Андрей Соболь: творческая биография

Диана Ганцева

Эта книга – первое масштабное исследование жизни и творчества писателя, который в 1920-е годы был голосом времени, а после трагической гибели в 1926 году на долгие годы оказался вычеркнутым из литературы.Адресована филологам и всем ценителям художественной прозы, которые откроют для себя малоизвестного автора и добавят новые штрихи к пониманию литературного процесса первой четверти ХХ века.

Введение

История литературы жестока: она писателя стремится загнать в мелкий шрифт, сделать контекстом, фоном, уложить в схему, в эпоху.

С. Шершер

В литературных исследованиях последних лет отчетливо проявляются две взаимосвязанные тенденции. С одной стороны, ведется активное накопление и введение в научно-исследовательский оборот материала, ранее недоступного или попросту изъятого по идеологическим и иным соображениям. Предпринимаются попытки описания состава литературы начала ХХ века, внутрилитературных связей и общекультурного контекста, обусловившего движение литературного процесса.

Этим вызвано появление ряда работ, посвященных как рассмотрению конкретных явлений литературной жизни, анализ которых позволяет выявить специфические закономерности литературного процесса первой трети ХХ века (Д.М.Фельдман «Салон-предприятие: писательское объединение и кооперативное издательство „Никитинские субботники“ в контексте литературного процесса 1920-1930-х гг.»; Г.А.Белая «Дон-Кихоты 20-х годов: „Перевал“ и судьбы его идей» и др.), так и исследованию творчества отдельных писателей, оказавших существенное влияние на формирование художественного сознания и языка эпохи (М.О.Чудакова «Жизнеописание Михаила Булгакова», А.В.Михайлов «Мир Велимира Хлебникова», А.К.Жолковский «Зощенко: поэтика недоверия», А.К.Жолковский, М.Б.Ямпольский «Бабель/Babel», Г.Г.Амелин, В.Я.Мордерер «Миры и столкновения Осипа Мандельштама» и др.).

С другой стороны, значительную роль играют типологические работы, выявляющие основные направления литературного развития, прослеживающие динамику определенных художественных течений и стилевых тенденций (М.М.Голубков «Русская литература ХХ века. После раскола», В.В.Заманская «Русская литература ХХ века: проблема экзистенциального сознания», В.В.Эйдинова «Антидиалогизм» как стилевой принцип русской «литературы абсурда» 1920-х — начала 1930-х гг.» и др).

Создание объективной картины историко-литературного процесса требует не только исследования художественного наследия писателей так называемого первого ряда (М. Булгаков, Е. Замятин, И. Бабель, М. Горький, А. Толстой, В. Маяковский, С. Есенин, О. Мандельштам и др), но и переосмысления творчества авторов, не осуществивших значительных прорывов в своем творчестве, но составлявших ту литературную среду, которая обозначала проблематику времени, устанавливала критерии и ориентиры, в определенной степени задавала направление и степень влияния литературы на духовную жизнь общества в целом (В. Зазубрин, С. Малашкин, Д. Стонов, А. Тарасов-Родионов, Л. Гумилевский, Ю. Слезкин, А. Неверов, Л. Островер, С. Ауслендер и др.)

Тем более актуальным представляется нам обращение к фигуре Андрея Соболя, писателя, который не стал в 1910-1920-е гг. законодателем литературной моды, но в жизни и творчестве которого отчетливо прослеживаются значимые веяния времени.

В восприятии критики, как начала века, так и современной, Андрей Соболь предстает одним из многих, но хороших писателей, частью общего потока литературы «о времени и о себе», упоминается среди имен более или менее известных, но не удостоенных пристального внимания¹. М. Осоргин писал об А. Соболе: «Он никогда не был модным или очень известным писателем, хотя в кругах литературных был популярен… Соболя скоро забудут, а может быть уже забыли, хотя он был лучше и оригинальнее многих»². Он оказался прав. До сих пор нет сколько-нибудь полных изданий его произведений, нет монографических исследований творчества писателя, чье имя тем не менее постоянно упоминается в различных работах по истории литературы 1920-х годов³. Обращение именно к этой фигуре литературного процесса тем более важно, что современники писателя отмечали удивительную типичность его творчества для художественного сознания времени: «Соболь, конечно, фигура не менее типичная, чем Сергей Есенин. Распад интеллигентского сознания, крах целой идейной полосы и целого поколения в истории русской общественной мысли и общественного движения, — все это нашло в Соболе талантливого и чуткого изобразителя»⁴. Таким образом, можно предположить, что исследование творчества А. Соболя есть одновременно и исследование «срединного», «типичного» художественного сознания эпохи.

