Философская сатира абсурда

Джэм Бародо Небеский, 2003

В объятиях она таяла как снег под открытым солнцем… шел сильный дождь, звучала музыка природы… мир вовсе не сошел с ума.. быть может вышел только я… Здесь собраны рассказы, эссе, бестолковщина, абсурды, сатира, философия юного человека. Стремление распознать философию в сатире и юмор в философии порождают в исканиях множество каламбуров, игры слов или исповедь отчаянного городского путника. Здесь автор делится своими потугами размышлять, смеяться, рассуждать и высмеивать найденное в глубине своей души. Однако все эти телодвижения на страницах лишь с целью откликнуться в недрах у тех, с кем по пути хотя бы на время прочтения. А впрочем, также и движимые страстными попытками внести каплю юморзитива и самоиронии в суровый быт людей прямоходящих, отчаянно заселивших прерии большого города.

Докторская

Сидел в кресле и читал умную книгу. Редкий случай, когда меня так увлекает повествование о космических полетах. То ли научно-популярная штука какая-то, то ли сказки фантастические, в любом случае очень любопытно. Хотя, несмотря на великую кратность степени моей заинтересованности, я думал о чем-то другом. Я и не думал думать, а оно все не выходило из головы. Я даже попытался думать о чем-то ином. Но безуспешно. Увы, я все также размышлял о чем-то вот том самом — о чем-то другом. Я потрудился и не думать вовсе… Тщетно.

Гулял по улицам города. Глазел по сторонам на людей, снующих вдоль и поперек друг друга. Читал вывески на фасадах зданий. Читал рекламные щиты, слоганы и лозунги всех существующих направлений. От вопросительных до побудительных. До чего же интересен большой город. Можно увидеть такое колоссальное разнообразие наименований — всевозможные сорта, виды, культуры, места, переулки, взгляды прохожих, меняющихся вместе с дуновением ветра, растворяясь образ в образе.

Весь день я гулял по улицам города.

Гулял, а думал о чем-то другом. И это «что-то» никак не покидало меня. Я уже и так, и эдак, а оно все тут как тут. Словно навязчивая идея, только без определенной формы. Смысл, казалось, тоже отсутствовал. Да и никакой идеи — то, честное слово, тоже не было. Ни прямой, ни даже косвенной, абстрактной. А я все думал об этом… Об этом «чем-то другом». Оно оставалось прозрачным — внутри всей этой совокупности было пусто. Значит, то, о чем я думал — было, соответственно, прозрачным и пустым. Но ведь должно же оно иметь хоть какую-либо смысловую нагрузку? А информативный характер? Должно хоть как-то влиять или мимолетно действовать в пользу настроения?

Стою в очереди в универсаме. Простоял целых четыре часа. Говорят, что сегодня привезли какой-то деликатес… из Европы, вестимо. Вероятно, весь город собрался здесь: все, от мала до велика, растянулись в зигзагообразную очередь похожую на змейку. Кто-то с кем-то разговаривал, кто-то читал газету, исподлобья щурясь на порядок очереди, кто-то слушал радиоприемник, шнырял по карманам ожидающих в очереди горемык, а кто разглядывал витрины в поисках деликатеса. Последнее, пожалуй, весьма актуально, ибо далеко не каждый знал зачем пришел, то есть за чем конкретно… и как оно выглядит. Но все были заняты делом. Кто зевал, чесал за ухом, икал, сморкался или пукал. Здесь последнее не только лишь для рифмы, ибо деяние сие тоже весьма актуально, учитывая современный среднестатистический быт, качество продуктов, настроение желудков и уровень культуры общества в целом.

А я все думал о чем-то другом. О чем-то том же — своем. Это «что-то другое» было неопределенным. Оно уже начинало пугать и раздражать меня одновременно. И все время оставалось прозрачным и пустым. Ведь я и не думал думать, а оно все не выходило из головы. Я даже пытался думать о чем-то ином. Но навязчивое «что-то другое» теперь преследовало меня. Уже от самого этого названия становится нехорошо, как-то не по себе. Обзовем «что-то другое» эдаким словцом — для облегчения дальнейшего повествования. Например… На-при-мер… Как же его обозвать? На что оно похоже? Хм…

И вот те раз… В этот момент оно словно испарилось и рассеялось. Теперь целенаправленно пытаюсь вспомнить: что я чувствую в его сопровождении? Но выходит, что сейчас испытываю только некую потерянность и замешательство. В основном потому, конечно, что потерял его — это очевидно. Назовем это «что-то другое» — потерей. Но тогда будет слишком грустно говорить об этом. Сложится очень тоскливое повествование, совершенно неприемлемое уважаемым читателем. А если даже и оставить лишь первую букву — ассоциативный ряд все равно продолжится, и мы вернемся вновь все к той же «потере». Нет, здесь название не должно говорить ни о сути, ни о содержании, ни о самом факте существования данного объекта, ни даже о факте существования факта.

