа и глубоко вздыхает, пытаясь успокоиться. Воздух горчит, как до того кофе, и она идет к маленькой кухне налить себе воды. Тяжело опирается на обшарпанную столешницу — натуральное дерево потемнело и вздулось вокруг раковины, лак стерся в том месте, где раньше стояла кофемашина.

Как люди живут там, в штатах, не принимая супрессивы? Что делают, когда их вот так скручивает? Терпят? Или решают проблему так же, как Джейкоб и остальные ее друзья? Или такое бывает только с «чистыми», и у других людей приступов не бывает?

Конечно, Вероника прекрасно знает, как живут люди за пределами Зоны. В конце концов, Софи права — ее друзья были богемой. Они смотрели фильмы из тех, что нельзя было найти в онлайн-библиотеках, они знали, что такое секс. Далеко не все на собственном опыте — многие, как Вероника, никогда не заходили дальше «Спаркла». И многие, как и она, боялись и совсем не хотели знать больше того, о чем шептались когда-то в общежитии колледжа. Этот мир был неизвестным, неловким, пугающим — Вероника с радостью не имела бы с ним ничего общего, если бы не приступы. И с завистью смотрела на Софи, всю жизнь принимавшую супрессивы и чувствовавшую себя прекрасно.

Вероника берет стакан, поворачивается к высокому окну и рассматривает воду на просвет. Она тут же заполняется белым молоком с тонкими росчерками импостов — три расплывчатых дуги и строгая прямая вертикаль. Вероника подносит стекло к губам и медленно, осторожно пьет. Холодная вода течет за грудиной, наполняет желудок кристальной чистотой — тошнота понемногу отступает, в голове проясняется, дышать становится легче. Вероника делает еще несколько глотков, отводит руку в сторону, а затем швыряет стакан об пол и громко кричит.

Конец ознакомительного фрагмента.