Косвенным подтверждением тому служит и тот факт, что в 1910-1920-е годы А. Соболь был яркой фигурой литературной жизни России, и его произведения пользовались успехом у различных групп читателей. В 1927 году, по результатам читательского опроса газеты «Гудок», А. Соболь оказался на первом месте в числе самых любимых писателей⁵. Анонсы его произведений печатались в толстых журналах, сборники рассказов, несмотря на неодобрительные рецензии, переиздавались, четырехтомное собрание сочинений выдержало два издания подряд в 1927 и 1928 годах, а читатели в журнальных анкетах о самых читаемых и любимых авторах ставили его имя рядом с С. Есениным⁶. Основываясь на этих фактах, мы можем утверждать, что обращение к творчеству А. Соболя весьма продуктивно с точки зрения социологии литературы, так как позволяет нам говорить о художественных приоритетах и литературных вкусах читающей публики 1910-1920-х гг.

Исследование биографии А. Соболя, в частности его деятельности в литературных и окололитературных кругах, где он занимал весьма достойное место, добавляет новые факты в изучение общего историко-литературного процесса. А тексты А. Соболя, сохранившие не только массу бытовых подробностей жизни пореволюционной эпохи, но и само прерывистое и неровное дыхание времени, могут быть интересны и в сугубо историческом аспекте, поскольку рисуют перед нами жизнь не сухими строками документов, но живым языком своего времени во всем ее естестве⁷. Даже лишенные особого художественного мастерства они, по мнению Ю. Соболева, «представляют огромную ценность. Для тех, кто станет изучать нашу эпоху, нашу героику и наши будни, эти страницы предстанут во всей своей боли, во всей своей муке»⁸.

Произведения А. Соболя были забыты последующими поколениями отчасти из-за идеологически жесткой критики, которая заклеймила писателя «правым попутчиком» и обвинила его в упаднических настроениях, после чего чтение его произведений стало представляться чем-то крамольным, отчасти потому, что произведения А. Соболя касались актуальных тем и проблем современной ему жизни, которые оказались невостребованными новым поколением читателей, отчасти из-за того, что избранный им художественный язык воспринимался уже как устаревший.

Обращаясь сейчас к творчеству А. Соболя и к исследовательским работам, ему посвященным, мы обнаруживаем очень небольшой корпус текстов, который условно можно разделить на два хронологических блока:

— литературно-критические и биографические работы 1910—1920х гг., написанные при жизни писателя или в 2—3 года после его самоубийства в 1926 г.;

— вступительные заметки к публикациям и популярные статьи, появившиеся уже в 1990-е гг. и призванные вновь привлечь внимание к личности писателя и его произведениям.

Литературная критика 1910-1920-х гг. реагировала на текущие публикации А. Соболя и стремилась определить место писателя в современном историко-литературном контексте. При этом решающую роль в оценке содержания произведения и художественного мастерства автора играла субъективность, личная настроенность и идеологическая ангажированность критика.

Начиная с первого появления А. Соболя на страницах журнала «Русское богатство» в 1913 г.⁹, не было ни одного издания произведений писателя, которое прошло бы незамеченным. Однако наиболее пристальный интерес критики вызвали публикации романа «Пыль» (1914—1915 г.), посвященного проблеме революционных террористических групп и национальному вопросу в революции, сборника рассказов «Обломки» (1923 г.) о судьбах интеллигенции, оказавшейся «за бортом» постреволюционной жизни, и воспоминаний о царской каторге «На каторжном пути» (1925 г.).

Особый резонанс в критике вызвал роман «Пыль», в котором автор затрагивал вопросы, актуальные для общественно-политической жизни России 1910-х гг. Эмиграция, подпольные террористические группы, подготовка терактов в России, но главной особенностью романа стали центральные герои-евреи, что позволило, кроме картины страшных лет реакции и развития революционного движения в этот период, создать и картину национальных взаимоотношений в русском интеллигентном обществе, и в частности — в революционной среде. Именно трактовка А. Соболем национального вопроса становится главным предметом обсуждения критики.