Ох уж эти муки поиска! Требуется непременно придать этому некий окрас, дать название или уже хоть бы и обозвать. В противном случае велик риск свихнуться от потери сути в этой моей неожиданной забывчивости. Как же, как же оживить эту субстанцию, растекающуюся по моей теперь уже незначительно, но все же утомленной голове. Почувствовал как оно бывает когда зарождается фобия творческих исканий… Ведь бывает такое? Если до сих пор ни с кем не приключалось, пожалуйста, не расходитесь, я вам обо всем расскажу после, как только дойду до нужной стадии и запереживаю о любом творчестве или поиске решений, названий, образов иль слов. Запереживаю достаточно, чтоб разъесть научно изнутри, разобрать по крупицам, заполонить пустоту и пробелы. Быть может, даже посвящу этому научный труд?

Я “впроброс” окидываю взглядом очередь, зрачки мои дёргаются в зародыше творческих потугов, поисков утерянного, смотрю в сторону и вижу надпись «докторская». Решено! Пусть будет так… Довольно страданий! Условимся, пусть и на время, что именно это кодовое слово будет обозначением того самого «чего-то другого», о чем я все время так неустанно думаю, что давеча имел неосторожность упустить из виду, со свистом выветрить из головы. Но в поисках чего мозгами продолжаю скитаться, рыскать, стремясь схватиться за зацепки. Ведь как бывает: вертится на языке… А вкуса не разобрать. Казалось бы — вот оно. Бери и пользуйся!

Тем не менее, я его потерял. Я потерял «докторскую». И совершенно не могу теперь воспроизвести картину, или вспомнить хоть самую малость. Не могу ровным счетом и ощутить то, что испытывал в моменты раздумий. «Как быть?» — звучит вопрос внутри — «Неужели отныне мучиться догадками? Создавать искусственные образы «докторской» чтобы вернуть те чувства?»

Тем временем очередь сокращалась и уже дошла до меня. Я почему-то без всякой заминки произношу: «Кусочек докторской, пожалуйста». Беру свое бремя и удаляюсь.

Слушаю радиоприемник в своей комнате. Думаю о «докторской». Нет-нет, той, что я купил в универсаме уже нет. Я съел ее в один присест, если не сказать “смолотил в одно мгновенье”. И дело ведь не в голоде вовсе. Скорее в жажде. Мной овладевала жажда вспомнить и возобновить то, о чем я думал — и что имел неосторожность потерять. Сожрав немыслимо быстро всю колбасу, я несколько расстроился. А все потому, что не вспомнил, и не возобновил я ни грамма «докторской». Ни даже малейшего дежавю. Ни вкуса, кстати сказать, не почувствовал. Ни даже послевкусия той докторской, которую уминал за обе щеки, словно одержимый.

Сижу в кресле.

Сейчас думаю: возможно все дело в названии. Вероятно все потому, что неудачно я обозвал свое «что-то другое».

Теперь уже прошло некоторое время. Не скажу наверняка о его благотворной пользе, но в то же время прошло оно не бесплодно. Хоть и решительно бездарно по мнению многих окружающих. Быть может, потом, когда-нибудь, я сумею ощутить намного больше полезных микробов и невероятную благодарность за «нечто» преодоленное мною и проделанное ими (микробами). Теперь же, пока еще, все обстоит несколько иначе…

Я совсем не думаю о «докторской». Проблема в том, что теперь она думает обо мне. А я только сижу в кресле и рисую. Рисую, или, так сказать, пишу. Среди отложенных в сторону имеется множество полотен, проданных мною заочно. Точнее — купленных у меня на заказ. Вот они и лежат, дожидаются своих хозяев.

Да-да… я рисую картинки… Эдакие этюды жизни, проживаемых моментов, мыслей, размышлений, выводов… Пишу так сказать… Пишу картины. Пишу буквы разные. В несвязанном порядке, правда, и совершенно бессмысленно. Соседи и друзья говорят, что это на нервной почве. Крутились долго вокруг меня, как будто хотели помочь. А тем временем между собой спорили:

— Месяц-другой, мол, и пройдет все, вернется наш приятель к жизни, восстановится, воспрянет, воспарит.

