Страсть писателя. Повесть и рассказы разных лет

Димитрис Ноллас

Книга представляет собой антологию прозы современного греческого писателя и сценариста, лауреата многочисленных греческих и международных премий, Димитриса Нолласа (род. в 1940 г.). В сборник вошли рассказы разных лет и повесть «После кораблекрушения» (2009). Краткие и пронзительные, рассказы Нолласа формой своей часто напоминают журналистские заметки – всегда сконцентрированные на судьбе конкретного человека в конкретный момент жизни.

Овечья купель — Вифизда

На повороте пыльной дороги, едва лишь показались первые дома, вдруг образовались облака, и темнота вступила в свои права раньше времени. Падали первые тяжёлые ноябрьские капли, когда автобус позабытого маршрута высадил нас на деревенской площади. Анфи сломала каблук на последней ступеньке и схватилась за мою руку, чтобы не упасть. Я подумал, что она подвернула ногу, и испугался своей беспомощности. Не снимая туфли и опираясь на моё плечо, она оторвала каблук и положила его в карман, приговаривая, что должен же найтись сапожник в этой деревне. По дороге к кофейне мы пропустили вперёд трёх крупных коров, запоздало бредущих с пастбища. В дверном проёме слабые тени за спиной и глубокое молчание, нас разглядывают редкие посетители, кроме местного полицейского, уткнувшегося носом в газету. Я говорю «Добрый вечер», воцаряется нарушенный было порядок, а взгляды окружающих вновь наполняются равнодушием. Анфи снимает мокрую куртку и встряхивает чёрными блестящими волосами, потом наклоняется, осторожно подносит ладонь к глазам и уверенным движением вынимает контактные линзы. Улыбается мне, легко присаживается на стул и только сейчас в первый раз изучает внутреннее убранство кофейни нежным мутным взглядом. Хозяин возникает из бормочущей беседы, и я хочу заказать горячий чай Анфи и коньяк себе. Анфи, конечно, скажет: «Дорогой мой, ты в автобусе выпил полбутылки, разве не хватит?» Но Анфи говорит: «Я думаю, я возьму коньяк», и я заказываю два. Хозяин приносит нам два стакана со словами «Непогода, да?» и стоит ждёт, пока мы попробуем его открытый коньяк из бутылки с семью звёздочками. Выпив последнюю каплю, она громко спрашивает: «Дом Георгици здесь недалеко?», обращаясь ко всем, и на нас снова все смотрят, как прежде в проёме двери. Хозяин наливает ей в стакан ещё, полицейский медленно сворачивает газету, а тот, кто сидит у печи, говорит: «Он в Афинах по делам». У всех в глазах застывает вопрос. Хозяин произносит: «Может, завтра…»

Впереди кто-то: «Или послезавтра». Полицейский пожимает плечами, остальные открывают и закрывают рот, а я говорю, что мы знаем, потому что он дал нам ключ, и что мы на несколько дней. «Налево по улице до конца, последний дом», — говорит старик за соседним столиком, и коньяк поднимается противным комом у меня в горле, а старик поднимается и уходит, стуча деревянными туфлями, острые носы которых торчат из-под брючин. Я переворачиваю стакан на столе вверх донышком, а Анфи, не глядя на него (или ты только делаешь вид?), ласково гладит ладонью мою руку и говорит: «Ну хватит. Пожалуйста!» Коньяк оставил на дереве пятно, и хозяин произносит: «К счастью!» пытаясь улыбнуться чёрной расщелиной на лице и вновь наполняя стаканы. Анфи достаёт из дорожной сумки пару обуви и снимает испорченные туфли. Тип с кудрявыми волосами, делающий вид, что считает свои пальцы с того момента как мы вошли, спрашивает: «Показать вам дорогу?» В то время как глаза его разрезают юбку Анфи, становятся руками, которые блуждают по её бёдрам, он добавляет: «Сюда то и дело приезжают гости. Друзья Георгици… Приятные люди». Каждое слово его нежится, как улитка, на шелковистой коже Анфи, которая достала и надела очки, строго посмотрела на него и сказала: «Красивая у вас деревня», а глаза её расширились под линзами. И я её люблю. Что нам нужно от этого места, похожего на склад? Вот вчера… Где мы были вчера с электромузыкой и сладким вином, табаком и вкусом цемента в венах? Ты меня нашла, исходив столько ступенек, и вот привела меня сюда? И едва увидев меня, сказала: «Я хочу отпраздновать, мой дорогой, скоро ты достигнешь возраста… (разбились стаканы в баре, и слово осталось неразборчивым) Ты об этом подумал? Ты на перепутье, мой дорогой!» И я услышал свой собственный голос: «С тобой вместе в ад» и поставил стул (хотел на барную стойку, но официант воскликнул: «Разобьёшься!») — поставил стул на стол, поднялся и заорал: «Я люблю её, я её люблю!», пока не упал, как пустая бутылка, катящаяся по ступенькам, и ты меня обняла. «Убежим!!» — ты держала моё лицо в своих руках. «Может, всё снова будет, как прежде», — сказала ты.