Характерно, что во всех статьях писатель рассматривается не столько как создатель оригинальной ткани художественного текста, сколько как проводник некой идеи. Отсюда частые резкие выпады и упреки в ограниченности кругозора, в искажении реальности и в неправильном понимании текущего момента. А для Е. Колтоновской¹⁰, С. Гуревича¹¹ и анонимного автора рецензии в «Русских записках»¹² важен даже не столько сам текст А. Соболя, сколько возможность высказать свою точку зрения на еврейский вопрос.

В целом попытки А. Соболя, находившегося в промежуточном положении между двумя культурами, двумя народами — русским и еврейским, посмотреть на сложившуюся ситуацию объективно привели к тому, что русская критика обвинила писателя в узком национализме и в искажении картины русско-еврейских взаимоотношений, а еврейская — в пристрастном отношении к своему народу и в том, что «роман «Пыль» дает неверное или во всяком случае искаженное представление о судьбах еврейской интеллигенции»¹³.

Другие произведения А. Соболя также вызывали серьезную полемику в общественных и литературных кругах. Спектр читательского восприятия и критических оценок очень четко можно представить себе по реакции критики на сборник «Обломки» (1923 г.), в который вошли роман «Салон-вагон» и рассказы из жизни интеллигенции в эпоху революции и гражданской войны.

Повесть А. Соболя «Салон-вагон» стала заметным событием в литературной жизни Москвы начала 1920-х годов и вызвала массу споров в критике. Об этом свидетельствует М. Чудакова: «В это лето (1922 г.) в Москве читали и обсуждали книгу А. Соболя «Обломки» и особенно повесть «Салон-вагон»¹⁴. Подтверждается это и несколькими переизданиями повести¹⁵, а также многочисленными рецензиями, зачастую прямо противоположными в оценке произведения¹⁵.

Самым первым откликнулся на издание сборника орган Госиздата журнал «Печать и революция», в котором в том же 1923 г. появляется рецензия И.А.Аксенова. Автор этой рецензии, как и других, выражавших официальную, принятую точку зрения, не стесняется в выражениях: «Герои повестей А. Соболя настолько ничтожны, настолько не нужны никому, ни при каком положении вещей, что ломать их и не приходилось: они просто — сор, который не бьют, а подметают»; «одолеть этот сборник вряд ли у кого хватит терпения, а дочитавший будет жалеть о потерянном времени»¹⁷.

Сосредоточенность писателя на определенном типе героя — «бывшего» человека, вырванного из привычной среды силой обстоятельств, сопротивляться которым бессмысленно, и находящегося в постоянном поиске «правды, которой нет имени» — воспринималась И. Аксеновым, С. Городецким¹⁸ и другими критиками как идеологический перекос в сознании автора, а импульсивная, экспрессивная и глубоко субъективная манера письма как следствие «идеологической растрепанности» и «политической расхлябанности».

Критика не столь политизированной прессы была не так агрессивна, однако и здесь чаще всего авторы рецензий ограничиваются поверхностным обзором произведений. Так, в своей рецензии в журнале «Книгоноша» А. Придорогин¹⁹ дает пересказ основных произведений сборника, не делая никаких выводов и заключений. О степени внимательности и аккуратности автора по отношению к рассматриваемым текстам говорит хотя бы то, что главный герой одного из рассказов обретает по его воле новую фамилию: старый барон Фьюбель-Фьютценау становится Фьювен-Фьютценау, а рассказ о старом еврее, пытающемся эмигрировать из России в поисках «земли обетованной» и «своего по праву неба», меняет свое название с «Погреба» на «Погром».

В итоге автор рецензии пытается определить «социальный смысл книги». Но его слова о том, что «жизнь сметает ненужных, недужных людей… и у читателя сама собой (т.е. не без участия автора) возникает мысль о том, что новое, что сметает «обломки», сильнее и имеет большее право на существование»²⁰, звучат слишком пафосно и натянуто. Возможно, это попытка хоть как-то притянуть тексты к нужной идеологической позиции или просто нежелание критика увидеть истинный смысл произведений.