— Не бывать тому через месяц! Здесь полгода надобно, не меньше.

Кому что… А я меж тем все думаю: «Помощники — это группа людей, спорящих друг с другом о том, о чем, быть может, и говорить не стоит, а уж совершить рывок, сплотившись в действенных маневрах. Таким образом и помощь оказать». Ну это в моем случае, теперь. Хоть и ясно одновременно то, что я сам должен рвануть, рывок совершить то есть. Осознанно совершить, мудро, уверенно и стойко.

Я уже совсем не думаю о «докторской». Беда в том, что «докторская» думает обо мне. Соседи и друзья говорят, что это на нервной почве. Какой бы им не казалась моя почва, я почти все время сижу в кресле и за огромные, никому не нужные деньги пишу всяческие картины. А ведь раньше я совсем не умел рисовать. И теперь мне дают за это такие баснословные суммы! За то, чего я, в принципе, не умею, и не думал уметь, уж если абстрагироваться, признаться! Быть может я стал уметь из-за этой самой почвы? Быть может из-за почвы и деньги мне не нужны вовсе? То есть, другими словами, получается, что из-за моей «докторской» все это…? Выходит, так?

Рассказал об этом друзьям и соседям. Те в один голос подтвердили свой выдвинутый ранее диагноз. Предложили мне, как ни странно, начать писать… Писать ручкой… На бумаге… Записывать! Все подряд — все, что думаю. И все что думаю о том, о чем думаю что не думаю вовсе… И об этом тоже. А ведь пишу я картины… Ну и буквы всякие, конечно. Но несвязанные, беспорядочные, совершенно бессмысленные. А соседи и друзья твердят без устали: «Зри в корень! Загляни, мол, к себе внутрь, глубоко. И пиши. Но и пиши не поверхностно, а глубоко так, сильно, эдак вдумчиво, чтоб наверняка». Я благодарю за чудодейственную помощь в виде этой мудрой подсказки, до которой я сам, видимо, не додумался бы никогда… Отвечаю им, что мол «так и так», дескать, друзья мои, товарищи, я не представляю себе эту рукописную докторскую, которая нынче сама думает обо мне больше, нежели я о ней. Ибо, некоторое время назад, мы словно поменялись местами. Мы, разумеется, оставались на своих местах, и почва у каждого своя, но роли или функции теперь кардинально отличались. Попытаюсь объяснить доступнее: понимаете… я теперь не думал о «докторской» — о том «чем-то другом». Зато она проделывала это со мной. И не так уж это просто: взял ручку, присел на стульчик, да как расписал всю докторскую разом, чуть ли не одним махом что ли?

После того момента, со словами «простите, мы ведь не знали», друзья и соседи стали называть меня на «Вы», а иногда, адресно обращаясь ко мне и отводя глаза в сторонку, употреблять в обращении имя и отчество. Причем в их интонации это всегда звучит словно с большой буквы. С огромным почтением, надо сказать. Без ложного пафоса, а именно так искренне и учтиво. «Мы ведь не знали… Ваша биография была для нас, видимо, несколько скрыта, то есть, простите, не столь приоткрыта, если позволите так сказать, так скть…».

Подобными и прочими фразами они сыпали с того дня щедро. Но и беспокоить по пустякам перестали. И отныне ни слова не упоминали про мою почву, что весьма радует, с приятным облегчением в груди. И что им за интерес такой к моей «докторской»? Какое им дело? Они что никогда не думали о своей такой?

Ну, да ладно… Мне ведь и самому стало интересно… попробовать написать о ней. Разъесть докторскую изнутри. По маленьким кусочкам. И как-то сложить потом это все обратно по тем же самым кусочкам, буква к букве. Чтобы все встало на свои места. Я ранее не писал… тексты. Картины писал. Тексты — отнюдь. Но только вот теперь — острая надобность. Мне потребуется проделать эту серьезную работу во что бы то ни стало. Быть может она мне поможет разобраться в себе. Выведет на какой-то новый уровень, некую ступень.

В разговоре с друзьями и соседями я им так и сказал. Поблагодарил за совет. Они, засмущавшись от стыда и неосведомленности, бормотали все, что будто я лучше их знаю об этом. “И лучше знаете, и больше нашего, дорогой наш драгоценный и достопочтенный", — твердили они с поддельным прищуром пресмыкавшихся всезнаек, — “Вот об этих уровнях”, — говорят, — «степенях этих, мы и подавно судить не беремся». Странные такие… Однако, даже не потрудились объяснить по-человечьи, по-соседски…

Взвесив все хорошенько, пристально, детально изучив происходящее и сказанное, в том числе и поведение окружающих, я вовсе затрудняюсь, нет, я отказываюсь понимать… А вокруг и внутри моей жизни все время что-то перманентно случается и происходит загадочно. Быть может они меня не так поняли? Или недопоняли? Или перепутали что-то?