Мы поднимаемся в темноте. Промокли. «У него в подвале должны быть дрова для камина». Она ничего не говорит, идёт по скользким камням и в этот раз не держится за меня. «Главное, чтобы они были сухие», — добавляю я, а думаю про себя, что это была за мысль приехать сюда, и что я чувствую себя мебелью, которую хотят поставить на прежнее место. И эти последние страницы, которые меня изводят и не кончаются, и что мы всё это начинаем снова и снова, а ничего не остаётся, кроме обрывков, и не кончается. И не возвращается на своё место. «Осторожно, яма!» Мы свернули с каменистой дорожки на заросшую поляну, ведущую к дому. Его чёрные стены сливаются с ночью, видны только контуры деревянного балкона. И её лицо. Как светлая река. Ноги увязают в болотистой земле. Боже мой, где же весна с красной землёй, утопающей в жёлтом, в синем и в запахах? Ключ не поворачивается в замочной скважине. «Зажги, пожалуйста, спичку, я посмотрю». Пробую влево, вправо, внутрь, назад, трясу кривую дверь, всё впустую. «Зажги, чёрт подери, спичку, в конце концов!» «Не кричи. Всё мокрое.» Ветер меняется, и дождь обливает нас, как из ведра. Руки мои нервно дрожат, и, быть может, поэтому и дверь не открывается. Я хочу её сломать. Где мы? У меня за спиной не видна даже линия гор. Исключено. Это не может быть тот дом. Наверно, мы ошиблись деревней. И ещё мелодия прицепилась с тех пор, как мы вышли из кофейни. Нет, ещё раньше, как вышли из автобуса. Нет. Ещё со вчерашнего дня. И этот подлец Андреас сказал ей: «Поздно. Делай как знаешь», когда Анфи всё ему раскрыла. Слыхали? Делай как знаешь. Я её убью. А с самого рождения чем мы занимаемся? Никого не будет… «Ну давай скорей, у тебя получается с дверью?» «А что ты ждёшь, что я скажу сим-сим откройся?» «Наверно, он от другой двери». Мы обходим дом кругом, и вода льёт ручьём. Я проваливаюсь по колено в лужу и боюсь задохнуться. Мы задыхаемся. Вот так, перед тёмным и негостеприимным домом. Сейчас вода будет лить на нас, словно опустошают цистерны, резервуары, тонны воды, непрестанно, и мы не успеем вздохнуть и задохнёмся, задохнёмся, не проронив ни звука. А вода… словно оледеневшая рука на плече.

Ключ подходит к боковой двери, ведущей на площадку, выложенную угловатой плиткой. Нащупав узкий коридор, мы оказываемся в гостиной и, осторожно ступая, бродим по мебельному лабиринту. Не хватает только часов с маятником, которые вдруг начинают неугомонно бить. «Андреас знает, что мы здесь?» — спрашиваю я и тут же жалею о своих словах. «Не говори со мной в темноте… Где у него лампы?» Она наткнулась на стул, и на пол упал медный сосуд. «Сейчас начнут падать кирпичи!» Кажется, я начинаю хохотать. По крайней мере, мой рот кривится. «Какая-то должна тут стоять… Ау! Колдовской сундук!… Где же лампа, он сказал, она должна стоять у двери?» «Представь себе, он за нами следил, и заявится сейчас с отрядом полиции, он уведомил и Левки, и сейчас они придут все вместе, с собаками, факелами, криком и лаем…» «Прекрати уже! Ты стал невыносим». Сухой спичкой она зажигает лампу и ставит её на камин. Убранство дома вымученно деревенское. «Ты слышишь? Они идут!» «Ты не знаешь, что говоришь… Ты голодный?» «Нет». «Не садись на мокрое, — говорит она и вытаскивает из сумки сухие вещи, — в других комнатах наверняка холодно. Будем спать здесь». «Я принесу дрова». Когда я вернулся, она, уже переодевшись, с волосами, завёрнутыми в белое полотенце, расположилась на полу с красным покрывалом на плечах, с сигаретой, и рассматривает комнату. Она говорит: «С тех пор как этот человек делает чугунные трубы, он наполнил дом предметами искусства». Огонь разгорается, я стою на коленях перед ним и не могу на него смотреть. «А у меня дома есть Партенис, что мне с того?» — тихо спрашиваю я. Поленья трещат, заглушая её лёгкие шаги. Она садится рядом со мной на одеяло и говорит, обратив лицо к огню. «Если бы ты был всегда рядом. Держал бы меня крепко и не отпускал — Боже, как же я этого хочу, — потому что я тебя люблю, и гори всё огнём… и я так хорошо тебя знаю… С первого мгновения, когда я дрожа прикоснулась к тебе, а ты посмотрел на меня вот этими неразумными глазами подростка». Я перекатываюсь к ней ближе, и она ласково улыбается (это огонь или её лицо?), и кончики её пальцев впиваются сосновыми иглами в меня, когда я прижимаюсь к её груди, глаза её ласкают моё тело, и ноги-ветки переплетутся с моими, обвивая, и я их больше не отличу от моих, и кора дерева лопнет, выступит смола, они загорятся и упадут в безъязыкий шум пепла.

1982 г.сборник «Нежная кожа»