Современная писателю критика, озабоченная прежде всего идейным содержанием повести и «идеологическим багажом»²¹ ее автора, целиком и полностью сосредоточилась на содержании произведений, пытаясь выявить их революционность/контрреволюционность, оставив в стороне вопросы формы воплощения этого содержания как выражения активного ценностного отношения автора-творца.

Однако не для всех критиков идеологически выдержанное содержание было главным критерием в оценке произведения. П. Жаров в своей рецензии, опубликованной в журнале «Красная новь», рассматривает книгу А. Соболя «Обломки» как «симфонию стихии рока»²², как попытку услышать и запечатлеть ту самую «музыку революции», о которой писал А. Блок. Автор рецензии не пересказывает сюжеты произведений, но стремится передать общее впечатление, дать почувствовать специфическую текстуру книги А. Соболя: «Здесь в большое, увлекательно-излитое и живо выписанное полотно втянута старая, превращающаяся Россия, ее движущаяся масса: армия, тыл, беженцы, народ, — в гремучей пестроте и движении, в многоличии и многообразии стройно несущихся хоров, общего — вблизи распадающегося на единицы, на множество, на отдельности, на неповторимости, на лица, на единственное, однажды пережитое чувство»²³. При этом П. Жаров, в отличие от других критиков, рассматривает произведения А. Соболя в неразрывном единстве формы и содержания — говоря о том, что написано, он обязательно обращает внимание на то, как это написано, отмечая «превосходный эпический такт: спокойствие, мерность, сгущенность и нужный эпитет»²⁴. Но особое значение для нас имеет то, что П. Жаров делает попытку определить место А. Соболя в литературном контексте, помещая его на границе между реалистами и экспрессионистами и указывая на «генетическую связь» с Л. Андреевым, А. Блоком и Ф. Достоевским.

Большинство рецензентов ставили художественное мастерство писателя в прямую зависимость от его идеологической позиции, именно поэтому безоговорочно была принята только беспроигрышная по выбранному материалу автобиографическая повесть «На каторжном пути». Уже через месяц после выхода повести в свет появились газетные анонсы и журнальные рецензии А. Лежнева, Ю. Соболева, К. Злинченко, А. Придорогина²⁵. Все они были построены по одной схеме и утверждали практически одни и те же тезисы: в ряду литературы, обличающей жестокость царского режима, появилось еще одно незаурядное произведение, его новизна в том, что автор описывает не героическую борьбу и эффектные массовые выступления, а вереницу страшных будней каторги и ссылки, и в заключение — особая актуальность произведения и его значение в воспитательной и пропагандистской работе среди молодежи, которая «знает ужасы каторги лишь понаслышке»²⁶.

При этом рецензии изобилуют идеологическими клише и штампами того времени: каждый считает своим долгом упомянуть о «светлых образах революционеров-мучеников» и «озверевших надзирателях», о «карательном быте дореволюционного прошлого» и «революционной ненависти к сокрушенному полицейски-самодержавному строю».

Полностью фокусируясь на содержательной стороне произведения, авторы статей практически не говорят о художественном мастерстве писателя. И лишь А. Лежнев в своей рецензии, опубликованной в журнале «Красная новь», упоминает о «незаурядных литературных достоинствах» книги: «Расположение материала, сильные мазки, отбор характерных и многоговорящих подробностей — все это показывает уверенную и смелую руку», хотя «в лиризме Соболя чувствуется неврастеничность и развинченность»²⁷.

Самоубийство писателя в 1926 году породило всплеск интереса к его жизни и творчеству. В 1926—1928 гг. появляется ряд статей — воспоминаний и материалов к биографии: Я. Д. Баум «А. Соболь перед военным судом», А. Бонишко «А. Соболь», Э. Родин «Мои воспоминания об А. Соболе», Б. Файвуш «Об А. Соболе» и др. А в критической литературе делаются попытки связать биографию с творчеством и объяснить произошедшую трагедию через произведения писателя. Кроме того, в это время появляются первые и, к сожалению, оставшиеся последними, серьезные исследовательские статьи—монографии: Д. Горбов «Дневник обнаженного сердца», Зел. Штейнман «Человек из паноптикума».