Я сидел в кресле. На заднем плане, фоном звучал радиоприемник. А я думал о «докторской». Я и не думал думать просто так… Но она теперь снова не выходила из головы. В этот раз, наверное, все-таки по моей специальной инициативе, осознанной и тщательно подготовленной инициативе (по крайней мере, я пока еще на это надеюсь и, как говорится, охотно верю).

И вот: я в кресле. И вот — она. А вот он — я. Но ее словно и нет. Я пытался думать о ней, сосредотачивался, напрягал все мозговые резервы в потаенных закоулках коры головного мозга. Тщетно. Сейчас мне бы хотелось вспомнить, вернуть те ощущения. Возможно, я испытал бы и ностальгию. И смог бы действительно написать об этом. О том самом — «чем-то другом». Но ведь нет его. То есть ее. Как будто не существует больше. Ну вот сейчас, в этом, уже достаточно длительном промежутке времени. Или «временном континууме», если угодно.

Надо же ведь именно такому сделаться со мной. Думаю о «чем-то ином». А надо о «чем-то другом». Соседи и друзья по-прежнему интересуются: «Как продвигается ваш труд? Как ваша докторская?». А я вот все думаю: «Может быть они что-то не так поняли? Или недопоняли?».

Суть, конечно, вовсе не в этом. А в том, что, пытаясь думать о «чем-то другом», я, словно по какому-то подлому закону, раздумываю об ином. Нечто иное тоже неуловимо. Равно как и неуловимо теперь «что-то другое». Если прибегнуть к логическому умозаключению, то выходит нечто вообще невообразимое. Что-то другое — есть докторская. Что-то другое — неуловимо. Нечто иное — есть мнимая противоположность чему-то другому, то есть «докторской». И то, и другое теперь — скрыто. Никаких ощущений, ни памяти, ни следа. Оба объекта неуловимы. И хоть и противопоставляются друг другу, но это лишь по мнимому предположению и моему отчаянному желанию. Поскольку оба они неизвестны, думать ни о том, ни о другом в равных степенях не получается. Думать об этих объектах вообще теперь не получается. Не то, чтобы в равных долях, а скорее одинаково не получается в принципе. Но сохраняются переживания — в виде вариаций на тему.

Что же это получается? Имею право предположить, что «что-то другое» и «нечто иное» — это теперь одно и то же. То есть «докторская» = «нечто иное». А «нечто иное» = «что-то другое». Нет, здесь точно замешана мистика какая-то, парадокс, или хотя бы глупое совпадение..

Тогда почему в попытках вспомнить об одном, я все время думаю о другом? И как один и тот же объект, совершенно идентичный, поменялся сам с собой местами, совершив революцию? Я разъел докторскую изнутри! Ха! Открытие!

Только, честно говоря, голова что-то идет кругом… Говорят: душа — потемки. А про мозг они не говорят подобного.

Проснувшись, я обнаружил, что не один. Осмотрелся, лишь двигая глазами незаметно: здесь все ходят в белых пижамах. Заглядывают в рот, в глаза, спрашивают о моем самочувствии. Говорят, что выполнили мою закадычную просьбу, однако я, увы, по какой-то причине даже не притронулся к колбасе.

Осматриваюсь: вокруг есть еще люди. Кто-то лежит, а кто-то ходит. Они чем-то похожи на моих соседей и друзей. Только эти не спрашивают меня ни о чем и не выдвигают гипотезу с диагнозом. Не лезут с предложениями и советами. Хочу отметить, что имею чувство, будто мы с ними здесь заодно. Понимаете? Как если бы я был одним из них. Нас что-то объединяет. Мы как соучастники что ли… Но только лишь с ними, вот с этими.

А другие смиренно ходят между лежанками и все время заглядывают в рот, потом в глаза — как на допросе. Но эти точно не с нами. Они другие. Странные какие-то, отличные от нас.

Я много наблюдал на все происходящее со стороны. Принимал участие, разумеется, когда и до меня доходила очередь. Размышлял. Погружался внутрь в поисках ответов. Засыпал, просыпался, но то и дело продолжал искать.

Конец ознакомительного фрагмента.