Д. Горбов в своей работе выделяет две главные линии, две основные темы творчества писателя. О первой говорят даже сами названия многих произведений: «Люди прохожие», «Мимоходом», «Салон-вагон», «Последнее путешествие барона Фьюбель-Фьютценау». Это «тема движения, более или менее стремительной смены»²⁸. При этом Горбов отмечает характерную особенность этого движения — «невольность и вынужденность». «В лучшем случае, это — рывок из безысходности, притом чаще всего неудачный», это «динамика предельного смятения, а не активного порыва»²⁹. Доминирующим положением динамического начала обусловлена и «импульсивная, резко импрессионистическая, глубоко субъективная» манера письма, так как, по мнению Д. Горбова, «раскрытие сознания, катастрофически сдвинутого со своих основ, кинутого в водоверть и пытающегося отстоять себя в отчаянной борьбе со стихией» требует именно такого «вывихнутого», как бы «растрепанного»³⁰ стиля. И вторая тема — это тема дома, «земли обетованной», маленького приюта для уставшего странника. Д. Горбов видит цель всякого движения в произведениях А. Соболя в попытке найти это неизвестное пристанище, в попытке обрести успокоение.

Зел. Штейнман пытается найти причину того, что Андрей Соболь оказался непонятым и не принятым критикой и читателем, «который в массе своей делает сейчас книжную погоду», и усматривает ее в том, что все герои Соболя — «беспочвенники». Нынешнему читателю, пишет Штейнман, «нужен герой большой, пусть даже сложный, но ортодоксальный», который «должен красиво жить, умно жить и видеть перед собой стоящие того цели», а герои Соболя — «это все люди с плохими нервами и с громадной усталостью. И главное — они вырваны из своей среды»³¹. Зел. Штейнман делает первую, и пока единственную, попытку целостного взгляда на творчество писателя, на материале ключевых произведений определяя основные особенности его творчества, и приходит к выводу о том, что «Соболь — один из тех писателей, на всем протяжении творчества которых неизменно развивается один и тот же определяющий мотив»: «из книги в книгу, местами изменяя свой внешний облик, Соболь идет с одним и тем же индивидуалистическим романтизмом, с исканием все той же «правды, имени которой нет», и с опустошенностью все того же интеллигента, которого революция вышибла из обычной для него колеи, который начал революцию, но споткнулся на первом же ее шагу»³². Отсюда и отсутствие позитивной философии, и эмоциональная непосредственность, и установка на лирическое остранение — все то, что Штейнман объединяет в одном понятии — «импрессионизм».

Несколько лет после смерти А. Соболя его имя еще встречалось на первых строчках в списках наиболее читаемых авторов, на обложках издаваемых книг (А. Соболь Печальный весельчак. Посмертное произведение. — Харьков, 1926.; А. Соболь Собр. соч. в 4 т. — М.-Л., 1927 и 1928 гг.) и в обзорных статьях и монографиях об историко-литературном процессе 20-х гг. (Лежнев А., Горбов Д. Литература революционного десятилетия. — Харьков, 1929). Но поскольку Соболь-художник «очень часто расходился с запросами читательской массы, не попадая в тон современных «конструктивных» требований»³³, интерес к его произведениям, спровоцированный во многом трагической смертью писателя, вскоре угас. Таким образом, критическое и литературоведческое осмысление творческого наследия А. Соболя уже к началу 1930-х гг. утратило свою актуальность на фоне текущего момента литературного развития.

Современное литературоведение обошло вниманием наследие писателя, хотя его творчество представляет обширный материал для исследования. А. Соболь является автором многочисленных рассказов и повестей, большинство из которых вошли в 4-томное Собрание сочинений писателя (1927 г.) («Салон-вагон», «Люди прохожие», «Мемуары веснущатого человека» и др.), романов «Бред», «Пыль», нескольких книг воспоминаний и разрозненных пьес.

В 1980-1990-е годы на волне интереса к трагическим судьбам забытых писателей прошлых лет и их творчеству произведения А. Соболя вновь начали появляться на страницах популярных общественно-публицистических и литературных журналов — «Литературная Россия», «Огонек», «Октябрь»³⁴. Предваряли эти публикации небольшие заметки, призванные отчасти удовлетворить естественное любопытство читателя в отношение жизни и творчества автора³⁵. В большинстве своем это были беглые наблюдения над произведениями, которые репрезентативны как факт нашего ограниченного знания отечественной словесности, но мало интересны в научном плане.

Попытки биографического исследования предпринимала Саломея Хлавна, располагающая значительными материалами, касающимися жизни писателя. Ее статьи «Обожженные лавой», «Снято Овсянико-Куликовским по просьбе Бунина… или История одного конфликта»³⁶, написанные с привлечением рукописей статей и писем А. Соболя, раскрывают подробности его биографии 1917—1921 гг.

Время от времени имя А. Соболя появляется в различных историко-литературных исследованиях, но всегда исключительно как принадлежность ряда³⁷, как некая фоновая фигура, в сопоставлении с которой раскрывается более яркий писательский образ.

Однако до настоящего времени непосредственно посвящена творчеству А. Соболя лишь одна работа литературоведческого характера — статья С. Шершер «Поэтика отчаяния»³⁸. Статья представляет собой своеобразный опыт прочтения повести А. Соболя «Салон-вагон», однако автору удается не только выявить некоторые особенности соболевской поэтики, проявившиеся в данном конкретном произведении, но и уловить основные моменты специфики личности и творческой индивидуальности писателя, тем самым выделив его из общей писательской массы начала ХХ века.

Прежде всего С. Шершер обращает внимание на то, что биография А. Соболя — «это не просто типичная биография российского человека начала ХХ века, а ее сгусток, ее супервариант»³⁹. Он настолько герой своего времени, что не ищет другого для своих произведений и пишет образ современника с себя, попадая в десятку. Но постоянное стремление «подделать себя под эпоху», «быть как все, быть со всеми» при том, что «ближе был ему отдельный человек со всеми его переживаниями»⁴⁰, явилось причиной трагической раздвоенности писателя, ставшей знаком его личной и творческой судьбы.

По мнению С. Шершер, А. Соболь находит для описания своего раздвоенного, раздробленного мира наиболее адекватный образ — зеркало, которое подсказывает и метод: «оно начинает дробить — или по меньшей мере двоить — все, что попадается на его пути: от раз-двоения отраженного в нем персонажа — до у-двоения слов, предметов или явлений»⁴¹. Исходя из этого, автор статьи выявляет основной стилевой прием А. Соболя — повтор: от повтора отдельных слов («еле-еле», «дробно-дробно», «летит-летит» и т.д.) до повтора фраз («строгими мерами как…»), от повторяющихся из произведения в произведение образов героев до «многочисленных близнецов фактически одной повести»⁴². И все эти повторы в конечном итоге рождают неповторимый ритм прозы писателя. Неповторимый даже при том, что в двадцатые годы ритмическая проза стала общим местом. Причина этого в том, что для Соболя ритм его прозы — не «шум времени», не отзвук внешнего мира, а «малый след, осколок, выброс той внутренней музыки, постоянно звучащей, дрожащей, дребезжащей в нем»⁴³. С. Шершер считает ритмическую прозу А. Соболя не данью литературной моде своего времени, но естественной и единственно возможной для него формой письма: «Если что и подделывал Соболь, то не наличие ритма, а его отсутствие»⁴⁴.

Бешеный ритм «маленького человеческого сердца» (А.Соболь) рвался из него: «Очень рано — практически с детства — почувствовал Соболь в себе огромный напор разрушительных сил. И чем сильнее был этот внутренний напор, тем яростнее пытался противопоставить ему жизнь внешнюю, тем ожесточеннее погружал он себя в самую гущу — в страшную гущу! — этой внешней жизни. Никогда, видимо, не боялся ничего — только себя: внутри у него всегда было страшнее, чем снаружи»⁴⁵.

В итоге автор статьи приходит к выводу о том, что проза Соболя воплощает в себе «структуру отчаяния», отдавшись которому он в жизни дошел до самоубийства, а «в литературе — до прозрений и замечательной прозы»⁴⁶. Таким образом, в данной статье намечены основные координаты художественного мира А. Соболя и выявлено возможное направление дальнейшего исследования творчества писателя.

В нашей работе впервые предпринимается попытка целостного рассмотрения творчества А. Соболя в его связи с биографией и личностью писателя. Явление литературной жизни, прежде чем оно будет вписано в определенный контекст и займет свое место в общих исследованиях литературного процесса, само по себе требует подробного описания как исторически развивающееся и обладающее некоторыми специфическими чертами. Отсутствие сколько-нибудь цельной биографии писателя, необходимость хронологически расположить его опубликованные и неопубликованные произведения, одновременно дать хотя бы краткую характеристику некоторым доступным нам текстам писателя побудили нас обратиться к традиционному для недавнего времени жанру критико-биографического очерка, который, по словам А. Саакянц, позволяет «проникнуть в творческую и житейскую психологию творца, рассказать о его быте и бытии, о его трудах и днях одномоментно»⁴⁷. Наш выбор был обусловлен рядом причин. Во-первых, отсутствием сколько-нибудь систематизированных сведений о жизни и творчестве А. Соболя; во-вторых, необходимостью в общих чертах наметить творческую эволюцию и ее характер и, в-третьих, дать очерк наиболее значимых произведений писателя.

Новизна нашего исследования обусловлена, во-первых, тем, что в работе предпринята первая попытка систематизации всего корпуса художественных и публицистических произведений А. Соболя в контексте его биографии; во-вторых, введением в научно-исследовательский оборот целого ряда текстов А. Соболя, как малоизвестных, опубликованных в периодической печати и разрозненных сборниках 1910-1920-х гг. или находящихся в рукописях в архивных фондах, так и совершенно неизученных и долгое время считавшихся утраченными; и в-третьих, предложенной интерпретацией творчества писателя как динамического целого. Особое внимание в работе уделено рассмотрению раннего творчества писателя, ранее не попадавшего в поле зрения исследователей, что позволило определить истоки художественной системы А. Соболя.

Цель работы состояла в том, чтобы попытаться представить творчество А. Соболя как закономерно развивавшееся целое, проследить его эволюцию в биографическом и историко-литературном контексте. Для этого необходимо было решить следующие задачи:

1) провести биографическое исследование и составить краткое описание жизни и творчества А. Соболя;

2) на материале художественных и публицистических произведений проследить эволюцию взглядов писателя;

3) выявить изменения литературно-художественных предпочтений, происходящих под влиянием внутренних (личностных) и внешних, в первую очередь, общественно-литературных факторов;

4) рассмотреть динамику индивидуального творческого процесса;

5) попытаться по возможности вписать А. Соболя в общественно-политический и историко-литературный контекстуальные пласты эпохи.

Постановка целей и задач обусловила и структуру нашей работы, выстроенной по хронологическому принципу и состоящей из введения, двух глав, в первой из которых рассматривается дореволюционное творчество А. Соболя, во второй — литературная деятельность писателя в 1920-е гг., заключения, библиографического списка использованной литературы и приложения «Основные факты жизни и творчества А. Соболя», наличие которого обусловлено необходимостью реконструировать жизненный путь писателя, до сих пор изобилующий белыми пятнами.

Следует отметить, что это исследование стало возможным благодаря неоценимой помощи работников архивов, которым мы искренне признательны. Работа над диссертационным исследованием потребовала обращения как в центральные государственные архивы: Государственный Архив Российской Федерации, Российский Государственный Архив литературы и искусства, Архив Института мировой литературы и искусства; так и в архивы Израиля: Центральный Сионистский Архив (Иерусалим), архив Ассоциации выходцев из Китая в Израиле «Иегуд Иоцей Син» (Тель-Авив). Кроме того, в работе использовались материалы личного архива А. Соболя, хранящиеся у С. Хлавны (Москва) и у внучки писателя М. Потоцкой (Тель-Авив, Израиль), которым хотелось бы принести особую благодарность за всестороннюю помощь и поддержку. Отдельно хотелось бы поблагодарить Центр научных работников и преподавателей иудаики в вузах «Сэфер» (Москва) и лично Викторию Валентиновну Мочалову за предоставленную возможность заниматься исследованиями в архивах Израиля и в Иерусалимском еврейском университете.

Нам хотелось бы самые искрение слова благодарности произнести в адрес научного руководителя диссертационного исследования Марии Аркадьевны Литовской, а также нашего проводника в мир еврейской культуры и русско-еврейской литературы Якова Львовича Либермана.